Хоть и не разбираюсь я в живописи, но это было дьяволь?ски красиво. За окном - густая синяя ночь, грохочут автоматы, и мимо моего балкона летят красные трассы. Красиво трассирует сатана...
Если прямо за вашим окном пушки прямой наводкой лупят по парламенту вашей любимой страны, вы имеете крупную возможность и подумать, и почувствовать. Но в тот вечер я почему-то не занималась ни тем, ни другим. Оказывается, достаточно даже пассивного присутствия при военных действиях, чтобы впасть в измененное состояние сознания. Собственно, к тому же устремлены все психотехники, все подходы к медитации, все способы остановки "словомешалки", все первейшие напутствия всех гуру - какую бы ересь они ни представляли.
Война наркотична именно из-за блаженства недумания. Кстати, один священник по телевизору сказал 7 января 2001 года, что из-за многовековой путаницы и десятков календарных опытов возможна ошибка, сохранившаяся в истории до сих пор, отчего все мы, возможно, встретили третье тысячелетие еще в 1993 году. Ну вот как раз тогда, когда у меня за окном били пушки, во дворе лежали трупы, а двое раненых ночевали в моей квартире, поскольку им некуда было идти. Там, на улице вокруг моего дома, вообще нельзя было передвигаться из-за тотального огня.
Стрельба уже во дворе. Я учусь не думать о взрослом мужчине, которому сегодня все-таки хорошо бы вернуться домой, но как? Если и утром это казалось проблематичным, то к вечеру стало невероятным. По нашему двору невозможно идти - я слышу это. Мы с ним не первый день живем вместе, поэтому я вполне могу представить его действия. Он будет все равно пробираться к дому, такой характер, я знаю это и стараюсь представить себе, что кругом тишина, идти можно спокойно, все работает, все нормально...
Он дошел. В конце концов в двери заелозил ключ, и я услышала: "Извини меня, они тут такие..."
Я выглянула в коридор: он привел двоих. Один - ничего, в относительном порядке, называется Саша. Другой - страх и ужас - Юра. Лица просто нет. Так искочевряжено, что вроде и не с кем разговаривать.
- Вы кто, откуда?..
Дальше идет странный разговор о том, как один (Саша) - просто гулял. Назначил девушке первое свидание - на Твер?ской! 4 октября! Угораздило. Там они выпили, и он пошел провожать ее к "Баррикадной" пешком. Как же надо было увлечься свиданием!
Девушка - врач, и когда они с Сашей споткнулись о первый труп, они обратились к близстоящему блюстителю с естественным сообщением, что мы гуляли-гуляли, а тут, в сумерках, вот что, видите ли. Следствием чрезмерной наблюдательности, несвоевременно проявленной влюбленными, стала быстрая разлука: Саше врезали по морде - и в одну сторону, девушку за плечико оттащили в другую. Бывший десантник, он, на свое счастье, все-таки успел прочистить уши от любовной музыки и расслышать выстрелы, углядеть тучу военных со стволами наперевес и сообразить, что надо делать ноги. Он рванул от закрытой "Баррикадной" к "Улице 1905 года", все еще надеясь разыскать свою внезапно испарившуюся возлюбленную, и огородами, огородами... Словом, огненными вихрями Пресни, в которые парень попал по чистой человеческой любви, его занесло в наш двор. Повезло.
Если Саше досталось умеренно, Юре повезло намного меньше. Юра вовсе не гулял, хотя пострадал тоже по любви - к Родине и Конституции. Он две недели жил у Белого дома на траве, там много было таких, кому не понравился Указ о досрочном роспуске парламента. "О поэтапной конституционной реформе..." У костров ночами дежурили, о жизни беседовали, учились строиться и маршировать. В живых мало кто остался.
Юра тоже ждал чего-то, защищать готовился; был и внутри Белого дома.
Но когда 4 октября ударили пушки, он понял, что умение строиться не пригодится никому и надо удирать; он ухитрился вырваться из уже дымящегося Белого дома и дворами направился к тому же метро "Улица 1905 года", куда в итоге не смог пройти и также застрял в нашем дворе.
По дороге он, как и вышеупомянутый Саша, повстречался с блюстителями, но уж ему врезали по полной программе. Ускользнул чудом. Думаю, ввиду тщедушности его телесной конституции (он химик по профессии, на взгляд - в чем душа держится, никогда не подумаешь, что защитник чего бы то ни было...). Посему был бит без вдохновения, но педантично.
У моего подъезда они и встретились: аполитичный Саша с довольно-таки целым лицом и очень политизированный Юра с чем-то синим и бугристым вместо лица. В подъезде пытались звонить по квартирам. Глухо. Всех нету дома.
- А ты-то как пробрался к дому? - спрашиваю у своего домочадца.
- Не знаю. Там сплошной (...) В подъезде нашел вот их. Сказал, что у нас пятый этаж, а ты вроде бы нормальный человек и пустишь...
- Понятно. У нас, ребята, сейчас ни телефона, ни горячей воды. Все отключено ввиду особой близости к месту действия. Так что я буду греть холодную, а вы рассказывайте...
* * *
Ночевали оба у нас. Утром, когда ослепительно засияло невозмутимое солнышко, я попросила у Юры какую-нибудь его фотографию. Он глянул в зеркало, усмехнулся и достал из внутреннего кармана свой военный билет (надо же! он дежурил у Белого дома с важным документом в кармане!). И я, сверяясь с крошечным невразумительным снимком, загримировала Юру театральным гримом - "под Юру". Гример я никакой, но тут постаралась, чтоб хоть какое подобие лица было. И чтобы Юра все-таки смог выбраться из нашего района в свой, на "Маяковскую". Вроде близко, а с таким лицом, да в камуфляже, причем явно не по размеру, - по центру Москвы 5 октября 1993 года гулять было ни к чему. Трупы за ночь убрали, но техника еще не ушла, и общий боевой настрой блюстителей сохранялся. Это чувствовалось в воздухе. Воспитание Юры могло повториться - с гарантией.С Сашей проблем было меньше. Проснувшись, он тоже посмотрел в зеркало, без подсказки решил, что все уже в порядке, быстренько умылся холодной водой, поблагодарил хозяев за приют и ушел - разыскивать утраченную вечером подругу-врача. С ним мы больше никогда не виделись. А Юра с тех пор звонит по праздникам и представляется так: "Это тот Юра, помните? Спасенный..."
Потом, когда все стало рассасываться - ушли танки, появилась горячая вода в кранах, звук в телефоне, плановая картинка на экране телевизора, - мы с дочерью заболели. Реакция в виде простуды.
Разобраться с внезапными гостями, даже раненными, оказалось легче, нежели со своими домашними. Девчонка приболела таким кашлем, какого я от нее никогда не слышала. Мужчина стал безработным и остропьющим. Ему показалось, что жизнь кончилась. И он ушел из нашего района...
У меня тоже не стало работы, поскольку разбитый Белый дом до октября и был моим местом деятельности. То есть зар?плату-то мне худо-бедно платила газета, но называлась-то я в ней парламентским корреспондентом. Ходила в парламент и описывала, как могла, свои ощущения. Мне нравилось.
Когда все одномоментно кончилось (Верховный Совет - у РСФСР, деньги - у газеты, желание что-либо описывать - у меня), да еще и личная жизнь посыпалась, опять возникло это мое треклятое стремление подумать. Молодая была еще, глупая. Разве можно думать, да еще в октябре 1993 года, в России?
В конце концов, я думать перестала и положилась на волю Божью.
Это все, Анна, присказка. Погоди, потерпи еще немного, а то без естественно-исторического фона ты не прочувствуешь основную сказку.
Вернемся в 1993 год. Закончился расстрел, заработал телефон, ушли раненые, умерли последние герои. В мире наступила страшная вязкая тишина. Особенно в моем мире.
И вот иду я как-то раз по своей квартире в размышлении: простуда простудой, но мне надо где-то работать. До расстрела я была парламентским корреспондентом газеты и ежедневно ходила в Белый дом за впечатлениями. И мне очень нравился этот бесплатный театр. И съезды народных депутатов в Кремле, и обычные заседания, и все-все, потому что я впервые в жизни так близко видела политику и мне было крайне любопытно. Почти два года моя письменная журналистика была посвящена парламенту и парламентариям, коих я упорно интервьюировала с колоссальным личным интересом: что же за зверюшки такие - борцы? Я сопереживала, возмущалась, соглашалась, - все всерьез, все через сердце.
И вот за одну ночь все кончилось. Я чувствую, что не хочу писать о политике и политиках после 4 октября. Моя журналистика закончилась. У меня нет слов. Я раз и навсегда усвоила, что борьба за власть - это абсолютно чистый жанр, в котором нет больше ничего, кроме борьбы за власть.
Поэтому я иду по своей квартире, простуда простудой, но ведь даже спросить совета не у кого!
Мой взгляд случайно попадает на красивый, блестящий незнакомый предмет. Параллелепипед. Он почему-то лежит на моем собственном письменном столе! Вспоминаю, что недавно мой дядя подарил мне хороший, японский, диктофон. Попользоваться еще не успела. В Белый дурдом бегала еще со старым, а этот, новый, словно берегла для чего-то великого...
Взяла коробку в руки, поизучала и обнаружила, что в приборе есть и радио. Тысячу лет не слушала радио! Надо же! А у меня оно, оказывается, есть!
Включаю - и слышу мягкий голос, читающий объявление о творческом конкурсе на радио "Р". Голос перечисляет параметры, коими должен обладать претендент на место ведущего, и я понимаю, что это знак судьбы, - и быстро бегу звонить по объявленному номеру. Не занято!
Через минуту я уже разговаривала с главным редактором "Р", и он подтвердил готовность радио встретиться с претенденткой на место ведущего.
Доболев простуду, я приехала в Останкино знакомиться с начальником.
Для начала он пояснил, что терпеть не может женщин, которые, вроде меня, с порога объявляют, что в журналистике все умеют, все знают... Мне понравилась его прямота. И хотя эта прямота бывала тяжеловата для жизни окружающих, я не в претензии. Я навсегда благодарна этому человеку. Он взял меня на эту работу - с улицы. Без анкеты. Он даже не спрашивал, что я делала "в ночь с 21 сентября на 4 октября", - такая вот шуточка вышла тогда из народа. Редактору было важно только одно: может человек в прямом эфире что-нибудь сделать интересное с микрофоном - или не может.
С ноября 1993 года я стала полноправным сотрудником радиостанции, о существовании которой узнала в тот день, когда взяла в руки новенький диктофон-радиоприемник и услышала призыв судьбы.
Так и получилось, что последние годы ХХ века я провела в прямом эфире радио, вещающего только ток-шоу с некоторыми вкраплениями музыки.
Это радио - "Р" начала и середины 90-х - было необыкновенное. Потом изменилось. Сейчас агонизирует под другим начальником. Но тогда!..
Во-первых, разговорное. Во-вторых, честное в избранной им форме и отчаянно храброе. Беседуют ведущие с гостями, а слушатели звонят и присоединяются. Теперь этим гордятся и пользуются многие, называя прием интер?активностью. Но первым в этой области был скромный "Р" с не очень мощным о ту пору передатчиком. Главный фокус: звонки не проходили никакого отсева, тексты от слушателей шли в эфир без цензуры, оттого и работать было невероятно интересно. Все происходит действительно здесь и сейчас! Реакция на каждое слово ведущего или гостя - молниеносная. Это чудо бесперебойной обратной связи неповторимо, поскольку решиться на выведение в эфир именно такого вопроса, который пришел, - на это не могли, да и ныне не могут, пойти другие, большие радиостанции и телеканалы. Если туда и дозвонишься, редактор обязательно спросит - цель и суть вопроса к ведущему или гостю. Это понятно: обезопасить ведущего от хулиганства, хамства, сумасшедших или пьяных заявлений.
На "Р" же рискнули выводить звонки в эфир без внутренней цензуры. У этой организации был изначальный девиз: "Интеллигентное радио для интеллигентных людей". Его придумали еще при самой первой руководительнице "Р" Елене Д й - и этот тезис довольно долго работал. Я не знакома с этой женщиной, но идею приветствовала всегда. Не в смысле любви к интеллигенции, а в смысле любви вообще. Ведь этот девиз в переводе означает будем вести себя прилично. И так оно и было несколько лет. А интеллигенцию я терпеть не могу, поскольку интеллигенция любит революции, а это неприлично. И очень приторно пахнет кровью.
Свободный разговор в прямом эфире! На родном языке! Со своими людьми! Всем поголовно есть что сказать. Почему - смотри выше, где про расстрел.
Счастье взаимное. Ведущие работают с упоением, слушатели с восторгом - тоже, можно сказать, работают, ну если не в поте лица, то в поте своих телефонных трубок.
Новые сотрудники поприсматривались ко мне и в целом приняли. Попутно выяснилось, что через микрофон у меня вполне прилично звучит голос, дикция на месте и так далее. В общем, ко двору пришлась, хотя и с некоторыми нюансами.
Началась новая эпоха в моей трудовой жизни. Вот только что казалось, что все погибло, а меня спасли. Господи! Спасибо, Господи...
Мне было тридцать три года.
Не думай.
Если думаешь - не говори.
Если думаешь и говоришь - не пиши.
Если думаешь, говоришь и пишешь - не подписывайся.
А если думаешь, говоришь, пишешь и подписываешься - не удивляйся.
Сей пассаж был вывешен на стене в редакции одной симпатичной столичной газеты, которая часто публиковала меня в середине 90-х годов ХХ века.
"Автора!" - воскликнула я, увидев плакатик. Приходя в ту редакцию, я всегда сначала осматривала стены: вечно что-нибудь забавное вывесят. Например, гигантский ржавый циркуль.
В тот раз я, распивая с редакцией кофе, не могла оторваться от новенького экспоната.
"Да он здесь всю жизнь висит!" - сказал мне один из редакторов.
"А именно?" - не поверила я. "Ну с месяц, наверное..." - подумав, сказал он. "А кто автор?" - живо интересуюсь я. "Да кто, кто... Сами и написали... - ответил он неохотно. - А что - понравилось? Спиши слова..."
Зачем "спиши"? И так запомню. Еще с юности, когда начинала баловаться журналистикой и не имела никакой оргтехники, кроме блокнота, а интервьюировала сотни граждан, я привыкла запоминать чужие слова километрами.
"Не думай". Ишь! Я что, впервые вижу сочетание черного с белым? "Не удивляйся"? Всегда готова. Временами мой идиотизм беспределен.
Но каков стон, слог, чеканный шаг, сентенция!
В восторге от находки я даже озвучила текст по радио вечером того же дня. Я все еще работала на том самом радио "Р", которое любила всем сердцем и всей головой.
А в составе головы, как известно, находятся голосовые связки, которые за все годы работы у микрофона я ни разу не сорвала, поскольку предусмотрительно не врала. От брехни связки садятся быстро: физиологический закон. Кровь приливает и не отливает. Застой, фрустрация. Возможны поломки. Если у кого хриплый голос - обратите внимание на здоровье, поскольку вы скорее всего часто врали.
Так вот, радио. Плакатик на стене. "А подписываешься - не удивляйся".
У микрофона "подписываешься" по десять раз в час, напоминая уважаемым слушателям, что программу ведет имярек. Это на книжкиной обложке имя только раз написано - и то стыдно бывает. А в эфире талдычишь и талдычишь: волны, диапазон, частоты, время, имя, тема. Предполагается, что граждане слушают кто с самого начала, а кто лишь в конце включился.
Предполагается, что граждане вообще слегка не в себе, потому что как можно слушать радио, смотреть телевизор, читать газеты...
Предполагается много чего - ироничного, циничного, лиричного...
Но. Любовь к микрофону овладевает человеком глубоко, как бешенство бродячей собакой.
От микрофонной любви сходишь с ума раз и навсегда, и тот, кто, упаси Боже, лишает больного этой любимой иглы, становится не просто врагом. Образ того, кто становится сакраментальным, от образа веет чудовищными загадками. Лишившего даже не хочется убить. Наоборот: хочется знать - как именно он будет вообще жить дальше? И вообще - образ палача всегда очень занятен для жертвы, если последняя успеет...
Плакатик, эх, плакатик. Ты, достопамятный, может, уж и не висишь в той милой редакции, а с тебя многое началось и никак не закончится...
Анна, я тебе еще не надоела?
(Конец Приложения 3)
Приложение 4
Юбиляру любви
Ученые расходятся во мнении: в 124 или 125 го?ду нашей эры родился Луций Апулей, чье место в вечности обусловлено его романом "Метаморфозы, или Золотой Осел". Я предлагаю считать все наши дни, пограничные между веками, - юбилейными для Апулея, поскольку они совпадают - в 1999 го?ду - с юбилеем Пушкина, а в двухтысячном - с выходом в свет второго издания русского романа-аллюзии "Золотая Ослица".
Карфагенский философ обязывает русского читателя относиться к его роману более чем внимательно, поскольку к Пушкину после его чтения Муза-то и явилась. Внимание, внимание, внимание.
Апулей родился в Мадавре, римской колонии в глубине Нумидии. После обучения риторике и другим начальным наукам в Карфагене, философии в Афинах, путешествий по греческому Востоку, адвокатской деятельности в Риме он вернулся в Африку, где и прославился. Ему еще при жизни была сооружена статуя, и он был избран на высшую местную должность "жреца провинции". Философ и маг, он снискал огромную славу, его имя обросло легендами.
С "философом" более или менее понятно, ведь Апулей был последователем Пифагора - ученого, который впервые употребил слово "философ" по отношению к самому себе. (Во многих учебниках Апулея ошибочно называют платоником и "вторым софистом".)
Но что же он сделал такого, чтобы схлопотать славу мага?
Для начала Апулей всего-навсего... женился. Дело было так. Странствуя по Африке, он встретил своего товарища по афинским занятиям и полюбил его вдовствую?щую матушку, чем вскоре вызвал сильнейшее недовольство ее родственников. Женщина была богата, но и сам Апулей происходил из небедной семьи, так что основные формальные претензии были вызваны неравенством по возрасту. На самом деле - имение и деньги, которыми владела добродетельная вдова Пудентилла, за?ставили наследников, хотя и с опозданием, спохватиться. Апулею пришлось объяснять им, что философ истинный к приданому равнодушен...
Женщина была околдована - заголосили обиженные (ведь муж уже имел известность как оккультист, знаток различных мистерий, гастролирующий оратор). Древние эзотерические учения одно за другим открывались Апулею, и постепенно сам он становился настоящим посвященным. Противники имели поводы к атаке: о ту пору обвинение в злокозненной магии было смертельно опасно.
Зависть к счастью, известности, богатству, таланту - все это было известно во втором веке нашей эры так же полно, как и в двадцатом.
Когда дело дошло до прямых обвинений в колдовстве, новобрачный подумал-подумал и сочинил "Апологию". Эту блистательную речь он произнес перед проконсулом Африки - "В защиту самого себя по обвинению в магии", - в результате чего был оправдан и выжил. Однако репутацию мага заработал навечно: весьма зрелая матрона Пудентилла очень любила своего мужа - тридцатилетнего красавца Апулея.
Да и как было не любить его? Красноречие, да на двух языках (а женщины античности тоже любили ушами), невероятно высоко ценимое современниками Апулея, принесло ему все мирское, к чему он стремился. Да, он хотел славы. Получил. Обвинение в колдовстве невольно дало ему возможность спасти свою свободу и любовь. Выступив с "Апологией", он вымостил себе гладкую широкую дорогу вдоль времени. Но ему была нужна вечность.
Он написал ворох самых разнообразных сочинений во всех жанрах на обоих языках - греческом и латыни, разными стилями. Даже географическое сочинение "О Вселенной". Однако большинство трудов - пропало. Я думаю - потому, что упомянутое большинство пропало естественно, именно во времени. При всей блистательности исполнения этих текстов - песен, гимнов, диалогов, историй, сатир и так далее, - при всем стремлении автора пообщаться со всеми девятью Музами высшая задача пала именно на "Золотого Осла". В этом романе соединилось все, и только он стал для Апулея пропуском в вечность.
В образе героя - странствующего Луция - много от образа мыслей и действий автора, включая жажду чувственных наслаждений, преодоление чувственности и возвышение духа. Даже географические координаты некоторых приключений совпадают.
Герой, прошедший испытания в ослиной шкуре, возвращается в человеческий облик - но жрецом Изиды, давшим ей обет служения. Апулей, если говорить непредвзято, на самом деле написал автобиографию.
Другой древний писатель - Лукиан, автор повести "Лукий, или Осел", мог бы возразить мне, что история человека, побывавшего в ослиной шкуре и вернувшего себе человеческий облик с помощью лепестков роз, - сюжет почти бродячий. На что можно ответить, что сюжетов в мировой литературе вообще мало и дело лишь в интерпретации. Ромео и Джульетта тоже не от одного Шекспира пришли, равно как и многочисленные Золушки всех фольк?лоров, как и все проказники "Декамерона" Боккаччо, как многие другие спящие красавицы и три сына у отца.
Апулей действительно вписал в свой разудалый роман все, чем дышало его время, и предвосхитил будущее. Идея проста, но для неверующих болезненна: на Земле мы учимся, как правильно и чисто вернуться к Отцу Небесному. Но - только пребывая в физическом теле, мы можем исправлять что-то, дополнять, искать и спасаться. После чего мы, надежда Всевышнего, - вернемся к Нему. Не понравимся - опять будем посланы на Землю, доучиваться. Все мы - божественны. Но иных надо как следует отлупить, чтобы дошло.
У Лукиана человек-осел-человек в финале просто возвращается домой после странных приключений. У Апулея же герой книги - после аналогичных приключений - становится жрецом.
Сам Апулей тоже становится жрецом. Бессмертным. Выходит на другой уровень. А древние очень хорошо знали, что такое уровень и чего стоит переход на более высокий.
1 января 2000 года я бродила по развалинам Карфагена и думала об Апулее. Кстати, улица его имени ведет к той части Карфагенского музея, где термы, на берегу Средиземного моря. К развалинам терм примыкает президент?ский дворец. Место - именно это - исполнено царственного величия. Современные тунисцы очень гордятся своим Карфагеном, и я их понимаю. Это действительно интересная точка на карте Земли - и знаете почему еще?
Если "Золотой Осел" - практически первый в литературе эзотерический и эротический роман, то Карфаген - первый город в мире, отправивший мореплавателя в путешествие. Жюль Верн, "Открытие Земли":
"Сообщение об этой экспедиции было написано на пуническом языке и переведено на греческий; оно извест?но под названием "Морское кругосветное путешествие Ганнона". В какую эпоху жил этот исследователь?.. Наиболее достоверной считается версия, согласно которой посещение им африканских берегов относится к 505 году до нашей эры".
Путешествие было вполне удачным. Флот состоял из шестидесяти галер с пятьюдесятью гребцами на каждой. На судах находились тридцать тысяч человек и припасы для длительного путешествия. Оно не стало именно кругосветным, но достаточно серьезным - безусловно: мореплаватели прошли около 4500 километров на юг - до Гибралтарского пролива, достигли Южного Рога (Гвинейский залив). С Ганноном были оракулы, дававшие по ходу тех или иных приключений правильные советы, отчего экспедиция закончилась без потерь - лишь вследствие исчерпанности продовольствия. Вернувшись в Карфаген, Ганнон написал отчет в виде приключенческого романа. Однако в подлинности фактов, в документальности изложения никто из ученых не сомневался и не сомневается. Кстати, девятнадцать веков спустя португальским мореплавателям понадобилось пятьдесят лет для того, чтобы исследовать побережье, которое обошел Ганнон.
Карфагенский мореход-путешественник и карфаген?ский философ-романист: каждый из них был первым в своем деле. Интересно - почему? Что за особенности у этой местности, кроме геополитических удобств?
Сам город, любивший их обоих, был, как всем извест?но, сильнейшим возбудителем зависти воинственных соседей, отчего бывал не раз разрушен. Не помогло. Карфаген жив и сейчас, правда, вид у него весьма современный, это престижный и красивый пригород Туниса, столицы Туниса, и живет там президент. Власть.
И вот странное чувство было у меня в Карфагене
1 января 2000 года: будто не первый раз вижу я данную местность, эти зеленоватые средиземноморские волны, камни, громадные кактусы, пальмы, мозаики... Расчувствовавшись, я подарила Карфагену экземпляр "Золотой Ослицы" и расписалась в книге посетителей музея. К юбилею Апулея.
1875 лет со дня рождения - это немало. Он заслужил подарки самые драгоценные. Он был убедителен.
Я, конечно, пристрастна, поскольку мне он многое дал.
И в заключение - его собственные слова: "Слышите ли вы, безрассудные обвинители магии? Это - наука, угодная бессмерт?ным богам, обладающая знанием того, как чтить их и поклоняться им. Она безусловно священна, и божественное ведомо ей..."
Он был маг слова. Об этом и речь.
(Конец Приложения 4)
Приложение 5
Ангел над обрывом
Вечером одиннадцатого марта 1998 года в Свято-Никольском храме в Пыжах, что на Большой Ордынке, Москва, Россия, продолжалась реставрация потолка над правым приделом. В левом углу тихо шла местная деятельность: свечки, записки, на сестричество...