Страница:
Вне себя от радости Герц помчался в Норвегию, где тогда находился Карл с армией, чтобы скрепить документ королевской подписью. Но барон опоздал: Карлу не было суждено ни помириться со своим давним врагом, ни вновь скрестить с ним оружие.
Все менялось вокруг Карла — обстоятельства, люди, страны, друзья и враги, не менялся только он сам. Годы отразились лишь на его внешности (король совершенно облысел, и только за ушами у него вились жидкие седые волосы), но не убавили в нем воинственного пыла и привычки к суровой жизни. Карл вставал в час ночи и до рассвета скакал по освещенным луной равнинам и крутым откосам норвежских скал. Питался он черным хлебом и пшенной молочной кашей, а пил только воду и кислое молоко. Однажды он услышал о некоей Джонс Доттер, которая прожила несколько месяцев без еды, на одной воде, и немедленно вознамерился повторить этот опыт. Король держался пять дней; на шестой он сделал 8 миль верхом, заехал к зятю на обед и объелся, как Фальстаф, впрочем, без всякого вреда для себя. С этого времени голодовки вошли у него в обычай, особенно в случае недомогания. Бодрость духа никогда не оставляла Карла; он любил распевать за столом или у походного костра веселые песни и охотно слушал рассказы о чьих-нибудь любовных похождениях. Король даже как будто начал поглядывать на женщин и выражал желание когда-нибудь жениться на скромной девушке.
Карл XII в последние годы жизни.
На досуге Карл занимался математическими исследованиями: он хотел положить в основу европейского счисления число 64, так как оно является одновременно и кубом, и квадратом, а будучи разделяемо на два, в конце концов превращается в единицу. По справедливому замечанию Вольтера, «эта мысль доказывает лишь то, что он любил во всем необычайное и трудное».
Походы 1716-го и 1718 годов в Норвегию носили на себе отпечаток походов викингов, с их «битвами на льду», единоборствами, бесполезной бравадой, и, как многих конунгов, короля ожидала смерть среди скал и лесов родной Скандинавии, в борьбе со своими соплеменниками. В марте 1716 года шведам удалось занять Христианию (Осло), но под городом Фридрихсгаллом они встретили упорное сопротивление. Норвежский флот разгромил шведский морской конвой с припасами, и Карл был вынужден снять осаду.
В 1718 году две шведские армии вновь вторглись в Норвегию. Основные силы под командованием Карла двинулись к Фридрихсгаллу, а северная армия генерала Армфельта — к Тронхейму.
Карл по-прежнему не щадил ни себя, ни других, искушая судьбу под вражескими пулями. Однажды вместе со свитой он подъехал к неприятельской батарее. Как только датчане открыли огонь, Карл схватил за руку офицера Дальфельта и поскакал с ним прямо на выстрелы. Дальфельт скоро получил контузию в ногу, слез с коня и стал пробовать, может ли он стоять на контуженой ноге. Карл с остальными остановился и внимательно расспросил его о ранении, не обращая внимания на рвущиеся вокруг ядра и бомбы. «К нашему счастью, — говорит очевидец, — послышалась сильная стрельба с другой стороны, и король поскакал туда». В другой раз Карл переправился с небольшим отрядом по мосту через реку и вступил в бой с противником. 16 датских пушек зажгли мост, и шведам пришлось отступать. Король первым перешел мост, но потом возвратился и вторично прошелся по мосту маленькими шагами.
В декабре 1718 года Карл вторично осадил Фридрихсгалл. Окоченевшие от холода шведы принялись долбить покрытую льдом землю, чтобы провести вокруг города траншеи. Многие часовые замерзали на посту, но никто не смел жаловаться на трудности и лишения королю, который проводил ночи в палатке, на голой земле, устланной еловыми ветвями.
Поздно вечером 11 декабря, в день святого Андрея, Карл вышел из лагеря посмотреть, как идут осадные работы. Его сопровождали два шведа — капитан Поссе и инженерный лейтенант Каульбарс, два немца и четыре француза, в том числе инженер Мегре, руководивший осадными работами, и адъютант Сикье. Король и его свита шли по дну глубокой траншеи в полной темноте. Карл сделал несколько замечаний о ходе работ. Мегре заверил его, что крепость падет не позже чем через неделю.
— Увидим, — сказал Карл и влез на бруствер, чтобы осмотреть городские укрепления.
Взошла полная луна и осветила голову Карла, который стоял, опершись подбородком на левую руку. Прямо напротив него находилась вражеская батарея, время от времени дававшая залп в сторону шведских окопов. Офицеры убеждали короля сойти вниз, но он отмахнулся от них:
— Оставьте меня в покое, я все должен видеть сам.
Вдруг послышался странный булькающий звук, «словно камень упал в болото», и вслед за ним протяжный вздох. Голова Карла поникла, левая рука упала на рукоять шпаги. Каульбарс втащил безжизненное тело короля в траншею и увидел зияющую дыру в его левом виске; правый глаз Карла от удара выпал из глазницы.
Офицеры нерешительно потоптались на месте, потом Мегре равнодушно сказал:
— Пьеса кончена, идем ужинать.
Сикье снял с короля шляпу и надел ему на голову свой парик. По приказу Поссе 12 солдат завернули в плащ «этого храброго капитана Карлсберга» (так назвали убитого солдатам) и понесли на главную квартиру. Но по дороге тело Карла соскользнуло с носилок, парик упал с его головы. Солдаты узнали короля и в смятении разбежались. Каульбарс около часа в одиночестве просидел возле носилок, ожидая помощи.
Протокол о смерти короля не был составлен, что породило слух о том, что Карла убили выстрелом со стороны шведских траншей. Личный врач короля Мельхиор Нейманн, которому поручили бальзамирование тела, объявил, что пуля попала Карлу в левый висок (то есть выстрел был произведен со стороны крепости). Но солдаты, которые несли тело короля, утверждали, что они видели рану на правом виске, — это означало, что стреляли из шведской траншеи. Подозрение в убийстве короля пало на Сикье, который однажды во время горячки будто бы покаялся в содеянном; называли и другие имена. В 1746 году шведское правительство сочло необходимым произвести осмотр останков Карла. Три уполномоченных лица заявили о том, что Нейманн исказил истину, так как на самом деле пуля пробила висок с правой стороны. В 1859 году по просьбе профессора Фрикселя, в присутствии шведского короля Карла XV и наследника престола, будущего короля Оскара II, было произведено вторичное обследование останков Карла, покоящихся в склепе Риддаргольмской церкви. Комиссия пришла к заключению, что причиной смерти Карла была картечная, а не пистолетная пуля.
Однако попытки доказать обратное не прекращались. В 1907 году некий доктор Нистром, желая доказать, что шведские траншеи были вне досягаемости огня норвежских бастионов, воспроизвел события 11 декабря. По его просьбе из ружья времен Карла XII были произведены 24 выстрела со стороны крепости по мишени, укрепленной на месте шведских траншей. Результат оказался неожиданным для доктора и других сторонников версии о предательском убийстве короля: 13 пуль пронзили мишень.
После гибели короля сенат произвел государственный переворот. Герц был арестован и казнен за злоупотребления властью. Риксдаг избрал Ульрику Элеонору шведской королевой с тем, однако, чтобы она отказалась от наследственных прав на престол; вскоре она уступила престол своему мужу на тех же условиях.
Мирные переговоры с Россией прекратились. Шведское правительство, понадеявшись на обещания Георга о помощи, решило продолжать войну. Понадобилось двукратное опустошение русским флотом побережья Швеции (в 1719-м и 1720 годах), прежде чем Петр, увенчанный императорским титулом, смог сказать: «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно; но наша школа троекратное время (т. е. 21 год. — С.Ц.) была, однако ж, слава Богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».
К тому времени о Карле уже вспоминали как о схлынувшем наводнении или как о тревожном сне, некогда смутившем покой души.
Что же осталось от Карла XII? Громкое имя, которое звучит в ушах, как пушечный выстрел, но не волнует ни сердце, ни сознание, блеск славы, поражающей своим бесплодием. Его блуждающая армия прошла по Европе, как племя кочевников, не принеся с собой ни новой религии, ни идеи, ни цивилизации, и исчезла, погребенная под развалинами сотрясенного ею мира. Кажется, что Карл явился только для того, чтобы подтвердить китайскую мудрость: «Великий человек — общественное бедствие»; впрочем, его шпага была скорее инструментом военного артиста, чем оружием великого человека. Такие характеры вызывают изумление, без желания им подражать, ибо их добродетели, по словам Вольтера, доведены «до крайности, где они становятся столь же опасными, как и противоположные им пороки».
Карл принадлежит к тем историческим личностям, которые действуют только на наше воображение. Значение этих людей состоит, вероятно, в том, что они своей жизнью создают мифологию — не религиозную, а культурно-историческую, — которая становится частью народного сознания. Гомер в «Одиссее» говорит, что боги создали злоключения для того, чтобы будущим поколениям было о чем петь. Поэзия хранит память о героях еще более любовно, чем история. Аттила в мадьярских легендах предстает святым, как Давид, мудрым, как Соломон, и великолепным, как Гарун аль-Рашид; сам Иисус Христос, спустившись с неба, ведет с ним переговоры и обещает его потомству корону Венгрии, как выкуп за Рим. Душу Роланда, которому в хронике Эгихарда отведена одна сухая строчка, Данте вправил, как живую реликвию, в светящийся крест, пересекающий планету Марс, вместе с душами Иуды Маккавея и Карла Великого.
Но если Роланд стал западноевропейской легендой, а Аттила даже евразийской, то Карлу XII, с его «викингским нравом» (Wikingersinn), подмеченным уже некоторыми его современниками, никогда не суждено выйти за пределы шведского эпоса. Это был сугубо национальный тип, который в эпоху «просвещенного абсолютизма» уже являлся доисторическим типом, последним викингом, заблудившимся в чуждом ему мире. По каким-то загадочным, не поддающимся историческому анализу причинам на первые десятилетия новой истории Швеции лег яркий отблеск скандинавской древности, чью суровую поэзию так хорошо почувствовали и воспроизвели шведские историки и поэты XIX века. Так, Стрингольм писал: «Во всех предприятиях, на которые подстрекала викинга врожденная склонность, много было совершено храбрых дел… Викинг, в уме которого всегда гнездились смелые замыслы, избирал что-нибудь одно — победу или смерть. То и другое приводило к цели. Смерть казалась ему путем к бессмертию, жизнь — борьбой за достижение этой цели. Вся его жизнь была сцеплением военных подвигов и приключений; он искал опасностей и считал отрадой преодолевать их. Море было знакомо ему с детства, и в душе его отразился великий образ этой стихии: его замыслы получили огромные размеры, его стремления и надежды, подобно океану, не знали границ. Встречались невзгоды — он переносил их, не унывая. В бурях, в лишениях, во всяких случайностях он не падал духом и был равно готов на погибель и на счастье. Изведав все превратности судьбы в постоянных походах на море и на суше, привыкнув сражаться с опасностями и полагаться только на себя, он усвоил себе хладнокровие, присутствие духа и сметливость, выручавшие его в опасные минуты. Ему незнакомо было отчаяние ни посреди волн и утесов, ни в трудных положениях на суше. Не было столь смелого и опасного подвига, на который не решился бы викинг со своим бесстрашием и презрением к смерти. Религия и предки внушили ему правило, что мир принадлежит тем, кто храбрее, что лучше искать славы и чести, нежели доживать до глубокой старости, и что всего славнее жить и умереть с оружием в руках».
Именно эта эпоха была духовной родиной Карла XII, именно ее жестокие доблести жили в его душе. И потому, несмотря на молитвенник, найденный после смерти в кармане его мундира, он должен был попасть не на христианское небо, а в кровавый рай скандинавской мифологии, где воители каждый день рассекают друг друга на куски, а вечером, собрав свои разбросанные члены, пируют вместе за столом Одина, едят из одной тарелки сало вепря Серимнера и провозглашают тосты, поднимая черепа с пенным пивом.
3
Все менялось вокруг Карла — обстоятельства, люди, страны, друзья и враги, не менялся только он сам. Годы отразились лишь на его внешности (король совершенно облысел, и только за ушами у него вились жидкие седые волосы), но не убавили в нем воинственного пыла и привычки к суровой жизни. Карл вставал в час ночи и до рассвета скакал по освещенным луной равнинам и крутым откосам норвежских скал. Питался он черным хлебом и пшенной молочной кашей, а пил только воду и кислое молоко. Однажды он услышал о некоей Джонс Доттер, которая прожила несколько месяцев без еды, на одной воде, и немедленно вознамерился повторить этот опыт. Король держался пять дней; на шестой он сделал 8 миль верхом, заехал к зятю на обед и объелся, как Фальстаф, впрочем, без всякого вреда для себя. С этого времени голодовки вошли у него в обычай, особенно в случае недомогания. Бодрость духа никогда не оставляла Карла; он любил распевать за столом или у походного костра веселые песни и охотно слушал рассказы о чьих-нибудь любовных похождениях. Король даже как будто начал поглядывать на женщин и выражал желание когда-нибудь жениться на скромной девушке.
На досуге Карл занимался математическими исследованиями: он хотел положить в основу европейского счисления число 64, так как оно является одновременно и кубом, и квадратом, а будучи разделяемо на два, в конце концов превращается в единицу. По справедливому замечанию Вольтера, «эта мысль доказывает лишь то, что он любил во всем необычайное и трудное».
Походы 1716-го и 1718 годов в Норвегию носили на себе отпечаток походов викингов, с их «битвами на льду», единоборствами, бесполезной бравадой, и, как многих конунгов, короля ожидала смерть среди скал и лесов родной Скандинавии, в борьбе со своими соплеменниками. В марте 1716 года шведам удалось занять Христианию (Осло), но под городом Фридрихсгаллом они встретили упорное сопротивление. Норвежский флот разгромил шведский морской конвой с припасами, и Карл был вынужден снять осаду.
В 1718 году две шведские армии вновь вторглись в Норвегию. Основные силы под командованием Карла двинулись к Фридрихсгаллу, а северная армия генерала Армфельта — к Тронхейму.
Карл по-прежнему не щадил ни себя, ни других, искушая судьбу под вражескими пулями. Однажды вместе со свитой он подъехал к неприятельской батарее. Как только датчане открыли огонь, Карл схватил за руку офицера Дальфельта и поскакал с ним прямо на выстрелы. Дальфельт скоро получил контузию в ногу, слез с коня и стал пробовать, может ли он стоять на контуженой ноге. Карл с остальными остановился и внимательно расспросил его о ранении, не обращая внимания на рвущиеся вокруг ядра и бомбы. «К нашему счастью, — говорит очевидец, — послышалась сильная стрельба с другой стороны, и король поскакал туда». В другой раз Карл переправился с небольшим отрядом по мосту через реку и вступил в бой с противником. 16 датских пушек зажгли мост, и шведам пришлось отступать. Король первым перешел мост, но потом возвратился и вторично прошелся по мосту маленькими шагами.
В декабре 1718 года Карл вторично осадил Фридрихсгалл. Окоченевшие от холода шведы принялись долбить покрытую льдом землю, чтобы провести вокруг города траншеи. Многие часовые замерзали на посту, но никто не смел жаловаться на трудности и лишения королю, который проводил ночи в палатке, на голой земле, устланной еловыми ветвями.
Поздно вечером 11 декабря, в день святого Андрея, Карл вышел из лагеря посмотреть, как идут осадные работы. Его сопровождали два шведа — капитан Поссе и инженерный лейтенант Каульбарс, два немца и четыре француза, в том числе инженер Мегре, руководивший осадными работами, и адъютант Сикье. Король и его свита шли по дну глубокой траншеи в полной темноте. Карл сделал несколько замечаний о ходе работ. Мегре заверил его, что крепость падет не позже чем через неделю.
— Увидим, — сказал Карл и влез на бруствер, чтобы осмотреть городские укрепления.
Взошла полная луна и осветила голову Карла, который стоял, опершись подбородком на левую руку. Прямо напротив него находилась вражеская батарея, время от времени дававшая залп в сторону шведских окопов. Офицеры убеждали короля сойти вниз, но он отмахнулся от них:
— Оставьте меня в покое, я все должен видеть сам.
Вдруг послышался странный булькающий звук, «словно камень упал в болото», и вслед за ним протяжный вздох. Голова Карла поникла, левая рука упала на рукоять шпаги. Каульбарс втащил безжизненное тело короля в траншею и увидел зияющую дыру в его левом виске; правый глаз Карла от удара выпал из глазницы.
Офицеры нерешительно потоптались на месте, потом Мегре равнодушно сказал:
— Пьеса кончена, идем ужинать.
Сикье снял с короля шляпу и надел ему на голову свой парик. По приказу Поссе 12 солдат завернули в плащ «этого храброго капитана Карлсберга» (так назвали убитого солдатам) и понесли на главную квартиру. Но по дороге тело Карла соскользнуло с носилок, парик упал с его головы. Солдаты узнали короля и в смятении разбежались. Каульбарс около часа в одиночестве просидел возле носилок, ожидая помощи.
Протокол о смерти короля не был составлен, что породило слух о том, что Карла убили выстрелом со стороны шведских траншей. Личный врач короля Мельхиор Нейманн, которому поручили бальзамирование тела, объявил, что пуля попала Карлу в левый висок (то есть выстрел был произведен со стороны крепости). Но солдаты, которые несли тело короля, утверждали, что они видели рану на правом виске, — это означало, что стреляли из шведской траншеи. Подозрение в убийстве короля пало на Сикье, который однажды во время горячки будто бы покаялся в содеянном; называли и другие имена. В 1746 году шведское правительство сочло необходимым произвести осмотр останков Карла. Три уполномоченных лица заявили о том, что Нейманн исказил истину, так как на самом деле пуля пробила висок с правой стороны. В 1859 году по просьбе профессора Фрикселя, в присутствии шведского короля Карла XV и наследника престола, будущего короля Оскара II, было произведено вторичное обследование останков Карла, покоящихся в склепе Риддаргольмской церкви. Комиссия пришла к заключению, что причиной смерти Карла была картечная, а не пистолетная пуля.
Однако попытки доказать обратное не прекращались. В 1907 году некий доктор Нистром, желая доказать, что шведские траншеи были вне досягаемости огня норвежских бастионов, воспроизвел события 11 декабря. По его просьбе из ружья времен Карла XII были произведены 24 выстрела со стороны крепости по мишени, укрепленной на месте шведских траншей. Результат оказался неожиданным для доктора и других сторонников версии о предательском убийстве короля: 13 пуль пронзили мишень.
После гибели короля сенат произвел государственный переворот. Герц был арестован и казнен за злоупотребления властью. Риксдаг избрал Ульрику Элеонору шведской королевой с тем, однако, чтобы она отказалась от наследственных прав на престол; вскоре она уступила престол своему мужу на тех же условиях.
Мирные переговоры с Россией прекратились. Шведское правительство, понадеявшись на обещания Георга о помощи, решило продолжать войну. Понадобилось двукратное опустошение русским флотом побережья Швеции (в 1719-м и 1720 годах), прежде чем Петр, увенчанный императорским титулом, смог сказать: «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно; но наша школа троекратное время (т. е. 21 год. — С.Ц.) была, однако ж, слава Богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».
К тому времени о Карле уже вспоминали как о схлынувшем наводнении или как о тревожном сне, некогда смутившем покой души.
4
Что же осталось от Карла XII? Громкое имя, которое звучит в ушах, как пушечный выстрел, но не волнует ни сердце, ни сознание, блеск славы, поражающей своим бесплодием. Его блуждающая армия прошла по Европе, как племя кочевников, не принеся с собой ни новой религии, ни идеи, ни цивилизации, и исчезла, погребенная под развалинами сотрясенного ею мира. Кажется, что Карл явился только для того, чтобы подтвердить китайскую мудрость: «Великий человек — общественное бедствие»; впрочем, его шпага была скорее инструментом военного артиста, чем оружием великого человека. Такие характеры вызывают изумление, без желания им подражать, ибо их добродетели, по словам Вольтера, доведены «до крайности, где они становятся столь же опасными, как и противоположные им пороки».
Карл принадлежит к тем историческим личностям, которые действуют только на наше воображение. Значение этих людей состоит, вероятно, в том, что они своей жизнью создают мифологию — не религиозную, а культурно-историческую, — которая становится частью народного сознания. Гомер в «Одиссее» говорит, что боги создали злоключения для того, чтобы будущим поколениям было о чем петь. Поэзия хранит память о героях еще более любовно, чем история. Аттила в мадьярских легендах предстает святым, как Давид, мудрым, как Соломон, и великолепным, как Гарун аль-Рашид; сам Иисус Христос, спустившись с неба, ведет с ним переговоры и обещает его потомству корону Венгрии, как выкуп за Рим. Душу Роланда, которому в хронике Эгихарда отведена одна сухая строчка, Данте вправил, как живую реликвию, в светящийся крест, пересекающий планету Марс, вместе с душами Иуды Маккавея и Карла Великого.
Но если Роланд стал западноевропейской легендой, а Аттила даже евразийской, то Карлу XII, с его «викингским нравом» (Wikingersinn), подмеченным уже некоторыми его современниками, никогда не суждено выйти за пределы шведского эпоса. Это был сугубо национальный тип, который в эпоху «просвещенного абсолютизма» уже являлся доисторическим типом, последним викингом, заблудившимся в чуждом ему мире. По каким-то загадочным, не поддающимся историческому анализу причинам на первые десятилетия новой истории Швеции лег яркий отблеск скандинавской древности, чью суровую поэзию так хорошо почувствовали и воспроизвели шведские историки и поэты XIX века. Так, Стрингольм писал: «Во всех предприятиях, на которые подстрекала викинга врожденная склонность, много было совершено храбрых дел… Викинг, в уме которого всегда гнездились смелые замыслы, избирал что-нибудь одно — победу или смерть. То и другое приводило к цели. Смерть казалась ему путем к бессмертию, жизнь — борьбой за достижение этой цели. Вся его жизнь была сцеплением военных подвигов и приключений; он искал опасностей и считал отрадой преодолевать их. Море было знакомо ему с детства, и в душе его отразился великий образ этой стихии: его замыслы получили огромные размеры, его стремления и надежды, подобно океану, не знали границ. Встречались невзгоды — он переносил их, не унывая. В бурях, в лишениях, во всяких случайностях он не падал духом и был равно готов на погибель и на счастье. Изведав все превратности судьбы в постоянных походах на море и на суше, привыкнув сражаться с опасностями и полагаться только на себя, он усвоил себе хладнокровие, присутствие духа и сметливость, выручавшие его в опасные минуты. Ему незнакомо было отчаяние ни посреди волн и утесов, ни в трудных положениях на суше. Не было столь смелого и опасного подвига, на который не решился бы викинг со своим бесстрашием и презрением к смерти. Религия и предки внушили ему правило, что мир принадлежит тем, кто храбрее, что лучше искать славы и чести, нежели доживать до глубокой старости, и что всего славнее жить и умереть с оружием в руках».
Именно эта эпоха была духовной родиной Карла XII, именно ее жестокие доблести жили в его душе. И потому, несмотря на молитвенник, найденный после смерти в кармане его мундира, он должен был попасть не на христианское небо, а в кровавый рай скандинавской мифологии, где воители каждый день рассекают друг друга на куски, а вечером, собрав свои разбросанные члены, пируют вместе за столом Одина, едят из одной тарелки сало вепря Серимнера и провозглашают тосты, поднимая черепа с пенным пивом.