Через много лет – уже в другой деревне и уже на принципиально новом уровне – мы с друзьями гнали другую самогонку. Все дело в комплектующих и опыте. Тут ведь как. Если есть научно-исследовательский институт, то есть и химическая лаборатория. А если есть лаборатория, то есть и специальные, из химического стекла, приборы для выгонки самогона. Самый главный прибор – это, конечно, дистиллятор. Стеклянная такая труба, внутри которой другая, причудливой формы, по которой проходят пары чего нужно, а омывается эта внутренняя лучше всего из холодного крана водопровода. Получается максимально визуальный процесс. Так что очень легко контролировать. Ну, еще колбы – пяти-десятилитровые, пластиковые трубки, термометры и спиртометр для убедительности. Все это можно добыть в любом почти научно-исследовательском институте, если обожать девушек и уметь говорить чего нужно. Либо просто уметь тырить, но это уже вопрос другой морали – не советской, чуждой нам всем вместе, а равно и врозь. Короче, я никогда не любил ничего воровать, ибо и так всё давали, при правильной постановке вопроса. А вот если не давали… Впрочем, речь о самогонке.
Так вот, ученые, которые в этой деревне откровенно скучали, привезли с собой из города много химического стекла и немедленно стали ставить неожиданные для руководства института опыты, совершенно не связанные с основной работой. В первую очередь лаборанты поставили по всем правилам микробиологии три стеклянных двадцатилитровых бутыли браги, оснащенных клапанами сверху, чтобы не было посторонних процессов. А через неделю это все пошло в перегонку.
У ученых все было необычное. Даже электрические плитки. Маленькие такие, с регуляторами. Венгерские, если не спиздеть. И что самое интересное – регуляторы у этих плиток работали. Плавненько и точно. Хоть садись – жопу грей, хоть клади котлеты – жарь. Но для правильного самогоноварения ученые постановили – температуру в 80 °C держать насмерть и по этому поводу не экспериментировать. Ибо если меньше, то не испаряется спирт, а если больше, то кипит вода и получаются помои. Помои ученые не употребляют принципиально уже несколько веков.
Но маленькие плиточки включали не сразу. В первую очередь шла в ход советская плитка с закрытой спиралью, на которую ставилась большая фляга. Туда выливалось все, что круто созрело, и при тех же восьмидесяти градусах, но не так уж точно, выпаривалась в колбу жидкость, которую уже можно бухать, если бы вокруг были не ученые, а, скажем, сантехники. Или, к примеру, дворники. Жидкость была уже убойной (проверялась на местном участковом), но мутной до неприличия. Как говорят водолазы, нулевая видимость. То есть ни пса не прозрачная.
Товарный вид и качество продукту придавали так. В колбу высыпались дополнительно два химически чистых вещества. Активированный уголь (С) и марганцовокислый калий (K2 MnO4). Видимость и так была нулевая, а тут становилась и вовсе ни в Красную Армию. Совершенно черная жидкость начинала булькать. И из дистиллятора в германский литровый флакон капала жгучая слеза. Когда флакон заполнялся, он натурально светился изнутри кристальной свежестью и чистотой и имел устойчивый синий отлив.
Спиртометр определял что-то около семидесяти градусов. Иногда чуть больше. Иногда чуть меньше.
Дальнейшая судьба напитка уже зависела от настроения ученых. Иногда для цвета бросали во флакон шоколадную конфетку – она растворялась, и получался типа коньяк. Иногда корки мандариновые. Иногда лимон. Но чаще – вообще не портили амброзию и профессионально ею напивались.
Самогон и его полуфабрикаты встречались на моем пути как-то вскользь. Не любил я их и сейчас не люблю. Просто если вспоминать, то в голове возникает вязкая муть из всякой подножной и помоечной дряни. Брага из всевозможных дрожжей, из томатной пасты, из гороха, из картофеля, из сахарной пудры, из каких-то фруктов и овощей, вообще из черт знает чего. Потом это все или перегоняется, или не перегоняется. Тут уж как пьющий человек настроится. Либо дальше творит, либо сразу потребляет.
Полезность или вредность самогона я обсуждать не намерен. На мой взгляд, пить это все будут вечно. А на кой тогда обсуждения? Это как обсуждать воздух. Он бывает чистый или нечистый. Но им все равно будут дышать. Потому что он нужен каждые несколько секунд.
Сказать, что самогон нужен, как воздух, скажете вы, – это ты сильно круто загнул. Согласен. Но это у людей, волею судьбы избавленных от самогона. Если бы вы, дорогие мои, родились среди него, под знаком его, в парах его и в мерзости-радости его, то ничего другого вам бы не осталось. Воздух и есть. Не можете же вы представить себе Новый год без шампанского. Вот так вот и любитель перегоняемого напитка не может себе представить жизнь без сивушных масел и змеевика.
СИЯНИЕ ПЬЯНЫХ АНГЕЛОВ
Так вот, ученые, которые в этой деревне откровенно скучали, привезли с собой из города много химического стекла и немедленно стали ставить неожиданные для руководства института опыты, совершенно не связанные с основной работой. В первую очередь лаборанты поставили по всем правилам микробиологии три стеклянных двадцатилитровых бутыли браги, оснащенных клапанами сверху, чтобы не было посторонних процессов. А через неделю это все пошло в перегонку.
У ученых все было необычное. Даже электрические плитки. Маленькие такие, с регуляторами. Венгерские, если не спиздеть. И что самое интересное – регуляторы у этих плиток работали. Плавненько и точно. Хоть садись – жопу грей, хоть клади котлеты – жарь. Но для правильного самогоноварения ученые постановили – температуру в 80 °C держать насмерть и по этому поводу не экспериментировать. Ибо если меньше, то не испаряется спирт, а если больше, то кипит вода и получаются помои. Помои ученые не употребляют принципиально уже несколько веков.
Но маленькие плиточки включали не сразу. В первую очередь шла в ход советская плитка с закрытой спиралью, на которую ставилась большая фляга. Туда выливалось все, что круто созрело, и при тех же восьмидесяти градусах, но не так уж точно, выпаривалась в колбу жидкость, которую уже можно бухать, если бы вокруг были не ученые, а, скажем, сантехники. Или, к примеру, дворники. Жидкость была уже убойной (проверялась на местном участковом), но мутной до неприличия. Как говорят водолазы, нулевая видимость. То есть ни пса не прозрачная.
Товарный вид и качество продукту придавали так. В колбу высыпались дополнительно два химически чистых вещества. Активированный уголь (С) и марганцовокислый калий (K2 MnO4). Видимость и так была нулевая, а тут становилась и вовсе ни в Красную Армию. Совершенно черная жидкость начинала булькать. И из дистиллятора в германский литровый флакон капала жгучая слеза. Когда флакон заполнялся, он натурально светился изнутри кристальной свежестью и чистотой и имел устойчивый синий отлив.
Спиртометр определял что-то около семидесяти градусов. Иногда чуть больше. Иногда чуть меньше.
Дальнейшая судьба напитка уже зависела от настроения ученых. Иногда для цвета бросали во флакон шоколадную конфетку – она растворялась, и получался типа коньяк. Иногда корки мандариновые. Иногда лимон. Но чаще – вообще не портили амброзию и профессионально ею напивались.
Самогон и его полуфабрикаты встречались на моем пути как-то вскользь. Не любил я их и сейчас не люблю. Просто если вспоминать, то в голове возникает вязкая муть из всякой подножной и помоечной дряни. Брага из всевозможных дрожжей, из томатной пасты, из гороха, из картофеля, из сахарной пудры, из каких-то фруктов и овощей, вообще из черт знает чего. Потом это все или перегоняется, или не перегоняется. Тут уж как пьющий человек настроится. Либо дальше творит, либо сразу потребляет.
Полезность или вредность самогона я обсуждать не намерен. На мой взгляд, пить это все будут вечно. А на кой тогда обсуждения? Это как обсуждать воздух. Он бывает чистый или нечистый. Но им все равно будут дышать. Потому что он нужен каждые несколько секунд.
Сказать, что самогон нужен, как воздух, скажете вы, – это ты сильно круто загнул. Согласен. Но это у людей, волею судьбы избавленных от самогона. Если бы вы, дорогие мои, родились среди него, под знаком его, в парах его и в мерзости-радости его, то ничего другого вам бы не осталось. Воздух и есть. Не можете же вы представить себе Новый год без шампанского. Вот так вот и любитель перегоняемого напитка не может себе представить жизнь без сивушных масел и змеевика.
СИЯНИЕ ПЬЯНЫХ АНГЕЛОВ
«У пьяных свой бог». Ну, в народе так говорят. Вот вроде понятно, а смысл-то какой брезжит! Бог-то один. Один-одинешенек. А откуда Свой, то есть Другой взялся? И уже мурашки по спине. Значит, и не Бог вовсе?
Ну, напрягаться не надо. Не Бог, конечно. Ангел. У каждого свой ангел. Он и спасает дурака. Дичайшие ситуации я видел за свою жизнь. Неправдоподобные. Тонут, горят, взрываются, на железо пьяные падают. И – живут после. Паноптикум какой-то.
А тут вот на днях в соседнем подъезде мужик картину вешал. Кувырк с табуретки – и шесть сантимов какой-то чугунной декорации себе в голову. Только рот успел открыть. И такое удивление на лице – что за херня типа? Ни печали соответствующей, ни досады. А просто – что за херня? Изумился парень насмерть.
Но то – трезвый. У них всякое бывает. А Колька со второго этажа упал прямо в окно, когда курил и заснул. Упал на асфальтовую отмостку, и видеть его никто не видел, ибо он за куст сирени свалился.
Утром проснулся – и тот же вопрос: что за херня типа? Где я?
И начинается тут Великая Загадка Пьяного Человека. Не решенная по сию пору. Почему эти сукины дети не мрут, как все?
Академики говорят – у пьяного мышцы полностью расслабляются. Мало того, он не координирует своих действий. Не готовится к плохому. Поэтому, когда, к примеру, падает – он, как медуза, падает, расслабленно. Или как коврик. Вы много ковриков разбитых падением видели? Я тоже ни одного. Но это-то понятно. Это физика, и против нее не попрешь.
Сэнсэи говорят, у пьяного гармония с внешним миром и примирение с миром внутренним. Оттого он ни с чем не конфликтует и, мало того, все, с чем он соприкасается, приобретает плюшевый характер детской обслюнявленной игрушки. Ну вот, например, кирпич. Летит прямо в голову. Долетает. Видит – цель пьяная в говно. И падает на землю, слегка только подправив жертве макияж. А почему он не разбивает алкашу все на свете? А потому что кирпич плюшевым становится. Соображать надо, говорят сэнсэи. Налейте-ка нам еще по стакану – пора медитировать.
Объяснений много. Еще у пьяных, говорят физиологи, нет нормального человеческого шока и нормальной человеческой реакции на раздражители. Поэтому ты ему бац – а ему фиолетово. Помню, в экспедиции рублю дрова столярным топориком. Вы вот все в жопу городские и интернетовские и не знаете, что столярный топорик бреет. Вообще им дрова, конечно, не рубят – это нонсенс. Но это мой топорик, я что с ним хочу, то и делаю. Рублю. Мимо проходит Миша Боголюбов. Уже одна фамилия его значит, не правда ли? В плепорцию. То есть – пока стоит. Но, видимо, не надолго. А дальше следует финт мелких событий. Я рассекаю последнюю чурочку и вонзаю топорик в рядом лежащее бревно, чтобы перекурить. В это же самое мгновение Миша ставит ногу почти на то же место. И это почти приводит вот к чему. Топорик по траектории все же вонзается в бревно. Но при этом на лету рассекает ему самую что ни на есть вену. Ну, вот: разуйтесь, встаньте – видите, набухла? Здоровая такая, толстая, как карандаш. Вот ее я и рассек.
И – фонтан крови, само собой.
Вот что должен делать в таком случае трезвый человек? Упасть в обморок, заорать, подпрыгнуть. Помолиться, в конце концов. Посмотреть мне в самую, однако, сетчатку глаза. В общем, как минимум, испугаться.
Ага. Два раза.
Миша просто с интересом посмотрел на фонтан и сказал примерно следующее:
– Н-да. Надо к Ленке за спиртом идти.
Вот при чем тут Ленка? При чем тут спирт? Где тут логика?
Фонтан вверх побил-побил и иссяк. Мишка сел на бревно, лопух какой-то сорвал, пальцем прижал к ране и добавил:
– Или пусть сюда несет, что ли?
В общем, торжество духа. И никакой трагедии. Без никаких последствий.
Потом этот Мишка (тракторист он был и разгильдяй, каких мало) выпал в соответствующем виде со своего боевого трактора «Беларусь» прямо, казалось издаля, под заднее огромное колесо. Трактор воткнулся в сельский клуб и заглох. А Мишка хряпнулся на землю и уснул. Колесо проехало по энцефалитке распиздяя, не задев его совершенно. Ну, и где справедливость, спросите вы?
Справедливость, однако, есть.
И заключается она в огромном, невероятном количестве ангелов, спасающих наши души и до смерти, и даже после нее.
Крылья.
Вот принято считать, что у ангелов белые крылья… Ну и что это за ангел? Это бройлер какой-то, утка птицефермовская, гусь совхозный.
Настоящий ангел должен быть с иссиня-черными крыльями. Я лично после семи бутылок вижу именно такого.
Описываю.
У него нет глаз. То есть есть, конечно. Но упаси тебя господи глянуть в них. Глаза выжжет не хуже, чем сваркой.
Нет тела. Оно скрыто под черными бесформенными одеждами. Мне почему-то кажется, что под одеждами тоже ничего нет. Одна пустота.
Нет ног. Он не ходит. Когда он передвигается, создается впечатление, что он просто скользит в воздухе. Впрочем, вся эта ботва тоже под одеждами.
А вот голова есть. Она угадывается. И волосы есть. Они струятся по плечам и ниже. Но это все ерунда.
Огромные, убийственной черноты крылья. Перо к перу. Блестящие, с металлическим отливом перья. Они острые на концах. Они еле слышно шелестят в покое, а когда ангел распахивает свои мерцающие крылья, пытаясь охватить полмира, – они издают шорох смерти. Почти звенящий. Крылья завораживают. На них и только на них можно смотреть в этот миг. Они распахиваются, деля весь мир на две половины. Одна половина перед ним – где вы. И одна половина за его спиной – где только тени. Как летает ангел, я не знаю. Не видел. Мне кажется, когда он делает всего один только взмах, начинается ураган. Не зовите ангела. Просто, когда вам плохо, представьте, что за вашей спиной стоит ангел с огромными крыльями. Его крылья на какой-то миг станут вашими. И вы взмахнете ими один только раз. И начнется ураган. Шорох смерти.
Один священник мне сказал, что это ангел на самом деле. Но только тот – падший. Демон то есть. Вечно одинокий скиталец. Вечно отринутый. Бездомный.
Откуда я знаю? Где я его увидел? Как я понял, что это он?
Вопросы эти бессмысленны. Выпейте за день семь бутылок водки. И вы увидите кого угодно. Если останетесь живы. Если.
Останетесь. Живы.
Что, в общем, сомнительно. Тут, значит, смех в зале. Смейтесь, смейтесь, чего вы?
Не хочется? И мне не хочется. Но надо.
Жизнь-удивительная штука… Радостей мало, смеху много.
Дайте мне гитару, сейчас я вам заебеню!
Так вот. Пьяные ангелы. Или ангелы пьяных. Они будут всегда.
Почему, спросите вы?
Потому что у людей все одно есть время смерти. Оно нам назначено. Нам его протатуировали где только можно. На лбу, на ладонях, на языке. Не видит его только ленивый. Не знает о нем только анацефал. Из чего следует, что все мы сплошь ленивые и долбоёбы.
И вот – алкаш. До дня смерти ему – как до Луны пешком. Ну, лет десять, скажем. А делает он все, чтобы классно завернуть боты, скажем, сегодня.
Ага. Кто ж ему даст? Кто ж ему позволит? Перечеркнуть Божий промысел и все такое! А как все начнут без высшего разрешения помирать – что ж тогда будет?
Бардак.
И потому – ангелы. И белые. И черные. Носятся над землей и спасают недоумков. Вопреки физике. Химии. Вообще элементарнейшей логике. И здравому, сука, смыслу! Спасают не лучших (но не лишних, прошу заметить!) представителей рода человеческого во славу гармонии и чуть ли не вопреки матери-природе. Отчего и рождается поговорка о том, что у пьяных свой бог.
А жизнь это раз за разом подтверждает.
82-й год.
Серега Дудин или как-то так фамилия – не помню точно. Малина студенческая. Пятый этаж, двухкомнатная квартира. Танцы-шманцы, выпивон. Эпицентр лета. Окна все настежь. Серега спит на широком подоконнике в совершенно анабиозном состоянии. Одет он уже не вспомню во что, но на ногах шлепанцы. Один бок он во сне отлеживает и решает перевернуться. Немая сцена. Потому что вот он был. А вот его нет. Крика тоже нет. Несемся к окну. До самого четвертого этажа – мощная разлапистая крона старого карагача. И больше, откровенно говоря, ни хрена не видно. Несемся вниз. Все, конечно, понимают, что толку нет. И не будет. Но, во-первых, – интересно. Во-вторых – ну, типа, жаль. Немного, откровенно говоря, совсем немного, но жаль. Потому что безобидный был Серега и жить не мешал.
Дальше картина японскими фломастерами. Яркими такими. На втором этаже встречаемся с Серегой. В одних штанах. Царапины через всю харю, а равно и по всему торсу, босиком.
Улыбается.
– А эта… Тапки не видали, мужики? И что? Не ангел разве пролетал? Да самый настоящий!
84-й год.
По городу течет речка-говнотечка в самом прямом смысле этого слова – то есть практически канализационная кишка мегаполиса. Над ней кое-где мостики. Над ней же кое-где трубы. Разного назначения. И вот одна труба, диаметром сто пятьдесят миллимов, идет вдоль мостика, над самым гнусным местом этой, с позволения сказать, реки. Внизу – две дохлые собаки, ил, состоящий наполовину из говна, и куча гниющего мусора. Берега речки довольно крутые и все поросшие густым-прегустым тальником. Висит труба, чуть прогнувшись, пролетом примерно метров десять. Ну и пусть бы висела. Двести лет. Кому она нужна. Но не все так просто. Та самая контора, которая эту трубу протянула, видимо, что-то там просчитала и решила, что ходить по ней нельзя. А никто и не думал по ней ходить. До тех пор, пока эти идиоты не нарубили арматуры кусками и не наварили ее поверх этой трубы, чтобы, значит, подонки не вздумали по ней гулять. Получилась такая колючая анаконда. Или сильно растянутый еж.
Вот и развлечение для подонков. По голой трубе пройти – на хрен она нужна. Неинтересно. А по колючей? О! А внизу говно. О! А на спор? Экстремальное развлечение. Адреналин и все такое.
Ну, пацаны и стали там пробежки устраивать. Через день, да каждый день. Ну, раз в неделю, знамо дело, в говно кто-нибудь валился. Это всенепременно.
Но это пацаны. А тут, значит, студенты пятого курса. Степенные, почти специалисты. Только пьяные очень. И видят они такой народный аттракцион в исполнении подрастающего поколения. И по трансцендентальной, то есть неизвестной им самим причине, один студент спорит на бутылку водки, что тоже пройдет, аки тверёзый.
Ударили по рукам. Камикадзе еще сотку принял для куражу и пошел. В белых джинсах, в белой рубашке, в босоножках и белых носках. Голубь мира, ептыть.
Но тут одна промашка. Под тринадцатилетними уродами труба себя сносно вела. А под стокилограммовым преддипломником опасно стала прогибаться и даже раскачиваться. До середины дошел стьюдент – и не удержался. Сначала он спотыкается и падает мордой вперед на арматуру. Арматура, не будь дура, протыкает ему щеку. Руки он рефлек-торно вперед выставил, в трубу уперся, и как-то живот с грудью у него не пострадали. Это хорошо. Но босоножка застревает в другой арматуре. Намертво. Стьюдент аккуратно вытаскивает железяку из щеки. Капает кровища, и вообще становится весело. С трудом артист народного цирка встает. Ему делать все равно больше нечего. И падает уже назад. На задницу. Арматура немедленно вонзается в ягодицу, причем глубоко. А труба все раскачивается и гнется. Стьюдент встает опять, железяка выходит, и из дырки льется опять же кровища.
И что интересно – помочь, в принципе, нельзя. Как тут поможешь? Цирк продолжается. Сто килограммов пьяных малотренированных мускулов идут дальше. Теперь им еще сложнее. Кровь стекает прямо на трубу и становится склизко. Через ровно метр стьюдент валится снова. Протыкает уже, наконец, живот, и ему становится откровенно хреново. Встает. Опять падает назад, протыкая опять ту же ягодицу (а ведь мог другую!). На этом страдалец решает шоу заканчивать. Не вставая, он валится с трубы, разворачивая себе многострадальную жопу арматурой. И падает в ил, наполовину состоящий из говна, а на вторую половину из самых злющих бактерий в мире. Нет, высота там была небольшая. Метра три. И ил мягкий. И вообще утонуть там невозможно. Но вот выкарабкаться… Еще полчаса, как партизан, стьюдент выбирался, вытаскивая себя чуть ли не за волосы. Поочередно засасывало то одну ногу, то другую, текла кровища и както все сразу забыли, что он был в белом. Он и сам забыл. На берег вылезло чудовище. Пьяное, окровавленное, потерявшее человеческий облик чудовище, и сразу потребовало водки – на том основании, что на тот берег оно все-таки попало. Водки ему дали. И вызвали «скорую». Как оказалось, вовремя. Щека – хуйня. И даже жопа, оказалось, хуйня. Она, кстати, быстрее всего зажила. А вот живот… что-то не совсем туда арматура попала.
Но и в этом дурацком случае ангелы были начеку. Иначе и быть не может. Ибо не пришло время.
86-й год.
Стройка какой-то херни. Кстати, тоже про железяки история. Знаете, что такое ленточный фундамент? Это когда варят, грубо говоря, периметр из арматуры, ставят опалубку и заливают бетоном. Все просто. А арматурные штыри, пока не зальют, торчат вверх. Варил сварщик в котловане такой периметр. Штыри воткнул, к ним поперечные собрался приваривать, в общем, идет работа. Курить пошел, а тут и обед. И на хуй все. А в бытовке, значит, аванец пропивают. И выходят два другана поссать. Радостные такие уже. Мимо котлована надо пройти к сортиру. Туда идут нормально. Обратно один на ходу сигарету подкуривает, оступается и летит вниз. Спиной на штыри. Приземляется уже с зажженной сигаретой, точно попадая между всех железяк, и даже испугаться не успевает. Лежит внизу на мягком грунте между штырей и курит. А что еще делать?
Не орать же благим матом. Все ж таки гегемон.
Ну.
Типичный случай ангельского спасения. И не ебите мне мозги, что это случайность.
92-й год.
Армия. Ну, там завсегда бардак, вы ж помните. Автомобильный бокс, два сто тридцатых мордами друг к другу. Две штуки защитников родины собираются ехать догоняться, поскольку водки сколько ни возьми – все равно мало. Какого хрена один между машинами стоял и что он вообще там делал – неизвестно. Второй в кабине заводился. Ну, а педалей-рычагов там же много, в сто тридцатом, вы же в курсе. Особенно, когда в дугу. И нажать не то или не туда очень просто. Вот он не туда и нажал. Рванул ЗИЛ вперед и второго защитника родины – пополам по талии, по высоте бампера. Да так, что второй грузовик в стенку жопой въехал. Ну, спрашивается, когда «груз 200» и все такое? А никакого «груза 200» не было. Травма была, да. Кой-чего порвало-лопнуло, да. Но не смертельно. Потому что в кармане у защитника родины была самопальная длинная отвертка. Делают такие из клапанов. Если его на холодную оттянуть – сносу такой отвертке не будет. Она практически вечная. И крутить ею можно не только штатные винтики, но и в жопу прикипевшие не пойми что. А также пользоваться как рычагом и холодным оружием. Вещь эта универсальная. И крепости невероятной. Оно и понятно – клапан.
В общем, этот кусок стали попал аккурат между бамперами, встал в распор и не дал солдату умереть. Хотя шкуру проткнул, но это мелочи.
Хирург-коновал удивлялся. В рубашке ты, говорит, младший сержант, родился. Ты, говорит, должен был уже с переломанным позвоночником в цинке загорать.
В какой, на хуй, рубашке?
Ангел-то барражировал.
И не просто ангел, а с юмором.
Да.
Или вот, 91-й год.
Идет по Дому ученых опять же ученый. А кто ж там еще может идти? Не шахтер же! Только он с банкета идет, и в неудобосказуемом виде. Скажем, вообще чудом идет. Лежать должен светоч науки горизонтально и не отсвечивать. А он идет. А в Доме ученых – большой такой холл. В четыре или даже пять рядов огромных стекол в высоту. Это стекло эксклюзивное. Толщина его восемь миллиметров. Размер – два на три метра. Весит – мама дорогая. Вшестером стекольщики его вставляют. Ну вот. Как раз в этот момент и вставляют. В самом верхнем ряду. Леса мощные строительные поставили, сконцентрировались, тянут, готовят резиновые уплотнители и такие алюминиевые фиксаторы типа штапика. Все вроде нормально. Одна беда. Вертикально его держать надо. А оно, сука, скользкое. А ученый идет внизу, и ему все синусоидально. Натыкается на строительные леса и очень удивляется. Задирает свой подсолнечник вверх. Дальше происходит следующий диалог:
– Мужик, иди на хуй отсюда! – это сверху.
– Не поэл… – это снизу.
– Чё не понял? Иди, говорю, на хуй отсюда, мы стекло вставляем!
– Ээээ?
– Чё «э», пошел на хуй отсюда, я тебе сказал!
– Почему? – ученый интеллигентно так удивляется.
Сверху начинают орать уже все, и, разумеется, стекло из пальцев выскальзывает. Оно бесшумно летит вниз, между строительными лесами и стеной, прямо на голову яйцеголового. В следующую секунду происходит нечто ирреальное. Стекло пролетает половину расстояния, раздается щелчок, прозрачная пластина разваливается пополам, а сами половинки врезаются в мозаичный пол справа и слева от ученого, не причинив ему особого вреда. Правда, конечно, мелких стеклянных брызг многовато. Вверху – шок. Еще бы. Еще неизвестно, жив ли этот яйцеголовый. А внизу сказочное недоумение, выраженное все той же фразой:
– Не поэл…
Ангелы.
Ангелы вокруг нас.
Но всему приходит пиздец. И, наконец, через много лет редкостный счастливчик видит глаза ангела.
В последний раз.
Коля Ювелир. Поздно ночью упал так, как падал тысячи раз, навзничь. Но первый раз в жизни попал затылком на бетонный поребрик. Встал. Дошел до дома. Затылок чего-то кровил, но с кем не бывает – не придал значения. Выпил еще стакан. Завернулся в одеяло. В шкафу стояли редчайшие альбомы по ювелирному искусству – фотографии, чертежи, наброски. Потом к ним, конечно, приделали ноги. Кто – неизвестно. Не в этом суть. Коля завернулся в одеяло навсегда. К утру он умер.
Миха Хромой. Ангел посмотрел ему в глаза утром. Он обошел всех родственников – ничего необычного, просто вместо «до свидания» сказал «прощайте», – к вечеру пришел домой и повесился.
Рахманинов Паша. Ну да, такая вот фамилия, знаменитая. Закончил вуз. Обмывали диплом. Встал, чтобы сказать тост. Сказал. Когда пил, остановилось сердце. Думали – дуркует. Нет, не дурковал он. Глаза.
Миша Боголюбов. Говорил уже про него. Утонул. Пьяный в говно. Берег. Обь. Синь небесная, синь речная. Раскинул руки, небо обнял и ушел под воду. Через две недели всплыл. По зубам опознали. А больше – как узнаешь. Одна слизь.
Женя Сверкунов. Алкогольный психоз. Чертей гонял. Люди в белых халатах успокоили, усмирили. Не пил два дня. Чудовищный антрацитовый депрессняк. На третий день повесился на трубе отопления, но сорвался. Снова запой. Снова черти. Снова люди в белых халатах. Снова невыносимая тошнотворная жизнь. И так многие годы. С каждым разом трезвые дни становились все более похожими на кошмары наяву. Я иногда с ужасом читаю популярные статьи об алкоголизме, где говорится о безусловной пользе трезвого образа жизни. О том, что алкоголики должны радоваться, когда они не пьют. Ну, может, и должны. Но не радуются. У Жени была сломанная напрочь психика. Неизлечимая в жопу душа. И больные, страшно больные глаза. Я смотрел в них. А потом в них посмотрел ангел. И Женечка умер трезвый. Вот так вот. И пил бы – умер. И не пил – умер. Так какая разница? Глаза. Время. Точка возврата. Полжизни в ожидании смерти.
Савченко Витя. И его жена Нина. И его ребенок. При чем жена и ребенок? А вот и именно, что ни при чем должны были быть. Сто двадцать километров в час на пьяном мотоцикле. Встречный КАМАЗ. Не смотри, Витя, не смотри в глаза ангелу. Тебе руль держать надо. А Витя посмотрел. Что он увидел, что почувствовал? Да ни хрена. Поворот, доля секунды… Некогда пугаться. Лететь надо. Далеко лететь. Вместе с нерожденным ребенком. Глаза…
Саша Зоткин. Утро. Птицы. Солнце. Сердце. Целый день впереди. Но уже – не его день. Не его.
Сколько их было…
Сколько их будет.
Сколько их успокоится.
Черные крылья ангела. Не зовите его, не смотрите ему в глаза. Просто представьте, что он стоит за вами, и его крылья на мгновение стали вашими. Взмахните ими – и начнется ураган. Шорох смерти.
Ну, напрягаться не надо. Не Бог, конечно. Ангел. У каждого свой ангел. Он и спасает дурака. Дичайшие ситуации я видел за свою жизнь. Неправдоподобные. Тонут, горят, взрываются, на железо пьяные падают. И – живут после. Паноптикум какой-то.
А тут вот на днях в соседнем подъезде мужик картину вешал. Кувырк с табуретки – и шесть сантимов какой-то чугунной декорации себе в голову. Только рот успел открыть. И такое удивление на лице – что за херня типа? Ни печали соответствующей, ни досады. А просто – что за херня? Изумился парень насмерть.
Но то – трезвый. У них всякое бывает. А Колька со второго этажа упал прямо в окно, когда курил и заснул. Упал на асфальтовую отмостку, и видеть его никто не видел, ибо он за куст сирени свалился.
Утром проснулся – и тот же вопрос: что за херня типа? Где я?
И начинается тут Великая Загадка Пьяного Человека. Не решенная по сию пору. Почему эти сукины дети не мрут, как все?
Академики говорят – у пьяного мышцы полностью расслабляются. Мало того, он не координирует своих действий. Не готовится к плохому. Поэтому, когда, к примеру, падает – он, как медуза, падает, расслабленно. Или как коврик. Вы много ковриков разбитых падением видели? Я тоже ни одного. Но это-то понятно. Это физика, и против нее не попрешь.
Сэнсэи говорят, у пьяного гармония с внешним миром и примирение с миром внутренним. Оттого он ни с чем не конфликтует и, мало того, все, с чем он соприкасается, приобретает плюшевый характер детской обслюнявленной игрушки. Ну вот, например, кирпич. Летит прямо в голову. Долетает. Видит – цель пьяная в говно. И падает на землю, слегка только подправив жертве макияж. А почему он не разбивает алкашу все на свете? А потому что кирпич плюшевым становится. Соображать надо, говорят сэнсэи. Налейте-ка нам еще по стакану – пора медитировать.
Объяснений много. Еще у пьяных, говорят физиологи, нет нормального человеческого шока и нормальной человеческой реакции на раздражители. Поэтому ты ему бац – а ему фиолетово. Помню, в экспедиции рублю дрова столярным топориком. Вы вот все в жопу городские и интернетовские и не знаете, что столярный топорик бреет. Вообще им дрова, конечно, не рубят – это нонсенс. Но это мой топорик, я что с ним хочу, то и делаю. Рублю. Мимо проходит Миша Боголюбов. Уже одна фамилия его значит, не правда ли? В плепорцию. То есть – пока стоит. Но, видимо, не надолго. А дальше следует финт мелких событий. Я рассекаю последнюю чурочку и вонзаю топорик в рядом лежащее бревно, чтобы перекурить. В это же самое мгновение Миша ставит ногу почти на то же место. И это почти приводит вот к чему. Топорик по траектории все же вонзается в бревно. Но при этом на лету рассекает ему самую что ни на есть вену. Ну, вот: разуйтесь, встаньте – видите, набухла? Здоровая такая, толстая, как карандаш. Вот ее я и рассек.
И – фонтан крови, само собой.
Вот что должен делать в таком случае трезвый человек? Упасть в обморок, заорать, подпрыгнуть. Помолиться, в конце концов. Посмотреть мне в самую, однако, сетчатку глаза. В общем, как минимум, испугаться.
Ага. Два раза.
Миша просто с интересом посмотрел на фонтан и сказал примерно следующее:
– Н-да. Надо к Ленке за спиртом идти.
Вот при чем тут Ленка? При чем тут спирт? Где тут логика?
Фонтан вверх побил-побил и иссяк. Мишка сел на бревно, лопух какой-то сорвал, пальцем прижал к ране и добавил:
– Или пусть сюда несет, что ли?
В общем, торжество духа. И никакой трагедии. Без никаких последствий.
Потом этот Мишка (тракторист он был и разгильдяй, каких мало) выпал в соответствующем виде со своего боевого трактора «Беларусь» прямо, казалось издаля, под заднее огромное колесо. Трактор воткнулся в сельский клуб и заглох. А Мишка хряпнулся на землю и уснул. Колесо проехало по энцефалитке распиздяя, не задев его совершенно. Ну, и где справедливость, спросите вы?
Справедливость, однако, есть.
И заключается она в огромном, невероятном количестве ангелов, спасающих наши души и до смерти, и даже после нее.
Крылья.
Вот принято считать, что у ангелов белые крылья… Ну и что это за ангел? Это бройлер какой-то, утка птицефермовская, гусь совхозный.
Настоящий ангел должен быть с иссиня-черными крыльями. Я лично после семи бутылок вижу именно такого.
Описываю.
У него нет глаз. То есть есть, конечно. Но упаси тебя господи глянуть в них. Глаза выжжет не хуже, чем сваркой.
Нет тела. Оно скрыто под черными бесформенными одеждами. Мне почему-то кажется, что под одеждами тоже ничего нет. Одна пустота.
Нет ног. Он не ходит. Когда он передвигается, создается впечатление, что он просто скользит в воздухе. Впрочем, вся эта ботва тоже под одеждами.
А вот голова есть. Она угадывается. И волосы есть. Они струятся по плечам и ниже. Но это все ерунда.
Огромные, убийственной черноты крылья. Перо к перу. Блестящие, с металлическим отливом перья. Они острые на концах. Они еле слышно шелестят в покое, а когда ангел распахивает свои мерцающие крылья, пытаясь охватить полмира, – они издают шорох смерти. Почти звенящий. Крылья завораживают. На них и только на них можно смотреть в этот миг. Они распахиваются, деля весь мир на две половины. Одна половина перед ним – где вы. И одна половина за его спиной – где только тени. Как летает ангел, я не знаю. Не видел. Мне кажется, когда он делает всего один только взмах, начинается ураган. Не зовите ангела. Просто, когда вам плохо, представьте, что за вашей спиной стоит ангел с огромными крыльями. Его крылья на какой-то миг станут вашими. И вы взмахнете ими один только раз. И начнется ураган. Шорох смерти.
Один священник мне сказал, что это ангел на самом деле. Но только тот – падший. Демон то есть. Вечно одинокий скиталец. Вечно отринутый. Бездомный.
Откуда я знаю? Где я его увидел? Как я понял, что это он?
Вопросы эти бессмысленны. Выпейте за день семь бутылок водки. И вы увидите кого угодно. Если останетесь живы. Если.
Останетесь. Живы.
Что, в общем, сомнительно. Тут, значит, смех в зале. Смейтесь, смейтесь, чего вы?
Не хочется? И мне не хочется. Но надо.
Жизнь-удивительная штука… Радостей мало, смеху много.
Дайте мне гитару, сейчас я вам заебеню!
Так вот. Пьяные ангелы. Или ангелы пьяных. Они будут всегда.
Почему, спросите вы?
Потому что у людей все одно есть время смерти. Оно нам назначено. Нам его протатуировали где только можно. На лбу, на ладонях, на языке. Не видит его только ленивый. Не знает о нем только анацефал. Из чего следует, что все мы сплошь ленивые и долбоёбы.
И вот – алкаш. До дня смерти ему – как до Луны пешком. Ну, лет десять, скажем. А делает он все, чтобы классно завернуть боты, скажем, сегодня.
Ага. Кто ж ему даст? Кто ж ему позволит? Перечеркнуть Божий промысел и все такое! А как все начнут без высшего разрешения помирать – что ж тогда будет?
Бардак.
И потому – ангелы. И белые. И черные. Носятся над землей и спасают недоумков. Вопреки физике. Химии. Вообще элементарнейшей логике. И здравому, сука, смыслу! Спасают не лучших (но не лишних, прошу заметить!) представителей рода человеческого во славу гармонии и чуть ли не вопреки матери-природе. Отчего и рождается поговорка о том, что у пьяных свой бог.
А жизнь это раз за разом подтверждает.
82-й год.
Серега Дудин или как-то так фамилия – не помню точно. Малина студенческая. Пятый этаж, двухкомнатная квартира. Танцы-шманцы, выпивон. Эпицентр лета. Окна все настежь. Серега спит на широком подоконнике в совершенно анабиозном состоянии. Одет он уже не вспомню во что, но на ногах шлепанцы. Один бок он во сне отлеживает и решает перевернуться. Немая сцена. Потому что вот он был. А вот его нет. Крика тоже нет. Несемся к окну. До самого четвертого этажа – мощная разлапистая крона старого карагача. И больше, откровенно говоря, ни хрена не видно. Несемся вниз. Все, конечно, понимают, что толку нет. И не будет. Но, во-первых, – интересно. Во-вторых – ну, типа, жаль. Немного, откровенно говоря, совсем немного, но жаль. Потому что безобидный был Серега и жить не мешал.
Дальше картина японскими фломастерами. Яркими такими. На втором этаже встречаемся с Серегой. В одних штанах. Царапины через всю харю, а равно и по всему торсу, босиком.
Улыбается.
– А эта… Тапки не видали, мужики? И что? Не ангел разве пролетал? Да самый настоящий!
84-й год.
По городу течет речка-говнотечка в самом прямом смысле этого слова – то есть практически канализационная кишка мегаполиса. Над ней кое-где мостики. Над ней же кое-где трубы. Разного назначения. И вот одна труба, диаметром сто пятьдесят миллимов, идет вдоль мостика, над самым гнусным местом этой, с позволения сказать, реки. Внизу – две дохлые собаки, ил, состоящий наполовину из говна, и куча гниющего мусора. Берега речки довольно крутые и все поросшие густым-прегустым тальником. Висит труба, чуть прогнувшись, пролетом примерно метров десять. Ну и пусть бы висела. Двести лет. Кому она нужна. Но не все так просто. Та самая контора, которая эту трубу протянула, видимо, что-то там просчитала и решила, что ходить по ней нельзя. А никто и не думал по ней ходить. До тех пор, пока эти идиоты не нарубили арматуры кусками и не наварили ее поверх этой трубы, чтобы, значит, подонки не вздумали по ней гулять. Получилась такая колючая анаконда. Или сильно растянутый еж.
Вот и развлечение для подонков. По голой трубе пройти – на хрен она нужна. Неинтересно. А по колючей? О! А внизу говно. О! А на спор? Экстремальное развлечение. Адреналин и все такое.
Ну, пацаны и стали там пробежки устраивать. Через день, да каждый день. Ну, раз в неделю, знамо дело, в говно кто-нибудь валился. Это всенепременно.
Но это пацаны. А тут, значит, студенты пятого курса. Степенные, почти специалисты. Только пьяные очень. И видят они такой народный аттракцион в исполнении подрастающего поколения. И по трансцендентальной, то есть неизвестной им самим причине, один студент спорит на бутылку водки, что тоже пройдет, аки тверёзый.
Ударили по рукам. Камикадзе еще сотку принял для куражу и пошел. В белых джинсах, в белой рубашке, в босоножках и белых носках. Голубь мира, ептыть.
Но тут одна промашка. Под тринадцатилетними уродами труба себя сносно вела. А под стокилограммовым преддипломником опасно стала прогибаться и даже раскачиваться. До середины дошел стьюдент – и не удержался. Сначала он спотыкается и падает мордой вперед на арматуру. Арматура, не будь дура, протыкает ему щеку. Руки он рефлек-торно вперед выставил, в трубу уперся, и как-то живот с грудью у него не пострадали. Это хорошо. Но босоножка застревает в другой арматуре. Намертво. Стьюдент аккуратно вытаскивает железяку из щеки. Капает кровища, и вообще становится весело. С трудом артист народного цирка встает. Ему делать все равно больше нечего. И падает уже назад. На задницу. Арматура немедленно вонзается в ягодицу, причем глубоко. А труба все раскачивается и гнется. Стьюдент встает опять, железяка выходит, и из дырки льется опять же кровища.
И что интересно – помочь, в принципе, нельзя. Как тут поможешь? Цирк продолжается. Сто килограммов пьяных малотренированных мускулов идут дальше. Теперь им еще сложнее. Кровь стекает прямо на трубу и становится склизко. Через ровно метр стьюдент валится снова. Протыкает уже, наконец, живот, и ему становится откровенно хреново. Встает. Опять падает назад, протыкая опять ту же ягодицу (а ведь мог другую!). На этом страдалец решает шоу заканчивать. Не вставая, он валится с трубы, разворачивая себе многострадальную жопу арматурой. И падает в ил, наполовину состоящий из говна, а на вторую половину из самых злющих бактерий в мире. Нет, высота там была небольшая. Метра три. И ил мягкий. И вообще утонуть там невозможно. Но вот выкарабкаться… Еще полчаса, как партизан, стьюдент выбирался, вытаскивая себя чуть ли не за волосы. Поочередно засасывало то одну ногу, то другую, текла кровища и както все сразу забыли, что он был в белом. Он и сам забыл. На берег вылезло чудовище. Пьяное, окровавленное, потерявшее человеческий облик чудовище, и сразу потребовало водки – на том основании, что на тот берег оно все-таки попало. Водки ему дали. И вызвали «скорую». Как оказалось, вовремя. Щека – хуйня. И даже жопа, оказалось, хуйня. Она, кстати, быстрее всего зажила. А вот живот… что-то не совсем туда арматура попала.
Но и в этом дурацком случае ангелы были начеку. Иначе и быть не может. Ибо не пришло время.
86-й год.
Стройка какой-то херни. Кстати, тоже про железяки история. Знаете, что такое ленточный фундамент? Это когда варят, грубо говоря, периметр из арматуры, ставят опалубку и заливают бетоном. Все просто. А арматурные штыри, пока не зальют, торчат вверх. Варил сварщик в котловане такой периметр. Штыри воткнул, к ним поперечные собрался приваривать, в общем, идет работа. Курить пошел, а тут и обед. И на хуй все. А в бытовке, значит, аванец пропивают. И выходят два другана поссать. Радостные такие уже. Мимо котлована надо пройти к сортиру. Туда идут нормально. Обратно один на ходу сигарету подкуривает, оступается и летит вниз. Спиной на штыри. Приземляется уже с зажженной сигаретой, точно попадая между всех железяк, и даже испугаться не успевает. Лежит внизу на мягком грунте между штырей и курит. А что еще делать?
Не орать же благим матом. Все ж таки гегемон.
Ну.
Типичный случай ангельского спасения. И не ебите мне мозги, что это случайность.
92-й год.
Армия. Ну, там завсегда бардак, вы ж помните. Автомобильный бокс, два сто тридцатых мордами друг к другу. Две штуки защитников родины собираются ехать догоняться, поскольку водки сколько ни возьми – все равно мало. Какого хрена один между машинами стоял и что он вообще там делал – неизвестно. Второй в кабине заводился. Ну, а педалей-рычагов там же много, в сто тридцатом, вы же в курсе. Особенно, когда в дугу. И нажать не то или не туда очень просто. Вот он не туда и нажал. Рванул ЗИЛ вперед и второго защитника родины – пополам по талии, по высоте бампера. Да так, что второй грузовик в стенку жопой въехал. Ну, спрашивается, когда «груз 200» и все такое? А никакого «груза 200» не было. Травма была, да. Кой-чего порвало-лопнуло, да. Но не смертельно. Потому что в кармане у защитника родины была самопальная длинная отвертка. Делают такие из клапанов. Если его на холодную оттянуть – сносу такой отвертке не будет. Она практически вечная. И крутить ею можно не только штатные винтики, но и в жопу прикипевшие не пойми что. А также пользоваться как рычагом и холодным оружием. Вещь эта универсальная. И крепости невероятной. Оно и понятно – клапан.
В общем, этот кусок стали попал аккурат между бамперами, встал в распор и не дал солдату умереть. Хотя шкуру проткнул, но это мелочи.
Хирург-коновал удивлялся. В рубашке ты, говорит, младший сержант, родился. Ты, говорит, должен был уже с переломанным позвоночником в цинке загорать.
В какой, на хуй, рубашке?
Ангел-то барражировал.
И не просто ангел, а с юмором.
Да.
Или вот, 91-й год.
Идет по Дому ученых опять же ученый. А кто ж там еще может идти? Не шахтер же! Только он с банкета идет, и в неудобосказуемом виде. Скажем, вообще чудом идет. Лежать должен светоч науки горизонтально и не отсвечивать. А он идет. А в Доме ученых – большой такой холл. В четыре или даже пять рядов огромных стекол в высоту. Это стекло эксклюзивное. Толщина его восемь миллиметров. Размер – два на три метра. Весит – мама дорогая. Вшестером стекольщики его вставляют. Ну вот. Как раз в этот момент и вставляют. В самом верхнем ряду. Леса мощные строительные поставили, сконцентрировались, тянут, готовят резиновые уплотнители и такие алюминиевые фиксаторы типа штапика. Все вроде нормально. Одна беда. Вертикально его держать надо. А оно, сука, скользкое. А ученый идет внизу, и ему все синусоидально. Натыкается на строительные леса и очень удивляется. Задирает свой подсолнечник вверх. Дальше происходит следующий диалог:
– Мужик, иди на хуй отсюда! – это сверху.
– Не поэл… – это снизу.
– Чё не понял? Иди, говорю, на хуй отсюда, мы стекло вставляем!
– Ээээ?
– Чё «э», пошел на хуй отсюда, я тебе сказал!
– Почему? – ученый интеллигентно так удивляется.
Сверху начинают орать уже все, и, разумеется, стекло из пальцев выскальзывает. Оно бесшумно летит вниз, между строительными лесами и стеной, прямо на голову яйцеголового. В следующую секунду происходит нечто ирреальное. Стекло пролетает половину расстояния, раздается щелчок, прозрачная пластина разваливается пополам, а сами половинки врезаются в мозаичный пол справа и слева от ученого, не причинив ему особого вреда. Правда, конечно, мелких стеклянных брызг многовато. Вверху – шок. Еще бы. Еще неизвестно, жив ли этот яйцеголовый. А внизу сказочное недоумение, выраженное все той же фразой:
– Не поэл…
Ангелы.
Ангелы вокруг нас.
Но всему приходит пиздец. И, наконец, через много лет редкостный счастливчик видит глаза ангела.
В последний раз.
Коля Ювелир. Поздно ночью упал так, как падал тысячи раз, навзничь. Но первый раз в жизни попал затылком на бетонный поребрик. Встал. Дошел до дома. Затылок чего-то кровил, но с кем не бывает – не придал значения. Выпил еще стакан. Завернулся в одеяло. В шкафу стояли редчайшие альбомы по ювелирному искусству – фотографии, чертежи, наброски. Потом к ним, конечно, приделали ноги. Кто – неизвестно. Не в этом суть. Коля завернулся в одеяло навсегда. К утру он умер.
Миха Хромой. Ангел посмотрел ему в глаза утром. Он обошел всех родственников – ничего необычного, просто вместо «до свидания» сказал «прощайте», – к вечеру пришел домой и повесился.
Рахманинов Паша. Ну да, такая вот фамилия, знаменитая. Закончил вуз. Обмывали диплом. Встал, чтобы сказать тост. Сказал. Когда пил, остановилось сердце. Думали – дуркует. Нет, не дурковал он. Глаза.
Миша Боголюбов. Говорил уже про него. Утонул. Пьяный в говно. Берег. Обь. Синь небесная, синь речная. Раскинул руки, небо обнял и ушел под воду. Через две недели всплыл. По зубам опознали. А больше – как узнаешь. Одна слизь.
Женя Сверкунов. Алкогольный психоз. Чертей гонял. Люди в белых халатах успокоили, усмирили. Не пил два дня. Чудовищный антрацитовый депрессняк. На третий день повесился на трубе отопления, но сорвался. Снова запой. Снова черти. Снова люди в белых халатах. Снова невыносимая тошнотворная жизнь. И так многие годы. С каждым разом трезвые дни становились все более похожими на кошмары наяву. Я иногда с ужасом читаю популярные статьи об алкоголизме, где говорится о безусловной пользе трезвого образа жизни. О том, что алкоголики должны радоваться, когда они не пьют. Ну, может, и должны. Но не радуются. У Жени была сломанная напрочь психика. Неизлечимая в жопу душа. И больные, страшно больные глаза. Я смотрел в них. А потом в них посмотрел ангел. И Женечка умер трезвый. Вот так вот. И пил бы – умер. И не пил – умер. Так какая разница? Глаза. Время. Точка возврата. Полжизни в ожидании смерти.
Савченко Витя. И его жена Нина. И его ребенок. При чем жена и ребенок? А вот и именно, что ни при чем должны были быть. Сто двадцать километров в час на пьяном мотоцикле. Встречный КАМАЗ. Не смотри, Витя, не смотри в глаза ангелу. Тебе руль держать надо. А Витя посмотрел. Что он увидел, что почувствовал? Да ни хрена. Поворот, доля секунды… Некогда пугаться. Лететь надо. Далеко лететь. Вместе с нерожденным ребенком. Глаза…
Саша Зоткин. Утро. Птицы. Солнце. Сердце. Целый день впереди. Но уже – не его день. Не его.
Сколько их было…
Сколько их будет.
Сколько их успокоится.
Черные крылья ангела. Не зовите его, не смотрите ему в глаза. Просто представьте, что он стоит за вами, и его крылья на мгновение стали вашими. Взмахните ими – и начнется ураган. Шорох смерти.