Чекунов Вадим. Кирза

   Автобус делает полукруг по штабному плацу и выезжает на дорогу, ведущую к КПП.
   Только что нашу вэ-чэ покинули два настолько разных человека, что душа просто рвется от тоски и радости. Я не знаю, что мне делать. Смеяться или плакать, как говорил поэт:
   Задумываюсь. Действительно так говорил поэт? Если да, то какой? Когда, где?
   Не помню. Может, и не говорил он так… Ну и да хер с ним…
   Мне пора на пост.
 
   ***
 
   Прошла неделя.
   Сегодня заступаем на КПП. Со мной идет Паша Секс и Колбаса - сержант Колбасов.
   Колбаса спит на своей койке.
   Мы с Сексом подшиваемся в бытовке.
   - Лариска должна зайти, - говорит Паша.
   Лариска - местная проблядь из военгородка, дочь прапорщика Кулакова со склада ГСМ. Двадцати лет бабе нет, а выглядит как за тридцать. Но сиськи большие. И жопа есть.
   Нам она нравится. Добрая, веселая. И выпить - местного самогону, и курево, и хавчик всегда с собой приносит. Нас угощает, не жадная.
   - К Колбасе, что ли? - спрашиваю Пашу.
   - Сегодня Укол с ней добазарился. Опять набухаются ночью… А знаешь, кто дежурным по части заступет? Парахин, блядь! Точно говорю - припрется с проверкой к нам. Залетим!
 
   На КПП имеется комната для свиданий. Со столиком и лавками. Фикус в кадке в углу. Занавески синие. Фотообои на стенах - березовая роща.
   Там-то Лариску и ебут, кто с ней договорится. Берет она немного - четвертной. Учитывая, зто выпивку и закусь покупает сама, вообще хорошо.
   - Паш, а ты-то как, с Лариской, не хочешь? А то кликуха-то у тебя вон боевая какая! Оправдывать надо!..
   Паша откладывает китель и вздыхая, смотрит в окно.
   - Ты ж знаешь, я Ксюху свою люблю…
   Берет китель и вновь откладывет. Мечтательно улыбается:
   - А вообще, хоть Лариска и блядь, а есть в ней что-то такое: Солдату нужное: Простое и надежное:
   - Как сапог кирзовый, да? - говорю я.
   Оба смеемся.
 
   В бытовку, приоткрыв дверь, заглядывает Вася Свищ и тут же исчезает.
   - Чего это он? - спрашиваю я.
   Паша пожимает плечами. Вновь принимается за подшиву.
   - А ты бы с Лариской смог? - говорит он, продевая иголку.
   - Не знаю: Чего тут не мочь - гондон одевай, и вперед. Будут деньги лишние, посмотрим: Меня на гражданке никто не ждет.
   - Чего так? Тебе же писала какая-то: Жанна, что ли?
   - Яна. Яна Пережогина. Русская, но из Таллина. В общаге живет, на Вернадского. Ох и зависал я у нее, Паш! На дембель приду когда, она уж пятый курс закончит. Может, и не увидимся с ней. Да и не надо. Мне пацаны с курса писали, она с другим давно. Там, в общаге, знаешь какой бордель - мама, не горюй!
   - Мои сочувствия! - говорит Паша. - Солдату, хоть и нужна блядь, но - здесь нужна. А дома чтобы настоящая девчонка ждала.
   - Кому как. Вон посмотри, сколько чуваков маются. Ждет - не ждет, пишет - не пишет: А мне - по барабану. На филфаке девок много. Вернусь - один не останусь. А так - спокойнее.
 
   Дверь бытовки снова приоткрывается и теперь заглядывает проснувшийся уже Колбаса:
   - Подшиваетесь? Ну-ну: Не спешите особо. В ленинскую зайдите оба.
   Колбаса исчезает.
   Мы с Пашей переглядываемся.
   - Я так понимаю: - говорит Паша.
   - И я так понимаю, - отвечаю я. - Пошли.
 
   В ленинской комнате никого, кроме Колбасы и Свища. Ремни у них сняты, концами намотаны на руки. Оба ухмыляются и помахивают бляхами.
   Нас будут переводить в черпаки.
   - Ну что, кто первый и смелый? - гогочет Колбаса и вдруг со всего размаху лупит ремнем об стол. Мы с Пашей вздрагиваем. Звук получается эффектный.
   - Иди ты! - подталкивает меня в бок Паша.
   Оно и к лучшему - быстрее отделаюсь.
   - Что делать-то? - спрашиваю я.
   - Ляхай на стол, - широко улыбается Вася, растягивая ремень.
   - И считай. Сам, чтоб мы не ошиблись! - добавляет Колбаса.
   Я укладываюсь на стол, хватаюсь за края и поворачиваю голову к Свищу:
   - Слышь, ты только полегче там: Силы-то у тебя:
   Я не успеваю договорить - мою задницу припечатывает бляха Колбасы.
   Больно - пиздец!
   - Раз! - кричу я.
   Еще удар.
   - Два!
   На пятом боль становится ровной - лишь слышу звучные шлепки и Васино мясницкое "хыканье".
   Продолжаю считать:
   - Десять! Одиннадцать! Двенадцать!
   Все. Двенадцать раз по жопе. По числу отслуженных месяцев.
   Все. Я - черпак.
 
   Скатившись со стола, натягиваю штаны. Это зимой, став шнурками, мы бежали прислониться к холодной стене. Черпак боль переносит стойко.
   - Молодец, - Колбаса раскуривает сгарету и передает мне. - Держи, помогает. Секс, давай на стол!
   Пашка укладывается, и начинает считать удары.
   Колбаса и Свищ лупят со всей силы, и мне даже не верится, что только что через это прошел я, и вот теперь почти спокойно курю и наблюдаю за другом.
   Наверное, я становлюсь настоящим солдатом.
 
   - Двенадцать! Все! - кричит Паша и живо вскакивает, застегивая штаны. - Бля, Вася, ты зверюга!
   Паша осторожно ощупывает свой зад.
   - На, - протягиваю я ему сигарету. - Добей, Колбаса сказал, помогает!
   Мы все смеемся.
   - Я думал, хуже будет. А так - ничего даже пока не чувствую, - говорит Паша, торопливо затягиваясь.
   Мы опять смеемся.
   Своей собственной задницы я тоже не чувствую.
   Вася и Колбаса пожимают нам руки и выходят из ленинской. На пороге Колбаса оборачивается и говорит:
   - Теперь можете подшиваться по-черпаковски.
   Значит, в несколько слоев, с одним "флажком" по краям - как отслужившим один год.
   Сами Вася и Колбаса со вчерашнего дня старые, они подшиваются с двумя "флажками".
   И это совсем не мелочь.
   И мы, и они - старослужащие.
 
   Мы с Пашей снова в бытовке. Стоя, прилаживаем к воротникам подшиву. Старую, по-шнурковски пришитую было, мы отодрали.
   - А кстати, та девчонка, ну, Яна Пережогина: - я продеваю нитку в игольное ушко. - Мне ребята написали, она теперь с парнем одним, с младшего курса: Знаешь, какая фамилия у парня? Не поверишь - Недопекин! Кулинары, бля!
   Пашка запрокидывает голову и раскатисто смеется.
   У меня то ли дрожат руки, то ли мешает смех - роняю китель на пол и смеюсь вместе с другом.
   Все - хуйня.
   Главное - худшее позади.
   Мы - черпаки.
 
   Сегодня - трудный день. Не КПП, а проходной двор. Дверь хлопает ежеминутно. Куча гражданских снует туда-сюда. Целый день стреляем у них сигареты и жратву. С каждым рейсовым автобусом приваливает целая толпа новых. Папы, мамы, девки иногда, даже бабушки и дедушки.
   В части - событие. Молодое пополнение принимает присягу.
   Кончился духовский карантин.
   Оттопало их стадо по плацу у клуба, под ругань Арсена - тот лычки младшего получил и у духов отделением командовал. Отбегали они свое на полигон и спортгородок.
   Кончилась их халява.
 
   На нашем столе - гора печенья, куча банок сгущенки, несколько батонов полукопченой колбасы. Под столом, за ящиком - пара пузырей водки.
   Сала нет - в этом году с Украины никого не набрали. Не дает больше самостийная держава своих граждан нам, москалям. Весь призыв с Урала и Поволжья.
   Раньше мне казалось, что на Урале живут крепкие, могучие люди. Закаленные суровым климатом и жизнью. Но взглянул на марширующую в столовку карантинную роту, и стало ясно - если на Урале богатыри и есть, то в армию они почему-то идти не спешат. Духи, как один - тощие, маломерные. Плечи узкие, шейки тоненькие. Про таких говорят - соплей перешибешь.
   Я вспоминаю гигантов Рыцка и Зуба, толстого и сильного Конюхова, от чьих фофанов гудела голова, сержанта Костенко с фактурой племенного быка, культуриста Саню Скакуна, и даже нашего некрупного, но жилисто-мускулистого Бороду. Могучий Вася Свищ дослуживает последние полгода. Да и у нас в призыве хватает впечатляющих людей - Сито и Череп из роты МТО, или вон Костюк наш как заматерел, черпаком став. Кица, тот тоже, похудев поначалу, опять в толщину пошел:
   Может, и эти откормятся, когда послужат немного?..
 
   Хотя вряд ли. Со жрачкой у нас херово. В апреле вообще кормили одной квашеной капустой и хлебом. На завтрак капусту подавали обычную, на обед - вареную, а на ужин, ее же, капусту, только жареную. Из хлеба пару недель вообще одну чернуху жрали. Воротили морды поначалу, потом точили, куда денешься.
 
   Удивляют солдаты, которых переводят иногда к нам с Байконура. Те не только капусту уминают, а еще и за добавкой бегут. Едят они странно - наклонясь над тарелкой, быстро-быстро черпая ложкой. Левой рукой огораживают тарелку, словно боясь, что отнимут.
   Их там, у казахов, похоже, вообще не кормили.
 
   В чипке голяк полный, даже пересохшие "полоски" раскупили давно, а завоза все нет.
   Спасает одно - хозяйственный сектор в военгородке, "шанхай". Куча сарайчиков и гаражей с погребами.
   Осторожно подворовываем оттуда по ночам, не наглея. Если есть деньги, а с уходом старых они появились, просим водил закупиться в Токсово или Питере.
   Подсобники из полковых чухарей-чумаходов сделались важными людьми, блатными.
   Повара-шнурки, вчерашние духи, в силу вошли, ведут себя борзо, наглеют. Могут послать и старых своих - дело неслыханное раньше.
 
   Сам о себе не позаботишься - на казенном харче долго не протянешь. Не самый хороший год для страны. Девяносто первый.
 
   Кица заваривает в банке чай.
   - Бля, даже не верится! - говорит он, откусывая прямо от батона колбасы. - Прикинь, мы с наряда сменимся, а в казарме - наши бойцы! Наши!
   За окном КПП - яркое солнце. Зеленая ветвь березы, покачиваясь на ветру, шуршит по стеклу.
   Настроение у нас приподнятое.
   - Кица, ты бойцов будешь ебать? - спрашиваю я друга, открывая банку сгущенки.
   Перестав жевать, Кица смотрит на меня несколько секунд.
   - Ох, как буду! - наконец, отвечает. - Как и меня в свое время, так и я их. А ты что, нет?
   Мотаю головой:
   - Не, я не буду. У меня на мужской пол не встает!
   Кица замахивается на меня батоном:
   - Да пошел ты!..
   Смеемся и смотрим на часы. До сдачи наряда - два с половиной часа.
 
   Лето. Нежаркое в этом году, недождливое.
   На майские щедро раздавали лычки. Арсен получил младшего, Колбаса стал старшим. Мне и двум хохлам - Свищу и Костюку - повесили по сопле на погон. Дочери у моих родителей нет, так что будет сын ефрейтор.
   Из новшеств - весной всех переодели в "афганку", и теперь нас трудно отличить от курсантов Можайки, наезжающих в часть на "войнушку". Но тем вскоре приказали нашить на погоны полоски и буквы "К", чтоб отличать все же.
   Смешно - на мой взгляд, солдата по роже всегда видно.
 
   Что злит - нам пришлось проходить полгода застегнутыми на крючок под горлом. В "афганке" крючка нет, и духам неслыханно повезло. Многие наши уже призадумались - как компенсировать несправедливость.
   Вторая досада - в новой форме плоские пластиковые пуговицы. "Орден дурака" с пары раз не набьешь, как Роман у нас в карантине умел.
   Кто-то в шутку предложил заставить духов пришить пуговицу от пэша - все равно все скрыто тканью. Посмеялись и снова задумались.
 
   Седьмой час.
   Наряд принимают шнурки - Белкин и Мищенко с Ткачом. Старшими у них Мишаня Гончаров и Сахнюк.
   Сахнюк, как всегда, долго и нудно проверяет каждый закуток. Жадно поглядывает на свертки с хавчиком.
   Оставляем смене половину раздобытого.
   Сменившись, идем в казарму. Кепки у нас сдвинуты на затылок, на ремнях болтяются штык-ножи. Форма белесая, застиранная. Каждую неделю драили, с хлоркой.
   Мы - черпаки. Бывалые солдаты.
   И духи, в новеньких парадках гуляющие по части со своими родителями, это прекрасно видят. Смотрят на нас пугливо. Кто-то из них попадет к нам во взвод.
 
   После ужина я, Паша Секс и Кица заруливаем в курилку. Там на лавочке небрежно сидит Череп, расстегнутый почти до пупа. На его погонах - сержантские лычки. Череп недавно вернулся из учебки.
   - Ваши уже пришли? - пожимая нам руки, спрашивает Череп.
   - Хер знает, наверное, пришли: - Паша кивает в сторону входа в казарму. - Вон, видал - Костюк утерпеть не смог, уже поперся "бачиты-шукаты".
   Череп длинно сплевывает в сторону.
   - Я своих уже видел. Чмошники одни: Одному даже въебать пришлось - тормозит, сука: Курить будете?
   Череп протягивает пачку "Мальборо".
   Под дружное "О-о-ооо!" угощаемся и усаживаемся рядом.
   - Ты не круто начал, Санек, случайно? - говорю я Черепу. - Их родаки еще не все уехали: Потом, у людей присяга только прошла: Не порть им праздник: Помнишь, нас в первые дни ведь не трогали.
   Череп резко разворачивается ко мне:
   - Я случайно ничего не начинаю, понял? Или ты думаешь, я их конфетками угощать буду, да?
   - Меня Скакун угощал. И ничего, не переломился:
   Череп встряхивает челкой:
   - Меня не ебет никакой там Скакун! У меня в роте будет по моим правилам! А этим чмырям только на пользу пойдет! Как там нас заставляли говорить, помнишь?
   - "Нас ебут, а мы крепчаем", - киваю. - Такое не забывается.
   - Вот и я о том же, - Череп встает. - Ладно, пора мне! - машет он нам рукой и направляется к казарме.
   Дверь за ним захлопывается, и до нас доносится его зычный голос:
   - Ду-ухи-и! Ве-е-шайте-е-есь!
   Докуриваем и поднимаемся.
   - Ну что, пошли и мы тоже? - подмигивает Кица.
 
   В казарме нас встречает Костюк. Рот у него до ушей. Вид - самый счастливый.
   - Ты тилькы подывысь! Це наши бойцы! - радостно гогочет Костюк и тычет пальцем в стекло бытовки. - Пидшываются! Можэ, и наши пускай пидошьют?
   Сашко возбужден.
   Это - переломный момент в нашей службе. Мы - самый злой народ в армии. До хуя прослужили, до хуя осталось.
   А это - наши бойцы. Вешайтесь, духи:
 
   - Пойдем, Сашко. Пощупаем братву.
   Заходим в бытовку.
   Бойцы, как один, откладывают кителя и встают.
   Лица - рыхлые, бледные и настороженные. Какая-то угодливость в их глазах. Блядь, неужели, мы такими же были год назад?.. Быть такого не может:
   Может. Так оно и было.
   Они не лучше и не хуже. Они - бывшие мы.
   Именно за это начинаешь ненавидеть их.
 
   Вид у меня правильный. "Афганка" расстегнута на три пуговицы. Ремень, где ему и положено. Надраенная и сточенная до гладкости бляха загнута по-черпаковски. На сапогах - подковки. Ими-то я и царапаю паркет бытовки, проходя к окну.
   Взгляды бойцов прикованы к моим сапогам.
   "Нехуево таким по ебалу получить!" - как говорил Вовка Чурюкин в первую нашу ночь в этой ебаной части.
   Ну, посмотрим, кто вы, да что вы:
 
   - Здорово, пацаны! - улыбаясь, присаживаюсь на подоконник.
   Бойцы переглядываются и нестройно отвечают:
   - Здравия желаем, товарищ ефрейтор!
 
   Вспоминаю сержанта Рыцка и выдаю бойцам:
   - Я. Вам. Не ефрейтор. Я. Товарищ черпак. И я. Вас. Буду ебать. Сигарету.
   Четверо суетливо вынимают из карманов пачки сигарет и протягивают их мне.
   "Ява", "Космос", "Родопи", "Полет".
   - Ты подъебал меня, воин, что ли, со своим "Полетом"? Дедушке своему без фильтра хуйню подгоняешь?
 
   Сам себе не верю. Мне через год на гражданку. В универ опять. Меня же не примут обратно. Я же по-другому уже общаться не смогу. Как я декану скажу - "не понял. блядь, где приказ о моем зачислении? Минута времени - курю, удивляюсь - я снова зачислен! Время пошло, родимый!"
 
   Но это будет лишь через год - срок огромный. До этого еще надо дожить. А пока:
   Отбираю у бойца всю пачку "Космоса" и подмигиваю:
   - Откуда сами будете?
   Бойцы - их всего семь человек - наперебой отвечают:
   - С Челябинска: Пермь: Свердловкие:
   Двое оказываются из Московской области. Один из Люберец, другой из Пушкина. Земляки почти.
   - А, Люберцы: - киваю. - Слыхали, слыхали: Хорошо вы Москву держали раньше! Правильно. Москвичи - народ говеный. Здесь их никто не любит. Считайте, повезло вам, что никого с Москвы нет.
   Тот, что из Люберец, клюет на это:
   - У меня много пацанов на Арбат и в Горького на махач ездили! И я пару раз за город с ними в Москву выходил: А то живут там, суки…
 
   Оглядываю его. Парень не качок, но и не хилый совсем чтобы уж… Хоть кто-то нормальный в призыве есть:
   - Как фамилия? - спрашиваю его.
   - Рядовой Кувшинкин! - по-уставному отвечает боец. - Товарищ черпак, а вы сами откуда?
   - Я-то?.. Я, ребятки, как раз оттуда, где живут они, суки.
   Кувшинкин сглатывает и оторопело смотрит на меня.
   - Что? - усмехаюсь. - Ну, пойдем, земеля:
   - Куда?.. - упавшим голосом спрашивает боец.
   - За мной, куда же еще, - подхожу к двери.
   Мы с Кувшинкиным выходим и я веду его в спальное помещение.
   Костюк, Кица и Секс остаются в бытовке. "Как служба?" - слышу голос Кицы.
   Кувшинкин следует за мной и пытается объясниться:
   - Товарищ черпак! Товарищ черпак! Вы меня не так поняли: Я:
   Поднимаю руку:
   - Спокойно, зема! Солдат ребенка не обидит!
   Проходим между койками и останавливаемся возле моей.
   - Вот эта, - показываю на соседнюю койку, - ничья, пустая. Раньше на ней Пепел спал. На дембель ушел весной этой. Теперь - твоя будет. Рядом со мной. Вот наша тумбочка. Понял?
   Боец кивает.
   Сажусь на свою койку. Смотрю на напряженное лицо Кувшинкина.
   - Ставлю тебе первую боевую задачу!
   Боец - весь внимание.
   - Завтра же найдешь текст стихотворения "Москва! Как много в этом звуке:" Помнишь такое, нет? Лермонтова, "Бородино" читал? В школе плохо учился? Уроки прогуливал, в Москву подраться ездил, да?
   Боец молчит.
   - Так вот. Найдешь текст и выучишь. Наизусть. И мне будешь перед отбоем рассказывать. Понял? Вместо этой сказочки мудацкой, что в карантине учил: Учил ведь сказочку?
   - Да. Так точно.
   - Ну, значит, и про Москву выучишь. Будем прививать тебе любовь к столице нашей великой Родины через искусство. Съебал!
   Кувшинкин убегает.
 
   Сбрасываю сапоги и заваливаюсь на койку. Закрываю глаза. Мне кажется, что я вижу свое отражение в одном из кривых зеркал дурацкой комнаты смеха, куда все мы попали бесплатно и на два года.
   Отражение мне совсем не нравится.
   И здесь, как заметил когда-то Паша Секс, далеко не смешно.
 
   Бойцов к нам пришло всего шесть человек. Кроме виденных мной четверых, на следующее утро к построению прибыли еще двое - Новиков и Максимов.
   Такое бывает, если приехавшие на присягу родители останавливаются в гостинице военгородка на несколько дней. Командование разрешает солдату проводить время с ними, но обязывает являться на построения.
   Максимов родом из Челябинска, высокий и ширококостный, с приплюснутым боксерским носом и накачаной шеей. Это радует - все же не весь призыв плюгавым оказался.
   Максимов держится спокойно, приветливо. Сообщает нам свою кликуху - Макс. Спрашиваем его - действительно, боксер, кандидат в мастера.
   - Тогда не Макс будешь, а Тайсон! - решаем мы.
   Паша Секс радуется:
   - Наконец-то дождался! У нас спортзал есть, от Скакуна остался, был тут у нас гигант один: Две груши висят. Сходим как-нибудь, поспарингуем:
   Я смеюсь. Паша, хоть и коренастый, ниже Тайсона чуть не вполовину.
 
   Новиков - пермяк, маленький и лопоухий. Впрочем, после карантиновской стрижки наголо все обычно лопоухие. Новиков притащил в казарму два огромных пакета с едой.
   Костюк протягивает к ним руку, но его вдруг отстраняет Колбаса. Колбаса старше нас по призыву на полгода.
   - Съеби, тебе не положено, - небрежно роняет Колбаса, роясь в пакете. - Сначала всегда старый! - поучительным тоном обращается он к бойцу.
 
   Костюк смотрит на меня.
   Я оглядываюсь. Из офицеров - никого. Парахин и Воронцов должны явиться с минуты на минуту, но пока все чисто.
   Киваю Костюку.
   Тот молча бьет Колбасу кулаком в лицо и тут же добавляет ногой. Носок его сапога попадает Колбасе точно в пах, и сержант, выронив пакет, приседает, а затем и валится на пол.
 
   Боец перепуган происходящим.
   Вижу, как из-за его спины появляется двое осенников - Укол и Гунько.
   - Ты охуел, что ли?! - орет Уколов. - Ты на сержанта руку поднял!
 
   Подхватываю табурет и встаю рядом с Костюком. К нам бегут Кица и Секс.
   Колбаса все еще на полу, рядом с пакетом. Поджав колени к груди, перекатывается с боку на бок, беззучно раззявив рот.
   Здорово ему Костюк заехал.
   - Рот закрой! Уставник хуев нашелся! Сейчас рядом с ним ляжешь! - говорю я, надвигаясь на Укола.
   Подбежавшие Кица и Паша, с ремнями в руках, встают сзади осенников. Гунько озирается по сторонам и понимает - заступиться за них некому. Все другие из их призыва в наряде.
   Мандавохи лишь наблюдают за нами со стороны, в наши взводовские дела не лезут. Да и Колбаса, это все понимают, был не прав.
   Не надо выебываться, как говорится.
 
   - Я так розумею, це все ж моэ: - Костюк поднимает пакет и передает его Кице.
   Конфликт исчерпан.
 
   Гунько и Укол помогают Колбасе подняться и ведут его в сортир.
   Паша Секс подходит к посеревшему лицом Новикову и хлопает его по плечу.
   - Я надеюсь, ты и все остальные, кто с тобой, поняли, кто ваши настоящие дедушки?
   Боец часто-часто кивает.
 
   Осенники просто так власть не сдадут, это ясно. Теперь за каждым шагом следить надо. Это только начало.
   Не нравится мне это все. Даже наши старые за нас с дембелями не пиздились.
 
   После отбоя в казарму заваливают сменившие нас на КПП Гитлер и Бурый.
   - Ну, че, бля, - с ходу начинает Бурый. - Сейчас посмотрим, чему вас в духанке учили.
   Бойцы уже лежат под одеялами и внимательно наблюдают за ним.
   Мишаня выдерживает паузу и вдруг орет на всю казарму:
   - Сорок пять секунд - подъем!
   Бойцы вскакивают и, натыкаясь друг на друга, судорожно одеваются.
   Гитлер пинает никак не могущего справиться с брючным ремнем Новикова:
   - Воин, резче давай!
   От пинка Новиков падает на прикроватные тумбочки. Одна из них опрокидывается и из нее вылетают во все стороны мыльно-рыльные принадлежности.
   Это тумбочка Кицы. Толстый хохол мрачнеет:
   - Э, Хытлер, полехче там!
   Сахнюк взвивается:
   - Я тебе не Гитлер, ты понял?! Еще раз назовет кто так:
   - То шо? - спокойно спрашивает Кица.
   Мелкий, плюгавый Сахнюк молчит.
   Все-таки есть в его внешности что-то такое: Ему бы в кино играть. Особенно в старых, черно-белых фильмах про войну. Если не Гитлера, то полицая, старосту-холуя, или просто предателя, провокатора.
   - Боец на хавчик проставился, не трогай его, - говорю я Сахнюку.
 
   Бойцы, одетые уже, стоят по стойке смирно.
 
   - Слушай сюда! - командует Гончаров. - Крокодилов сушить умеем?
   Бойцы переглядываются.
   - Я не понял, воины!.. - Гончаров подпрыгивает к одному из них - Кувшинкину - и бьет его кулаком в живот.
   Боец морщится, но удар держит.
   Гончаров оглядывается на нас:
   - А вы хуль сидите - не видите, службу воины ни хуя не шарят!
   К стоящим навытяжку бойцам, закусив губу, подходит Сахнюк и начинает пинать их по голеням, одного за другим. Достается и здоровому Максимову, но тот понимает, что рыпаться нельзя.
   Я ухожу в сортир умыться и покурить.
 
   Стоя у окна, разглядываю свое отражение.
   Мыслей у меня в голове нет никаких.
 
   Когда возвращаюсь, бойцы уже "сушат крокодилов".
   Максимова, как самого рослого, заставили растянуться над проходом. Пальцами ног он едва держится за дужку верхней койки одного ряда, а вытянутыми руками уцепился за спинку койки другого.
   От напряжения его уже начинает трясти. Спинки коек ходят ходуном. Еще минута - и Макс упадет.
   Сахнюк вдруг расцветает улыбкой. Вынимает из ножен не сданный еще штык-нож, встает на колено чуть сбоку от висящего над ним Максимова. Устанавливает нож на полу острием вверх.
   - А теперь попробуй, ебнись! - Гитлер аж светится от удачной шутки.
   Через несколько секунд Макс действительно падает, но Сахнюк успевает убрать нож.
 
   Тщедушного Надеждина посадили на одну лишь перекладину - как Мишаню в свое время. Надеждин сидит с багровым - видно даже в темноте - лицом и неудержимо заваливается вперед.
   Гончаров бьет его со всей силы подушкой по лицу и тот падает, задрав ноги, на койку.
   - Скажи спасибо, я добрый сегодня, - комментирует Гончаров, закуривая. - Ебнул бы сзади тебе, щас бы на полу с еблом разбитым лежал.
   На Мишаню накатывает великодушие.
   - Ладно, на первый раз хорош будет. Сорок пять секунд отбой!
 
   Бойцы шустро раздеваются и прыгают в койки.
   - Бойцы-ы! - ревет вдруг медведем Костюк.
   - Мы-ы-ы-ы! - отвечают духи.
   Правила им известны.
   - Спать хотим? - включаюсь в игру я.
   - Не-е-е-ет!
   - А что будем делать? - Паша Секс.
   - Спа-а-а-ать!
   Ну и правильно. Спите пока.
   - Спокойной ночи! - ухмыляется Гончаров.
 
   - Завтра присягу принимать будут, - подмигивает мне Кица. - Чайку попьем?
   - Давай, - достаю из своей тумбочки кружку.
   - Э, воин! - Кица пинает сапогом соседнюю койку.
   Кувшинкин вскакивает и замирает по стойке "смирно".
   - Взял кружку, вторую - мне найди где хочешь - и съебал за водой! Минута времени! Время пошло! - рычит Кица страшным голосом. Пытается подкрепить слова пинком, но шустрый боец уже убегает.
   - Шарит! - одобрительно роняет Кица и усаживается на койку. - Ну шо там поисть у нас?
   Достаю кульки и кладу на одеяло. Из кармана на рукаве выуживаю кипятильник из лезвий.
   - Завтра, бля буду, на зарядку с духами побегу. На озеро погоню.
   Боец приносит кружки.
   Прежде чем кипятить, подозрительно принюхиваюсь к воде.
   Вроде не из параши.
 
   Утром Колбаса решает показать власть.
   - Подъем, взвод охраны! - орет он, дублируя дневального.