Страница:
Такие дела. Можно, конечно, считать, что Серега спьяну отправил в Шантарск сигнал крайней тревоги. Вот только Данил не мог позволить себе столь простую и убаюкивающую версию. Не мог, и все тут. Быть может, кого-то такое сравнение и покоробит, но он пять лет дрессировал Сережу Климова, как охотник дрессирует гончую, а потому версию насчет пьяной хохмочки отметал с порога…
Дело даже не в хвостах, обозначивших себя с первых шагов Данила по гостеприимной рутенской земле. Дело не в «девятке», торчавшей на прежнем месте. Скорее уж в другой «девятке», не машине, а конторе, сожравшей лучшие годы жизни, но, надо отдать ей должное, обучившей и вырастившей матерущего волка. Дело в чутье, которое мало что не подводило – не раз спасало жизнь и ему, и другим…
Сейчас волчище, замерев, вытянувшись в струнку так, что ни одна шерстинка не дрогнет, влажными ноздрями втягивал прозрачный воздух – и воздух пахнул врагом… Человеческих слов для этих ощущений пока что не придумано, но это ничего еще не значит. Многое в жизни зверей человеческими словами не опишешь…
– Его машину пока не нашли, – тихо произнес за спиной Багловский.
– А что было в карманах? – так же негромко спросил Данил.
– Точно не знаю. В прокуратуре обещали отдать сегодня все вещи…
– Вера будет?
– Да, конечно… И наши ребята. Нужно же забирать тело… Кстати, какие будут распоряжения насчет… Вера не знает, будем мы его хоронить здесь или…
Данил подумал и сказал:
– Не то чтобы я не доверял здешним судмедэкспертам, но они вряд ли работали по полной программе. Токсикологические пробы и тому подобное…
Сможете обеспечить здесь, в Менске, еще одно исследование? Полное?
– Надо подумать…
– И долго будете думать? – немного невежливо спросил Данил.
– Ну, я… – Багловский не мог не заметить явной грубости. – Если связаться с Институтом биологии, там есть одна зацепка…
– Вот и свяжитесь, – сказал Данил.
– Нужно как-то объяснить Вере, она и так на пределе…
– Вот и объясните, – сказал Данил.
– Послушайте, Данил Петрович… Я что, все же в чем-то виноват в ваших глазах?
Разумеется, ни за что на свете Данил не мог бы ответить чистую правду: в конце концов, бывают случайные обмолвки, и не стоит с маху выдвигать версии…
– Ни в чем вы не виноваты, – сказал он после короткой паузы. – Просто…
Это был мой ученик, знаете ли. У меня не так уж много учеников, а Климов был из лучших. И потому настроение у меня препакостное. Вы уж не обижайтесь, лады?
– Лады, – кивнул Багловский с бледной улыбкой.
– Вот и прекрасно, внесли ясность. Ну, поехали в прокуратуру?
– А с этими что делать? – Багловский взглядом показал себе за спину, в сторону «девятки».
– А что с ними прикажете делать? – пожал плечами Данил. – Что бы мы ни делали, очевидного факта не скроешь: мы сюда прилетели расследовать смерть Климова… разумеется, ни в коей степени не нарушая здешних законов. Это очевидно для любого потенциального противника, а потому не будем дергаться…
– Можно вызвать машину и поставить контрнаблюдение…
– Рано, – сказал Данил. – Посмотрим, будут ли они за нами и дальше таскаться.
Он, конечно, не стал сообщать Резиденту, что контрнаблюдение уже выставлено, еще в аэропорту, на всякий случай, и у хвостов теперь есть свой собственный хвост. Полезно все же быть предусмотрительным…
…Прав оказался шофер. Водилы всегда все знают.
Демонстранты перегородили широченный проспект Независимости, как куча веток перегораживает таежный ручеек. Горластое сборище намеревалось оттянуться по полной программе: гордо реяли флаги Народного фронта (те самые, кстати, под которыми во времена оккупации маршировали полицаи), содержание огромных разнокалиберных плакатов сводилось к коротенькой, не блещущей глубиной либо оригинальностью мысли: «Геть Лукашевича!», в разных концах орало десятка полтора мегафонов, старательно озвучивавших тот же нехитрый лозунг. Перекошенные в крикс морды, слюна летит на метр вокруг, надрываются интеллигенты в траченных молью бородах, климактерические дамочки и щуплые юнцы, ближайший оратор добросовестно пытается вопить на рутенском языке (которого добрых девяносто пять процентов рутенов попросту уже не помнят), но получается у него плохо, то и дело сбивается на презренную «расэйску мову», и какой-то шизик уже наскакивает на милиционеров из оцепления, а другой старательно пытается поджечь цветной портрет Лукашевича, но спички у него гаснут на ветру, а бумага толстая и оттого никак не может заняться…
На их машину подозрительно косились, но пока что никто не бросался видимо, не могли определить, к какой разновидности отнести пассажиров: союзников, врагов или непричастных прохожих. Впрочем, третьей категории для этих болванов с их черно-белым мышлением не существовало…
– А ведь не прорвемся, – обреченно сказал шофер. – Начну гудеть еще стекла повыбивают…
– Задним ходом выбирайся, – посоветовал Багловский.
– Ага, сзади уже толчея…
«Вот они, голубчики», – отметил Данил, нехорошо прищурившись.
У постамента высоченного памятника Ленину, уцелевшего после всех здешних политических бурь, кучковались вожди и духовные отцы – и бывший «пан президент» Шуршевич (помесь Фантомаса с боровом), и широко известная в узких кругах литераторша Светлана Ляпсиевич, авторша бестселлера о лесбиянках «Плюшевые девочки» (по слухам, героини бестселлера литературную дамочку однажды напоили и попользовали), и поэт Дроч-Хрустилло, картинно-седовласый старец, недавно объявивший себя отдаленным потомком короля Ягайлы, и с полдюжины народных трибунов обоего пола рангом помельче. Их гуру, Сымон Возняк, давно уже пребывал на вольной американской земле, не без оснований опасаясь показываться в Рутении, где его ждала уголовная ответственность по четырем статьям сразу, – но сподвижнички пока что разгуливали на свободе, старательно мутя умы, без особого, впрочем, успеха.
– Та-ак… – Паша обернулся к Данилу. – Вон, видишь, левее?
Данил всмотрелся:
– Точно, Чемерет. Если здесь этот стервятничек жди событий, очередная пакость готовится…
– Уж это точно, – поддержал шофер. – Где Петюня, там и пакости, как два пальца…
Петюня Чемерет, пухлощекий, чем-то неуловимо смахивавший на праздничного жареного поросенка, дополнял это сходство яблокообразным микрофоном, в который вдохновенно вещал, стоя под прицелом громоздкой видеокамеры.
Личность была, как выражался классик, гнуснопрославленная – главным образом шумной провокацией на литовской границе, учиненной, конечно же, во имя свободы печати и борьбы с тираном Лукашевичем. Равно и последующей недолгой высидкой на казенных нарах, после которой Петюню иные газетки сравнивали то с Шильонским узником, то с самим аббатом Фариа. Люди посвященные тем временем хихикали в кулак: мало кому было известно, что Петюня, оказавшись в камере вместе с семью жутчайшими на вид личностями, живо заинтересовавшимися репортерской задницей, в панике отбил кулаки о дверь камеры, умоляя перевести его в более приличное общество, – и в обмен моментально выложил все, что интересовало следователя (о чем, понятно, благоразумно не сообщил ни «вознякам», ни прочей демократической общественности). Весь смак этой истории как раз в том и заключался, что все семеро были кадровыми офицерами рутенского ГБ, мастерски изобразившими громил-выродков. Эти пикантные подробности, правда, остались широкой публике неизвестными, и Петюня пошел в гору, залетев в довольно высокие телехоромы. Рутению он благоразумно покинул и бывал здесь исключительно наездами, старательно освещая особо шумные безобразия своих подельников по Народному фронту. Что-то здесь опять назревало…
– Давай выбирайся как-нибудь, – распорядился Данил, склонясь к шоферу. – Чему тебя учили?
Шофер кивнул и, отчаянно сигналя, стал задним ходом втискиваться в узкое пространство меж серым «уазиком» и тесной кучкой тщедушных бородачей с коряво написанными плакатами.
Бородачи шарахнулись, один, кривя физиономию, замахнулся хилым кулачком дошло до них, надо полагать, что сидевшие в машине вовсе не торопились укрепить собою оппозиционные ряды. Стекло было опущено до половины, и Данил, тщательно прицелившись, щелчком послал окурок так, что длинный бычок угодил-таки агрессору за расстегнутый ворот, – и бедолага, враз потеряв интерес к высокой политике, выронил плакат, обеими ладонями принялся хлопать себя по животу. Данил осклабился. Остальные рванулись к машине, но «Волга» уже задним ходом выскочила на оперативный простор и, развернувшись под визг покрышек, помчалась прочь мимо кучек опоздавших недругов батьки Лукашевича, торопливо подтягивавшихся к эпицентру.
…Следователь прокуратуры ничуть не походил на майора Пронина. Не походила, точнее говоря. Данил с самого начала подозревал, что дело не будет вести ни один из здешних Джеймсов Бондов, но и не думал, что придется столкнуться со столь уж ярко выраженным здешним детским садом…
Очаровательное белобрысое создание с купринским именем Олеся и весьма распространенной рутенской фамилией Данич – судя по возрасту, только что выпорхнувшее с юридического факультета. Гуманитарный ромбик прямо-таки сиял новехонькой эмалью, а мундирчик, полное впечатление, ни разу еще не подвергался глажке. Ну да, и рамка на двери кабинета пуста – попросту еще не успели изготовить табличку с фамилией его новоиспеченной хозяйки. Детский сад. Значит, у них ни малейшей зацепки, ни единой странности в глаза не бросилось…
Как и полагалось лицу подчиненному, пожилой канцелярской крысе при молодом энергичном боссе, Данил скромно уселся в уголке, водрузил на колени папку и помалкивал. Зато Паша с ходу обрушил на юную Олесю весь пламень своего белозубого и шестифутового обаяния, к коему та не осталась равнодушна, с видимой неохотой водрузила перед собой тощенькую картонную папочку, не сразу погасила безмятежно-кокетливую улыбку:
– Павел Игоревич, я, собственно, и не понимаю, к чему все эти игры…
– Вам…
– Мне звонил советник, – кивнула белобрысая Олеся. – Я, конечно, все понимаю… то есть, не особенно и понимаю, если честно, но если уж так полагается…
«Игры», – повторил про себя Данил, внутренне поморщившись, как от пронзительной зубной боли. Нужны, конечно, в нашей суровой жизни этакие чистые девочки с ясными глазами нараспашку, не умученные погаными сложностями профессии, но сейчас отчего-то не тянет умиляться сей невинности. Им здесь чертовски повезло, обитателям тихого заповедника, были, конечно, и тут свои криминальные реалии, были и остаются, но по здешним местам, к их счастью, не прокатились ополоумевшим асфальтовым катком российские забавы вроде ваучерной приватизации, финансовых пирамид, танковой пальбы по парламенту. Все, что здесь имелось криминального, скорее напоминало игры детишек в песочнице, бледные подражания взрослым занятиям…
– Вы знаете, у нас это не в обычае, – прямо-таки пожаловалась юная Олеся. – Чтобы приезжали какие-то частные службы безопасности, вмешивались в работу органов…
– Помилуйте, Олеся, кто же вмешивается? – одарил ее Паша самой своей обаятельной улыбкой. – Мы люди законопослушные, понимаем джентльменское обхождение, а уж насчет «вмешиваться» и речи быть не может. Всего-навсего зададим вам пару вопросов с разрешения начальства, только и всего. Так уж у нас, взбалмошных россиян, полагается. Мы люди маленькие, нас послали, мы и прилетели, хотя своих забот выше головы. У меня медвежья охота сорвалась, у Данилы Петровича внук в первый класс собирается… Да разве ж нас начальство спрашивает?
Он подпустил такой грусти, что у Олеси в ясном взоре появилось откровенное сочувствие. Она пожала плечами, повертела в руках папку:
– Я как раз собиралась писать постановление… Дело мы закрываем. По причине полного отсутствия состава преступления. Судебно-медицинской экспертизой на теле потерпевшего не обнаружено ни следов борьбы, ни каких бы то ни было других повреждений, как прижизненных, так и посмертных, – она говорила гладко, без малейшей запинки, с азартом первой ученицы, довольной случаю лишний раз продемонстрировать талант зубрилки. – Смерть наступила от асфиксии, то есть удушья, вызванного попаданием воды в легкие, – подчеркиваю, прижизненным попаданием. Здесь есть заключение… Вам обязательно нужно прочитать?
– Если возможно.
Он пробежал бумагу, протянул Данилу – все верно, заключение составляли мастера своего дела. Ни малейшей небрежности, ни единой зацепки… впрочем, одна имеется. Но то, чего так и не сделали здешние эксперты, никоим образом не может быть поставлено им в строку – никто от них и не требовал этой экспертизы…
– Содержание алкоголя в крови выражается прямо-таки поразительными цифрами, – продолжала Олеся. – Как вы, мужчины, только ухитряетесь… Он должен был выпить не менее семисот граммов водки… Кстати, это было для потерпевшего чем-то необычным?
– Нет, – сказал Данил чистую правду. – Сибирская закалка, знаете ли. Много мог усидеть…
– Вот и подвела закалка, – сказала она с казенным сочувствием. – Потерял ориентировку, совершенно не соображал, куда идет… Между прочим, его машину обнаружили во дворе дома, примерно в восьмистах метрах от озера. Наполовину заехала на газон, так ее поставить в том дворе мог только вдрызг пьяный. Как он еще ухитрился проехать по городу… Жители дома пожаловались участковому, он связался с госавтоипспекцией, к середине дня уже выяснилось, за кем она числится…
«Детский сад, право», – с грустной злостью подумал Данил. Края непуганых обывателей, где участковому можно патриархально пожаловаться на не правильно поставленную машину – и участковый вдобавок энергично начинает расследовать сие прегрешение…
– Простите, кто обнаружил тело? – спросил Данил.
– Гражданка… – она мазнула по Данилу равнодушным взглядом, на миг подняла глаза к потолку, – гражданка Довбась Екатерина Симоновна. Выгуливала собаку поутру. Озерцо мелкое, там, собственно, курице по колено, тело бросалось в глаза… Я уже рассказывала Виктору Сергеевичу, – она мимолетно покосилась на Багловского.
И невольно хлопнула ресницами, потянула юбку на колени – взгляд Багловского был недвусмысленно прикован к ее ножкам. Данил ухмыльнулся про себя – у каждого свои слабости, мистер Багловский же обожает нимфеток, у него во граде Москве как раз и вышла неприятность из-за одной старшеклассницы. Развитая не по годам Лолита все проделывала по самому душевному согласию, но папа-туз все равно разозлился не на шутку, стал напрягать свои связи, столичные партнеры «Интеркрайта» попросили помочь в деликатном деле, вот Данил и вынужден был пристроить Багловского сюда, благо работник, в принципе, неплохой…
– Вот, пожалуйста, – Олеся извлекла из папки небольшой казенный бланк, расписалась и протянула Паше. – Разрешение для морга, можете забрать тело в любой момент. Вы его здесь собираетесь хоронить?
– Еще не знаем.
– Впрочем, это уже не наше дело… Да, вот что еще, если вам это интересно… Мы опросили соседей гражданина Климова. За последние десять дней к ним домой дважды приходил участковый, по вызову гражданки Климовой, муж, выкушав без меры алкогольных напитков, устраивал скандалы и оба раза доходил до рукоприкладства. Его счастье, что гражданка Климова так и не написала должного заявления… – Она вздернула округлый подбородок. – Вот уж чего не пойму… Я бы терпеть не стала…
Данил смотрел на нес с ноткой умиления – благополучный домашний ребенок, которого, надо полагать, пальцем не тронули, а если уж, паче чаяния, любовник или муж приложит разок по шее, Олеся, несомненно, взорвется вулканом Везувием. Вообще-то, не в характере Сереги Климова было устраивать домашние пьяные скандальчики с рукоприкладством, не тот типаж…
– Вот, бумага от участкового, – продемонстрировала Олеся пару листов, исписанных профессионально неразборчивым почерком. – Так что я, как ни печально, вижу в происшедшем лишь закономерное завершение не сегодня начавшегося процесса…
Судя по тону и выражению смазливого личика, у нее с самого начала не возникало ни малейших сомнений. Классический пример из учебника криминалистики для вузов: «Гражданин К., регулярно употребляя спиртные напитки…». Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст. В таком вот аксепте. Впрочем, скудные материалы закрываемого уголовного дела, будем справедливы, не давали посторонним ни малейшей зацепки…
Перехватив взгляд Паши, Данил опустил ресницы, отвечая на невысказанный вопрос. Пора сматываться. Очаровательная Олеся не представляет ни малейшей ценности в качестве источника дельной информации. Еще пара вопросов – и можно откланяться.
– Простите, а жители окрестных домов ничего подозрительного ночью не заметили? – спросил он.
Олеся посмотрела на него тем же взглядом как на пустое место. Пожилой очкастый субъект в дурно сидящем костюме ее нисколечко не интересовал ни как индивидуум, ни как мужик, все внимание было отдано белозубому верзиле-шефу.
Из-за чего Данил, естественно, не собирался ни резать вены, ни даже впадать в уныние.
– Мы же провели расследование, – сказала она равнодушно. – Никто ничего подозрительного ночью не слышал. Время, впрочем, было весьма даже позднее: наши эксперты считают, что смерть наступила меж полуночью и часом ночи…
– Простите, а личные вещи? – спросил Данил. – Насколько я знаю, была договоренность, что их отдадут нам…
– Пожалуйста, – безразлично кивнула она, встала, извлекла из распахнутого сейфа небольшой пакет и высыпала содержимое на тощую картонную папку. – Все внесено в протокол, можете забирать. Ключи от машины были в замке зажигания, мы их присовокупили потом. В самой машине ничего, собственно, и не нашлось нераскупоренная бутылка вина с отпечатками пальцев потерпевшего, полупустая пачка сигарет… вот она… и плюшевый медведь – ну, знаете, некоторые кладут к заднему стеклу всякие безделушки.. Медведь остался в машине, а вино сейчас в лаборатории. На всякий случай делали анализ содержимого. Обычное сухое вино. Будете забирать?
– Зачем? – пожал плечами Данил. – Пусть выльют, что ли… А где машина?
Медведь. Небольшенький такой плюшевый медведь, не таивший внутри ни шифровок, ни бриллиантов, но сам по себе являвшийся…
– Машина у нас во внутреннем дворе. Будете забирать?
– Хотелось бы.
– Хорошо, я сейчас созвонюсь…
Она потянулась к телефонной трубке, а Данил принялся перебирать скудные пожитки – последнее, что Серега имел при себе в не столь уж праведной, но и не особенно грешной жизни. Ключи от машины со знакомым брелоком-дракончиком, еще связка, без брелока, четыре плоских металлических ключа, пятый такой же плоский, но с черным пластмассовым колечком, шестой скорее подпадает под определение «амбарный» – длиной сантиметров десять, с бородкой по обе стороны… бумажник с покоробившимися документами и деньгами… швейцарский офицерский перочинник… авторучка… носовой платок… зажигалка… золотая печатка с лошадиной головой… сигареты… тайваньская лазерная указка… а это что такое?
Он взял монету двумя пальцами, показал Паше. Чуть побольше советского пятака, но тоньше, как пишут в протоколах, «белого металла», в двух местах тронута прозеленью. Надписи, похоже, – сплошные сокращения незнакомых слов, такое впечатление, что латынь. На одной стороне – чуть стершееся изображение субъекта с бороденкой а-ля кардинал Ришелье, в гофрированном воротнике и короне, при скипетре и державе, на другой – герб, два одноглавых орла, два всадника… черт, да это же герб Великого княжества Рутенского, вот и дата просматривается… тысяча шестьсот… тысяча шестьсот… а вот дальше не разберешь, цифирки стерлись, не стоит и строить предположения…
Паша недоуменно дернул плечом. Данил тоже ни черта не понял. Монета, похоже, старинная, но Серега, во-первых, нумизматикой никогда не баловался (как и любым другим коллекционированием), а во-вторых, в противоположность многим, никаких талисманов с собой отроду не таскал, не было у него таких склонностей…
– Все, я распорядилась, вам отдадут машину, – сказала Олеся уже с некоторым нетерпением, определенно предлагая им выметаться. – Спросите Модзелевича, я с ним только что говорила… Вот бланк, у него распишетесь.
– Простите, а это откуда? – Данил показал ей монету.
– Как это откуда? Из вещей потерпевшего… ах, ну да! У него на брюках, вот здесь, – она гибко выпрямилась и показала на своей тополиной талии, – был такой… как бы карманчик. Типа потайного. Там монета и лежала. В протоколе отражено.
Вот это как раз походило на Серегу Климова, во всех своих шитых на заказ брюках он непременно заказывал портным такой вот потайной карманчик, аналогичный тем, что располагались на офицерских штанах советского образца.
Удобная вещь, между прочим. Правда, во времена оны любая офицерская жена с некоторым стажем семейной жизни знала, где искать заначку. Но все равно удобный карманчик, снаружи полностью незаметен, те, кто не носил форму, даже и не знают, что таковой существовал…
Не было у Данила с покойным на сей счет никаких таких договоренностей, и тем не менее… Если в кармашек эту монету положил сам Серега, то сделал это не зря. Что-то это да должно означать…
Явно чувствуя себя обязанной еще что-нибудь добавить, Олеся сказала:
– Мы, разумеется, опросили всех сотрудников «Клейнода» и «Рутен-Авто»…
Многие подтверждают, что гражданин Климов в последнее время злоупотреблял спиртным и, кроме того, как бы деликатнее выразиться…
– На сторону бегал? – помог ей Данил. Она кивнула:
– Вот именно. У меня сложилось впечатление, что вашему руководству следовало бы подтянуть трудовую дисциплину… или у вас, в частных фирмах, это в порядке вещей?
– Нет, я бы не сказал… – мотнул головой Данил. – Сие, по-моему, от формы собственности не зависит… Ну что ж, честь имеем откланяться…
Он тщательно собрал в свою поместительную папку скудные пожитки покойника, положил монету в нагрудный карман пиджака и первым вышел к коридор. Покосившись на Багловского, распорядился:
– Немедленно займитесь телом. Нет, не в Институт биологии. Изыщите способ, не откладывая, отправить тело в Москву, в «хозяйство» Тогоева. С Тогоевым я сам созвонюсь.
– Простите, не понимаю…
– А кто сказал, Виктор, что вам требуется что-то понимать? – с некоторой даже ленцой осведомился Данил. – Вам дается ясный и конкретный приказ: как можно быстрее отправить тело в Москву, приняв все возможные меры к его консервации, – он выговаривал слова жестко, безучастно. – Найдите рефрижератор, оформите в темпе все нужные документы, выполняйте.
Багловский демонстративно вытянулся:
– Есть! Будет исполнено!
Повернулся через левое плечо и быстро зашагал прочь по длинному, уныло-безликому казенному коридору.
– Что ты на него взъелся? – тихо спросил Паша.
– Да ничего подобного, – рассеянно ответил Данил. – Вовсе не на него я взъелся, а на одну его реплику во время разговора в машине…
– Это какую?
Данил сказал, какую. И поторопился добавить:
– Только, я тебя умоляю, без далеко идущих выводов. Каждый может оговориться, а? Ты вот не обратил внимания на сии слова – но ведь не по злому умыслу? Вот и он тоже мог попросту взять да оговориться…
Паша оглянулся на дверь, украшенную пустой рамочкой.
– А пожалуй что, возвращайся, – сказал Данил, подумав пару секунд. – Почеши язык, пригласи лапочку Олеську куда-нибудь в приличное заведение, все равно у нас нет пока что ни единого направления, которое стоило бы с ходу отрабатывать. Только лапами не наглей, чистенькая девочка белая и пушистая, ее галантно разрабатывать надо…
– Обижаете, шеф…
– Вперед, – сказал Данил, похлопал его по плечу и побрел по тому же казенному коридору, казавшемуся бесконечным, как борьба криминала с доблестными органами правопорядка, – побрел, не выходя из образа, старательно пришаркивая ногами и сутулясь, как и подобало пожилой канцелярской крысе на подхвате. Запоздало подумал, что стоило бы легонько матернуть подчиненного «внук в первый класс готовится», бля…
Спустившись с крыльца, достал сигареты. Синяя «девятка», видел он краем глаза, по-прежнему нахально торчала в дальнем конце стоянки, оба хвоста так в ней и сидели. Грубо работали, стервецы… а может быть, и не грубо, вполне может оказаться – лишь притворялись растяпами. Наружное наблюдение таит в себе массу нюансов, хитрых ходов и подтекстов, можно прикидываться неумехами, можно нагло топотать по пятам на японский манер – дабы оказать психологическое давление на «клиента», можно… Да господи, масса нюансов. И потому крайне опасно делать заключения с ходу, не вникнув, не изучив.
Впрочем, одно-единственное заключение сделать стоит: их немало. Только в аэропорту с маху засветились семеро. Вполне возможно, этим их количество не ограничивается. Сие о чем-то да говорит. Частный сыск здесь, в общем, пребывает в эмбриональном состоянии и такую расточительность себе позволить ни за что не может. Так что вариантов всего два: либо держава, либо «неустановленный противник иного плана».
Дело даже не в хвостах, обозначивших себя с первых шагов Данила по гостеприимной рутенской земле. Дело не в «девятке», торчавшей на прежнем месте. Скорее уж в другой «девятке», не машине, а конторе, сожравшей лучшие годы жизни, но, надо отдать ей должное, обучившей и вырастившей матерущего волка. Дело в чутье, которое мало что не подводило – не раз спасало жизнь и ему, и другим…
Сейчас волчище, замерев, вытянувшись в струнку так, что ни одна шерстинка не дрогнет, влажными ноздрями втягивал прозрачный воздух – и воздух пахнул врагом… Человеческих слов для этих ощущений пока что не придумано, но это ничего еще не значит. Многое в жизни зверей человеческими словами не опишешь…
– Его машину пока не нашли, – тихо произнес за спиной Багловский.
– А что было в карманах? – так же негромко спросил Данил.
– Точно не знаю. В прокуратуре обещали отдать сегодня все вещи…
– Вера будет?
– Да, конечно… И наши ребята. Нужно же забирать тело… Кстати, какие будут распоряжения насчет… Вера не знает, будем мы его хоронить здесь или…
Данил подумал и сказал:
– Не то чтобы я не доверял здешним судмедэкспертам, но они вряд ли работали по полной программе. Токсикологические пробы и тому подобное…
Сможете обеспечить здесь, в Менске, еще одно исследование? Полное?
– Надо подумать…
– И долго будете думать? – немного невежливо спросил Данил.
– Ну, я… – Багловский не мог не заметить явной грубости. – Если связаться с Институтом биологии, там есть одна зацепка…
– Вот и свяжитесь, – сказал Данил.
– Нужно как-то объяснить Вере, она и так на пределе…
– Вот и объясните, – сказал Данил.
– Послушайте, Данил Петрович… Я что, все же в чем-то виноват в ваших глазах?
Разумеется, ни за что на свете Данил не мог бы ответить чистую правду: в конце концов, бывают случайные обмолвки, и не стоит с маху выдвигать версии…
– Ни в чем вы не виноваты, – сказал он после короткой паузы. – Просто…
Это был мой ученик, знаете ли. У меня не так уж много учеников, а Климов был из лучших. И потому настроение у меня препакостное. Вы уж не обижайтесь, лады?
– Лады, – кивнул Багловский с бледной улыбкой.
– Вот и прекрасно, внесли ясность. Ну, поехали в прокуратуру?
– А с этими что делать? – Багловский взглядом показал себе за спину, в сторону «девятки».
– А что с ними прикажете делать? – пожал плечами Данил. – Что бы мы ни делали, очевидного факта не скроешь: мы сюда прилетели расследовать смерть Климова… разумеется, ни в коей степени не нарушая здешних законов. Это очевидно для любого потенциального противника, а потому не будем дергаться…
– Можно вызвать машину и поставить контрнаблюдение…
– Рано, – сказал Данил. – Посмотрим, будут ли они за нами и дальше таскаться.
Он, конечно, не стал сообщать Резиденту, что контрнаблюдение уже выставлено, еще в аэропорту, на всякий случай, и у хвостов теперь есть свой собственный хвост. Полезно все же быть предусмотрительным…
…Прав оказался шофер. Водилы всегда все знают.
Демонстранты перегородили широченный проспект Независимости, как куча веток перегораживает таежный ручеек. Горластое сборище намеревалось оттянуться по полной программе: гордо реяли флаги Народного фронта (те самые, кстати, под которыми во времена оккупации маршировали полицаи), содержание огромных разнокалиберных плакатов сводилось к коротенькой, не блещущей глубиной либо оригинальностью мысли: «Геть Лукашевича!», в разных концах орало десятка полтора мегафонов, старательно озвучивавших тот же нехитрый лозунг. Перекошенные в крикс морды, слюна летит на метр вокруг, надрываются интеллигенты в траченных молью бородах, климактерические дамочки и щуплые юнцы, ближайший оратор добросовестно пытается вопить на рутенском языке (которого добрых девяносто пять процентов рутенов попросту уже не помнят), но получается у него плохо, то и дело сбивается на презренную «расэйску мову», и какой-то шизик уже наскакивает на милиционеров из оцепления, а другой старательно пытается поджечь цветной портрет Лукашевича, но спички у него гаснут на ветру, а бумага толстая и оттого никак не может заняться…
На их машину подозрительно косились, но пока что никто не бросался видимо, не могли определить, к какой разновидности отнести пассажиров: союзников, врагов или непричастных прохожих. Впрочем, третьей категории для этих болванов с их черно-белым мышлением не существовало…
– А ведь не прорвемся, – обреченно сказал шофер. – Начну гудеть еще стекла повыбивают…
– Задним ходом выбирайся, – посоветовал Багловский.
– Ага, сзади уже толчея…
«Вот они, голубчики», – отметил Данил, нехорошо прищурившись.
У постамента высоченного памятника Ленину, уцелевшего после всех здешних политических бурь, кучковались вожди и духовные отцы – и бывший «пан президент» Шуршевич (помесь Фантомаса с боровом), и широко известная в узких кругах литераторша Светлана Ляпсиевич, авторша бестселлера о лесбиянках «Плюшевые девочки» (по слухам, героини бестселлера литературную дамочку однажды напоили и попользовали), и поэт Дроч-Хрустилло, картинно-седовласый старец, недавно объявивший себя отдаленным потомком короля Ягайлы, и с полдюжины народных трибунов обоего пола рангом помельче. Их гуру, Сымон Возняк, давно уже пребывал на вольной американской земле, не без оснований опасаясь показываться в Рутении, где его ждала уголовная ответственность по четырем статьям сразу, – но сподвижнички пока что разгуливали на свободе, старательно мутя умы, без особого, впрочем, успеха.
– Та-ак… – Паша обернулся к Данилу. – Вон, видишь, левее?
Данил всмотрелся:
– Точно, Чемерет. Если здесь этот стервятничек жди событий, очередная пакость готовится…
– Уж это точно, – поддержал шофер. – Где Петюня, там и пакости, как два пальца…
Петюня Чемерет, пухлощекий, чем-то неуловимо смахивавший на праздничного жареного поросенка, дополнял это сходство яблокообразным микрофоном, в который вдохновенно вещал, стоя под прицелом громоздкой видеокамеры.
Личность была, как выражался классик, гнуснопрославленная – главным образом шумной провокацией на литовской границе, учиненной, конечно же, во имя свободы печати и борьбы с тираном Лукашевичем. Равно и последующей недолгой высидкой на казенных нарах, после которой Петюню иные газетки сравнивали то с Шильонским узником, то с самим аббатом Фариа. Люди посвященные тем временем хихикали в кулак: мало кому было известно, что Петюня, оказавшись в камере вместе с семью жутчайшими на вид личностями, живо заинтересовавшимися репортерской задницей, в панике отбил кулаки о дверь камеры, умоляя перевести его в более приличное общество, – и в обмен моментально выложил все, что интересовало следователя (о чем, понятно, благоразумно не сообщил ни «вознякам», ни прочей демократической общественности). Весь смак этой истории как раз в том и заключался, что все семеро были кадровыми офицерами рутенского ГБ, мастерски изобразившими громил-выродков. Эти пикантные подробности, правда, остались широкой публике неизвестными, и Петюня пошел в гору, залетев в довольно высокие телехоромы. Рутению он благоразумно покинул и бывал здесь исключительно наездами, старательно освещая особо шумные безобразия своих подельников по Народному фронту. Что-то здесь опять назревало…
– Давай выбирайся как-нибудь, – распорядился Данил, склонясь к шоферу. – Чему тебя учили?
Шофер кивнул и, отчаянно сигналя, стал задним ходом втискиваться в узкое пространство меж серым «уазиком» и тесной кучкой тщедушных бородачей с коряво написанными плакатами.
Бородачи шарахнулись, один, кривя физиономию, замахнулся хилым кулачком дошло до них, надо полагать, что сидевшие в машине вовсе не торопились укрепить собою оппозиционные ряды. Стекло было опущено до половины, и Данил, тщательно прицелившись, щелчком послал окурок так, что длинный бычок угодил-таки агрессору за расстегнутый ворот, – и бедолага, враз потеряв интерес к высокой политике, выронил плакат, обеими ладонями принялся хлопать себя по животу. Данил осклабился. Остальные рванулись к машине, но «Волга» уже задним ходом выскочила на оперативный простор и, развернувшись под визг покрышек, помчалась прочь мимо кучек опоздавших недругов батьки Лукашевича, торопливо подтягивавшихся к эпицентру.
…Следователь прокуратуры ничуть не походил на майора Пронина. Не походила, точнее говоря. Данил с самого начала подозревал, что дело не будет вести ни один из здешних Джеймсов Бондов, но и не думал, что придется столкнуться со столь уж ярко выраженным здешним детским садом…
Очаровательное белобрысое создание с купринским именем Олеся и весьма распространенной рутенской фамилией Данич – судя по возрасту, только что выпорхнувшее с юридического факультета. Гуманитарный ромбик прямо-таки сиял новехонькой эмалью, а мундирчик, полное впечатление, ни разу еще не подвергался глажке. Ну да, и рамка на двери кабинета пуста – попросту еще не успели изготовить табличку с фамилией его новоиспеченной хозяйки. Детский сад. Значит, у них ни малейшей зацепки, ни единой странности в глаза не бросилось…
Как и полагалось лицу подчиненному, пожилой канцелярской крысе при молодом энергичном боссе, Данил скромно уселся в уголке, водрузил на колени папку и помалкивал. Зато Паша с ходу обрушил на юную Олесю весь пламень своего белозубого и шестифутового обаяния, к коему та не осталась равнодушна, с видимой неохотой водрузила перед собой тощенькую картонную папочку, не сразу погасила безмятежно-кокетливую улыбку:
– Павел Игоревич, я, собственно, и не понимаю, к чему все эти игры…
– Вам…
– Мне звонил советник, – кивнула белобрысая Олеся. – Я, конечно, все понимаю… то есть, не особенно и понимаю, если честно, но если уж так полагается…
«Игры», – повторил про себя Данил, внутренне поморщившись, как от пронзительной зубной боли. Нужны, конечно, в нашей суровой жизни этакие чистые девочки с ясными глазами нараспашку, не умученные погаными сложностями профессии, но сейчас отчего-то не тянет умиляться сей невинности. Им здесь чертовски повезло, обитателям тихого заповедника, были, конечно, и тут свои криминальные реалии, были и остаются, но по здешним местам, к их счастью, не прокатились ополоумевшим асфальтовым катком российские забавы вроде ваучерной приватизации, финансовых пирамид, танковой пальбы по парламенту. Все, что здесь имелось криминального, скорее напоминало игры детишек в песочнице, бледные подражания взрослым занятиям…
– Вы знаете, у нас это не в обычае, – прямо-таки пожаловалась юная Олеся. – Чтобы приезжали какие-то частные службы безопасности, вмешивались в работу органов…
– Помилуйте, Олеся, кто же вмешивается? – одарил ее Паша самой своей обаятельной улыбкой. – Мы люди законопослушные, понимаем джентльменское обхождение, а уж насчет «вмешиваться» и речи быть не может. Всего-навсего зададим вам пару вопросов с разрешения начальства, только и всего. Так уж у нас, взбалмошных россиян, полагается. Мы люди маленькие, нас послали, мы и прилетели, хотя своих забот выше головы. У меня медвежья охота сорвалась, у Данилы Петровича внук в первый класс собирается… Да разве ж нас начальство спрашивает?
Он подпустил такой грусти, что у Олеси в ясном взоре появилось откровенное сочувствие. Она пожала плечами, повертела в руках папку:
– Я как раз собиралась писать постановление… Дело мы закрываем. По причине полного отсутствия состава преступления. Судебно-медицинской экспертизой на теле потерпевшего не обнаружено ни следов борьбы, ни каких бы то ни было других повреждений, как прижизненных, так и посмертных, – она говорила гладко, без малейшей запинки, с азартом первой ученицы, довольной случаю лишний раз продемонстрировать талант зубрилки. – Смерть наступила от асфиксии, то есть удушья, вызванного попаданием воды в легкие, – подчеркиваю, прижизненным попаданием. Здесь есть заключение… Вам обязательно нужно прочитать?
– Если возможно.
Он пробежал бумагу, протянул Данилу – все верно, заключение составляли мастера своего дела. Ни малейшей небрежности, ни единой зацепки… впрочем, одна имеется. Но то, чего так и не сделали здешние эксперты, никоим образом не может быть поставлено им в строку – никто от них и не требовал этой экспертизы…
– Содержание алкоголя в крови выражается прямо-таки поразительными цифрами, – продолжала Олеся. – Как вы, мужчины, только ухитряетесь… Он должен был выпить не менее семисот граммов водки… Кстати, это было для потерпевшего чем-то необычным?
– Нет, – сказал Данил чистую правду. – Сибирская закалка, знаете ли. Много мог усидеть…
– Вот и подвела закалка, – сказала она с казенным сочувствием. – Потерял ориентировку, совершенно не соображал, куда идет… Между прочим, его машину обнаружили во дворе дома, примерно в восьмистах метрах от озера. Наполовину заехала на газон, так ее поставить в том дворе мог только вдрызг пьяный. Как он еще ухитрился проехать по городу… Жители дома пожаловались участковому, он связался с госавтоипспекцией, к середине дня уже выяснилось, за кем она числится…
«Детский сад, право», – с грустной злостью подумал Данил. Края непуганых обывателей, где участковому можно патриархально пожаловаться на не правильно поставленную машину – и участковый вдобавок энергично начинает расследовать сие прегрешение…
– Простите, кто обнаружил тело? – спросил Данил.
– Гражданка… – она мазнула по Данилу равнодушным взглядом, на миг подняла глаза к потолку, – гражданка Довбась Екатерина Симоновна. Выгуливала собаку поутру. Озерцо мелкое, там, собственно, курице по колено, тело бросалось в глаза… Я уже рассказывала Виктору Сергеевичу, – она мимолетно покосилась на Багловского.
И невольно хлопнула ресницами, потянула юбку на колени – взгляд Багловского был недвусмысленно прикован к ее ножкам. Данил ухмыльнулся про себя – у каждого свои слабости, мистер Багловский же обожает нимфеток, у него во граде Москве как раз и вышла неприятность из-за одной старшеклассницы. Развитая не по годам Лолита все проделывала по самому душевному согласию, но папа-туз все равно разозлился не на шутку, стал напрягать свои связи, столичные партнеры «Интеркрайта» попросили помочь в деликатном деле, вот Данил и вынужден был пристроить Багловского сюда, благо работник, в принципе, неплохой…
– Вот, пожалуйста, – Олеся извлекла из папки небольшой казенный бланк, расписалась и протянула Паше. – Разрешение для морга, можете забрать тело в любой момент. Вы его здесь собираетесь хоронить?
– Еще не знаем.
– Впрочем, это уже не наше дело… Да, вот что еще, если вам это интересно… Мы опросили соседей гражданина Климова. За последние десять дней к ним домой дважды приходил участковый, по вызову гражданки Климовой, муж, выкушав без меры алкогольных напитков, устраивал скандалы и оба раза доходил до рукоприкладства. Его счастье, что гражданка Климова так и не написала должного заявления… – Она вздернула округлый подбородок. – Вот уж чего не пойму… Я бы терпеть не стала…
Данил смотрел на нес с ноткой умиления – благополучный домашний ребенок, которого, надо полагать, пальцем не тронули, а если уж, паче чаяния, любовник или муж приложит разок по шее, Олеся, несомненно, взорвется вулканом Везувием. Вообще-то, не в характере Сереги Климова было устраивать домашние пьяные скандальчики с рукоприкладством, не тот типаж…
– Вот, бумага от участкового, – продемонстрировала Олеся пару листов, исписанных профессионально неразборчивым почерком. – Так что я, как ни печально, вижу в происшедшем лишь закономерное завершение не сегодня начавшегося процесса…
Судя по тону и выражению смазливого личика, у нее с самого начала не возникало ни малейших сомнений. Классический пример из учебника криминалистики для вузов: «Гражданин К., регулярно употребляя спиртные напитки…». Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст. В таком вот аксепте. Впрочем, скудные материалы закрываемого уголовного дела, будем справедливы, не давали посторонним ни малейшей зацепки…
Перехватив взгляд Паши, Данил опустил ресницы, отвечая на невысказанный вопрос. Пора сматываться. Очаровательная Олеся не представляет ни малейшей ценности в качестве источника дельной информации. Еще пара вопросов – и можно откланяться.
– Простите, а жители окрестных домов ничего подозрительного ночью не заметили? – спросил он.
Олеся посмотрела на него тем же взглядом как на пустое место. Пожилой очкастый субъект в дурно сидящем костюме ее нисколечко не интересовал ни как индивидуум, ни как мужик, все внимание было отдано белозубому верзиле-шефу.
Из-за чего Данил, естественно, не собирался ни резать вены, ни даже впадать в уныние.
– Мы же провели расследование, – сказала она равнодушно. – Никто ничего подозрительного ночью не слышал. Время, впрочем, было весьма даже позднее: наши эксперты считают, что смерть наступила меж полуночью и часом ночи…
– Простите, а личные вещи? – спросил Данил. – Насколько я знаю, была договоренность, что их отдадут нам…
– Пожалуйста, – безразлично кивнула она, встала, извлекла из распахнутого сейфа небольшой пакет и высыпала содержимое на тощую картонную папку. – Все внесено в протокол, можете забирать. Ключи от машины были в замке зажигания, мы их присовокупили потом. В самой машине ничего, собственно, и не нашлось нераскупоренная бутылка вина с отпечатками пальцев потерпевшего, полупустая пачка сигарет… вот она… и плюшевый медведь – ну, знаете, некоторые кладут к заднему стеклу всякие безделушки.. Медведь остался в машине, а вино сейчас в лаборатории. На всякий случай делали анализ содержимого. Обычное сухое вино. Будете забирать?
– Зачем? – пожал плечами Данил. – Пусть выльют, что ли… А где машина?
Медведь. Небольшенький такой плюшевый медведь, не таивший внутри ни шифровок, ни бриллиантов, но сам по себе являвшийся…
– Машина у нас во внутреннем дворе. Будете забирать?
– Хотелось бы.
– Хорошо, я сейчас созвонюсь…
Она потянулась к телефонной трубке, а Данил принялся перебирать скудные пожитки – последнее, что Серега имел при себе в не столь уж праведной, но и не особенно грешной жизни. Ключи от машины со знакомым брелоком-дракончиком, еще связка, без брелока, четыре плоских металлических ключа, пятый такой же плоский, но с черным пластмассовым колечком, шестой скорее подпадает под определение «амбарный» – длиной сантиметров десять, с бородкой по обе стороны… бумажник с покоробившимися документами и деньгами… швейцарский офицерский перочинник… авторучка… носовой платок… зажигалка… золотая печатка с лошадиной головой… сигареты… тайваньская лазерная указка… а это что такое?
Он взял монету двумя пальцами, показал Паше. Чуть побольше советского пятака, но тоньше, как пишут в протоколах, «белого металла», в двух местах тронута прозеленью. Надписи, похоже, – сплошные сокращения незнакомых слов, такое впечатление, что латынь. На одной стороне – чуть стершееся изображение субъекта с бороденкой а-ля кардинал Ришелье, в гофрированном воротнике и короне, при скипетре и державе, на другой – герб, два одноглавых орла, два всадника… черт, да это же герб Великого княжества Рутенского, вот и дата просматривается… тысяча шестьсот… тысяча шестьсот… а вот дальше не разберешь, цифирки стерлись, не стоит и строить предположения…
Паша недоуменно дернул плечом. Данил тоже ни черта не понял. Монета, похоже, старинная, но Серега, во-первых, нумизматикой никогда не баловался (как и любым другим коллекционированием), а во-вторых, в противоположность многим, никаких талисманов с собой отроду не таскал, не было у него таких склонностей…
– Все, я распорядилась, вам отдадут машину, – сказала Олеся уже с некоторым нетерпением, определенно предлагая им выметаться. – Спросите Модзелевича, я с ним только что говорила… Вот бланк, у него распишетесь.
– Простите, а это откуда? – Данил показал ей монету.
– Как это откуда? Из вещей потерпевшего… ах, ну да! У него на брюках, вот здесь, – она гибко выпрямилась и показала на своей тополиной талии, – был такой… как бы карманчик. Типа потайного. Там монета и лежала. В протоколе отражено.
Вот это как раз походило на Серегу Климова, во всех своих шитых на заказ брюках он непременно заказывал портным такой вот потайной карманчик, аналогичный тем, что располагались на офицерских штанах советского образца.
Удобная вещь, между прочим. Правда, во времена оны любая офицерская жена с некоторым стажем семейной жизни знала, где искать заначку. Но все равно удобный карманчик, снаружи полностью незаметен, те, кто не носил форму, даже и не знают, что таковой существовал…
Не было у Данила с покойным на сей счет никаких таких договоренностей, и тем не менее… Если в кармашек эту монету положил сам Серега, то сделал это не зря. Что-то это да должно означать…
Явно чувствуя себя обязанной еще что-нибудь добавить, Олеся сказала:
– Мы, разумеется, опросили всех сотрудников «Клейнода» и «Рутен-Авто»…
Многие подтверждают, что гражданин Климов в последнее время злоупотреблял спиртным и, кроме того, как бы деликатнее выразиться…
– На сторону бегал? – помог ей Данил. Она кивнула:
– Вот именно. У меня сложилось впечатление, что вашему руководству следовало бы подтянуть трудовую дисциплину… или у вас, в частных фирмах, это в порядке вещей?
– Нет, я бы не сказал… – мотнул головой Данил. – Сие, по-моему, от формы собственности не зависит… Ну что ж, честь имеем откланяться…
Он тщательно собрал в свою поместительную папку скудные пожитки покойника, положил монету в нагрудный карман пиджака и первым вышел к коридор. Покосившись на Багловского, распорядился:
– Немедленно займитесь телом. Нет, не в Институт биологии. Изыщите способ, не откладывая, отправить тело в Москву, в «хозяйство» Тогоева. С Тогоевым я сам созвонюсь.
– Простите, не понимаю…
– А кто сказал, Виктор, что вам требуется что-то понимать? – с некоторой даже ленцой осведомился Данил. – Вам дается ясный и конкретный приказ: как можно быстрее отправить тело в Москву, приняв все возможные меры к его консервации, – он выговаривал слова жестко, безучастно. – Найдите рефрижератор, оформите в темпе все нужные документы, выполняйте.
Багловский демонстративно вытянулся:
– Есть! Будет исполнено!
Повернулся через левое плечо и быстро зашагал прочь по длинному, уныло-безликому казенному коридору.
– Что ты на него взъелся? – тихо спросил Паша.
– Да ничего подобного, – рассеянно ответил Данил. – Вовсе не на него я взъелся, а на одну его реплику во время разговора в машине…
– Это какую?
Данил сказал, какую. И поторопился добавить:
– Только, я тебя умоляю, без далеко идущих выводов. Каждый может оговориться, а? Ты вот не обратил внимания на сии слова – но ведь не по злому умыслу? Вот и он тоже мог попросту взять да оговориться…
Паша оглянулся на дверь, украшенную пустой рамочкой.
– А пожалуй что, возвращайся, – сказал Данил, подумав пару секунд. – Почеши язык, пригласи лапочку Олеську куда-нибудь в приличное заведение, все равно у нас нет пока что ни единого направления, которое стоило бы с ходу отрабатывать. Только лапами не наглей, чистенькая девочка белая и пушистая, ее галантно разрабатывать надо…
– Обижаете, шеф…
– Вперед, – сказал Данил, похлопал его по плечу и побрел по тому же казенному коридору, казавшемуся бесконечным, как борьба криминала с доблестными органами правопорядка, – побрел, не выходя из образа, старательно пришаркивая ногами и сутулясь, как и подобало пожилой канцелярской крысе на подхвате. Запоздало подумал, что стоило бы легонько матернуть подчиненного «внук в первый класс готовится», бля…
Спустившись с крыльца, достал сигареты. Синяя «девятка», видел он краем глаза, по-прежнему нахально торчала в дальнем конце стоянки, оба хвоста так в ней и сидели. Грубо работали, стервецы… а может быть, и не грубо, вполне может оказаться – лишь притворялись растяпами. Наружное наблюдение таит в себе массу нюансов, хитрых ходов и подтекстов, можно прикидываться неумехами, можно нагло топотать по пятам на японский манер – дабы оказать психологическое давление на «клиента», можно… Да господи, масса нюансов. И потому крайне опасно делать заключения с ходу, не вникнув, не изучив.
Впрочем, одно-единственное заключение сделать стоит: их немало. Только в аэропорту с маху засветились семеро. Вполне возможно, этим их количество не ограничивается. Сие о чем-то да говорит. Частный сыск здесь, в общем, пребывает в эмбриональном состоянии и такую расточительность себе позволить ни за что не может. Так что вариантов всего два: либо держава, либо «неустановленный противник иного плана».