Черникова Елена. Золотая Ослица

   - Маша, - еле дыша, говорит Гедат, - пойдем в спальню.
   - Потом, - отвечает Маша и продолжает ласкать твердеющий орган.
   Когда на органе уже не хватает кожи, так рвется он из пределов, Маша вдруг встает, поднимает длинное платье, поворачивается к Гедату спиной и осторожно вставляет Гедата в себя сзади. Он, забыв свои художества, рыча и дико дыша, влетает внутрь и бьется в Маше. Через минуту стремительный фонтан вырывается из самых глубин Гедатова естества, в глазах темно, сердце готово выломать ребра.
   Маша осторожно убирает попку, опускает платье, выпрямляется и преданно заглядывает в лицо Гедата.
   Он открывает глаза, кладет руки на Машины плечи и говорит:
   - Что случилось?
   - Ничего, мой милый, просто мне так захотелось.
   - Но ты ведь не кончила? - простодушно спрашивает
   Гедат.
   - Мне еще лучше, чем если бы кончила, как выражаетесь вы, знатоки дела.
   Маша кокетливо качнула плечами, бедрами и пошла в спальню. Гедат поволокся за ней. Сел на кровать. Маша легла.
   Тут пришла в себя Ли. Толкнула Гедата. Действуй. Если не можешь членом - делай чем хочешь. Потом разберемся, что случилось, не упускай сейчас, это просто чудо. Ну хотя бы просто полюбуйся ею.
   Гедат послушно придвинулся к Маше и запустил руку под шелковую юбку. Голое шелковое тело. Пушистая шелковая прическа между ногами. Сухо. Почему? Ведь там был натуральный потоп?
   - Маша, почему так сухо?
   - Все впиталось, - объясняет Маша.
   Гедат поднимает юбку, раздвигает ей ноги, смотрит в серединку. Все маленькое, нежное, шелковое - все не по этому делу. Это потрясающе! Маша! Что случилось?
   Маша взяла его руку, выбрала средний палец и ввела в себя. Большой палец Гедата она положила на свой тщедушный клитор и слегка прижала. Гедат решительно перестал соображать - что происходит. Он послушно пошевельнул пальцами, Маша застонала и закрыла глаза. Он, под руководством Ли, нашел Машин ритм, повел мелодию.
   Справедливости ради, все это для Маши было в новинку. Все это она придумывала по ходу. Ей казалось, что так лучше, что так надо - и она делала. Она диктовала Гедату условия, которые еще позавчера не могли бы даже присниться ей.
   Он озверел. Он мял и терзал послушную маленькую частицу Маши, задыхаясь от желания порвать все это, ну как-нибудь повредить, изменить, чтобы все это вывернулось наизнанку и перестало быть таким маленьким, наивным, беззащитным и трогательным... Маша уже почти кричала и все яростнее подталкивала себя под его огрубевшую руку. Она положила свои руки сверху и все сильнее вдавливала его пальцы в себя. Гедат согнул большой палец так, чтобы ноготь уперся в машин проявившийся клитор - и с силой нажал. В этот миг он ненавидел ее проснувшееся знание собственного тела, он забыл, что сам вчера вызвал джинна, он хотел, чтобы она кричала от боли.
   Маша кричала так, как он хотел, и ее ангельское лицо было искажено гримасой чудовищной похоти. Он был уверен, что причинил ей неимоверную боль. И в ту секунду, когда Гедат уверился в этом, его средний палец оказался стиснут резким и хватким спазмом ее оргазма. Она получила то, что хотела, наплевав на его попытки не дать этого. Кончив, Маша вдруг быстро соединила ноги, накрылась юбкой и повернулась на бок. И поджала колени к подбородку. Свернулась клубочком. Лицо разгладилось. Маша притихла. Гедат посмотрел на свою руку, как на чужую.
   Ли, что мне делать? Иди вари кофе. Без разговоров.
   - Машенька, - позвал Гедат. - Кофе хочешь?
   - Да, - тихонько ответила она, - очень.
   Гедат потащился на кухню. Выходя из спальни, он оглянулся: все так же, клубочком, лицом к окну.
   Ли, а Ли! Да, Гедат. Да, но мы и не могли рассчитать этого. Ты мужчина, я женщина, мы временно тождественны, конечно, но это бывает редко. Я считала Машу курицей, ты посчитал ее пушистым котенком с неоткрывшимися глазками, мы оба ошиблись. Ну и хорошо. По-моему, пора с нею поговорить. Ха-ха, ответила Ли, это из анекдота. Впрочем, давай поговорим.
   Маша тихо появилась на пороге кухни: платье, туфли, лицо - все было в чинном порядке, гладко и благопристойно. За исключением единственной мелочи - что платье вечернее, а время утреннее и кухня соседская.
   - У тебя есть джинсы? - спросила Маша.
   - Конечно. Извини, - и Гедат побежал к гардеробу, нацепил новехонькие джинсы, распаковал большой темно-серый свитер в толстую резинку, а черные хлопковые носки сами выползли из нижнего ящика, и мягкие черные полуботинки за ними.
   Маша спокойно пила кофе. Гедат сел напротив и положил руку на ее маленький локоть. Маша погладила его руку.
   - Все в порядке? - удалось Гедату сложить слова в вопрос.
   - Конечно. Извини, - рассмеялась Маша, чего уж точно не ожидали Гедат и Ли.
   - Ты прелестна, - сообщил Маше Гедат.
   - Не знаю, не знаю, насколько может показаться прелестной женщина в состоянии первобытной алчности... - уронила Маша между глотками кофе.
   - Ты страстная, - опять сказал глупость Гедат.
   - Что может быть хуже? - сказала Маша, разравнивая масло на хлебе серебряным ножом Ли.
   - Ты шутишь? - Гедат смотрел на Машу с настоящим любопытством.
   - У банкира имярек была страстная жена, - усмехнулась Маша. - В задаче спрашивается: как сложилась судьба его банка?
   - О черт, я совсем забыл, что ты банкирская жена. Что ты вообще жена. Кстати, ну и что? - Гедат посмотрел прямо в зрачки Маши и увидел отражение Ли.
   - Очень интересно, - заметила Ли. - Он опять превратился - или это им всем кажется?
   - Не знаю, - ответил ночной попутчик, отрываясь от книги. - Позже узнаем. Я поужинал бы. Господа?
   Габриэль покачал головой. Ли сказала:
   - Мне кажется, что я уже съела все, что могла.
   - Сударыня, зачем же так мрачно? Вы ошибаетесь. - Он хлопнул в ладоши - и в салон с мелодичным трезвоном влетел поднос, накрытый белоснежной крахмальной салфеткой. Притормозив, поднос мурлыкнул: "Добрый вечер!" Салфетка вспорхнула, свернулась в трубочку и протрубила развеселый сигнал. По ее команде крышки на блюдах исчезли. Потянулись терпкие ароматы. В золотой кастрюльке забулькало. Золотая ложка услужливо зачерпнула супчик и приблизилась к лицу ночного попутчика.
   - Подхалимаж, - сказал он. - Я сам.
   Ложка разочарованно вернулась в кастрюльку.
   - Сударыня, развлеките меня продолжением. Ваши байки - бальзам на мою усталую грудь. Я слушаю вас - и чувствую, что не зря жил.
   - Наши чувства начали совпадать, - иронично заметила Ли. - Ангел мой, - обратилась она к Габриэлю, - можно?
   - Да. И никогда не спрашивай у меня разрешения, - ответил ангел.
   - Сударыня, вы забыли растолковать мне, что т а к о е началось у вас там в постели с мужем, - напомнил ночной попутчик, расправляя салфетку на коленях. Т а к о е я готов слушать и под жаркое, и под десерт, и когда угодно. Прошу вас...
   Алфавит: Е - Ё
   Этот муж справедливо занимает три буквы: Д, Е и Ё. Он постарался. Ему надо памятник поставить за все, что он сделал.
   Поясню. Слушайте, слушайте, это серьезно.
   Утро, день, вечер и ночь сливаются. Муж буквально поселяется внутри меня и не выпускает даже в магазин. Сам ходит и потом сам готовит. Вкусно, с фантазиями. Напомню: мы изначально друзья. Он еще не выплакал все слезы по ушедшей от него возлюбленной. Про мою вечную любовь к А муж не просто знает, а сам в былые времена давал нам ключи от своей квартиры. Словом, кто там кого любит священным трепетом - не проблема.
   Ход его генеральной мысли: но ты ж моя жена! Ну-ка покажи, какие там у тебя ноги? А не кривые ли? Отлично. Приступим.
   Все, что можно вставить в женское тело, в хотя бы минимально предрасположенные к приему отверстия, - все вставляется. Всюду. Это происходит непрерывно, на износ, круглосуточно, бесстрашно, с педантичным отслеживанием - не пропустила ли благоверная хоть один оргазм, не уклонилась ли от прочувствования его художеств. Мне на ум уже приходят забавные сравнения: сексуальная тюрьма. Я в кандалах, не убежать. Даже просто поспать на наших пуховых нарах - почти невозможно. Сам он спит время от времени, иногда может заснуть в полной горячей ванне. Но только открываются глаза - он хватается за меня, и продолжается моя сладкая каторга. Ничего подобного со мною никогда не было. Гиперсексуальные юноши, толпами слоняющиеся вокруг и кругами, ни на что подобное не способны. Они, во-первых, занимаются решительно собою. Во-вторых, они все - временщики по духу контакта. В-третьих, фантазия, помноженная на интеллект и колоссальную выносливость, - огромная редкость. У мужа все есть. Он надежно превращает меня в с в о ю жену, обустраивая с е б е сексуальный комфорт, но делает это так вдохновенно, что у меня не возникает желания убежать из тюрьмы. Я уже махнула рукой на весь мужской мир, потому что в нем нету Д. Он есть здесь, в нашем доме. Иногда он говорит, что хочет предельно развратить меня. Развратить? - смеюсь я. Он тоже смеется и говорит, что на месте этого глагола должен стоять синоним, обозначающий беспредельную и повсеместную чувственность, способную легко отзываться не только на любого мужчину, но на шорох ветра... Зачем это тебе? - спрашиваю я. Будут же другие у тебя, заботливо поясняет он. И когда они, скажи на милость, будут? Да хоть сейчас, отважно говорит он. Давай позовем кого-нибудь, добавляет он. Кого же? - спрашиваю я. Он думает. Пока думал, завелся - и по новой.
   - Надумал? - повторно интересуюсь я.
   - Надумал, - решительно говорит Д.
   - Кого?
   - Никого, - отвечает Д.
   - Почему вдруг такие скачки? - делаю удивленный вид я.
   - Я сделал тебя для себя.
   Приехали, называется. То воля, то свобода, то "будут другие", - то вдруг нате вам.
   - И ты будешь ревновать меня? - с ужасом спрашиваю я.
   - Нет, но я хочу все про них знать. Расскажи, если сделаешь что-нибудь. Только поподробнее. Или - лучше всего - приводи домой. Сделаем вместе. Ты уже не та, что была месяц назад. Ты теперь - отлаженная сексуальная машина. А это должно работать. Вдруг испортится...
   Мы путешествовали. Мы говорили, гуляли, плавали, летали. Мы продолжали дружить. Молодые женщины - очень толстокожий народ, ничего не боятся. Любые прикосновения - да пожалуйста! Можно сказать, мы хорошо жили. Почти пять лет. Мое тело навек благодарно его душе.
   - А больше вы, сударыня, не могли вытерпеть? - полюбопытствовал ночной попутчик.
   - Не могу сказать, господин Фер, никогда и никого я не могла вытерпеть больше пяти лет, - грустно ответила Ли.
   - Обратите внимание, мадам, вы проговорились.
   - Назвала вас по имени? Ну и ладно. Я не боюсь. Мой ангел здесь.
   - Это я его привел, - напомнил ночной попутчик.
   - И это неважно.
   - Ли, вы очень грустны после истории Д.
   - Да, немного. Все-таки это был мой первый муж. Хороший.
   - Для вас имеет значение формальность?
   - Судите сами. Ведь мне трудно относиться к мужчинам с придыханием, снизу вверх, у меня было трудное детство. Я вам рассказывала. М у ж - единственная категория, к которой я отношусь с пиететом. И от этого меня еще никто не вылечил. Да и с мужьями везло, хорошие попадались.
   - Вы издеваетесь над моим слухом. Я сейчас заплачу. Это очень трогательно, я не могу больше. Габриэль, сделайте что-нибудь! - патетически воскликнул Люцифер.
   Габриэль послушно встал, подошел к Ли и снял с нее шубу. Положил шубу на диван, Ли на шубу и себя на Ли.
   - Спасибо, - сказал ночной попутчик. - Я пока почитаю. Вам же приятно...
   - Вашими молитвами, - так пошутила Ли в ответ.
   Четвертое продолжение
   седьмого рассказа ночного попутчика
   "Почудилось", - решил Гедат. Маша изящно ела бутерброд. Потом изящно схрумкала яблоко. Потом выпила еще кофе.
   - Что же мы будем делать дальше? - уверенно спросил Гедат.
   - Ты задаешь женский вопрос, - заметила Маша. - И все-таки, да? Мы будем дружить. Скоро приедет мой муж. Если ты захочешь, я вас познакомлю.
   - Спасибо, но я скоро уеду, и, боюсь, на дружбу с твоим мужем не успею, - Ли подсказала Гедату, что с мужем Маши умеет дружить только Маша. Муж - банкир, в советском прошлом - технарь, завлаб, говорит на параллельном русском языке. Лексика кое-где пересекается, а семантика - редко. И не надо пытаться.
   - Как скажешь, голубчик мой, красота ненаглядная, - перечислила Маша.
   Гедат вздрогнул и с новой силой захотел Машу. Но что-то тектонически сдвинулось за последние сутки! Уже нельзя было подойти к Маше, раскинуть полы халата, развести ее ноги и сказать, как вчера... Маша куда-то ушла, вчерашняя Маша ушла. А с сегодняшней надо было договариваться на другом языке.
   - Ты любишь мужа?
   - Так. Теперь начались мужские вопросы, - рассмеялась Маша. - Посмотри за окно - какое дивное солнце, облака плывут неспешно, вон там, на веточке что-то уже чирикает, и как прекрасна жизнь!..
   Ли пыталась удержать Гедата от развития темы любви к мужу, но его уже понесло, потащило мужское кристаллическое начало. Пользуясь правом формы, он все-таки вылез с расспросами:
   - А если ты любишь его, то как же...
   - О черт!
   - Я хочу понять, - настаивает Гедат.
   - Наглядно или теоретически? - рассердилась Маша.
   - Ну хоть как-нибудь, - настаивает Гедат.
   - Ну смотри, - Маша махнула ладошкой и встала. - Потом не удивляйся. Ты сделал для меня очень много, я буду благодарной.
   Она деловито подошла к холодильнику, открыла дверцу и вынула из овощного ящика морковку, огурец и небольшую круглую картофелину. Тщательно вымыв и вычистив пособия, она села перед Гедатом в кресло, подняла подол прекрасного черного шелкового платья, раздвинула ноги и с небольшим нажимом ввела в себя огурчик без шкурки - примерно на три четверти огурца. У Гедата перехватило дыхание.
   - Смотри внимательно, - сказала Маша, - видишь, этот ровный зеленый свежий огурчик легко разместился внутри. Если я начну им руководить, он заставит всю окрестность увлажниться и расшириться. Смотри! - Маша слегка потолкала огурец и прикрыла на мгновение глаза.
   Через несколько секунд она протянула руку за морковкой и, еще немного приподняв ноги, ввела в себя второе пособие.
   - Видишь? - Маша посмотрела на Гедата затуманившимся взором. - Помещается. А теперь фокус номер три, - и картофелинка полностью исчезла в импровизированном овощехранилище.
   - А соль, перец и специи - по вкусу? - схамил Гедат, на которого очень сильно подействовал Машин эксперимент.
   - Мораль ясна или надо озвучить? - томно спросила Маша, придерживая увлажнившиеся овощи двумя руками.
   - Озвучь... - тихо сказал Гедат.
   - Диаметр головы новорожденного все равно больше, чем сумма этих двух диаметров, а его тело гораздо объемнее картофелинки. Но человек проходит родовой путь, все смыкается за его спиной, и лоно любви продолжает делать вид, что оно одноместное. И если любит одного, то никак не может любить другого. Да почему? Ты что - питаешься только кокосами? Или иногда позволяешь себе шашлык? Почему вы так примитивизируете женщину? Здесь очень много места и очень много возможностей. Больше, чем у отдельно взятого огурца или морковки. Гораздо больше. - Маша извлекла овощи, оставив внутри картофелинку, и встала.
   - И не мешает? - осведомился Гедат.
   - И не мешает. И не только мне. Если бы ты сейчас взял меня, не зная, что там картофелинка, ты не заметил бы ее членом. Спорим?
   Теряя рассудок, Гедат прижал Машу к коврику на кухонном полу и вдавился в ее нежнейшее лоно как только мог далеко, резко, сильно, бесцеремонно. Пробить ее насквозь.
   Маша неподдельно стонала, испытывая неподдельные ощущения. Ей действительно было очень хорошо, причем она и не собиралась кончать. Сама страсть и страх Гедата были абсолютно достаточным и удовлетворяющим итогом ее овощной лекции...
   - ...Жив? - спросила она, когда он вскрикнул и замер.
   Гедат поднялся, шатаясь, и плюхнулся на табуретку. У него еще хватило сил пробормотать, что она выиграла спор и ехидно поинтересоваться, как она собирается извлекать картошку.
   - Не проблема, - усмехнулась Маша. Встала. Вышла. Вернулась с картошкой в руке.
   - Да-а. - Гедат больше ничего не мог вымолвить. Урок жизни впечатлил его до немоты.
   Маша приблизилась, погладила его по голове, поцеловала в щеку и сказала "до свидания". И ушла к себе домой, аккуратно притворив дверь.
   Гедат сидел на табуретке и смотрел на овощи, аккуратно уложенные в прозрачную миску. Луч солнца пал на стол, миска сверкает и переливается зеленым, рыжим, перламутровым...
   - Все недобрые у вас басни, - заметила Ли. - Попадись ваша зловредная книжонка живому человеку
   в руки, он поседеет.
   - Не уверен. В конце двадцатого века человечеству пора расстаться с наиболее грубыми иллюзиями,
   особенно в этой области. Если женщины и мужчины наконец не договорятся, всем крышка. Не так ли, Габриэль? - ночной попутчик насмешливо посмотрел на ангела.
   - Мне все равно, с вашего позволения. Я отвечаю только за нее, - ангел вежливо посмотрел на Ли.
   - Да, кстати, мадам, ваша очередь, - напомнил Люцифер. - Не будем тянуть. Какая там следующая буква?
   Алфавит: Ж
   - Я тебя люблю, - шептал он. - Я люблю тебя...
   Я слушала и мысленно подсчитывала, сколько раз в жизни слышала этот тезис и что он означал в каждом случае. Выходило очень смешно. Но слушать было приятно. Любит:
   тот, кто хочет тебя,
   кто хочет доставить тебе блаженство,
   кто действительно может это сделать,
   кто зовет замуж,
   кто никуда не зовет и вообще ничего не может,
   кто хочет детей,
   кто настаивает на аборте,
   кто пьет водку регулярно,
   кто ничего не пьет, никогда,
   кто бреет подмышки,
   кто не подозревает о наличии в природе мужского дезодоранта,
   кто засыпает сразу,
   кто мучается бессонницей и головной болью наутро,
   кто читает стихи,
   кто пишет стихи,
   кто разводит кактусы и размышляет о мировой политике...
 
   Боже мой! Спаси и сохрани! За что ты дал мне увидеть
   все это...
   Я не могу больше смеяться, уже сводит щеки, жестоко болит отбитая хохотом диафрагма, я не могу больше!..
   Я уже точно знаю, что дети сами выбирают родителей; летает себе душа и подбирает форму для воплощения. Выбирает по сходству энергий. Выбрала, впала в беспамятство, вцепилась, родилась. Все.
   Так почему же за мгновение беспамятства воплощающейся души мы так платим? Сколько можно дурить и мучить друг друга?!!
   Вот ты, Ж. У тебя уже есть дети от разных женщин, ну что ты хочешь от меня? Ты даже не умеешь быть техничным. Ты - т ы - стыдливо закрываешь глаза, когда берешь меня, ты дрожащий пакостник, тебе все равно, что будет со мной, а ведь мы весь вечер так интеллектуально и высоко обсуждали новую книгу писателя имярек...
   Что мне сделать, чтобы ты очухался и открыл глаза, а не шептал свою бездарную любовную чушь. Ты ничем не оправдываешь своего присутствия в моей постели, а хочешь признания за твоим фаллосом неких приоритетов. Да кто ты такой?
   Ладно. Я развожу его ноги, втягиваю в горло упомянутый фаллос, а пальцем пробираюсь в стыдливо стиснутый анус. Через минуту после начала сего действия у него уже не остается стыдливых замашек, он беспутно рычит и ноет, но отказаться от дикого наслаждения уже не может.
   А с утра опять ходит величественный, рассуждает о мужском и женском начале. Однажды даже ухитряется ляпнуть, что очень любит зрелище беременных женщин. Вот когда она беременна, то она занята делом, она на посту, часовой жизни, труженица доблестная.
   А ты, похотливый мужичок, ты-то когда на посту? А, зарплату получил. Ну умница. Может, тебе за это завтрак приготовить?
   Он вызывает у меня трезвое желание опустить на его красивую голову табуретку. И потяжелее.
   И это длится очень долго. Это почти наказание. За что? До сих пор не знаю. Я все время хочу сыграть его на сцене. Но я не могу уловить прием. Как только я отлавливаю и передаю его многозначительное выражение лица, мне становится так противно и смешно, что воплощение мечты приходится снова откладывать. Временами мне кажется, что если я справлюсь с именно этим образом, я стану всемогущей. Смогу сыграть Время, Долг, Табуретку, Феллини, Арбузы Кучей, Стопку Бумаги, Термометр В Сахаре В Полдень...
   Иногда на него накатывает теория и практика "Молчи, женщина". Боже мой, говорю я тогда.
   Он всегда в состоянии загадочной готовности к скрытой страсти, к безмолвному соглашению о беспредельной трепетности соития. Из него снопами вырывается свет тайного желания. У него в глазах плещется: это греховная страсть. Но страшная. Но сильная и всесокрушающая.
   Когда мы гуляем по улицам и видим перед собой храмы, он смиренно крестится, бьет поклоны, отрешившись от моего присутствия. Иногда мы пытаемся вместе войти в храм; нас никогда не пускают вместе. То внезапный перерыв на уборку, то служба кончилась и все уходите. Грубо, как не принято, но нам отвешивают именно случайные неприятия нас. Мы поехали в Сергиев Посад, был один из великих праздников. Он, Ж, пошел приложиться к какой-то святыне внутри храма, я попыталась войти за ним, но жесткая властная сила отбросила меня с порога и не дала войти; я заплакала и села на траву поодаль. Сижу и жду. Он выходит и спрашивает: что? Опять ничего, говорю я. Не пускает. Грешна, матушка, поясняет Ж. Давай, говорит, просто погуляем и поедем домой. Мы взбираемся на стены, на башни, сверху смотрим на дивный зеленеющий пейзаж, на купола и мирных туристов, и мирных паломников, и медленных коров на лугах, и облака в торжественных небесах, и вся Россия перед нами, но некий ужас удерживает нас от совместного приятия всего этого.
   Однажды на улице, где мы жили, открылся храм. Добрые люди выгнали оттуда институт усовершенствования, склады; освятили, наспех повесили иконы и водрузили новую крышу с куполом и колокольней.
   Потом убрали солнце, дали вечер, пустили дождь, а нам шепнули: идите гулять. Мы пошли. Приходим к зданию. А это уже не здание, а дом, а уже храм. Внутри свечи горят. Теплый дождь льется с темного ласкового неба. На мне нету платка. Он говорит: тебе нельзя туда. Храм. А сам опять крестится и идет ко входу. Опять, значит, собрался с Богом накоротке побеседовать, без меня. Я отталкиваю его и вхожу в храм первая. Без платка и в джинсах. И меня принимают, все показывают. Я понимаю, что это случайность. Просто никого нет, а служке скучно. Все равно спасибо.
   Он потом порицает меня. Говорит, что нельзя было так. И вообще: постоянно складывается ситуация е г о близости к высшим инстанциям, а моей удаленности. По моей греховности. Господи, вздыхаю я. Непростой был случай.
   Однажды утром он поцеловал меня и ушел на работу. И больше не вернулся. Никогда. Может быть, он теперь монах? Ведь кричал же: "Ты меня развратила!" Может, замаливает?
   - Очень любопытная история, - сказал ночной попутчик. - Мне, как существу не просто верующему, но твердо знающему, втройне любопытно. Значит, не справились, милейший Габриэль?
   - Я вас ни в чем не упрекаю. И вы меня не трогайте, будьте любезны.
   - Я, мистер Фер, - заметила Ли, - тоже не в претензии. История да история. Это всего-навсего Ж. Вы лучше переверните страницу в вашей мерзко-бордовой брошюрке...
   - Ненаучно высказываетесь, сударыня. Это книга. Не брошюрка. Здесь еще очень много. Но вытерпеть вам придется, поскольку вы вынудили меня, а я соглашаюсь на таковые чтения не чаще чем раз в столетие. Слушайте во что бы то ни стало. Внимание...
   Пятое продолжение
   седьмого рассказа ночного попутчика
   Гедат медленно приходил в себя. Долгий день впереди. Вечером встреча с Парадисом. На жизнь в новой оболочке требовалось гораздо больше сил, чем казалось раньше, когда оболочка была - Ли. Неуютно. Он учувствовал насмешливый зов неолитического предка, который вот только что, пять минут назад смекнул, что все эти вечно беременные загадочные женщины, скачущие вокруг, не могут рождать младенцев без помощи самца. И, пробросив миллион лет, мозг затуманила древнейшая обида на женщину, которая может и зачать, и не зачать, а он может только вставить в нее свой фаллос - и не может не вставить. Власть упругого столба ужасна. Он решительно встает, вздымается, орет своё благим матом - и должен выплеснуться. Любой ценой. А она, вольная птица страсти, решает судьбу результата! Несправедливо.
   Ли терпеливо выслушала монолог Гедата и добавила: всё гораздо хуже, мой милый. У древнего человека вставало - и всё тут. А у современного встает лишь после воспеваний и жертвоприношений.
   Ты о чем это? О каких жертвоприношениях и воспеваниях?
   Как же, как же. Надо воспеть мужской ум, надо похвалить силу, восхититься решительностью, каким-нибудь искусством или ремеслом; надо принести в жертву свое время, свои чувства, а еще лучше просто всю жизнь - и не забыть твердо пообещать поход на край света, если ему, неугомонному, взбредет туда отправиться. И тогда он не просто снимет штаны и сядет к тебе на шею, а еще и рассмотрит драгоценную возможность объявить обществу о серьезных намерениях в твоем отношении.
   Гедата передернуло от пассажа, выплюнутого в него Ли. Ведь я - это ты, Ли. За что ты меня так?
   Я помню, кто есть кто, Гедат. Но я не знаю, когда мы разойдемся или развоплотимся, или один из нас поглотит другого, или мы оба исчезнем. Так уж странно вышло, что мы - это одно, но двое. В одной шкуре, причем в твоей. И если уж тащить эту ношу, то не застёгивая правду на пуговицы засаленных клише.
 
   ...Гедату был невыносим этот мудреный разговор с усталой Ли, так ловко устроившейся внутри его тела. Ли было многовато, она казалась душой, внутренним голосом, но с чрезвычайными полномочиями.
   И это все? Неужели у него нету самостоятельной души, собственной цели, своего ясного смысла?
   Ли с тревогой прислушалась к его попыткам самодеятельной идентификации. Неправдоподобно. У тела появились собственные мысли! Нереально.