Страница:
— Вы никого не встретили по дороге?
— Я старался уклониться от встреч. Однако мне показалось, будто я вижу чью-то тень. Видимо, это был Нейман, проходивший мимо оранжереи в тот момент, когда я собирался выйти. Кроме того, я видел врача, Рею Сантос.
— Каким путем вы шли к базе?
— Я держался стороной, двигался вдоль склона, в тени. Наконец я притаился и стал выжидать.
— Что же было дальше?
— Потом произошло то, от чего я остолбенел. Над мертвым Шмидтом взлетела ракета. Но там же никого не было! Вы можете это объяснить?
И снова следователь пропустил его вопрос мимо ушей.
— Откуда вы знаете, что у радиотелескопа никого не было?
— Но я же собственными глазами видел мертвого Шмидта, а через две-три минуты после объявления тревоги все собрались у выхода! Кроме Ирмы Дари, но она все время была на связи.
— Вы видели ракету?
— Видел.
— Я, очевидно, неточно выразился. Я спрашиваю, вы посмотрели на холм, после того как ваше внимание привлек красный свет, или…
— Нет. Я смотрел именно в этом направлении. Меня… я не знаю, как бы это лучше выразить… Просто радиотелескоп, холм, где лежал Шмидт… это место притягивало меня, я не мог от него оторваться. У меня было такое чувство… доктору, верно, знакомо это состояние…
— Архаическая аномалия, — проворчал Гольберг, — атавизм. Еще лет сто назад никого не удивляло, что люди толпятся перед домом, где совершено убийство.
— Вы не заметили ничего особенного в этой сигнальной ракете?
— Нет. Мне показалось, что она ничем не отличается от тех, какими мы стреляли на тренировке. Разумеется, за исключением цвета.
— А высота?
Биолог пожал плечами.
— Высота? Я бы сказал — обычная, может, чуть меньше.
— Хорошо. Вспомните, откуда кто прибежал.
— Первой прибежала врач, справа. Мне тогда просто в голову не пришло, что она бежала от оранжереи. Потом из шлюзовой камеры показались Глац и Мельхиад. Нейман бежал со стороны ракетоплана. Юрамото шагал от своей сейсмической станции, а Ланге мчался сверху, от обсерватории. Он прибежал последним.
— К слову, верно ли, что у вас с ним был довольно крупный разговор?
— Да, мы немного повздорили.
— По какому поводу?
Маккент недоуменно развел руками.
— Уж и не знаю, как вам объяснить. Речь шла о человеке, вернее, о человечестве, о его прошлом и будущем. Ланге что-то сказал о господстве человека во Вселенной, а я имел неосторожность пожалеть Вселенную, подразумевая биологическое несовершенство человека. Он мне возразил, слово за слово — мы поспорили. Вот и все.
Родин посмотрел Маккенту в глаза.
— Скажите мне, пожалуйста, вы же не маленький ребенок признанный ученый, заслуженный человек. Я понимаю, что, когда вы наткнулись на мертвого Шмидта, для вас это было сильнейшим потрясением, вы не знали, что делать, и в панике совершили ошибку. Но потом, когда прилетели мы… почему вы так долго скрывали от нас правду?
— Я подумал, — Маккент в волнении сжал руки, — я сказал себе… вы понимаете, я же тут, на Луне, только временно. Мы с вами расходимся во взглядах на целый ряд проблем, ко многому я отношусь с оговорками, возражениями. Кроме того, следует признать, что по натуре я достаточно активен, до всего хочу докопаться, все меня интересует, иногда это даже кое-кого злит. — Он улыбнулся уголками губ. — Представьте себе, что именно я выстрелил над Шмидтом ракету. Соберите все факты воедино, и вы поймете, что мне трудно было бы объяснить свое присутствие у мертвого тела радиста. Я признаю, что допустил ошибку. Но, мне кажется, я сумел объяснить, почему я не сказал вам всего сразу. Настало время исправить эту ошибку. Поэтому я и пришел — сказать вам чистую правду. Вы меня понимаете?
— Хотел бы я знать, — произнес доктор, когда за Маккентом захлопнулась дверь, — чем вызвано это его признание. Уж не тем ли, что он обнаружил пробелы в предыдущих показаниях, которые были чистой ложью?
— Вполне возможно.
— Лесенка укоротилась еще на две ступеньки, но продвинулись ли мы вперед? — заметил он с горечью. — Трудно сказать. Я уж не говорю о доказательствах. Что толку в подозрениях, если мы — простите, вы — не можете подкрепить их конкретными доказательствами?
На лице майора не отразилось горячего стремления продолжать дискуссию, но медик не был обескуражен его молчанием.
— Попробуем подвести некоторые итоги. Итак, у вас имеются четыре возможности… Кто говорит правду — селенолог или биолог? Юрамото или Маккент? Как утверждает Юрамото, он разговаривал со Шмидтом в 10.49. А Маккент заявляет, что в 10.25 он собственными глазами видел Шмидта мертвым. Значит, одно из двух. Как известно, мертвецы не разговаривают, а живые не могут лежать на Луне в пробитом выстрелами скафандре. Гольберг продолжал развивать свою мысль. — Но есть еще третья возможность; оба они говорят правду, но правду субъективную. И наконец, четвертая возможность: оба они лгут. Что вы на это скажете?
И он победно посмотрел на Родина.
— Ничего, — ответил следователь.
— Рассмотрим первую возможность. Юрамото говорит правду, Маккент лжет. С какой целью? Предположим, Маккент не только ученый-биолог, у него есть иная миссия, которую он вынужден тщательно скрывать от других. Разумеется, это только гипотеза. Как знать, может, его задача — получить специальную информацию об оборудовании лунной станции, ракетной технике и прочем. Мы многое публиковали, но не все. Маккент вынужден скрывать свою деятельность под личиной чрезмерно любопытного человека, который хотя и не вызывает особых симпатий, но никому не причиняет зла. Но, как я уже говорил, патологического любопытства в чистом виде не существует…
— Да-да, я знаю — проявление любопытства должно иметь какую-то подоплеку! — воскликнул Родин.
— Совершенно верно. Но, чтобы объяснить это, требуется психологический анализ. Глубокий и обстоятельный, майор. Итак, наш биолог симулирует любопытство. И если кто-нибудь из членов экспедиции замечает, что он что-то вынюхивает, простите за выражение, то никто не обращает на это внимания — ведь в этом весь Маккент! Итак, что же произошло? Маккент принимал секретные депеши с Земли. Они могли быть зашифрованы в тексте обычных радиограмм, которые получает каждый член экипажа. Он мог также подсоединиться к одной из антенн и принимать сигналы самостоятельно. Ведь каждый объект имеет свою собственную приемно-передающую аппаратуру.
— Для чего?
— На тот случай, если будет уничтожен главный канал базы. Но продолжим. Маккент мог поддерживать секретную радиосвязь, необходимую для осуществления предполагаемой разведывательной деятельности. Шмидт во время поисков любительских станций мог это обнаружить. Он поймал непонятное сообщение несколько букв и цифр. Ему нетрудно было догадаться, что сигналы посланы с Земли, и тогда он начал расшифровывать сообщение. Этим объясняется его интерес к непонятным цифрам в блокноте и беспокойство. Шифр не выходил у него из головы, он мучился днем и ночью. Маккент обнаружил, что ему грозит опасность разоблачения. Он выслеживал Шмидта, подслушивал у его дверей и наконец принял решение, что радист должен умереть. Как по-вашему, майор, могло так быть?
Майор закачался на стуле.
— А почему бы нет?
— Вот видите. Остается решить вопрос, каким образом Маккент совершил убийство. Это уже потруднее. Скажем, он задумал очернить Мельхиада. О любовном треугольнике ему было известно, он сам в этом признался. Ревность Мельхиада — достаточно убедительный мотив… Биолог выбрал для убийства время, когда никто не знал, чем занимается Мельхиад. Но он просчитался. Благодаря срочному ремонту кабеля, который сам же Маккент повредил, у Мельхиада появилось неоспоримое алиби. Тщательно выработанный план рухнул как карточный домик. Что оставалось делать биологу? Он придумал версию, будто видел Шмидта мертвым уже в 10.25 утра. Для чего? Чтобы момент убийства приходился на то время, когда, по его мнению, Мельхиад не сможет доказать своего алиби. Ну, что вы на это скажете?
— Занятно, занятно. Но… — майор посмотрел на доктора с сожалением.
— Что еще?
— …ваша великолепная теория не объясняет, каким образом, убив Шмидта в 10.59, Маккент уже в 11.01 мог оказаться у входа в базу раньше других. Кроме того, не забывайте о другом важном моменте.
— Каком?
— Заявляя о том, что именно он обнаружил тело Шмидта, Маккент отнюдь не отводит от себя подозрения. Ведь самое лучшее его алиби — это те две минуты, которые прошли с момента убийства до прихода на базу. Вам же ясно, что за это время никому не удастся покрыть расстояние от радиотелескопа до базы. Преступник все это тщательно продумал, вряд ли он добровольно сдаст самое сильное свое оружие.
— Должен же он был как-то объяснить, почему по дороге не встретил Рею Сантос, — не сдавался доктор.
— Дайте мне несколько минут — и я придумаю дюжину правдоподобных объяснений.
Доктор с грустью посмотрел в записную книжку и вычеркнул имя Маккента.
— Хорошо, сдаюсь. Остается другая возможность — Юрамото. Причина такая же, как у Маккента. Секретная миссия на базе, радиосвязь с Землей, Шмидт перехватил шифровку и должен был умереть. Детали можно оставить в стороне. Юрамото из фотолаборатории направился к радиотелескопу, убил Шмидта, вернулся в свой бетонированный бункер. Все остальные его действия зарегистрированы сейсмографом.
— А ракета?
Закинув ногу на ногу и обхватив колено руками, доктор невидящим взором долго смотрел на своего собеседника.
— Есть две возможности, — сказал он наконец. — Такой человек, как Юрамото, обладает обширными знаниями. Технические дисциплины он знает превосходно. Быть может, ему удалось сделать приспособление, благодаря которому пистолет выстрелил спустя некоторое время. Бьюсь об заклад, такой механизм изготовить можно.
— Допустим. Но кому-кому, а Юрамото было известно, что из-за преклонного возраста ему не добежать до радиотелескопа первым, чтобы спрятать этот механизм. Мог ли он так рисковать? Но не это главное. Юрамото с десяти часов находился в лаборатории на глазах врача. А когда он оттуда вышел, то, согласно версии Маккента, Шмидт был мертв.
— Сдаюсь. Но есть еще возможность. Некто убил Шмидта. Кто-то другой нашел его и в 10.59 поднял тревогу, но, решив, что на него может пасть подозрение, прибежал к базе и не хочет признаться.
Родин улыбнулся.
— Дав круг, вы пришли туда, откуда вышли. Ну, как мог кто-то за две минуты оказаться у базы? Да и кто бы это мог быть? Ведь у каждого из них имеется надежное алиби!
Доктор сердито прошелся по комнате и внезапно остановился в нескольких шагах от следователя.
— Нашел! — Голос его задрожал от волнения. — Ведь убийца мог выстрелить из ракетницы не над трупом Шмидта! Что, если Юрамото сделал это в районе сейсмической станции, Ланге около обсерватории, Нейман — находясь у ракетоплана, Рея Сантос — от оранжереи, а Маккент — у входа в базу?
Но следователь не разделял его восторга.
— Вы же сами говорили, что ракета стреляет на высоту каких-нибудь двухсот метров, а отсюда до радиотелескопа не меньше восьмисот метров, до ракетоплана шестьсот, до сейсмической станции около…
— Двести метров на Земле! — Гольберг сокрушенно схватился за голову. — Как это сразу не пришло мне в голову! Хороший помощник у вас, майор, нечего сказать. Я вас…
— Оставьте, доктор. Лучше скажите, на какую высоту стреляет сигнальный пистолет здесь?
— Вы слишком многого хотите. Но думаю, гораздо выше, чем на Земле.
Майор связался с Глацем.
— Родин говорит. Не можете ли вы мне сказать, на какую высоту стреляет сигнальный пистолет? Да, здесь, на Луне… Спасибо.
— Ну, что? — нетерпеливо спросил Гольберг.
— Глац говорит, что точно не знает, но полагает, километра на три.
— Три километра, майор! Но ведь это меняет всю ситуацию!
Следователь не выразил особого восторга.
— На первый взгляд, доктор, только на первый взгляд. Не забывайте, что все три выстрела произведены из пистолета, который нашли у тела Шмидта. Два выстрела в радиста, третий вверх. Один и тот же боек расписался на всех трех гильзах.
— Это значит…
Стук в дверь прервал Гольберга.
— Готово, — сказал Мельхиад и подал майору четвертушку плотной бумаги.
Доктор через плечо следователя посмотрел на рисунок, напоминающий бумажную мишень с несколькими попаданиями.
— Черный кружок в середине — это место, где мы нашли тело Шмидта, окружности — расстояние в метрах; крестиками отмечены пункты, где манипуляторы обнаружили следы стронциевых солей. Здесь сгорели сигнальные ракеты. Достаточно?
Майор долго не мог оторвать от рисунка глаз.
— Вы не ошиблись? — наконец спросил он. — Может ли это быть? В самом деле три крестика?
— Да, три, — уже в дверях подтвердил инженер.
Обессиленный Гольберг рухнул в кресло и слабо покачал головой.
— Я схожу с ума! Три ракеты в почву и одна вверх! Ну, хорошо. Скажем, первый раз он не попал. Но в сигнальном пистолете недоставало всего лишь трех патронов. Час от часу не легче! А тут еще эти двое — Маккент и Юрамото! Ведь кто-то из них солгал. И кто лгал, тот стремился что-то скрыть. Но что — кроме факта убийства? Не могут же они оба лгать, это же абсурд, как и то, что они оба говорят правду. Или, по-вашему, это возможно?
Следователь перестал качаться на стуле.
— Думаю, — медленно произнес он; — пожалуй, даже чересчур возможно.
Вдруг огромные механизмы ожили; в их движении Родину почудилось что-то устрашающее, зловещее, словно оно было предвестником близкой гибели.
Он инстинктивно отпрянул, но уперся в скалу.
Вытянув щупальца, манипуляторы сделали еще шаг вперед. Спасения не было. Стальные пальцы тянулись к горлу человека, застыли над беспомощной жертвой.
— Что с вамп? — послышался голос Гольберга, и эти три коротких слова отогнали призрак.
Манипуляторы стояли неподвижно.
— Мне померещилась жуткая картина, — сказал Родин, — будто это чудовищно напало на меня. Я чувствовал их прикосновение. Неужели я начинаю терять рассудок?
— Ну, к чему такие страшные слова? — загудел в наушниках голос доктора. — Мы же говорили с вами об оптических иллюзиях. Это как раз тот самый случай.
— Вы полагаете? — с надеждой спросил следователь.
— Не полагаю, а твердо знаю. Здесь? — Гольберг остановился.
— Вероятно. — Майор оглянулся. — Да, видимо, где-то здесь. Незначительное отклонение вряд ли будет иметь значение. Во всяком случае, попробуем.
Опустившись на колено, он приготовил сигнальный пистолет и на скальной поверхности отыскал опору.
— Убийце было не к спеху, он мог отыскать удобное место и спокойно прицелиться… Когда пройдет минута — скомандуйте.
Гольберг смотрел на часы.
— Внимание… пли!
Из ракетницы полыхнуло слабое пламя, и через несколько секунд над радиотелескопом загорелась сапфировая звезда. Не красная ракета, означающая тревогу, а синяя — заранее оговоренный сигнал между двумя или несколькими партнерами.
— На нее никто не обратит внимания, — сказал Гольберг.
— Один человек, быть может, действительно не обратит… в словах майора был какой-то скрытый смысл. — Пошли!
Через несколько минут Гольберг открыл шлюзовую камеру сейсмической станции.
Юрамото встретил их своей обычной приветливой улыбкой.
— С дорогим гостем в дом приходит счастье, — он слегка поклонился. — А мечи ваши я положу на алтарь предков.
Майор испытующе посмотрел на селенолога.
— Благодарим за приветствие, но у нас остались лишь эфесы. Позвольте взглянуть на сегодняшнюю сейсмограмму. Интересно, что зарегистрировали приборы несколько минут назад.
Юрамото нажал выключатель, и свет упал на паутину диаграмм. Следователь на них не взглянул, он внимательно смотрел на лицо Юрамото, но, кроме готовности выполнить просьбу, ему ничего не удалось прочитать на приветливом, морщинистом лице старого ученого. Родин перевел взгляд на сейсмограмму.
— Вы не помните точное время, доктор?
— 17.09, - тотчас ответил Гольберг.
Именно в этот момент прибор зарегистрировал незначительное, но явно различимое отклонение.
— Как по-вашему, что могло послужить причиной этого отклонения? — снова взглянув на Юрамото, спросил Родин.
Селенолог задумчиво смотрел на зигзаги, вычерченные самописцем.
— Трудно сказать, — произнес он наконец, — Но не знать это значит не видеть. Держу пари, что это отклонение ничуть не отличается от того, которое поставило нас в тупик во время вашего вчерашнего визита. — Он достал из ящика субботнюю сейсмограмму. — Да, точно такое же отклонение, какое было зарегистрировано в день смерти Шмидта, за несколько секунд до объявления тревоги.
Родин внимательно сравнил обе сейсмограммы — сначала на глаз, потом с помощью лупы. Да, сомнений не было: обе аномалии практически не отличались друг от друга.
Он встал.
— Благодарю вас. Вы нам очень помогли.
— Приятный визит озарит и дождливый день, — церемонно поклонился Юрамото.
К базе возвращались медленно, погруженные в собственные мысли. Тишину нарушил Гольберг:
— Вам звонил Глац. В тот момент, когда вы выходили.
— Знаю, — ответил Родин.
— Что ему понадобилось?
— Он не звонил.
Доктор остановился.
— Но ведь…
— Это я звонил. Я спрашивал, не у вас ли я. Вы можете это объяснить с точки зрения психологии?
— Конечно. — Доктор пустился было в объяснения, но, сделав несколько шагов, остановился. — Понимаю, — задумчиво произнес он, — вы думаете, это возможно?
— Посмотрим.
После визита в оранжерею они вернулись на базу. Заглянули в медицинский кабинет, в мастерскую и на командный пункт. Словно одержимый какой-то манией, Родин всюду заводил разговоры о телефонных звонках. Наконец ему удалось получить долгожданный ответ.
— Как же, помню, — сказал Нейман. — Позвольте, когда это было? Кажется, в пятницу… да, в пятницу днем мне позвонил Шмидт и спросил, нет ли у меня Мельхиада. Мельхиада у меня не было, но я случайно встретил его через полчаса в коридоре. Однако выяснилось, что его никто но разыскивал. Вечером Мельхиад упрекнул меня за неуместную шутку, а когда я удивленно посмотрел на него, посоветовал мне обратиться к врачу и избавиться от галлюцинаций.
— Вы с ним согласились?
— Ну, конечно. Не ругаться же из-за какой-то глупости.
— Извините за назойливость, — сказал майор, — но вы когда-нибудь по-настоящему выходили из себя?
Нейман широко улыбнулся.
— Да, раза три случалось. И каждый раз — зря.
За ужином никто не обмолвился о Шмидте, никто не вспомнил о субботней трагедии, но в разговоре чувствовалось напряжение. Беседа была словно соткана из тончайшего покрывала, слишком прозрачного, чтобы оно могло скрыть подавленность, охватившую сидящих за столом.
Лишь за кофе биолог Маккент отважился ступить на тонкий лед.
— Завтра пятница, скоро мы свернем работу и отправимся домой, на Землю. А как же вы, майор?
— Мы тоже все закончим и тоже полетим домой.
Родин отодвинул пустую чашку.
— Спокойной ночи.
— Сегодня пятница. Вы обещали к завтраку рассказать нам кое-что. Не забывайте, майор, скоро рассвет.
— Вы, верно, от любопытства не спали всю ночь, — усмехнулся Родин.
— Я не страдаю бессонницей. Но кому-то в эту ночь действительно уснуть было нелегко; боюсь, что его замучили кошмары. — Беспокойный взгляд биолога перебегал с одного лица на другое, будто он пытался отыскать на них следы недосыпания. — Не хотел бы я оказаться на его месте.
— Ну, что ж, я расскажу вам все. Это моя прямая обязанность. Следствие в Заливе Духов закончено, и мы готовы лететь на Землю. Если удастся, то еще сегодня.
Глац вопросительно взглянул на следователя и снял трубку.
— В котором часу вы хотели бы вылететь?
— Не знаю, как скоро это удастся организовать, но хотелось бы — до обеда. Доктору Гольбергу предстоит присутствовать на каком-то важном совещании.
— Сколько полетит человек?
— Трое.
— Вас двое…
— И преступник. Тот, кто убил радиста Шмидта. Первый убийца на Луне.
Лишь негромкие слова Глаца, связавшегося с космодромом в Море Ужасов, нарушали нависшую над столовой тишину.
— Все в порядке. — Глац положил трубку. — В одиннадцать за вами прилетит ракетоплан… Знаете что, переберемся-ка ко мне.
— Вам известно, кто застрелил Шмидта? — спросил биолог, едва все расселись.
— Да. Со вчерашнего дня.
— Почему же вы не сказали об этом вечером? — удивилась Рея Сантос.
— А вы полагаете, что провели бы ночь спокойнее?
— Это кто-то из нас? — Казалось, лицо Глаца старело на глазах. Взгляд его глубоко запавших глаз поочередно останавливался на каждом члене экипажа.
— Да, один из вас.
— Ну, не тяните! — Ирма Дари бросила на следователя взгляд, полный муки. И по ее голосу доктор понял, что она на грани истерического припадка.
Следователь наклонился, будто хотел увидеть всю группу в новой перспективе.
— Я, собственно, не знаю, с чего начать. Шмидт был убит настолько тривиальным способом, что почти не о чем рассказывать. Преступник подошел к радиотелескопу, застрелил радиста и чуть позже выпустил красную сигнальную ракету. Никаких трюков или прыжков со скалы, никакой гонки или борьбы за секунды. План был чрезвычайно прост, хотя рассчитан с математической точностью.
Лица сидящих за столом напомнили Гольбергу паноптикум такие же неподвижные, оцепеневшие, совсем как настоящие, но не живые.
— Прошу прощения, майор, но ваше сообщение слишком сенсационно для моего несколько старомодного вкуса. — Астроном Ланге встал. — Вы меня извините? Мне надо еще кое-что сделать, пока не взошло солнце. Что же касается вашего заключения, то охотно допускаю, что это действительно не так сложно, как казалось. Желаю удачи.
Родин молча кивнул. Когда Ланге вышел, он снова заговорил.
— Вряд ли вас будут интересовать детали…
— Напротив, очень интересуют! — почти выкрикнул Маккент.
— Хорошо. — В улыбке следователя был оттенок грусти. — Но не ждите сенсаций — ни ясновидения, ни особого детективного дара не было. Попробуем рассуждать вместе. Что нам известно? Кто-то в 10.59 выстрелил из сигнального пистолета. Это один из немногочисленных фактов, на который мы смогли опереться, когда стало ясно, что Шмидт на помощь не звал. Понятно?
— Понятно, — подтвердил нестройный хор голосов.
— Кто же это мог быть? Маккент, который в 10.50 находился поблизости от входа в главный объект, спрятавшись в тени? Астроном Ланге, который в этот момент возвращался в обсерваторию? Или профессор Юрамото? При его-то опыте для него наверняка не составляло труда «обмануть» приборы, незаметно пройти шлюзовую камеру и выстрелить из пистолета.
— Весьма польщен, — селенолог слегка поклонился, но в его глазах светилась ирония.
— Такая же возможность была и у Неймана. Предположим, он действительно возился с прожекторами, но затем погасил их, прошел шлюзовую камеру и выстрелил в Шмидта. И наконец, врач Рея Сантос. Она в это время шла от базы к оранжерее. Трое оставшихся оказались вне подозрений. Они были в помещении. Это командир экспедиции Глац, радистка Ирма Дари и инженер Мельхиад…
— Итак, пятеро на подозрении. — Маккент переводил взгляд то на одного, то на другого.
— Да, пятеро. Именно у них была возможность произвести выстрел. Попробуем поразмыслить, кто же из них мог убить Шмидта. В десять утра радист докладывал, что у него все в порядке, значит, он еще был жив, а в 10.59 он не ответил на вызовы, его уже явно не было в живых.
— Час — это не так мало, — заметил биолог.
— Но мы сумеем его «уменьшить». В 11.02 все члены экспедиции, за исключением Ирмы Дари, которая разговаривала с Землей, находились у пункта сбора. Путь от главного входа до радиотелескопа отнимает не менее десяти минут, дорога обратно — как минимум три минуты. И то лишь ценой головоломного прыжка.
Приплюсуем минуту на три выстрела, осмотр Шмидта и замену пистолетов. Итого — четырнадцать минут. Следовательно, преступник должен был пуститься в путь не позднее 10.48. Однако в это время врач Рея Сантос и пилот Нейман только-только надевали скафандры и еще находились в помещении. Так как неопровержимо доказано, что до этого они не выходили с базы, то их смело можно вычеркнуть из «черного» списка. Мы знаем, что у Реи Сантос сначала был профессор Юрамото, а потом Ланге. Что же касается Неймана, то его местопребывание засвидетельствовано показаниями Глаца и Ирмы Дари. Вы принимаете эту версию?
— Безусловно, — откликнулся Маккент.
— Итак, остаются Юрамото, Маккент и Ланге.
— Ланге. — Мельхиад вздрогнул и повернулся к Глацу. — Он вышел наружу? Надолго?
— Не знаю, по-видимому. Он, кажется, ждет, когда Марс закроет собой какую-то звезду. Еще вчера об этом говорил.
— Верните его! Баллоны не заправлены кислородом! — Инженер вытащил из кармана таблицу. — У Ланге осталось кислорода лишь на полчаса, нет, на двадцать пять минут.
— Я старался уклониться от встреч. Однако мне показалось, будто я вижу чью-то тень. Видимо, это был Нейман, проходивший мимо оранжереи в тот момент, когда я собирался выйти. Кроме того, я видел врача, Рею Сантос.
— Каким путем вы шли к базе?
— Я держался стороной, двигался вдоль склона, в тени. Наконец я притаился и стал выжидать.
— Что же было дальше?
— Потом произошло то, от чего я остолбенел. Над мертвым Шмидтом взлетела ракета. Но там же никого не было! Вы можете это объяснить?
И снова следователь пропустил его вопрос мимо ушей.
— Откуда вы знаете, что у радиотелескопа никого не было?
— Но я же собственными глазами видел мертвого Шмидта, а через две-три минуты после объявления тревоги все собрались у выхода! Кроме Ирмы Дари, но она все время была на связи.
— Вы видели ракету?
— Видел.
— Я, очевидно, неточно выразился. Я спрашиваю, вы посмотрели на холм, после того как ваше внимание привлек красный свет, или…
— Нет. Я смотрел именно в этом направлении. Меня… я не знаю, как бы это лучше выразить… Просто радиотелескоп, холм, где лежал Шмидт… это место притягивало меня, я не мог от него оторваться. У меня было такое чувство… доктору, верно, знакомо это состояние…
— Архаическая аномалия, — проворчал Гольберг, — атавизм. Еще лет сто назад никого не удивляло, что люди толпятся перед домом, где совершено убийство.
— Вы не заметили ничего особенного в этой сигнальной ракете?
— Нет. Мне показалось, что она ничем не отличается от тех, какими мы стреляли на тренировке. Разумеется, за исключением цвета.
— А высота?
Биолог пожал плечами.
— Высота? Я бы сказал — обычная, может, чуть меньше.
— Хорошо. Вспомните, откуда кто прибежал.
— Первой прибежала врач, справа. Мне тогда просто в голову не пришло, что она бежала от оранжереи. Потом из шлюзовой камеры показались Глац и Мельхиад. Нейман бежал со стороны ракетоплана. Юрамото шагал от своей сейсмической станции, а Ланге мчался сверху, от обсерватории. Он прибежал последним.
— К слову, верно ли, что у вас с ним был довольно крупный разговор?
— Да, мы немного повздорили.
— По какому поводу?
Маккент недоуменно развел руками.
— Уж и не знаю, как вам объяснить. Речь шла о человеке, вернее, о человечестве, о его прошлом и будущем. Ланге что-то сказал о господстве человека во Вселенной, а я имел неосторожность пожалеть Вселенную, подразумевая биологическое несовершенство человека. Он мне возразил, слово за слово — мы поспорили. Вот и все.
Родин посмотрел Маккенту в глаза.
— Скажите мне, пожалуйста, вы же не маленький ребенок признанный ученый, заслуженный человек. Я понимаю, что, когда вы наткнулись на мертвого Шмидта, для вас это было сильнейшим потрясением, вы не знали, что делать, и в панике совершили ошибку. Но потом, когда прилетели мы… почему вы так долго скрывали от нас правду?
— Я подумал, — Маккент в волнении сжал руки, — я сказал себе… вы понимаете, я же тут, на Луне, только временно. Мы с вами расходимся во взглядах на целый ряд проблем, ко многому я отношусь с оговорками, возражениями. Кроме того, следует признать, что по натуре я достаточно активен, до всего хочу докопаться, все меня интересует, иногда это даже кое-кого злит. — Он улыбнулся уголками губ. — Представьте себе, что именно я выстрелил над Шмидтом ракету. Соберите все факты воедино, и вы поймете, что мне трудно было бы объяснить свое присутствие у мертвого тела радиста. Я признаю, что допустил ошибку. Но, мне кажется, я сумел объяснить, почему я не сказал вам всего сразу. Настало время исправить эту ошибку. Поэтому я и пришел — сказать вам чистую правду. Вы меня понимаете?
— Хотел бы я знать, — произнес доктор, когда за Маккентом захлопнулась дверь, — чем вызвано это его признание. Уж не тем ли, что он обнаружил пробелы в предыдущих показаниях, которые были чистой ложью?
— Вполне возможно.
У лжи короткие ноги
После обеда доктор вытащил блокнот с пометками и некоторое время бесцельно перелистывал странички, пока не остановился на списке личного состава экспедиции.— Лесенка укоротилась еще на две ступеньки, но продвинулись ли мы вперед? — заметил он с горечью. — Трудно сказать. Я уж не говорю о доказательствах. Что толку в подозрениях, если мы — простите, вы — не можете подкрепить их конкретными доказательствами?
На лице майора не отразилось горячего стремления продолжать дискуссию, но медик не был обескуражен его молчанием.
— Попробуем подвести некоторые итоги. Итак, у вас имеются четыре возможности… Кто говорит правду — селенолог или биолог? Юрамото или Маккент? Как утверждает Юрамото, он разговаривал со Шмидтом в 10.49. А Маккент заявляет, что в 10.25 он собственными глазами видел Шмидта мертвым. Значит, одно из двух. Как известно, мертвецы не разговаривают, а живые не могут лежать на Луне в пробитом выстрелами скафандре. Гольберг продолжал развивать свою мысль. — Но есть еще третья возможность; оба они говорят правду, но правду субъективную. И наконец, четвертая возможность: оба они лгут. Что вы на это скажете?
И он победно посмотрел на Родина.
— Ничего, — ответил следователь.
— Рассмотрим первую возможность. Юрамото говорит правду, Маккент лжет. С какой целью? Предположим, Маккент не только ученый-биолог, у него есть иная миссия, которую он вынужден тщательно скрывать от других. Разумеется, это только гипотеза. Как знать, может, его задача — получить специальную информацию об оборудовании лунной станции, ракетной технике и прочем. Мы многое публиковали, но не все. Маккент вынужден скрывать свою деятельность под личиной чрезмерно любопытного человека, который хотя и не вызывает особых симпатий, но никому не причиняет зла. Но, как я уже говорил, патологического любопытства в чистом виде не существует…
— Да-да, я знаю — проявление любопытства должно иметь какую-то подоплеку! — воскликнул Родин.
— Совершенно верно. Но, чтобы объяснить это, требуется психологический анализ. Глубокий и обстоятельный, майор. Итак, наш биолог симулирует любопытство. И если кто-нибудь из членов экспедиции замечает, что он что-то вынюхивает, простите за выражение, то никто не обращает на это внимания — ведь в этом весь Маккент! Итак, что же произошло? Маккент принимал секретные депеши с Земли. Они могли быть зашифрованы в тексте обычных радиограмм, которые получает каждый член экипажа. Он мог также подсоединиться к одной из антенн и принимать сигналы самостоятельно. Ведь каждый объект имеет свою собственную приемно-передающую аппаратуру.
— Для чего?
— На тот случай, если будет уничтожен главный канал базы. Но продолжим. Маккент мог поддерживать секретную радиосвязь, необходимую для осуществления предполагаемой разведывательной деятельности. Шмидт во время поисков любительских станций мог это обнаружить. Он поймал непонятное сообщение несколько букв и цифр. Ему нетрудно было догадаться, что сигналы посланы с Земли, и тогда он начал расшифровывать сообщение. Этим объясняется его интерес к непонятным цифрам в блокноте и беспокойство. Шифр не выходил у него из головы, он мучился днем и ночью. Маккент обнаружил, что ему грозит опасность разоблачения. Он выслеживал Шмидта, подслушивал у его дверей и наконец принял решение, что радист должен умереть. Как по-вашему, майор, могло так быть?
Майор закачался на стуле.
— А почему бы нет?
— Вот видите. Остается решить вопрос, каким образом Маккент совершил убийство. Это уже потруднее. Скажем, он задумал очернить Мельхиада. О любовном треугольнике ему было известно, он сам в этом признался. Ревность Мельхиада — достаточно убедительный мотив… Биолог выбрал для убийства время, когда никто не знал, чем занимается Мельхиад. Но он просчитался. Благодаря срочному ремонту кабеля, который сам же Маккент повредил, у Мельхиада появилось неоспоримое алиби. Тщательно выработанный план рухнул как карточный домик. Что оставалось делать биологу? Он придумал версию, будто видел Шмидта мертвым уже в 10.25 утра. Для чего? Чтобы момент убийства приходился на то время, когда, по его мнению, Мельхиад не сможет доказать своего алиби. Ну, что вы на это скажете?
— Занятно, занятно. Но… — майор посмотрел на доктора с сожалением.
— Что еще?
— …ваша великолепная теория не объясняет, каким образом, убив Шмидта в 10.59, Маккент уже в 11.01 мог оказаться у входа в базу раньше других. Кроме того, не забывайте о другом важном моменте.
— Каком?
— Заявляя о том, что именно он обнаружил тело Шмидта, Маккент отнюдь не отводит от себя подозрения. Ведь самое лучшее его алиби — это те две минуты, которые прошли с момента убийства до прихода на базу. Вам же ясно, что за это время никому не удастся покрыть расстояние от радиотелескопа до базы. Преступник все это тщательно продумал, вряд ли он добровольно сдаст самое сильное свое оружие.
— Должен же он был как-то объяснить, почему по дороге не встретил Рею Сантос, — не сдавался доктор.
— Дайте мне несколько минут — и я придумаю дюжину правдоподобных объяснений.
Доктор с грустью посмотрел в записную книжку и вычеркнул имя Маккента.
— Хорошо, сдаюсь. Остается другая возможность — Юрамото. Причина такая же, как у Маккента. Секретная миссия на базе, радиосвязь с Землей, Шмидт перехватил шифровку и должен был умереть. Детали можно оставить в стороне. Юрамото из фотолаборатории направился к радиотелескопу, убил Шмидта, вернулся в свой бетонированный бункер. Все остальные его действия зарегистрированы сейсмографом.
— А ракета?
Закинув ногу на ногу и обхватив колено руками, доктор невидящим взором долго смотрел на своего собеседника.
— Есть две возможности, — сказал он наконец. — Такой человек, как Юрамото, обладает обширными знаниями. Технические дисциплины он знает превосходно. Быть может, ему удалось сделать приспособление, благодаря которому пистолет выстрелил спустя некоторое время. Бьюсь об заклад, такой механизм изготовить можно.
— Допустим. Но кому-кому, а Юрамото было известно, что из-за преклонного возраста ему не добежать до радиотелескопа первым, чтобы спрятать этот механизм. Мог ли он так рисковать? Но не это главное. Юрамото с десяти часов находился в лаборатории на глазах врача. А когда он оттуда вышел, то, согласно версии Маккента, Шмидт был мертв.
— Сдаюсь. Но есть еще возможность. Некто убил Шмидта. Кто-то другой нашел его и в 10.59 поднял тревогу, но, решив, что на него может пасть подозрение, прибежал к базе и не хочет признаться.
Родин улыбнулся.
— Дав круг, вы пришли туда, откуда вышли. Ну, как мог кто-то за две минуты оказаться у базы? Да и кто бы это мог быть? Ведь у каждого из них имеется надежное алиби!
Доктор сердито прошелся по комнате и внезапно остановился в нескольких шагах от следователя.
— Нашел! — Голос его задрожал от волнения. — Ведь убийца мог выстрелить из ракетницы не над трупом Шмидта! Что, если Юрамото сделал это в районе сейсмической станции, Ланге около обсерватории, Нейман — находясь у ракетоплана, Рея Сантос — от оранжереи, а Маккент — у входа в базу?
Но следователь не разделял его восторга.
— Вы же сами говорили, что ракета стреляет на высоту каких-нибудь двухсот метров, а отсюда до радиотелескопа не меньше восьмисот метров, до ракетоплана шестьсот, до сейсмической станции около…
— Двести метров на Земле! — Гольберг сокрушенно схватился за голову. — Как это сразу не пришло мне в голову! Хороший помощник у вас, майор, нечего сказать. Я вас…
— Оставьте, доктор. Лучше скажите, на какую высоту стреляет сигнальный пистолет здесь?
— Вы слишком многого хотите. Но думаю, гораздо выше, чем на Земле.
Майор связался с Глацем.
— Родин говорит. Не можете ли вы мне сказать, на какую высоту стреляет сигнальный пистолет? Да, здесь, на Луне… Спасибо.
— Ну, что? — нетерпеливо спросил Гольберг.
— Глац говорит, что точно не знает, но полагает, километра на три.
— Три километра, майор! Но ведь это меняет всю ситуацию!
Следователь не выразил особого восторга.
— На первый взгляд, доктор, только на первый взгляд. Не забывайте, что все три выстрела произведены из пистолета, который нашли у тела Шмидта. Два выстрела в радиста, третий вверх. Один и тот же боек расписался на всех трех гильзах.
— Это значит…
Стук в дверь прервал Гольберга.
— Готово, — сказал Мельхиад и подал майору четвертушку плотной бумаги.
Доктор через плечо следователя посмотрел на рисунок, напоминающий бумажную мишень с несколькими попаданиями.
— Черный кружок в середине — это место, где мы нашли тело Шмидта, окружности — расстояние в метрах; крестиками отмечены пункты, где манипуляторы обнаружили следы стронциевых солей. Здесь сгорели сигнальные ракеты. Достаточно?
Майор долго не мог оторвать от рисунка глаз.
— Вы не ошиблись? — наконец спросил он. — Может ли это быть? В самом деле три крестика?
— Да, три, — уже в дверях подтвердил инженер.
Обессиленный Гольберг рухнул в кресло и слабо покачал головой.
— Я схожу с ума! Три ракеты в почву и одна вверх! Ну, хорошо. Скажем, первый раз он не попал. Но в сигнальном пистолете недоставало всего лишь трех патронов. Час от часу не легче! А тут еще эти двое — Маккент и Юрамото! Ведь кто-то из них солгал. И кто лгал, тот стремился что-то скрыть. Но что — кроме факта убийства? Не могут же они оба лгать, это же абсурд, как и то, что они оба говорят правду. Или, по-вашему, это возможно?
Следователь перестал качаться на стуле.
— Думаю, — медленно произнес он; — пожалуй, даже чересчур возможно.
Обещание Родина
Тропка вела к скалистой стене, грубой, не тронутой временем, будто ее только что сотворила природа. Сверху на манипуляторы падала тень.Вдруг огромные механизмы ожили; в их движении Родину почудилось что-то устрашающее, зловещее, словно оно было предвестником близкой гибели.
Он инстинктивно отпрянул, но уперся в скалу.
Вытянув щупальца, манипуляторы сделали еще шаг вперед. Спасения не было. Стальные пальцы тянулись к горлу человека, застыли над беспомощной жертвой.
— Что с вамп? — послышался голос Гольберга, и эти три коротких слова отогнали призрак.
Манипуляторы стояли неподвижно.
— Мне померещилась жуткая картина, — сказал Родин, — будто это чудовищно напало на меня. Я чувствовал их прикосновение. Неужели я начинаю терять рассудок?
— Ну, к чему такие страшные слова? — загудел в наушниках голос доктора. — Мы же говорили с вами об оптических иллюзиях. Это как раз тот самый случай.
— Вы полагаете? — с надеждой спросил следователь.
— Не полагаю, а твердо знаю. Здесь? — Гольберг остановился.
— Вероятно. — Майор оглянулся. — Да, видимо, где-то здесь. Незначительное отклонение вряд ли будет иметь значение. Во всяком случае, попробуем.
Опустившись на колено, он приготовил сигнальный пистолет и на скальной поверхности отыскал опору.
— Убийце было не к спеху, он мог отыскать удобное место и спокойно прицелиться… Когда пройдет минута — скомандуйте.
Гольберг смотрел на часы.
— Внимание… пли!
Из ракетницы полыхнуло слабое пламя, и через несколько секунд над радиотелескопом загорелась сапфировая звезда. Не красная ракета, означающая тревогу, а синяя — заранее оговоренный сигнал между двумя или несколькими партнерами.
— На нее никто не обратит внимания, — сказал Гольберг.
— Один человек, быть может, действительно не обратит… в словах майора был какой-то скрытый смысл. — Пошли!
Через несколько минут Гольберг открыл шлюзовую камеру сейсмической станции.
Юрамото встретил их своей обычной приветливой улыбкой.
— С дорогим гостем в дом приходит счастье, — он слегка поклонился. — А мечи ваши я положу на алтарь предков.
Майор испытующе посмотрел на селенолога.
— Благодарим за приветствие, но у нас остались лишь эфесы. Позвольте взглянуть на сегодняшнюю сейсмограмму. Интересно, что зарегистрировали приборы несколько минут назад.
Юрамото нажал выключатель, и свет упал на паутину диаграмм. Следователь на них не взглянул, он внимательно смотрел на лицо Юрамото, но, кроме готовности выполнить просьбу, ему ничего не удалось прочитать на приветливом, морщинистом лице старого ученого. Родин перевел взгляд на сейсмограмму.
— Вы не помните точное время, доктор?
— 17.09, - тотчас ответил Гольберг.
Именно в этот момент прибор зарегистрировал незначительное, но явно различимое отклонение.
— Как по-вашему, что могло послужить причиной этого отклонения? — снова взглянув на Юрамото, спросил Родин.
Селенолог задумчиво смотрел на зигзаги, вычерченные самописцем.
— Трудно сказать, — произнес он наконец, — Но не знать это значит не видеть. Держу пари, что это отклонение ничуть не отличается от того, которое поставило нас в тупик во время вашего вчерашнего визита. — Он достал из ящика субботнюю сейсмограмму. — Да, точно такое же отклонение, какое было зарегистрировано в день смерти Шмидта, за несколько секунд до объявления тревоги.
Родин внимательно сравнил обе сейсмограммы — сначала на глаз, потом с помощью лупы. Да, сомнений не было: обе аномалии практически не отличались друг от друга.
Он встал.
— Благодарю вас. Вы нам очень помогли.
— Приятный визит озарит и дождливый день, — церемонно поклонился Юрамото.
К базе возвращались медленно, погруженные в собственные мысли. Тишину нарушил Гольберг:
— Вам звонил Глац. В тот момент, когда вы выходили.
— Знаю, — ответил Родин.
— Что ему понадобилось?
— Он не звонил.
Доктор остановился.
— Но ведь…
— Это я звонил. Я спрашивал, не у вас ли я. Вы можете это объяснить с точки зрения психологии?
— Конечно. — Доктор пустился было в объяснения, но, сделав несколько шагов, остановился. — Понимаю, — задумчиво произнес он, — вы думаете, это возможно?
— Посмотрим.
После визита в оранжерею они вернулись на базу. Заглянули в медицинский кабинет, в мастерскую и на командный пункт. Словно одержимый какой-то манией, Родин всюду заводил разговоры о телефонных звонках. Наконец ему удалось получить долгожданный ответ.
— Как же, помню, — сказал Нейман. — Позвольте, когда это было? Кажется, в пятницу… да, в пятницу днем мне позвонил Шмидт и спросил, нет ли у меня Мельхиада. Мельхиада у меня не было, но я случайно встретил его через полчаса в коридоре. Однако выяснилось, что его никто но разыскивал. Вечером Мельхиад упрекнул меня за неуместную шутку, а когда я удивленно посмотрел на него, посоветовал мне обратиться к врачу и избавиться от галлюцинаций.
— Вы с ним согласились?
— Ну, конечно. Не ругаться же из-за какой-то глупости.
— Извините за назойливость, — сказал майор, — но вы когда-нибудь по-настоящему выходили из себя?
Нейман широко улыбнулся.
— Да, раза три случалось. И каждый раз — зря.
За ужином никто не обмолвился о Шмидте, никто не вспомнил о субботней трагедии, но в разговоре чувствовалось напряжение. Беседа была словно соткана из тончайшего покрывала, слишком прозрачного, чтобы оно могло скрыть подавленность, охватившую сидящих за столом.
Лишь за кофе биолог Маккент отважился ступить на тонкий лед.
— Завтра пятница, скоро мы свернем работу и отправимся домой, на Землю. А как же вы, майор?
— Мы тоже все закончим и тоже полетим домой.
Родин отодвинул пустую чашку.
— Спокойной ночи.
Простой план
Маккент с упреком посмотрел на майора.— Сегодня пятница. Вы обещали к завтраку рассказать нам кое-что. Не забывайте, майор, скоро рассвет.
— Вы, верно, от любопытства не спали всю ночь, — усмехнулся Родин.
— Я не страдаю бессонницей. Но кому-то в эту ночь действительно уснуть было нелегко; боюсь, что его замучили кошмары. — Беспокойный взгляд биолога перебегал с одного лица на другое, будто он пытался отыскать на них следы недосыпания. — Не хотел бы я оказаться на его месте.
— Ну, что ж, я расскажу вам все. Это моя прямая обязанность. Следствие в Заливе Духов закончено, и мы готовы лететь на Землю. Если удастся, то еще сегодня.
Глац вопросительно взглянул на следователя и снял трубку.
— В котором часу вы хотели бы вылететь?
— Не знаю, как скоро это удастся организовать, но хотелось бы — до обеда. Доктору Гольбергу предстоит присутствовать на каком-то важном совещании.
— Сколько полетит человек?
— Трое.
— Вас двое…
— И преступник. Тот, кто убил радиста Шмидта. Первый убийца на Луне.
Лишь негромкие слова Глаца, связавшегося с космодромом в Море Ужасов, нарушали нависшую над столовой тишину.
— Все в порядке. — Глац положил трубку. — В одиннадцать за вами прилетит ракетоплан… Знаете что, переберемся-ка ко мне.
— Вам известно, кто застрелил Шмидта? — спросил биолог, едва все расселись.
— Да. Со вчерашнего дня.
— Почему же вы не сказали об этом вечером? — удивилась Рея Сантос.
— А вы полагаете, что провели бы ночь спокойнее?
— Это кто-то из нас? — Казалось, лицо Глаца старело на глазах. Взгляд его глубоко запавших глаз поочередно останавливался на каждом члене экипажа.
— Да, один из вас.
— Ну, не тяните! — Ирма Дари бросила на следователя взгляд, полный муки. И по ее голосу доктор понял, что она на грани истерического припадка.
Следователь наклонился, будто хотел увидеть всю группу в новой перспективе.
— Я, собственно, не знаю, с чего начать. Шмидт был убит настолько тривиальным способом, что почти не о чем рассказывать. Преступник подошел к радиотелескопу, застрелил радиста и чуть позже выпустил красную сигнальную ракету. Никаких трюков или прыжков со скалы, никакой гонки или борьбы за секунды. План был чрезвычайно прост, хотя рассчитан с математической точностью.
Лица сидящих за столом напомнили Гольбергу паноптикум такие же неподвижные, оцепеневшие, совсем как настоящие, но не живые.
— Прошу прощения, майор, но ваше сообщение слишком сенсационно для моего несколько старомодного вкуса. — Астроном Ланге встал. — Вы меня извините? Мне надо еще кое-что сделать, пока не взошло солнце. Что же касается вашего заключения, то охотно допускаю, что это действительно не так сложно, как казалось. Желаю удачи.
Родин молча кивнул. Когда Ланге вышел, он снова заговорил.
— Вряд ли вас будут интересовать детали…
— Напротив, очень интересуют! — почти выкрикнул Маккент.
— Хорошо. — В улыбке следователя был оттенок грусти. — Но не ждите сенсаций — ни ясновидения, ни особого детективного дара не было. Попробуем рассуждать вместе. Что нам известно? Кто-то в 10.59 выстрелил из сигнального пистолета. Это один из немногочисленных фактов, на который мы смогли опереться, когда стало ясно, что Шмидт на помощь не звал. Понятно?
— Понятно, — подтвердил нестройный хор голосов.
— Кто же это мог быть? Маккент, который в 10.50 находился поблизости от входа в главный объект, спрятавшись в тени? Астроном Ланге, который в этот момент возвращался в обсерваторию? Или профессор Юрамото? При его-то опыте для него наверняка не составляло труда «обмануть» приборы, незаметно пройти шлюзовую камеру и выстрелить из пистолета.
— Весьма польщен, — селенолог слегка поклонился, но в его глазах светилась ирония.
— Такая же возможность была и у Неймана. Предположим, он действительно возился с прожекторами, но затем погасил их, прошел шлюзовую камеру и выстрелил в Шмидта. И наконец, врач Рея Сантос. Она в это время шла от базы к оранжерее. Трое оставшихся оказались вне подозрений. Они были в помещении. Это командир экспедиции Глац, радистка Ирма Дари и инженер Мельхиад…
— Итак, пятеро на подозрении. — Маккент переводил взгляд то на одного, то на другого.
— Да, пятеро. Именно у них была возможность произвести выстрел. Попробуем поразмыслить, кто же из них мог убить Шмидта. В десять утра радист докладывал, что у него все в порядке, значит, он еще был жив, а в 10.59 он не ответил на вызовы, его уже явно не было в живых.
— Час — это не так мало, — заметил биолог.
— Но мы сумеем его «уменьшить». В 11.02 все члены экспедиции, за исключением Ирмы Дари, которая разговаривала с Землей, находились у пункта сбора. Путь от главного входа до радиотелескопа отнимает не менее десяти минут, дорога обратно — как минимум три минуты. И то лишь ценой головоломного прыжка.
Приплюсуем минуту на три выстрела, осмотр Шмидта и замену пистолетов. Итого — четырнадцать минут. Следовательно, преступник должен был пуститься в путь не позднее 10.48. Однако в это время врач Рея Сантос и пилот Нейман только-только надевали скафандры и еще находились в помещении. Так как неопровержимо доказано, что до этого они не выходили с базы, то их смело можно вычеркнуть из «черного» списка. Мы знаем, что у Реи Сантос сначала был профессор Юрамото, а потом Ланге. Что же касается Неймана, то его местопребывание засвидетельствовано показаниями Глаца и Ирмы Дари. Вы принимаете эту версию?
— Безусловно, — откликнулся Маккент.
— Итак, остаются Юрамото, Маккент и Ланге.
— Ланге. — Мельхиад вздрогнул и повернулся к Глацу. — Он вышел наружу? Надолго?
— Не знаю, по-видимому. Он, кажется, ждет, когда Марс закроет собой какую-то звезду. Еще вчера об этом говорил.
— Верните его! Баллоны не заправлены кислородом! — Инженер вытащил из кармана таблицу. — У Ланге осталось кислорода лишь на полчаса, нет, на двадцать пять минут.