Страница:
– Только по имени, да и то с недавних пор!
– Так, вот, если вы позволите, я объясню, в чем тут собственно дело.
– Пожалуйста, я только что хотел просить вас об этом!
– Видите ли, здесь встречается на определенных видах тростника в громадном количестве такая разновидность гусениц, которую некоторые племена индейцев пожирают с жадностью.
– Странное угощение!
– Но, сеньор, я слышал, что в вашей стране, во Франции, белые люди едят, не будучи голодны, лягушек и слизней.
– Да, действительно, это правда! ..
– Индейцы умеют посредством вываривания извлекать из этих насекомых превосходный жир, которым пользуются в качестве приправ для своей пищи; жир – чрезвычайно нежный и вкусный. Употребление его в пищу не вредит им и не производит никакого смертоносного действия, несмотря на его малоаппетитное происхождение. Но если им случается проглотить несколько таких bicho de taquera, не удалив предварительно их внутренности, то ими овладевает сильное опьянение, доводящее их до дикого, безудержного бешенства. Подобно тому, как китайцы, накурившись опиума, теряют чувство реальности, и весь мир преображается для них; точно так же и индейцы, наевшись этих червей, переносятся как бы в иной мир. Они обитают в сказочно прекрасном лесу, где охотятся чудеснейшим образом, где деревья сгибаются под тяжестью превосходнейших плодов и роскошнейших цветов, благоухающих опьяняюще-сладким ароматом. Их убогие карбеты превращаются в роскошные дворцы, где они утопают в земных наслаждениях. Теперь вы понимаете, что эти несчастные индейцы с жадностью обжираются этими удивительными насекомыми, которые являются для них своего рода гашишем.
Однако злоупотребление этим опьянением неизбежно влечет за собой самые ужасные последствия, – неумеренное поедание этих червей разрушительно действует на организм индейцев, влияя на него более пагубно, чем алкоголь и более быстро, чем опиум.
Они платят за это опьянение нервным дрожанием ног и рук, трясением головы, притуплением чувств и ослаблением рассудка.
В заключение скажу, что бишо де такера, в сущности, совершенно безвредны, если не пренебрегать необходимой предосторожностью: предварительно оторвать головку и вырвать внутренности. Жир их чрезвычайно вкусен, нежен и очень напоминает собою хорошие сливки. Вот, господа, все, что я знаю и что могу сказать вам о бишо де такера.
– А вы сами когда-нибудь ели этих бишо? – слегка недоверчивым тоном спросил Маркиз.
– Да, сеньор, только один раз в своей жизни и при этом дал себе слово никогда больше не брать их в рот.
– Почему же?
– А потому, что под влиянием этого опьянения я в приступе дикого бешенства чуть было не зарезал своего господина и благодетеля!
– Эх, черт побери! Да это, значит, серьезно! .. Ну, признаюсь, я не особенно любопытен, но дал бы много, чтобы только узнать истинную причину или хотя бы вероятное предположение относительно этого странного явления.
– К сожалению, я не в состоянии дать вам желаемых сведений!
– Жаль! А вы, господин Шарль, смею спросить, знаете хоть какое-нибудь вероятное объяснение этому действию бишо де такера?
– Да, мне кажется, знаю, милый Маркиз!
– Хвала Творцу!
– Ну, так вот, когда сейчас говорили о гастрономических различиях вкусов, сеньор Хозе упомянул об улитках или слизнях! Скажите, кстати, любите вы этих слизней?
– А ла Бургиньонн? Страстно люблю!
– Ну, а умеете их приготовлять?
– Имею лишь самое смутное представление!
– Ну, а знаете, что прежде чем употреблять их в пищу, их подвергают строжайшему посту или, вернее, морят голодом в течение двух недель?
– Да, слышал!
– А для чего это делается?
– Чистосердечно сознаюсь, – не знаю!
– Ну, так я скажу: это просто для того, чтобы дать им время совершенно очиститься от всех растительных веществ, которыми они обычно питаются! Эти вещества, совершенно безвредные и безобидные для животного, могут быть до того опасны для человека, что констатировали не раз серьезное отравление от употребления в пищу недостаточно выдержанных улиток. Как вам, вероятно, известно, эти нередко не желанные гости в наших садах с жадностью поедают листья цикуты, боли-головы, белены, белладонны и тем не менее чувствуют себя совершенно здоровыми, как нельзя лучше. Теперь предположим, что какой-нибудь неосторожный лакомка поест этих улиток, не выдерживая их, а тотчас после сбора, и съест две-три дюжины улиток, наевшихся этих ядовитых веществ. Что бы из этого вышло?
– А вышло бы то, что он отравился бы точно так же, как если бы лично наелся белены, белладонны и аконита!
– Совершенно верно!
– А вы знаете признаки отравления, хотя бы только одной белладонной?
– Должен сказать, Шарль, что мое воспитание было весьма запущено, и я в очень многом весьма мало сведущ…
– Эти симптомы совершенно ужасны: прежде всего, у человека расширяются зрачки, он начинает бредить или галлюцинировать; галлюцинации эти часто бывают веселые, но часто переходят в беспричинное дикое бешенство, невероятную словоохотливость; человек принимается петь, плясать и смеяться. Словом, получается полная картина опьянения: он конвульсивно жестикулирует, дико хохочет, затем впадает в бешенство, переходящее в судороги и корчи, затем наступают галлюцинации полного безумия.
– Какую ужасную картину вы нарисовали в нескольких словах! Мне так и представляется, что я вижу перед собой наших приятелей, исполнявших вчера перед нами у костра свою страшную дикую пляску, свой дьявольский хоровод, от которого нас вчера бросало в дрожь!
– Таковы в общих чертах симптомы отравления у лиц, неосторожно поевших ягод белладонны или же улиток, наевшихся этого ядовитого растения.
– Таким образом, по вашему мнению, бишо де такера, это излюбленное лакомство краснокожих, питаются главным образом растениями, обладающими приблизительно теми же свойствами, как и наша белладонна.
– Без сомнения! Доказательством является то, что те лица, которые не желают испытывать этого ужасного опьянения или одурманивания, просто-напросто удаляют их внутренности и головку, затем едят без малейшего для себя вреда или опасности!
– Прекрасно, господин Шарль, все это превосходно; тем не менее я не понимаю, каким образом наши индейцы, поевши бишо де такера, вдруг превратились сами в канаемэ!
– Но послушайте, не будьте же столь пассивны: вы отлично понимаете, что они охмелели, ими овладело бешенство и дикое безумие. И тогда становится для каждого очевидно, что эти бедняги, у которых воображение было расстроено всевозможными рассказами и ужасами, приписываемыми канаемэ, этими безумцам, которые убивают исключительно из любви к искусству, совершают убийства ради убийства, под влиянием опьянения, вызываемого этим странным насекомым, на самом деле уверились, что они превратились в кровожадных канаемэ! Ядовитое вещество, поглощенное ими, вероятно, в достаточном количестве, превратило преобладающую у них в настоящее время мысль в род mania furiosa, то есть бешенство, которое овладело ими в такой мере, что довело до братоубийства! Вот, я думаю, единственное и вместе с тем и самое логичное объяснение их поступков в данном случае.
– А как вы думаете, настоящие канаемэ тоже прибегают к действию бишо де такера для придания себе необходимого настроения, при совершении своих зверских обрядов и заветов своей секты?
– Ну, уж этого сказать не могу, – засмеялся Шарль, – хотя в этом нет ничего невероятного, и, быть может, нам впоследствии представится случай проверить это!
В этот момент голос шкипера прервал этот интересный разговор. Воды, по которым с такими усилиями медленно двигался вперед бателлао, становились все более и более беловатыми и теперь резко выделялись на фоне черных, прозрачных вод, видневшихся вдали.
– Рио-Бранко, сеньоры! – сказал мулат, и все невольно обратили свое внимание на расстилавшуюся впереди реку, совершенно не похожую на ту, на которой они сейчас находились.
ГЛАВА IV
Бешеное опьянение у мнимых канаемэ совершенно прошло, оставив по себе только некоторую туманность в мыслях, шум в ушах и расслабление во всех конечностях. Несмотря на это, провинившиеся работали так, что исполняли не только свою работу, но и работу своих убитых товарищей, которых они искрошили после неудавшегося нападения на бателлао.
Счастье еще, что им тогда, когда они находились под влиянием опьянения, не пришла мысль перерезать друг друга. Эта ужасная фантазия могла бы иметь самые страшные последствия для всех, и самым меньшим было бы, конечно, то, что их судно могло застрять у берегов негостеприимного Рио-Негро.
Когда припадок безумия прошел, индейцы стали снова, как всегда, мрачными и безмолвными существами, работающими без увлечения, без охоты и без старания, но и без устали. О канаемэ даже и не вспоминали, и голенные кости так и остались валяться на берегу у костра, не успев превратиться в легендарные дудки.
Однако это мирное настроение и это спокойствие, купленные столь дорогой ценой, продолжались недолго.
Бателлао, который тянули спереди и подталкивали сзади, должен был вскоре войти в широкое устье Рио-Бранко, как вдруг зоркий глаз шкипера заметил на илистой мели какой-то большой темный предмет, похожий на раненого кита или кашалота. Предупрежденные об этом пассажиры вышли из-под навеса, устроенного на корме, поспешно вооружившись на ходу, и стали вглядываться в необычайный предмет, по-прежнему неподвижный.
Судно медленно приближалось к нему. Маркиз, глаза которого могли соперничать в зоркости с глазами индейцев, утверждал, что этот предмет не что иное, как паровая шлюпка, врезавшаяся носом в мель. Он уверял, что различает трубу, сильно наклоненную к корме.
Когда подошли еще ближе, оказалось, что Маркиз был действительно прав.
Шкипер направил свое судно прямо на шлюпку и, зацепив ее якорем, подтянул к бателлао.
Тогда сеньор Хозе, не теряя ни минуты, в сопровождении Шарля перебирается на шлюпку. Здесь повсюду царит гробовая тишина. На первый взгляд турбина – в полной исправности; кроме того, и все остальное здесь как будто на своем месте: нигде не заметно ни малейших признаков грабежа или борьбы.
Даже цинковая кровля, через которую пропущена труба, в полном порядке, только один из шестов, поддерживающих ее, несколько погнут.
После этого беглого осмотра, который им ничего решительно не говорит о причине крушения, они намереваются продолжать свои расследования. Вдруг до их слуха доносятся приглушенные стоны, которые, как им кажется, исходят из маленькой рубки на корме шлюпки.
Они осторожно направляются туда и видят на промокших тюках холста двух человек, крепко связанных и положенных друг на друга.
Перерезать веревки и вытащить их из тесной коморки, где они задыхались, вынести их на воздух, – все это дело нескольких минут для Шарля и сеньора Хозе.
К величайшему своему изумлению, они узнают в несчастных двух белолицых.
Эти люди, казалось, дошли до крайних пределов истощения. Конечности их, затекшие от веревок, не в состоянии двигаться; глаза помутнели и смотрят тупо и неподвижно в одну точку; губы пересохли, посинели и едва могут шевелиться, а голос почти совершенно угас, так что с трудом выговоренное ими слово «спасибо» едва можно расслышать.
По состраданию, которое отражается на лицах при шедших и бережному обхождению с ними, потерпевшие угадывают в них своих спасителей.
Нечто похожее на вздох вырывается у них из груди – это слово «пить! »
Шарль бегом бежит на бателлао, хватает чашку, полную воды, вливает в нее порядочную дозу тафии и возвращается на шлюпку.
Со всевозможной осторожностью ему удается влить по несколько глотков этой живительной влаги каждому из двух незнакомцев.
Мало-помалу это питье начинает производить желанное действие; оно одновременно и оживляет, восстанавливая силы, и утоляет мучительную жажду. Спустя немного времени незнакомцы снова тянутся за питьем и теперь уже сами жадно пьют из большой чашки.
По мере того как они пьют, лица их оживают. Слабый румянец появляется на щеках, глаза проясняются, голос, хотя и дрожит, но все же становится более уверенным.
Они снова принимаются благодарить своих спасителей слабым, страдальческим голосом. Вдруг Шарля осеняет догадка:
– Да ведь они умирают от голода! Питье утолило их жажду, но не прекратило мучений от голода! Вот причина их чрезвычайной слабости!
– Да, вы правы, сеньор: эти люди истощены голодом! – соглашается шкипер.
– Но они не в состоянии прожевать что-нибудь, они так слабы. Им нужно дать какую-нибудь жидкую пищу!
– Предоставьте это мне, если вы ничего не имеете против! Я сейчас приготовлю им прекраснейшее шибэ, которое они сумеют проглотить без труда и которое восстановит их силы не хуже самого лучшего супа из черепахи!
Это шибэ – незатейливое блюдо, не требующее никаких кулинарных познаний.
В небольшую латку всыпают горсть куака (грубой муки из маниока), вливают немного воды и размешивают это все пальцем так, чтобы образовалась кашица, которую снова разбавляют водой.
Эта безвкусная похлебка, не имеющая ни запаха, ни цвета или, вернее, напоминающая по цвету грязные смоченные опилки, отличается чрезвычайной легкостью, удобоваримостью и питательностью.
Ничего лучшего в данном случае нельзя было придумать для больных, которые принялись с жадностью уничтожать эту пищу.
Шарль, зная по опыту, что обременять желудок людей, страдающих от истощения, чрезвычайно вредно, предлагает им воздержаться и подождать, пока они успеют приготовить им что-нибудь более вкусное и более подкрепляющее. Тем временем индейцы, которым теперь нечего было делать, так как работать ганчо и форкильей теперь не приходилось, сначала бессмысленно смотрели на происходившее, затем растянулись на палубе, на самом припеке, и заснули, как пригретые солнцем животные.
Шарль, с помощью своих друзей и сеньора Хозе, перенес обоих незнакомцев со шлюпки под навес на корме бателлао, снял с них промокшую одежду, одел во все свежее и сухое. Маркиз тем временем приготовил для больных прекраснейшее кушанье, каким иногда балуют себя моряки: на бутылку хорошего бордосского вина кладут несколько кусков сахара и крошат в него довольно крупными кусками сухари, которым дают несколько размокнуть в вине.
– Не правда ли, господин шкипер, это не хуже вашего шибэ?
– Не стану с вами спорить, господин Маркиз, – только нужные для этого кушанья продукты здесь не всегда бывает легко достать. А то, право, может явиться желание захворать, – добавил мулат, с видом человека, знающего цену и вкус французского нектара.
Благодаря этому сердечному и разумному уходу оба незнакомца стали быстро поправляться.
Теперь они уже в состоянии сидеть и могут без особого усилия произнести несколько слов благодарности этим добрым людям, спасшим им жизнь. Затем снадобье Маркиза начинает действовать с изумительной быстротой. Растянувшись удобно в гамаке, они тотчас же засыпают крепким, здоровым сном.
Через три часа они проснулись от ощущения голода.
– С добрым здоровьем! – весело приветствует их Маркиз, который успел приготовить из припасов, найденных на судне, самый изысканный, праздничный обед.
– Господа, пожалуйте к столу! Мосье Шарль! Винкельман! Сеньор Хозе! Прошу оказать честь! Не дайте остыть всем этим прекрасным вещам.
Занятые подробным осмотром паровой шлюпки, трое мужчин спешат на зов, и невольный крик радостного удивления вырывается у них при виде гостей, хотя еще и не совсем окрепших, но все же держащихся уже на ногах и способных оценить по достоинству приготовленный в их честь обед.
Оба гостя – еще совсем молодые люди, с тонкими и правильными чертами лица, симпатичные, несколько смуглые, как обычно бывают португальцы, черноволосые, с большими выразительными и честными глазами. Старший из двух был человек лет тридцати, самое большее, младшему же едва ли было двадцать пять лет.
Повесть их была не сложна, но драматична.
Один из них, более молодой, был сыном именитого коммерсанта в Манаосе и владельцем паровой шлюпки. Намереваясь попасть в верховья Рио-Бранко и убедиться в пригодности этой местности для скотоводства, он отправился туда месяца два тому назад со своим приятелем, четырьмя неграми и шестью индейцами-матросами.
После удачного исследования местности он возвращался веселый и довольный в Манаос, считая мысленно будущие прибыли и доходы, мечтая о быстром и легком обогащении. Вдруг, при входе в Рио-Негро, его шлюпка под обоюдным напором своей турбины и течения врезалась со всего маха в илистую мель.
Были пущены в ход все средства, чтобы сняться с мели, но все напрасно. Так как дожидаться здесь поднятия уровня воды было невозможно, то решили, что на другой же день механик отправится в монтарии, то есть маленькой бортовой шлюпке, с четырьмя гребцами просить помощи в деревне Мура, к счастью, находившейся недалеко отсюда.
Ночью негры и индейцы сговорились, накинулись на своего судовладельца и механика, мирно спавших в ожидании утра, и связали их. Награбив провианта и разных припасов, показавшихся им заманчивыми, нагрузили все это на две небольших шлюпки, обычно буксируемые за кормой судов, плавающих по этим рекам, и бежали кто куда, покинув несчастных бразильцев на произвол судьбы или, вернее, на мучительную голодную смерть.
С того времени прошли два дня и две ночи, когда, наконец, несчастные были спасены случайным прибытием бателлао.
По мнению Шарля и его товарищей, а также и двух жертв этой гнусной проделки, паровая шлюпка села на мель не случайно; крушение это было заранее задумано коварным экипажем.
Эти люди, с которыми во все время пути обходились как нельзя лучше и которым не на что было пожаловаться, не могли дождаться выдачи заработанной платы и обещанного им вознаграждения, которые они должны были получить самое позднее через два дня.
Не принимая ничего во внимание, позабыв про опасности и труды, которые они дружно делили с хозяином в течение двух месяцев, они без всякой уважительной причины, кроме своей нелепой жадности и грабительских инстинктов, побуждаемые своей врожденной склонностью к дезертирству, раскрали все, что им казалось заманчивым.
Это опять все та же старая история взаимоотношений цветных людей и белых, то же вечное нарушение данного слова и обязательств, являющееся отличительной чертой всего местного населения.
Когда оба бразильца, наконец, совершенно оправились и почувствовали себя снова сильными и бодрыми, то прежде всего стали обсуждать со своими новыми друзьями вопрос о снятии с мели паровой шлюпки.
Решено было тотчас же приняться за дело. Шарль, которому не раз приходилось сниматься с мели во время своих многочисленных плаваний по рекам спорной территории, был избран распорядителем этого трудного предприятия.
Прежде всего он счел нужным развести пары, что было не трудно, так как запасов топлива на судне было еще много. Кроме того, везде по берегу было много леса.
Но так как берег все же был не достаточно близко, чтобы пришвартовать корму паровой шлюпки к одному из стволов на берегу, то Шарль послал своего шкипера на спасательной лодке занести якорь, прикрепленный к надежному канату из пиассабы, немного подальше вниз по течению.
Когда это было сделано, молодой человек велел дать машине задний ход.
Винт завертелся, корпус паровой шлюпки сильно содрогается, и кажется, будто она скользит по илистой мели, которая служила ей ложем. Но нет, это только кажется.
– Вы достигли максимума давления? Не правда ли? – спрашивает Шарль механика.
– Да, а между тем мы не двигаемся с места!
– О, это только проба! Мы сейчас сделаем что-нибудь другое, остановите ход на время!
Машина разом перестала работать. Взяв второй канат, не столь толстый, но, пожалуй, не менее крепкий, Шарль прикрепляет и его к корме паровой шлюпки, а свободный конец перебрасывает на бателлао людям своего экипажа, столпившимся у правого борта.
– Пусть все люди возьмутся за этот канат, – приказывает Шарль своему рулевому, – и пусть каждый тянет изо всей силы, как только я скомандую: «Тяни! » Поняли?
– Да, сеньор, поняли!
– Дать каждому из людей по чашке тафии! Ну, готовы?
– Готовы!
Снова раздается команда: «Машина, задний ход! »… затем: «Трави канат! »… и, наконец, – «Полный ход! »…
Под влиянием общих усилий шлюпка, которую сильно гонит назад машина и тянут назад люди, начинает покачиваться, затем подается медленно-медленно, все еще опираясь на плотный слой ила.
– Смелей, ребята! Наляг дружнее! А там каждый будет пить сколько у него хватит сил! – крикнул Шарль своим людям, подбодряя их.
Возбужденные выпитой тафией и обещанием господина индейцы тянут изо всех сил; винт бешено работает, заставляя весь корпус судна дрожать, как в лихорадке. Паровая шлюпка скользит опять немного назад по илу, – и вдруг происходит страшное сотрясение, от которого Шарль падает, как подкошенный. Механик упал тоже; все люди на бателлао тоже повалились грудой один на одного, причем и сам бателлао поплыл вниз по течению.
– Канат порвался, должно быть, или якорь отлетел! – сказал Шарль, подымаясь на ноги.
– Ни то ни другое, сеньор! – восклицает радостно механик, остановив ход машины. – Мы всплыли!
– Браво! Ну, а теперь, господа, мы можем сказать, что все устраивается к лучшему в сем лучшем из миров, и нам остается только должным образом отпраздновать это счастливое событие!
Это предложение не пришлось повторять: все принялись праздновать каждый по-своему, но все с одинаковым воодушевлением.
После того как этот столь серьезный и поначалу казавшийся столь трудно разрешимым вопрос был благополучно улажен, оставался еще другой, не менее важный и серьезный, который предстояло еще решить.
Что было делать двум бразильцам, из которых теперь состоял весь экипаж их паровой шлюпки? Должны ли они попытаться своими собственными силами спуститься по Рио-Негро до Манаоса или просто добраться только до деревни Мура, где им, быть может, удастся найти несколько человек, которые согласятся отправиться с ними в Манаос?
Однако, об этом нечего было и думать: пуститься в опасное плавание при столь быстром течении по реке, загроможденной мелкими островками, мелями, плавучими стволами деревьев и плавучими травами, которые приходится поминутно устранять с дороги длинными шестами, было бы опасно вдвойне.
Уступить бразильцам часть своих людей, то есть дробить экипаж, и без того уже ослабленный, Шарль также не мог. Отдать хотя бы трех-четырех человек – значило лишить себя возможности продолжать путь. Однако молодой бразилец разрешил этот вопрос самым неожиданным для всех и самым простым способом.
– Неужели, господа, вы уже хотите покинуть нас? – сказал он улыбаясь Шарлю и его спутникам. – Что касается меня, то я чувствую себя так хорошо в вашем приятном обществе, что мне слишком трудно расстаться с вами.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Шарль, – не совсем вас понимаю.
– Я хочу сказать этим, что мое намерение не возвращаться ни в Манаос, ни даже в Мура! Что вы на это скажете, Бенто? – обратился он к молодому механику.
– Как вам угодно, сеньор Рафаэло!
– Я решил вернуться с вами, господа, назад в Боа-Виста!
– Но подумали ли вы об этом серьезно? .. – возразил Шарль. – Это будет почти невозможно, мне кажется!
– Напротив, это весьма возможно и даже весьма просто. Ваш бателлао мы возьмем на буксир, на тот самый превосходный канат из пиассабы, который уже доказал нам свою прочность. Ваши люди станут собирать топливо, и машина будет делать свое дело. Мой друг Бенто, как искусный механик, станет управлять ею, ваш шкипер возьмется быть штурвальным. Индейцы будут управлять вашим бателлао, и мы быстро подымемся вверх по Рио-Бранко, в пять-шесть дней, вместо двадцати, которые потребовались бы нам для этого путешествия! Прибыв в Боа-Виста, я подберу себе надежный экипаж, и мы с вами расстанемся, – увы, – к великому моему сожалению, чтобы направиться, куда кому надо. Мы с Бенто вернемся в Манаос, а вы углубитесь в неведомые дебри! Таков, мой милый спаситель, проект вечно вам признательного Рафаэло Магальенса, который надеется, что вы его поддержите в данном случае. Не правда ли, мы можем сказать, что это решено?
– Вы прелестный товарищ и, право, если меня что-либо удерживает от желания согласиться на ваше предложение, так это боязнь злоупотребить вашей добротой.
– Этим вы сделаете мне большое одолжение, могу вас в том уверить! Или вы не хотите вторично сделать мне одолжение?
– Дело не в одолжении, – возразил Шарль, – но я отлично понимаю, что вы теперь всего в нескольких часах пути от Мура, где без труда можете подыскать новый экипаж. Ведь вы почти на полпути к дому!
– Но раз я вам говорю, что предпочитаю возвратиться в Боа-Виста… Неужели вы серьезно отказываетесь?
– Так, вот, если вы позволите, я объясню, в чем тут собственно дело.
– Пожалуйста, я только что хотел просить вас об этом!
– Видите ли, здесь встречается на определенных видах тростника в громадном количестве такая разновидность гусениц, которую некоторые племена индейцев пожирают с жадностью.
– Странное угощение!
– Но, сеньор, я слышал, что в вашей стране, во Франции, белые люди едят, не будучи голодны, лягушек и слизней.
– Да, действительно, это правда! ..
– Индейцы умеют посредством вываривания извлекать из этих насекомых превосходный жир, которым пользуются в качестве приправ для своей пищи; жир – чрезвычайно нежный и вкусный. Употребление его в пищу не вредит им и не производит никакого смертоносного действия, несмотря на его малоаппетитное происхождение. Но если им случается проглотить несколько таких bicho de taquera, не удалив предварительно их внутренности, то ими овладевает сильное опьянение, доводящее их до дикого, безудержного бешенства. Подобно тому, как китайцы, накурившись опиума, теряют чувство реальности, и весь мир преображается для них; точно так же и индейцы, наевшись этих червей, переносятся как бы в иной мир. Они обитают в сказочно прекрасном лесу, где охотятся чудеснейшим образом, где деревья сгибаются под тяжестью превосходнейших плодов и роскошнейших цветов, благоухающих опьяняюще-сладким ароматом. Их убогие карбеты превращаются в роскошные дворцы, где они утопают в земных наслаждениях. Теперь вы понимаете, что эти несчастные индейцы с жадностью обжираются этими удивительными насекомыми, которые являются для них своего рода гашишем.
Однако злоупотребление этим опьянением неизбежно влечет за собой самые ужасные последствия, – неумеренное поедание этих червей разрушительно действует на организм индейцев, влияя на него более пагубно, чем алкоголь и более быстро, чем опиум.
Они платят за это опьянение нервным дрожанием ног и рук, трясением головы, притуплением чувств и ослаблением рассудка.
В заключение скажу, что бишо де такера, в сущности, совершенно безвредны, если не пренебрегать необходимой предосторожностью: предварительно оторвать головку и вырвать внутренности. Жир их чрезвычайно вкусен, нежен и очень напоминает собою хорошие сливки. Вот, господа, все, что я знаю и что могу сказать вам о бишо де такера.
– А вы сами когда-нибудь ели этих бишо? – слегка недоверчивым тоном спросил Маркиз.
– Да, сеньор, только один раз в своей жизни и при этом дал себе слово никогда больше не брать их в рот.
– Почему же?
– А потому, что под влиянием этого опьянения я в приступе дикого бешенства чуть было не зарезал своего господина и благодетеля!
– Эх, черт побери! Да это, значит, серьезно! .. Ну, признаюсь, я не особенно любопытен, но дал бы много, чтобы только узнать истинную причину или хотя бы вероятное предположение относительно этого странного явления.
– К сожалению, я не в состоянии дать вам желаемых сведений!
– Жаль! А вы, господин Шарль, смею спросить, знаете хоть какое-нибудь вероятное объяснение этому действию бишо де такера?
– Да, мне кажется, знаю, милый Маркиз!
– Хвала Творцу!
– Ну, так вот, когда сейчас говорили о гастрономических различиях вкусов, сеньор Хозе упомянул об улитках или слизнях! Скажите, кстати, любите вы этих слизней?
– А ла Бургиньонн? Страстно люблю!
– Ну, а умеете их приготовлять?
– Имею лишь самое смутное представление!
– Ну, а знаете, что прежде чем употреблять их в пищу, их подвергают строжайшему посту или, вернее, морят голодом в течение двух недель?
– Да, слышал!
– А для чего это делается?
– Чистосердечно сознаюсь, – не знаю!
– Ну, так я скажу: это просто для того, чтобы дать им время совершенно очиститься от всех растительных веществ, которыми они обычно питаются! Эти вещества, совершенно безвредные и безобидные для животного, могут быть до того опасны для человека, что констатировали не раз серьезное отравление от употребления в пищу недостаточно выдержанных улиток. Как вам, вероятно, известно, эти нередко не желанные гости в наших садах с жадностью поедают листья цикуты, боли-головы, белены, белладонны и тем не менее чувствуют себя совершенно здоровыми, как нельзя лучше. Теперь предположим, что какой-нибудь неосторожный лакомка поест этих улиток, не выдерживая их, а тотчас после сбора, и съест две-три дюжины улиток, наевшихся этих ядовитых веществ. Что бы из этого вышло?
– А вышло бы то, что он отравился бы точно так же, как если бы лично наелся белены, белладонны и аконита!
– Совершенно верно!
– А вы знаете признаки отравления, хотя бы только одной белладонной?
– Должен сказать, Шарль, что мое воспитание было весьма запущено, и я в очень многом весьма мало сведущ…
– Эти симптомы совершенно ужасны: прежде всего, у человека расширяются зрачки, он начинает бредить или галлюцинировать; галлюцинации эти часто бывают веселые, но часто переходят в беспричинное дикое бешенство, невероятную словоохотливость; человек принимается петь, плясать и смеяться. Словом, получается полная картина опьянения: он конвульсивно жестикулирует, дико хохочет, затем впадает в бешенство, переходящее в судороги и корчи, затем наступают галлюцинации полного безумия.
– Какую ужасную картину вы нарисовали в нескольких словах! Мне так и представляется, что я вижу перед собой наших приятелей, исполнявших вчера перед нами у костра свою страшную дикую пляску, свой дьявольский хоровод, от которого нас вчера бросало в дрожь!
– Таковы в общих чертах симптомы отравления у лиц, неосторожно поевших ягод белладонны или же улиток, наевшихся этого ядовитого растения.
– Таким образом, по вашему мнению, бишо де такера, это излюбленное лакомство краснокожих, питаются главным образом растениями, обладающими приблизительно теми же свойствами, как и наша белладонна.
– Без сомнения! Доказательством является то, что те лица, которые не желают испытывать этого ужасного опьянения или одурманивания, просто-напросто удаляют их внутренности и головку, затем едят без малейшего для себя вреда или опасности!
– Прекрасно, господин Шарль, все это превосходно; тем не менее я не понимаю, каким образом наши индейцы, поевши бишо де такера, вдруг превратились сами в канаемэ!
– Но послушайте, не будьте же столь пассивны: вы отлично понимаете, что они охмелели, ими овладело бешенство и дикое безумие. И тогда становится для каждого очевидно, что эти бедняги, у которых воображение было расстроено всевозможными рассказами и ужасами, приписываемыми канаемэ, этими безумцам, которые убивают исключительно из любви к искусству, совершают убийства ради убийства, под влиянием опьянения, вызываемого этим странным насекомым, на самом деле уверились, что они превратились в кровожадных канаемэ! Ядовитое вещество, поглощенное ими, вероятно, в достаточном количестве, превратило преобладающую у них в настоящее время мысль в род mania furiosa, то есть бешенство, которое овладело ими в такой мере, что довело до братоубийства! Вот, я думаю, единственное и вместе с тем и самое логичное объяснение их поступков в данном случае.
– А как вы думаете, настоящие канаемэ тоже прибегают к действию бишо де такера для придания себе необходимого настроения, при совершении своих зверских обрядов и заветов своей секты?
– Ну, уж этого сказать не могу, – засмеялся Шарль, – хотя в этом нет ничего невероятного, и, быть может, нам впоследствии представится случай проверить это!
В этот момент голос шкипера прервал этот интересный разговор. Воды, по которым с такими усилиями медленно двигался вперед бателлао, становились все более и более беловатыми и теперь резко выделялись на фоне черных, прозрачных вод, видневшихся вдали.
– Рио-Бранко, сеньоры! – сказал мулат, и все невольно обратили свое внимание на расстилавшуюся впереди реку, совершенно не похожую на ту, на которой они сейчас находились.
ГЛАВА IV
Непредвиденная встреча. – Потерпевшая крушение паровая шлюпка. – Двое умирающих. – Шибэ. – Лекарство Маркиза. – Спасены! – Драма на Рио-Негро. – Бегство и покушение на убийство. – Добровольное крушение. – Спасение шлюпки. – Машина, задний ход! – Все благополучно. – Бенто и Рафаэле. – Их повесть. – На буксире. – Старая индианка и больной ребенок. – Просят помощи. – Таинственный разговор. – Амулет маскунан. – Подозрения сеньора Хозе.
Бешеное опьянение у мнимых канаемэ совершенно прошло, оставив по себе только некоторую туманность в мыслях, шум в ушах и расслабление во всех конечностях. Несмотря на это, провинившиеся работали так, что исполняли не только свою работу, но и работу своих убитых товарищей, которых они искрошили после неудавшегося нападения на бателлао.
Счастье еще, что им тогда, когда они находились под влиянием опьянения, не пришла мысль перерезать друг друга. Эта ужасная фантазия могла бы иметь самые страшные последствия для всех, и самым меньшим было бы, конечно, то, что их судно могло застрять у берегов негостеприимного Рио-Негро.
Когда припадок безумия прошел, индейцы стали снова, как всегда, мрачными и безмолвными существами, работающими без увлечения, без охоты и без старания, но и без устали. О канаемэ даже и не вспоминали, и голенные кости так и остались валяться на берегу у костра, не успев превратиться в легендарные дудки.
Однако это мирное настроение и это спокойствие, купленные столь дорогой ценой, продолжались недолго.
Бателлао, который тянули спереди и подталкивали сзади, должен был вскоре войти в широкое устье Рио-Бранко, как вдруг зоркий глаз шкипера заметил на илистой мели какой-то большой темный предмет, похожий на раненого кита или кашалота. Предупрежденные об этом пассажиры вышли из-под навеса, устроенного на корме, поспешно вооружившись на ходу, и стали вглядываться в необычайный предмет, по-прежнему неподвижный.
Судно медленно приближалось к нему. Маркиз, глаза которого могли соперничать в зоркости с глазами индейцев, утверждал, что этот предмет не что иное, как паровая шлюпка, врезавшаяся носом в мель. Он уверял, что различает трубу, сильно наклоненную к корме.
Когда подошли еще ближе, оказалось, что Маркиз был действительно прав.
Шкипер направил свое судно прямо на шлюпку и, зацепив ее якорем, подтянул к бателлао.
Тогда сеньор Хозе, не теряя ни минуты, в сопровождении Шарля перебирается на шлюпку. Здесь повсюду царит гробовая тишина. На первый взгляд турбина – в полной исправности; кроме того, и все остальное здесь как будто на своем месте: нигде не заметно ни малейших признаков грабежа или борьбы.
Даже цинковая кровля, через которую пропущена труба, в полном порядке, только один из шестов, поддерживающих ее, несколько погнут.
После этого беглого осмотра, который им ничего решительно не говорит о причине крушения, они намереваются продолжать свои расследования. Вдруг до их слуха доносятся приглушенные стоны, которые, как им кажется, исходят из маленькой рубки на корме шлюпки.
Они осторожно направляются туда и видят на промокших тюках холста двух человек, крепко связанных и положенных друг на друга.
Перерезать веревки и вытащить их из тесной коморки, где они задыхались, вынести их на воздух, – все это дело нескольких минут для Шарля и сеньора Хозе.
К величайшему своему изумлению, они узнают в несчастных двух белолицых.
Эти люди, казалось, дошли до крайних пределов истощения. Конечности их, затекшие от веревок, не в состоянии двигаться; глаза помутнели и смотрят тупо и неподвижно в одну точку; губы пересохли, посинели и едва могут шевелиться, а голос почти совершенно угас, так что с трудом выговоренное ими слово «спасибо» едва можно расслышать.
По состраданию, которое отражается на лицах при шедших и бережному обхождению с ними, потерпевшие угадывают в них своих спасителей.
Нечто похожее на вздох вырывается у них из груди – это слово «пить! »
Шарль бегом бежит на бателлао, хватает чашку, полную воды, вливает в нее порядочную дозу тафии и возвращается на шлюпку.
Со всевозможной осторожностью ему удается влить по несколько глотков этой живительной влаги каждому из двух незнакомцев.
Мало-помалу это питье начинает производить желанное действие; оно одновременно и оживляет, восстанавливая силы, и утоляет мучительную жажду. Спустя немного времени незнакомцы снова тянутся за питьем и теперь уже сами жадно пьют из большой чашки.
По мере того как они пьют, лица их оживают. Слабый румянец появляется на щеках, глаза проясняются, голос, хотя и дрожит, но все же становится более уверенным.
Они снова принимаются благодарить своих спасителей слабым, страдальческим голосом. Вдруг Шарля осеняет догадка:
– Да ведь они умирают от голода! Питье утолило их жажду, но не прекратило мучений от голода! Вот причина их чрезвычайной слабости!
– Да, вы правы, сеньор: эти люди истощены голодом! – соглашается шкипер.
– Но они не в состоянии прожевать что-нибудь, они так слабы. Им нужно дать какую-нибудь жидкую пищу!
– Предоставьте это мне, если вы ничего не имеете против! Я сейчас приготовлю им прекраснейшее шибэ, которое они сумеют проглотить без труда и которое восстановит их силы не хуже самого лучшего супа из черепахи!
Это шибэ – незатейливое блюдо, не требующее никаких кулинарных познаний.
В небольшую латку всыпают горсть куака (грубой муки из маниока), вливают немного воды и размешивают это все пальцем так, чтобы образовалась кашица, которую снова разбавляют водой.
Эта безвкусная похлебка, не имеющая ни запаха, ни цвета или, вернее, напоминающая по цвету грязные смоченные опилки, отличается чрезвычайной легкостью, удобоваримостью и питательностью.
Ничего лучшего в данном случае нельзя было придумать для больных, которые принялись с жадностью уничтожать эту пищу.
Шарль, зная по опыту, что обременять желудок людей, страдающих от истощения, чрезвычайно вредно, предлагает им воздержаться и подождать, пока они успеют приготовить им что-нибудь более вкусное и более подкрепляющее. Тем временем индейцы, которым теперь нечего было делать, так как работать ганчо и форкильей теперь не приходилось, сначала бессмысленно смотрели на происходившее, затем растянулись на палубе, на самом припеке, и заснули, как пригретые солнцем животные.
Шарль, с помощью своих друзей и сеньора Хозе, перенес обоих незнакомцев со шлюпки под навес на корме бателлао, снял с них промокшую одежду, одел во все свежее и сухое. Маркиз тем временем приготовил для больных прекраснейшее кушанье, каким иногда балуют себя моряки: на бутылку хорошего бордосского вина кладут несколько кусков сахара и крошат в него довольно крупными кусками сухари, которым дают несколько размокнуть в вине.
– Не правда ли, господин шкипер, это не хуже вашего шибэ?
– Не стану с вами спорить, господин Маркиз, – только нужные для этого кушанья продукты здесь не всегда бывает легко достать. А то, право, может явиться желание захворать, – добавил мулат, с видом человека, знающего цену и вкус французского нектара.
Благодаря этому сердечному и разумному уходу оба незнакомца стали быстро поправляться.
Теперь они уже в состоянии сидеть и могут без особого усилия произнести несколько слов благодарности этим добрым людям, спасшим им жизнь. Затем снадобье Маркиза начинает действовать с изумительной быстротой. Растянувшись удобно в гамаке, они тотчас же засыпают крепким, здоровым сном.
Через три часа они проснулись от ощущения голода.
– С добрым здоровьем! – весело приветствует их Маркиз, который успел приготовить из припасов, найденных на судне, самый изысканный, праздничный обед.
– Господа, пожалуйте к столу! Мосье Шарль! Винкельман! Сеньор Хозе! Прошу оказать честь! Не дайте остыть всем этим прекрасным вещам.
Занятые подробным осмотром паровой шлюпки, трое мужчин спешат на зов, и невольный крик радостного удивления вырывается у них при виде гостей, хотя еще и не совсем окрепших, но все же держащихся уже на ногах и способных оценить по достоинству приготовленный в их честь обед.
Оба гостя – еще совсем молодые люди, с тонкими и правильными чертами лица, симпатичные, несколько смуглые, как обычно бывают португальцы, черноволосые, с большими выразительными и честными глазами. Старший из двух был человек лет тридцати, самое большее, младшему же едва ли было двадцать пять лет.
Повесть их была не сложна, но драматична.
Один из них, более молодой, был сыном именитого коммерсанта в Манаосе и владельцем паровой шлюпки. Намереваясь попасть в верховья Рио-Бранко и убедиться в пригодности этой местности для скотоводства, он отправился туда месяца два тому назад со своим приятелем, четырьмя неграми и шестью индейцами-матросами.
После удачного исследования местности он возвращался веселый и довольный в Манаос, считая мысленно будущие прибыли и доходы, мечтая о быстром и легком обогащении. Вдруг, при входе в Рио-Негро, его шлюпка под обоюдным напором своей турбины и течения врезалась со всего маха в илистую мель.
Были пущены в ход все средства, чтобы сняться с мели, но все напрасно. Так как дожидаться здесь поднятия уровня воды было невозможно, то решили, что на другой же день механик отправится в монтарии, то есть маленькой бортовой шлюпке, с четырьмя гребцами просить помощи в деревне Мура, к счастью, находившейся недалеко отсюда.
Ночью негры и индейцы сговорились, накинулись на своего судовладельца и механика, мирно спавших в ожидании утра, и связали их. Награбив провианта и разных припасов, показавшихся им заманчивыми, нагрузили все это на две небольших шлюпки, обычно буксируемые за кормой судов, плавающих по этим рекам, и бежали кто куда, покинув несчастных бразильцев на произвол судьбы или, вернее, на мучительную голодную смерть.
С того времени прошли два дня и две ночи, когда, наконец, несчастные были спасены случайным прибытием бателлао.
По мнению Шарля и его товарищей, а также и двух жертв этой гнусной проделки, паровая шлюпка села на мель не случайно; крушение это было заранее задумано коварным экипажем.
Эти люди, с которыми во все время пути обходились как нельзя лучше и которым не на что было пожаловаться, не могли дождаться выдачи заработанной платы и обещанного им вознаграждения, которые они должны были получить самое позднее через два дня.
Не принимая ничего во внимание, позабыв про опасности и труды, которые они дружно делили с хозяином в течение двух месяцев, они без всякой уважительной причины, кроме своей нелепой жадности и грабительских инстинктов, побуждаемые своей врожденной склонностью к дезертирству, раскрали все, что им казалось заманчивым.
Это опять все та же старая история взаимоотношений цветных людей и белых, то же вечное нарушение данного слова и обязательств, являющееся отличительной чертой всего местного населения.
Когда оба бразильца, наконец, совершенно оправились и почувствовали себя снова сильными и бодрыми, то прежде всего стали обсуждать со своими новыми друзьями вопрос о снятии с мели паровой шлюпки.
Решено было тотчас же приняться за дело. Шарль, которому не раз приходилось сниматься с мели во время своих многочисленных плаваний по рекам спорной территории, был избран распорядителем этого трудного предприятия.
Прежде всего он счел нужным развести пары, что было не трудно, так как запасов топлива на судне было еще много. Кроме того, везде по берегу было много леса.
Но так как берег все же был не достаточно близко, чтобы пришвартовать корму паровой шлюпки к одному из стволов на берегу, то Шарль послал своего шкипера на спасательной лодке занести якорь, прикрепленный к надежному канату из пиассабы, немного подальше вниз по течению.
Когда это было сделано, молодой человек велел дать машине задний ход.
Винт завертелся, корпус паровой шлюпки сильно содрогается, и кажется, будто она скользит по илистой мели, которая служила ей ложем. Но нет, это только кажется.
– Вы достигли максимума давления? Не правда ли? – спрашивает Шарль механика.
– Да, а между тем мы не двигаемся с места!
– О, это только проба! Мы сейчас сделаем что-нибудь другое, остановите ход на время!
Машина разом перестала работать. Взяв второй канат, не столь толстый, но, пожалуй, не менее крепкий, Шарль прикрепляет и его к корме паровой шлюпки, а свободный конец перебрасывает на бателлао людям своего экипажа, столпившимся у правого борта.
– Пусть все люди возьмутся за этот канат, – приказывает Шарль своему рулевому, – и пусть каждый тянет изо всей силы, как только я скомандую: «Тяни! » Поняли?
– Да, сеньор, поняли!
– Дать каждому из людей по чашке тафии! Ну, готовы?
– Готовы!
Снова раздается команда: «Машина, задний ход! »… затем: «Трави канат! »… и, наконец, – «Полный ход! »…
Под влиянием общих усилий шлюпка, которую сильно гонит назад машина и тянут назад люди, начинает покачиваться, затем подается медленно-медленно, все еще опираясь на плотный слой ила.
– Смелей, ребята! Наляг дружнее! А там каждый будет пить сколько у него хватит сил! – крикнул Шарль своим людям, подбодряя их.
Возбужденные выпитой тафией и обещанием господина индейцы тянут изо всех сил; винт бешено работает, заставляя весь корпус судна дрожать, как в лихорадке. Паровая шлюпка скользит опять немного назад по илу, – и вдруг происходит страшное сотрясение, от которого Шарль падает, как подкошенный. Механик упал тоже; все люди на бателлао тоже повалились грудой один на одного, причем и сам бателлао поплыл вниз по течению.
– Канат порвался, должно быть, или якорь отлетел! – сказал Шарль, подымаясь на ноги.
– Ни то ни другое, сеньор! – восклицает радостно механик, остановив ход машины. – Мы всплыли!
– Браво! Ну, а теперь, господа, мы можем сказать, что все устраивается к лучшему в сем лучшем из миров, и нам остается только должным образом отпраздновать это счастливое событие!
Это предложение не пришлось повторять: все принялись праздновать каждый по-своему, но все с одинаковым воодушевлением.
После того как этот столь серьезный и поначалу казавшийся столь трудно разрешимым вопрос был благополучно улажен, оставался еще другой, не менее важный и серьезный, который предстояло еще решить.
Что было делать двум бразильцам, из которых теперь состоял весь экипаж их паровой шлюпки? Должны ли они попытаться своими собственными силами спуститься по Рио-Негро до Манаоса или просто добраться только до деревни Мура, где им, быть может, удастся найти несколько человек, которые согласятся отправиться с ними в Манаос?
Однако, об этом нечего было и думать: пуститься в опасное плавание при столь быстром течении по реке, загроможденной мелкими островками, мелями, плавучими стволами деревьев и плавучими травами, которые приходится поминутно устранять с дороги длинными шестами, было бы опасно вдвойне.
Уступить бразильцам часть своих людей, то есть дробить экипаж, и без того уже ослабленный, Шарль также не мог. Отдать хотя бы трех-четырех человек – значило лишить себя возможности продолжать путь. Однако молодой бразилец разрешил этот вопрос самым неожиданным для всех и самым простым способом.
– Неужели, господа, вы уже хотите покинуть нас? – сказал он улыбаясь Шарлю и его спутникам. – Что касается меня, то я чувствую себя так хорошо в вашем приятном обществе, что мне слишком трудно расстаться с вами.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Шарль, – не совсем вас понимаю.
– Я хочу сказать этим, что мое намерение не возвращаться ни в Манаос, ни даже в Мура! Что вы на это скажете, Бенто? – обратился он к молодому механику.
– Как вам угодно, сеньор Рафаэло!
– Я решил вернуться с вами, господа, назад в Боа-Виста!
– Но подумали ли вы об этом серьезно? .. – возразил Шарль. – Это будет почти невозможно, мне кажется!
– Напротив, это весьма возможно и даже весьма просто. Ваш бателлао мы возьмем на буксир, на тот самый превосходный канат из пиассабы, который уже доказал нам свою прочность. Ваши люди станут собирать топливо, и машина будет делать свое дело. Мой друг Бенто, как искусный механик, станет управлять ею, ваш шкипер возьмется быть штурвальным. Индейцы будут управлять вашим бателлао, и мы быстро подымемся вверх по Рио-Бранко, в пять-шесть дней, вместо двадцати, которые потребовались бы нам для этого путешествия! Прибыв в Боа-Виста, я подберу себе надежный экипаж, и мы с вами расстанемся, – увы, – к великому моему сожалению, чтобы направиться, куда кому надо. Мы с Бенто вернемся в Манаос, а вы углубитесь в неведомые дебри! Таков, мой милый спаситель, проект вечно вам признательного Рафаэло Магальенса, который надеется, что вы его поддержите в данном случае. Не правда ли, мы можем сказать, что это решено?
– Вы прелестный товарищ и, право, если меня что-либо удерживает от желания согласиться на ваше предложение, так это боязнь злоупотребить вашей добротой.
– Этим вы сделаете мне большое одолжение, могу вас в том уверить! Или вы не хотите вторично сделать мне одолжение?
– Дело не в одолжении, – возразил Шарль, – но я отлично понимаю, что вы теперь всего в нескольких часах пути от Мура, где без труда можете подыскать новый экипаж. Ведь вы почти на полпути к дому!
– Но раз я вам говорю, что предпочитаю возвратиться в Боа-Виста… Неужели вы серьезно отказываетесь?