Страница:
— В лагере, конечно, услышали взрывы и, надо полагать, уже послали подмогу, — сказал Сорви-голова. — А все-таки лучше съездить туда, осведомить обо всем Кронье и попросить у него две-три сотни бойцов. — Я поскачу! — ответил Фанфан и сорвался было с места, но до него донесся мерный шаг приближавшегося отряда.
Послышался знакомый говор. Буры!.. Да, это, действительно, были буры. Примчавшись во весь опор из лагеря, они, как и Молокососы, оставили невдалеке своих коней.
Их около трехсот человек. Они приволокли с собой легкую пушку и снаряды, начиненные мелинитом. Кронье отправил их сюда на всякий случай, и они прибыли как раз вовремя. Пока Молокососы вели перестрелку, чтобы отвлечь внимание неприятеля, буры начали рыть окопы.
Ловко орудуя своими кирками и лопатами на коротких ручках, они выкопали первую траншею для укрытия стрелков, затем вторую, с редутом для пушки. Весь остаток ночи ушел на эту работу, подвигавшуюся с удивительной быстротой.
Но только на рассвете и буры и англичане смогли разобраться в позициях друг друга. Результаты осмотра оказались далеко не утешительными для англичан, которые с изумлением увидели против бронепоезда укрепленный бастионами и ощетинившийся штыками вражеский фронт. А пока они рассматривали линию неприятельских окопов, буры навели свою прекрасно замаскированную ветками пушку на большое орудие бронепоезда. И, уж конечно, эта пушка не крикнула англичанам: «Берегись!», отправив им в виде утреннего приветствия хорошенький снарядец в девять с половиной сантиметров. Бронированная стена корпуса была снята, словно резцом, а снаряд, начиненный этим дьявольским веществом — мелинитом, взорвался на левой цапфе note 80 английского орудия.
Страшный удар вдребезги разбил мощный стальной лафет, смял механизм наводки и припаял пушку к башне, ужасно изувечив при этом пятерых солдат.
«Длинный Том» был отомщен.
Англичане, взвыв от бешенства, послали бурам несколько залпов из своих ли-метфордов, не причинивших никакого вреда.
Бурская пушка ответила новым снарядом, который пробил блиндаж корпуса другой платформы и разметал орудийную прислугу, обратив в бегство одних артиллеристов и уложив на месте других. Все же англичане, проявляя безумную храбрость и стойкость, дали еще залп. И тогда в третий раз прогремела пушка буров.
— Они устанут раньше нас. — Произнес командир бурских артиллеристов.
И он угадал! Сквозь дым, окутывавший среднюю платформу, уже показался белый платок, которым махали, нацепив его на кончик штыка. Англичане решили вступить в переговоры. Огонь прекратился, и начальник бурского отряда, присланного Кронье, некий фермер по фамилии Вутерс, в свою очередь водрузил над траншеей белый платок. Тогда молодой английский офицер проворно спрыгнул на рельсы, прошел половину расстояния, отделявшего поезд от траншеи, и остановился. Вутерс также вылез из окопа и подошел к неприятельскому офицеру.
— Мы согласны капитулировать, — сказал англичанин, высокомерно поклонившись буру. — Каковы ваши условия?
— Наши условия? Да никаких условий, — спокойно ответил бюргер. — Вы сдадитесь в плен, только и всего. Вы покинете бронепоезд, оставив там все ваше оружие, и остановитесь на расстоянии двадцати шагов от первой нашей траншеи. Оттуда вас отведут в лагерь.
— Надеюсь, наши люди имеют право сохранить свои вещи?
— А что же вы думаете, — насмешливо ответил Вутерс, — мы поведем их нагими?
— Я хотел сказать: свои рюкзаки, — угрюмо поправился англичанин.
— Пожалуй, но после осмотра.
— Нас трое офицеров, и всем нам не хотелось бы расставаться со своими шпагами.
— Об этом будете договариваться с Кронье. Мое дело только доставить вас к нему. Даю вам пять минут. Если ровно через пять минут вы не выстроитесь здесь без оружия, мы возобновим огонь.
Англичане поняли, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, и решили сдаться. Они покинули крепость на колесах и под водительством своих офицеров выстроились перед траншеей.
Вооруженные буры вышли из окопов, с любопытством, не лишенным уважения, рассматривая англичан. Те сохранили свою прекрасную выправку, хотя большинство из них и не скрывали радости по поводу развязки, которая избавляла их от опасностей войны.
Осторожный Вутерс все же скомандовал по-английски:
— Hands up! note 81
Приказ был немедленно выполнен всеми, за исключением капитана, старшего по чину из троих офицеров.
Затем Вутерс в сопровождении капитана Сорви-голова и тридцати бюргеров и Молокососов приблизился к англичанам, чтобы проверить, нет ли в рюкзаках оружия. Когда он проходил мимо английского капитана, тот выхватил из рюкзака револьвер и выстрелил в упор.
— Вот тебе, негодяй! — крикнул он. — Всех бы вас уничтожить!
Вутерс упал навзничь с раздробленным черепом.
Это отвратительное и низкое убийство вызвало у буров взрыв бешенства.
Сорви-голова с молниеносной быстротой поднял ружье к плечу и выстрелил в убийцу. Труп капитана рухнул на тело его жертвы…
На мгновение оба отряда оцепенели.
Но расправа с преступником на месте преступления не успокоила буров, негодование их не знало предела. Все они, старые и молодые, жаждали крови остальных англичан, которые, по их мнению, должны были жестоко поплатиться за подлое преступление одного из своих товарищей.
— Смерть англичанам! Смерть!.. Еще минута — и пленники будут перебиты. Командование перешло теперь к Жану. Его бросило в дрожь при мысли, что сейчас произойдет одно из тех массовых убийств, которые вписываются в историю народов и накладывают позорное пятно как на людей, их совершивших, так и на людей, не помешавших совершиться им. Сейчас ружья начнут сами стрелять…
С риском стать первой жертвой своих обезумевших от гнева друзей Сорви-голова бросился между англичанами и уже нацеленными на них маузерами буров и, подставив свою грудь под выстрелы, крикнул:
— Опустите ружья! Друзья, умоляю — опустите ружья!
Буры спорили, кричали, жестикулировали, но никто из них не выстрелил. Победа была наполовину одержана.
А Сорви-голова продолжал своим звонким голосом:
— Вы люди справедливые и сражаетесь за священное дело свободы. Во имя справедливости, во имя свободы, которую вы непременно завоюете, не карайте этих пленников за преступление, в котором они невиновны.
— Верно! Он прав! — раздалось несколько голосов. Наиболее непримиримые молчали, но и они не решались уже кричать: «Смерть англичанам!» — и вынуждены были молча, хотя и с явным сожалением, опустить свои ружья.
Военнопленные были спасены.
Английский лейтенант подошел к Жану Грандье и, отдав ему честь, сказал:
— Капитан! Вы — великодушный противник и настоящий джентльмен. Благодарю вас лично от себя и от имени этих честных воинов, порицающих отвратительный поступок капитана Хардена.
— Харден? Командир первой роты шотландских стрелков?
— Вы его знали?
— Так это точно был он?
— О, да.
— В таком случае, и я, в свою очередь, благодарю вас, лейтенант.
Во время этого короткого разговора буры осмотрели рюкзаки сдавшихся и, убедившись, что в них не спрятано оружия, решили отправить пленных в лагерь. Честь конвоировать их досталась Молокососам — они ее заслужили.
И вот англичане двинулись, окруженные юными ворчунами, самому старшему из которых не стукнуло еще восемнадцати лет, а младшему не было и пятнадцати. Сорви-голова, наклонившись к уху своего юного друга Поля Поттера, прошептал:
— А знаешь, кто этот английский офицер, которому я размозжил голову?.. Это капитан Харден, один из пяти членов военного суда, убийца твоего отца.
Такое отношение глубоко тронуло англичан. Как! Эти великодушные и гостеприимные люди и есть те самые буры, которых английские газеты называли мужичьем, тупицами, белыми дикарями? Пленники, начиненные идеями империализма, не могли прийти в себя от изумления.
Кронье, бесконечно обрадованный успехом дела, которое превратило страшный бронепоезд в груду железа, пожелал увидеть того, кому он был обязан этой победой. Он приказал немедленно прислать к нему капитана Молокососов.
Когда Сорви-голова явился в палатку главнокомандующего, там собралось большое общество: знаменитые начальники, родственники и друзья главнокомандующего и простые волонтеры. Все они беседовали и курили, как равные.
Чувствовалось полное отсутствие иерархии, чванливости, высокомерия. Все эти люди были братьями, бюргерами, солдатами, военная форма которых равно для всех состояла из винтовки и патронташа.
Увидев капитана Молокососов, Кронье поднялся навстречу и, пожав ему руку, сказал:
— Вы храбрец! От имени бурской армии благодарю вас, мой юный друг.
Глаза отважного юноши увлажнились слезами, сердце сильно забилось.
— Генерал, — ответил он, — вы говорили, что у вас нет возможности наградить меня чином или орденом. Но, поверьте, честь, которую вы мне оказываете, произнесенные вами слова во сто крат дороже любой нашивки на рукаве или значка на куртке!
Все присутствующие встретили слова Кронье и ответ предводителя Молокососов громом аплодисментов.
Двенадцать последующих дней протекли в относительном спокойствии, если не считать обычных на войне инцидентов, являющихся как бы своеобразной разменной монетой военного времени.
А между тем в других областях Оранжевой республики note 82 и Трансвааля в это же самое время происходили серьезные события. Буры неизменно одерживали победы, но не умели пользоваться их плодами.
Ледисмит энергично защищался, все еще держался Мафекинг, а Кронье с его маленькой армией не мог сломить сопротивления Кимберли.
Главные бурские военачальники поговаривали о том, чтобы, объединив все силы, начать генеральное наступление и, нанеся массированный удар английской армии, попытаться одержать над ней решительную победу до прибытия победителя при Кандагаре, лорда Робертса note 83 , назначенного генералиссимусом английских войск в Южной Африке. Словом, чувствовалось, что назревают важные события.
Поднявшись однажды с зарей, Сорви-голова, в который уже раз, наслаждался живописным зрелищем бурского лагеря.
Полная живых красок и неожиданностей картина этого лагеря превосходно описана знаменитым французским полковником Виллебуа-Марей, бесстрашным солдатом и человеком большого сердца, который пал в Трансваале от английской пули.
Позвольте же мне, дорогой читатель, воспроизвести здесь его строки, чтобы дать вам возможность насладиться бесценным ароматом, которым обладает только пережитое лично…
Подобно всем современным армиям, этот лагерь имеет в своем распоряжении почту, телеграф, электрические прожекторы, хорошо оборудованные госпитали. Но самое любопытное в этом лагере — высокий религиозный дух, которым весь он проникнут. Все здесь приписывается «божьему промыслу»: судьба Трансвааля, защита свободы и прав угнетаемого народа. Когда генерала поздравляют с победой, он отвечает: «На то была воля божья».
Человек, которому привелось видеть, как буры ежедневно отправляются на свои ночные посты, кто пешком, кто на лошади, всегда точно в определенное время и при любой погоде, не может не склониться перед высшей силой, превращающей этих вольных, как ветер, людей в строго дисциплинированных воинов.
Сплошь и рядом они идут на свои посты, согнувшись в три погибели под проливным дождем. Легкая одежда едва защищает их, кругом беспросветная тьма, ливень хлещет как из ведра, а бюргеры, наперекор стихии, стоически продолжают свой путь. И так — изо дня в день. Прильнув к склону холма, утопая в грязи или хлюпая по лужам, они бодрствуют до зари на своих постах и спят под открытым небом, каждую секунду готовые отдать жизнь за свое трансваальское отечество".
Но вернемся к нашему герою. Сорви-голова прогуливался по лагерю, рассматривая все, восхищаясь или отмечая недостатки. Он дышал полной грудью в этой воинственной атмосфере и снова и снова поздравлял себя с тем, что принял участие в суровой, полной трагизма, борьбе, от которой зависела судьба целого народа.
Случайно или в силу предчувствия он забрел в то место, где стоял шатер генерала.
Непринужденно войдя в палатку, Жан застал там Кронье. Генерал был один и писал. Он оторвался от своего занятия и, дружески улыбнувшись, произнес:
— Добрый день, Сорви-голова.
— Добрый день, генерал.
— А я как раз собирался послать за вами. Вы мне нужны.
— Рад вам служить генерал. Я уж и так почти две недели веду праздную жизнь.
— И скучаете?
— Еще бы! Ведь после взрыва моста у меня ни разу не было случая поколотить англичан.
— А если я предоставлю вам такой случай?
— Чудесно, генерал! О, если бы со мной была моя рота Молокососов! Но, увы, она почти вся рассеялась. Остались каких-нибудь тридцать человек.
— По возвращении вы сможете восстановить ее в полном составе.
— Значит, мне придется уехать?
— Да… Вы поедете курьером довольно далеко, под Ледисмит. Вы отвезете Жуберу note 87 секретные документы чрезвычайной важности. На телеграф положиться нельзя: английские шпионы проникают всюду. Почта идет слиш-ком медленно. Вам придется двигаться быстрее почты, пожирая дороги, этапы, железнодорожные пути, станции, мчаться без остановки дни и ночи, избегая засад, ускользая от шпионов, превозмогая сон и усталость, и добраться как можно скорее, во что бы то ни стало, любой ценой. Вы обладаете всеми необходимыми для этого качествами: вы храбры, выносливы, предприимчивы, находчивы, вы умеете выйти из любого положения и никогда не теряетесь.
— Располагайте мною, генерал. Когда прикажете отправляться?
— Через полчаса.
— Одному?
— Так, пожалуй, было бы лучше. Однако вас могут убить по дороге, а потому возьмите с собой надежного товарища, который, если вы погибнете, мог бы довести до конца это поручение или уничтожить документы, если вы будете ранены или захвачены в плен.
— В таком случае, я возьму своего лейтенанта, Фанфана.
— Ну что ж, Фанфан так Фанфан. А теперь давайте установим ваш маршрут, конечно, без учета неожиданных дорожных происшествий. Отсюда до Ледисмита по прямой триста миль.
«Около пятисот километров», — поправил про себя Жан.
— Накинем еще пятьдесят миль на окольные пути, которые вам придется выбирать. Отсюда до Блумфонтейна note 88 по шоссе восемьдесят миль. От Блумфонтейна до Винбурга вы проедете железной дорогой — тоже восемьдесят миль. От Винбурга по шоссе до Бетлехема восемьдесят пять миль. От Бетлехема до передовых бурских позиций под Ледисмитом снова по железной дороге — около девяноста миль. Если Винбург занят англичанами, — а об этом вы узнаете на узловой станции Смол-диил, — вы проедете поездом до Кронстада и доберетесь до Бетлехема через Линдлей. Рекомендую вам как можно меньше пользоваться железной дорогой. Самое простое было бы, конечно, из Блумфонтейна доехать поездом до Претории, а уже оттуда спуститься до Ледисмита, но такое путешествие отнимет не менее восьми дней, а может быть, и больше. Дороги забиты военным снаряжением, и поезда движутся медленнее хороших лошадей. Потому-то я и советую вам передвигаться больше по шоссейным дорогам — это даст выигрыш во времени.
— Но, генерал, где и как мы найдем лошадей по выходе из вагона?
— А вам они и не понадобятся. Кстати, Сорви-голова, ездите вы на велосипеде?
— О да, генерал! — ответил Сорви-голова, весь просияв при мысли о таком оригинальном путешествии,
— Отлично!
— Велосипед — мой любимый вид спорта, и, не хвастая, могу сказать: я в нем очень силен.
— Охотно верю.
Кронье взял со стола большой конверт, тщательно запечатанный, перевязанный и с обеих сторон покрытый лаком:
— Вот вам документы. Конверт непромокаемый. Зашейте его за подкладку вашей куртки и отдайте его лично в руки генералу Жуберу. Вот пропуск. Он обеспечит вам помощь и поддержку в пределах территории обеих республик. Зайдите на склад, там вы найдете обширный выбор велосипедов. Предусмотрительный дядя Поль прислал их нам сюда вместе с другим военным снаряжением. А теперь, мой мальчик, отправляйтесь, не теряя ни минуты. До свиданья! Да защитит вас Бог, и да поможет он вам вернуться живым и невредимым.
Сорви-голова принадлежал к людям, которых никогда нельзя застать врасплох. Недолго думая, он помчался в свою палатку и, застав там Фанфана, с места в карьер спросил:
— Скажи, Фанфан, ты хороший велосипедист?
И Фанфан ответил важно и убежденно на выразительном жаргоне улицы Гренета:
— Спрашиваешь!.. Я же тренером был. И каким!
— Тогда пойдем выбирать себе машины — и айда на прогулку.
— На войну? На каталке? Шик!.. Багаж и оружие брать?
— Никакого багажа! По одеялу, по ружью, по дюжине сухарей и по сотне патронов.
Они тотчас же отправились в велосипедное отделение склада, где увидели сотню сверкавших новизною машин.
Сорви-голова как истый патриот принялся искать изделия французской марки и скоро нашел именно то, что ему было надо. Это были два велосипеда военного образца; легкие, прочные и удобные машины с отличным ходом и пятикратной передачей. Каплю масла в педали оси, проверить гайки и тормоза — и домой, в палатку! А там — свернуть одеяла, перекинуть их через плечо справа налево, а ружья — слева направо, привязать к поясным ремням кожаные сумки с сухарями и патронами. На все это ушло не более десяти минут.
Фанфану хотелось отправиться на велосипедах прямо из лагеря. Но здесь не было дорог, а им предстояло спускаться под уклон в двадцать пять градусов. Пришлось идти пешком, волоча за собой машины. Передовые посты остались позади. Теперь перед ними простиралась степь, безлюдная, на каждом шагу таящая засады и грозящая гибелью.
— Послушай, хозяин, — предложил Фанфан, — а не нажать ли на педали? Чем мы рискуем! Только ноги поразомнем да увидим, как пойдет у нас это дело.
— Идет!
Оседлав велосипеды, друзья покатили прямо на восток. Дороги, правда, не было, но голая, ровная и твердая земля вельдта очень удобна для велосипедной езды. Тем не, менее Фанфану все казалось, что они едут недостаточно быстро.
— Слышь-ка ты, хозяин, молоко мы, что ли, боимся расплескать? Двенадцать километров в час! Махнуть бы со скоростью двадцати пяти… А, хозяин?
— Ну да! Чтобы свалиться в первую попавшуюся яму, наскочить на камень или на какой-нибудь пень? Двенадцать километров в час, а может быть, и того меньше! Ты — солдат-велосипедист, а не гонщик.
— Есть, хозяин! Кстати, куда это мы направляемся таким аллюром?
— На Я кобсдальскую дорогу, что тянется с севера на юг. Каких-нибудь двадцать минут — и мы будем там.
Через пятнадцать минут оба друга выехали на широкую, проложенную бесчисленным количеством воловьих упряжек дорогу. Колеи здесь были очень глубоки, но зато дорожки, утоптанные быками, превосходны.
Сияющий Фанфан болтал, как сорока, и называл себя самым счастливым велосипедистом обоих полушарий. А Сорви-голова, слушая его болтовню, поднимал время от времени голову и тревожно вглядывался в даль. Однако ничего подозрительного, по крайней мере до сих пор, он не приметил.
Так без каких-либо помех они проехали семь-восемь километров. Но вдруг дорога стала круто понижаться и привела к реке.
— Это Моддер, — спокойно произнес Сорви-голова. — Я знал, что он встретится на нашем пути. Тут есть брод. Перейдем.
И оба, вскинув на плечи велосипеды, смело вошли в воду.
Течение, даже у берегов, было очень быстрое. Приходилось крепко упираться ногами в дно, чтобы не быть унесенными потоком.
Река становилась все глубже, вода дошла им сначала до пояса, потом до груди и, наконец, до шеи.
— Эх, ходули бы! — вздохнул Фанфан, тащивший свой велосипед в отчаянно вытянутых над головой руках.
Их ружья, патроны, одеяла — все вымокло, за исключением сухарей, которые из предосторожности привязали к рулям велосипедов. Но патроны воды не боятся, остальное — просохнет!
К счастью, вода в реке была в этот сезон на самом низком уровне; в противном случае наши друзья столкнулись бы с непреодолимыми трудностями.
Вот наконец и другой берег. Отдышавшись и отряхнув с платья воду, взобрались пешком на прибрежный откос и снова покатили. Не было еще и восьми часов утра, но в Африке солнце в это время стоит летом уже высоко. Начинала донимать жара. Фанфан достал из мешка сухарь и стал жадно грызть.
— Постноватая закусочка, — сказал он, набив полный рот. — Не мешало бы добавить к ней хоть каких-нибудь овощей.
— Позавтракаем в Якобсдале, — коротко ответил Сорви-голова.
— Ты ничего не ешь и все молчишь, хозяин. А между тем обычно ты не дурак покушать, да и за словом в карман не лезешь.
— Опасаюсь неприятных встреч.
— А далеко еще до Якобсдаля?
— Три лье.
— Хо! Всего какой-нибудь часок езды! Дорога хорошая… поднажмем на педали, а?
— Нажмем!
Так они мчались уже добрых тридцать минут.
Внезапно Жан Грандье, ехавший впереди, заметил справа, на расстоянии двух километров, небольшой отряд кавалеристов, человек пять-шесть.
Всадники перевели коней на крупную рысь с явной целью перерезать дорогу велосипедистам.
— Фанфан, можешь припустить до двадцати и даже двадцати пяти километров. Видишь кавалеристов?.. Наверное, уланы.
— Слева, да? Вижу.
— Нет, справа.
— Значит, их два взвода. Да, это уланы. Не дрейфь и пошевеливай ногами! Жарь! Жарь!..
Друзья припали к рулям и понеслись со скоростью курьерского поезда.
Но и уланы послали лошадей в карьер. С пиками наизготовку они бешеным галопом мчались наперерез велосипедистам.
Скачка была недолгая, но захватывающая. Ведь это был не один из тех безобидных матчей на хорошо утрамбованной дороге или гоночной дорожке, опасный разве только для кошельков зрителей или для самолюбия его участников.
Дорога скверная, а местами и совсем непроходимая.
Под густым слоем красной пыли коварно притаились рытвины и камни, которых не увидишь, пока не наскочишь на них. А ставкой в этой отчаянной гонке служат жизни двух молодых людей, а быть может, и спасение целой армии.
— Проскочим! — бормочет Сорви-голова.
Его мускулы готовы лопнуть от напряжения, взгляд прикован к дороге; крепко сжимая руль, он инстинктивно объезжает попадающиеся на пути препятствия.
…Уланы все приближались. Уже доносились их крики. Жану явственно послышались слова, от которых закипела вся его кровь: «Pigsticking! Pigsticking!» — «Подколем свинью!.. Подколем!»
«И не иметь возможности подстрелить этих свирепых зверей!» — вздохнул Сорви-голова.
Фанфан, следивший за левым взводом, радостно крикнул:
— Не порть себе кровь, хозяин!.. Обогнали! Пройдем!
Однако правый взвод приближался с молниеносной быстротой. Дорога, правда, немного улучшилась, но оба велосипедиста начали уже выдыхаться.
Фи-ю-ю-ю!.. Фи-ю-ю-ю!.. — просвистело мимо ушей несколько пуль, и началась пальба.
Это открыл огонь левый, обойденный взвод. Не столько ради того, чтобы подстрелить беглецов, сколько для того, чтобы они испугались, потеряли самообладание, необходимое при быстрой езде, и свалились с велосипедов.
Но испытанному мужеству капитана Сорви-голова и Фанфана чужда такого рода слабость. Они давно привыкли к музыке пуль.
Вот вдали уже показались окруженные деревьями строения, до них всего пол-лье.
Якобсдаль!
Пол-лье! Еще пять минут этого адского хода — и они спасены.
Левый взвод нагонял их с тылу, правый находился всего в ста пятидесяти метрах.
— Ходу, Фанфан, ходу!
— Жарь! Жарь!.. — подхватил парижанин. Англичане взревели от ярости: эти бесстрашные мальчишки пронеслись буквально под самым их носом.
А тут еще пущенные в карьер кони перемахнули по инерции через дорогу и проскакали метров пятьдесят, прежде чем всадникам удалось их остановить. Но кавалеристы не мешкали. Они круто повернули коней и, вернувшись на дорогу, продолжали преследование. Расстояние, отделявшее велосипедистов от Якобсдаля, сокращалось буквально на глазах. К несчастью, дорога в окрестностях этого городка оказалась истоптанной и изрытой стадами. Молокососам пришлось снова замедлить ход.
Послышался знакомый говор. Буры!.. Да, это, действительно, были буры. Примчавшись во весь опор из лагеря, они, как и Молокососы, оставили невдалеке своих коней.
Их около трехсот человек. Они приволокли с собой легкую пушку и снаряды, начиненные мелинитом. Кронье отправил их сюда на всякий случай, и они прибыли как раз вовремя. Пока Молокососы вели перестрелку, чтобы отвлечь внимание неприятеля, буры начали рыть окопы.
Ловко орудуя своими кирками и лопатами на коротких ручках, они выкопали первую траншею для укрытия стрелков, затем вторую, с редутом для пушки. Весь остаток ночи ушел на эту работу, подвигавшуюся с удивительной быстротой.
Но только на рассвете и буры и англичане смогли разобраться в позициях друг друга. Результаты осмотра оказались далеко не утешительными для англичан, которые с изумлением увидели против бронепоезда укрепленный бастионами и ощетинившийся штыками вражеский фронт. А пока они рассматривали линию неприятельских окопов, буры навели свою прекрасно замаскированную ветками пушку на большое орудие бронепоезда. И, уж конечно, эта пушка не крикнула англичанам: «Берегись!», отправив им в виде утреннего приветствия хорошенький снарядец в девять с половиной сантиметров. Бронированная стена корпуса была снята, словно резцом, а снаряд, начиненный этим дьявольским веществом — мелинитом, взорвался на левой цапфе note 80 английского орудия.
Страшный удар вдребезги разбил мощный стальной лафет, смял механизм наводки и припаял пушку к башне, ужасно изувечив при этом пятерых солдат.
«Длинный Том» был отомщен.
Англичане, взвыв от бешенства, послали бурам несколько залпов из своих ли-метфордов, не причинивших никакого вреда.
Бурская пушка ответила новым снарядом, который пробил блиндаж корпуса другой платформы и разметал орудийную прислугу, обратив в бегство одних артиллеристов и уложив на месте других. Все же англичане, проявляя безумную храбрость и стойкость, дали еще залп. И тогда в третий раз прогремела пушка буров.
— Они устанут раньше нас. — Произнес командир бурских артиллеристов.
И он угадал! Сквозь дым, окутывавший среднюю платформу, уже показался белый платок, которым махали, нацепив его на кончик штыка. Англичане решили вступить в переговоры. Огонь прекратился, и начальник бурского отряда, присланного Кронье, некий фермер по фамилии Вутерс, в свою очередь водрузил над траншеей белый платок. Тогда молодой английский офицер проворно спрыгнул на рельсы, прошел половину расстояния, отделявшего поезд от траншеи, и остановился. Вутерс также вылез из окопа и подошел к неприятельскому офицеру.
— Мы согласны капитулировать, — сказал англичанин, высокомерно поклонившись буру. — Каковы ваши условия?
— Наши условия? Да никаких условий, — спокойно ответил бюргер. — Вы сдадитесь в плен, только и всего. Вы покинете бронепоезд, оставив там все ваше оружие, и остановитесь на расстоянии двадцати шагов от первой нашей траншеи. Оттуда вас отведут в лагерь.
— Надеюсь, наши люди имеют право сохранить свои вещи?
— А что же вы думаете, — насмешливо ответил Вутерс, — мы поведем их нагими?
— Я хотел сказать: свои рюкзаки, — угрюмо поправился англичанин.
— Пожалуй, но после осмотра.
— Нас трое офицеров, и всем нам не хотелось бы расставаться со своими шпагами.
— Об этом будете договариваться с Кронье. Мое дело только доставить вас к нему. Даю вам пять минут. Если ровно через пять минут вы не выстроитесь здесь без оружия, мы возобновим огонь.
Англичане поняли, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, и решили сдаться. Они покинули крепость на колесах и под водительством своих офицеров выстроились перед траншеей.
Вооруженные буры вышли из окопов, с любопытством, не лишенным уважения, рассматривая англичан. Те сохранили свою прекрасную выправку, хотя большинство из них и не скрывали радости по поводу развязки, которая избавляла их от опасностей войны.
Осторожный Вутерс все же скомандовал по-английски:
— Hands up! note 81
Приказ был немедленно выполнен всеми, за исключением капитана, старшего по чину из троих офицеров.
Затем Вутерс в сопровождении капитана Сорви-голова и тридцати бюргеров и Молокососов приблизился к англичанам, чтобы проверить, нет ли в рюкзаках оружия. Когда он проходил мимо английского капитана, тот выхватил из рюкзака револьвер и выстрелил в упор.
— Вот тебе, негодяй! — крикнул он. — Всех бы вас уничтожить!
Вутерс упал навзничь с раздробленным черепом.
Это отвратительное и низкое убийство вызвало у буров взрыв бешенства.
Сорви-голова с молниеносной быстротой поднял ружье к плечу и выстрелил в убийцу. Труп капитана рухнул на тело его жертвы…
На мгновение оба отряда оцепенели.
Но расправа с преступником на месте преступления не успокоила буров, негодование их не знало предела. Все они, старые и молодые, жаждали крови остальных англичан, которые, по их мнению, должны были жестоко поплатиться за подлое преступление одного из своих товарищей.
— Смерть англичанам! Смерть!.. Еще минута — и пленники будут перебиты. Командование перешло теперь к Жану. Его бросило в дрожь при мысли, что сейчас произойдет одно из тех массовых убийств, которые вписываются в историю народов и накладывают позорное пятно как на людей, их совершивших, так и на людей, не помешавших совершиться им. Сейчас ружья начнут сами стрелять…
С риском стать первой жертвой своих обезумевших от гнева друзей Сорви-голова бросился между англичанами и уже нацеленными на них маузерами буров и, подставив свою грудь под выстрелы, крикнул:
— Опустите ружья! Друзья, умоляю — опустите ружья!
Буры спорили, кричали, жестикулировали, но никто из них не выстрелил. Победа была наполовину одержана.
А Сорви-голова продолжал своим звонким голосом:
— Вы люди справедливые и сражаетесь за священное дело свободы. Во имя справедливости, во имя свободы, которую вы непременно завоюете, не карайте этих пленников за преступление, в котором они невиновны.
— Верно! Он прав! — раздалось несколько голосов. Наиболее непримиримые молчали, но и они не решались уже кричать: «Смерть англичанам!» — и вынуждены были молча, хотя и с явным сожалением, опустить свои ружья.
Военнопленные были спасены.
Английский лейтенант подошел к Жану Грандье и, отдав ему честь, сказал:
— Капитан! Вы — великодушный противник и настоящий джентльмен. Благодарю вас лично от себя и от имени этих честных воинов, порицающих отвратительный поступок капитана Хардена.
— Харден? Командир первой роты шотландских стрелков?
— Вы его знали?
— Так это точно был он?
— О, да.
— В таком случае, и я, в свою очередь, благодарю вас, лейтенант.
Во время этого короткого разговора буры осмотрели рюкзаки сдавшихся и, убедившись, что в них не спрятано оружия, решили отправить пленных в лагерь. Честь конвоировать их досталась Молокососам — они ее заслужили.
И вот англичане двинулись, окруженные юными ворчунами, самому старшему из которых не стукнуло еще восемнадцати лет, а младшему не было и пятнадцати. Сорви-голова, наклонившись к уху своего юного друга Поля Поттера, прошептал:
— А знаешь, кто этот английский офицер, которому я размозжил голову?.. Это капитан Харден, один из пяти членов военного суда, убийца твоего отца.
ГЛАВА 4
Лагерь буров. — Сорви-голова у генерала. — Командировка. — Велосипеды дяди Поля. — Сорви-голова и Фанфан. — Солдаты-велосипедисты. — Переправа через Моддер. — Английские уланы. — Преследование. — Неожиданный скачок велосипедистов.
Возвращение Молокососов в лагерь Кронье было настоящим триумфом. Вошедшая в поговорку невозмутимость буров на этот раз совсем растаяла, и они устроили отважным сорванцам восторженную встречу. Пленных же они приняли с обычным своим добродушием и оказали им всякие мелкие услуги.Такое отношение глубоко тронуло англичан. Как! Эти великодушные и гостеприимные люди и есть те самые буры, которых английские газеты называли мужичьем, тупицами, белыми дикарями? Пленники, начиненные идеями империализма, не могли прийти в себя от изумления.
Кронье, бесконечно обрадованный успехом дела, которое превратило страшный бронепоезд в груду железа, пожелал увидеть того, кому он был обязан этой победой. Он приказал немедленно прислать к нему капитана Молокососов.
Когда Сорви-голова явился в палатку главнокомандующего, там собралось большое общество: знаменитые начальники, родственники и друзья главнокомандующего и простые волонтеры. Все они беседовали и курили, как равные.
Чувствовалось полное отсутствие иерархии, чванливости, высокомерия. Все эти люди были братьями, бюргерами, солдатами, военная форма которых равно для всех состояла из винтовки и патронташа.
Увидев капитана Молокососов, Кронье поднялся навстречу и, пожав ему руку, сказал:
— Вы храбрец! От имени бурской армии благодарю вас, мой юный друг.
Глаза отважного юноши увлажнились слезами, сердце сильно забилось.
— Генерал, — ответил он, — вы говорили, что у вас нет возможности наградить меня чином или орденом. Но, поверьте, честь, которую вы мне оказываете, произнесенные вами слова во сто крат дороже любой нашивки на рукаве или значка на куртке!
Все присутствующие встретили слова Кронье и ответ предводителя Молокососов громом аплодисментов.
Двенадцать последующих дней протекли в относительном спокойствии, если не считать обычных на войне инцидентов, являющихся как бы своеобразной разменной монетой военного времени.
А между тем в других областях Оранжевой республики note 82 и Трансвааля в это же самое время происходили серьезные события. Буры неизменно одерживали победы, но не умели пользоваться их плодами.
Ледисмит энергично защищался, все еще держался Мафекинг, а Кронье с его маленькой армией не мог сломить сопротивления Кимберли.
Главные бурские военачальники поговаривали о том, чтобы, объединив все силы, начать генеральное наступление и, нанеся массированный удар английской армии, попытаться одержать над ней решительную победу до прибытия победителя при Кандагаре, лорда Робертса note 83 , назначенного генералиссимусом английских войск в Южной Африке. Словом, чувствовалось, что назревают важные события.
Поднявшись однажды с зарей, Сорви-голова, в который уже раз, наслаждался живописным зрелищем бурского лагеря.
Полная живых красок и неожиданностей картина этого лагеря превосходно описана знаменитым французским полковником Виллебуа-Марей, бесстрашным солдатом и человеком большого сердца, который пал в Трансваале от английской пули.
Позвольте же мне, дорогой читатель, воспроизвести здесь его строки, чтобы дать вам возможность насладиться бесценным ароматом, которым обладает только пережитое лично…
Подобно всем современным армиям, этот лагерь имеет в своем распоряжении почту, телеграф, электрические прожекторы, хорошо оборудованные госпитали. Но самое любопытное в этом лагере — высокий религиозный дух, которым весь он проникнут. Все здесь приписывается «божьему промыслу»: судьба Трансвааля, защита свободы и прав угнетаемого народа. Когда генерала поздравляют с победой, он отвечает: «На то была воля божья».
Человек, которому привелось видеть, как буры ежедневно отправляются на свои ночные посты, кто пешком, кто на лошади, всегда точно в определенное время и при любой погоде, не может не склониться перед высшей силой, превращающей этих вольных, как ветер, людей в строго дисциплинированных воинов.
Сплошь и рядом они идут на свои посты, согнувшись в три погибели под проливным дождем. Легкая одежда едва защищает их, кругом беспросветная тьма, ливень хлещет как из ведра, а бюргеры, наперекор стихии, стоически продолжают свой путь. И так — изо дня в день. Прильнув к склону холма, утопая в грязи или хлюпая по лужам, они бодрствуют до зари на своих постах и спят под открытым небом, каждую секунду готовые отдать жизнь за свое трансваальское отечество".
Но вернемся к нашему герою. Сорви-голова прогуливался по лагерю, рассматривая все, восхищаясь или отмечая недостатки. Он дышал полной грудью в этой воинственной атмосфере и снова и снова поздравлял себя с тем, что принял участие в суровой, полной трагизма, борьбе, от которой зависела судьба целого народа.
Случайно или в силу предчувствия он забрел в то место, где стоял шатер генерала.
Непринужденно войдя в палатку, Жан застал там Кронье. Генерал был один и писал. Он оторвался от своего занятия и, дружески улыбнувшись, произнес:
— Добрый день, Сорви-голова.
— Добрый день, генерал.
— А я как раз собирался послать за вами. Вы мне нужны.
— Рад вам служить генерал. Я уж и так почти две недели веду праздную жизнь.
— И скучаете?
— Еще бы! Ведь после взрыва моста у меня ни разу не было случая поколотить англичан.
— А если я предоставлю вам такой случай?
— Чудесно, генерал! О, если бы со мной была моя рота Молокососов! Но, увы, она почти вся рассеялась. Остались каких-нибудь тридцать человек.
— По возвращении вы сможете восстановить ее в полном составе.
— Значит, мне придется уехать?
— Да… Вы поедете курьером довольно далеко, под Ледисмит. Вы отвезете Жуберу note 87 секретные документы чрезвычайной важности. На телеграф положиться нельзя: английские шпионы проникают всюду. Почта идет слиш-ком медленно. Вам придется двигаться быстрее почты, пожирая дороги, этапы, железнодорожные пути, станции, мчаться без остановки дни и ночи, избегая засад, ускользая от шпионов, превозмогая сон и усталость, и добраться как можно скорее, во что бы то ни стало, любой ценой. Вы обладаете всеми необходимыми для этого качествами: вы храбры, выносливы, предприимчивы, находчивы, вы умеете выйти из любого положения и никогда не теряетесь.
— Располагайте мною, генерал. Когда прикажете отправляться?
— Через полчаса.
— Одному?
— Так, пожалуй, было бы лучше. Однако вас могут убить по дороге, а потому возьмите с собой надежного товарища, который, если вы погибнете, мог бы довести до конца это поручение или уничтожить документы, если вы будете ранены или захвачены в плен.
— В таком случае, я возьму своего лейтенанта, Фанфана.
— Ну что ж, Фанфан так Фанфан. А теперь давайте установим ваш маршрут, конечно, без учета неожиданных дорожных происшествий. Отсюда до Ледисмита по прямой триста миль.
«Около пятисот километров», — поправил про себя Жан.
— Накинем еще пятьдесят миль на окольные пути, которые вам придется выбирать. Отсюда до Блумфонтейна note 88 по шоссе восемьдесят миль. От Блумфонтейна до Винбурга вы проедете железной дорогой — тоже восемьдесят миль. От Винбурга по шоссе до Бетлехема восемьдесят пять миль. От Бетлехема до передовых бурских позиций под Ледисмитом снова по железной дороге — около девяноста миль. Если Винбург занят англичанами, — а об этом вы узнаете на узловой станции Смол-диил, — вы проедете поездом до Кронстада и доберетесь до Бетлехема через Линдлей. Рекомендую вам как можно меньше пользоваться железной дорогой. Самое простое было бы, конечно, из Блумфонтейна доехать поездом до Претории, а уже оттуда спуститься до Ледисмита, но такое путешествие отнимет не менее восьми дней, а может быть, и больше. Дороги забиты военным снаряжением, и поезда движутся медленнее хороших лошадей. Потому-то я и советую вам передвигаться больше по шоссейным дорогам — это даст выигрыш во времени.
— Но, генерал, где и как мы найдем лошадей по выходе из вагона?
— А вам они и не понадобятся. Кстати, Сорви-голова, ездите вы на велосипеде?
— О да, генерал! — ответил Сорви-голова, весь просияв при мысли о таком оригинальном путешествии,
— Отлично!
— Велосипед — мой любимый вид спорта, и, не хвастая, могу сказать: я в нем очень силен.
— Охотно верю.
Кронье взял со стола большой конверт, тщательно запечатанный, перевязанный и с обеих сторон покрытый лаком:
— Вот вам документы. Конверт непромокаемый. Зашейте его за подкладку вашей куртки и отдайте его лично в руки генералу Жуберу. Вот пропуск. Он обеспечит вам помощь и поддержку в пределах территории обеих республик. Зайдите на склад, там вы найдете обширный выбор велосипедов. Предусмотрительный дядя Поль прислал их нам сюда вместе с другим военным снаряжением. А теперь, мой мальчик, отправляйтесь, не теряя ни минуты. До свиданья! Да защитит вас Бог, и да поможет он вам вернуться живым и невредимым.
Сорви-голова принадлежал к людям, которых никогда нельзя застать врасплох. Недолго думая, он помчался в свою палатку и, застав там Фанфана, с места в карьер спросил:
— Скажи, Фанфан, ты хороший велосипедист?
И Фанфан ответил важно и убежденно на выразительном жаргоне улицы Гренета:
— Спрашиваешь!.. Я же тренером был. И каким!
— Тогда пойдем выбирать себе машины — и айда на прогулку.
— На войну? На каталке? Шик!.. Багаж и оружие брать?
— Никакого багажа! По одеялу, по ружью, по дюжине сухарей и по сотне патронов.
Они тотчас же отправились в велосипедное отделение склада, где увидели сотню сверкавших новизною машин.
Сорви-голова как истый патриот принялся искать изделия французской марки и скоро нашел именно то, что ему было надо. Это были два велосипеда военного образца; легкие, прочные и удобные машины с отличным ходом и пятикратной передачей. Каплю масла в педали оси, проверить гайки и тормоза — и домой, в палатку! А там — свернуть одеяла, перекинуть их через плечо справа налево, а ружья — слева направо, привязать к поясным ремням кожаные сумки с сухарями и патронами. На все это ушло не более десяти минут.
Фанфану хотелось отправиться на велосипедах прямо из лагеря. Но здесь не было дорог, а им предстояло спускаться под уклон в двадцать пять градусов. Пришлось идти пешком, волоча за собой машины. Передовые посты остались позади. Теперь перед ними простиралась степь, безлюдная, на каждом шагу таящая засады и грозящая гибелью.
— Послушай, хозяин, — предложил Фанфан, — а не нажать ли на педали? Чем мы рискуем! Только ноги поразомнем да увидим, как пойдет у нас это дело.
— Идет!
Оседлав велосипеды, друзья покатили прямо на восток. Дороги, правда, не было, но голая, ровная и твердая земля вельдта очень удобна для велосипедной езды. Тем не, менее Фанфану все казалось, что они едут недостаточно быстро.
— Слышь-ка ты, хозяин, молоко мы, что ли, боимся расплескать? Двенадцать километров в час! Махнуть бы со скоростью двадцати пяти… А, хозяин?
— Ну да! Чтобы свалиться в первую попавшуюся яму, наскочить на камень или на какой-нибудь пень? Двенадцать километров в час, а может быть, и того меньше! Ты — солдат-велосипедист, а не гонщик.
— Есть, хозяин! Кстати, куда это мы направляемся таким аллюром?
— На Я кобсдальскую дорогу, что тянется с севера на юг. Каких-нибудь двадцать минут — и мы будем там.
Через пятнадцать минут оба друга выехали на широкую, проложенную бесчисленным количеством воловьих упряжек дорогу. Колеи здесь были очень глубоки, но зато дорожки, утоптанные быками, превосходны.
Сияющий Фанфан болтал, как сорока, и называл себя самым счастливым велосипедистом обоих полушарий. А Сорви-голова, слушая его болтовню, поднимал время от времени голову и тревожно вглядывался в даль. Однако ничего подозрительного, по крайней мере до сих пор, он не приметил.
Так без каких-либо помех они проехали семь-восемь километров. Но вдруг дорога стала круто понижаться и привела к реке.
— Это Моддер, — спокойно произнес Сорви-голова. — Я знал, что он встретится на нашем пути. Тут есть брод. Перейдем.
И оба, вскинув на плечи велосипеды, смело вошли в воду.
Течение, даже у берегов, было очень быстрое. Приходилось крепко упираться ногами в дно, чтобы не быть унесенными потоком.
Река становилась все глубже, вода дошла им сначала до пояса, потом до груди и, наконец, до шеи.
— Эх, ходули бы! — вздохнул Фанфан, тащивший свой велосипед в отчаянно вытянутых над головой руках.
Их ружья, патроны, одеяла — все вымокло, за исключением сухарей, которые из предосторожности привязали к рулям велосипедов. Но патроны воды не боятся, остальное — просохнет!
К счастью, вода в реке была в этот сезон на самом низком уровне; в противном случае наши друзья столкнулись бы с непреодолимыми трудностями.
Вот наконец и другой берег. Отдышавшись и отряхнув с платья воду, взобрались пешком на прибрежный откос и снова покатили. Не было еще и восьми часов утра, но в Африке солнце в это время стоит летом уже высоко. Начинала донимать жара. Фанфан достал из мешка сухарь и стал жадно грызть.
— Постноватая закусочка, — сказал он, набив полный рот. — Не мешало бы добавить к ней хоть каких-нибудь овощей.
— Позавтракаем в Якобсдале, — коротко ответил Сорви-голова.
— Ты ничего не ешь и все молчишь, хозяин. А между тем обычно ты не дурак покушать, да и за словом в карман не лезешь.
— Опасаюсь неприятных встреч.
— А далеко еще до Якобсдаля?
— Три лье.
— Хо! Всего какой-нибудь часок езды! Дорога хорошая… поднажмем на педали, а?
— Нажмем!
Так они мчались уже добрых тридцать минут.
Внезапно Жан Грандье, ехавший впереди, заметил справа, на расстоянии двух километров, небольшой отряд кавалеристов, человек пять-шесть.
Всадники перевели коней на крупную рысь с явной целью перерезать дорогу велосипедистам.
— Фанфан, можешь припустить до двадцати и даже двадцати пяти километров. Видишь кавалеристов?.. Наверное, уланы.
— Слева, да? Вижу.
— Нет, справа.
— Значит, их два взвода. Да, это уланы. Не дрейфь и пошевеливай ногами! Жарь! Жарь!..
Друзья припали к рулям и понеслись со скоростью курьерского поезда.
Но и уланы послали лошадей в карьер. С пиками наизготовку они бешеным галопом мчались наперерез велосипедистам.
Скачка была недолгая, но захватывающая. Ведь это был не один из тех безобидных матчей на хорошо утрамбованной дороге или гоночной дорожке, опасный разве только для кошельков зрителей или для самолюбия его участников.
Дорога скверная, а местами и совсем непроходимая.
Под густым слоем красной пыли коварно притаились рытвины и камни, которых не увидишь, пока не наскочишь на них. А ставкой в этой отчаянной гонке служат жизни двух молодых людей, а быть может, и спасение целой армии.
— Проскочим! — бормочет Сорви-голова.
Его мускулы готовы лопнуть от напряжения, взгляд прикован к дороге; крепко сжимая руль, он инстинктивно объезжает попадающиеся на пути препятствия.
…Уланы все приближались. Уже доносились их крики. Жану явственно послышались слова, от которых закипела вся его кровь: «Pigsticking! Pigsticking!» — «Подколем свинью!.. Подколем!»
«И не иметь возможности подстрелить этих свирепых зверей!» — вздохнул Сорви-голова.
Фанфан, следивший за левым взводом, радостно крикнул:
— Не порть себе кровь, хозяин!.. Обогнали! Пройдем!
Однако правый взвод приближался с молниеносной быстротой. Дорога, правда, немного улучшилась, но оба велосипедиста начали уже выдыхаться.
Фи-ю-ю-ю!.. Фи-ю-ю-ю!.. — просвистело мимо ушей несколько пуль, и началась пальба.
Это открыл огонь левый, обойденный взвод. Не столько ради того, чтобы подстрелить беглецов, сколько для того, чтобы они испугались, потеряли самообладание, необходимое при быстрой езде, и свалились с велосипедов.
Но испытанному мужеству капитана Сорви-голова и Фанфана чужда такого рода слабость. Они давно привыкли к музыке пуль.
Вот вдали уже показались окруженные деревьями строения, до них всего пол-лье.
Якобсдаль!
Пол-лье! Еще пять минут этого адского хода — и они спасены.
Левый взвод нагонял их с тылу, правый находился всего в ста пятидесяти метрах.
— Ходу, Фанфан, ходу!
— Жарь! Жарь!.. — подхватил парижанин. Англичане взревели от ярости: эти бесстрашные мальчишки пронеслись буквально под самым их носом.
А тут еще пущенные в карьер кони перемахнули по инерции через дорогу и проскакали метров пятьдесят, прежде чем всадникам удалось их остановить. Но кавалеристы не мешкали. Они круто повернули коней и, вернувшись на дорогу, продолжали преследование. Расстояние, отделявшее велосипедистов от Якобсдаля, сокращалось буквально на глазах. К несчастью, дорога в окрестностях этого городка оказалась истоптанной и изрытой стадами. Молокососам пришлось снова замедлить ход.