Впечатлительность общества на акт террора, как средства пропаганды, определяет успех терроризма. Казалось бы после стольких лет реальных и пропагандистских ужасов социализма на фоне бесконечных бандитских разборок, один-два политических «взрыва» не будут даже замеченными. Почему зерно падает на такую благоприятную почву? Причиной может быть кризис ханжества – «ни за что не посадят», «моя хата с краю». Постсоветский человек поверит в Страшный Суд лишь тогда, когда ангелы Божьи прикладами вышибут двери в его доме. Терроризм же принуждает каждого отнести себя к потенциальным жертвам. Современное демократическое общество потребления не в силах оказать этому явлению эффективного противодействия.
В чем только не принято искать возможный кризис террористических движений. Террористические группировки являются социальными, поскольку складываются в своем большинстве из нонконформистов, они не вписываются в общество, во всяком случае в то, с которым борются. Кроме приемов политического действия в борьбе с ними эффективным может быть лишь политическое заигрывание. Механизм его, например в Великобритании, частично – во Франции, сложился на протяжении долгих лет борьбы. В основе его лежит старый как мир принцип разобщения. Важно определить критерий: большинство в любой парамилитарной организации составляют тыловики. Это сочувствующие, «политическое крыло», часть руководства, которое непосредственно не отвечает за акты насилия. Все они в той или иной степени обременены двусмысленностью собственной роли. Достаточно, как в случае с ООП или ИРА, лишь предложить им переговоры и надежду на удовлетворение собственных амбиций более безопасным и эффективным путем. А вся эта публика – люди с весьма развитыми и болезненными амбициями. Стреляют и подкладывают бомбы те, кто попроще, им уже точно ничего не светит. Амнистия в Северной Ирландии не касалась убийц полицейских и военнослужащих. В этой связи интересным является обещание израильтян освободить больных, малолетних и женщин-террористок. Две последних категории составляют ядро боевых сил палестинцев.
В каком направлении следует ожидать развития терроризма в СНГ покажет следующая вспышка нестабильности в любой точке бывшего СССР. Учитывая готовность экстремистов содействовать любому сепаратистскому движению мы имеем дестабилизацию как цель политики «новых крайних».
Попытки разыграть карту регионального сепаратизма по приднестровскому сценарию были предприняты в Украине силами «новой оппозиции» сразу же, в реальном масштабе времени, что говорит о наличии подобных планов в арсеналах политтехнологов из ближайшего зарубежья. В той форме, в которой они существуют, ВС Украины не способны защитить конституционный строй и целостность страны от преступных посягательств. Наоборот – являются материальным и кадровым резервом для антиукраинского сепаратистского движения под «единославянскими» лозунгами. Опыт 14-й армии ВС России указывает перспективы нахождения подобных частей в эпицентре политического противостояния. Между тем, никаких выводов в направлении обеспечения безопасности размещения войск в местах постоянной дислокации не сделано. Отсутствовали они и в проекте «Армия 2015».
ТЕРРОРИЗМ И ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА
В чем только не принято искать возможный кризис террористических движений. Террористические группировки являются социальными, поскольку складываются в своем большинстве из нонконформистов, они не вписываются в общество, во всяком случае в то, с которым борются. Кроме приемов политического действия в борьбе с ними эффективным может быть лишь политическое заигрывание. Механизм его, например в Великобритании, частично – во Франции, сложился на протяжении долгих лет борьбы. В основе его лежит старый как мир принцип разобщения. Важно определить критерий: большинство в любой парамилитарной организации составляют тыловики. Это сочувствующие, «политическое крыло», часть руководства, которое непосредственно не отвечает за акты насилия. Все они в той или иной степени обременены двусмысленностью собственной роли. Достаточно, как в случае с ООП или ИРА, лишь предложить им переговоры и надежду на удовлетворение собственных амбиций более безопасным и эффективным путем. А вся эта публика – люди с весьма развитыми и болезненными амбициями. Стреляют и подкладывают бомбы те, кто попроще, им уже точно ничего не светит. Амнистия в Северной Ирландии не касалась убийц полицейских и военнослужащих. В этой связи интересным является обещание израильтян освободить больных, малолетних и женщин-террористок. Две последних категории составляют ядро боевых сил палестинцев.
В каком направлении следует ожидать развития терроризма в СНГ покажет следующая вспышка нестабильности в любой точке бывшего СССР. Учитывая готовность экстремистов содействовать любому сепаратистскому движению мы имеем дестабилизацию как цель политики «новых крайних».
Попытки разыграть карту регионального сепаратизма по приднестровскому сценарию были предприняты в Украине силами «новой оппозиции» сразу же, в реальном масштабе времени, что говорит о наличии подобных планов в арсеналах политтехнологов из ближайшего зарубежья. В той форме, в которой они существуют, ВС Украины не способны защитить конституционный строй и целостность страны от преступных посягательств. Наоборот – являются материальным и кадровым резервом для антиукраинского сепаратистского движения под «единославянскими» лозунгами. Опыт 14-й армии ВС России указывает перспективы нахождения подобных частей в эпицентре политического противостояния. Между тем, никаких выводов в направлении обеспечения безопасности размещения войск в местах постоянной дислокации не сделано. Отсутствовали они и в проекте «Армия 2015».
ТЕРРОРИЗМ И ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА
ПРОБЛЕМЫ ПРАВОВЫХ ДЕФИНИЦИЙ
Квалификация терроризма, в частности в Уголовном (какой невежда назвал его «Криминальным»?) Кодексе Украины была дана согласно формально-доказательному казуистическому способу мышления, присущему юристам, в отличие от остальной части человечества.
В основу нынешнего толкования терроризма украинским законодательством положены формулирования ст. 58 Уголовного Кодекса СССР 1926 г. и соответствующего ему Уголовного Кодекса УССР, собственно 8-го пункта это статьи, а также ст. 19 того же Кодекса в смысле подготовки и намерения. Так называемое «ТН» – «террористическое намерение» и поныне является квалифицирующим признаком этого преступления. Из того же первоисточники ведут свое начало и другие действующие определения таких понятий, как «разрушение, или повреждение….взрывом, или поджогом» (ст. 58 п. 9 – диверсия), «вооруженное свержение, захват власти в центре и на местах» (ст. 58 п. 2), и «недонесение» (о случаях каждого из названных выше действий, или бездеятельности (ст. 58 п. 12).
Если отойти от практики и последствий применения ст. 58 и ее преемниц в СССР, следует признать, что призваны к жизни и сформулированы они были под воздействием опыта политического насилия в Российской Империи конца 19 – начала 20 ст. Недавним террористам была принципиально «чуждой» юридическая методология авторов «Уложения о наказаниях», которые и знать не хотели никакого «террористического акта», и в случае напр. политического убийства, как это было в деле Богрова, удовлетворялись предъявлением ст. 279 (покушение на убийство) и ст. 102 (принадлежность к тайному сообществу). При этом тем квалифицирующим признаком, который подвел подсудимого под военно-окружной суд и виселицу стала именно принадлежность к преступной организации. В новых условиях эти процессуальные формы и юридические нормы, хотя и логические, казались устаревшими. Как писал Лацис: «Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал действием как словом…». Этому юридическому нигилизму способствовало и отсутствие в СССР до 1922 г. Уголовного Кодекса и любой системы уголовного законодательства. Руководствовались «революционным правосознанием» – квази-обычным правом. Быстрая бюрократизация советского государства вызвала к жизни потребность как-то узаконить бюрократическую систему, которая сложилась в т ч. и через распространение русских бюрократических форм (когда напр. из ЖУЖД – жандармского управления железных дорог родились кроме службы охраны еще и транспортная милиция и прокуратура).
В стране со множеством «правоохранительных», собственно, карательных органов невозможно было разделить одну ст. 136 (убийство) между несколькими органами дознания и следствия, несмотря на очевидную потребность обеспечить пайками всех прокуроров военной, на транспорте и других прокуратур вместе с оперативниками особых отделов – военной службы правопорядка, между МГБ-КГБ-СБУ и милицией, в т ч. транспортной. Пока эта сталинско-бюрократическая система будет перелицовываться под разными поводами – нормы ст. 58 будут жить и в украинском законодательстве.
Тем не менее, если даже не рассматривать проблему правового реформирования как борьбу отечественных бюрократов за выживание, сомнительно, чтобы в законодательство, построенное на Codex penal Наполеона, можно было органически вписать положения habeas corpus (прав личности) из права англосаксонского. Французская система права в смысле исторической традиции и практики применения всегда будет нуждаться в полиции французского типа. А последняя, как известно, порождает и «французскую провокацию» – практику создания всяческих «преступных группировок» с тем, чтобы их потом и разоблачать. Должен же, в конце концов, кто-то быть осужден по «соответствующей» статье Уголовного Кодекса…
Симптоматично, что даже в США, стране с англосаксонским прецедентным правом и федеративным устройством, потребность в бюрократизации находит свое решение именно «французским» путем через создание министерства безопасности, на которого возложены все те же обязанности борьбы с таким не очерченным злом, как терроризм. Сугубо организационно, практика институализации каких-либо чрезвычайных форм, призванных бороться с экстраординарной угрозой иначе, чем на низших оперативно-розыскных уровнях, является ошибочной.
Следует отдавать себе отчет также в том, что в глазах бюрократов «терроризм» является лишь поводом, чтобы укрепить собственное монопольное положение в государстве. Поводом тем более удобным, что как и любое мировое зло оно существует прежде всего через примат веры в него.
Остальному человечеству, которое в отличие от юристов пробует мыслить более-менее рационально, попытки определить явление терроризма не очень-то удавались. Что такое «террор» в политике более или менее ясно из практики его применения на протяжении истории: «открытое вооруженное насилие, направленное на физическое устранение, подавление и запугивание политических противников» (К.Маркс). Но, явление терроризма, присущее современному периоду– где-то от Венского конгресса 1814 г., не нашло общепринятого толкования. Отдельные представители англосаксонской школы права считают его «беспрецедентным». Так, согласно Alexander'у современный терроризм не имеет исторических аналогов среди форм политического насилия. Его оппонент из школы континентального права Laquer решительно протестует против «концепции беспрецедентности», противопоставляя ей историческую и культурную традицию античных тираномахов, иудейских секариев, исламистских асасинов.
По мнению автора, такое расхождение во взглядах является следствием непонимания самой природы терроризма. Методологически, характерным приемом политологов остается подмена понятий в т ч. относительно «терроризма». Это явление или непомерно суживают – применяют лишь к отдельным его разновидностям, или наоборот, произвольно распространяют на нетеррористические формы политического насилия. Известными штампами в советской политологии были «терроризм государственный», «ультралевый», или «ультраправый». В конце концов, и ныне популярный терроризм «международный». Собственно, последний перл принадлежит Р. Рейгану, который и сформулировал эту линию поведения правительства США, действующую доныне.
Очевидно, что между насилием государственным и оппозиционным существуют определенные социальные и типологические различия. В дальнейшем, относительно первого мы будем применять определение «террор», относительно второго – «терроризм». В обобщенном же понятии «политическое насилие» объединены все виды террористических проявлений. Эти дефиниции является сугубо рабочими. Относительно же самого явления, то терроризм является феноменом, который определяет случайный, недоступный по крайней мере для аналитического познания, фактор. Не должно быть никаких иллюзий относительно того, что возможно исследовать происхождение и характер определенного проявления терроризма. Все, что можно установить анализом, это то, что в одних обстоятельствах проявления терроризма осуществляются чаще, чем в других, и что при отдельно взятых обстоятельствах он может вообще не иметь места, примером чего является, в частности, Украина.
С определенной публицистической гиперболой, можно утверждать, что основным признаком терроризма в привычном значении этого понятия является немотивированность. На первый план выступают такие субъективные для политолога побуждения, как социальные и личные амбиции, склонность к крайним формам самореализации, и лишь потом идеологические обоснования этих амбиций. Это вместе взятое и создает специфический, вневременной, внеклассовый феномен мировосприятия – философию бомбы.
В этих обстоятельствах потребность преодоления терроризма сводится в смысле политическом к признанию неизбежности и допустимости риска всплесков (немотивированного) насилия в обществе. В смысле более узком – признанию профессионального риска политиков стать жертвой покушения. Еще Наполеон Бонапарт говорил: «лучше один раз быть убитым, чем всю жизнь этого бояться». Подобное здоровое отношение к угрозе со стороны террориста было присуще многим выдающимся политическим деятелям, которые сами стали жертвами покушений: Ю.Цезарю, А. Линкольну, Л. Барту, королю Иордании Абдалле.
Подобное позитивистское отношение к проблеме терроризма в конце концов присуще демократическому мировоззрению. Современную правоверную демократию принято считать духовной наследницей демократии античной. Именно античному (демократическому) мировоззрению принадлежит концепция тираномахии – борьбы с тиранией, если хотите – тираноубийства. В идеологии христианской, которая однако имеет немного общего с поучениями Нового Завета, концепцию тираноубийства легализировал брат Ордена Иисуса Ян Мариан, автор книги, которая повлияла также и на украинскую политическую элиту 17 столетия. Признание «народа» (политической нации) суверенным «источником власти» в юридическим смысле привело к признанию за последним в т ч. и права на насилие в форме вооруженного сопротивления тирании, или даже тираноубийства как частного случая, который следует из этого права. Это «право народа» как «высший закон» по мере отчуждения современной общепринятой (т н. демократической) формы общественного устройства, становится таким же ритуальным, как и другие «права», относительно которых законодателям и в голову не придет, что кому-то захочется ими воспользоваться. Согласно конституции ФРГ тираноубийство является чуть ли не обязанностью законопослушного бундесбюргера, но стоило РАФ посягнуть на обычного федерального чиновника, как в действие вступили чрезвычайные законы, влияние которые на состояние прав личности в ФРГ ощущается и до сих пор.
Ту же самую непоследовательность мы наблюдаем и в прочих попытках юристов, а вслед за ними политиков и идеологов сформулировать ту грань, за которой в общем-то допустимые в правовом отношении формы насилия, военного и политического, превращаются в недозволенные.
Террорист сражается нерегулярным образом. Но различие между регулярной и нерегулярной борьбой зависит от точности регулярного и обретает свою конкретную противоположность и тем самым также свое понятие только в современных организационных формах, которые возникают из войн Французской революции. Во все времена человечество вело войны и битвы; во все времена имелись правила ведения войны и правила ведения боя, и вследствие этого также нарушение правил и небрежение правилами.
Венский конгресс 1814—1815 годов вновь восстановил, в рамках всеобщей реставрации, понятия европейского права войны. Это была одна из самых поразительных реставраций в мировой истории. Она имела огромный успех, так что это право войны оберегаемой континентальной войны на суше еще в Первую Мировую войну 1914-18 годов определяло европейскую практику ведения войны на суше. Еще сегодня это право именуется классическим правом войны, и оно заслуживает этого имени. Ибо оно дает ясные различения, прежде всего, различения войны и мира, участников войны от неучастников войны, врага и преступника. Война ведется между государствами как война регулярных, государственных армий, между суверенными носителями jus belli, которые и в войне рассматривают себя как враги и не подвергают друг друга дискриминации как преступников, так что заключение мира возможно и даже остается нормальным, само собой разумеющимся концом войны. Перед лицом такой классической правильности – пока она имеет настоящую действенную силу – террорист или партизан мог быть только периферийным явлением, каким он фактически и являлся еще во время всей Первой Мировой войны.
В классическом праве войны прежнего европейского международного права нет места партизану в современном смысле. Он или – как в войне по династическим причинам 18 века – вид легкого, особенно подвижного, но регулярного отряда, или он как особенно отвратительный преступник стоит просто вне права. До тех пор, пока в войне сохранялось еще нечто от представления о дуэли и от рыцарства, по другому и быть не могло.
С введением всеобщей воинской повинности конечно все войны становятся по идее народными войнами, и тогда скоро возникают ситуации, которые для классического права войны являются трудными и часто даже неразрешимыми, как например ситуация народного ополчения или «вольных стрелков». Но в любом случае, современный партизан остается вне этого определения. Современный член «незаконного военизированного формирования» не ожидает от врага ни справедливости, ни пощады. Он отвернулся от традиционной войны и перешел в область иной, настоящей вражды, которая возрастает путем террора и антитеррора до истребления.
Два рода войны особенно важны в контексте явления партизана и в известном смысле даже родственны с этим явлением: гражданская война и колониальная война. В явлении партизана современности эта взаимосвязь прямо-таки специфична. Классическое европейское международное право вытесняло эти две опасных формы проявления войны и вражды на периферию. Классическая европейская война была межгосударственной войной, которую вела одна регулярная государственная армия с другой. Открытая гражданская война считалась вооруженным восстанием, которое подавлялось с помощью осадного положения полицией и отрядами регулярной армии. Колониальная война тоже не ускользнула от внимания военной науки европейских стран. Но все это не ставило под вопрос регулярную войну государства как классическую модель.
Уже почти восемьдесят лет на обширных территориях Земли происходят ожесточенные партизанские битвы. Они начались еще в 1927 году, перед Второй Мировой войной, в Китае и в других азиатских странах, которые позже защищались от японского вторжения 1932—1945 годов. Во время Второй Мировой войны ареной такого рода войн стали Россия, Польша, Балканы, Франция, Албания, Греция и другие территории. После Второй мировой войны партизанская борьба продолжилась в Индокитае, где она была особенно продуктивно организована против французской колониальной армии и американских войск, далее в Малайе, на Филиппинах и в Алжире, на Кипре и на Кубе Фиделем Кастро и Че Геварой. Позже территориями партизанской войны, которая ежедневно развивает новые методы победы над врагом и обмана врага, стали Лаос, Афганистан, Чечня, Ирак. Современная техника поставляет все более мощные вооружения и средства уничтожения, все более совершенные средства передвижения и методы передачи информации, как для партизан, так и для регулярного войска, которое с партизанами борется. В дьявольском круге террора и антитеррора борьба с партизаном часто является только отражением самой партизанской борьбы, и все снова и снова оказывается правильным старый тезис, который большей частью цитируется как приказ Наполеона генералу Лефевру от 12 сентября 1813 года: «с партизаном должно бороться партизанскими же методами».
В 1958 году появился впечатляющий документ по тотальному сопротивлению, детальное руководства для конкретного исполнения: швейцарское руководство по ведению небольших войн для каждого (Kleinkriegsanleitung fur Jedermann), изданное швейцарским союзом унтер-офицеров под названием «Тотальное сопротивление» и составленное капитаном фон Дах. На более чем 180 страницах этот труд дает руководство по активному и пассивному сопротивлению чужому вторжению, с точными указаниями по саботажу, жизни в подполье, о том, как прятать оружие, по организации путчей, уходу от слежки и т. д. Тщательно использован весь присутствующий на то время опыт. Это руководство по ведению войн «для каждого» содержит указание, что его «сопротивление в высшей степени» придерживается Гаагской конвенции о законах и обычаях войны на суше и четырех Гаагских соглашений 1949 года. Это ясно само собой. Также нетрудно вычислить, как будет реагировать нормальная регулярная армия на практическое использование этой инструкции по ведению локальной войны (например, стр.43: «бесшумное убийство часового топором»), пока она не чувствует себя побежденной.
Партизан является нерегулярным бойцом. Регулярный характер явления выражается в униформе солдата, которая является чем-то большим, чем профессиональное одеяние, поскольку она демонстрирует господство публичности; наряду с униформой солдат открыто и демонстративно носит оружие. Вражеский солдат в униформе – это настоящая мишень современного партизана.
В качестве следующего признака напрашивается сегодня интенсивная политическая или религиозная ангажированность, которая характеризует отличие современного партизана от других борцов. На интенсивно идеологический характер члена парамилитарных формирований нужно указать уже потому, что его необходимо отличать от обычного разбойника и злостного преступника, чьими мотивами является личное обогащение. Этот понятийный критерий имеет ту же структуру, что и у пирата перед лицом международно-правовых норм ведения войны на море. Понятие пират включает неполитический характер преступного образа жизни, включающего разбой и личную выгоду. Партизан воюет на политическом фронте, и именно политический характер его образа жизни снова возрождает первоначальный смысл слова партизан. Это слово происходит от слова партия и указывает на связь с каким-то образом борющейся, воюющей или политически действующей партией или группой. Такого рода связи с партией особенно сильно проявляются в революционные эпохи.
Революционная война предполагает принадлежность к революционной партии и тотальный охват. Тоже самое можно сказать и о партии религиозной. Иные группы и союзы, в особенности современное государство, уже не могут столь тотально интегрировать своих членов и подданных как революционно борющаяся партия охватывает своих активных борцов. В обширной дискуссии о так называемом тотальном государстве еще не стало окончательно ясно, что сегодня не государство как таковое, а идеологическая партия представляет собой настоящую и по сути дела единственную тоталитарную организацию. С точки зрения чисто организационной, в смысле строгого функционирования приказа и подчинения необходимо даже сказать, что революционная организация в этом отношении превосходит регулярное войско и что в международном праве войны должна возникнуть известная путаница, когда организацию как таковую делают критерием регулярности, как это произошло в Женевских конвенциях от 12 августа 1949 года.
Партизан по-немецки именуется Parteiganger (партиец), тот, кто идет с партией. В романских языках слово можно употребить как существительное и как прилагательное: на французском языке говорят даже о партизане какого-то мнения; короче говоря, из общего, многозначного обозначения вдруг получается слово большой политической важности. Напрашивается лингвистическая параллель с таким общим словом, как status, которое вдруг может означать государство (Staat). В эпоху разложения, как в 17 веке во время Тридцатилетней войны, нерегулярный солдат сближается с разбойниками и бродягами; он воюет на свой страх и риск и становится персонажем плутовского романа, как испанский Picaro Estebanillo Гонсалеса, который участвовал в битве при Нердлингене (1635) и рассказывает об этом в стиле солдата Швейка. Об этом можно прочитать и у Гриммельсхаузена в Симплициусе Симплициссимусе, это можно увидеть на гравюрах и офортах Жака Калло. В 18 веке «Parteiganger» принадлежал к пандурам и гусарам и другим видам легких войск, которые как подвижные войска «по отдельности сражаются» и ведут так называемую малую войну, в противоположность медленной большой войне линейных войск. Здесь различие регулярного и нерегулярного мыслится чисто военно-технически и ни в коем случае не равнозначно оппозиции легальный – нелегальный в юридическом смысле международного права и государственного права. В случае современного партизана обе пары противоположностей (регулярно – нерегулярно, легально – нелегально) большей частью стираются и пересекаются.
Подвижность, быстрота и ошеломляющее чередование нападения и отступления, одним словом: повышенная мобильность еще и сегодня – отличительная черта партизана, и этот признак даже еще усиливается благодаря внедрению техники и моторизации. Однако обе противоположности ликвидируются революционной войной, и возникают многочисленные полу– и нерегулярные группы и формирования. Борющийся с оружием в руках партизан всегда остается зависимым от сотрудничества с регулярной организацией. Вследствие этого уже благодаря взаимодействию регулярного и нерегулярного получаются некоторые промежуточные ступени. Это происходит и в тех случаях, когда никоим образом нереволюционное правительство призывает к защите национальной территории от чужого завоевателя. Народная война и малая война здесь переплетаются. С другой стороны и чужой завоеватель публикует инструкции о подавлении вражеских партизан. Все нормирования такого рода стоят перед сложной проблемой международно-правового, т е. законного для обеих сторон регулирования нерегулярного конфликта, в отношении признания партизана участником войны и его рассмотрения в качестве военнопленного, и, с другой стороны, соблюдения прав военных оккупационных властей.
Тенденция изменения или же упразднения унаследованных классических понятий всеобща и перед лицом стремительного изменения мира тем более постижима. Не осталось в стороне от этой тенденции и «классическое» понятие партизана. В книге «Партизан» Рольфа Шроерса, вышедшей в 1961 году, нелегальный боец движения Сопротивления и активист подполья становится собственно типом партизана. Это такое преобразование понятия, которое ориентировано главным образом на определенные внутри-немецкие ситуации гитлеровской эпохи и именно как таковое заслуживает внимания. Нерегулярность заменена нелегальностью, военная борьба – сопротивлением. Это означает далеко идущее перетолкование понятия партизана и недооценку того факта, что и революционизация войны поддерживает военную связь регулярной армии и нерегулярного бойца.
В основу нынешнего толкования терроризма украинским законодательством положены формулирования ст. 58 Уголовного Кодекса СССР 1926 г. и соответствующего ему Уголовного Кодекса УССР, собственно 8-го пункта это статьи, а также ст. 19 того же Кодекса в смысле подготовки и намерения. Так называемое «ТН» – «террористическое намерение» и поныне является квалифицирующим признаком этого преступления. Из того же первоисточники ведут свое начало и другие действующие определения таких понятий, как «разрушение, или повреждение….взрывом, или поджогом» (ст. 58 п. 9 – диверсия), «вооруженное свержение, захват власти в центре и на местах» (ст. 58 п. 2), и «недонесение» (о случаях каждого из названных выше действий, или бездеятельности (ст. 58 п. 12).
Если отойти от практики и последствий применения ст. 58 и ее преемниц в СССР, следует признать, что призваны к жизни и сформулированы они были под воздействием опыта политического насилия в Российской Империи конца 19 – начала 20 ст. Недавним террористам была принципиально «чуждой» юридическая методология авторов «Уложения о наказаниях», которые и знать не хотели никакого «террористического акта», и в случае напр. политического убийства, как это было в деле Богрова, удовлетворялись предъявлением ст. 279 (покушение на убийство) и ст. 102 (принадлежность к тайному сообществу). При этом тем квалифицирующим признаком, который подвел подсудимого под военно-окружной суд и виселицу стала именно принадлежность к преступной организации. В новых условиях эти процессуальные формы и юридические нормы, хотя и логические, казались устаревшими. Как писал Лацис: «Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал действием как словом…». Этому юридическому нигилизму способствовало и отсутствие в СССР до 1922 г. Уголовного Кодекса и любой системы уголовного законодательства. Руководствовались «революционным правосознанием» – квази-обычным правом. Быстрая бюрократизация советского государства вызвала к жизни потребность как-то узаконить бюрократическую систему, которая сложилась в т ч. и через распространение русских бюрократических форм (когда напр. из ЖУЖД – жандармского управления железных дорог родились кроме службы охраны еще и транспортная милиция и прокуратура).
В стране со множеством «правоохранительных», собственно, карательных органов невозможно было разделить одну ст. 136 (убийство) между несколькими органами дознания и следствия, несмотря на очевидную потребность обеспечить пайками всех прокуроров военной, на транспорте и других прокуратур вместе с оперативниками особых отделов – военной службы правопорядка, между МГБ-КГБ-СБУ и милицией, в т ч. транспортной. Пока эта сталинско-бюрократическая система будет перелицовываться под разными поводами – нормы ст. 58 будут жить и в украинском законодательстве.
Тем не менее, если даже не рассматривать проблему правового реформирования как борьбу отечественных бюрократов за выживание, сомнительно, чтобы в законодательство, построенное на Codex penal Наполеона, можно было органически вписать положения habeas corpus (прав личности) из права англосаксонского. Французская система права в смысле исторической традиции и практики применения всегда будет нуждаться в полиции французского типа. А последняя, как известно, порождает и «французскую провокацию» – практику создания всяческих «преступных группировок» с тем, чтобы их потом и разоблачать. Должен же, в конце концов, кто-то быть осужден по «соответствующей» статье Уголовного Кодекса…
Симптоматично, что даже в США, стране с англосаксонским прецедентным правом и федеративным устройством, потребность в бюрократизации находит свое решение именно «французским» путем через создание министерства безопасности, на которого возложены все те же обязанности борьбы с таким не очерченным злом, как терроризм. Сугубо организационно, практика институализации каких-либо чрезвычайных форм, призванных бороться с экстраординарной угрозой иначе, чем на низших оперативно-розыскных уровнях, является ошибочной.
Следует отдавать себе отчет также в том, что в глазах бюрократов «терроризм» является лишь поводом, чтобы укрепить собственное монопольное положение в государстве. Поводом тем более удобным, что как и любое мировое зло оно существует прежде всего через примат веры в него.
Остальному человечеству, которое в отличие от юристов пробует мыслить более-менее рационально, попытки определить явление терроризма не очень-то удавались. Что такое «террор» в политике более или менее ясно из практики его применения на протяжении истории: «открытое вооруженное насилие, направленное на физическое устранение, подавление и запугивание политических противников» (К.Маркс). Но, явление терроризма, присущее современному периоду– где-то от Венского конгресса 1814 г., не нашло общепринятого толкования. Отдельные представители англосаксонской школы права считают его «беспрецедентным». Так, согласно Alexander'у современный терроризм не имеет исторических аналогов среди форм политического насилия. Его оппонент из школы континентального права Laquer решительно протестует против «концепции беспрецедентности», противопоставляя ей историческую и культурную традицию античных тираномахов, иудейских секариев, исламистских асасинов.
По мнению автора, такое расхождение во взглядах является следствием непонимания самой природы терроризма. Методологически, характерным приемом политологов остается подмена понятий в т ч. относительно «терроризма». Это явление или непомерно суживают – применяют лишь к отдельным его разновидностям, или наоборот, произвольно распространяют на нетеррористические формы политического насилия. Известными штампами в советской политологии были «терроризм государственный», «ультралевый», или «ультраправый». В конце концов, и ныне популярный терроризм «международный». Собственно, последний перл принадлежит Р. Рейгану, который и сформулировал эту линию поведения правительства США, действующую доныне.
Очевидно, что между насилием государственным и оппозиционным существуют определенные социальные и типологические различия. В дальнейшем, относительно первого мы будем применять определение «террор», относительно второго – «терроризм». В обобщенном же понятии «политическое насилие» объединены все виды террористических проявлений. Эти дефиниции является сугубо рабочими. Относительно же самого явления, то терроризм является феноменом, который определяет случайный, недоступный по крайней мере для аналитического познания, фактор. Не должно быть никаких иллюзий относительно того, что возможно исследовать происхождение и характер определенного проявления терроризма. Все, что можно установить анализом, это то, что в одних обстоятельствах проявления терроризма осуществляются чаще, чем в других, и что при отдельно взятых обстоятельствах он может вообще не иметь места, примером чего является, в частности, Украина.
С определенной публицистической гиперболой, можно утверждать, что основным признаком терроризма в привычном значении этого понятия является немотивированность. На первый план выступают такие субъективные для политолога побуждения, как социальные и личные амбиции, склонность к крайним формам самореализации, и лишь потом идеологические обоснования этих амбиций. Это вместе взятое и создает специфический, вневременной, внеклассовый феномен мировосприятия – философию бомбы.
В этих обстоятельствах потребность преодоления терроризма сводится в смысле политическом к признанию неизбежности и допустимости риска всплесков (немотивированного) насилия в обществе. В смысле более узком – признанию профессионального риска политиков стать жертвой покушения. Еще Наполеон Бонапарт говорил: «лучше один раз быть убитым, чем всю жизнь этого бояться». Подобное здоровое отношение к угрозе со стороны террориста было присуще многим выдающимся политическим деятелям, которые сами стали жертвами покушений: Ю.Цезарю, А. Линкольну, Л. Барту, королю Иордании Абдалле.
Подобное позитивистское отношение к проблеме терроризма в конце концов присуще демократическому мировоззрению. Современную правоверную демократию принято считать духовной наследницей демократии античной. Именно античному (демократическому) мировоззрению принадлежит концепция тираномахии – борьбы с тиранией, если хотите – тираноубийства. В идеологии христианской, которая однако имеет немного общего с поучениями Нового Завета, концепцию тираноубийства легализировал брат Ордена Иисуса Ян Мариан, автор книги, которая повлияла также и на украинскую политическую элиту 17 столетия. Признание «народа» (политической нации) суверенным «источником власти» в юридическим смысле привело к признанию за последним в т ч. и права на насилие в форме вооруженного сопротивления тирании, или даже тираноубийства как частного случая, который следует из этого права. Это «право народа» как «высший закон» по мере отчуждения современной общепринятой (т н. демократической) формы общественного устройства, становится таким же ритуальным, как и другие «права», относительно которых законодателям и в голову не придет, что кому-то захочется ими воспользоваться. Согласно конституции ФРГ тираноубийство является чуть ли не обязанностью законопослушного бундесбюргера, но стоило РАФ посягнуть на обычного федерального чиновника, как в действие вступили чрезвычайные законы, влияние которые на состояние прав личности в ФРГ ощущается и до сих пор.
Ту же самую непоследовательность мы наблюдаем и в прочих попытках юристов, а вслед за ними политиков и идеологов сформулировать ту грань, за которой в общем-то допустимые в правовом отношении формы насилия, военного и политического, превращаются в недозволенные.
Террорист сражается нерегулярным образом. Но различие между регулярной и нерегулярной борьбой зависит от точности регулярного и обретает свою конкретную противоположность и тем самым также свое понятие только в современных организационных формах, которые возникают из войн Французской революции. Во все времена человечество вело войны и битвы; во все времена имелись правила ведения войны и правила ведения боя, и вследствие этого также нарушение правил и небрежение правилами.
Венский конгресс 1814—1815 годов вновь восстановил, в рамках всеобщей реставрации, понятия европейского права войны. Это была одна из самых поразительных реставраций в мировой истории. Она имела огромный успех, так что это право войны оберегаемой континентальной войны на суше еще в Первую Мировую войну 1914-18 годов определяло европейскую практику ведения войны на суше. Еще сегодня это право именуется классическим правом войны, и оно заслуживает этого имени. Ибо оно дает ясные различения, прежде всего, различения войны и мира, участников войны от неучастников войны, врага и преступника. Война ведется между государствами как война регулярных, государственных армий, между суверенными носителями jus belli, которые и в войне рассматривают себя как враги и не подвергают друг друга дискриминации как преступников, так что заключение мира возможно и даже остается нормальным, само собой разумеющимся концом войны. Перед лицом такой классической правильности – пока она имеет настоящую действенную силу – террорист или партизан мог быть только периферийным явлением, каким он фактически и являлся еще во время всей Первой Мировой войны.
В классическом праве войны прежнего европейского международного права нет места партизану в современном смысле. Он или – как в войне по династическим причинам 18 века – вид легкого, особенно подвижного, но регулярного отряда, или он как особенно отвратительный преступник стоит просто вне права. До тех пор, пока в войне сохранялось еще нечто от представления о дуэли и от рыцарства, по другому и быть не могло.
С введением всеобщей воинской повинности конечно все войны становятся по идее народными войнами, и тогда скоро возникают ситуации, которые для классического права войны являются трудными и часто даже неразрешимыми, как например ситуация народного ополчения или «вольных стрелков». Но в любом случае, современный партизан остается вне этого определения. Современный член «незаконного военизированного формирования» не ожидает от врага ни справедливости, ни пощады. Он отвернулся от традиционной войны и перешел в область иной, настоящей вражды, которая возрастает путем террора и антитеррора до истребления.
Два рода войны особенно важны в контексте явления партизана и в известном смысле даже родственны с этим явлением: гражданская война и колониальная война. В явлении партизана современности эта взаимосвязь прямо-таки специфична. Классическое европейское международное право вытесняло эти две опасных формы проявления войны и вражды на периферию. Классическая европейская война была межгосударственной войной, которую вела одна регулярная государственная армия с другой. Открытая гражданская война считалась вооруженным восстанием, которое подавлялось с помощью осадного положения полицией и отрядами регулярной армии. Колониальная война тоже не ускользнула от внимания военной науки европейских стран. Но все это не ставило под вопрос регулярную войну государства как классическую модель.
Уже почти восемьдесят лет на обширных территориях Земли происходят ожесточенные партизанские битвы. Они начались еще в 1927 году, перед Второй Мировой войной, в Китае и в других азиатских странах, которые позже защищались от японского вторжения 1932—1945 годов. Во время Второй Мировой войны ареной такого рода войн стали Россия, Польша, Балканы, Франция, Албания, Греция и другие территории. После Второй мировой войны партизанская борьба продолжилась в Индокитае, где она была особенно продуктивно организована против французской колониальной армии и американских войск, далее в Малайе, на Филиппинах и в Алжире, на Кипре и на Кубе Фиделем Кастро и Че Геварой. Позже территориями партизанской войны, которая ежедневно развивает новые методы победы над врагом и обмана врага, стали Лаос, Афганистан, Чечня, Ирак. Современная техника поставляет все более мощные вооружения и средства уничтожения, все более совершенные средства передвижения и методы передачи информации, как для партизан, так и для регулярного войска, которое с партизанами борется. В дьявольском круге террора и антитеррора борьба с партизаном часто является только отражением самой партизанской борьбы, и все снова и снова оказывается правильным старый тезис, который большей частью цитируется как приказ Наполеона генералу Лефевру от 12 сентября 1813 года: «с партизаном должно бороться партизанскими же методами».
В 1958 году появился впечатляющий документ по тотальному сопротивлению, детальное руководства для конкретного исполнения: швейцарское руководство по ведению небольших войн для каждого (Kleinkriegsanleitung fur Jedermann), изданное швейцарским союзом унтер-офицеров под названием «Тотальное сопротивление» и составленное капитаном фон Дах. На более чем 180 страницах этот труд дает руководство по активному и пассивному сопротивлению чужому вторжению, с точными указаниями по саботажу, жизни в подполье, о том, как прятать оружие, по организации путчей, уходу от слежки и т. д. Тщательно использован весь присутствующий на то время опыт. Это руководство по ведению войн «для каждого» содержит указание, что его «сопротивление в высшей степени» придерживается Гаагской конвенции о законах и обычаях войны на суше и четырех Гаагских соглашений 1949 года. Это ясно само собой. Также нетрудно вычислить, как будет реагировать нормальная регулярная армия на практическое использование этой инструкции по ведению локальной войны (например, стр.43: «бесшумное убийство часового топором»), пока она не чувствует себя побежденной.
Партизан является нерегулярным бойцом. Регулярный характер явления выражается в униформе солдата, которая является чем-то большим, чем профессиональное одеяние, поскольку она демонстрирует господство публичности; наряду с униформой солдат открыто и демонстративно носит оружие. Вражеский солдат в униформе – это настоящая мишень современного партизана.
В качестве следующего признака напрашивается сегодня интенсивная политическая или религиозная ангажированность, которая характеризует отличие современного партизана от других борцов. На интенсивно идеологический характер члена парамилитарных формирований нужно указать уже потому, что его необходимо отличать от обычного разбойника и злостного преступника, чьими мотивами является личное обогащение. Этот понятийный критерий имеет ту же структуру, что и у пирата перед лицом международно-правовых норм ведения войны на море. Понятие пират включает неполитический характер преступного образа жизни, включающего разбой и личную выгоду. Партизан воюет на политическом фронте, и именно политический характер его образа жизни снова возрождает первоначальный смысл слова партизан. Это слово происходит от слова партия и указывает на связь с каким-то образом борющейся, воюющей или политически действующей партией или группой. Такого рода связи с партией особенно сильно проявляются в революционные эпохи.
Революционная война предполагает принадлежность к революционной партии и тотальный охват. Тоже самое можно сказать и о партии религиозной. Иные группы и союзы, в особенности современное государство, уже не могут столь тотально интегрировать своих членов и подданных как революционно борющаяся партия охватывает своих активных борцов. В обширной дискуссии о так называемом тотальном государстве еще не стало окончательно ясно, что сегодня не государство как таковое, а идеологическая партия представляет собой настоящую и по сути дела единственную тоталитарную организацию. С точки зрения чисто организационной, в смысле строгого функционирования приказа и подчинения необходимо даже сказать, что революционная организация в этом отношении превосходит регулярное войско и что в международном праве войны должна возникнуть известная путаница, когда организацию как таковую делают критерием регулярности, как это произошло в Женевских конвенциях от 12 августа 1949 года.
Партизан по-немецки именуется Parteiganger (партиец), тот, кто идет с партией. В романских языках слово можно употребить как существительное и как прилагательное: на французском языке говорят даже о партизане какого-то мнения; короче говоря, из общего, многозначного обозначения вдруг получается слово большой политической важности. Напрашивается лингвистическая параллель с таким общим словом, как status, которое вдруг может означать государство (Staat). В эпоху разложения, как в 17 веке во время Тридцатилетней войны, нерегулярный солдат сближается с разбойниками и бродягами; он воюет на свой страх и риск и становится персонажем плутовского романа, как испанский Picaro Estebanillo Гонсалеса, который участвовал в битве при Нердлингене (1635) и рассказывает об этом в стиле солдата Швейка. Об этом можно прочитать и у Гриммельсхаузена в Симплициусе Симплициссимусе, это можно увидеть на гравюрах и офортах Жака Калло. В 18 веке «Parteiganger» принадлежал к пандурам и гусарам и другим видам легких войск, которые как подвижные войска «по отдельности сражаются» и ведут так называемую малую войну, в противоположность медленной большой войне линейных войск. Здесь различие регулярного и нерегулярного мыслится чисто военно-технически и ни в коем случае не равнозначно оппозиции легальный – нелегальный в юридическом смысле международного права и государственного права. В случае современного партизана обе пары противоположностей (регулярно – нерегулярно, легально – нелегально) большей частью стираются и пересекаются.
Подвижность, быстрота и ошеломляющее чередование нападения и отступления, одним словом: повышенная мобильность еще и сегодня – отличительная черта партизана, и этот признак даже еще усиливается благодаря внедрению техники и моторизации. Однако обе противоположности ликвидируются революционной войной, и возникают многочисленные полу– и нерегулярные группы и формирования. Борющийся с оружием в руках партизан всегда остается зависимым от сотрудничества с регулярной организацией. Вследствие этого уже благодаря взаимодействию регулярного и нерегулярного получаются некоторые промежуточные ступени. Это происходит и в тех случаях, когда никоим образом нереволюционное правительство призывает к защите национальной территории от чужого завоевателя. Народная война и малая война здесь переплетаются. С другой стороны и чужой завоеватель публикует инструкции о подавлении вражеских партизан. Все нормирования такого рода стоят перед сложной проблемой международно-правового, т е. законного для обеих сторон регулирования нерегулярного конфликта, в отношении признания партизана участником войны и его рассмотрения в качестве военнопленного, и, с другой стороны, соблюдения прав военных оккупационных властей.
Тенденция изменения или же упразднения унаследованных классических понятий всеобща и перед лицом стремительного изменения мира тем более постижима. Не осталось в стороне от этой тенденции и «классическое» понятие партизана. В книге «Партизан» Рольфа Шроерса, вышедшей в 1961 году, нелегальный боец движения Сопротивления и активист подполья становится собственно типом партизана. Это такое преобразование понятия, которое ориентировано главным образом на определенные внутри-немецкие ситуации гитлеровской эпохи и именно как таковое заслуживает внимания. Нерегулярность заменена нелегальностью, военная борьба – сопротивлением. Это означает далеко идущее перетолкование понятия партизана и недооценку того факта, что и революционизация войны поддерживает военную связь регулярной армии и нерегулярного бойца.