Послушайте, алкоголики. Ни любовь, ни сострадание, ни материнские, или, там, отцовские чувства не заставят вас бросить пить. Родственники всех мастей – это всего лишь стаканы спирта, которые можно выдоить, если правильно прижать. Трезвые друзья, как бы они ни клялись в вечной дружбе, бросят вас, не желая светиться рядом с отщепенцем. Социум проедется по вам асфальтовым катком и закрасит получившееся пятно черной краской. Точно так же вы ответите всему миру. Ведь для вас весь этот мир – всего лишь озеро невыпито-го бухла.
Послушайте, алкоголики. Пока вы будете добродушно взирать на свет, ни хрена не изменится. Пока вы будете жалеть птичек, зайчиков, обосранных детишек, абстрактно голодающих негров в Африке (всю жизнь не понимал, глядя в экран телевизора, на хер мне их жалеть) или сентиментально плакать от тупого шансона – ни хрена не изменится.
Пока вы будете втроем обниматься перед флягой спирта и уважать друг друга, пока вы будете клясться друг другу в вечной дружбе, пока вы будете таскать невменяемых сотоварищей до обшарпанных дверей – ни хрена не изменится.
Послушайте, алкоголики! У вас только один выход – возненавидеть ВСЕ.
Себя, ближнего своего, природу, страну, Бога, мир, который Он придумал, и понять, что никто, никогда, ни за что… Не поможет вам.
Сзади – никого нет.
Только черные крылья твоего ангела.
Взмахни ими – и ты услышишь шорох смерти.
Никто к тебе больше не подойдет.
Никто не поможет.
Никто не будет любить тебя.
Никто не вытащит из теплого говна.
Кроме тебя самого.
Алкоголизм не лечится…
Как не лечится смерть.
Сделать так, чтобы дракон оставил тебя в покое, невозможно. Но если кормить его каждый день… В конце концов, обожравшись, он впадает в спячку. А дальше – только воля решает все.
Только воля.
Воля.
И ничего больше.
Что такое? Мальчик, ты поднес стакан ко рту и остановился? Не слушай дядю, дядя херню несет. Выпей. Когда ты через несколько лет будешь лежать в личиночной позе, тебе пригрезится дельфинья улыбка дракона. Ведь он никогда не спит…
А мне надо выживать.
Мне похуй все ваши сказки о здоровом образе жизни. Я своего дракона накормил на ближайшие три года. Воля и ненависть решают все.
…Сердце билось так, что отдавало в ушах. Я лежал в позе эмбриона, спиной к стене, лицом к табурету. На табурете стояла початая бутылка водки. Настоящей. Впервые за много месяцев я купил настоящей водки, чтобы окончательно бросить пить. Сейчас было два часа дня, и с утра было выпито грамм семьдесят пять. Невыносимо. Я потерплю еще пять-десять минут, и выпью еще грамм пятьдесят. Медленно. Мелкими глотками. Чудовищные молекулы в моей крови, похожие на мексиканские кактусы, начнут распадаться. И надо терпеть еще несколько часов.
В дверь один раз звонили, один раз стучали. Скорее всего – Китаец. Он понятия не имеет, что на несколько лет я исчезну из его жизни, как и он – из моей. Справедливости ради должен сказать, что не совсем. Раз десять он попадется мне навстречу, и я дам ему двадцать рублей. Десять раз – двести рублей. Но это будет потом. А пока я лежу. Простыня промокла от алкогольного пота. Больше всего болит голова. Но вообще невозможно отыскать органа, который бы не болел. Все, что хоть чуть-чуть живое, нудно, тошнотворно и постоянно ноет. И еще меня трясет. Иногда сильно, иногда слегка. А порой так, что приходится зажимать ладони между коленями и напрягать мышцы. И тогда я сильно вибрирую, как трансформатор. Потом отпускает. В сотый раз я гляжу на бутылку. И в сотый раз опять приказываю себе не брать ее…
Выходить из запоя очень просто. Примерно как бежать марафон. Терпишь – и все. Всего-то сорок два километра сто девяносто пять метров. В конце станет невыносимо легко. Так легко, что некоторые, слегка подумав, тупо теряют сознание. А то и отдают Богу душу. Тоже, знаете ли, не музейная редкость. В любом случае – экстремальный спорт. Для мазохистов. Как это Фрейд говорил? Инстинкт саморазрушения. На пределе возможностей. На грани жизни и смерти. Просто надо терпеть. Причем терпеть всю эту, понимаешь, дистанцию, и – ни присесть, ни прилечь, ни природой полюбоваться… Вся ж природа, господа, в этот момент находится прямо внутри тебя, как и весь мир. Снаружи – так, декорация.
Я лежал и лежал. Переворачивался, раскрывался, снова заворачивался, снова скручивался в бубел – как белка в упавшем на бок колесе. Очень, знаете ли, не лежалось в позе трупа. Очень. Тогда вообще начинало мять и корежить.
Я с трудом сел, откинул промокшее в половую тряпку одеяло и взял бутылку. Отвинтил с огромным трудом пробку. Кое-как налил рюмку, кое-как выпил совершенно мизерными глотками. Стало чуть лучше. Это примерно как если бы ты попал под гильотину и тебе отрубили только часть головы. В каком-то смысле – повезло.
Рюмка позволила мне встать и даже немного походить по комнате. Совсем чуть-чуть. От стены до стены четыре раза. Мокрая от пота кожа лоснилась. Стало холодно. Я достал из шкафа другое одеяло и завернулся в него. Пока оно не промокло, было даже комфортно.
Твою мать… Нельзя пить. И не пить нельзя.
Это даже не дилемма. Это какая-то херня. Буриданов осел уже бы охуел и повесился. Или это… отпиздошил бы Жана Буридана толстыми увесистыми копытами.
Впрочем, я бы тоже.
Нельзя пить.
И не пить нельзя.
Повыть, что ли? Я сел прямо на пол и улыбнулся. Сейчас все прогрессивное человечество хочет только одного – чтоб я опять забухал. Не полечился, не растворил свои кактусовые молекулы, а выпил вот эту бутылку залпом, потом еще одну и еще парочку для ровного счета. И чтобы так было завтра, послезавтра, через месяц и через год. Этого же хочет вся фауна с флорой, и даже вся неживая материя поголовно. Короче, весь мир хочет меня размазать по бетонке и смести веником. И, вообще говоря, это у него получится. Но не сегодня.
Вот что. Надо поотжиматься. Сердце, конечно, начнет выскакивать, зато кровь попадет туда, где уже год не бывала. А то и больше. Раз, два, три… восемь… Что, все? Десять, одиннадцать, пятнадцать… Нет, хватит. Сердце прыгнуло прямо в центр головы и решило немедленно выскочить через уши. Хватит.
Пожрать, что ли? Впрочем, ничего вкуснее засохших булок нет, а идти в магазин смертельно опасно. Ибо там на полках… Там на полках… Все бухло мира. Терпкие вина, освежающие коктейли, пенное пиво и горилка медовая с перцем. Все это обязательно прыгнет в пищевод и останется там навсегда.
Я бросал пить несколько раз. Не пил от двух до четырех лет. Это очень большой срок. За это время ты всегда чего-то добиваешься. Работа, зарплата, жена. Деловые связи, уважение, счет в банке, личное мнение. Много друзей и знакомых. Книги, компьютеры… немерено компьютеров! Бытовая техника, телевизор, музыкальный центр, костюм, десятки галстуков, обувь из кожи и световые пломбы в чищенных до блеска зубах. Домашние ухоженные животные…
Самый страшный день в твоей жизни – это когда у тебя появляется хобби. С этого момента ты даже не понимаешь, насколько ты смешон и искусственен. Хобби съедает тебя точно так же, как раньше съедала водка. Ты вдруг начинаешь собирать марки, играть на ложках или танцевать на лыжах. В большинстве случаев именно эта бессмысленность подталкивает тебя к тому, чтобы ты разбил очередное увлечение об тумбу и тут же начал бухать матросскими алюминиевыми кружками. Ибо жизнь, как говорит Зоткин, дана для того, чтобы развивать разум и не засирать ноосферу хуетой.
Что происходит в момент, когда у человека появляется хобби? Да просто на него откуда-то сваливается свободное время. Много свободного времени. Отчего совершенно понятно, что он не нужен самому себе.
Конец каждого трезвого цикла выглядит одинаково. У ТЕБЯ ВСЕ НОРМАЛЬНО. И, как в мультике, ты живешь хорошо и у тебя все есть. Добрый день, Юрий Алексеевич. Добрый день. Очень… очень приятно вас видеть… Всего хорошего… Можете рассчитывать на меня. Всегда рад!
Через месяц они все отвалятся, как короста. Я знаю это. Люди ведь не меняются. Вежливость не значит ничего. Это просто маска. Будут отворачиваться от тебя, как бы не замечая. Забудут имя. Перестанут звонить. Перейдут на другую сторону улицы. Это сделают девяносто девять из ста. Останется один.
Запои хороши тем, что ты узнаёшь истинное хайло человека рядом с тобой. Ни одна собака или кошка не изменит отношение к пьяному близкому человеку. Он им либо нравится, либо нет, но вне связи с бухлом. Если, конечно, не наступать специально на хвост, или если у собачки аллергия на перегар. А социум отвернется весь поголовно! Как от прокаженного. Побежит делать прививки и изолирует от тебя детей. Перечислит все твои действительные недостатки и придумает кучу несуществующих. С этого момента если где что стырили – это ты. Если где кому разбили бестоловку – это тоже ты. Если где кого изнасиловали – само собой – ты. Даже если ты в этот момент просто был без сознания, и у тебя от бухла неделю как не стоит.
А потом пройдет какое-то время, и ты бросишь пить. Весь пресловутый социум опять повернется к тебе бритым, наодеколоненным лицом. Ты тоже улыбнешься ему. И подашь ему руку.
Все это я видел много раз. И потому собакам я верю. Я даже кошкам верю. А людям – нет. Не стоят они того.
Тогда почему я улыбаюсь и подаю руку? Да потому что из миллиона раз монета падает на ребро или зависает в воздухе. Призрачная надежда. Лунные лагуны. Я вообще, знаете ли, люблю обманываться. Инстинкт саморазрушения.
Но сейчас это все лирика с истерикой. Сейчас надо терпеть и ждать. Терпеть и ждать. И кстати, где Зоткин? Почему его нет уже несколько месяцев? Ну что за хрень? От живых проходу нет, а единственного, нужного позарез, мертвого не дождешься…
Я бросаю пить.
Миллионы людей… Ну, не знаю – одновременно или нет, но точно – миллионы пытаются бросить пить. Так или иначе. Подавляющее большинство – хроники. И тут, господа, надо совершенно четко разделять «бросаю пить» от «лечусь от алкоголизма». Потому что если первое еще как-то обосновано, то второе никакого, даже призрачного смысла не имеет.
Это как лечиться от старости. Или от глупости. Или от виселицы. Или от солнечного света.
В далекое советское время тунеядцев и алкоголиков (это было почти одно и то же) засовывали по решению суда в лечебно-трудовые профилактории. Кого на полгода, кого на год. Вот дядю Витю моего, например, пару раз на год закрывали. ЛТП – не зона, конечно. Но и не санаторий. Нечто среднее. Дядя первый раз вернулся без татуировок, но с рандолевыми перстнями и финкой с наборной плексигласовой ручкой. К вечеру он был ни тятя, ни мама и безо всех этих сувениров. Другими словами, функция ЛТП заключалась не в лечении, а в изоляции антисоциальных засранцев. Второй раз Виктор до дому вообще напрямую не доехал, а появился через пару месяцев – краше в гроб кладут. Толком я так и не узнал у него, чем же таким-этаким лечили в профилактории хронических больных. Однако иногда всплывало слово «торпеда».
Классическая торпеда, может, нынче где и вшивается, но таковых подопытных я лично давно уже не встречал. Шрамы на жопе, конечно, есть у многих моих собутыльников, как и у меня самого. Причем половина этих шрамов, по сути – обманка. Ну, разрезали да зашили. Шовчик зарубцевался, и полная иллюзия, что там, под кожей, есть нечто, напоминающее личинку паразита. Вообще, фраза «вшили торпеду» безграмотна. «Торпедо» (а не «торпеда») – это вообще-то метод. Следовательно, вшить ее невозможно. Вшивают в полном смысле капсулу препарата эспераль (он же дисульфирам). Но если тебя лечат по методу торпедо, то могут вогнать и эспераль и вообще все, что угодно. Фантазия врачей безгранична, имя их неизвестно, а подвиг бессмертен.
Вся херня в том, что врачи прекрасно осведомлены о том, что ничего не лечат. Вернуть обмен веществ в правильное, доалкогольное русло невозможно. Мощь технологий направлена на то, чтобы человек какое-то время не пил – вот и все. Для этого годятся любые способы.
Кого-то торкает гипноз по Довженко. Это когда тебе, грубо говоря, нудным однообразным голосом объясняют, что врач есть бог с дьяволом в одном флаконе, поэтому ты его слушайся, и все будет гут. Действует только на полных кретинов без зачатков разума, причем с явным желанием подвывать хором. Но действует. Знал таких.
Кому-то помогает эспераль. Ну, как помогает. Ничего нет, кроме страха. Добрый дядя в белом халате впихивает тебе под кожу капсулу, после чего зачитывает длинный список возможных радостей после приема алкоголя. Список начинается с банальной головной боли и заканчивается летальным исходом. Но я реально никогда не сталкивался со смертельными случаями. Где-то слухи пролетали, но, грубо говоря, в нашей пивной никто боты не завернул. А вообще… Один мужик мне рассказывал, что его чуть ли не под дулом автомата привела к коновалу жена и приказала загнать под кожу капсулу. Неделю его отслеживали всем семейным кланом, а потом на секунду оставили в покое. Этого хватило, чтобы он по телефону получил от лучших друзей исчерпывающие инструкции, как правильно выйти из положения. К вечеру он уже был навеселе, а к утру в говно. Всего только почки-печень мало-мало отстегнулись и то – не насовсем.
Кто-то попадает под восточный пресс. Это, вообще говоря, вещь довольно страшная. У меня знакомый, после того как попал в руки улыбчивого китайца, потерял интерес к алкоголю насовсем и бесповоротно. Проходили годы, а он упрямо игнорировал бухло. Так прошло лет восемь. К сожалению, оказалось, что мужик потерял интерес еще и к жизни как таковой. На девятый год он начал заговариваться, на десятый разогнал самурайским мечом к ебени матери всю свою семью, сел в лотос и сидит в нем до сих пор. Не пьет, конечно.
А кого-то вместо семечек кормят таблетками те-турама, то бишь антабуса. Вообще, это родственники эспераля, а по сути – тот же хрен, только вид сбоку. Домохозяйки вполне могут закинуть тетурам в борщ любимым мужьям. Выпивает глава семьи за ужином рюмку родимой и начинает хрипеть, краснеть и хвататься за топор. То есть он не против умереть. Но на тот свет очень хочется захватить и жену и, самое главное, тещу. Такие случаи собутыльники рассказывали. Толку от этих таблеток нет. Их сплошь и рядом применяют с чем-нибудь еще, а не как главный калибр. Но настроение они могут испортить в два счета.
Самое, пожалуй, страшное средство, перед которым блекнет вся остальная химия, – хлорид суксаметония. Его еще называют листенон. Потому что после него в полной мере можно ощутить погребение заживо. Хотя мне почему-то приходит на ум другая, мать ее, метафора. Есть такие насекомые – наездники. Как только им приходит пора откладывать яйцо, они находят толстенную гусеницу (это вы), парализуют ее (это вас) своим жалом, запихивают в нору и усердно откладывают на нее, живую и неподвижную, свои яйца. Потом она (это вы) тупо поедается личинками, будучи не в состоянии даже пальцем пошевелить. Пардон, ложноножкой. При чем тут гусеница? А вот при чем. Алкоголик должен запомнить главное: водка – это смерть. Ни больше, ни меньше. В крайнем случае – кома до состояния гнилого овоща. Но как это сделать? Гы!.. Да наебать его, всего делов! Жертву возлияний кладут на кушетку. В руку втыкают шприц с листеноном. И говорят – сейчас тебе, болезный, спиртику на язык-то и капнем. Бывает, что дают просто понюхать. Разницы, как вы понимаете, нет. Потому что действует как раз не спиртик, а хлорид суксаметония. Ну точь-в-точь – насекомые-наездники. Не убавить, не прибавить! Ведь после препарата ты находишься в полном сознании, но не то что двигаться – даже дышать не можешь. Паралич всего на свете.
Безо всякого преувеличения тебя можно, не торопясь, жрать. Погребенные заживо… Но умереть тебе не дадут, потому что в другую руку вонзают атропин, который весь этот паралич снимает. И тут, если алкаш не слишком умный, зато очень впечатлительный, то формируется непреодолимый страх перед употреблением алкоголя. Удивительное дело – у некоторых при нечаянном приеме возникают точно такие ощущения. Это ж как надо засрать мозги человеку! Но в любом случае… Ощущение от листенона запоминается на всю жизнь, потому что это не что иное, как химический шок. А дальше… Либо ты веришь, либо ты не веришь.
Еще есть Анонимные Алкоголики. Закрытая организация типа масонской ложи, где они друг другу отсасывают на предмет того, кто из них больше был в пьяной жизни педераст, а теперь, значится, какой он весь из себя хороший, а вы, братья, – берите пример. Братья берут пример за щеку и оттягиваются по полной. Начинается твое восхождение с признания перед всей братвой, что «я – алкоголик». Не, не так. «Я – Алкоголик». И все хлопают в ладоши. Заебись, правда? Вся хрень в том, что это все работает, но после ты уже без них жить не сможешь. Хорошо это или нет, я не знаю. Для меня себя самого терпеть – и то усилие прилагаю. А уж толпу раскаявшихся «братьев» возлюбить – и подавно подвиг. А ведь среди этих новоиспеченных «родственников» ты проживешь остаток жизни… На хрен они мне обосрались!
Мой путь легче, спокойнее и главное – дешевле. Во всех смыслах. Любая разумная дорога – это компромисс…
Каждые три или четыре года я иду на Энгельса, семнадцать. Перед этим надо не пить три дня. Собственно, это и есть главное средство от запоя – не пить три дня. По большому счету, человек, столько не пивший, уже вполне может обойтись без Энгельсов и без Марксов. Но остается окружение. Стоит только выйти во двор, навстречу обязательно выпрется какая-нибудь горилла с горящими адским огнем глазами. У этой обезьяны завсегда в руках будет флакон спирта или бутыль водки. Животное с интересом выслушает твою байку о завязке и тут же предложит это дело обмыть. Причем это произойдет именно так. Вчера ты еще искал хотя бы пятьдесят грамм подлечиться, и никого не было. А сегодня ты бросил, и со всех сторон начали швартоваться желающие тебя опохмелить. И ты, конечно, опять срываешься. Потому что, кроме чисто физиологической потребности, у алкоголика вырабатывается чудовищная психологическая зависимость. Делать-то больше нечего. Как курильщик автоматически и не задумываясь пихает в рот ненужную, в общем-то, в этот момент сигарету, так и алкаш пьет потому, что все вокруг бухают, а другого, сука, бомонда на горизонте не наблюдается. Так что пить или не пить – это не вопрос. Вопрос – что делать, если не пить. Чем жить, если не поисками бухла. Как засыпать, если ты трезв. Куда идти, если не в гадюшник. На что тратить неожиданно огромные, просто невероятные деньги. У бросившего лакать они появляются. Не сразу. Но появляются. И их некуда девать.
Да что деньги. В конце концов можно приодеться. Купить телевизор, стиральную машину, а также холодильник и домашний кинотеатр. Все это благополучно будет стоять до следующего запоя. Мало того, выбирая бытовую технику, алкаш подсознательно выбирает вещь так, чтобы она улетела в два счета.
Деньги тут ни при чем. Вечером после работы мужик будет сидеть и смотреть уродские мультики. Или футбол, где наши в очередной раз проиграют ненашим. Или новости, где в сотый раз подряд страна не подготовится к битве за урожай. Или сериал про бандитов. Или ток-шоу про секс. Или чернуху про маньяков. И, в общем, он даже где-то будет переживать. По-своему.
А потом завоет…
Страшно, бессмысленно, одиноко завоет. И так же страшно напишет стих.
Каждые три или четыре года я иду на Энгельса, семнадцать. Перед этим надо не пить три дня. Но на самом деле пройдет чуть не неделя, пока я туда попаду. Сжать зубы, возненавидеть себя, ближнего своего, природу, страну и Бога. В общем – всех. Нечего тут сортировать. Воля и ненависть решают все. Первые сутки я, как вампир, не смогу не присосаться к водочке. Постепенно снижая дозу, я выпью грамм триста. На вторые, возможно, сто или пятьдесят. Потом пойдут дни абсолютной трезвости.
Иногда, как у штангиста, таких подходов может быть несколько. Не всегда удается сразу. Бывает, пьешь в первый день триста, во второй сто, а на третий – два литра. Потом рвешь подушку и начинаешь сначала. Липкий пот, мокрое одеяло, галлюцинации, боязнь света и доброты. Да, и доброты. Никаких людей, блядей, матросов, хуесосов. Никого не надо. Любое участие развращает.
Марафон. Никто не поможет.
Иногда за каким-то хреном я вызываю врача с чемоданчиком. Он немало стоит. У него складной штатив с флаконами, и он изображает друга семьи. От глюков он тебе вкалывает галоперидол, от чертей – аминазин, от бессонницы – феназепам и от сердца – сульфокамфокаин. Для солидности – тиамин и аскорбинку с глюкозой. И для того, чтобы ты булькал, – полведра хлосоля. Накачанный всей этой химией, ты действительно немного спишь. Становится ли после этого легче, сказать не могу. Ведь все равно надо терпеть. Хотя… Я вот помню, в одной книжке ветеринар рассказывал, что делал овцам лошадиные инъекции снотворного. Неизлечимо больные животные мгновенно засыпали на несколько суток. И таким образом пропускали собственную смерть. Она их обходила стороной.
Как-то раз я вспомнил эту историю и принял на грудь много ампул димедрола. Вылил в стакан и выпил. Торкнуло. Спал ли в полном смысле – непонятно. Но чертей не ловил точно, ибо мозг решил не рисовать никаких картинок зелеными фломастерами. Ему было лень.
В этот раз я настроился сделать все без репетиций. Без димедрола. Без врача. Только немного водки…
И я выдержал.
Двести пятьдесят грамм за первые сутки и сорок символических – за вторые.
Все.
Третий день я просто лежал. И четвертый. И пятый.
Пару раз звонили и стучали в дверь.
К концу пятого дня я перестал ненавидеть Бога.
Ведь Он не так плох, как кажется…
СИРЕНЕВЫЙ ТУМАН
Послушайте, алкоголики. Пока вы будете добродушно взирать на свет, ни хрена не изменится. Пока вы будете жалеть птичек, зайчиков, обосранных детишек, абстрактно голодающих негров в Африке (всю жизнь не понимал, глядя в экран телевизора, на хер мне их жалеть) или сентиментально плакать от тупого шансона – ни хрена не изменится.
Пока вы будете втроем обниматься перед флягой спирта и уважать друг друга, пока вы будете клясться друг другу в вечной дружбе, пока вы будете таскать невменяемых сотоварищей до обшарпанных дверей – ни хрена не изменится.
Послушайте, алкоголики! У вас только один выход – возненавидеть ВСЕ.
Себя, ближнего своего, природу, страну, Бога, мир, который Он придумал, и понять, что никто, никогда, ни за что… Не поможет вам.
Сзади – никого нет.
Только черные крылья твоего ангела.
Взмахни ими – и ты услышишь шорох смерти.
Никто к тебе больше не подойдет.
Никто не поможет.
Никто не будет любить тебя.
Никто не вытащит из теплого говна.
Кроме тебя самого.
Алкоголизм не лечится…
Как не лечится смерть.
Сделать так, чтобы дракон оставил тебя в покое, невозможно. Но если кормить его каждый день… В конце концов, обожравшись, он впадает в спячку. А дальше – только воля решает все.
Только воля.
Воля.
И ничего больше.
Что такое? Мальчик, ты поднес стакан ко рту и остановился? Не слушай дядю, дядя херню несет. Выпей. Когда ты через несколько лет будешь лежать в личиночной позе, тебе пригрезится дельфинья улыбка дракона. Ведь он никогда не спит…
А мне надо выживать.
Мне похуй все ваши сказки о здоровом образе жизни. Я своего дракона накормил на ближайшие три года. Воля и ненависть решают все.
…Сердце билось так, что отдавало в ушах. Я лежал в позе эмбриона, спиной к стене, лицом к табурету. На табурете стояла початая бутылка водки. Настоящей. Впервые за много месяцев я купил настоящей водки, чтобы окончательно бросить пить. Сейчас было два часа дня, и с утра было выпито грамм семьдесят пять. Невыносимо. Я потерплю еще пять-десять минут, и выпью еще грамм пятьдесят. Медленно. Мелкими глотками. Чудовищные молекулы в моей крови, похожие на мексиканские кактусы, начнут распадаться. И надо терпеть еще несколько часов.
В дверь один раз звонили, один раз стучали. Скорее всего – Китаец. Он понятия не имеет, что на несколько лет я исчезну из его жизни, как и он – из моей. Справедливости ради должен сказать, что не совсем. Раз десять он попадется мне навстречу, и я дам ему двадцать рублей. Десять раз – двести рублей. Но это будет потом. А пока я лежу. Простыня промокла от алкогольного пота. Больше всего болит голова. Но вообще невозможно отыскать органа, который бы не болел. Все, что хоть чуть-чуть живое, нудно, тошнотворно и постоянно ноет. И еще меня трясет. Иногда сильно, иногда слегка. А порой так, что приходится зажимать ладони между коленями и напрягать мышцы. И тогда я сильно вибрирую, как трансформатор. Потом отпускает. В сотый раз я гляжу на бутылку. И в сотый раз опять приказываю себе не брать ее…
Выходить из запоя очень просто. Примерно как бежать марафон. Терпишь – и все. Всего-то сорок два километра сто девяносто пять метров. В конце станет невыносимо легко. Так легко, что некоторые, слегка подумав, тупо теряют сознание. А то и отдают Богу душу. Тоже, знаете ли, не музейная редкость. В любом случае – экстремальный спорт. Для мазохистов. Как это Фрейд говорил? Инстинкт саморазрушения. На пределе возможностей. На грани жизни и смерти. Просто надо терпеть. Причем терпеть всю эту, понимаешь, дистанцию, и – ни присесть, ни прилечь, ни природой полюбоваться… Вся ж природа, господа, в этот момент находится прямо внутри тебя, как и весь мир. Снаружи – так, декорация.
Я лежал и лежал. Переворачивался, раскрывался, снова заворачивался, снова скручивался в бубел – как белка в упавшем на бок колесе. Очень, знаете ли, не лежалось в позе трупа. Очень. Тогда вообще начинало мять и корежить.
Я с трудом сел, откинул промокшее в половую тряпку одеяло и взял бутылку. Отвинтил с огромным трудом пробку. Кое-как налил рюмку, кое-как выпил совершенно мизерными глотками. Стало чуть лучше. Это примерно как если бы ты попал под гильотину и тебе отрубили только часть головы. В каком-то смысле – повезло.
Рюмка позволила мне встать и даже немного походить по комнате. Совсем чуть-чуть. От стены до стены четыре раза. Мокрая от пота кожа лоснилась. Стало холодно. Я достал из шкафа другое одеяло и завернулся в него. Пока оно не промокло, было даже комфортно.
Твою мать… Нельзя пить. И не пить нельзя.
Это даже не дилемма. Это какая-то херня. Буриданов осел уже бы охуел и повесился. Или это… отпиздошил бы Жана Буридана толстыми увесистыми копытами.
Впрочем, я бы тоже.
Нельзя пить.
И не пить нельзя.
Повыть, что ли? Я сел прямо на пол и улыбнулся. Сейчас все прогрессивное человечество хочет только одного – чтоб я опять забухал. Не полечился, не растворил свои кактусовые молекулы, а выпил вот эту бутылку залпом, потом еще одну и еще парочку для ровного счета. И чтобы так было завтра, послезавтра, через месяц и через год. Этого же хочет вся фауна с флорой, и даже вся неживая материя поголовно. Короче, весь мир хочет меня размазать по бетонке и смести веником. И, вообще говоря, это у него получится. Но не сегодня.
Вот что. Надо поотжиматься. Сердце, конечно, начнет выскакивать, зато кровь попадет туда, где уже год не бывала. А то и больше. Раз, два, три… восемь… Что, все? Десять, одиннадцать, пятнадцать… Нет, хватит. Сердце прыгнуло прямо в центр головы и решило немедленно выскочить через уши. Хватит.
Пожрать, что ли? Впрочем, ничего вкуснее засохших булок нет, а идти в магазин смертельно опасно. Ибо там на полках… Там на полках… Все бухло мира. Терпкие вина, освежающие коктейли, пенное пиво и горилка медовая с перцем. Все это обязательно прыгнет в пищевод и останется там навсегда.
Я бросал пить несколько раз. Не пил от двух до четырех лет. Это очень большой срок. За это время ты всегда чего-то добиваешься. Работа, зарплата, жена. Деловые связи, уважение, счет в банке, личное мнение. Много друзей и знакомых. Книги, компьютеры… немерено компьютеров! Бытовая техника, телевизор, музыкальный центр, костюм, десятки галстуков, обувь из кожи и световые пломбы в чищенных до блеска зубах. Домашние ухоженные животные…
Самый страшный день в твоей жизни – это когда у тебя появляется хобби. С этого момента ты даже не понимаешь, насколько ты смешон и искусственен. Хобби съедает тебя точно так же, как раньше съедала водка. Ты вдруг начинаешь собирать марки, играть на ложках или танцевать на лыжах. В большинстве случаев именно эта бессмысленность подталкивает тебя к тому, чтобы ты разбил очередное увлечение об тумбу и тут же начал бухать матросскими алюминиевыми кружками. Ибо жизнь, как говорит Зоткин, дана для того, чтобы развивать разум и не засирать ноосферу хуетой.
Что происходит в момент, когда у человека появляется хобби? Да просто на него откуда-то сваливается свободное время. Много свободного времени. Отчего совершенно понятно, что он не нужен самому себе.
Конец каждого трезвого цикла выглядит одинаково. У ТЕБЯ ВСЕ НОРМАЛЬНО. И, как в мультике, ты живешь хорошо и у тебя все есть. Добрый день, Юрий Алексеевич. Добрый день. Очень… очень приятно вас видеть… Всего хорошего… Можете рассчитывать на меня. Всегда рад!
Через месяц они все отвалятся, как короста. Я знаю это. Люди ведь не меняются. Вежливость не значит ничего. Это просто маска. Будут отворачиваться от тебя, как бы не замечая. Забудут имя. Перестанут звонить. Перейдут на другую сторону улицы. Это сделают девяносто девять из ста. Останется один.
Запои хороши тем, что ты узнаёшь истинное хайло человека рядом с тобой. Ни одна собака или кошка не изменит отношение к пьяному близкому человеку. Он им либо нравится, либо нет, но вне связи с бухлом. Если, конечно, не наступать специально на хвост, или если у собачки аллергия на перегар. А социум отвернется весь поголовно! Как от прокаженного. Побежит делать прививки и изолирует от тебя детей. Перечислит все твои действительные недостатки и придумает кучу несуществующих. С этого момента если где что стырили – это ты. Если где кому разбили бестоловку – это тоже ты. Если где кого изнасиловали – само собой – ты. Даже если ты в этот момент просто был без сознания, и у тебя от бухла неделю как не стоит.
А потом пройдет какое-то время, и ты бросишь пить. Весь пресловутый социум опять повернется к тебе бритым, наодеколоненным лицом. Ты тоже улыбнешься ему. И подашь ему руку.
Все это я видел много раз. И потому собакам я верю. Я даже кошкам верю. А людям – нет. Не стоят они того.
Тогда почему я улыбаюсь и подаю руку? Да потому что из миллиона раз монета падает на ребро или зависает в воздухе. Призрачная надежда. Лунные лагуны. Я вообще, знаете ли, люблю обманываться. Инстинкт саморазрушения.
Но сейчас это все лирика с истерикой. Сейчас надо терпеть и ждать. Терпеть и ждать. И кстати, где Зоткин? Почему его нет уже несколько месяцев? Ну что за хрень? От живых проходу нет, а единственного, нужного позарез, мертвого не дождешься…
Я бросаю пить.
Миллионы людей… Ну, не знаю – одновременно или нет, но точно – миллионы пытаются бросить пить. Так или иначе. Подавляющее большинство – хроники. И тут, господа, надо совершенно четко разделять «бросаю пить» от «лечусь от алкоголизма». Потому что если первое еще как-то обосновано, то второе никакого, даже призрачного смысла не имеет.
Это как лечиться от старости. Или от глупости. Или от виселицы. Или от солнечного света.
В далекое советское время тунеядцев и алкоголиков (это было почти одно и то же) засовывали по решению суда в лечебно-трудовые профилактории. Кого на полгода, кого на год. Вот дядю Витю моего, например, пару раз на год закрывали. ЛТП – не зона, конечно. Но и не санаторий. Нечто среднее. Дядя первый раз вернулся без татуировок, но с рандолевыми перстнями и финкой с наборной плексигласовой ручкой. К вечеру он был ни тятя, ни мама и безо всех этих сувениров. Другими словами, функция ЛТП заключалась не в лечении, а в изоляции антисоциальных засранцев. Второй раз Виктор до дому вообще напрямую не доехал, а появился через пару месяцев – краше в гроб кладут. Толком я так и не узнал у него, чем же таким-этаким лечили в профилактории хронических больных. Однако иногда всплывало слово «торпеда».
Классическая торпеда, может, нынче где и вшивается, но таковых подопытных я лично давно уже не встречал. Шрамы на жопе, конечно, есть у многих моих собутыльников, как и у меня самого. Причем половина этих шрамов, по сути – обманка. Ну, разрезали да зашили. Шовчик зарубцевался, и полная иллюзия, что там, под кожей, есть нечто, напоминающее личинку паразита. Вообще, фраза «вшили торпеду» безграмотна. «Торпедо» (а не «торпеда») – это вообще-то метод. Следовательно, вшить ее невозможно. Вшивают в полном смысле капсулу препарата эспераль (он же дисульфирам). Но если тебя лечат по методу торпедо, то могут вогнать и эспераль и вообще все, что угодно. Фантазия врачей безгранична, имя их неизвестно, а подвиг бессмертен.
Вся херня в том, что врачи прекрасно осведомлены о том, что ничего не лечат. Вернуть обмен веществ в правильное, доалкогольное русло невозможно. Мощь технологий направлена на то, чтобы человек какое-то время не пил – вот и все. Для этого годятся любые способы.
Кого-то торкает гипноз по Довженко. Это когда тебе, грубо говоря, нудным однообразным голосом объясняют, что врач есть бог с дьяволом в одном флаконе, поэтому ты его слушайся, и все будет гут. Действует только на полных кретинов без зачатков разума, причем с явным желанием подвывать хором. Но действует. Знал таких.
Кому-то помогает эспераль. Ну, как помогает. Ничего нет, кроме страха. Добрый дядя в белом халате впихивает тебе под кожу капсулу, после чего зачитывает длинный список возможных радостей после приема алкоголя. Список начинается с банальной головной боли и заканчивается летальным исходом. Но я реально никогда не сталкивался со смертельными случаями. Где-то слухи пролетали, но, грубо говоря, в нашей пивной никто боты не завернул. А вообще… Один мужик мне рассказывал, что его чуть ли не под дулом автомата привела к коновалу жена и приказала загнать под кожу капсулу. Неделю его отслеживали всем семейным кланом, а потом на секунду оставили в покое. Этого хватило, чтобы он по телефону получил от лучших друзей исчерпывающие инструкции, как правильно выйти из положения. К вечеру он уже был навеселе, а к утру в говно. Всего только почки-печень мало-мало отстегнулись и то – не насовсем.
Кто-то попадает под восточный пресс. Это, вообще говоря, вещь довольно страшная. У меня знакомый, после того как попал в руки улыбчивого китайца, потерял интерес к алкоголю насовсем и бесповоротно. Проходили годы, а он упрямо игнорировал бухло. Так прошло лет восемь. К сожалению, оказалось, что мужик потерял интерес еще и к жизни как таковой. На девятый год он начал заговариваться, на десятый разогнал самурайским мечом к ебени матери всю свою семью, сел в лотос и сидит в нем до сих пор. Не пьет, конечно.
А кого-то вместо семечек кормят таблетками те-турама, то бишь антабуса. Вообще, это родственники эспераля, а по сути – тот же хрен, только вид сбоку. Домохозяйки вполне могут закинуть тетурам в борщ любимым мужьям. Выпивает глава семьи за ужином рюмку родимой и начинает хрипеть, краснеть и хвататься за топор. То есть он не против умереть. Но на тот свет очень хочется захватить и жену и, самое главное, тещу. Такие случаи собутыльники рассказывали. Толку от этих таблеток нет. Их сплошь и рядом применяют с чем-нибудь еще, а не как главный калибр. Но настроение они могут испортить в два счета.
Самое, пожалуй, страшное средство, перед которым блекнет вся остальная химия, – хлорид суксаметония. Его еще называют листенон. Потому что после него в полной мере можно ощутить погребение заживо. Хотя мне почему-то приходит на ум другая, мать ее, метафора. Есть такие насекомые – наездники. Как только им приходит пора откладывать яйцо, они находят толстенную гусеницу (это вы), парализуют ее (это вас) своим жалом, запихивают в нору и усердно откладывают на нее, живую и неподвижную, свои яйца. Потом она (это вы) тупо поедается личинками, будучи не в состоянии даже пальцем пошевелить. Пардон, ложноножкой. При чем тут гусеница? А вот при чем. Алкоголик должен запомнить главное: водка – это смерть. Ни больше, ни меньше. В крайнем случае – кома до состояния гнилого овоща. Но как это сделать? Гы!.. Да наебать его, всего делов! Жертву возлияний кладут на кушетку. В руку втыкают шприц с листеноном. И говорят – сейчас тебе, болезный, спиртику на язык-то и капнем. Бывает, что дают просто понюхать. Разницы, как вы понимаете, нет. Потому что действует как раз не спиртик, а хлорид суксаметония. Ну точь-в-точь – насекомые-наездники. Не убавить, не прибавить! Ведь после препарата ты находишься в полном сознании, но не то что двигаться – даже дышать не можешь. Паралич всего на свете.
Безо всякого преувеличения тебя можно, не торопясь, жрать. Погребенные заживо… Но умереть тебе не дадут, потому что в другую руку вонзают атропин, который весь этот паралич снимает. И тут, если алкаш не слишком умный, зато очень впечатлительный, то формируется непреодолимый страх перед употреблением алкоголя. Удивительное дело – у некоторых при нечаянном приеме возникают точно такие ощущения. Это ж как надо засрать мозги человеку! Но в любом случае… Ощущение от листенона запоминается на всю жизнь, потому что это не что иное, как химический шок. А дальше… Либо ты веришь, либо ты не веришь.
Еще есть Анонимные Алкоголики. Закрытая организация типа масонской ложи, где они друг другу отсасывают на предмет того, кто из них больше был в пьяной жизни педераст, а теперь, значится, какой он весь из себя хороший, а вы, братья, – берите пример. Братья берут пример за щеку и оттягиваются по полной. Начинается твое восхождение с признания перед всей братвой, что «я – алкоголик». Не, не так. «Я – Алкоголик». И все хлопают в ладоши. Заебись, правда? Вся хрень в том, что это все работает, но после ты уже без них жить не сможешь. Хорошо это или нет, я не знаю. Для меня себя самого терпеть – и то усилие прилагаю. А уж толпу раскаявшихся «братьев» возлюбить – и подавно подвиг. А ведь среди этих новоиспеченных «родственников» ты проживешь остаток жизни… На хрен они мне обосрались!
Мой путь легче, спокойнее и главное – дешевле. Во всех смыслах. Любая разумная дорога – это компромисс…
Каждые три или четыре года я иду на Энгельса, семнадцать. Перед этим надо не пить три дня. Собственно, это и есть главное средство от запоя – не пить три дня. По большому счету, человек, столько не пивший, уже вполне может обойтись без Энгельсов и без Марксов. Но остается окружение. Стоит только выйти во двор, навстречу обязательно выпрется какая-нибудь горилла с горящими адским огнем глазами. У этой обезьяны завсегда в руках будет флакон спирта или бутыль водки. Животное с интересом выслушает твою байку о завязке и тут же предложит это дело обмыть. Причем это произойдет именно так. Вчера ты еще искал хотя бы пятьдесят грамм подлечиться, и никого не было. А сегодня ты бросил, и со всех сторон начали швартоваться желающие тебя опохмелить. И ты, конечно, опять срываешься. Потому что, кроме чисто физиологической потребности, у алкоголика вырабатывается чудовищная психологическая зависимость. Делать-то больше нечего. Как курильщик автоматически и не задумываясь пихает в рот ненужную, в общем-то, в этот момент сигарету, так и алкаш пьет потому, что все вокруг бухают, а другого, сука, бомонда на горизонте не наблюдается. Так что пить или не пить – это не вопрос. Вопрос – что делать, если не пить. Чем жить, если не поисками бухла. Как засыпать, если ты трезв. Куда идти, если не в гадюшник. На что тратить неожиданно огромные, просто невероятные деньги. У бросившего лакать они появляются. Не сразу. Но появляются. И их некуда девать.
Да что деньги. В конце концов можно приодеться. Купить телевизор, стиральную машину, а также холодильник и домашний кинотеатр. Все это благополучно будет стоять до следующего запоя. Мало того, выбирая бытовую технику, алкаш подсознательно выбирает вещь так, чтобы она улетела в два счета.
Деньги тут ни при чем. Вечером после работы мужик будет сидеть и смотреть уродские мультики. Или футбол, где наши в очередной раз проиграют ненашим. Или новости, где в сотый раз подряд страна не подготовится к битве за урожай. Или сериал про бандитов. Или ток-шоу про секс. Или чернуху про маньяков. И, в общем, он даже где-то будет переживать. По-своему.
А потом завоет…
Страшно, бессмысленно, одиноко завоет. И так же страшно напишет стих.
А потом, конечно, забудет его. Для чего помнить-то? Кому, что, ради чего и зачем он будет доказывать? Кому, зачем он вообще нужен? В мире есть нормальные, человеческие люди. У них есть нормальные человеческие ценности. Они знают, как жить, и самое главное – для чего. А он не знает. У него только телевизор…
Разъединственный раз
ты бы рявкнул: «Вы что там горланите?!» –
и велением масс
очутился бы тут же в парламенте.
В напряженные лбы
ты такую речугу им выдал бы,
что хоть на зуб долби,
хоть на мраморе полностью выдолби.
Твой невыспренний слог изощрила бы правда-скиталица.
Ты бы все это смог. Но не сможешь – язык заплетается.
…Мы из глыбы слепой обязательно памятник вытешем –
всем, ушедшим в запой и ни разу оттуда не вышедшим! [3]
Каждые три или четыре года я иду на Энгельса, семнадцать. Перед этим надо не пить три дня. Но на самом деле пройдет чуть не неделя, пока я туда попаду. Сжать зубы, возненавидеть себя, ближнего своего, природу, страну и Бога. В общем – всех. Нечего тут сортировать. Воля и ненависть решают все. Первые сутки я, как вампир, не смогу не присосаться к водочке. Постепенно снижая дозу, я выпью грамм триста. На вторые, возможно, сто или пятьдесят. Потом пойдут дни абсолютной трезвости.
Иногда, как у штангиста, таких подходов может быть несколько. Не всегда удается сразу. Бывает, пьешь в первый день триста, во второй сто, а на третий – два литра. Потом рвешь подушку и начинаешь сначала. Липкий пот, мокрое одеяло, галлюцинации, боязнь света и доброты. Да, и доброты. Никаких людей, блядей, матросов, хуесосов. Никого не надо. Любое участие развращает.
Марафон. Никто не поможет.
Иногда за каким-то хреном я вызываю врача с чемоданчиком. Он немало стоит. У него складной штатив с флаконами, и он изображает друга семьи. От глюков он тебе вкалывает галоперидол, от чертей – аминазин, от бессонницы – феназепам и от сердца – сульфокамфокаин. Для солидности – тиамин и аскорбинку с глюкозой. И для того, чтобы ты булькал, – полведра хлосоля. Накачанный всей этой химией, ты действительно немного спишь. Становится ли после этого легче, сказать не могу. Ведь все равно надо терпеть. Хотя… Я вот помню, в одной книжке ветеринар рассказывал, что делал овцам лошадиные инъекции снотворного. Неизлечимо больные животные мгновенно засыпали на несколько суток. И таким образом пропускали собственную смерть. Она их обходила стороной.
Как-то раз я вспомнил эту историю и принял на грудь много ампул димедрола. Вылил в стакан и выпил. Торкнуло. Спал ли в полном смысле – непонятно. Но чертей не ловил точно, ибо мозг решил не рисовать никаких картинок зелеными фломастерами. Ему было лень.
В этот раз я настроился сделать все без репетиций. Без димедрола. Без врача. Только немного водки…
И я выдержал.
Двести пятьдесят грамм за первые сутки и сорок символических – за вторые.
Все.
Третий день я просто лежал. И четвертый. И пятый.
Пару раз звонили и стучали в дверь.
К концу пятого дня я перестал ненавидеть Бога.
Ведь Он не так плох, как кажется…
СИРЕНЕВЫЙ ТУМАН
Мезенцефалон, разумеется, тоже не лечит. Это классическое плацебо. То есть ты должен поверить, проникнуться, и тогда – о чудо! – тебе станет лучше. Тогда, спрашивается, – зачем? Зачем ты его поглощаешь всеми своими венами?
Врач не верит. Ты тоже. Как тогда эта химия работает?
Мезенцефалон – это как точка. Точка в конце предложения. Его можно писать несколько страниц, но только маленькое, еле заметное пятнышко завершит всю работу. Тебя выкинут на крыльцо и дадут такую справку:
В которой синим по желтому будет написано: «О последствиях предупрежден». Ну и что три года тебе разрешено не пить. Или что ты можешь не пить. Или что тебе запрещено под страхом смерти. Расшифровывай сам как знаешь. Криптография жизни…
Когда попадаешь под это лекарство первый раз, то шанс бросить пить вообще очень велик. Ибо трясет и ломает так, что кушетка ходит ходуном. Рядом обязательно два ангела в белых халатах – один вводит тебе в вену препарат, а второй несет чушь и пытается успокоить.
Но у меня был уже четвертый заход. Поэтому я даже толком не вслушивался в стандартный инструктаж. Потом меня разложили на кушетке и вкололи в вену шприц с матовой жидкостью…
Говорят, что препарат оседает и держится в головном мозгу и в печени. Вполне допускаю. Но каждый раз, как в анекдоте, первой химию чувствует как раз жопа. В смысле – начинает огнем гореть очко. Жар очень быстро захватывает бедра, живот и идет дальше к сердцу. Потом в ушах начинает шуметь, внутри головы взрывается небольшая петарда, и ты слышишь электричку, которая прется через весь твой организм. Сердце стучит так, что почти отрывается, а вены изнутри словно кто режет на куски. В общем, ты начинаешь понимать, что чувствует ручная граната непосредственно перед взрывом.
Состояние длится всего несколько секунд. Как утверждает врач, это мезенцефалон выжигает остатки алкоголя. И, вы знаете, очень верится, хотя и неправда. Когда все приходит в норму, то пару-тройку минут ты лежишь, натурально как медуза. За время химической атаки ты успел вспотеть, зажариться и перенести внутренний взрыв органов. Очень запоминается. Алкаш не читает книг по фармакологии, у него нет Интернета, и его совершенно точно не пустят в научную библиотеку. Потому некоторые все же верят и не пьют. А я не верю и все равно не пью. Такова сила плацебо.
На целых три года, а то и четыре, справка превратится в подобие талисмана. Я буду доставать ее из бумажника, любоваться, бережно складывать и опять класть в самое дальнее отделение. Вот, в общем, и все кодирование. Бесполезная трата денег.
Так для чего я хожу на Энгельса, семнадцать? Чего я там такого забыл?
Дык, эта… Ритуал, ептыть… Тыц-тыц… Вуду форева, браза… Чё те тут непонятна? Гы!
Врач не верит. Ты тоже. Как тогда эта химия работает?
Мезенцефалон – это как точка. Точка в конце предложения. Его можно писать несколько страниц, но только маленькое, еле заметное пятнышко завершит всю работу. Тебя выкинут на крыльцо и дадут такую справку:
Когда попадаешь под это лекарство первый раз, то шанс бросить пить вообще очень велик. Ибо трясет и ломает так, что кушетка ходит ходуном. Рядом обязательно два ангела в белых халатах – один вводит тебе в вену препарат, а второй несет чушь и пытается успокоить.
Но у меня был уже четвертый заход. Поэтому я даже толком не вслушивался в стандартный инструктаж. Потом меня разложили на кушетке и вкололи в вену шприц с матовой жидкостью…
Говорят, что препарат оседает и держится в головном мозгу и в печени. Вполне допускаю. Но каждый раз, как в анекдоте, первой химию чувствует как раз жопа. В смысле – начинает огнем гореть очко. Жар очень быстро захватывает бедра, живот и идет дальше к сердцу. Потом в ушах начинает шуметь, внутри головы взрывается небольшая петарда, и ты слышишь электричку, которая прется через весь твой организм. Сердце стучит так, что почти отрывается, а вены изнутри словно кто режет на куски. В общем, ты начинаешь понимать, что чувствует ручная граната непосредственно перед взрывом.
Состояние длится всего несколько секунд. Как утверждает врач, это мезенцефалон выжигает остатки алкоголя. И, вы знаете, очень верится, хотя и неправда. Когда все приходит в норму, то пару-тройку минут ты лежишь, натурально как медуза. За время химической атаки ты успел вспотеть, зажариться и перенести внутренний взрыв органов. Очень запоминается. Алкаш не читает книг по фармакологии, у него нет Интернета, и его совершенно точно не пустят в научную библиотеку. Потому некоторые все же верят и не пьют. А я не верю и все равно не пью. Такова сила плацебо.
На целых три года, а то и четыре, справка превратится в подобие талисмана. Я буду доставать ее из бумажника, любоваться, бережно складывать и опять класть в самое дальнее отделение. Вот, в общем, и все кодирование. Бесполезная трата денег.
Так для чего я хожу на Энгельса, семнадцать? Чего я там такого забыл?
Дык, эта… Ритуал, ептыть… Тыц-тыц… Вуду форева, браза… Чё те тут непонятна? Гы!