Страница:
4
Шведская армия со времен Густава Адольфа славилась своей дисциплиной. Но бедность шведского правительства и значительная удаленность от Швеции стран, в которых находилась армия Карла, вынудили шведов жить за счет враждебного, нейтрального или даже дружественного населения. Войско, являвшее вначале образец дисциплины, мало-помалу превращалось в сборище мародеров. Карл строго наказывал за мародерство и грабеж, но ему все чаще приходилось самому приказывать войску жить поборами с населения.
Иногда по политическим соображениям военные поборы принимали ужасающие размеры. В таких случаях инструкции Карла шведским генералам были просто бесчеловечны. Так, весной 1702 года Стенбок с 2000 кавалеристов был отправлен Карлом на Волынь, чтобы собрать деньги и припасы и заставить тамошнюю шляхту отречься от Августа. Во время этой экспедиции Стенбок получал такие письма от короля: «Всех поляков, которые вам попадутся, вы должны принудить волей или неволей принять нашу сторону или же так разорить их, чтобы они еще долго помнили посещение козла (второй слог фамилии Стенбока в переводе означает „козел“. — С.Ц.). Вы должны напрячь крайние усилия, чтобы как можно больше выжать, вытащить и сгрести». Стенбок выжимал, вытаскивал и сгребал. В течение шести недель он собрал 60000 далеров деньгами, на 30000 далеров драгоценных вещей, 15000 аршин синего сукна для солдатских мундиров, бесчисленное количество рубашек, башмаков, чулок и прочего.
Рёншельда Карл наставлял: «Если вместо денег вы будете брать какие-либо вещи, то вы должны оценивать их ниже стоимости, для того чтобы возвысить контрибуцию. Все, кто медлит доставкой или вообще в чем-либо провинится, должны быть наказаны жестоко и без пощады, а дома их сожжены. Если станут отговариваться, что поляки у них уже все отняли, то их следует еще раз принудить платить, и вдвое против других. Местечки, где вы встретите сопротивление, должны быть сожжены, будут ли жители виновны или нет».
Когда какой-то из отрядов Рёншельда был истреблен поляками с помощью жителей одного местечка, Карл писал: «О поражении нечего горевать, если только наши храбро держались и защищали свою честь до последнего человека. Но местечко, где наши были побиты, и все кругом — должно быть выжжено. Жители, которые сколько-нибудь находятся в подозрении, что оказались нам неверными, должны быть повешены тотчас, хотя улики были бы и неполны, для того чтобы все убедились со страхом и ужасом, что мы не щадим даже ребенка в колыбели, если нас затрагивают. Если неприятель вас не оставляет в покое, то лучше всего опустошить и выжечь все кругом, одним словом, так разорить страну, чтобы никто не мог к вам подойти. Что касается до нас, то нам нечего сообщать кроме того, что мы стараемся изо всех сил и также разоряем и выжигаем всякое местечко, где показался неприятель. Недавно я таким образом сжег целый город и повесил бургомистра».
Конечно, надо помнить, что Людовик XIV разорял подобным образом Пфальц, а Петр — Литву и Лифляндию. Но в действиях Карла видно больше сходства с поступками викингов, которые то отпускали купцов с товарами, не тронув ни их самих, ни товаров, то, не довольствуясь грабежом, вскидывали детей на копья, а на спинах врагов вырезали «кровавого орла», то есть делали надрезы на спине и выгибали оттуда ребра в виде крыльев. Правда, еще больше поступки Карла напоминают не совсем забытый в Восточной Европе немецкий «новый порядок» времен Второй мировой войны.
Карл то шагал в ногу со своим жестоким веком, то опережал его, отменяя пытку и придерживаясь веротерпимости. По натуре он был склонен к великодушию, но там, где считал себя вправе требовать или где видел нарушения долга, становился неумолим и свиреп. Король не стремился понять то, что в его глазах выглядело так просто: подданные должны платить налоги, поляки должны отказаться от Августа, крестьяне должны снабжать его солдат…
5
Солдаты Карла XII верили в него как в Бога. Он олицетворял для них Божественный Промысел; идя за ним в бой, они выполняли Высшую волю. Рука Провидения была ясно видна им во всех его предприятиях: Господь размягчал сердца его врагов, Господь посылал вьюгу в глаза московитов под Нарвой, Господь охранял его от вражеских пуль и ядер, Господь неизменно посылал победу праведным… И они безропотно бросались по его приказу на штыки, редуты, стены, резали, жгли, отказывались от вина и женщин, мерзли и голодали, зная, что их король ценит только две добродетели — мужество и повиновение.
так могли бы сказать солдаты Карла XII вслед за викингами древних саг.
Конунгу, видно, ты дать замышляешь
Мести воителя добрый урок;
В полночь зажжем у него мы чертог:
Дрогнет злодей, ты венец похищаешь.
Или, как истинный викинг, вражду
Единоборством решить ты намерен,
Или потребуешь битвы на льду, —
Что ни затеешь, но в нас будь уверен[47],-
Карл воспринимал их страдания и жертвы как должное. «Историк не в состоянии привести ни одного живого выражения участия, которое бы вырвалось у короля при виде ужасных действий на Украине или в норвежском походе, — пишет один из биографов Карла. — Без сострадания смотрел он на то, как его солдаты голодали, замерзали, истекали кровью и умирали сотнями, даже тысячами». И ведь это были не иноземные наемники, а его соотечественники, шведские крестьяне — «одна кровь, одна почва».
Речь идет не о неизбежных страданиях и тяготах войны. Дело в том, что Карл без нужды подвергал своих солдат смертельной опасности и лишениям, более того, это вошло у него в обыкновение с первого похода.
Сразу же после Нарвы королем овладела страсть к самым рискованным предприятиям, совершаемым в самых трудных условиях. Его не удовлетворяла просто победа — Карлу нужна была победа, добытая наиболее смелым и трудным способом. Король больше всего боялся, чтобы его не обвинили в том, что слава получена им чересчур легко.
Вот отрывок из письма Стенбока (начало 1701 года): «При нападении на Аугдов шведам пришлось провести 5 дней под открытым небом. В последнюю ночь замерзло 3 человека; 80 офицеров и солдат отморозили руки и ноги, а остальные так окоченели, что не были в состоянии действовать ружьем. Во всем моем отряде не более 100 человек годны к службе».
Полковник Поссе писал примерно тогда же: «Несмотря на всякого рода лишения и такой холод, что вода замерзает в избах, король не хочет пускать нас на зимние квартиры. Я думаю, что если бы у него осталось только 800 человек, то он и с ними вторгнулся бы в Россию, не заботясь о том, чем они будут жить. А если кого-нибудь убьют, то он это так же мало принимает к сердцу, как если б то была вошь, и никогда не жалеет о такой утрате. Вот как смотрит на дело наш король, и я уже теперь предвижу, какой конец нас ожидает». Поссе проявил удивительную прозорливость. Восемь лет спустя он прошел вместе со шведской армией все круги ада украинского похода и был взят в плен под Полтавой.
При осаде Торна Карлу однажды вздумалось ночью повести армию на штурм. Напрасно генералы возражали, что это решение приведет к бесполезной бойне. Король стоял на своем. Наконец один из офицеров произнес: «Если ваше величество будете настаивать на своем намерении, тогда все мы зря побежим к стенам, чтобы нас застрелили вместе с нашим королем». Карл погрузился в раздумья; в это время стало рассветать, и затея не осуществилась.
Вспомним также, как Карл, не задумываясь, подставлял под пули свою свиту во время прогулок под стенами крепости.
Впрочем, к отдельным солдатам и офицерам король мог быть трогательно нежен. В его палатке или комнате вместе с ним находился дежурный паж. Нередко, возвратясь поздно, Карл заставал его спящим; в этом случае король заботливо укрывал его собственным плащом и тихо раздевался сам.
Однажды пожилой полковник Рейхель, утомившись, прилег на скамью отдохнуть, но скоро его разбудили по служебным делам. Ворча и проклиная военную жизнь, полковник поднялся. Случайно рядом оказался Карл. Услышав ругань старого служаки, король сказал ему, улыбаясь:
— Вы устали, любезный Рейхель, я же отдохнул. Ложитесь на мой плащ и поспите немного. Я пока исполню вашу службу и позову вас, когда будет нужно.
Полковник сопротивлялся, но Карл накрыл его своим плащом и приказал повиноваться.
Конечно, назавтра Карл, ни минуты не раздумывая, отправил бы полковника на верную смерть, если бы посчитал это необходимым.
Такое равнодушие к жизни других людей коренится в психологии так называемых «великих людей» не случайно. Никто не мучается угрызениями совести, раздавив муравья. Не все способны пожалеть собаку, погибшую, защищая хозяина. Возразят, что человек не муравей и не собака. Но сильные натуры, часто рискующие собой и искренне верящие в свое особое предназначение, в свою судьбу, счастье, в свою звезду, неизбежно приходят к логическому выводу: если нечто (Бог или природа, не имеет значения) создало меня для определенных целей, если это нечто вложило в меня способности, выделяющие меня из толпы, наконец, если цель любого творения — наиболее полно раскрыть свою сущность, — а моя сущность заключается в том, что я живу только для войны и славы, — следовательно, остальных людей этот известный (или неизвестный) мне Творец создал для осуществления моих целей, которые превосходят цели заурядных смертных, и я вправе рассматривать прочих людей как средство, как необходимый мне материал. Истина заключается в том, что такой человек даже не столько думает подобным образом, сколько чувствует свое право распоряжаться жизнями других людей; его воля, энергичная и постоянно напряженная, привыкла переламывать и увлекать за собой другие воли, уверенная в том, что эти менее сильные, не умеющие отстоять свое предназначение воли получают в слиянии с ней высший смысл и оправдание своего существования. Если человек подобного рода к тому же родился на троне и усвоил привычки неограниченного государя, то «муравьиная» ценность остальных людей не вызывает в нем никаких сомнений. Ссылки на мораль и категорический императив здесь неуместны. Любой Карл или Наполеон ответил бы на них словами Козимо Медичи[48]: «Государством нельзя управлять с помощью Pater Noster[49]». Каждый человек поступает согласно личной, а не общей морали; правители не являются исключением.
Карл посылал людей на смерть не из холодного расчета, как Наполеон, а охваченный боевым жаром — единственно доступным ему видом опьянения. В лишениях Карл видел своеобразную поэзию военного быта. Его нравственный тип принадлежал другому времени — с его «жизненной свежестью, с его отвагой, с его дерзостью», как писал Тегнер в «Письме о „Фритьофе“.
Чувствуя сердце викинга в своей груди, Карл предполагал, что такие же сердца бьются и у его солдат. И он почти не ошибся в этом. Некоторый ропот послышался только к концу войны, да и то в основном от генералов, считавших образ действий короля неполитичным. Солдаты и офицеры остались до конца верны своему королю, чей дух служил им знаменем и заменял устав.
Как весел он, как смел, как полн надежды!
Он к сердцу Норны твердо приложил
Конец меча и говорит: назад!
То вождя был наказ, и от часа на час
Рос он в славе на чуждых брегах,
И подобных себе не встречал он в борьбе.
Его людям не ведом был страх.
В САКСОНИИ
Пора то была, что я шведами правил,
Медведя ловил я, щиты я ломал,
И смело ходил на железную рать;
Свергал я конунгов, других возводил,
Я Гуторму доброму помощь подал,
Покоя не знал, пока Кнуи не пал.
Скандинавские саги.
1
Август наблюдал марш шведского короля от Вислы к Одеру и вторжение его в свои наследственные земли, сидя в Кракове без средств, под охраной двух полков саксонцев, двух полков русских и полка поляков. Собственно, деньги у Августа были, но расходовались они, по донесению русского посланника в Польше князя Григория Долгорукого, не на защиту своих владений, а «на польских дам, на оперы и комедии». Одним только «оперным певцам дано на зиму 100000 ефимков». «Надейся на Бога, — писал Долгорукий Петру, — а на поляков и саксонцев надеяться нельзя».
Семья Августа при приближении шведов обратилась в бегство: жена уехала к родственникам в Байрейт, королева-мать с наследным принцем нашла убежище в родной Дании.
Карл повел армию в Саксонию прямо через Силезию, не предупредив об этом германского императора. Германия была в изумлении. Ратисбонский сейм, представлявший Священную Римскую империю, объявил Карла ее врагом, но постановления сейма, говорит Вольтер, были столь же бесплодны, сколь торжественны.
1 сентября 1706 года шведы вступили в Саксонию. Август приказал населению покидать жилища при приближении врага, спасаться в лесах или бежать в Богемию. Саксонцы переполошились. Лейпциг, например, совсем опустел. Из города было вывезено столько богатств, что за подводу платили «бочку золота».
Карл в свою очередь издал манифест, в котором объявил, что явился в Саксонию водворить мир и что все, кто вернется в свои дома и заплатит контрибуцию, будут рассматриваться как его подданные; прочие не вправе рассчитывать на пощаду. Указ возымел действие; жители мало-помалу стали возвращаться на прежние места.
Шведы без сопротивления вступили во все крупные города курфюршества. Штаб-квартира Карла вначале разместилась в Таухе, а затем была перенесена в Альтранштадт, недалеко от Люцена, где некогда пал Густав Адольф. Карл осмотрел место гибели своего легендарного предка.
— Я пытался жить, как он, — сказал король, — быть может, Бог пошлет мне когда-нибудь такую же славную смерть.
Он так не хотел расставаться с этим местом, что не уехал из Альтранштадта даже тогда, когда городок почти весь выгорел.
Станислав Лещинский, сопровождавший Карла, остановился рядом с ним, в Лейпциге.
Карл приказал саксонским Штатам собраться и прислать ему реестр финансов курфюршества для определения суммы контрибуции. При чтении этого документа у короля и его свиты захватило дух: Саксония была поистине золотым дном. Ежемесячная контрибуция была определена в 625000 риксдалеров (125000 из них выплачивались натурой); кроме того, каждый шведский солдат получал ежедневно за счет саксонской казны 2 фунта мяса, 2 фунта хлеба, 2 кружки пива и 4 су, а кавалеристы — еще и фураж.
В первый раз в Саксонии к уплате было привлечено дворянство, освобожденное от податей. Дворяне верноподданнейше возразили королю, что они по старинному праву не платят никаких налогов и обязаны только поставлять рыцарских коней в армию. Карл дал им достопамятный ответ:
— Где же ваши рыцарские кони? Если бы рыцарство исполнило свой долг, я не был бы здесь. Когда при дворе можно пображничать, туда спешат все рыцари, когда же дело идет о спасении родины, все прячутся по домам. От вас, господа дворяне, я требую уплаты контрибуции. Если вы сумеете уплатить ее, ничего не тратя, мне будет очень приятно, что все остались освобожденными от налогов.
Что оставалось делать? Дворяне (все, как мы знаем, любезнейшие и образованнейшие люди) подчинились.
С целью оградить население от насилия Карл распорядился, чтобы в тех домах, где квартируются шведские солдаты, хозяева ежемесячно выдавали им удостоверение в хорошем поведении; в противном случае солдат лишали жалованья. Каждые две недели армейские инспектора осматривали дома. Если обнаруживался убыток, то хозяевам его возмещали, а солдат наказывали. Впрочем, Карл стремился держать армию подальше от больших городов; он не позволил солдатам войти в Лейпциг, боясь, быть может, что он станет для них Капуей[50].
Таким образом, шведы хвастались дисциплиной, а саксонцы жаловались на притеснения. Примирить эти два взгляда трудновато. Несомненно, что шведы тащили все, что было можно. Другое дело, что тащить разрешалось далеко не все. Карл действительно наказывал мародеров; правда, однажды, при подобной попытке, ему самому пришлось выслушать назидательное нравоучение.
Как-то саксонский крестьянин пожаловался королю, что шведский солдат забрал у него петуха.
— Правда ли, что ты ограбил этого человека? — сурово спросил король мародера.
— Да, ваше величество, — нагло ответил тот, — но я взял у этого мужика только петуха, а вы отняли у его государя корону.
При этих словах Карл так смутился, что не сразу собрался с духом, чтобы дать ответ. Наконец он протянул крестьянину два червонца за петуха, а солдату сказал:
— Помни, любезный, другой раз, что если я и отнял у короля Августа целое королевство, то я ничего от него не оставил себе.
В похвалу шведской дисциплине можно сказать, что, например, на большой лейпцигской ярмарке было совершенно незаметно шведское вторжение в страну: купцы приезжали на ярмарку в полной безопасности, и кругом не было видно ни одного шведского солдата.
Все же контрибуционные выплаты были чрезвычайно обременительны для жителей. Саксонцы умоляли своего государя вспомнить о них и поскорее заключить мир со шведским королем.
2
Отняв у Августа польскую корону, Карл задел его честолюбие; утвердившись в Саксонии, Карл залез к нему в карман. Август оказался в безвыходном положении. Если раньше его еще удерживали от заключения мира денежные выплаты царя, то теперь никакие подачки не могли возместить ему потерю саксонских налогов. Но открыто искать мира или прибегнуть к посредничеству Август тоже не мог. Он находился в Польше под надзором двух русских полков и российского посланника — то есть почти под властью царя — и боялся царской мести.
Август выбрал для ведения тайных переговоров с Карлом двух верных ему людей: барона д'Эмгофа и референта частного совета Фингстена. Он вручил им собственноручное письмо к шведскому королю и наделил их всеми полномочиями, выдав чистый бланк со своей подписью.
— Подите попытайтесь получить для меня разумные и христианские условия, — инструктировал курфюрст своих посланцев.
Послы прибыли на главную квартиру Карла ночью. По их просьбе им была дана тайная аудиенция. Прочитав письмо Августа, Карл сказал:
— Господа, вы сию же минуту получите мой ответ.
Он ушел в кабинет и продиктовал секретарю:
«Я соглашаюсь заключить мир на следующих условиях, причем нечего ожидать, чтобы я согласился на какие-либо изменения:
I. Король Август навсегда отказывается от польской короны: он признает Станислава Лещинского законным королем и обещает никогда не думать о возвращении на престол, даже после смерти Станислава.
II. Он отказывается от всех других договоров и, главное, от договоров, заключенных с Московией.
III. Он отправляет с почестями в мой лагерь князей Собеских и всех, взятых им в плен.
IV. Он передает мне всех дезертиров, перешедших к нему на службу, и особенно Иоганна Паткуля, и прекращает всякие преследования против тех, кто от него перешел ко мне».
Король отдал бумагу Пиперу, поручив ему договориться об остальном.
Послы были испуганы строгими условиями договора. Они несколько раз совещались с Пипером, пустив в ход все уловки и увещания, но тот неизменно отвечал:
«Такова воля государя, моего короля; он никогда не меняет своих решений».
20 октября в Альтранштадте договор был подписан.
Во время этих тайных переговоров Петр осадил Выборг и отправил значительный отряд Меншикова на помощь Августу. Русская помощь испугала Августа больше, чем могло это сделать шведское нападение: он опасался, что и Петр, и Карл могли подумать, что он ведет двойную игру.
Меншиков всячески торопил Августа напасть на шведского генерала Мейерфельда, стоявшего с 10000 человек у Калита в Познанском воеводстве. Август как мог отказывался, но, видя, что рано или поздно ему придется уступить, тайком послал к Мейерфельду гонца уведомить шведов об идущих тайных переговорах. Однако Мейерфельд решил, что это хитрость, и поторопился дать сражение.
Сражение под Калишем замечательно тем, что это была первая победа русских над шведами, одержанная при равенстве сил. Бой был ожесточенным. «Радостно было смотреть, как с обеих сторон регулярно бились», — доносил Меншиков Петру.
Победа под Калишем только ухудшила положение Августа, хотя и позволила ему въехать победителем в разоренную Варшаву. Не успел он отслушать Те Deum[51], как к нему явился Фингстен с договором, лишающим его польской короны, и с требованием к нему саксонцев вернуться на родину, чтобы смягчить их участь. Калишское сражение заставляло Августа заботиться уже прежде всего о своей участи. У него оставалась надежда, что при личной встрече Карл смягчится. Бросив Петра и последних польских союзников, Август помчался в Саксонию.
16 декабря 1706 года он неожиданно появился в Лейпциге, сопровождаемый одним кавалером и своим камердинером. На следующий день курфюрст отправился к Карлу; король выехал ему навстречу. По дороге они разъехались, и Август первым прибыл на квартиру Пипера в Гюнтерсдорф (полчаса верховой езды от Альтранштадта).
Карл поспешил туда. Они встретились без церемоний. Присутствовавшие забавлялись разницей во внешности победителя с остриженной головой, в синем солдатском мундире, с черным платком на шее вместо галстука и в высоких ботфортах и побежденного, одетого во французский, расшитый золотом кафтан и в большом парике с буклями.
Государи обнялись и поцеловались, подали друг другу руки и час провели в дружеской беседе. Разговаривали только о сапогах Карла, и Август с интересом узнал, что за шесть последних лет король их снимал только ложась спать; говоря это, Карл опирался на эфес длинной шпаги, бывшей при нем под Нарвой. Август слушал с любезным и довольным видом, словно он проделал такой долгий путь и предал царя только ради того, чтобы поболтать со шведским королем о сапогах.
Покладистость Августа не помогла ему. Как он и опасался, Карл ужесточил свои требования. Помимо выполнения предыдущих условий, король заставил Августа выдать вместе с Паткулем главнокомандующего коронных войск в Польше и некоторых саксонских министров, отослать Станиславу польские драгоценности и архив короны; Август должен был лично приказать саксонским чиновникам не титуловать себя впредь польским королем, а также вычеркнуть этот титул из общецерковных молитв.
Но наибольшее унижение курфюрст испытал, когда Карл выразил желание, чтобы Август в собственноручном письме поздравил Станислава Лещинского со вступлением на престол. Шведскому королю пришлось повторить свою просьбу-требование несколько раз. Наконец Август уступил и набросал следующую записку:
«Государь и брат мой!
Причина, по которой мы до сих пор не ответили на письмо, какое мы имели честь получить от Вашего Высочества, заключается в том, что нам казалось излишним вступать в особый обмен письмами. Но, исполняя желание шведского короля и стремясь доказать, что мы всегда готовы следовать его воле, мы приносим Вашему Высочеству свое поздравление с восшествием на престол и желаем, чтобы Вы нашли в своем отечестве более верных и покорных подданных, чем оставили мы. Весь мир должен признать по справедливости, что за все свои благодеяния и заботы мы были награждены неблагодарностью, и большинство наших подданных помышляло только об образовании партий для содействия нашему свержению. Желаем, чтобы Вас не настигло такое же несчастье и поручаем Вас защите Всевышнего.
Ваш брат и сосед Август, король.
Дрезден, 15 апреля 1707 года».
Но и это было еще не все. После подписания Августом Альтранштадтского мирного договора Карл стал относиться к нему с подчеркнутым пренебрежением. Король часто приглашал его на обед, но сам не являлся, а посылал вместо себя министров или генералов. Августу приходилось идти. На одном из таких обедов он даже встретился со Станиславом Лещинским. Это была тяжелая встреча для обоих. Лещинский не был любителем унижать врагов. Они не подошли друг к другу с приветствиями, а ограничились церемонными поклонами издали.
Зато всевозможные почести Карл оказывал матери Августа, вернувшейся из Дании (Карл был ее племянником); жена саксонского курфюрста также встретила самый любезный прием.
Условия Альтранштадтского договора и поведение Августа изумили всех. Один саксонский генерал даже предложил курфюрсту устроить покушение на Карла с 20-30 верными людьми, но Августу эта затея показалась безумно дерзкой.