Чадович Николай Трофимович. Первые шаги по Тропе: Злой Котел

   Но все, слава богу, обошлось. Королева продолжала вполне миролюбиво:
   – Ну и что же? Злой Котел населяют народы с весьма причудливыми свойствами.
   – Меня интересует, каким образом тенетники появляются на свет. Дело в том, что они однополы и не могут производить потомство от совместных союзов. Вдобавок их природа не подразумевает некоего особого продолжателя рода, каким для вещунов являешься ты. Абсолютно все тенетники достигли предельного возраста, а надежды на смену нет. Боюсь, что жизнь этого народа может прекратиться.
   – Беспокоиться по этому поводу не стоит, – без долгих раздумий ответила королева. – Жизнь сама по себе столь же прихотлива, как вьющийся плющ. Каких только зигзагов не выписывает он, стремясь к теплу и свету. А разруби его на части – и каждый обрубок вскоре даст новые побеги. Что-то похожее происходит и с тенетниками. Прежде они были теми, в кого превратятся впоследствии.
   Королева умолкла, по-видимому, считая свой ответ вполне исчерпывающим. Мне же оставалось только хлопать глазами. «Прежде они были теми, в кого превратятся впоследствии». Белиберда какая-то… Но ведь переспрашивать нельзя!
   Выходит, что владычица вещунов кругом права. Ответ я получил, а вот как им воспользоваться – не знаю.
   Заранее предчувствуя полное фиаско, я задал следующий вопрос, а дабы не выдать своих истинных чувств, оживил в памяти кое-какие картинки из своего недавнего прошлого.
   – По соседству с тенетниками проживает другой народ, заслуживший не вполне благозвучное название «вредоносцы». Их жизнь сокрыта от посторонних глаз, но достоверно известно, что во всех своих начинаниях вредоносцы следуют советам некоего чужака, именуемого Поводырем. Сущность этих советов неизвестна мне, но есть надежда обратить их во благо не только самим вредоносцам, но и другим народам, страдающим от такого соседства. Как мне отыскать этого Поводыря?
   – Вредоносцы… Поводыри… Кого только нет в нашем забытом богами мирке… Злобные существа, вызванные твоими воспоминаниями, это вредоносцы?
   – Нет, – душу мою вновь обдало холодом. – Это их прислужники, однажды едва не растерзавшие меня.
   – Надо же! Знать, велик был страх, если ты до сих пор вспоминаешь его (и опять нельзя было понять, говорит ли она всерьез или потешается над моими неуклюжими попытками скрыть свои мысли), – что касается твоего вопроса, могу сказать: в Поводырях нуждаются слепцы. А слепцом можно назвать народ, в котором утрачена связь поколений. Поводыри берут на себя труд соединить чужое прошлое и чужое будущее единой нитью собственной памяти. Это благое дело. Ты спрашиваешь, как найти Поводыря вредоносцев. Возьми пример с воды. Вода всегда ищет другую воду. Ручей бежит к реке, а река сливается с морем.
   Столь глубокомысленный совет добил меня окончательно. Река пусть бежит себе куда угодно, а нормальному человеку надо поскорее бежать из этого бедлама. Вещун, если хочет, может оставаться, но мне здесь делать больше нечего. (Само собой, что все эти кощунственные мысли маскировались горестным видением – мертвыми телами ульников, среди которых я проснулся однажды.)
   – Еще вопросы есть? – устами принцессы осведомилась королева.
   – Нет… Мудрость твоих ответов столь глубока, что я боюсь утонуть в ней.
   – Я предупреждала тебя. Не гонись за простыми ответами. Это бредни. Простых ответов не бывает. Но и отчаиваться не следует. Вспомни свое детство. С первой попытки даже миску каши не осилишь. (Эту миску она явно выудила из моего подсознания, сам я про такие древности помнить не мог.) Упорно думай, и разгадка сама придет к тебе. То ли во сне, то ли в случайном разговоре, то ли при созерцании природы.
   – Так и сделаю, – пообещал я.
   – Предашься раздумьям?
   – Нет, завалюсь спать. А потом отправлюсь созерцать природу.
   – Желаю удачи… Скажи, а как тебе нравится мой голос?
   Это был даже не вопрос. Это был гвоздь в крышку моего гроба. Это была прямая провокация.
   Не найдя никакой поддержки у принцессы, вдруг напустившей на себя неприступный вид, я брякнул первое, что пришло в голову:
   – Очень нравится!
   – Вот как! Почему тогда все приближенные утверждают, что мой голос похож на скрип плохо смазанного мельничного жернова? Неужели они смеют издеваться надо мной! Я немедленно велю наказать их за дерзость.
   – Не надо их наказывать, – потупился я. – Мне не дано слышать твой голос. Я солгал…
   – Неужели ты глухой?
   – Глухой, – признался я. – Как пень.
   – В чем причина твоей глухоты? Ты родился глухим?
   – Нет. В схватке с вредоносцами меня сильно ударили по голове.
   – Хоть это и беда, но беда поправимая. Отбитую ручку кувшина можно приделать на место. Хуже, когда этой ручки вообще никогда не было. Ну а сам ты хочешь вернуть слух?
   – Что за вопрос! Конечно, хочу.
   – Тогда возжелай это сильно-сильно, а я буду помогать тебе. Но сначала выбрось из головы всякую чепуху о полетах в небесах, погонях в лесу и непогребенных мертвецах… Начинай. Сильнее! Сильнее!
   Говорят, что можно умереть от любви и лопнуть от зависти. Но это, понятное дело, преувеличение. Гипербола. А вот я на самом деле чуть не лопнул от желания вернуть себе слух. Мало что не хватило. У меня уже и глаза на лоб полезли, а я все продолжал тужиться под немые вопли: «Сильнее! Сильнее! Еще сильнее!»
   Такое издевательство над самим собой добром окончиться, конечно же, не могло, и в голове у меня вдруг что-то словно взорвалось – ну совсем как в тот раз, когда случилась памятная драка.
   В ушах загудело, зазвенело, заскрипело, даже заскрежетало – и я не сразу понял, что это невнятный гул праздной толпы, звонкий смешок принцессы и скрипучий старческий голос, принадлежащий сами знаете кому.
   Королева еще что-то неразборчиво шамкала, а принцесса уже лихо отбарабанила перевод:
   – Учись управлять своими желаниями. Если бы ты умел хотеть по-настоящему, то мог бы сейчас слышать лучше прежнего. А лодырям и неумехам приходится довольствоваться тем, что дают.
   Дальнейшее я помню смутно.
   Когда вещун выводил меня из покоев королевы, я все время держался обеими руками за уши, желая умалить силу звуков, с непривычки казавшуюся нестерпимой.
   Потом мы непонятно как оказались на кухне, где крепко выпили с поварами за мое счастливое избавление от глухоты. Уснул я под лавкой и видел самые разнообразнейшие сны, но разгадка непростых ответов, полученных от королевы, на сей раз мне так и не приснилась.
 
   Первое время я ходил, словно сам не свой – давала о себе знать привычка к полной тишине, приобретенная не от хорошей жизни. Все удивляло меня в полузабытом мире звуков, но не все, правда, радовало.
   Особенно докучали песни поваров, перекличка стражников и храп осатаневших от безделья одинцов. В такие минуты слух казался мне не благодеянием, а наказанием. Слепец в своих мечтах тоже, наверное, представляет окружающую действительность невероятно прекрасной, но, прозрев, видит грязь, нечистоты, запустение – ив страхе закрывает глаза.
   Если вещун обращался ко мне, я просил его говорить потише или, что еще лучше, опять перейти на язык глухонемых. Более того, я мог заснуть, только заткнув уши хлебным мякишем.
   Однажды меня разбудил довольно бесцеремонный толчок в бок, что было удивительно уже само по себе (надо сказать, что местную публику я быстро отучил от всяких фамильярностей). Но сейчас надо мной склонялся отнюдь не пьяный повар и не проигравшийся вчистую стражник, а принцесса Чука собственной персоной (от других сестер ее можно было отличить по разрезу глаз, присущему египетским царицам и японским гейшам).
   Я попытался вытащить затычки из ушей, но она помешала этому и одними губами произнесла:
   – Пойдем погуляем на свежем воздухе.
   Конечно, я ценил внимание принцессы, но мне страсть как не хотелось покидать согретое местечко и топать через весь лабиринт только ради сомнительного удовольствия сделать глоток сырого и холодного воздуха. Поэтому я стал отнекиваться:
   – Не хочется что-то. Опять ноги бить, опять через ямы прыгать. Мне и так хорошо… Если что надо, говори здесь.
   – Пойдем погуляем на свежем воздухе, – повторила она уже совсем другим тоном (об этом можно было судить по сразу изменившемуся выражению лица), – ты угорел от кухонного чада. Тебе плохо. Нужно срочно выбраться наружу.
   Принцесса была хозяйкой своего слова во всех смыслах, и я немедленно ощутил явственные симптомы отравления угарным газом – тошноту, слабость, головокружение, омерзительный привкус во рту. Как говорится, хоть ложись да помирай (тем более что я уже и так лежал).
   Принцесса помогла мне встать, и спустя некоторое время мы уже опять тащились по лабиринту, старательно обходя все его ловушки и поеживаясь от сквозняков.
   Она всю дорогу упорно молчала, а я, даже захотев, ничего не смог бы сказать – язык словно свинцом налился. На поверхность нас вывел уже не овраг, а прибрежный грот, по песчаному дну которого перекатывались чистые озерные волны. Тут все мои хвори разом прошли, да и затычки оказались без надобности.
   – Во всей округе это мое самое любимое место, – сказала принцесса. – Я тебе про него однажды уже рассказывала. Неподалеку в камышах живет уточка со сломанным крылом. Я ее лечу и подкармливаю. Когда не станет меня, умрет и она.
   Любые слова утешения выглядели бы сейчас по меньшей мере лицемерием, и мне не оставалось ничего другого, как промолчать. Принцесса это расценила по-своему.
   – Только не думай, что я хочу вызвать у тебя жалость, – продолжала она. – Это у меня просто к слову пришлось… Недавно умерла моя лучшая подруга. Взяла зеркальце, чтобы поправить прическу, и упала замертво. Она была лишь ненамного старше меня. Следующая очередь – моя.
   – Все мы смертны, и тут уж ничего не поделаешь, – сказал я, старательно избегая взгляда принцессы. – Есть бабочки, вся жизнь которых – один миг.
   – Но эти бабочки, прежде чем стать самими собой, долго живут совсем в ином облике, охотясь на водяных жуков и маленьких рыбок, – возразила принцесса. – А у меня эта жизнь одна-единственная.
   – Вы же все владеете даром убеждения. Внуши себе самой, что, избавившись от бренной оболочки, твоя внутренняя сущность отправится в странствия по волшебным мирам или воплотится в тело другого существа. Многим такая вера помогает.
   – Ты, как всегда, говоришь одно, а думаешь совсем другое, – принцесса поморщилась. – Что за неразбериха творится в твоей голове! И прошу тебя, не надо ничего воображать. Я привела тебя сюда вовсе не для того, чтобы попрощаться. Нам нужно откровенно поговорить, а в обители, сам знаешь, это невозможно. Но предупреждаю заранее – разговор будет тяжелым.
   – Честно признаться, не люблю тяжелых разговоров.
   – Я их сама не люблю, однако наша жизнь состоит не только из того, что мы любим… Какое впечатление произвела на тебя королева?
   – Вполне сносное. Рассуждает она довольно здраво. В житейских делах разбирается лучше многих. Сознает свои недостатки. Приветлива. Любит пошутить над собеседником. Что еще можно требовать от столь ветхого создания?
   – Глупец! Все, о чем ты говоришь, результат моих стараний. Я настолько хорошо изучила королеву, что заранее знаю, какой ответ заслуживает тот или иной вопрос. Вот я и веду беседы вместо нее. А услышав галиматью, которую с некоторых пор несет королева, ты бы сразу сбежал на свою любимую кухню. Она уже давно не способна воспринимать ничего нового и повторяет, словно эхо, те нелепицы, которые еще сохранились в ее дырявой памяти. Хотя нельзя не признать, что забыла она гораздо больше, чем помнят все вещуны, вместе взятые.
   – Возраст, ничего не поделаешь, – я считал себя обязанным заступиться за древнее существо, вернувшее мне слух. – А кроме того, ясный ум вовсе не обязателен для королевы. Ее главная обязанность – продолжать род вещунов.
   – То-то и оно… – принцесса поболтала ногой в мелкой воде. – Если бы она это исправно делала, никто бы даже слова поперек не сказал. Но ее производительные способности почти угасли. Твой приятель был одним из последних, кому посчастливилось получить яйцо. Да и то после немалых хлопот. А раньше яиц с избытком хватало на всех. Даром отдавали… Но самое печальное даже не это. Мои подруги давно перестали получать пополнение. Еще немного – и мы вымрем окончательно. И кто тогда наследует королеве в случае ее гибели? Никто… На этом народу вещунов придет конец.
   – Неужели королева не понимает всей опасности сложившегося положения?
   – Скорее всего понимает. Рассудком. А чувства заставляют ее цепляться за жизнь. Слишком уж она к ней привыкла. В других условиях королева, переставшая давать яйца, давно бы умерла. Но хитроумные лекари поддерживают ее жизнь тем, что не позволяют созревать зародышам яиц, еще имеющимся в ее утробе. Как долго продлится такое положение – неизвестно.
   – С вашей королевой, допустим, все понятно. Как говорится, своя жизнь дороже мироздания. Но ведь лекари должны понимать, что, спасая королеву, они губят будущее вещунов.
   – Лекари всего лишь безвольные игрушки в ее руках. Они никогда не имели собственного мнения. Что значит простой вещун против королевы? Ничто! Даже меньше, чем ничто. Противостоять ей могут лишь такие, как я. Так уж распорядилась природа. За это королева ненавидит нас, но и обойтись без наших услуг тоже не может. Мы ее послы, мы ее глашатаи, мы ее наперсницы. Мы те, на ком она срывает свою злобу.
   – Слова, которые я сейчас скажу, наверное, покажутся тебе кощунством… Но, если другого выхода нет, надо принимать решительные меры. Народ вещунов – единый организм, и, чтобы спасти целое, придется пожертвовать частью. Ящерица в момент опасности расстается с хвостом, а звери, попавшие в капкан, отгрызают себе лапу. Придется и вам проявить отвагу… Соберитесь вместе и придушите королеву. Потомки вас оправдают. Грех во спасение и грехом-то назвать нельзя.
   – Стало быть, ты допускаешь такую возможность? – принцесса искоса глянула на меня.
   – Я же ясно сказал: если иного выхода нет.
   – Другого выхода и в самом деле нет. Но те же самые законы естества, заставляющие нас вечно соперничать с королевой, не позволяют нам убить ее. Это то же самое, что самому себе вырвать сердце. Рука не поднимется.
   – Но ведь она-то нарушает законы естества, продолжая цепляться за жизнь в непродуктивном возрасте!
   – Для нас это значения не имеет. Есть такие пороги, переступить которые нельзя даже под страхом смерти.
   – Тогда мне остается только посочувствовать вам, а заодно и моему приятелю, – я развел руками. – Очень жаль, но ему придется уйти отсюда без яйца.
   – Если ты захочешь… Если ты очень захочешь, он получит яйцо, – мне показалось, что голос принцессы дрогнул.
   – Кто же его снесет? Твоя уточка? – сам не знаю, как у меня вырвалась неуместная шутка.
   – Я, например, – подбоченившись, она приняла вызывающую позу, обычно означавшую «А чем мы хуже других?».
   – Так в чем же дело? Действуй! Будем всю жизнь тебе благодарны.
   – Не забывай, что такое станет возможным лишь после смерти королевы. И, если она сама не хочет умирать, ей надо помочь. Не ты ли только что говорил о решительных мерах? А поскольку никто из вещунов и пальцем не посмеет прикоснуться к королеве, этот грех придется взять на себя чужаку.
   Наши взгляды наконец-то встретились, и меня словно жаром обдало – и это при том, что с озера дул довольно прохладный ветерок. Разговор и в самом деле становился тяжелым.
   Ситуация была настолько ясной, что даже не требовала слов, но я все же уточнил:
   – То есть мне?
   – Больше некому, – ответила принцесса. – Прости, так уж получилось… Но провидение вкладывает в твои руки не позорный топор палача, а святой меч спасителя.
   – С некоторых пор я дал себе зарок избегать любого оружия. Пусть даже оно сияет от святости.
   – Твои благие побуждения можно только приветствовать. Но они несовместимы с препонами, которые жизнь ставит нам на каждом шагу. Тебе придется воспользоваться оружием еще много раз, причем оружием самым разным. В том числе и сияющим. А потом ты сам станешь оружием, куда более грозным, чем небесные молнии и подземные бури.
   Я не мог ничего возразить и молчал, стараясь разобраться в чувствах, обуревавших меня, но принцесса, приняв это молчание, как знак согласия, продолжала:
   – Теперь, когда ты уяснил суть дела, пора оговорить и детали.
   – Но я ведь еще не дал своего согласия!
   – На словах не дал, – принцесса снисходительно улыбнулась. – Однако внутренне ты уже готов к этому. Не будь я заранее уверена в твоем согласии, то и разговор бы этот не заводила. Даже не принимая во внимание королеву, берусь утверждать, что в глубине души ты одобряешь расправы над старухами. Более того, это соответствует обычаям вашего народа.
   Что за ересь она несет, возмутился я. Откуда такие сведения? Неужели где-то в закоулках моей памяти сохранилась ненависть к бабушке, закармливавшей меня в детстве манной кашей. Или виной тому сказки о русских богатырях, сражавшихся с Бабой-Ягой, ведьмами, кикиморами и прочими дамами пенсионного возраста? А может, это дает о себе знать юношеское увлечение Достоевским? Что скрывать, я частенько ставил себя на место Родиона Раскольникова, но это еще не значит, что меня прельщают его криминальные подвиги. Нет, тут явно какое-то недоразумение! Я не имею ничего против старушек. Пусть живут себе хоть тысячу лет. А разборки среди вещунов меня вообще не должны касаться.
   – Ищешь оправдание своей трусости? – презрительно скривилась принцесса. – Радеешь о собственном спокойствии? Учти, бросив нас на произвол судьбы, а проще говоря, приговорив к смерти, ты будешь вечно корить себя.
   – А за убийство королевы не буду? – огрызнулся я.
   – Искренняя признательность вещунов поможет тебе побороть угрызения совести. А став новой королевой, я смогу оказать тебе много неоценимых услуг.
   – Только не надо меня задабривать! Это унижает нас обоих. Твои доводы безупречны. Но пойми, я не созрел для хладнокровного убийства. У меня нет причин ненавидеть вашу королеву. Наоборот, я должен благодарить ее.
   – Верь или не верь, но слух тебе вернула я, – сказала принцесса. – Это можно было сделать и раньше, но до определенного момента ты был нужен мне именно глухим.
   – Пусть будет так, но это ничего не меняет.
   – Пойми, то, что ты сделаешь, не будет убийством. Она уже практически мертва. Это наполовину труп, жизнь в котором поддерживается всяческими ухищрениями. Твое вмешательство лишь довершит приговор, однажды уже вынесенный природой. Почему тебя нужно уговаривать, как капризного ребенка?
   – Мне надо подумать, – со стороны могло показаться, что я ломаюсь, словно красна девица, но ведь речь шла не о каких-то пустяках, а об одном из наиболее предосудительных преступлений.
   Однако принцесса не собиралась давать мне ни малейшей поблажки.
   – Это невозможно! – заявила она. – Для любого знатока душ твои мысли звучат сейчас истошным воплем. Как только мы вернемся в обитель, королева сразу заподозрит неладное. И тогда все, кому не лень, сбегутся к ней на выручку.
   – Не могу же я вообще избавиться от мыслей! Для этого, наверное, придется умереть.
   – Проще будет уснуть. Ходить во сне дано не каждому, но я о тебе позабочусь. Таким манером мы и вернемся в обитель. А проснешься ты лишь в самый последний момент.
   – Все у тебя предусмотрено, – моя жалкая попытка улыбнуться вряд ли удалась. – Как мне действовать после пробуждения? Душить королеву как-то не с руки. А на обещанный тобою святой меч рассчитывать тоже не приходится.
   – Заставишь ее выпить раствор истомы. Пусть отойдет не в муках агонии, а в счастливых снах.
   – Так и быть! – сдался я. – Усыпляй. Что от меня требуется? Смотреть тебе в глаза? Считать до тысячи?
   – Ничего не надо, – принцесса взяла меня за руку. – Ты уже спишь.
 
   Говорят, что после гипнотического сна не остается никаких воспоминаний. Однако сновидение, посетившее меня на обратном пути, было из тех, что надолго врезаются в память.
   Уж и не знаю, какой мир привиделся мне на сей раз, но я почему-то жил там не один, а вместе с большой, вечно голодной семьей, представлявшейся мне каким-то весьма смутным целым, не распадавшимся на отдельные личности.
   Все мои помыслы состояли лишь в том, чтобы накормить домочадцев, а это по условиям сна было не так-то и легко. Однажды после долгих поисков мне удалось подрядиться на довольно выгодную работу, – кажется, что-то копать.
   Когда условия договора были мною выполнены, хозяин, ссылаясь на отсутствие наличных, предложил рассчитаться натурой. Пришлось волей-неволей согласиться.
   Заполнив всякой всячиной огромную плетеную Корзину, он вручил ее мне. Назад я отправился в самом радужном расположении духа. Каково же было мое разочарование, когда по прибытии в родной дом обнаружилось, что все продукты: мука, соль, перец, сахар, масло, крупа – навалены в корзину без всякого разбора, вперемешку. Получилась отвратительная каша, которую отказались есть даже собаки.
   Как я негодовал! Как только не проклинал чужую безалаберность и собственное ротозейство!
   Что, спрашивается, может означать такой сон? К чему он – к богатству, к кишечному расстройству, к неприятностям, к перемене погоды? Надо будет при случае поинтересоваться у вещуна…
 
   – Хватит спать! – принцесса отвесила мне легкую затрещину. – Просыпайся. Мы уже пришли.
   Действительно, я стоял прямо перед входом в покои королевы, но на сей раз вокруг меня было пустынно и тихо, словно в храме древнего божества, отвергнутого своими приверженцами.
   Опережая мой неизбежный вопрос, принцесса пояснила:
   – В пищу, приготовленную для придворных, я добавила истому. Все разбрелись по своим углам отсыпаться. Нам никто не сможет помешать.
   – Ты не доверяешь даже подругам?
   – Им в особенности. Если все задуманное нами удастся, очень скоро они превратятся в моих злейших врагов. Любая из них хотела бы занять место, на которое сейчас претендую я.
   Сзади послышались торопливые шаги, особенно гулкие под сводами пустого зала. Мы одновременно обернулись, готовые к любым неожиданностям, но это был всего лишь мой приятель, разобиженный, как никогда.
   – Ты не спишь? – удивилась принцесса.
   – С чего бы это я должен спать?
   – Разве ты не обедал со всеми вместе?
   – Какой там обед! Я весь извелся, ожидая вашего возвращения. Где вы пропадали? Когда я, наконец, получу яйцо? Почему вы идете к королеве без меня?
   – Потому что тебе там делать нечего, – свысока ответила принцесса. – Но раз уж ты явился сюда, снимай со стены алебарду и стой на страже. Не допускай никого в покои королевы. Даже лекарей, даже кормильцев. Понял?
   – Понял, – он от усердия затряс головой. – А когда же…
   – Будет тебе яйцо, будет! – оборвала его принцесса. – Только не путайся под ногами.
 
   Она втолкнула меня в королевскую опочивальню, а сама осталась стоять при входе, прижавшись спиной к стене.
   Оно и понятно – доля у заговорщиков несладкая. А особенно в такой момент, когда на весы жизни и смерти брошено все – и жажда власти, и грех матереубийства, и будущее родного народа, и собственная судьба.
   – Иди, – она сунула мне объемистый флакон, наполненный коварным зельем, способным подарить и сладкое блаженство и вечный сон. – Иди!
   Здесь было по-прежнему сумрачно и душно, а запах королевы, одновременно тлетворный и дурманящий, похоже, даже усилился. Возможно, это было последнее оружие одряхлевшей богини, почуявшей приближение убийц.
   Даже у меня, существа совершенно постороннего, голова пошла кругом, а что уж тогда говорить о вещунах всех категорий, для которых этот запах был и кнутом, и пряником, и столпом существования, и порукой на будущее.
   Лекарь, спавший прямо на полу, в двух шагах от входа, тяжко застонал и перевернулся на другой бок. Если ему что и снилось, то явно не королевские милости.
   Подталкиваемый взглядом принцессы, я пересек зал и сорвал занавес, оказавшись тем самым на половине, запретной для рядовых вещунов, а уж для чужаков – тем более.
   Алтарем в этом храме размножения служило ложе, столь просторное, что на нем смогли бы разместиться не только все рыцари Круглого стола со своими дамами сердца, но сверх того еще и рыцарские кони.
   Посреди этого исполинского ложа возвышалась живая гора, заботливо укрытая парчой и бархатом. Гора мерно вздымалась, каждый раз издавая надсадный, придушенный хрип.
   Полумрак королевских покоев мешал рассмотреть какие-либо детали, и я вынужден был с ногами взгромоздиться на ложе. Моя огромная тень, переламываясь, поползла со стены на потолок.
   И вдруг где-то совсем рядом раздался хриплый клекот, заставивший меня вздрогнуть. Это смеялась королева. Только сейчас я рассмотрел ее крохотную лысую головенку, как бы и не имевшую отношения к громадному, словно стог сена, телу.
   Даже не верилось, что хрупкие и грациозные принцессы со временем могут превращаться в подобных монстров.
   Два круглых белесых глаза, разделенных горбатым носом-клювом, смотрели на меня мудро и бесстрастно. А что еще можно было ожидать от древнего, как мир, создания, заметившего порхающую поблизости мошку-однодневку?
   Вот только не знаю, понимала ли королева, что эта мошка собирается нанести ей смертельный укус. Хохот, на самом деле являвшийся обыкновенным астмическим кашлем, постепенно сошел на нет, и голосом, не подразумевающим наличия зубов, королева произнесла: