Духи выпрыгивают из коек и суетятся возле табуреток с одеждой.
Шнурки одеваются чуть медленнее. Арсен, как сержант, сидит на койке и растирает опухшее со сна лицо.
- Суншев, подъем, команда была! - орет ему Колбаса. - Кому не ясно, щас объясню! Постарел невъебенно, что ли?
Арсен командовал духами в карантине, но сейчас, во взводе, Колбаса - его старый. Вчерашний случай сильно уронил Колбасу в его глазах.
Арсен молча одевается и идет в сортир.
Духи и шнурки уже выстроились в коридоре,.
Осенники, поддерживая власть сержанта, суют ноги в сапоги и смотрят на нас. Укол и Гунько злые, рожи у них кривятся. После отбоя их долго не было в казарме, где-то они шарились почти всю ночь.
Чувство у меня нехорошее, что все еще только впереди.
Кица и Костюк о чем-то переговариваются, но все же встают и начинают рыться в сложенной на табуретках форме.
В сортире, едва успеваю отлить, сталкиваюсь с Уколом и Гунько.
- Базар есть, - делает шаг и оказывается почти вплотную возле меня Укол.
Внутри нехорошо екает. Не готов к драке совсем. И Арсена что-то не видать.
- Короче, слушай сюда. Колбаса вчера датый был. Косяк спорол, хуле спорить. Это ваши бойцы, вам ебать их год целый. Бля, но мы - старше. Вам это всосать надо, если мирно жить хотите. И еще раз такая хуйня будет - бля буду, утром мертвыми проснетесь.
Укол понтуется, даже не замечая, какой бред он несет. Но главное ясно - осенники включили задний ход и предлагают забыть вчерашнее.
Это хорошо, что драки не будет.
Теперь моя очередь понтоваться:
- Ни и какого хуя надо было быковать… Хавки - хоть жопой жуй. На всех ведь принесли… Ладно, проехали. Со своими поговорю.
Руки друг другу не жмем, но угощаем друг друга сигаретами.
Прав был Кучер, сравнивая армию с племенами Гвинеи. Все один в один.
Макса и Нового назначают уборщиками. Молдаван Потоску, шнурок, у них за старшего. После уборки Колбаса разрешает им пойти в гостиницу к родакам.
- Это если убраться сумеете! - рычит на них молдаван. - Где швабры, бля? Меня ебет, что нету? С ночи надо под кровать прятать. Пиздуйте к мандавохам, как хотите, чтобы швабры были. Минута времени, съебали!
Подмигиваю Кице:
- Олег, помнишь, как нам Старый с Костей "зачеты по плаванию" устраивал? Когда в щитовой жили? Повезло нашим духам…
После ремонта казармы пол в ней сделали паркетный. Ротный связистов Парахин обещал лично пристрелить любого, кто "по-морскому" полы мыть будет.
Теперь только влажной тряпкой елозить разрешается.
- А мне похуй, - отвечает Кица. - Хуево уберут - будут "плавать" и на паркете.
- Ага, как там Костя любил говорить: "А мэнэ цэ ебэ? Мэнэ це нэ ебэ!" - говорю я интонацией Костенко.
Кица не улыбается.
- Ты мне про него даже не напоминай, - мрачно отвечает.
- Через туалет на выход шагом марш! - орет старшина "мандавох".
Связисты, кашляя и поругиваясь, тянутся к двери. Своих бойцов, кстати, этой ночью они не трогали. Выдерживают положенные три дня, так понимаю.
Строимся на улице.
Утро прохладное пока, без майки зябковато. Ржем над Васей Свищем - у того на загорелом теле белый отпечаток майки.
- Васыль, было ж сказано - голый торс форма одежды. А ну, сымай!
На подначки Вася отвечает, по обыкновению, простодушной ухмылкой.
Всю прошлую неделю он вкалывал на огороде у штабного прапора Мартына из секретной части. За ударный труд тот обещал ему отпуск. Вася, себя не жалея, с радостью взялся за привычное дело и пахал как трактор. Прапор слово сдержал. Договорился с Вороном и Вася послезавтра едет к себе на хутор. Десять дней плюс дорога.
Васю хоть и подкалывают, но любят и уважают.
Парадку готовили ему всем взводом. У кого что получше - все несли на примерку. Я отдал Васе свои нулевые ботинки сорок пятого размера. Все равно не могу в них влезть, а Васе даже чуток свободны.
- Взво-о-од! Бего-о-ом! Марш! - командует Колбаса.
- Поскакали, кони! - добавляет Паша Секс.
- Иго-го, бля! - орут наученные уже шнурками духи.
Бежим по дороге мимо спортгородка, мимо клуба и штаба, сворачиваем к ГСМ, пробегаем через автопарк и влетаем в лес.
За год настолько привык бегать, что начинаю получать удовольствие от пробежек, особенно когда больше никто не пинает тебя. Ноги легкие, сапоги как кроссовки, удобные, привычные. Грудь дышит ровно, ловит утренний воздух - чистый, вкусный, прохладный. Прибежишь обратно, умоешься, курнешь, полежишь на койке, а там и завтрак.
Можно жить, можно.
Давно разогрелись уже, ломим мощно, не трусцой. Задор в душе играет. Поглядываем на духов. Те сосредоточенно бегут, экономя дыхалку. Колбаса ухмыляется на бегу и командует:
- Взвод, стой!
Останавливаемся и отходим на обочину, все, кроме духов и шнурков.
Шнуркам Колбаса выделяет Арсена и те бегут дальше. К ним присоединяется и Свищ, под наши шуточки и свист.
Мы остаемся.
- На месте бегом марш! - говорит Колбаса.
Четверо бойцов начинают стучать сапогами.
- Шо за хуй пойми? - деланно удивляется Кица. - Резче бежим, зайчики ебанные!
Духи изо всех сил мельтешат ногами.
Усмехаюсь - нет ничего нелепее бегущего на месте человека. Только тут, в армии, в здравом уме можно приказывать людям совершать полную бессмыслицу. И только тут эту бессмыслицу будут исполнять. Прав наш взводный - "солдат обязан не думать, а тупо исполнятьприказания".
Кица и Костюк закуривают. Колбаса морщится, но ничего не говорит - его дружки Укол и Гуня тоже лезут за сигаретами.
Я курить на зарядке не люблю, натощак вообще не в кайф. К тому же - воздух такой… Солнце, птицы, озеро рядом.
Бойцам не до романтики.
- Упор лежа принять! Тридцать раз отжались!
Мой знакомец Кувшин отжимается неплохо, быстро сгибает-разгибает руки, резко и негромко выдыхая воздух. Гудков и Славин на третьем десятке сбавляют темп, за что получают от Кицы сапогом по ногам.
Осенники лишь поглядывают молча и курят.
- Кувшин! Тебе лично еще двадцать, в честь Москвы-матушки! - говорю я.
- И за Винницу ще столько же! - подхватывает Кица.
- Ливны город маленький, но двадцатку за них сделаешь тоже! - смеется Паша Секс. - Мы тебя родину любить научим, не ссы. Армия - крепкая семья народов. Правильно я говорю?
- Так точно… Товарищ… Черпак… - сипло говорит Кувшинкин, вставляя слова между отжиманий.
Самый долхлый из молодняка - Надеждин. Не добив и двадцатки, упирается коленями в землю.
Вот это не дело.
- Э, воин! - присаживаюсь перед ним на корточки. - Ты не охуел, часом?
Надеждин молчит.
- Я не понял, боец. Тебя твой старый спрашивает, а ты молчишь. Ты в хуй не ставишь старых своих, что ли?
Надеждин пытается еще несколько раз отжаться. Опять же молча, лишь кряхтит в ответ.
Колбаса демонстративно отворачивается.
- Встал! - командую бойцу.
Поднимаются все четверо.
- А вы какого хуя? - ржет Паша Секс. - Упор лежа принять!
Бойцы падают на землю.
- Встать!- командует Паша. - Че не резко? Будем тренироваться, если так. Упор лежа принять! Отставить! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Лечь. Какого хуя встали - команды не было. Тормоза, бля… Вспышка с тылу! Вот так лучше будет. Упор лежа принять! Делай раз! Ниже, суки, ниже! Жопу опусти, как тебя, Славин! Делай два. Раз! Два! Полтора! Полтора, я сказал, Гудок, не тормози, блядь! Два-а! Полтора! Полтора держим!
Передо мной стоит Надеждин. Тощая шея, острые ключицы, при этом - какой-то рыхлый, выдающийся вперед живот. Обритая налысо голова, острый подбородок, низкий лоб и густые, мохнатые брови. Под ними часто моргают испуганные серые глаза, которые он скашивает на замерших в позиции "полтора" товарищей.
- На меня смотри, воин, - тыкаю Надеждина кулаком в живот. - Не дергайся, стой нормально.
Бойцы в упоре лежа кряхтят. Над их спинами суетятся радостно-встревоженные комары. Вспоминаю свою вечно искусанную лысину прошлым летом.
- Так охуел или как? - спрашиваю снова Надеждина.
- Нет, - выдавливает боец.
- Что нет?
Один из духов, Гудков, не выдерживает и опускает колени на землю.
- Давай, говори яснее. Видишь, товарищи страдают! - киваю на Гудка.
- Я не охуел.
- Тогда упор лежа принял резче, сука! - замахиваюсь на бойца. - Гудок, коленки-то подними, форму нехуя пачкать. Взвод охраны - лицо части. Чуханов у нас не держат. Надя, упор лежа, я сказал!
Надеждин кидается вниз.
- Я не Надя…- не поднимая головы, вдруг говорит он.
Тихо так говорит.
Но все слышат.
- О, хлопчик, да ты, я вижу, бурый у нас? - радостно поднимает брови Кица. - Уже есть один Бурый, второго на хуй не надо…
Надеждина спасает сержант.
Колбаса отходит от своих и нависает над духами:
- Хорош, все. Подъем.
Бойцы с облегчением поднимаются, но не тут-то было.
Колбаса заставляет их делать "слоников" - садиться на корточки и выпрыгивать высоко вверх, хлопая над головой в ладоши. Дыхалка сбивается быстро, и как только они начинают хрипеть, сержант командует "бегом марш!" Бежим к озеру через лес. В просвете видна заброшенная спортплощадка.
- Сворачиваем туда! - командует Колбаса.
На площадке видим сидящих на бетонных плитах шнурков и Васю Свища.
- Э, бойцы, не рано расселись, а? - оттопыпив губу, цедит Уколов. - Съебали на брусья!
Шнурки с явной неохотой поднимаются. Понимаю их прекрасно - им даже хуже, чем духам сейчас. Тем нечего терять, кроме здоровья, и нечего ловить, кроме пиздюлей. Шнурки, как никак, заслужили право на большее.
Укол сознательно унижает их, свидетелей вчерашнего позора старых. Отыгрывается, как всегда, на безответных.
Впрочем, тот же Арсен таким не кажется. Вижу, как он едва сдерживается, подходя к ржавой перекладине.
Помочь Арсену я ничем не могу - им командует старший по званию и призыву Колбаса.
Достаю из кармана отобранные вчера у бойцов сигареты, усаживаюсь на перекладину для пресса и закуриваю. Ебись он, этот свежий воздух.
Первая затяжка слегка кружит голову, по пальцем пробегает приятное покалывание. Нет, курить в армии бросать смысла нет никакого.
Арсен командует духами и своим призывом. Укол пытается загнать на турник и его самого, но вмешивается сержант. Все же Колбаса не такой мудак, каким вчера был, многое сечет правильно. До Бороды ему как до Луны, конечно, но Арсена лишний раз напрягать он не хочет.
Задрав голову, выпускаю дым. Слежу за летящим облачком и вспоминаю прошедшую зиму… …Совсем недавно ведь было. Неужели?.. …Февраль. Сизые холодные сумерки. Захожу с черного входа на пищеблок. Обещал начальнику столовой принести что-нибудь почитать. Гордый, что раскопал в библиотеке прозу Есенина.
Гуливер недоверчиво листает книгу:
- Быть такого не может!.. Он же поэт! А тут - гляди-ка - рассказы!.. Хотя… - мосластой ногой в блестящем сапоге Гуливер пинает зазевавшегося бойца из наряда. Боец, хватаясь за задницу, скрывается на мойке. - Вот Пастернак, бля, тот стихи и романы ведь писал. Но Есенин чтобы… - прапорщик качает головой и, на ходу листая книгу, отправляется на склад.
Справа от двери замечаю несколько поставленных друг на друга коробок.
Нижняя слегка порвалась и просела. Сквозь прореху призывно блестят масляными боками банки тушенки.
Вокруг никого нет.
Блядь, ну не позволяет душа взять и украсть. Гуливер не друг мне, конечно. Но все же доверяет…
Закуриваю и выхожу, от греха, наружу.
Нос к носу сталкиваюсь с идущим на обед Пашей Сексом. Паша неделю уже не вылезает с наряда по КПП. От постоянно болтающегося при нем штык-ножа пола его шинели приобрела заметную рыжую вытертость.
- Курить есть? - здоровается со мной Паша.
Сую ему свою сигарету, и пока он докуривает, ненароком роняю:
- Там у Гуливера коробки какие-то у двери стоят…
Паша ныряет в пищеблок.
Через пару минут вываливается, весь раздувшийся и бугристый. На лице - смесь настороженности и счастья.
- Съебываем! - не оборачиваясь, говорит Паша и колобком-мутантом скатывается по тропинке в сторону клуба.
Консервы - дюжину банок, мы сдаем на хранение клубнику Витьке, парню с чудинкой, религиозному слегка.
Тот долго артачится, не желая связываться с ворованным, но в конце концов сдается.
Смешно - всего неделю назад я поспорил как раз с Витьком насчет правила "не укради". Утверждал, что легко можно прожить, не нарушая. Даже в армии. Утверждал, что готов доказать личным примером. Спорили на пачку "с фильтром".
- Нет, ну фактически - я не украл. Просто сообщил Паше информацию. Даже не намекал. Так что ничего я не проиграл тебе.
После ужина мы - я, Паша, Витька и Арсен Суншев отправляемся к Кучеру в санчасть. Банки разделили между собой поровну, и под шинелями их не видать. Витька свою долю взять отказался.
- Все равно, содействовал краже. Значит, гони пачку! - Витька неприклонен.
- Вот к Кучеру придем сейчас, он рассудит! - не сдаюсь я.
- Совсем себе башки заморочили - украл, не украл! Какая разница?.. Главное - сейчас похаваем хорошо! - смеется Арсен.
- Арсен, ты ж мусульманин! Как свиную тушенку есть будешь? - подначивает Паша.
- Э, - машет рукой Суншев. - Аллах далеко, там, в Кабарде. Как узнает?
И то верно.
Кучер выслушивает нас, разогревая тушенку на плитке.
Забирает у меня спорную пачку и кладет к себе в карман.
- Солдат не может красть, - наконец изрекает он. - Это его обкрадывают со всех сторон. А солдат лишь пытается возвратить себе маленькую толику того, что ему положено.
Мы с аппетитом жуем, думая каждый о своем.
- А скажи, Кучер, - я отпиваю из горячей кружки крепкий и сладкий чай. - Вот мои сигареты - ты с ними что сейчас сделал?
Кучер поднимает указательный палец:
- Кражей называется тайное хищение чужого имущества. У нас же с тобой все общее и к тому же я внаглую, открыто сунул пачку себе в карман. Какая же это кража?
Вечером - неприятность. Залет.
Кто-то стуканул нашим старым о тушенке. Кто - нет смысла выяснять. В части сотни глаз и ушей, ты всегда на виду.
Пашке и Витьке повезло - они заступили в караул. Остались я и Арсен.
После отбоя нас поднимают и подзывают к себе.
Больше всех кипишует Соломон:
- Суки, голодаем, да? Не наедаемся, падлы? - все это под методичные удары в грудь и по голени. - Нет, Борода, ты прикинь, какие бойцы пошли!
Рябоконь отвешивает нам фофаны:
- Надо старых уважать! Старых надо угощать!
Борода лениво щурится с койки:
- Сколько банок спиздили?
Строптивый Арсен огрызается:
- Сколько надо, столько и спиздили!.. Все наши…
Через полчаса в туалете я помогаю Арсену умыться и остановить кровь.
- Я его, суку, зарежу! - цедит сквозь зубы Арсен, промывая нос. - Я не я буду, если не зарежу!
Почти не сомневаюсь в этом. Сам готовился с Черепом утопить в болоте падлу. Но Арсен - другое дело. Такие редко отступаются.
Дверь распахивается и на пороге возникает дневальный:
- Соломон зовет. Обоих.
Старые готовятся варить чай, разматывают провод кипятильника.
- Где лазите, бля? Я че, вас ждать должен? - начинает заводить себя по новой Соломон. - Взяли, нашли две кружки и бегом воды принесли!
В другом конце казармы, у тумбочки дневального, стоит бачок с питьевой водой.
Мы с Арсеном, переглянувшись, пробегаем мимо.
Убедившись, что в туалете никого нет, склоняемся над одним из очков и в несколько приемов начерпываем обе кружки.
Арсен предлагает еще и поссать туда, но вода и так подозрительно темная.
Моем руки и несем воду Соломону.
Поили мы таким образом старых еще много раз - и для чая им носили, и просто сырую они пили.
Никто из них не сдох. Даже не заболел.
Суншев и зарезал бы Соломона, как пить дать, но судьба опять вмешалась и отвела. Сначала Соломон лежал в госпитале с дыркой в спине после драки, потом Арсен отправился в сержантскую учебку…
Удивительно, до чего везет некоторым… …Но воду лучше буду теперь наливать себе сам… …Сигарета истлевает наполовину. Оглядываюсь по сторонам, щурясь от теплого уже солнца, все еще находясь там, по ту сторону. Забудется это когда-нибудь, или так и будет вязко шевелиться на дне памяти?..
Шнуркам, наконец, разрешили отойти поссать. Духи вновь отжимаются под счет. На этот раз считает Арсен, под наблюдением Колбасы. Проходит науку "ебать личный состав".
Теперь начинаю понимать "доброту" тех осенников-дембелей, что встретили нас во взводе в прошлом году. Основную грязь они просто свалили на черпаков и шнурков. Те и ебли нас, каждый в меру положенного по призыву.
Бежим обратно. На сегодня хватит, завтра - Гора Смерти, или Ебун-гора, как ее называют курсанты.
Бойцы топают впереди, размахивая локтями.
Я смотрю в спину Надеждина. Злости у меня к нему никакой нет. Парень физически дохлый, но с характером. Сглупил он или все же смелый?
Вот вопрос - надолго ли его хватит… У нас ведь не забалуешь, это уже всем ясно, даже нам самим.
- Резче шевелимся, кони, бля! - кричит Кица. - Надя, тебя особенно это касается.
Надеждин прибавляет ходу.
Интересно, сказал Надеждин сейчас что-нибудь, или смолчал.
За топотом ведь не слышно. Но ничего, зато ночи тут - светлые и тихие. Посмотрим и послушаем еще. Времени у нас - целый год.
Весь полк зарубили на фильм. Замполит полка Алексеев чем-то недоволен - то ли рота МТО не прошла строевым мимо него, то ли "мазута" пела плохо, то ли кто-то курил в строю. А может, просто баба ему не дала.
Не важно - сеанса не будет сегодня. Алексеев стоит возле лестницы у клуба и придирается к каждой подходящей роте. Один из самых ненавидимых нами "шакалов" части. Огромное пузо, высоченная тулья фуражки, брюки мешком и глумливая морда облаченного властью пропойцы. В руке неизменный кистевой эспандер, за что в штабе его кличут "Жим-Жимом".
Замполит сегодня трезв и не в духе.. Взмахом руки разворачивает очередную роту на плац перед учебной казармой и объявляет час строевой. С песнями.
Народ матерится и плюется. Вечер душный, в воздухе полно мошкары - лезет в глаза и рот.
Фильм смотрели раз десять уже, "Белое солнце пустыни". А все равно жаль. Хороший фильм, мне нравится.
У Гитлера, я знаю, в кармане резинка-"венгерка" - бить по ушам засыпающих бойцов. Любит он ходить на фильмы. Ох, как любит…
Наш взвод тоже попадает под раздачу - за грязную подшиву у Укола и нечищенные сапоги у Нади.
Как разглядел-то, в сумерках…
Взвод разворачивают и отправляют в казарму приводить внешний вид в порядок.
- Ну, бля, пиздец тебе, воин! - шипит идущий сзади Нади Гитлер. Раздаются характерные глухие удары - Надя получает несколько раз сапогом по икрам и едва не летит носом вперед.
- Ты охуел… - нервно оглядывается сержант Колбаса. - Леша на плаце!
Проходим мимо марширующих "мандавох" и "мазуты".
- О, бля, коней сразу в стойло! - машут нам руками из строя. - И здесь шарятся на халяву! А нам - плац топтать.
Конских фамилий во взводе не осталось ни одной, но кличка прилипла намертво, со старых времен еще.
- Иго-го, бля! - кричат наши духи боевой клич взвода. - Иго-го! Взвод охраны, иго-го!
Колбаса приказывает херачить строевым, что все и выполняют с азартом. Есть что показать. Строевая у взвода - лучшая в полку. Лицо части, как-никак. До кремлевских нам еще далеко, но год почти ежедневной строевой даром не проходит.
Замполит - его толстая туша маячит на другом конце плаца - показывает на нас и что-то кричит. Может, в пример ставит. Или развернуться требует, чтобы доебаться за "иго-го"..
- Не видим и съебываем! - командует сержант.
Сбегаем по лестнице мимо спортгородка, строимся, закуриваем, и уже не спеша идем в казарму.
Позади ревут про солдата и выходной марширующие роты. Долетают команды: "…вое плечо…ред!…агом марш!.."
- Надя, как придем - беги сразу вешайся, - говорит Укол. - Мало того, что в грязных сапогах лазишь, так у тебя еще и дедушка неподшит…
Надя получает кулаком в спину от Укола и тут же - подзатыльник от Кицы.
Кепка слетает с головы бойца. Он пытается ее поднять и тут же огребает пинок от сержанта:
- Куда, на хуй, из строя?!
Проходим метров двадцать.
- Взвод, стой!
Колбаса подходит к Наде вплотную.
- Рядовой Надеждин!
- Я!
- Головка от хуя… Где ваш головной убор?
Надя дергает головой куда-то в сторону:
- Там… Упала… Упал.
Взвод гогочет.
- Упа-а-ал?.. - изображает сержант удивление и оглядывается по сторонам. -Ну ладно…
Никого. Густые сумерки. Ни ветерочка. Небо на западе светло-лиловое, как манная каша с вареньем. На его фоне чернеет высокая труба котельной.
Смотрю на нее и вспоминаю вдруг свою первую ночь в части, когда нас вели этой же дорогой в баню. Так отчетливо, что встряхиваю головой.
Забыть. Забыть, как сон дурной.
- Рядовой Надеждин - вспышка с тылу!
Надя бросается на асфальт.
Колбаса отправляет его за кепкой. Ползком.
Все, кроме духов и шнурков, разбредаемся по обочинам. Снова закуриваем и яростно отмахиваемся от комаров. Дым почему-то комаров не пугает.
Надя, извиваясь всем телом, подползает к своей кепке. Колбаса опережает и пинком отбрасывает ее в сторону.
Стоящий невдалеке Кувшин кривится.
- Что, - подхожу к нему. - За друга обидно? Ну, заступись.
Кувшин молчит.
- Кстати, воин… - мне скучно, и хочется разговора. - Ты когда стихи про Москву выучишь?
- Я книжку взял уже в библиотеке. Только это не Лермонтов про Москву писал. Пушкин.
Озадаченно смотрю на него.
- Бля… А ведь точно - Пушкин. "Евгений Онегин", главу не помню. Пиздец, приехали. Еще год - и школьную программу забуду. Ты "Записки из Мертвого дома" читал когда-нибудь? Федора Михалыча?
- Нет, - нехотя отвечает Кувшин.
Вижу, что разговор ему в тягость. Кувшин наблюдает за ползающим туда-сюда другом. Странно, но они - крепкий, дерзкий, сжатый как пружина Кувшинкин и сломленный, опускающийся все ниже Надеждин - друзья. Остальные из их призыва от Нади отвернулись давно, и при случае чморят не хуже нас. Кувшинкин же, по непонятной мне причине, единственный, кто называет его по имени и как может, помогает.
Осенники играют кепкой в футбол. Надя ползает туда-сюда, временами пытаясь встать на карачки. Едва он приподнимается, получает пинок и падает. Похож на полураздавленную гусеницу.
Еще немного ползания, и от формы одни лохмотья останутся. Новой ему взять негде, подменку тоже никто не даст. Завтрашний утренний осмотр будет не самым счастливым в его жизни.
Почему Кувшин дружит с ним, что он нашел в нем - не понимаю.
- А зря не читал. Ты бы вот лучше в Москву не хиппарей гонять ездил, а в библиотеку…
Хочу рассказать Кувшину о плац-майоре из "Записок…", любителе запрещать и наказывать. Как тот лишал арестантов театра и как маялись они потом в бараках. Удивляюсь, что помню какие-то книги еще. Наверное, просто тема близкая…
Но вместо этого дергаю Кувшина за ремень и тыкаю кулаком ему в живот:
- Не рано ослабил, а, военный? Встал смирно, сука!
- Колбаса, шухер… Шакалы… - негромко говорит кто-то из шнурков.
Из казармы первой роты выходит пара офицеров.
Быстро строимся. Надя, взмокший, тяжело дышащий, получает, наконец, свою кепку.
- Ты больше не теряй имущество, воин, - усмехается Кица. - В друхоряд с башкой отобью.
Приходим в казарму. Надю сразу тащат в умывальник, выставив одного из бойцов у двери.
- Бля буду, повесится он скоро, - говорю Кице.
Кица пожимает массивными плечами.
Шаримся по казарме, в поисках занятия. Народу мало, время ранее. Скука. Муторная, беспросветная.
Стоп…
Внимание привлекают не то удары в гонг, не то по наковальне. Кто-то что-то "робит" в бытовке.
Заходим. Ну, конечно…
На табурете, с зубилом и молотком в руках, восседает Вася Свищ. На другом табурете перед ним лежит массивная дверная петля. Вася приставляет к ней зубило и со всей дури лупит молотком. Звон и грохот стоят страшные, до дрожи стекол. Табурет подпрыгивает, но Вася удерживает его ногой.
- Ты охуел что ли с тоски совсем, Вася? - интересуемся мы.
Вася, по обыкновению, улыбается.
- Пидковкы зробыть хочу, - поясняет он. - И дырдочкы вжэ хотовые есть, три штуки.
Табурет, служащий Васе верстаком, изуродован глубокими вмятинами. Вася упорно молотит и не сдается.
Мы с интересом наблюдаем.
- А обычные тебе не катят, да? - спрашиваю Васю в перерыве между процессом. - Ты уж сразу коньки себе прикрепи тогда - до дембеля не сносятся.
Вася степенно усмехается и продолжает свое занятие.
Не выдержав грохота, выходим с Кицей из бытовки. Пытаюсь закрыть поплотнее дверь, но что-то мешает. Смотрю под ноги - одна из половиц паркета приподнялась под сапогом и не дает до конца закрыться. Дверь массивная, обитая жестью по краю.
- Постой, не уходи, - говорю Кице и еще раз проверяю дверь. Наступаю на половицу и притягиваю дверь. Ее клинит в сантиметрах пяти от косяка.
- Зови кого-нибудь из духов, - подмигиваю Кице.
- Бойцы! - оживившись, кричит Кица в сторону спального помещения. - Бойцы, еб вашу мать! Бегом сюда!
Прибегают Новый, Трактор и Кувшин.
- Ты, - говорю Кувшину. - Съебал стих учить. После отбоя расскажешь.
Кувшин уходит, нарочито медленно.
- Резче, воин! - ору ему вслед.
- Теперь вы, - обращаюсь к Трактору и Новому. - Нужен доброволец.
Бойцы переглядываются.
- Че делать? - уныло спрашивает Трактор.
- Вот ты и будешь. Сейчас узнаешь. Новый, улетел порядок наводить!
Трактор остается один перед нами.
- Короче, слухай сюдой. Мы вот с товарищем ефрейтором поспорили, шо будет, если пальцы в дверь эту попадут. Вот он, - Кица тычет в меня пальцем, - думает, шо отрубит на хуй. А по-моему, тильки кости сломает.
Шнурки одеваются чуть медленнее. Арсен, как сержант, сидит на койке и растирает опухшее со сна лицо.
- Суншев, подъем, команда была! - орет ему Колбаса. - Кому не ясно, щас объясню! Постарел невъебенно, что ли?
Арсен командовал духами в карантине, но сейчас, во взводе, Колбаса - его старый. Вчерашний случай сильно уронил Колбасу в его глазах.
Арсен молча одевается и идет в сортир.
Духи и шнурки уже выстроились в коридоре,.
Осенники, поддерживая власть сержанта, суют ноги в сапоги и смотрят на нас. Укол и Гунько злые, рожи у них кривятся. После отбоя их долго не было в казарме, где-то они шарились почти всю ночь.
Чувство у меня нехорошее, что все еще только впереди.
Кица и Костюк о чем-то переговариваются, но все же встают и начинают рыться в сложенной на табуретках форме.
В сортире, едва успеваю отлить, сталкиваюсь с Уколом и Гунько.
- Базар есть, - делает шаг и оказывается почти вплотную возле меня Укол.
Внутри нехорошо екает. Не готов к драке совсем. И Арсена что-то не видать.
- Короче, слушай сюда. Колбаса вчера датый был. Косяк спорол, хуле спорить. Это ваши бойцы, вам ебать их год целый. Бля, но мы - старше. Вам это всосать надо, если мирно жить хотите. И еще раз такая хуйня будет - бля буду, утром мертвыми проснетесь.
Укол понтуется, даже не замечая, какой бред он несет. Но главное ясно - осенники включили задний ход и предлагают забыть вчерашнее.
Это хорошо, что драки не будет.
Теперь моя очередь понтоваться:
- Ни и какого хуя надо было быковать… Хавки - хоть жопой жуй. На всех ведь принесли… Ладно, проехали. Со своими поговорю.
Руки друг другу не жмем, но угощаем друг друга сигаретами.
Прав был Кучер, сравнивая армию с племенами Гвинеи. Все один в один.
Макса и Нового назначают уборщиками. Молдаван Потоску, шнурок, у них за старшего. После уборки Колбаса разрешает им пойти в гостиницу к родакам.
- Это если убраться сумеете! - рычит на них молдаван. - Где швабры, бля? Меня ебет, что нету? С ночи надо под кровать прятать. Пиздуйте к мандавохам, как хотите, чтобы швабры были. Минута времени, съебали!
Подмигиваю Кице:
- Олег, помнишь, как нам Старый с Костей "зачеты по плаванию" устраивал? Когда в щитовой жили? Повезло нашим духам…
После ремонта казармы пол в ней сделали паркетный. Ротный связистов Парахин обещал лично пристрелить любого, кто "по-морскому" полы мыть будет.
Теперь только влажной тряпкой елозить разрешается.
- А мне похуй, - отвечает Кица. - Хуево уберут - будут "плавать" и на паркете.
- Ага, как там Костя любил говорить: "А мэнэ цэ ебэ? Мэнэ це нэ ебэ!" - говорю я интонацией Костенко.
Кица не улыбается.
- Ты мне про него даже не напоминай, - мрачно отвечает.
- Через туалет на выход шагом марш! - орет старшина "мандавох".
Связисты, кашляя и поругиваясь, тянутся к двери. Своих бойцов, кстати, этой ночью они не трогали. Выдерживают положенные три дня, так понимаю.
Строимся на улице.
Утро прохладное пока, без майки зябковато. Ржем над Васей Свищем - у того на загорелом теле белый отпечаток майки.
- Васыль, было ж сказано - голый торс форма одежды. А ну, сымай!
На подначки Вася отвечает, по обыкновению, простодушной ухмылкой.
Всю прошлую неделю он вкалывал на огороде у штабного прапора Мартына из секретной части. За ударный труд тот обещал ему отпуск. Вася, себя не жалея, с радостью взялся за привычное дело и пахал как трактор. Прапор слово сдержал. Договорился с Вороном и Вася послезавтра едет к себе на хутор. Десять дней плюс дорога.
Васю хоть и подкалывают, но любят и уважают.
Парадку готовили ему всем взводом. У кого что получше - все несли на примерку. Я отдал Васе свои нулевые ботинки сорок пятого размера. Все равно не могу в них влезть, а Васе даже чуток свободны.
- Взво-о-од! Бего-о-ом! Марш! - командует Колбаса.
- Поскакали, кони! - добавляет Паша Секс.
- Иго-го, бля! - орут наученные уже шнурками духи.
Бежим по дороге мимо спортгородка, мимо клуба и штаба, сворачиваем к ГСМ, пробегаем через автопарк и влетаем в лес.
За год настолько привык бегать, что начинаю получать удовольствие от пробежек, особенно когда больше никто не пинает тебя. Ноги легкие, сапоги как кроссовки, удобные, привычные. Грудь дышит ровно, ловит утренний воздух - чистый, вкусный, прохладный. Прибежишь обратно, умоешься, курнешь, полежишь на койке, а там и завтрак.
Можно жить, можно.
Давно разогрелись уже, ломим мощно, не трусцой. Задор в душе играет. Поглядываем на духов. Те сосредоточенно бегут, экономя дыхалку. Колбаса ухмыляется на бегу и командует:
- Взвод, стой!
Останавливаемся и отходим на обочину, все, кроме духов и шнурков.
Шнуркам Колбаса выделяет Арсена и те бегут дальше. К ним присоединяется и Свищ, под наши шуточки и свист.
Мы остаемся.
- На месте бегом марш! - говорит Колбаса.
Четверо бойцов начинают стучать сапогами.
- Шо за хуй пойми? - деланно удивляется Кица. - Резче бежим, зайчики ебанные!
Духи изо всех сил мельтешат ногами.
Усмехаюсь - нет ничего нелепее бегущего на месте человека. Только тут, в армии, в здравом уме можно приказывать людям совершать полную бессмыслицу. И только тут эту бессмыслицу будут исполнять. Прав наш взводный - "солдат обязан не думать, а тупо исполнятьприказания".
Кица и Костюк закуривают. Колбаса морщится, но ничего не говорит - его дружки Укол и Гуня тоже лезут за сигаретами.
Я курить на зарядке не люблю, натощак вообще не в кайф. К тому же - воздух такой… Солнце, птицы, озеро рядом.
Бойцам не до романтики.
- Упор лежа принять! Тридцать раз отжались!
Мой знакомец Кувшин отжимается неплохо, быстро сгибает-разгибает руки, резко и негромко выдыхая воздух. Гудков и Славин на третьем десятке сбавляют темп, за что получают от Кицы сапогом по ногам.
Осенники лишь поглядывают молча и курят.
- Кувшин! Тебе лично еще двадцать, в честь Москвы-матушки! - говорю я.
- И за Винницу ще столько же! - подхватывает Кица.
- Ливны город маленький, но двадцатку за них сделаешь тоже! - смеется Паша Секс. - Мы тебя родину любить научим, не ссы. Армия - крепкая семья народов. Правильно я говорю?
- Так точно… Товарищ… Черпак… - сипло говорит Кувшинкин, вставляя слова между отжиманий.
Самый долхлый из молодняка - Надеждин. Не добив и двадцатки, упирается коленями в землю.
Вот это не дело.
- Э, воин! - присаживаюсь перед ним на корточки. - Ты не охуел, часом?
Надеждин молчит.
- Я не понял, боец. Тебя твой старый спрашивает, а ты молчишь. Ты в хуй не ставишь старых своих, что ли?
Надеждин пытается еще несколько раз отжаться. Опять же молча, лишь кряхтит в ответ.
Колбаса демонстративно отворачивается.
- Встал! - командую бойцу.
Поднимаются все четверо.
- А вы какого хуя? - ржет Паша Секс. - Упор лежа принять!
Бойцы падают на землю.
- Встать!- командует Паша. - Че не резко? Будем тренироваться, если так. Упор лежа принять! Отставить! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Лечь. Какого хуя встали - команды не было. Тормоза, бля… Вспышка с тылу! Вот так лучше будет. Упор лежа принять! Делай раз! Ниже, суки, ниже! Жопу опусти, как тебя, Славин! Делай два. Раз! Два! Полтора! Полтора, я сказал, Гудок, не тормози, блядь! Два-а! Полтора! Полтора держим!
Передо мной стоит Надеждин. Тощая шея, острые ключицы, при этом - какой-то рыхлый, выдающийся вперед живот. Обритая налысо голова, острый подбородок, низкий лоб и густые, мохнатые брови. Под ними часто моргают испуганные серые глаза, которые он скашивает на замерших в позиции "полтора" товарищей.
- На меня смотри, воин, - тыкаю Надеждина кулаком в живот. - Не дергайся, стой нормально.
Бойцы в упоре лежа кряхтят. Над их спинами суетятся радостно-встревоженные комары. Вспоминаю свою вечно искусанную лысину прошлым летом.
- Так охуел или как? - спрашиваю снова Надеждина.
- Нет, - выдавливает боец.
- Что нет?
Один из духов, Гудков, не выдерживает и опускает колени на землю.
- Давай, говори яснее. Видишь, товарищи страдают! - киваю на Гудка.
- Я не охуел.
- Тогда упор лежа принял резче, сука! - замахиваюсь на бойца. - Гудок, коленки-то подними, форму нехуя пачкать. Взвод охраны - лицо части. Чуханов у нас не держат. Надя, упор лежа, я сказал!
Надеждин кидается вниз.
- Я не Надя…- не поднимая головы, вдруг говорит он.
Тихо так говорит.
Но все слышат.
- О, хлопчик, да ты, я вижу, бурый у нас? - радостно поднимает брови Кица. - Уже есть один Бурый, второго на хуй не надо…
Надеждина спасает сержант.
Колбаса отходит от своих и нависает над духами:
- Хорош, все. Подъем.
Бойцы с облегчением поднимаются, но не тут-то было.
Колбаса заставляет их делать "слоников" - садиться на корточки и выпрыгивать высоко вверх, хлопая над головой в ладоши. Дыхалка сбивается быстро, и как только они начинают хрипеть, сержант командует "бегом марш!" Бежим к озеру через лес. В просвете видна заброшенная спортплощадка.
- Сворачиваем туда! - командует Колбаса.
На площадке видим сидящих на бетонных плитах шнурков и Васю Свища.
- Э, бойцы, не рано расселись, а? - оттопыпив губу, цедит Уколов. - Съебали на брусья!
Шнурки с явной неохотой поднимаются. Понимаю их прекрасно - им даже хуже, чем духам сейчас. Тем нечего терять, кроме здоровья, и нечего ловить, кроме пиздюлей. Шнурки, как никак, заслужили право на большее.
Укол сознательно унижает их, свидетелей вчерашнего позора старых. Отыгрывается, как всегда, на безответных.
Впрочем, тот же Арсен таким не кажется. Вижу, как он едва сдерживается, подходя к ржавой перекладине.
Помочь Арсену я ничем не могу - им командует старший по званию и призыву Колбаса.
Достаю из кармана отобранные вчера у бойцов сигареты, усаживаюсь на перекладину для пресса и закуриваю. Ебись он, этот свежий воздух.
Первая затяжка слегка кружит голову, по пальцем пробегает приятное покалывание. Нет, курить в армии бросать смысла нет никакого.
Арсен командует духами и своим призывом. Укол пытается загнать на турник и его самого, но вмешивается сержант. Все же Колбаса не такой мудак, каким вчера был, многое сечет правильно. До Бороды ему как до Луны, конечно, но Арсена лишний раз напрягать он не хочет.
Задрав голову, выпускаю дым. Слежу за летящим облачком и вспоминаю прошедшую зиму… …Совсем недавно ведь было. Неужели?.. …Февраль. Сизые холодные сумерки. Захожу с черного входа на пищеблок. Обещал начальнику столовой принести что-нибудь почитать. Гордый, что раскопал в библиотеке прозу Есенина.
Гуливер недоверчиво листает книгу:
- Быть такого не может!.. Он же поэт! А тут - гляди-ка - рассказы!.. Хотя… - мосластой ногой в блестящем сапоге Гуливер пинает зазевавшегося бойца из наряда. Боец, хватаясь за задницу, скрывается на мойке. - Вот Пастернак, бля, тот стихи и романы ведь писал. Но Есенин чтобы… - прапорщик качает головой и, на ходу листая книгу, отправляется на склад.
Справа от двери замечаю несколько поставленных друг на друга коробок.
Нижняя слегка порвалась и просела. Сквозь прореху призывно блестят масляными боками банки тушенки.
Вокруг никого нет.
Блядь, ну не позволяет душа взять и украсть. Гуливер не друг мне, конечно. Но все же доверяет…
Закуриваю и выхожу, от греха, наружу.
Нос к носу сталкиваюсь с идущим на обед Пашей Сексом. Паша неделю уже не вылезает с наряда по КПП. От постоянно болтающегося при нем штык-ножа пола его шинели приобрела заметную рыжую вытертость.
- Курить есть? - здоровается со мной Паша.
Сую ему свою сигарету, и пока он докуривает, ненароком роняю:
- Там у Гуливера коробки какие-то у двери стоят…
Паша ныряет в пищеблок.
Через пару минут вываливается, весь раздувшийся и бугристый. На лице - смесь настороженности и счастья.
- Съебываем! - не оборачиваясь, говорит Паша и колобком-мутантом скатывается по тропинке в сторону клуба.
Консервы - дюжину банок, мы сдаем на хранение клубнику Витьке, парню с чудинкой, религиозному слегка.
Тот долго артачится, не желая связываться с ворованным, но в конце концов сдается.
Смешно - всего неделю назад я поспорил как раз с Витьком насчет правила "не укради". Утверждал, что легко можно прожить, не нарушая. Даже в армии. Утверждал, что готов доказать личным примером. Спорили на пачку "с фильтром".
- Нет, ну фактически - я не украл. Просто сообщил Паше информацию. Даже не намекал. Так что ничего я не проиграл тебе.
После ужина мы - я, Паша, Витька и Арсен Суншев отправляемся к Кучеру в санчасть. Банки разделили между собой поровну, и под шинелями их не видать. Витька свою долю взять отказался.
- Все равно, содействовал краже. Значит, гони пачку! - Витька неприклонен.
- Вот к Кучеру придем сейчас, он рассудит! - не сдаюсь я.
- Совсем себе башки заморочили - украл, не украл! Какая разница?.. Главное - сейчас похаваем хорошо! - смеется Арсен.
- Арсен, ты ж мусульманин! Как свиную тушенку есть будешь? - подначивает Паша.
- Э, - машет рукой Суншев. - Аллах далеко, там, в Кабарде. Как узнает?
И то верно.
Кучер выслушивает нас, разогревая тушенку на плитке.
Забирает у меня спорную пачку и кладет к себе в карман.
- Солдат не может красть, - наконец изрекает он. - Это его обкрадывают со всех сторон. А солдат лишь пытается возвратить себе маленькую толику того, что ему положено.
Мы с аппетитом жуем, думая каждый о своем.
- А скажи, Кучер, - я отпиваю из горячей кружки крепкий и сладкий чай. - Вот мои сигареты - ты с ними что сейчас сделал?
Кучер поднимает указательный палец:
- Кражей называется тайное хищение чужого имущества. У нас же с тобой все общее и к тому же я внаглую, открыто сунул пачку себе в карман. Какая же это кража?
Вечером - неприятность. Залет.
Кто-то стуканул нашим старым о тушенке. Кто - нет смысла выяснять. В части сотни глаз и ушей, ты всегда на виду.
Пашке и Витьке повезло - они заступили в караул. Остались я и Арсен.
После отбоя нас поднимают и подзывают к себе.
Больше всех кипишует Соломон:
- Суки, голодаем, да? Не наедаемся, падлы? - все это под методичные удары в грудь и по голени. - Нет, Борода, ты прикинь, какие бойцы пошли!
Рябоконь отвешивает нам фофаны:
- Надо старых уважать! Старых надо угощать!
Борода лениво щурится с койки:
- Сколько банок спиздили?
Строптивый Арсен огрызается:
- Сколько надо, столько и спиздили!.. Все наши…
Через полчаса в туалете я помогаю Арсену умыться и остановить кровь.
- Я его, суку, зарежу! - цедит сквозь зубы Арсен, промывая нос. - Я не я буду, если не зарежу!
Почти не сомневаюсь в этом. Сам готовился с Черепом утопить в болоте падлу. Но Арсен - другое дело. Такие редко отступаются.
Дверь распахивается и на пороге возникает дневальный:
- Соломон зовет. Обоих.
Старые готовятся варить чай, разматывают провод кипятильника.
- Где лазите, бля? Я че, вас ждать должен? - начинает заводить себя по новой Соломон. - Взяли, нашли две кружки и бегом воды принесли!
В другом конце казармы, у тумбочки дневального, стоит бачок с питьевой водой.
Мы с Арсеном, переглянувшись, пробегаем мимо.
Убедившись, что в туалете никого нет, склоняемся над одним из очков и в несколько приемов начерпываем обе кружки.
Арсен предлагает еще и поссать туда, но вода и так подозрительно темная.
Моем руки и несем воду Соломону.
Поили мы таким образом старых еще много раз - и для чая им носили, и просто сырую они пили.
Никто из них не сдох. Даже не заболел.
Суншев и зарезал бы Соломона, как пить дать, но судьба опять вмешалась и отвела. Сначала Соломон лежал в госпитале с дыркой в спине после драки, потом Арсен отправился в сержантскую учебку…
Удивительно, до чего везет некоторым… …Но воду лучше буду теперь наливать себе сам… …Сигарета истлевает наполовину. Оглядываюсь по сторонам, щурясь от теплого уже солнца, все еще находясь там, по ту сторону. Забудется это когда-нибудь, или так и будет вязко шевелиться на дне памяти?..
Шнуркам, наконец, разрешили отойти поссать. Духи вновь отжимаются под счет. На этот раз считает Арсен, под наблюдением Колбасы. Проходит науку "ебать личный состав".
Теперь начинаю понимать "доброту" тех осенников-дембелей, что встретили нас во взводе в прошлом году. Основную грязь они просто свалили на черпаков и шнурков. Те и ебли нас, каждый в меру положенного по призыву.
Бежим обратно. На сегодня хватит, завтра - Гора Смерти, или Ебун-гора, как ее называют курсанты.
Бойцы топают впереди, размахивая локтями.
Я смотрю в спину Надеждина. Злости у меня к нему никакой нет. Парень физически дохлый, но с характером. Сглупил он или все же смелый?
Вот вопрос - надолго ли его хватит… У нас ведь не забалуешь, это уже всем ясно, даже нам самим.
- Резче шевелимся, кони, бля! - кричит Кица. - Надя, тебя особенно это касается.
Надеждин прибавляет ходу.
Интересно, сказал Надеждин сейчас что-нибудь, или смолчал.
За топотом ведь не слышно. Но ничего, зато ночи тут - светлые и тихие. Посмотрим и послушаем еще. Времени у нас - целый год.
Весь полк зарубили на фильм. Замполит полка Алексеев чем-то недоволен - то ли рота МТО не прошла строевым мимо него, то ли "мазута" пела плохо, то ли кто-то курил в строю. А может, просто баба ему не дала.
Не важно - сеанса не будет сегодня. Алексеев стоит возле лестницы у клуба и придирается к каждой подходящей роте. Один из самых ненавидимых нами "шакалов" части. Огромное пузо, высоченная тулья фуражки, брюки мешком и глумливая морда облаченного властью пропойцы. В руке неизменный кистевой эспандер, за что в штабе его кличут "Жим-Жимом".
Замполит сегодня трезв и не в духе.. Взмахом руки разворачивает очередную роту на плац перед учебной казармой и объявляет час строевой. С песнями.
Народ матерится и плюется. Вечер душный, в воздухе полно мошкары - лезет в глаза и рот.
Фильм смотрели раз десять уже, "Белое солнце пустыни". А все равно жаль. Хороший фильм, мне нравится.
У Гитлера, я знаю, в кармане резинка-"венгерка" - бить по ушам засыпающих бойцов. Любит он ходить на фильмы. Ох, как любит…
Наш взвод тоже попадает под раздачу - за грязную подшиву у Укола и нечищенные сапоги у Нади.
Как разглядел-то, в сумерках…
Взвод разворачивают и отправляют в казарму приводить внешний вид в порядок.
- Ну, бля, пиздец тебе, воин! - шипит идущий сзади Нади Гитлер. Раздаются характерные глухие удары - Надя получает несколько раз сапогом по икрам и едва не летит носом вперед.
- Ты охуел… - нервно оглядывается сержант Колбаса. - Леша на плаце!
Проходим мимо марширующих "мандавох" и "мазуты".
- О, бля, коней сразу в стойло! - машут нам руками из строя. - И здесь шарятся на халяву! А нам - плац топтать.
Конских фамилий во взводе не осталось ни одной, но кличка прилипла намертво, со старых времен еще.
- Иго-го, бля! - кричат наши духи боевой клич взвода. - Иго-го! Взвод охраны, иго-го!
Колбаса приказывает херачить строевым, что все и выполняют с азартом. Есть что показать. Строевая у взвода - лучшая в полку. Лицо части, как-никак. До кремлевских нам еще далеко, но год почти ежедневной строевой даром не проходит.
Замполит - его толстая туша маячит на другом конце плаца - показывает на нас и что-то кричит. Может, в пример ставит. Или развернуться требует, чтобы доебаться за "иго-го"..
- Не видим и съебываем! - командует сержант.
Сбегаем по лестнице мимо спортгородка, строимся, закуриваем, и уже не спеша идем в казарму.
Позади ревут про солдата и выходной марширующие роты. Долетают команды: "…вое плечо…ред!…агом марш!.."
- Надя, как придем - беги сразу вешайся, - говорит Укол. - Мало того, что в грязных сапогах лазишь, так у тебя еще и дедушка неподшит…
Надя получает кулаком в спину от Укола и тут же - подзатыльник от Кицы.
Кепка слетает с головы бойца. Он пытается ее поднять и тут же огребает пинок от сержанта:
- Куда, на хуй, из строя?!
Проходим метров двадцать.
- Взвод, стой!
Колбаса подходит к Наде вплотную.
- Рядовой Надеждин!
- Я!
- Головка от хуя… Где ваш головной убор?
Надя дергает головой куда-то в сторону:
- Там… Упала… Упал.
Взвод гогочет.
- Упа-а-ал?.. - изображает сержант удивление и оглядывается по сторонам. -Ну ладно…
Никого. Густые сумерки. Ни ветерочка. Небо на западе светло-лиловое, как манная каша с вареньем. На его фоне чернеет высокая труба котельной.
Смотрю на нее и вспоминаю вдруг свою первую ночь в части, когда нас вели этой же дорогой в баню. Так отчетливо, что встряхиваю головой.
Забыть. Забыть, как сон дурной.
- Рядовой Надеждин - вспышка с тылу!
Надя бросается на асфальт.
Колбаса отправляет его за кепкой. Ползком.
Все, кроме духов и шнурков, разбредаемся по обочинам. Снова закуриваем и яростно отмахиваемся от комаров. Дым почему-то комаров не пугает.
Надя, извиваясь всем телом, подползает к своей кепке. Колбаса опережает и пинком отбрасывает ее в сторону.
Стоящий невдалеке Кувшин кривится.
- Что, - подхожу к нему. - За друга обидно? Ну, заступись.
Кувшин молчит.
- Кстати, воин… - мне скучно, и хочется разговора. - Ты когда стихи про Москву выучишь?
- Я книжку взял уже в библиотеке. Только это не Лермонтов про Москву писал. Пушкин.
Озадаченно смотрю на него.
- Бля… А ведь точно - Пушкин. "Евгений Онегин", главу не помню. Пиздец, приехали. Еще год - и школьную программу забуду. Ты "Записки из Мертвого дома" читал когда-нибудь? Федора Михалыча?
- Нет, - нехотя отвечает Кувшин.
Вижу, что разговор ему в тягость. Кувшин наблюдает за ползающим туда-сюда другом. Странно, но они - крепкий, дерзкий, сжатый как пружина Кувшинкин и сломленный, опускающийся все ниже Надеждин - друзья. Остальные из их призыва от Нади отвернулись давно, и при случае чморят не хуже нас. Кувшинкин же, по непонятной мне причине, единственный, кто называет его по имени и как может, помогает.
Осенники играют кепкой в футбол. Надя ползает туда-сюда, временами пытаясь встать на карачки. Едва он приподнимается, получает пинок и падает. Похож на полураздавленную гусеницу.
Еще немного ползания, и от формы одни лохмотья останутся. Новой ему взять негде, подменку тоже никто не даст. Завтрашний утренний осмотр будет не самым счастливым в его жизни.
Почему Кувшин дружит с ним, что он нашел в нем - не понимаю.
- А зря не читал. Ты бы вот лучше в Москву не хиппарей гонять ездил, а в библиотеку…
Хочу рассказать Кувшину о плац-майоре из "Записок…", любителе запрещать и наказывать. Как тот лишал арестантов театра и как маялись они потом в бараках. Удивляюсь, что помню какие-то книги еще. Наверное, просто тема близкая…
Но вместо этого дергаю Кувшина за ремень и тыкаю кулаком ему в живот:
- Не рано ослабил, а, военный? Встал смирно, сука!
- Колбаса, шухер… Шакалы… - негромко говорит кто-то из шнурков.
Из казармы первой роты выходит пара офицеров.
Быстро строимся. Надя, взмокший, тяжело дышащий, получает, наконец, свою кепку.
- Ты больше не теряй имущество, воин, - усмехается Кица. - В друхоряд с башкой отобью.
Приходим в казарму. Надю сразу тащат в умывальник, выставив одного из бойцов у двери.
- Бля буду, повесится он скоро, - говорю Кице.
Кица пожимает массивными плечами.
Шаримся по казарме, в поисках занятия. Народу мало, время ранее. Скука. Муторная, беспросветная.
Стоп…
Внимание привлекают не то удары в гонг, не то по наковальне. Кто-то что-то "робит" в бытовке.
Заходим. Ну, конечно…
На табурете, с зубилом и молотком в руках, восседает Вася Свищ. На другом табурете перед ним лежит массивная дверная петля. Вася приставляет к ней зубило и со всей дури лупит молотком. Звон и грохот стоят страшные, до дрожи стекол. Табурет подпрыгивает, но Вася удерживает его ногой.
- Ты охуел что ли с тоски совсем, Вася? - интересуемся мы.
Вася, по обыкновению, улыбается.
- Пидковкы зробыть хочу, - поясняет он. - И дырдочкы вжэ хотовые есть, три штуки.
Табурет, служащий Васе верстаком, изуродован глубокими вмятинами. Вася упорно молотит и не сдается.
Мы с интересом наблюдаем.
- А обычные тебе не катят, да? - спрашиваю Васю в перерыве между процессом. - Ты уж сразу коньки себе прикрепи тогда - до дембеля не сносятся.
Вася степенно усмехается и продолжает свое занятие.
Не выдержав грохота, выходим с Кицей из бытовки. Пытаюсь закрыть поплотнее дверь, но что-то мешает. Смотрю под ноги - одна из половиц паркета приподнялась под сапогом и не дает до конца закрыться. Дверь массивная, обитая жестью по краю.
- Постой, не уходи, - говорю Кице и еще раз проверяю дверь. Наступаю на половицу и притягиваю дверь. Ее клинит в сантиметрах пяти от косяка.
- Зови кого-нибудь из духов, - подмигиваю Кице.
- Бойцы! - оживившись, кричит Кица в сторону спального помещения. - Бойцы, еб вашу мать! Бегом сюда!
Прибегают Новый, Трактор и Кувшин.
- Ты, - говорю Кувшину. - Съебал стих учить. После отбоя расскажешь.
Кувшин уходит, нарочито медленно.
- Резче, воин! - ору ему вслед.
- Теперь вы, - обращаюсь к Трактору и Новому. - Нужен доброволец.
Бойцы переглядываются.
- Че делать? - уныло спрашивает Трактор.
- Вот ты и будешь. Сейчас узнаешь. Новый, улетел порядок наводить!
Трактор остается один перед нами.
- Короче, слухай сюдой. Мы вот с товарищем ефрейтором поспорили, шо будет, если пальцы в дверь эту попадут. Вот он, - Кица тычет в меня пальцем, - думает, шо отрубит на хуй. А по-моему, тильки кости сломает.