Страница:
Скандинавские саги. Песнь Лодброка.
1
Петр вступил в Северную войну последним из союзников. В то время как царевы вербовщики еще только «кликали вольницу в солдаты», Август II уже вторгся со своими саксонцами в Ливонию и осадил Ригу. Начиная войну, польский король руководствовался главным образом соображениями внутренней политики, стремясь усилить свое положение в Польше вводом в нее саксонских войск. Война со Швецией и осада Риги служили лишь благовидным предлогом для этой цели.
Польскому сейму дело было представлено так, что сама Ливония хочет отложиться от Швеции под покровительство Речи Посполитой и что Паткуль получил на это полномочия от ливонского рыцарства; поскольку Польша боится войны, Август будет воевать на свой страх и риск с помощью саксонских войск. Был заключен договор, по которому Ливония присоединялась к Польше; но в секретных пунктах рыцарство обязывалось признавать верховную власть Августа и его потомков, если бы даже они не были королями польскими, и все доходы отправлять прямо к ним. Таким образом, Ливония переходила не к полякам, а к курфюрсту Саксонскому, который приобретал благодаря этому значительные выгоды для утверждения своей власти в Польше.
Русский царь был естественным и необходимым союзником Августа в его замыслах. «Надобно взять у царя деньги и войско, особенно пехоту, которая очень способна работать в траншеях под неприятельскими выстрелами», — писал Паткуль польскому королю. Но при этом и Август, и Паткуль испытывали сильные сомнения: царь, человек необыкновенный, с ним надо обращаться осторожнее; он не подставит своих солдат под неприятельские выстрелы даром. Придется делиться добычей, а насколько разгорится аппетит царя в случае успеха — неизвестно. «Надобно опасаться, — писал Паткуль, — чтоб этот могущественный союзник не выхватил у нас из-под носа жаркое, которое мы воткнем на вертел; надобно договориться, чтоб он не шел дальше Нарвы и Пейпуса; если он захватит Нарву, то ему легко будет потом овладеть Лифляндией и Эстляндией». То есть Петру, единственному серьезному участнику этой коалиции, предлагалось удовольствоваться карельскими болотами. А Петр хотел прежде всего овладеть именно двумя крепостями — Нарвой и Нотебургом, старым русским Орешком, чтобы, владея этими опорными пунктами, возвратить России утерянные Ингрию и Ингерманландию и, если удастся, завладеть удобным для мореплавания побережьем Балтийского моря. Раздражать царя было опасно еще и потому, что близость русских войск служила немаловажным аргументом для тех поляков, которые были недовольны Августом, и поддержка Петра была необходима Августу в самой Польше.
Вот почему Август начал войну, не дождавшись вступления в нее России. Скорейшее взятие Риги должно было стать главным козырем Августа в дальнейшем разделе Ливонии между ним и царем. Война начиналась союзниками вяло, без определенного плана и согласованных действий.
Ригу защищал значительный шведский гарнизон под командованием восьмидесятилетнего графа Дальберга, опытнейшего воина, на чьем боевом счету было 60 проведенных кампаний. Осаду города вела саксонская армия во главе с графом Флеммингом, также опытным офицером и государственным деятелем, ставшим впоследствии министром Августа II, и Паткулем. Общее руководство осадой осуществлял сам польский король.
Опытность Дальберга взяла верх. Шведы успешно отразили все попытки саксонцев взять город. Август отчаялся овладеть городскими укреплениями и уже только искал предлога для почетного отвода войск на зимние квартиры. Он ухватился для этого за первый же представившийся случай. Рига была наводнена голландскими товарами. Голландский посланник сделал официальное представление Августу на этот счет, прося снять осаду. Август притворился любезным и отдал приказ отвести войска от города, хотя истинные причины снятия осады ни для кого не остались секретом.
Потерпев неудачу, Август не скрывал своего беспокойства по поводу намерения Петра осадить Нарву. Но скоро общая страшная опасность заставила союзников прекратить дележ шкуры неубитого медведя.
2
В начале осени 1700 года Карл возвратился из Дании. Он отдал приказ о разоружении армии, собираясь отложить поход против Августа до весны. Вдруг с востока пришло известие о вторжении русских в шведские провинции без объявления войны. Вероломство царя вызвало ярость Карла: еще совсем недавно три московитских посла клялись ему в нерушимой дружбе! В одно мгновение в глазах Карла, с его понятиями о верности слову, Петр превратился в смертельного врага. Он отменил приказ о разоружении, наскоро распорядился делами и 1 октября отплыл в Ливонию с 16000 пехотинцев и 4000 кавалеристов.
Манифест об объявлении войны был все-таки с запозданием доставлен шведскому правительству. В нем, между прочим, среди причин войны выставлялись следующие веские обстоятельства: неоказание Петру почестей при его проезде через Ригу во время недавнего заграничного путешествия (это при том, что Петр путешествовал инкогнито!) и продажа по дорогой цене провизии его посланникам.
22 августа 1700 года Петр начал наступательное движение к Нарве. Проливные дожди испортили дороги, подвод не хватало, подвоз продовольствия и боеприпасов проводился нерегулярно. Под Нарву дотащились только 1 октября, а между тем надо было торопиться с взятием города. Петру доносили о том, что Карл высадился в Пернау (Рижский залив) и стремительными переходами движется на помощь осажденному гарнизону.
Командование 35-40-тысячной русской армией, осадившей Нарву, было поручено австрийскому генералу герцогу Карлу Евгению Кроа (встречаются написания Круа, Круи), потомку венгерских королей, фельдмаршалу, который представился Петру в Новгороде с отличными рекомендациями. Он и повел армию в дальнейший поход, а Петр с Головиным временно остались в Новгороде для того, чтобы ускорить отправку под Нарву отставших полков.
В Нарве засел небольшой гарнизон барона Горна, едва насчитывавший 1000 человек. Город почти не имел укреплений, но Горн сумел продержаться в осаде шесть недель. Не умаляя мужества шведов, главную причину столь удивительной стойкости следует искать все же в потрясающей безалаберности, неразберихе и деморализации, быстро распространившихся в лагере осаждавших. С 20 октября русские начали бомбардировку города, но… скоро прекратили ее, потому что израсходовали весь артиллерийский запас; тут же выяснилось, что пушки, казавшиеся столь хорошими в Москве, на самом деле из рук вон плохи. 150 русских орудий едва смогли пробить незначительную брешь в городской стене, в то время как шведская артиллерия укладывала целые ряды солдат в траншеях осаждавших. Русские, по словам очевидца, ходили около крепости, как кошки около горячей каши. Армия почти сплошь состояла из людей, никогда не видевших правильной осады и все неудачи сваливавших на злоумышление своих офицеров-иностранцев. В конце концов осада свелась к земляным работам под тоскливый свист шведских ядер. Петр лично разметил укрепления русского лагеря и покинул армию, чтобы не стеснять герцога Кроа.
Карл и на этот раз действовал стремительно. Он буквально летел к Нарве, не заботясь об отставших частях. Оттеснив Шереметева, двинутого Петром к Везенбергу (его корпус присоединился к нарвской армии), шведский король 19 ноября явился перед русским лагерем во главе всего 8500 человек.
Уверенность молодого короля в победе разделяли далеко не все. Один офицер указал ему на опасность сражения со столь многочисленным противником. Карл беззаботно ответил:
— Как? Вы сомневаетесь, что я с моими восемью тысячами храбрых шведов возьму верх над восемьюдесятью тысячами московитов?[32]
Однако спустя некоторое время, боясь, что его слова могут показаться чересчур хвастливыми, король сам обратился к этому офицеру:
— Разве вы не того же мнения, что и я? Разве у меня нет двух преимуществ над врагом: во-первых, его кавалерия не может ему служить; во-вторых, так как место ограничено, то многочисленность будет им только мешать. Таким образом, в действительности я буду сильнее.
Неизвестно, что Карл имел в виду, говоря о беспомощности русской кавалерии, но в целом его соображения были верны и полностью оправдались в ходе боя.
Русское войско, по крайней мере впятеро превосходившее численностью отряд Карла, растянулось под Нарвой на целых семь верст, так что на всех пунктах оказалось слабее шведов. Русское командование, проявляя удивительную беспечность, не приняло никаких мер против неожиданного нападения. Карл превосходно использовал эти обстоятельства. Почти не дав своим солдатам отдохнуть, он с наступлением ночи бросил армию на русские укрепления. Сигналом к атаке были две ракеты, а боевым кличем — «С нами Бог!».
Как только шведские пушки пробили брешь в укреплениях, шведы двумя колоннами двинулись в атаку со штыками наперевес. Сильная вьюга била в спину шведским солдатам, ослепляя русских и скрывая нападавших от глаз противника. В двадцати шагах ничего не было видно.
Шведы буквально выросли перед русскими из снежной мглы. Основной удар Карл направлял на правое крыло русских, где, как он предполагал, находилась ставка царя (королю не было известно, что Петр отсутствовал). Не прошло и получаса, как среди русской армии воцарилась паника. Истошный крик: «Немцы изменили!» — распространялся по полкам, за считаные минуты превратив регулярную часть в толпу беглецов. Карл больше всего боялся, как бы дворянская и казачья конница Шереметева не ударила ему в тыл, но она, по словам шведского короля, была так любезна, что первой обратилась в бегство и кинулась вплавь через Нарову, потопив в ее волнах тысячу человек с лошадьми. Пехота побежала к мосту, который, не выдержав тяжести сотен бегущих людей, обрушился; множество беглецов утонуло. Река и берег в мгновение ока покрылись трупами. В страшном озлоблении русские солдаты направили свою ярость на иностранных офицеров, принявшись за истребление тех, кто последовал за своими бегущими частями. Герцог Кроа, наблюдавший это, в сердцах воскликнул: «Пусть сам черт дерется во главе таких солдат!» — и сдался в плен шведам с тридцатью высшими офицерами. Русский генералитет последовал его примеру.
Карл принял их любезно, как гостей. Он оставил в плену только генералов; прочие были обезоружены, доведены до реки и отправлены в лодках восвояси.
Но победа шведов была еще далеко не полной: Преображенский и Семеновский полки, огородясь рогатками и артиллерийскими повозками, стойко отбили все нападения шведов; отряд генерала Вейде тоже стоял еще твердо. Неразбериха распространилась и на шведскую армию. Два шведских отряда в темноте вступили в бой друг с другом и погубили немало своих. Солдаты другого шведского отряда, пробившись в русский лагерь, нашли там много вина и перепились. Численность сопротивлявшихся русских частей была еще вполне достаточной, чтобы перебить всех шведов, которые к тому времени потеряли 600 человек. Но разобщенность русской армии и отсутствие единого командования сыграли свою роковую роль. Генералы Автоном Головин, князь Яков Долгорукий и Иван Бутурлин, не зная ничего о Вейде и считая, что он тоже разбит, начали переговоры с Карлом и согласились отступить, отдав шведам всю артиллерию. Когда Вейде узнал об этом, ему не оставалось ничего иного, как последовать примеру товарищей.
Шведы между тем очень беспокоились, чтобы наступавший день не открыл глаза русским на истинное положение дел. Чтобы не терять времени, Карл согласился оставить русским солдатам оружие после того, как остатки русской армии прошествовали перед ним с непокрытыми головами, в знак признания поражения, а офицеры сложили у его ног свои значки и знамена; он сказал при этом, что поступает так из уважения к их храбрости. Победитель так боялся своих побежденных, что до рассвета поспешил навести новые мосты вместо рухнувших под напором бегущих и спровадил русских солдат за реку; генералов же и высших офицеров, в нарушение договора, удержали в плену, придравшись к тому, что русские не выдали шведам войсковой казны, о чем в договоре, однако, речи не было.
Среди пленных находился грузинский царевич Александр, наследник грузинского престола. Его отец, изгнанный в 1688 году из страны, нашел пристанище в России. Девятнадцатилетний царевич сопровождал нарвскую армию и был взят в плен несколькими финскими солдатами, которые раздели его и хотели убить. Граф Рёншельд освободил царевича, дал одежду и представил королю. Карл отправил его в Стокгольм, где он и умер несколько лет спустя. Судьба Александра произвела сильное впечатление на Карла, который сказал перед его отъездом в Швецию:
— Это все равно как если б я очутился в плену у крымских татар!
Тогда Карл не мог и предположить, что выбрал не самое необычное сравнение для возможного перелома в своей судьбе. Эти слова короля часто вспоминали после Полтавы.
21 ноября Карл торжественно вступил в Нарву в сопровождении Кроа[33] и пленного генералитета. В упоении от столь блестящей победы, король держался подчеркнуто рыцарственно. Он вернул пленникам шпаги и выдал им денежное содержание: 1000 дукатов герцогу Кроа и по 500 — другим офицерам. Затем король лично вычеркнул из победной реляции все, что было чересчур хвалебно для него и оскорбительно для побежденных. В Стокгольме была выбита медаль, на одной стороне которой у пьедестала Карла находились закованные русский, датчанин и поляк, на другой — Геракл с палицей и Цербером у ног.
3
Сражение под Нарвой осталось наиболее впечатляющим военным достижением Карла. От сокрушительного разгрома русской армии захватило дух не у одного шведского короля. Весть о небывалой победе разлетелась по всем уголкам Европы, и восемнадцатилетний король немедленно был зачислен в ряды блистательных, непобедимых полководцев. В Европе ходила медаль с изображением Петра, бегущего из-под Нарвы: бросив шпагу, потеряв шляпу, царь утирает платком слезы; евангельская надпись внизу гласила: и исшед вон, плакася горько. Но парадоксальным образом нарвская победа сослужила плохую службу Карлу, до самой Полтавы определив его отношение к побежденному противнику. «Молва об этой победе широко распространилась — слава ее осталась незабвенной, — пишет Оскар II, — а все-таки день Нарвы со всем своим блеском не был для Швеции и Карла XII счастливым днем. Победа, хотя и купленная довольно дорогою ценою, казалась выигранной слишком чудесно и легко и вызвала пренебрежение к противнику, которое сделалось семенем для обильной жатвы будущих бедствий. Великий царь понял вполне противника, хотя в то же время удивлялся ему. Он сумел извлечь поучение из собственной невзгоды и из характера своих врагов и воспользоваться этим уроком. Хотя это и послужило к ущербу нашей страны (Швеции. — С.Ц.), но по справедливости ему нельзя отказать в этой славе».
Действительно, Петр, узнав о разгроме, не впал в уныние. Уцелевшие от боя, голода и холода во время бегства русские ратники приплелись в Новгород, по выражению современника, «ограбленные шведами без остатка», без пушек, палаток и всего своего скарба. Царь встретил беглецов словами: «Они побьют нас еще не раз, но в конце концов научат нас побеждать». Позднее, спустя 24 года, уже «ногою твердой став у моря», прославленный император, собираясь праздновать третью годовщину мира со Швецией, имел мужество признаться, что начал шведскую войну как слепой, не ведая ни своего состояния, ни силы противника.
Между тем было от чего схватиться за голову. Потери осадного корпуса были весьма значительны: сам Петр считал убитыми 6000 человек, другие цифру погибших определяли даже в 12000; вместе с ранеными выбыло из строя не менее трети людей. Десятков восемь весьма высокооплачиваемых офицеров, в том числе 10 генералов, попали в плен. Шведский король выражал полное удовольствие, что так легко выручил Нарву, неприятельскую армию разбил и весь генералитет в полон взял.
Пользуясь тем, что Карл после победы не двинулся в русские пределы, царь развил бешеную деятельность, стараясь как можно скорее поправить положение. Князь Репнин получил приказ привести в исправность полки, шедшие «в конфузии» от Нарвы; лихорадочно стали укреплять Псков и Новгород. «Рвы копали, церкви ломали, — пишет современник, — палисады ставили с бойницами и около палисад окладывали с обеих сторон дерном; также и раскаты делали, а кругом окладывали дерном; а на работе были драгуны и солдаты и всяких чинов люди и священники и всякого церковного чина, мужеска и женска пола; а башни насыпали землею, а сверху дерн клали, работа была насыпная, а верхи с башен деревянные и с города кровлю деревянную всю сломали, и в то же время у приходских церквей, кроме соборной церкви, служеб не было»… Петр, как обычно, сам следил за работой и жестоко карал за недосмотры и упущения. Раз, недовольный ходом работ, он велел бить провинившегося подполковника плетьми прямо на месте работ нещадно, разжаловал его в солдаты и послал в смоленский гарнизон. В Москве повесили за взятки при приеме подвод некоего Леонтия Кокошкина, в Новгороде за то же Елисея Поскачкина. Такие же строгие меры применялись и в других случаях.
Одновременно с укреплением границ шло пополнение, переустройство и обучение армии. От нарвского погрома уцелел корпус Репнина; с потерями, но сохранив боевой дух, ушла из-под Нарвы гвардия, в меньшем порядке и почти без оружия пришел отряд Вейде. Новый рекрутский набор должен был покрыть человеческие потери. Под Нарвой гибель всего дела началась с паники среди дворянской конницы Шереметева, занимавшей настолько выгодное положение частью с фланга, а частью и в тылу у шведов, что Карл серьезно опасался ее нападения и в решительное наступление перешел только после того, как удостоверился в бегстве русской конницы. Регулярной кавалерии у Петра было очень мало, и потому значительную часть нового набора он решил использовать на устройство десяти новых драгунских полков.
Почти всю свою артиллерию русская армия оставила в руках шведов, купив такой ценой почетное отступление гвардейских полков и отряда Вейде с оружием и знаменами. Артиллерийское дело приходилось заводить заново. Металла на пушки не хватало, и Петр приказал со всего государства, у «знатных» городов, церквей и монастырей, забрать часть колоколов на пушки и мортиры. Давний глава металлургического дела в России Андрей Виниус был облечен званием надзирателя артиллерии с поручением возобновить «наряд». К ноябрю 1701 года он изготовил уже больше 300 хороших орудий. В школу при заводе Виниус набрал 250 ребят, чтобы сделать из них пушечного дела мастеров.
Со всем тем Петр не намеревался прятаться в угол, как побитая собака, в ожидании, пока затянутся раны. Сразу после Нарвы царь предпринял наступление теми силами, которыми располагал. Через две недели после разгрома Шереметев получил такое письмо царя: «Понеже нельзя при несчастии всего лишатися, того ради вам повелеваем при взятом и начатом деле быть, то есть над конницею новгородскою и черкасскою, с которыми, как мы и прежде наказывали, да в ту пору мало было людей, ближних мест беречь и иттить вдаль для лучшего вреда неприятелю. Отговариваться нечем: понеже людей довольно, реки и болота замерзли… Паки пишу, не чини отговорки ни чем даже и болезнью не то почту, что она получена меж беглецами, товарищ которых майор Л. на смерть осужден. Питер». Шереметев незамедлительно двинулся к Мариенбургу, но был отбит шведским генералом Шлиппенбахом, который, в свою очередь, был оттеснен русскими, когда вздумал преследовать Шереметева на псковской земле.
Эти боевые действия еще представляли собой ряд сумбурных мелких стычек. Должно было пройти больше года, прежде чем русские одержали первую победу над страшным противником. 29 декабря 1701 года под Эрестфером Шлиппенбах был окружен Шереметевым и после жаркого боя бежал. Петр был в восторге. Шереметев получил орден Святого Андрея Первозванного и звание генерал-фельдмаршала.
Период ученичества русской армии закончился.
ГЛАВНЫЙ ВРАГ
Будьте такими, чей взор всегда ищет врага — своего врага.
Ф. Ницше. Так говорил Заратустра.
1
Поражение под Нарвой и неудача саксонских войск под Ригой сделали необходимой новую встречу союзные государей. Она вскоре состоялась в Бирзене (Литва). Совместным буйным разгулом на протяжении нескольких дней русский царь и польский король демонстрировали самое тесное сближение. На пирах договорились о том, что в ближайшее время Август предоставит в распоряжение Петра 50000 немецких солдат, а Петр пошлет в Польшу 50000 рекрутов для обучения немецкому строю и выплатит Августу 3 миллиона талеров в два приема — это была своеобразная плата за дальнейшее участие польского короля в коалиции, и царь вынужден был пойти на этот расход.
В окружении шведского короля имелось немало сторонников заключения мира с саксонским курфюрстом; среди них были министры, генералы и иностранные послы. Еще до отплытия под Нарву Карлу внушали, что следует заключить мир с Августом и вести войну только с Россией. Но Карл не хотел ничего слушать. Русских он совсем не опасался, они внушали ему только презрение. Высадившись в Пернау, он даже хотел оставить Нарву царю и идти против Августа — такую ненависть внушал ему этот государь, покусившийся на богатейшую провинцию Швеции (вспомним юношескую подпись Карла под картой Риги: «Бог мне дал, дьявол у меня не отнимет»). После Нарвы советы вести войну только с царем усилились, но Карл относился к ним с таким раздражением, что даже приказал докучливым советчикам вернуться в Стокгольм.
Фигура саксонского курфюрста настолько колоритна, а обстоятельства его вступления на польский престол сыграли такую значительную роль в последующих событиях, что на них следует остановиться подробнее.
Фридрих Август вступил на саксонский престол в 24 года и занимал его с 1694-го по 1733 год — 39 лет. Он стал первым польским королем из саксонской династии под именем Августа II.
По описаниям современников, Август обладал ненасытной чувственностью, необычайной жизнерадостностью и поистине богатырской силой. Эти качества уже в молодости сделали его европейской знаменитостью.
Саксония была самым богатым княжеством Германии, а дрезденский двор — самым пышным немецким двором. Выгодное географическое положение, процветающие торговля и промышленность способствовали распространению благосостояния на все сословия курфюршества. Стремлением к роскоши были известны уже дед и отец Августа Иоганн Георг II (1656-1680) и Иоганн Георг III (1680-1691). При них придворные празднества в Дрездене приводили в восторг любителей удовольствий — и это в век Людовика XIV! Вот что писал один французский путешественник о дрезденском дворе в 1669 году: «Двор курфюрста Саксонского один из самых блестящих и великолепных в Европе; здесь царят роскошь и любезность, и так как в Саксонии нет ни одного дворянина, не побывавшего за границей, то вполне понятно, что в Дрездене встречаешь только благовоспитанных людей, ведущих приятный образ жизни. Все саксонское дворянство очень любезно, и вы не найдете ни одного отца, который, обладая большими средствами, не приложил бы всех стараний, чтобы хорошо воспитать своих детей, дать им высшее образование и возможность побывать за границей и в особенности во Франции. Таким образом саксонский двор состоит преимущественно из прекрасно образованных людей».
Среди придворных увеселений любимейшими были катания на каруселях или на лодках по Эльбе, костюмированные балы и маскарады, блестящие фейерверки, карнавальные процессии. Затем вошли в моду гостиницы, где курфюрст с супругой изображали хозяев, а свита представляла слуг и служанок; и деревенские свадьбы, на которых принцы и принцессы разыгрывали роли деревенского парня, его невесты, сельского священника, судьи и т. п. Особенно прославились великолепные катания в санях. Они, рассказывает очевидец, «отличались истинно царской роскошью. Некоторые сани, при несметном количестве серебряных колокольчиков, обвешивающих лошадей, стоят до тысячи талеров. Сани сделаны из самого разнообразного материала и в виде самых разнообразных фигур: триумфальных колесниц, раковин, сирен, дельфинов, львов и орлов, вырезанных необыкновенно искусно. Золото и серебро блестят со всех сторон, а так как катание обыкновенно устраивается вечером, при свете факелов, то зрелище производит впечатление еще большего великолепия. Каждый кавалер везет даму, случается, вовсе не желательную, потому что иногда пары составляются по жребию. По улицам и площадям Дрездена проносится поезд из пятидесяти — шестидесяти саней, в сопровождении факелов, придающих картине особенную красоту». Не были забыты и более изящные удовольствия — опера и балы, даваемые в зале, где с потолка свисали семь люстр из серебра, каждая весом в три-четыре пуда.