Брайдер Юрий Михайлович. Бастионы Дита

   Мое чрево давно требовало пищи, но возвращаться в мрачную пустую комнату, где пахло плесенью, светильным газом и моей собственной блевотиной, не хотелось. Город был достаточно велик, но удручающе однообразен. Даже Сокрушения не могли как-то изменить его облик. Их следы уничтожались с таким же усердием, с какой профессиональная красотка уничтожает морщины на своем лице. Я видел заплаты, в разное время наложенные на мостовые, по нескольку раз перестроенные здания и огромные пустыри в тех местах, где им быть вроде не полагалось. Дитсы восстанавливали город с не меньшим упорством, чем муравьи – свой порушенный муравейник. Везде суетились люди – что-то засыпали, подмазывали, достраивали, разбирали, оттаскивали, подтаскивали. Над мастерскими, кузнями и плавильнями поднимались разноцветные дымы – от черного, как сажа, до рыжего, как лисий хвост. Огнеметные машины с работающими на холостом ходу двигателями дежурили чуть ли не на каждом перекрестке.
   Где-то далеко, у самого края горизонта, разметав серую мглу небес, поднялся столб света. Просияв всего секунду, он медленно угас, а спустя пару минут моего слуха достиг Звук, приглушенный расстоянием, но от этого не менее грозный. На сей раз трещотка на сигнальной башне молчала, и никто из стражников даже не почесался – то, что считалось бедствием для города, за пределами его стен было таким же обыденным явлением, как теплый дождик где-нибудь в центре Европы или песчаная буря в Сахаре.
   – Где ты пропадаешь? – спросил Хавр, когда я наконец заставил себя перешагнуть порог его жилища.
   – Разве я обязан перед тобой отчитываться?
   – Пока нет. Но тебя вновь требуют на Сходку Блюстителей.
   – Чего ради? Ведь все уже, кажется, ясно.
   – Осталось приставить тебя к подходящей работе. Это входит в обязанности Сходки. Я, конечно, уже внес свое предложение, но необходимо соблюсти все формальности. Это можно было обделать и без твоего присутствия, но Ирлеф опять заупрямилась. Ты говорил с ней? – Он в упор глянул на меня.
   – Говорил. – Лгать ему я не собирался.
   – Можно узнать, о чем?
   – Обо всем. Но главным образом о том, как мне выбраться из города. Я рассчитывал на ее помощь.
   – Ну и что она?
   – Отказалась.
   – Иначе и быть не могло. О чем еще шла речь?
   – Ни о чем таком, что может повредить тебе. Ирлеф и так весьма невысокого мнения о тебе. Даже при желании я не смог бы добавить ей ничего нового.
   – И все же ты зря связался с ней. Будь осторожен, она ненавидит всех, кто родился за пределами городских стен. В каждом из них она видит скрытого перевертня. Откровенничать с ней опасно. Когда спохватишься, будет поздно.
   – Большего зла, чем ты, мне здесь уже вряд ли кто сможет причинить.
   – Пойми, тогда ты был чужаком. А обмануть чужака у нас не считается грехом.
   – Хочешь сказать, что теперь, когда я стал полноправным горожанином, ты будешь всегда справедлив и честен по отношению ко мне?
   – В той мере, в какой это не противоречит благу города. Есть немало тайн, которые я не могу доверить даже Сходке, а не то что тебе. Каждый должен знать не больше того, что ему положено.
   – Боюсь, когда-нибудь эти тайны погубят тебя.
   – А тебя погубит откровенность. На Сходке старайся помалкивать. Если будет нужно, я сам скажу за тебя.
   Дел у Блюстителей накопилось невпроворот, и мне пришлось дожидаться своей очереди довольно долго. А когда я наконец предстал перед Сходкой, рожи у всех были такие, словно они видели меня в первый раз. Подлые лицемеры! Недаром в аду таких, как они, распинают кольями поперек торной тропы, дабы всякий проходящий мог топтать их тела.
   Какой-то хлюпик, секретарь или делопроизводитель, покопавшись в стопке овальных желтоватых листов (это и в самом деле были листья какого-то дерева – высушенные и провяленные особым образом, они приобретали все качества хорошего ватмана), кратко изложил мою историю, переврав все, что только было возможно. Про Изнанку не упоминалось вовсе, а то, как я попал сюда, понять было уже совершенно невозможно. В конце сообщалось, что в виде исключения я удостоен статуса полноправного горожанина. Сходке предлагалось приставить меня к работе, выполняя которую я мог бы принести городу наибольшее благо. Претендовали на меня сразу два должностных лица – Блюститель Заоколья и Блюститель Заветов.
   Первым высказался Хавр:
   – Свои мотивы я недавно изложил здесь. Могу кратко повторить их. Потомственного горожанина за пределами стен распознать так же легко, как отличить воду от травила. Для успешных действий в Заоколье нужны люди необычные, похожие на перевертней. Вот как он. – Хавр указал на меня. – Кроме того, я совершенно не понимаю, чем могли бы пригодиться незаурядные способности этого человека Блюстителю Заветов. Пятки ей, что ли, чесать?
   Ирлеф пропустила эту скабрезность мимо ушей и привела следующие доводы:
   – Он разбирается в Заветах не лучше новорожденного. А человеку, нестойкому в убеждениях, нельзя доверить столь важное дело, как защита интересов города в Заоколье. Сначала Заветы должны войти в его плоть и кровь. Я позабочусь об этом.
   – Никто не хочет что-либо добавить? – спросил секретарь.
   Никто не хотел. Дело на этот раз было рутинное, а за дверью ожидала толпа челобитчиков. Проголосовали, но уже без битья посуды, а простым кивком головы. Хавр выиграл меня со счетом шесть к одному. Секретарь, объявивший это, еще не успел рта закрыть, как Ирлеф вновь попросила слова.
   – Я по-прежнему претендую на этого человека. Но теперь в качестве мужа.
   – Разве ты одинока? – делано удивился Блюститель Бастионов.
   – Уже довольно продолжительное время.
   – Но на это сначала требуется согласие твоего прежнего мужа. Что ты скажешь, Хавр?
   – Дайте подумать. – По лицу Хавра было видно, что он лихорадочно просчитывает в уме все возможные последствия маневра Ирлеф. Наконец он принял решение. – Не возражаю. Всем известно, что для изучения Заветов нет более удобного места, чем общее ложе.
   – Остается проверить, нет ли иных претенденток на этого мужчину. – Секретарь вновь зашуршал своими листами. – Нет. Сходка может принять решение.
   Решение оказалось единогласным – быть посему! Моим мнением никто даже не поинтересовался. Таким образом сразу двое Блюстителей разделили меня между собой. Знать бы только, в какой пропорции.
   Уже на следующий день мне предписывалось поступить под начало Хавра, но еще до этого следовало перебраться в жилье Ирлеф.
   Ее комната отличалась от комнаты Хавра не больше, чем две соседние тюремные камеры, разве что была почище.
   – Зачем ты это сделала? – спросил я.
   – У нас каждая одинокая женщина может предъявить права на любого одинокою мужчину. И наоборот.
   – Права ваши меня не касаются. Почему ты выбрала именно меня?
   – А ты не догадываешься?
   – Желаю услышать ответ от тебя.
   – Я действительно хочу просветить тебя в Заветах. Хочу уберечь от влияния Хавра. Хочу из врага превратить в союзника.
   – Но муж и жена – это что-то совсем другое.
   – В Изнанке, может быть, и другое. А у нас муж и жена в первую очередь – союзники. Если враг ворвется в город, мы должны плечом к плечу сражаться у порога нашего дома.
   – И это все?
   – Нет, конечно. Каждый из нас должен помогать друг другу трудиться на общее благо. Мы должны наставлять друг друга в Заветах и следить за их ревностным соблюдением. Кроме того – рожать и воспитывать детей. Не меньше двух и не больше трех. Но это пусть тебя не беспокоит. Оба моих сына низвергнуты Сокрушением в Изнанку.
   – Возможно, им там не хуже, чем здесь…
   – Хуже. Они давно мертвы. Ты забыл, что первый глоток зелейника они сделали чуть ли не одновременно с первым глотком материнского молока. Дитсы могут жить только в Дите.
   – Прости… Я еще не могу привыкнуть к этой мысли… Ну а как ты представляешь наши будущие отношения? Ведь когда два человека живут вместе, они в конце концов проникаются либо взаимной ненавистью, либо взаимной любовью.
   – Обещаю не провоцировать тебя на первое… а что касается второго, я что-то не совсем понимаю. О какой любви ты говоришь?
   – О любви между женщиной и мужчиной. Теперь поняла?
   – Нет, – искренне сказала она. – Любить – значит отдавать кому-то предпочтение. Так? В ущерб всему остальному, естественно. Это больше подходит диким исконникам, чем нам, дитсам, сила которых в единении, в общих устремлениях, во взаимодействии. Внутри стен нет ближних и дальних, мы все между собой как братья и сестры. Так сказано в Заветах. А если ты имеешь в виду другую сторону отношений между мужчинами и женщинами, то они не возбраняются, поскольку направлены на благое дело – продолжение рода. Все, кроме этого – недостойная дитса слабость. Усмиряй страсть и злую похоть, ибо это есть служение Изнанке. Так сказано в Заветах.
   – Вот как… – Признаться, я был несколько ошарашен, хотя вовсе не принимал всерьез наш скоропалительный брак.
   – Повторяю, я хочу союза, – продолжала Ирлеф. – Пусть даже временного. До тех пор, пока не будет низвергнут Хавр.
   – А почему я должен взять в союзники тебя, а не его? Какая мне разница, кто из вас кого изведет первым?
   – В союзе со мной ты благополучно доживешь до конца отпущенной тебе жизни. В союзе с Хавром ты очень скоро погибнешь. В затеянной им игре ты, возможно, будешь самой крупной ставкой, которой незамедлительно пожертвуют в обмен на решающую победу.
   – Меня не устраивает ни первый, ни второй вариант. Моя жизнь и моя смерть совсем в других краях. Избавь меня от пристрастия к зелейнику, и я обещаю помочь тебе в любом деле.
   – Эта тема исчерпана раз и навсегда. Я не намерена отдавать тебя во власть Хавра. Я буду сражаться с ним из-за тебя. Но, если увижу, что все мои усилия тщетны, мне придется сразиться и с тобой. На Сходке, в Доме Братской Чаши, на общем совете дитсов. Разве меня назначили бы Блюстителем Заветов, если бы я не умела добиваться правды?..
   – Ладно, так мы ни о чем не договоримся. Куда мне следует явиться завтра?
   – Я сама провожу тебя. Ложись спать. А ты?
   – Возложенные на меня обязанности достаточно широки. Заветы бодрствуют и тогда, когда люди спят. Но я постараюсь вернуться еще до того, как ты проснешься.
   – Скажи… те дети, которых поглотило Сокрушение… они были детьми Хавра?
   – Нет. Их отец пропал вместе с ними. Для нас Сокрушения не являются чем-то внезапным. Несколько минут всегда есть. Он был стражником и, оставив свой пост, бросился спасать детей. Это было ошибкой…
   – Наверное, он любил их.
   – Это было ошибкой, – повторила Ирлеф.
   Ведомство Хавра занимало обширный подвал нежилого дома, стены которого были изъедены временем основательней, чем морда египетского сфинкса. Анфилады сводчатых комнат и комнатушек походили на запасник провинциального музея, заваленный всяким хламом. Были здесь и черепа неизвестных мне животных, и камни самой причудливой формы, и ржавое оружие, и манускрипты, написанные на давно забытых языках. Из дальних помещений попахивало, как из достославной клоаки, а за стеной кричали слепые птицы. Похожий на мумию Хавр смотрелся в этой кунсткамере весьма уместно. Меня, а в особенности Ирлеф, он принял весьма радушно.
   – Тебе бы, любезная, не Блюстителем Заветов быть, а Блюстителем Семьи. Куда муж, туда и ты. Или, может, вам ночи не хватило?
   – Заботливый пастух не оставляет заблудшую овцу, – уклончиво ответила Ирлеф, присаживаясь на нечто напоминающее седло для слоновьей кавалерии. – Я имею право побыть здесь?
   – По крайней мере я не имею права прогнать тебя. Если хочешь, оставайся. Хотя, боюсь, тебе будет скучно.
   Первым делом мой новый шеф объяснил, что, находясь в городе, Блюститель Заоколья обязан сотрудничать с Блюстителем Площадей и Улиц. Это означает, что в случае Сокрушения каждый из нас должен вместе со стражниками уничтожать все первичные проявления Изнанки – ее флору, фауну, микроорганизмы, а главное, разумных существ, перевертней. Все остальное: засыпка ям, срытие холмов, осушение болот, ремонт зданий и латание мостовых – уже не наша забота. И хотя внутренняя стража не всегда расторопна и слишком много о себе мнит, служба в ней – хорошая школа. (Только смотря для кого, подумал я.)
   Затем Хавр принялся объяснять мне устройство местного ружья. Штука эта состояла из газонакопительной камеры, магазина, содержащего семь смертоносных шариков, и воронкообразного ствола. В камере вода смешивалась с углеводами и сухой закваской. Спустя примерно час оружие приходило в состояние боевой готовности, о чем свидетельствовало легкое шипение предохранительного клапана. Через сутки смесь теряла свою эффективность и требовала замены. Шарик летел метров на двести и в случае удачного попадания мог поразить сразу нескольких человек. Концентрированное травило проедало металл, одежду и человеческую плоть, как капли расплавленного свинца проедают воск, но было малоэффективно против больших, обшитых пуховыми подушками щитов и мелкоячеистых заградительных сеток.
   После этого речь пошла о нашем главном враге внутри города – о Сокрушениях, их мощи, интенсивности и классификации. Передо мной была развернута склеенная из нескольких десятков листов, тщательно нарисованная (именно нарисованная, а не вычерченная) карта города, на которой в мельчайших деталях изображались все его улицы, дома и площади. Немалое число бледно-серых оспин пятнало желтоватый фон карты. Одни были размером с рисовое зернышко, другие с ноготь, что в реальном масштабе находилось в пределах от нескольких десятков квадратных метров до двух-трех гектаров. Некоторые пятна накладывались друг на друга, но, сколько я ни всматривался в карту, никаких закономерностей в расположении следов Сокрушений не уловил – желтое полотнище напоминало мишень, в которую всадили заряд картечи, перемешанной с мелкой дробью.
   – Как известно, в природе нет ничего нового, поэтому внедряющиеся в наш мир клочья Изнанки имеют вполне определенные приметы, подробно описанные несколькими поколениями моих предшественников. – Поверх карты Хавр положил стопку скрепленных между собой листков, вылинявших от времени и частого употребления.
   Говорить на языке дитсов я выучился довольно сносно, но вот местная письменность оставалась выше моего разумения. Даже сам процесс знаковой фиксации речи походил здесь скорее на ткачество, чем на письмо в привычном смысле этого слова. К верху смазанного чем-то клейким листа «писарь» лепил бахрому из множества тонких нитей, которые с помощью острого ножика и его ловких пальцев тут же превращались в запутанный лабиринт пересекающихся, разветвляющихся, сдваивающихся, обрывающихся и вновь возникающих линий. Готовый узор, похожий на схему какого-то сверхсложного коммуникационного устройства, закреплялся еще одним слоем клея. Исправить что-либо в этом тексте было уже нельзя.
   Расшифровать подобную криптограмму, на мой взгляд, было дьявольски трудно, однако Хавр этих трудностей не убоялся. Водя пальцем по линиям, он медленно, с запинками, стал читать:
   – Если свершившееся Сокрушение… имеет вид… имеет вид ровного места, на котором… на котором… э-э-э… на котором не растут деревья, нет крупных камней и… человеческих построек, оно называется… называется… оно называется Пустошью. Так… так… Пустошь бывает покрыта разнообразными травами… реже – песком или щебнем… Опасна хищным зверьем, грызунами и… и… и неведомыми болезнями. Привнесенные Пустошью перевертни добры… нет, наоборот, злобны… и хорошо вооружены… Всем памятен случай, когда… когда дикое племя в две сотни душ разрушило… не пойму… а-а-а, ясно… разрушило пятую часть города…
   – Дай сюда. – Ирлеф, неслышно подойдя сзади, выдернула листки из рук Хавра. – Видно, плохо я тебя учила когда-то. Дети и те лучше читают.
   Если бы в этот момент я не смотрел прямо в рот Хавра, то наверняка и не заметил бы краткую судорогу ярости, перекосившую его лицо. Но нервами он овладел даже быстрее, чем мимикой.
   – Люди, знавшие тебя в юности, поговаривали, что грамотой ты занялась потому, что была дурна собой и неспособна к ремеслам, – ласково, словно обращаясь к непутевому, но любимому дитяти, сказал он.
   – Я и сейчас такая, – беззаботно ответила Ирлеф и принялась читать с середины второго листа. – Бывают Пустоши, лишенные всякой жизни, вымерзшие или раскаленные до такой степени, что их дыхание испепеляет все живое на десятки шагов вокруг. Куда реже случаются Сокрушения, называемые Древостоем или же Лесом. Однако разнообразием своим Леса не уступают Пустошам. От типа произрастающих деревьев зависит степень насыщенности Леса хищниками, ядовитыми гадами и перевертнями, зачастую не имеющими человеческого образа. Самый густой Лес не всегда самый опасный. В лесах редко встречаются крупные хищники, а перевертни примитивны и плохо вооружены. Куда опаснее Драконий Лес, в мгновение ока засевающий все вокруг массой мельчайших ядовитых семян, от которых мрут как животные, так и люди.
   – В Приокоемье такими Лесами заросли все плодородные земли, – прервал ее Хавр. – Мое детство прошло на опушке одного из них. Сестру взяли к себе перевертни, и она, возвращаясь домой, кормила нас плодами Драконьего дерева. Недозрелые, они не опасны.
   – Водная или болотная пучина называется Хлябью, – продолжала Ирлеф, мельком глянув на него. – Болота опасны кровососущими насекомыми, распространяющими опасные болезни, и плотоядными рептилиями. Болотная Хлябь, чьи миазмы вызывают не смертельный, но мучительный кожный недуг, называется Зудень. Из всех Водных Хлябей наиболее вредна та, которая содержит кипящую жижу, действием мало отличную от травила. Перевертни, как правило, Хлябей чураются.
   – Как оказывается, не всегда, – заявил Хавр. – Именно Хлябь, хоть и закованная в лед, принесла долгожданного мужа Блюстителю Заветов.
   – Древние каменные руины принято именовать Городищем, и всякие признаки жизни в них отсутствуют. Даже мхи и лишайники появляются в Городищах много месяцев спустя после Сокрушения. Из всех проявлений Изнанки это единственное не подлежит безусловному и немедленному уничтожению.
   – Кстати, сейчас мы как раз и находимся в одном из таких Городищ, – вновь вмешался Хавр. – В свое время я облазил его вдоль и поперек. С виду это сооружение не отличается от тех, которые строим мы. Но только с виду. Оно сделано не людьми и не для людей. Это то же самое, что и вылепленное из воска яблоко. Сходство поразительное, но сущность совершенно иная. Внутри даже лестниц никогда не было. Летали они на верхние этажи, что ли. Впрочем, есть мнение, что Городище – не доведенное до конца Сокрушение… Читай дальше, любезная Ирлеф.
   – Если ты будешь прерывать меня на каждом слове, я не закончу и к ужину… Наиболее опасное из известных нам Сокрушений называется Одурником. Причина тому – испускаемый его почвой обильный пар, вызывающий у людей одуряющий сон и бредовые видения. Этим спешат воспользоваться населяющие Одурник существа странного вида и непонятной природы, называемые Могильщиками. После того, как дурманящий пар рассеется, на месте Сокрушения остается лишь бурый, дурно пахнущий прах. Куда исчезают Могильщики и их жертвы, остается загадкой. К счастью, в пределах города такое Сокрушение случается крайне редко.
   – Ну, скажем, в Заоколье бывают Сокрушения и похлеще Одурника, – опять влез Хавр. – А что касается Могильщиков, то толком их никто не видел. Люди, нарвавшиеся на Одурника и уцелевшие после этого, несут всякую околесицу.
   Ирлеф продолжала монотонно читать, но я слушал довольно рассеянно. О каких бы Сокрушениях ни шла речь в этих записках, нечто похожее я уже встречал когда-то: и дикие пустоши, порождающие орды свирепых кочевников с таким же постоянством, с каким тропические болота порождают малярию, и кишащие хищными тварями леса, и бездонные хляби.
   – Следует также упомянуть о существах, порождаемых Изнанкой вне связи с Сокрушениями… – Ирлеф умолкла. – А почему дальше ничего нет?
   Действительно, примерно две трети текста на последнем листе были тщательно соскоблены.
   – Откуда мне знать? – пожал плечами Хавр. – Не я это сочинил, и не мне это уничтожать.
   – Интересно, что имеется в виду под порождениями Изнанки, не связанными с Сокрушениями? – Ирлеф задумалась.
   – Скорее всего перевертни, свободно странствующие между обоими мирами.
   – Разве есть такие? Никогда не слыхала. Что же они из себя могут представлять?
   – Вот уж не знаю.
   – Хочешь сказать, ты никогда с ними не встречался?
   – С кем я только не встречался в Заоколье. Но не будешь же расспрашивать каждого урода, как он здесь очутился – при Сокрушении или помимо него. Тут совсем про другое приходится думать – убегать тебе или драться… Ну хватит об этом. Времени мало, а дел много.
   – Я и замечаю, что ты слишком занятым стал. – Ирлеф вернула ему листки и встала, видимо, собираясь уходить. – Даже на Сходке сегодня не был.
   – Я предупреждал, что не появлюсь до обеда, – буркнул Хавр.
   – А тебе не мешало бы поприсутствовать. – Ирлеф уже стояла в дверном проеме, слишком высоком и узком для человека. – План похода в Заоколье наконец-то утвержден.
   – Я и не сомневался в этом, – Хавр изобразил полнейшее равнодушие. – Могла бы что-нибудь поинтереснее сообщить.
   – Могу и поинтереснее. Признано опасным и неразумным посылать в Заоколье двух людей, рожденных за пределами Дита, тем более что один из них может оказаться скрытым перевертнем. С вами пойдет третий, в преданности которого Сходка не сомневается.
   – Кто же этот третий? – усмехнулся Хавр. – Не ты ли, любезная?
   – Ты угадал. Но изменить уже ничего не сможешь. И не пытайся.
   – Блюститель Заветов ищет приключений? Опасностей? Лишений?
   – Вовсе нет. Но, как я убедилась, на этом свете для меня существуют только два безопасных места. Рядом с тобой или там, где ты до меня вообще не сможешь добраться.
   И еще одна встреча ожидала меня в этот день – последний день пребывания в Дите.
   А посетил меня не кто иной, как Блюститель Братской Чаши – таинственный затворник, покидавший свой дом-крепость только ради посещения наиважнейших Сходок, гроссмейстер ордена кастратов (наверное, ему от причинного места больше всех отхватили), великий молчальник, человек без пороков и слабостей (в его положении и я бы таким стал), один из немногих адептов зелейника, которому было дозволено общаться с дитсами.
   Случайно или нет, но он появился в моем новом жилище, когда Ирлеф уже ушла, а я еще не завалился спать.
   Столь поздний визит требовал хотя бы формального объяснения, однако мой гость, по-барски равнодушный к каким-либо условностям, не снизошел до этого, а сразу принялся расспрашивать о мирах, которые мне довелось посетить. Не знаю, верил ли Блюститель Братской Чаши в Изнанку, как Ирлеф, или относился к подобным бредням снисходительно, как Хавр, но слушателем он оказался благодарным – ни разу не перебил меня, не попытался поймать на противоречиях, не уличал в нарушении Заветов, а лишь изредка задавал наводящие вопросы.
   Естественно, мой рассказ не имел ничего общего с серьезным отчетом, а представлял собой серию разрозненных эпизодов, сюжетно связанных с моим нынешним положением (неправедный суд, отсроченная казнь, неожиданное спасение). При этом я старался ненавязчиво склонить разговор к наиболее актуальной для меня теме: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы из-за зелейника прервался мой, благословленный свыше, путь.
   – Мне понятны твои печали, – произнес мой собеседник, опустив долу свои маленькие проницательные глазки. – Долг служения покровителям даже выше предопределенности. Верность – сильнее рока. Но, увы, ты всего лишь человек, а следовательно, перед зелейником беззащитен. Поверь, от него не существует противоядий. Многие пытались вырваться из его хватки. Смирись. Если ты действительно, – последнее слово он произнес с нажимом, – находишься под защитой сверхъестественных сил, они найдут способ помочь тебе. Ведь, в конце концов, твоей телесной оболочке необязательно продолжать весь этот путь до конца – то же самое может совершить и твой дух, переселенный в другое человеческое или звериное тело. Такие случаи известны. Мне кажется, что собака, например, преодолела бы все препятствия с большим успехом, чем существо нашей породы. По крайней мере на нее обращали бы куда меньше внимания.
   – Надеюсь, это шутка, любезный, – возразил я. – Моему духу будет тесно в собачьем теле. Тем более есть миры, где о собаках слыхом не слыхивали. Вот уж охота начнется. А в некоторых мирах, наоборот, – собака самое желанное лакомство.