Страница:
О Роза, ты чахнешь! -
Окутанный тьмой
Червь, реющий в бездне,
Где буря и вой,
Пунцовое лоно
Твое разоряет
И черной любовью,
Незримый, терзает.
Little Fly
Thy summers play,
My thoughtless hand
Has brush'd away.
Am not I
A fly like thee?
Or art not thou
A man like me?
For I dance
And drink & sing:
Till some blind hand
Shall brush my wing.
If thought is life
And strength & breath:
And the want
Of thought is death;
Then am I
A happy fly,
If I live,
Or if I die.
Бездумно танец
Мотылька
Оборвала
Моя рука.
А чем и я
Не мотылек?
Ведь нам один
Отпущен срок:
Порхаю
И пою, пока
Слепая
Не сомнет рука.
Считают: мысль
Есть жизнь и свет,
А нет ее -
И жизни нет;
А я порхаю
Над цветком -
Таким же точно
Мотыльком!
I Dreamt a Dream! what can it mean?
And that I was a maiden Queen:
Guarded by an Angel mild:
Witless woe, was neer beguil'd!
And I wept both night and day
And he wip'd my tears away
And I wept both day and night
And hid from him my hearts delight
So he took his wings and fled:
Then the morn blush'd rosy red:
I dried my tears & armd my fears,
With ten thousand shields and spears.
Soon my Angel came again:
I was ann'd, he came in vain:
For the time of youth was fled
And grey hairs were on my head
И был в ночи мне сон чудной:
Была я Девой молодой;
Со мною бился Ангелок:
Ледышку! - соблазнить не мог!
Я день и ночь была в слезах -
Стоял мой Ангел в головах;
И день, и ночь томилась я,
Желанье от него тая.
Тогда меня покинул он;
Зарей зарделся небосклон;
Девичьим Страхам поскорей
Дала я тысячу мечей!
Вернулся Ангел из ночи -
Зачем?! - При мне мои мечи!
Младое время пронеслось -
Пришла пора седых волос...
Tyger Tyger, burning bright,
In the forests of the night;
What immortal hand or eye,
Could frame thy fearful symmetry?
In what distant deeps or skies,
Burnt the fire of thine eyes?
On what wings dare he aspire?
What the hand, dare sieze the fire?
And what shoulder, & what art,
Could twist the sinews of thy heart?
And when thy heart began to beat,
What dread hand? & what dread feet?
What the hammer? what the chain,
In what furnace was thy brain?
What the anvil? what dread grasp,
Dare its deadly terrors clasp?
When the stars threw down their spears
And water'd heaven with their tears:
Did he smile his work to see?
Did he who made the Lamb make thee?
Tyger Tyger burning bright,
In the forests of the night:
What immortal hand or eye,
Dare frame thy fearful symmetry?
Тигр, о Тигр, в кромешный мрак
Огненный вперивший зрак!
Кто сумел тебя создать?
Кто сумел от тьмы отъять?
Из пучины иль с небес
Вырван огнь твоих очес?
Кто к огню простер крыла?
Чья десница унесла?
Кто узлом железных жил
Твое сердце напружил?
Кто слыхал, как дик и яр
Первый бешеный удар?
Кто ужасный млат вздымал?
Кто в клещах твой мозг сжимал?
А когда сошел на нет
Предрассветный звездный свет -
Неужели был он рад.
Встретив твой зловещий взгляд?
Неужели это был
Тот, кто Агнца сотворил?
Тигр, о Тигр, в кромешный мрак
Огненный вперивший зрак!
Кто посмел тебя создать?
Кто посмел от тьмы отъять?
A flower was offerd to me:
Such a flower as May never bore.
But I said I've a Pretty Rose-tree,
And I passed the sweet flower o'er.
Then I went to me Pretty Rose-tree:
To tend her by day and by night.
But my Rose turnd away with jealousy:
And her thorns were my only delight.
Коснуться прекраснейших уст
Цветок поманил и раскрылся...
"А я люблю Розовый Куст!" -
Сказал я и не наклонился...
И вскоре, припав у Куста,
Хотел насладиться я Розой -
Но та затворила уста,
Шипы выставляя с угрозой.
Ah Sun-flower! weary of time,
Who countest the steps of the Sun:
Seeking after that sweet golden clime,
Where the travellers journey is done.
Where the Youth pined away with desire,
And the pale Virgin shrouded in snow:
Arise from their graves and aspire,
Where my Sun-flower wishes to go.
Ax, Подсолнух, прикованный взглядом
К Светилу на все времена!
Как манит блистающим Садом
Блаженная присно страна!
Туда из могильной темницы
И дева, строга и горда,
И юноша страстный стремится -
И ты, мой Подсолнух - туда!..
The modest Rose puts forth a thorn:
The humble Sheep, a threatning horn:
While the Lilly white, shall in Love delight,
Nor a thorn nor a threat stain her beauty bright.
Стыдливая Роза шипами грозит,
Овечка-тихоня боднуть норовит -
Любит открыто лишь белая Лилия
И не вершит над собою насилия.
I went to the Garden of Love.
And saw what I never had seen:
A Chapel was built in the midst,
Where I used to play on the green.
And the gates of this Chapel were. shut,
And Thou shalt not, writ over the door;
So I turn'd to the Garden of Love,
That so many sweet flowers bore,
And I saw it was filled with graves,
And tomb-stones where flowers should be:
And Priests in black gowns, were walking their rounds,
And binding with briars, my joys & desires.
Я однажды пошел в Сад Любви -
Я глядел и не верил глазам:
На лугу, где играл столько раз,
Посредине поставили Храм.
Были двери его на замке -
Прочитал я над ними: "Не смей!"
И тогда заглянул в Сад Любви
Посмотреть на цветы юных дней.
Но увидел могилы кругом
И надгробия вместо цветов -
И священники с пеньем моим наслажденьям
Из вервий терновых крепили оковы.
Dear Mother, dear Mother, the Church is cold.
But the Ale-house is healthy & pleasant & warm:
Besides I can tell where I am use'd well.
Such usage in heaven will never do well.
But if at the Church they would give us some Ale,
And a pleasant fire, our souls to regale:
We'd sing and we'd pray all the live-long day:
Nor ever once wish from the Church to stray.
Then the Parson might preach & drink & sing,
And we'd be as happy as birds in the spring:
And modest dame Lurch, who is always at Church,
Would not have bandy children nor fasting nor birch.
And God like a father rejoicing to see,
His children as pleasant and happy as he:
Would have no more quarrel with the Devil or the Barrel
But kiss him & give him both drink and apparel.
Ax, матушка, в церкви сквозняк продувной!
Куда как теплей и приятней в пивной!
Там пива в достатке, и пьют без оглядки -
В раю же, известно, другие порядки.
Вот кабы нам в церкви пивка на заказ
Да возле огня отогрели бы нас,
Так ночью и днем молиться начнем -
Из церкви не выставишь нас нипочем!
Священнику пить бы и петь бы псалмы -
И словно птенцы, были б счастливы мы!
А строгой старухе вернем оплеухи -
И пусть попостится сама с голодухи!
И Бог возликует, отечески рад,
Увидев божественно счастливых чад,
И внидя в церквушку, закатит пирушку,
Деля с Сатаною дерюжку и кружку!
I wander thro'each charter'd street,
Near where the charter'd Thames does flow
And mark in every face I meet
Marks of weakness, marks of woe.
In every cry of every Man,
In every Infants cry of fear,
In every voice; in every ban,
The mmd-forg'd manacles I hear
How the Chimney-sweepers cry
Every blackning Church appalls,
And the hapless Soldiers sigh
Runs in blood down Palace walls
But most thro' midnight streets I hear
How the youthful Harlots curse
Blasts the new-born Infants tear
And blights with plagues the Marriage hearse
По узким улицам влеком,
Где Темза скованно струится,
Я вижу нищету кругом,
Я вижу горестные лица.
И в каждой нищенской мольбе,
В слезах младенцев безгреховных,
В проклятьях, посланных судьбе,
Я слышу лязг оков духовных!
И трубочистов крик трясет
Фундаменты церквей суровых,
И кровь солдатская течет
Вотще у гордых стен дворцовых.
И страшно мне, когда в ночи
От вопля девочки в борделе
Слеза невинная горчит
И брачные смердят постели.
Pity would be no more,
If we did not make somebody Poor:
And Mercy no more could be,
If all were as happy as we:
And mutual fear brings peace:
Till the selfish loves increase.
Then Cruelty knits a snare,
And spreads his baits with care.
He sits down with holy fears,
And waters the ground with tears:
Then Humility takes its root
Underneath his foot.
Soon spreads the dismal shade
Of Mystery over his head;
And the Gatterpiller and Fly,
Feed on the Mystery.
And it bears the fruit of Deceit,
Ruddy and sweet to eat:
And the Raven his nest has made.
In its thickest shade.
The Gods of the earth and sea,
Sought thro' Nature to find this Tree
But their search was all in vain;
There grows one in the Human Brain
Когда не станем обирать,
Не нужно будет подавать -
Ни голода, ни жажды,
И будет счастлив каждый.
На Страхе держится покой,
На Себялюбии - разбой,
А ковы Бессердечья
В душе плодят увечья.
В тисках запретов и препон
Слезами поит землю он -
И всходит прямо из-под йог
Смирения росток.
И Древо Веры мрачный свод
Над головою возведет -
А Гусеница с Мотыльком
Листву сгрызут на нем.
И это Древо принесет
Обмана сладкий плод;
И Ворон сядет, недвижим,
Под пологом глухим.
Все боги моря и земли
Искали Древо - не нашли!
И не видал никто ни разу -
А Древо взращивает Разум!
My inother groand! my father wept.
Into the dangerous world I leapt:
Helpless, naked, piping loud:
Like a fiend hid in a cloud.
Struggling in my fathers hands:
Striving against my swadling bands:
Bound and weary I thought best
To sulk upon my mothers breast.
Мать с отцом ломали руки -
Народился я на муки!
Я, беспомощный, кричал,
Словно бес меня терзал.
Я раскидывал ручонки,
Разворачивал пеленки
И, не признавая мать,
Грудь ее не стал сосать.
I was angry with my friend:
I told my wrath, my wrath did end.
I was angry with my foe:
I told it not, my wrath did grow.
And I waterd it in fears,
Night & morning with my tears:
And I sunned it with smiles,
And with soft deceitful wiles.
And it grew both day and night,
Till it bore an apple bright.
And my foe beheld it shine,
And he knew that it was mine.
And into my garden stole,
When the night had veild the pole;
In the morning glad I see,
My foe outstretchd beneath the tree.
Друг обидел, разозлил -
Я в словах свой гнев излил.
Враг нанес обиду мне -
Гнев зарыл я в глубине.
Сон утратил и покой,
Окроплял его слезой,
Над ростками колдовал,
Ковы тайные ковал.
Древо выросло, и вот -
Золотистый вызрел плод,
Глянцем радуя меня
И врага к себе маня.
Он тайком во тьме ночной
Плод отведал наливной...
Мертвым я врага нашел -
И с улыбкою ушел!
Nought loves another as itself
Nor venerates another so,
Nor is it possible to Thought
A greater than itself to know:
And Father, how can I love you,
Or any of my brothers more?
I love you like the little bird
That picks up crumbs around the door,
The Priest sat by and heard the child,
In trembling zeal he siez'd his hair:
He led him by his little coat:
And all admir'd the Priestly care.
And standing on the altar high,
Lo what a fiend is here! said he:
One who sets reason up for judge
Of our most holy Mystery.
The weeping child could not be heard,
The weeping parents wept in vain:
They strip'd him to his little shirt,
And bound him in an iron chain.
And burn'd him in a holy place,
Where many had been burn'd before:
The weeping parents wept in vain.
Are such things done on Albions shore.
"Превыше собственного Я
Никто не ставит никого!
Того Рассудку не понять,
Что за пределами его.
Отец! Как больше мне любить
Тебя и ближних заодно?
Люблю тебя я, как птенца,
Что с паперти клюет зерно".
Священник, это услыхав,
Схватил дитя за волоса
И к пастве выволок его
Под одобренья голоса.
Затем с амвона возопил:
"Се Диавол в образе людском!
Проникнуть тщилась тварь сия
В Святые Таинства умом!"
Заплакал мальчик, но вотще! -
Не помогли и мать с отцом:
Он до исподнего раздет,
И цепь железная на нем.
Дитя на площади сожгли,
Где жег отступников Закон -
Не помогли и мать с отцом...
Ты видел это, Альбион?
Children of the future Age,
Reading this indignant page;
Know that in a former time,
Love! sweet Love! was thought a crime.
In the Age of Gold,
Free from winters cold:
Youth and maiden bright,
To the holy light,
Naked in the sunny beams delight.
Once a youthful pair
Fili'd with softest care:
Met in garden bright,
Where the holy light,
Had just removd the curtains of the night.
There in rising day,
On the grass they play:
Parents were afar:
Strangers came not near:
And the maiden soon forgot her fear.
Tired with kisses sweet
They agree to meet,
When the silent sleep
Waves o'er heavens deep;
And the weary tired wanderers weep.
To her father white
Game the maiden bright:
But his loving look,
Like the holy book,
All her tender limbs with terror shook.
Ona! pale and weak!
To thy father speak:
0 the trembling fear!
0 the dismal care!
That shakes the blossoms of my hoary hair.
"С гневом, Будущего дети,
Прочитайте строки эти,
Где поведано стихом,
Как Любовь сочли Грехом!"
В древней той стране
Нет конца весне -
Там и жили Двое
Жизнию святою,
Не смущаясь вовсе наготою.
Как-то раз Они
Вышли в Сад одни -
И сердца забились,
Светом озарились,
Ибо тьмы завесы приоткрылись.
И Обоих пыл
На траву склонил -
В этот час рассвета
Все дремали где-то,
И Она не вспомнила Запрета!
И познав Любовь,
Сговорились вновь
Выйти на свиданье
В час, когда в молчанье
На закате слышится рыданье.
Пред Отцом Она
Радости полна -
Но, пронзая взглядом,
Он грозит ей Адом,
Словно Он в Саду был с нею рядом!
"Уна! Ты молчишь!
Отчего дрожишь?
О! С какой Виною
Встала предо Мною?!
Ты Меня покрыла сединою!"
Whate'er is Born of Mortal Birth,
Must be consumed with the Earth
To rise from Generation free:
Then what have I to do with thee?
The Sexes sprung from Shame & Pride
Blowd in the morn; in evening died
But Mercy changd Death into Sleep;
The Sexes rose to work & weep.
Thou Mother of my Mortal part,
With cruelty didst mould my Heart.
And with false self-decieving tears,
Didst bind my Nostrils Eyes & Ears.
Didst close my Tongue in senseless clay
And me to Mortal Life betray:
The Death of Jesus set me free.
Then what have I to do with thee?
Рожденному в земную часть
Придется снова в землю пасть,
Чтоб встать однажды, не скорбя -
И что мне жено до тебя!
В Саду два пола расцвели,
Отбросив Стыд, - на гибель шли;
Но грешных пожалел Господь,
На труд и плач обрекший Плоть.
О Мать моих земных цепей
И горестной тюрьмы моей!
Меня ты заточила в склеп,
В котором я и глух, и слеп.
Ты рот забила мне землей -
И тяжек жребий мой земной!
Но спас меня Христос, скорбя -
И что мне жено до тебя!
I love to rise in a summer morn,
When the birds sing on every tree;
The distant huntsman winds his horn,
And the sky-lark sings with me.
O! what sweet company.
But to go to school in a summer morn,
O! it drives all joy away;
Under a cruel eye outworn,
The little ones spend the day,
In sighing and dismay.
Ah! then at times I drooping sit,
And spend many an anxious hour,
Nor in my book can I take delight,
Nor sit in learnings bower.
Worn thro' with the dreary shower.
How can the bird that is born for joy,
Sit in a cage and sing.
How can a child when fears annoy,
But droop his tender wing,
And forget his youthful spring.
0! father & mother, if buds are nip'd;
And blossoms blown away,
And if the tender plants are strip'd
Of their joy in the springing day,
By sorrow and cares dismay,
How shall the summer arise in joy
Or the summer fruits appear.
Or how shall we gather what griefs destroy
Or bless the mellowing year,
When the blasts of winter appear.
Приятно выйти на лужок
Рассветною порой -
Трубит охотничий рожок,
И жаворонок со мной
Щебечет озорной.
А в школу не хочу идти -
И мне там не с руки,
Где под надзором взаперти
В узилище тоски
Корпят ученики.
О сколько дней я загубил,
Войдя в постылый класс!
Над книгами лишался сил,
Но знаний не запас -
Они мне не указ!
Поет ли птица или нет
Из спутанных тенет?
Как детям быть, когда Запрет
Их крылышки сомнет
И радости убьет?
Отец и мать! Коль вешний цвет
Обронит лепестки,
Коль не увидят яркий свет
Нежнейшие ростки
Под пологом тоски, -
To что созреет меж ветвей
На дереве таком?
И пору юности своей
Помянем ли добром
Глухим осенним днем?
Youth of delight come hither,
And see the opening morn,
Image of truth new born.
Doubt is fled & clouds of reason,
Dark disputes & artful teazing.
Folly is an endless maze.
Tangled roots perplex her ways,
How many have fallen there!
They stumble all night over bones of the dead:
And feel they know not what but care:
And wish to lead others when they should be led.
Приди же, Отрок страстный!
Свет истины узри
В рожденьи новой зари!
Бессильны ныне Разум косный
И словопрений труд напрасный!
В лабиринт по бездорожью
Глупость завлекает ложью -
И тыщи себя там сгубили!
Блуждают во мраке кладбищем глухим,
Вождями себя возомнили -
Да вот поводырь бы им нужен самим!
Стихи Блейка, как и всякая серьезная поэзия, требуют внимательного и
вдумчивого прочтения. Эти комментарии лишь помогут проследить некоторые
системные связи, существующие внутри каждой его книги и между ними, а также
обосновать некоторые переводческие решения, сделанные на основании той или
иной трактовки текста. Они отнюдь не претендуют на истину в последней
инстанции и не отрицают свободы толкования - тем более что блейковское
Слово, как и всякую живую поэзию, невозможно втиснуть в узкие рамки
однозначной интерпретации.
Английский текст "Песен Невинности и Опыта" дается по гравированным
пластинам, с точным соблюдением авторской орфографии и пунктуации. В
остальных текстах, в соответствии со сложившейся в английских изданиях
традицией, орфография и пунктуация несколько упорядочены для облегчения
восприятия.
Вступление
Первое стихотворение цикла вводит читателя в мир идей и образов
"Песен Невинности": в нем появляются Дитя и Агнец, символизирующие Христа,
"Библейская пастораль" - идиллический пейзаж, наводящий на мысль о Вечности,
и Поэт, которого Господь, предстающий в образе младенца, благословляет на
труд. Блейк также формулирует здесь свою концепцию создания стиха: музыка -
слово - записанный текст. Заметим, что уже здесь дитя и смеется и плачет, то
есть Блейк с самого начала вводит две темы "Песен Невинности": блаженство в
Вечности и страдания на земле.
Пастух
Защита и защищенность - основная тема этого стихотворения, тема,
центральная для всего цикла. Здесь как нельзя лучше прослеживается "второй
план", столь важный для правильной интерпретации поэзии Блейка: пастырь -
хранитель стада - является за- щитником своих овец, и, зная, что он близко,
овцы чувствуют себя в безопасности. Точно так же Бог является небесным
Пастырем земной паствы, которая "знает" своего Пастыря, то есть верует в
него и ощущает его защиту (ср. Иоанн, 10: 14: "Я есмь пастырь добрый; и знаю
Моих, и Мои знают Меня").
Звонкий луг
В этом стихотворении Блейк пользуется своим излюбленным приемом:
описывая привычную, земную реальность, он трактует ее в широком философском
смысле и тем самым вкладывает в нее новое внутреннее содержание. В
стихотворении прослежен цикл жизни от "рассвета" до "заката" - от рождения
до смерти, и его персонажи (дети и старенький Джон) олицетворяют два
противоположных полюса жизни - сразу после прихода из Вечности и перед
возвращением в нее. (Ср. у Сведенборга: "Старея, человек сбрасывает плотскую
оболочку и снова становится как младенец, но младенец, наделенный мудростью,
и одновременно как ангел, ибо ангелы - это дети, которым дарована высшая
мудрость".)
Луг (англ. Green) - это обязательная в каждой английской деревне
площадка для сборищ, праздников и детских игр. В "Песнях Невинности" он
становится также прообразом Рая, небесной идиллии. Заметим, что действие
многих стихотворений цикла происходит именно на лугу. Не случайно появляется
и зеленый дуб, в "Песнях Невинности" - символ истинной веры и божественной
защиты.
Агнец
Стихотворение, построенное как диалог (в котором, разумеется,
ребенок говорит и за себя, и за ягненка), поражает четкостью и
выразительностью композиции: строки, повторяющиеся рефреном в начале и в
конце, показывают, как мысль ребенка движется от восприятия земной
действительности к пониманию Бога. Вновь, как и везде в "Песнях Невинности",
подчеркивается тесная связь земного и божественного.
Следует отметить, что ответ на вопрос "кем ты создан?" дан здесь
впрямую и не вызывает сомнений: агнец создан Богом, как и дитя, при этом и
тот и другой суть образы Бога на земле.
Это - одно из самых известных стихотворений Блейка.
Черный мальчик
Социальный пафос, направленный против расового неравенства, -
немаловажный, но далеко не главный смысловой пласт этого стихотворения, хотя
Блейк, вслед за Сведенборгом, отстаивал равенство пред Богом всех рас и
религий. (Ср.: "...Язычник может обрести спасение, как и христианин: Небо
существует в человеке, и всем, кто носит Небо в себе, дорога туда открыта".)
Блейк утверждает, что земные страдания всегда влекут за собой воздаяние на
Небе и только через них возможен путь в Вечность. Черный мальчик чувствует
себя обделенным из-за цвета своей кожи, но вместе с тем именно она позволяет
ему привыкнуть к лучам Любви Господней и стать после смерти небесным вожатым
английскому мальчику, облаченному в "белые одежды", но не прошедшему через
страдания на земле. В этой жизни равенство невозможно, но в Вечности черный
мальчик "как равный" встанет рядом с английским ребенком и даже окажется его
покровителем и заступником перед Богом; таким образом, черный мальчик
символизирует Христа, страданием искупившего грехи людей и указавшего им
путь на Небо.
Цветок
Это, пожалуй, одно из самых "темных" стихотворений цикла, по поводу
которого существуют самые разноречивые мнения. Нам наиболее убедительной
представляется трактовка стихотворения как образного описания акта зачатия и
зарождения новой жизни. Цветок - распространенный образ, обозначающий
женское начало, ждет соединения со стремительным Воробышком (своеобразный,
но достаточно отчетливый фаллический символ). Во второй строфе Малиновка,
олицетворяющая душу только что зачатого ребенка, рыдает, ибо отныне
заключена в телесную оболочку и обречена пройти через все муки и страдания
земной жизни.
Принятый в такой трактовке "Цветок" оказывается непосредственно
связанным со стихотворением "Дитя- Радость". Это подчеркивает и общая
композиция сопровождающих их рисунков.
Маленький трубочист
Библейская основа этого стихотворения достаточно прозрачна: когда
душа, пройдя через все страдания земной жизни, восстанет из "черного гроба"
плоти, ей будет даровано вечное блаженство - при условии, что душа останется
чистой в замаранном грязью теле. Возникает эдесь и еще одна тема, очень
важная для "Песен Невинности": Добро, Терпимость, Мир, Любовь - наш долг но
отношению к ближнему, то, что составляет "божественное соответствие" в
человеке, а посему старший трубочист, переносящий тяготы жизни с покорностью
Христа, - такой же Ангел-хранитель маленького Тома, как и Господь -
Хранитель трубочиста.
Грядущая радость в идиллической Вечности отнюдь не отменяет
милосердия на земле. Последняя строчка, в своей прямолинейности звучащая
некоторым диссонансом по отношению к лирическому строю "Песен Невинности",
подчеркивает библейскую дидактику стихотворения, однако у Блейка смысл ее
шире прямого назидания: "трудящийся честно" - это не только маленький
трубочист, но и всякий, кто исполняет на земле свой долг - прежде всего долг
любви к ближнему.
Заблудившийся сын
Обретенный сын
Эти два парных стихотворения допускают разнообразные, хотя и не
противоречащие друг другу трактовки. Нам представляется наиболее
убедительным следующее толкование: Блейк в аллегорической форме описывает
путь от сомнений к обретению веры, от ложной идеи к истинному Богу.
"Видение" таким образом становится символом духовных метаний и заблуждений,
а его утрата означает возвращение к истинному Отцу (Богу) и к истинной
Матери (Церкви, которая на этом этапе еще воспринимается Блейком как
прибежище истинной веры и жилище Бога на земле). Следует отметить важный
контраст символов стихотворения: "видение" бесплотно, обманчиво, как
болотный огонек, тогда как Господь, который возвращает ребенка матери,
облечен в человеческий образ (в соответствии со сведенборгианскими
представлениями).
Веселая песня
Самое раннее из стихотворений цикла, впервые оно появилось еще в
"Поэтических набросках". По замечанию Гирша, это скорее идиллическая, чем
библейская пастораль, и интересна она не столько сама по себе, сколько как
свидетельство становления Блейка-поэта. Известно, что Блейк любил напевать
ее на им же придуманный мотив - многие "Песни Невинности" имели музыкальную
основу, но Блейк не владел нотной грамотой, поэтому мелодии его до нас не
дошли.
Колыбельная
Идея идентичности человека и Бога, столь важная для "Песен
Невинности", очень отчетливо звучит в этом стихотворении: мать поет над
младенцем, спящим в колыбели, отождествляя его с младенцем Христом при этом
она, как и Христос, охраняет от напастей своего ребенка, а Бог охраняет ее
саму. Бог оберегает дитя, и в этом отождествляется с матерью, но вместе с
тем он сам заключен в образе младенца - так замыкается круг образов этого
стихотворения.
Здесь, как и в большинстве стихотворений "Песен Невинности", Христос
предстает не в образе страдающего человека, а в образе безмятежно спящего
дитяти. Радость в "Колыбельной" сочетается с печалью, "улыбки" - со
"вздохами", но общая ее тональность скорее светлая, чем трагичная; в конце
концов духовная благодать побеждает страдания и тяготы земной жизни, которые
заставляют мать оплакивать жребий младенца, Христа - жребий ее и всех людей.
Святой Образ
В этом стихотворении, центральном для "Песен Невинности", в наиболее
отчетливой форме предстает основная идея цикла: природа человека
божественна. Человек и Бог - одно. Любя человека, мы любим и 5ога, в Боге же
любим его человечность. Здесь прямо названы основные, фундаментальные
добродетели мира "Песен Невинности"; Добро, Терпимость, Мир, Любовь,
одинаково важные как для жизни земной, так и небесной. Эти добродетели в
"совершенной" своей форме существуют на небесах, а в "отраженном" виде
(согласно "учению о соответствиях") даны людям, и люди, носящие в себе
Святой Образ, должны делиться ими друг с другом. Истинный христианин - тот,
кто исповедует Добро, Терпимость, Мир, Любовь, и в этом смысле нет различия
между нациями и религиями (ср. у Сведенборга: "Человеку, исповедующему
любовь к ближнему, путь на Небо открыт, независимо от его земной религии -
вера познается не религией. Любой человек, ведущий жизнь нравственную и
духовную, заключает в себе Небо").
Святой Четверг
Темой для этого стихотворения послужила ежегодная лондонская
церемония: в Святой Четверг (День Вознесения) детей из сиротских приютов
приводили в собор Св.Павла, чтобы они могли возблагодарить Бога за
милосердие и доброту. Под пером Блейка эта сцена приобретает более широкий
смысл: дети - Агнцы, воплощение Невинности - входят в собор под надзором
своих наставников-бидлей, то есть земных хранителей, но внутри, пред ликом
Божьим, роли меняются - дети становятся олицетворением Христа, то есть
небесного Хранителя, и стихотворение превращается в гимн Господнему
милосердию.
Ночь
Это стихотворение легко прочитывается с точки зрения системного
подхода, то есть в рамках всего цикла, ибо в нем использованы все те же
образы. Кроме того, здесь впервые возникает тема смерти; речь идет не
столько о жестокости человека, сколько о жестокости природы, против которой
бессильны даже ангелы - они могут лишь "рыданьями помочь". Однако
стихотворение скорее печально, чем трагично: смерть - это лишь переход в
иной, более совершенный мир, где не будет ни слез, ни жестокости (ср.Исаия,
II: 6: "Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе
с козленком; и теленок, и молодой лев, и вод будут вместе, и малое дитя
будет водить их").
Весна
В этом стихотворении также нетрудно разглядеть второй план,
"перенесение" действия: с одной стороны, это просто песня радости по поводу
пробуждения природы, с другой - первые две строки недвусмысленно указывают
на то, что речь идет о трубах Страшного Суда, Апокалипсисе и последующем
воскресении, то есть стихотворение пророчески рисует картину Вечности,
которую дано узреть тем, кто пребывает в состоянии Невинности. Следует
помнить, что для Блейка "Невинность" не равнозначна "неведению", напротив,
это состояние предполагает высшее, "пророческое" видение и способность
Духовным взором постигать явления, скрытые от простого глаза, возможность
усматривать в земных событиях их истинный, божественный смысл. Символика
Окутанный тьмой
Червь, реющий в бездне,
Где буря и вой,
Пунцовое лоно
Твое разоряет
И черной любовью,
Незримый, терзает.
Little Fly
Thy summers play,
My thoughtless hand
Has brush'd away.
Am not I
A fly like thee?
Or art not thou
A man like me?
For I dance
And drink & sing:
Till some blind hand
Shall brush my wing.
If thought is life
And strength & breath:
And the want
Of thought is death;
Then am I
A happy fly,
If I live,
Or if I die.
Бездумно танец
Мотылька
Оборвала
Моя рука.
А чем и я
Не мотылек?
Ведь нам один
Отпущен срок:
Порхаю
И пою, пока
Слепая
Не сомнет рука.
Считают: мысль
Есть жизнь и свет,
А нет ее -
И жизни нет;
А я порхаю
Над цветком -
Таким же точно
Мотыльком!
I Dreamt a Dream! what can it mean?
And that I was a maiden Queen:
Guarded by an Angel mild:
Witless woe, was neer beguil'd!
And I wept both night and day
And he wip'd my tears away
And I wept both day and night
And hid from him my hearts delight
So he took his wings and fled:
Then the morn blush'd rosy red:
I dried my tears & armd my fears,
With ten thousand shields and spears.
Soon my Angel came again:
I was ann'd, he came in vain:
For the time of youth was fled
And grey hairs were on my head
И был в ночи мне сон чудной:
Была я Девой молодой;
Со мною бился Ангелок:
Ледышку! - соблазнить не мог!
Я день и ночь была в слезах -
Стоял мой Ангел в головах;
И день, и ночь томилась я,
Желанье от него тая.
Тогда меня покинул он;
Зарей зарделся небосклон;
Девичьим Страхам поскорей
Дала я тысячу мечей!
Вернулся Ангел из ночи -
Зачем?! - При мне мои мечи!
Младое время пронеслось -
Пришла пора седых волос...
Tyger Tyger, burning bright,
In the forests of the night;
What immortal hand or eye,
Could frame thy fearful symmetry?
In what distant deeps or skies,
Burnt the fire of thine eyes?
On what wings dare he aspire?
What the hand, dare sieze the fire?
And what shoulder, & what art,
Could twist the sinews of thy heart?
And when thy heart began to beat,
What dread hand? & what dread feet?
What the hammer? what the chain,
In what furnace was thy brain?
What the anvil? what dread grasp,
Dare its deadly terrors clasp?
When the stars threw down their spears
And water'd heaven with their tears:
Did he smile his work to see?
Did he who made the Lamb make thee?
Tyger Tyger burning bright,
In the forests of the night:
What immortal hand or eye,
Dare frame thy fearful symmetry?
Тигр, о Тигр, в кромешный мрак
Огненный вперивший зрак!
Кто сумел тебя создать?
Кто сумел от тьмы отъять?
Из пучины иль с небес
Вырван огнь твоих очес?
Кто к огню простер крыла?
Чья десница унесла?
Кто узлом железных жил
Твое сердце напружил?
Кто слыхал, как дик и яр
Первый бешеный удар?
Кто ужасный млат вздымал?
Кто в клещах твой мозг сжимал?
А когда сошел на нет
Предрассветный звездный свет -
Неужели был он рад.
Встретив твой зловещий взгляд?
Неужели это был
Тот, кто Агнца сотворил?
Тигр, о Тигр, в кромешный мрак
Огненный вперивший зрак!
Кто посмел тебя создать?
Кто посмел от тьмы отъять?
A flower was offerd to me:
Such a flower as May never bore.
But I said I've a Pretty Rose-tree,
And I passed the sweet flower o'er.
Then I went to me Pretty Rose-tree:
To tend her by day and by night.
But my Rose turnd away with jealousy:
And her thorns were my only delight.
Коснуться прекраснейших уст
Цветок поманил и раскрылся...
"А я люблю Розовый Куст!" -
Сказал я и не наклонился...
И вскоре, припав у Куста,
Хотел насладиться я Розой -
Но та затворила уста,
Шипы выставляя с угрозой.
Ah Sun-flower! weary of time,
Who countest the steps of the Sun:
Seeking after that sweet golden clime,
Where the travellers journey is done.
Where the Youth pined away with desire,
And the pale Virgin shrouded in snow:
Arise from their graves and aspire,
Where my Sun-flower wishes to go.
Ax, Подсолнух, прикованный взглядом
К Светилу на все времена!
Как манит блистающим Садом
Блаженная присно страна!
Туда из могильной темницы
И дева, строга и горда,
И юноша страстный стремится -
И ты, мой Подсолнух - туда!..
The modest Rose puts forth a thorn:
The humble Sheep, a threatning horn:
While the Lilly white, shall in Love delight,
Nor a thorn nor a threat stain her beauty bright.
Стыдливая Роза шипами грозит,
Овечка-тихоня боднуть норовит -
Любит открыто лишь белая Лилия
И не вершит над собою насилия.
I went to the Garden of Love.
And saw what I never had seen:
A Chapel was built in the midst,
Where I used to play on the green.
And the gates of this Chapel were. shut,
And Thou shalt not, writ over the door;
So I turn'd to the Garden of Love,
That so many sweet flowers bore,
And I saw it was filled with graves,
And tomb-stones where flowers should be:
And Priests in black gowns, were walking their rounds,
And binding with briars, my joys & desires.
Я однажды пошел в Сад Любви -
Я глядел и не верил глазам:
На лугу, где играл столько раз,
Посредине поставили Храм.
Были двери его на замке -
Прочитал я над ними: "Не смей!"
И тогда заглянул в Сад Любви
Посмотреть на цветы юных дней.
Но увидел могилы кругом
И надгробия вместо цветов -
И священники с пеньем моим наслажденьям
Из вервий терновых крепили оковы.
Dear Mother, dear Mother, the Church is cold.
But the Ale-house is healthy & pleasant & warm:
Besides I can tell where I am use'd well.
Such usage in heaven will never do well.
But if at the Church they would give us some Ale,
And a pleasant fire, our souls to regale:
We'd sing and we'd pray all the live-long day:
Nor ever once wish from the Church to stray.
Then the Parson might preach & drink & sing,
And we'd be as happy as birds in the spring:
And modest dame Lurch, who is always at Church,
Would not have bandy children nor fasting nor birch.
And God like a father rejoicing to see,
His children as pleasant and happy as he:
Would have no more quarrel with the Devil or the Barrel
But kiss him & give him both drink and apparel.
Ax, матушка, в церкви сквозняк продувной!
Куда как теплей и приятней в пивной!
Там пива в достатке, и пьют без оглядки -
В раю же, известно, другие порядки.
Вот кабы нам в церкви пивка на заказ
Да возле огня отогрели бы нас,
Так ночью и днем молиться начнем -
Из церкви не выставишь нас нипочем!
Священнику пить бы и петь бы псалмы -
И словно птенцы, были б счастливы мы!
А строгой старухе вернем оплеухи -
И пусть попостится сама с голодухи!
И Бог возликует, отечески рад,
Увидев божественно счастливых чад,
И внидя в церквушку, закатит пирушку,
Деля с Сатаною дерюжку и кружку!
I wander thro'each charter'd street,
Near where the charter'd Thames does flow
And mark in every face I meet
Marks of weakness, marks of woe.
In every cry of every Man,
In every Infants cry of fear,
In every voice; in every ban,
The mmd-forg'd manacles I hear
How the Chimney-sweepers cry
Every blackning Church appalls,
And the hapless Soldiers sigh
Runs in blood down Palace walls
But most thro' midnight streets I hear
How the youthful Harlots curse
Blasts the new-born Infants tear
And blights with plagues the Marriage hearse
По узким улицам влеком,
Где Темза скованно струится,
Я вижу нищету кругом,
Я вижу горестные лица.
И в каждой нищенской мольбе,
В слезах младенцев безгреховных,
В проклятьях, посланных судьбе,
Я слышу лязг оков духовных!
И трубочистов крик трясет
Фундаменты церквей суровых,
И кровь солдатская течет
Вотще у гордых стен дворцовых.
И страшно мне, когда в ночи
От вопля девочки в борделе
Слеза невинная горчит
И брачные смердят постели.
Pity would be no more,
If we did not make somebody Poor:
And Mercy no more could be,
If all were as happy as we:
And mutual fear brings peace:
Till the selfish loves increase.
Then Cruelty knits a snare,
And spreads his baits with care.
He sits down with holy fears,
And waters the ground with tears:
Then Humility takes its root
Underneath his foot.
Soon spreads the dismal shade
Of Mystery over his head;
And the Gatterpiller and Fly,
Feed on the Mystery.
And it bears the fruit of Deceit,
Ruddy and sweet to eat:
And the Raven his nest has made.
In its thickest shade.
The Gods of the earth and sea,
Sought thro' Nature to find this Tree
But their search was all in vain;
There grows one in the Human Brain
Когда не станем обирать,
Не нужно будет подавать -
Ни голода, ни жажды,
И будет счастлив каждый.
На Страхе держится покой,
На Себялюбии - разбой,
А ковы Бессердечья
В душе плодят увечья.
В тисках запретов и препон
Слезами поит землю он -
И всходит прямо из-под йог
Смирения росток.
И Древо Веры мрачный свод
Над головою возведет -
А Гусеница с Мотыльком
Листву сгрызут на нем.
И это Древо принесет
Обмана сладкий плод;
И Ворон сядет, недвижим,
Под пологом глухим.
Все боги моря и земли
Искали Древо - не нашли!
И не видал никто ни разу -
А Древо взращивает Разум!
My inother groand! my father wept.
Into the dangerous world I leapt:
Helpless, naked, piping loud:
Like a fiend hid in a cloud.
Struggling in my fathers hands:
Striving against my swadling bands:
Bound and weary I thought best
To sulk upon my mothers breast.
Мать с отцом ломали руки -
Народился я на муки!
Я, беспомощный, кричал,
Словно бес меня терзал.
Я раскидывал ручонки,
Разворачивал пеленки
И, не признавая мать,
Грудь ее не стал сосать.
I was angry with my friend:
I told my wrath, my wrath did end.
I was angry with my foe:
I told it not, my wrath did grow.
And I waterd it in fears,
Night & morning with my tears:
And I sunned it with smiles,
And with soft deceitful wiles.
And it grew both day and night,
Till it bore an apple bright.
And my foe beheld it shine,
And he knew that it was mine.
And into my garden stole,
When the night had veild the pole;
In the morning glad I see,
My foe outstretchd beneath the tree.
Друг обидел, разозлил -
Я в словах свой гнев излил.
Враг нанес обиду мне -
Гнев зарыл я в глубине.
Сон утратил и покой,
Окроплял его слезой,
Над ростками колдовал,
Ковы тайные ковал.
Древо выросло, и вот -
Золотистый вызрел плод,
Глянцем радуя меня
И врага к себе маня.
Он тайком во тьме ночной
Плод отведал наливной...
Мертвым я врага нашел -
И с улыбкою ушел!
Nought loves another as itself
Nor venerates another so,
Nor is it possible to Thought
A greater than itself to know:
And Father, how can I love you,
Or any of my brothers more?
I love you like the little bird
That picks up crumbs around the door,
The Priest sat by and heard the child,
In trembling zeal he siez'd his hair:
He led him by his little coat:
And all admir'd the Priestly care.
And standing on the altar high,
Lo what a fiend is here! said he:
One who sets reason up for judge
Of our most holy Mystery.
The weeping child could not be heard,
The weeping parents wept in vain:
They strip'd him to his little shirt,
And bound him in an iron chain.
And burn'd him in a holy place,
Where many had been burn'd before:
The weeping parents wept in vain.
Are such things done on Albions shore.
"Превыше собственного Я
Никто не ставит никого!
Того Рассудку не понять,
Что за пределами его.
Отец! Как больше мне любить
Тебя и ближних заодно?
Люблю тебя я, как птенца,
Что с паперти клюет зерно".
Священник, это услыхав,
Схватил дитя за волоса
И к пастве выволок его
Под одобренья голоса.
Затем с амвона возопил:
"Се Диавол в образе людском!
Проникнуть тщилась тварь сия
В Святые Таинства умом!"
Заплакал мальчик, но вотще! -
Не помогли и мать с отцом:
Он до исподнего раздет,
И цепь железная на нем.
Дитя на площади сожгли,
Где жег отступников Закон -
Не помогли и мать с отцом...
Ты видел это, Альбион?
Children of the future Age,
Reading this indignant page;
Know that in a former time,
Love! sweet Love! was thought a crime.
In the Age of Gold,
Free from winters cold:
Youth and maiden bright,
To the holy light,
Naked in the sunny beams delight.
Once a youthful pair
Fili'd with softest care:
Met in garden bright,
Where the holy light,
Had just removd the curtains of the night.
There in rising day,
On the grass they play:
Parents were afar:
Strangers came not near:
And the maiden soon forgot her fear.
Tired with kisses sweet
They agree to meet,
When the silent sleep
Waves o'er heavens deep;
And the weary tired wanderers weep.
To her father white
Game the maiden bright:
But his loving look,
Like the holy book,
All her tender limbs with terror shook.
Ona! pale and weak!
To thy father speak:
0 the trembling fear!
0 the dismal care!
That shakes the blossoms of my hoary hair.
"С гневом, Будущего дети,
Прочитайте строки эти,
Где поведано стихом,
Как Любовь сочли Грехом!"
В древней той стране
Нет конца весне -
Там и жили Двое
Жизнию святою,
Не смущаясь вовсе наготою.
Как-то раз Они
Вышли в Сад одни -
И сердца забились,
Светом озарились,
Ибо тьмы завесы приоткрылись.
И Обоих пыл
На траву склонил -
В этот час рассвета
Все дремали где-то,
И Она не вспомнила Запрета!
И познав Любовь,
Сговорились вновь
Выйти на свиданье
В час, когда в молчанье
На закате слышится рыданье.
Пред Отцом Она
Радости полна -
Но, пронзая взглядом,
Он грозит ей Адом,
Словно Он в Саду был с нею рядом!
"Уна! Ты молчишь!
Отчего дрожишь?
О! С какой Виною
Встала предо Мною?!
Ты Меня покрыла сединою!"
Whate'er is Born of Mortal Birth,
Must be consumed with the Earth
To rise from Generation free:
Then what have I to do with thee?
The Sexes sprung from Shame & Pride
Blowd in the morn; in evening died
But Mercy changd Death into Sleep;
The Sexes rose to work & weep.
Thou Mother of my Mortal part,
With cruelty didst mould my Heart.
And with false self-decieving tears,
Didst bind my Nostrils Eyes & Ears.
Didst close my Tongue in senseless clay
And me to Mortal Life betray:
The Death of Jesus set me free.
Then what have I to do with thee?
Рожденному в земную часть
Придется снова в землю пасть,
Чтоб встать однажды, не скорбя -
И что мне жено до тебя!
В Саду два пола расцвели,
Отбросив Стыд, - на гибель шли;
Но грешных пожалел Господь,
На труд и плач обрекший Плоть.
О Мать моих земных цепей
И горестной тюрьмы моей!
Меня ты заточила в склеп,
В котором я и глух, и слеп.
Ты рот забила мне землей -
И тяжек жребий мой земной!
Но спас меня Христос, скорбя -
И что мне жено до тебя!
I love to rise in a summer morn,
When the birds sing on every tree;
The distant huntsman winds his horn,
And the sky-lark sings with me.
O! what sweet company.
But to go to school in a summer morn,
O! it drives all joy away;
Under a cruel eye outworn,
The little ones spend the day,
In sighing and dismay.
Ah! then at times I drooping sit,
And spend many an anxious hour,
Nor in my book can I take delight,
Nor sit in learnings bower.
Worn thro' with the dreary shower.
How can the bird that is born for joy,
Sit in a cage and sing.
How can a child when fears annoy,
But droop his tender wing,
And forget his youthful spring.
0! father & mother, if buds are nip'd;
And blossoms blown away,
And if the tender plants are strip'd
Of their joy in the springing day,
By sorrow and cares dismay,
How shall the summer arise in joy
Or the summer fruits appear.
Or how shall we gather what griefs destroy
Or bless the mellowing year,
When the blasts of winter appear.
Приятно выйти на лужок
Рассветною порой -
Трубит охотничий рожок,
И жаворонок со мной
Щебечет озорной.
А в школу не хочу идти -
И мне там не с руки,
Где под надзором взаперти
В узилище тоски
Корпят ученики.
О сколько дней я загубил,
Войдя в постылый класс!
Над книгами лишался сил,
Но знаний не запас -
Они мне не указ!
Поет ли птица или нет
Из спутанных тенет?
Как детям быть, когда Запрет
Их крылышки сомнет
И радости убьет?
Отец и мать! Коль вешний цвет
Обронит лепестки,
Коль не увидят яркий свет
Нежнейшие ростки
Под пологом тоски, -
To что созреет меж ветвей
На дереве таком?
И пору юности своей
Помянем ли добром
Глухим осенним днем?
Youth of delight come hither,
And see the opening morn,
Image of truth new born.
Doubt is fled & clouds of reason,
Dark disputes & artful teazing.
Folly is an endless maze.
Tangled roots perplex her ways,
How many have fallen there!
They stumble all night over bones of the dead:
And feel they know not what but care:
And wish to lead others when they should be led.
Приди же, Отрок страстный!
Свет истины узри
В рожденьи новой зари!
Бессильны ныне Разум косный
И словопрений труд напрасный!
В лабиринт по бездорожью
Глупость завлекает ложью -
И тыщи себя там сгубили!
Блуждают во мраке кладбищем глухим,
Вождями себя возомнили -
Да вот поводырь бы им нужен самим!
Стихи Блейка, как и всякая серьезная поэзия, требуют внимательного и
вдумчивого прочтения. Эти комментарии лишь помогут проследить некоторые
системные связи, существующие внутри каждой его книги и между ними, а также
обосновать некоторые переводческие решения, сделанные на основании той или
иной трактовки текста. Они отнюдь не претендуют на истину в последней
инстанции и не отрицают свободы толкования - тем более что блейковское
Слово, как и всякую живую поэзию, невозможно втиснуть в узкие рамки
однозначной интерпретации.
Английский текст "Песен Невинности и Опыта" дается по гравированным
пластинам, с точным соблюдением авторской орфографии и пунктуации. В
остальных текстах, в соответствии со сложившейся в английских изданиях
традицией, орфография и пунктуация несколько упорядочены для облегчения
восприятия.
Вступление
Первое стихотворение цикла вводит читателя в мир идей и образов
"Песен Невинности": в нем появляются Дитя и Агнец, символизирующие Христа,
"Библейская пастораль" - идиллический пейзаж, наводящий на мысль о Вечности,
и Поэт, которого Господь, предстающий в образе младенца, благословляет на
труд. Блейк также формулирует здесь свою концепцию создания стиха: музыка -
слово - записанный текст. Заметим, что уже здесь дитя и смеется и плачет, то
есть Блейк с самого начала вводит две темы "Песен Невинности": блаженство в
Вечности и страдания на земле.
Пастух
Защита и защищенность - основная тема этого стихотворения, тема,
центральная для всего цикла. Здесь как нельзя лучше прослеживается "второй
план", столь важный для правильной интерпретации поэзии Блейка: пастырь -
хранитель стада - является за- щитником своих овец, и, зная, что он близко,
овцы чувствуют себя в безопасности. Точно так же Бог является небесным
Пастырем земной паствы, которая "знает" своего Пастыря, то есть верует в
него и ощущает его защиту (ср. Иоанн, 10: 14: "Я есмь пастырь добрый; и знаю
Моих, и Мои знают Меня").
Звонкий луг
В этом стихотворении Блейк пользуется своим излюбленным приемом:
описывая привычную, земную реальность, он трактует ее в широком философском
смысле и тем самым вкладывает в нее новое внутреннее содержание. В
стихотворении прослежен цикл жизни от "рассвета" до "заката" - от рождения
до смерти, и его персонажи (дети и старенький Джон) олицетворяют два
противоположных полюса жизни - сразу после прихода из Вечности и перед
возвращением в нее. (Ср. у Сведенборга: "Старея, человек сбрасывает плотскую
оболочку и снова становится как младенец, но младенец, наделенный мудростью,
и одновременно как ангел, ибо ангелы - это дети, которым дарована высшая
мудрость".)
Луг (англ. Green) - это обязательная в каждой английской деревне
площадка для сборищ, праздников и детских игр. В "Песнях Невинности" он
становится также прообразом Рая, небесной идиллии. Заметим, что действие
многих стихотворений цикла происходит именно на лугу. Не случайно появляется
и зеленый дуб, в "Песнях Невинности" - символ истинной веры и божественной
защиты.
Агнец
Стихотворение, построенное как диалог (в котором, разумеется,
ребенок говорит и за себя, и за ягненка), поражает четкостью и
выразительностью композиции: строки, повторяющиеся рефреном в начале и в
конце, показывают, как мысль ребенка движется от восприятия земной
действительности к пониманию Бога. Вновь, как и везде в "Песнях Невинности",
подчеркивается тесная связь земного и божественного.
Следует отметить, что ответ на вопрос "кем ты создан?" дан здесь
впрямую и не вызывает сомнений: агнец создан Богом, как и дитя, при этом и
тот и другой суть образы Бога на земле.
Это - одно из самых известных стихотворений Блейка.
Черный мальчик
Социальный пафос, направленный против расового неравенства, -
немаловажный, но далеко не главный смысловой пласт этого стихотворения, хотя
Блейк, вслед за Сведенборгом, отстаивал равенство пред Богом всех рас и
религий. (Ср.: "...Язычник может обрести спасение, как и христианин: Небо
существует в человеке, и всем, кто носит Небо в себе, дорога туда открыта".)
Блейк утверждает, что земные страдания всегда влекут за собой воздаяние на
Небе и только через них возможен путь в Вечность. Черный мальчик чувствует
себя обделенным из-за цвета своей кожи, но вместе с тем именно она позволяет
ему привыкнуть к лучам Любви Господней и стать после смерти небесным вожатым
английскому мальчику, облаченному в "белые одежды", но не прошедшему через
страдания на земле. В этой жизни равенство невозможно, но в Вечности черный
мальчик "как равный" встанет рядом с английским ребенком и даже окажется его
покровителем и заступником перед Богом; таким образом, черный мальчик
символизирует Христа, страданием искупившего грехи людей и указавшего им
путь на Небо.
Цветок
Это, пожалуй, одно из самых "темных" стихотворений цикла, по поводу
которого существуют самые разноречивые мнения. Нам наиболее убедительной
представляется трактовка стихотворения как образного описания акта зачатия и
зарождения новой жизни. Цветок - распространенный образ, обозначающий
женское начало, ждет соединения со стремительным Воробышком (своеобразный,
но достаточно отчетливый фаллический символ). Во второй строфе Малиновка,
олицетворяющая душу только что зачатого ребенка, рыдает, ибо отныне
заключена в телесную оболочку и обречена пройти через все муки и страдания
земной жизни.
Принятый в такой трактовке "Цветок" оказывается непосредственно
связанным со стихотворением "Дитя- Радость". Это подчеркивает и общая
композиция сопровождающих их рисунков.
Маленький трубочист
Библейская основа этого стихотворения достаточно прозрачна: когда
душа, пройдя через все страдания земной жизни, восстанет из "черного гроба"
плоти, ей будет даровано вечное блаженство - при условии, что душа останется
чистой в замаранном грязью теле. Возникает эдесь и еще одна тема, очень
важная для "Песен Невинности": Добро, Терпимость, Мир, Любовь - наш долг но
отношению к ближнему, то, что составляет "божественное соответствие" в
человеке, а посему старший трубочист, переносящий тяготы жизни с покорностью
Христа, - такой же Ангел-хранитель маленького Тома, как и Господь -
Хранитель трубочиста.
Грядущая радость в идиллической Вечности отнюдь не отменяет
милосердия на земле. Последняя строчка, в своей прямолинейности звучащая
некоторым диссонансом по отношению к лирическому строю "Песен Невинности",
подчеркивает библейскую дидактику стихотворения, однако у Блейка смысл ее
шире прямого назидания: "трудящийся честно" - это не только маленький
трубочист, но и всякий, кто исполняет на земле свой долг - прежде всего долг
любви к ближнему.
Заблудившийся сын
Обретенный сын
Эти два парных стихотворения допускают разнообразные, хотя и не
противоречащие друг другу трактовки. Нам представляется наиболее
убедительным следующее толкование: Блейк в аллегорической форме описывает
путь от сомнений к обретению веры, от ложной идеи к истинному Богу.
"Видение" таким образом становится символом духовных метаний и заблуждений,
а его утрата означает возвращение к истинному Отцу (Богу) и к истинной
Матери (Церкви, которая на этом этапе еще воспринимается Блейком как
прибежище истинной веры и жилище Бога на земле). Следует отметить важный
контраст символов стихотворения: "видение" бесплотно, обманчиво, как
болотный огонек, тогда как Господь, который возвращает ребенка матери,
облечен в человеческий образ (в соответствии со сведенборгианскими
представлениями).
Веселая песня
Самое раннее из стихотворений цикла, впервые оно появилось еще в
"Поэтических набросках". По замечанию Гирша, это скорее идиллическая, чем
библейская пастораль, и интересна она не столько сама по себе, сколько как
свидетельство становления Блейка-поэта. Известно, что Блейк любил напевать
ее на им же придуманный мотив - многие "Песни Невинности" имели музыкальную
основу, но Блейк не владел нотной грамотой, поэтому мелодии его до нас не
дошли.
Колыбельная
Идея идентичности человека и Бога, столь важная для "Песен
Невинности", очень отчетливо звучит в этом стихотворении: мать поет над
младенцем, спящим в колыбели, отождествляя его с младенцем Христом при этом
она, как и Христос, охраняет от напастей своего ребенка, а Бог охраняет ее
саму. Бог оберегает дитя, и в этом отождествляется с матерью, но вместе с
тем он сам заключен в образе младенца - так замыкается круг образов этого
стихотворения.
Здесь, как и в большинстве стихотворений "Песен Невинности", Христос
предстает не в образе страдающего человека, а в образе безмятежно спящего
дитяти. Радость в "Колыбельной" сочетается с печалью, "улыбки" - со
"вздохами", но общая ее тональность скорее светлая, чем трагичная; в конце
концов духовная благодать побеждает страдания и тяготы земной жизни, которые
заставляют мать оплакивать жребий младенца, Христа - жребий ее и всех людей.
Святой Образ
В этом стихотворении, центральном для "Песен Невинности", в наиболее
отчетливой форме предстает основная идея цикла: природа человека
божественна. Человек и Бог - одно. Любя человека, мы любим и 5ога, в Боге же
любим его человечность. Здесь прямо названы основные, фундаментальные
добродетели мира "Песен Невинности"; Добро, Терпимость, Мир, Любовь,
одинаково важные как для жизни земной, так и небесной. Эти добродетели в
"совершенной" своей форме существуют на небесах, а в "отраженном" виде
(согласно "учению о соответствиях") даны людям, и люди, носящие в себе
Святой Образ, должны делиться ими друг с другом. Истинный христианин - тот,
кто исповедует Добро, Терпимость, Мир, Любовь, и в этом смысле нет различия
между нациями и религиями (ср. у Сведенборга: "Человеку, исповедующему
любовь к ближнему, путь на Небо открыт, независимо от его земной религии -
вера познается не религией. Любой человек, ведущий жизнь нравственную и
духовную, заключает в себе Небо").
Святой Четверг
Темой для этого стихотворения послужила ежегодная лондонская
церемония: в Святой Четверг (День Вознесения) детей из сиротских приютов
приводили в собор Св.Павла, чтобы они могли возблагодарить Бога за
милосердие и доброту. Под пером Блейка эта сцена приобретает более широкий
смысл: дети - Агнцы, воплощение Невинности - входят в собор под надзором
своих наставников-бидлей, то есть земных хранителей, но внутри, пред ликом
Божьим, роли меняются - дети становятся олицетворением Христа, то есть
небесного Хранителя, и стихотворение превращается в гимн Господнему
милосердию.
Ночь
Это стихотворение легко прочитывается с точки зрения системного
подхода, то есть в рамках всего цикла, ибо в нем использованы все те же
образы. Кроме того, здесь впервые возникает тема смерти; речь идет не
столько о жестокости человека, сколько о жестокости природы, против которой
бессильны даже ангелы - они могут лишь "рыданьями помочь". Однако
стихотворение скорее печально, чем трагично: смерть - это лишь переход в
иной, более совершенный мир, где не будет ни слез, ни жестокости (ср.Исаия,
II: 6: "Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе
с козленком; и теленок, и молодой лев, и вод будут вместе, и малое дитя
будет водить их").
Весна
В этом стихотворении также нетрудно разглядеть второй план,
"перенесение" действия: с одной стороны, это просто песня радости по поводу
пробуждения природы, с другой - первые две строки недвусмысленно указывают
на то, что речь идет о трубах Страшного Суда, Апокалипсисе и последующем
воскресении, то есть стихотворение пророчески рисует картину Вечности,
которую дано узреть тем, кто пребывает в состоянии Невинности. Следует
помнить, что для Блейка "Невинность" не равнозначна "неведению", напротив,
это состояние предполагает высшее, "пророческое" видение и способность
Духовным взором постигать явления, скрытые от простого глаза, возможность
усматривать в земных событиях их истинный, божественный смысл. Символика