Страница:
соответствующее приходское кладбище; многие трупы из Сити за неимением места
вывозили за город.
Я уже говорил о страхе и удивлении, которые вселял в людей этот мор.
Теперь же хочу сделать несколько серьезных замечаний нравственного
характера. Уверен, что никогда еще город - во всяком случае столь огромный
город - не оказывался до такой степени не подготовленным к этому ужасному
испытанию, будь то светские власти или духовенство. Как будто не было
предупреждения, предчувствия, ожидания; соответственно и не было сделано в
городе ни малейшего запаса провизии для общественных нужд. Например,
лорд-мэр и шерифы не сделали запасов провизии для тех нужд, которые можно
было предвидеть. Они не предприняли никаких мер, чтобы облегчить положение
бедняков {178}. У жителей города не было складов зерна и муки для
поддержания бедняков, которые - будь у них эти склады, как в подобных
случаях делалось за границей, - облегчили бы положение многих несчастных
семейств, доведенных теперь до отчаяния.
О состоянии финансов в городе могу сказать немногое. Поговаривали,
будто Лондонское казначейство было баснословно богато, и это подтверждается
огромными суммами, полученными от него год спустя на восстановление
общественных зданий, пострадавших от лондонского пожара, а также на новые
строительные работы; в первом случае я имею в виду прежде всего Гилдхолл
{179}, Блэкуэллхолл, частично Леденхолл {180}, половину Биржи {181},
Сешн-хаус, Бухгалтерию, тюрьмы Ладгейт {182} и Ньюгейт {183}, верфи,
лестницы, пристани и многое другое - все то, что было сожжено и попорчено во
время Великого лондонского пожара, случившегося через год после чумы; во
втором - Монумент {184}, Флитскую канавку {185} с ее мостами, Вифлеемский
госпиталь, или Бедлам {186}, и т. д. Но, возможно, распределители городских
кредитов в те времена больше совестились брать сиротские деньги на
благотворительность для доведенных до крайности людей, чем распределители
последующих лет - на украшение города и восстановление зданий; несмотря на
то, что в первом случае пострадавшие могли бы считать свои деньги лучше
потраченными и общественное мнение было бы меньше склонно к упрекам и
возмущению.
Надо сказать, что уехавшие горожане, хоть они и бежали в провинцию в
поисках спасения, однако очень радели о благополучии тех, кто оставался в
столице; они не преминули внести щедрые пожертвования на облегчение участи
бедняков, большие суммы были собраны также в торговых городах по всей
стране, вплоть до самых отдаленных ее уголков; и я также слышал, что
титулованное дворянство и джентри со всей Англии, учтя плачевное состояние
столицы, послали крупные суммы лорд-мэру и магистрату на бедняков. Король
также, мне говорили, распорядился еженедельно выдавать тысячу фунтов {187} с
тем, чтобы она делилась на четыре части: одна часть - на Сити и слободы
Вестминстера, другая - на обитателей Саутуэрка, третья - на слободы и часть
Сити (исключая ту, что находится за стенами), а четвертая - на пригороды в
графстве Миддлсекс, а также восточной и северной частям Сити. Но обо всем
этом я знаю только с чужих слов.
Точно же могу сказать, что большая часть бедных семейств, жившая ранее
плодами собственного труда или розничной торговлей, существовала теперь на
пожертвования, и если бы значительные суммы денег не отпускались на нужды
благотворительности добросердечными христианами, город никогда бы не смог
прокормить своих бедняков. Несомненно, велся учет этих пожертвований и их
распределения магистратом. Но так как многие чиновники, занимавшиеся
распределением, умерли во время мора, а большинство отчетов погибло из-за
Великого лондонского пожара, приключившегося через год после чумы, в огне
которого погибли даже дела казначейства, то мне так и не удалось получить
точных данных, хоть я и очень хотел их увидеть.
Эти сведения могли бы оказаться весьма полезны, если бы, сохрани
Господь, нас вновь постигло подобное испытание; я хочу сказать, что,
благодаря заботам лорд-мэра и олдерменов, еженедельно распределявших
огромные денежные суммы для облегчения участи бедняков, множество людей,
которые иначе погибли бы, были спасены и остались в живых. И здесь -
разрешите привести краткий очерк положения бедняков в то время с изложением
соображений, что можно из него извлечь, так чтобы в дальнейшем знать, какие
меры принимать, если город постигнет подобное несчастье.
Еще в самом начале мора - когда уже стало ясно, что весь город
подвергнется испытанию, и когда, как я уже говорил, все, кто имел друзей или
поместья в сельской местности, покинули столицу вместе с семьями, так что
можно было подумать, будто все жители устремились к городским воротам и
вскоре никого не останется в Лондоне, - любая торговля, не связанная с
обеспечением населения самым необходимым, была полностью приостановлена. Это
столь животрепещущий вопрос, так тесно связанный с реальным положением
людей, что в обсуждении его нельзя оказаться слишком дотошным; поэтому я и
разделил на несколько групп людей, которые непосредственно пострадали от
приостановки торговли.
1. Все ремесленники, особенно те, что занимались отделкой и другими
украшениями платья, белья и мебели, например изготовители лент, ткачи и
плетельщики кружев из золотых и серебряных нитей, вышивальщики золотом и
серебром, портные, продавцы галантерейных товаров, сапожники, шляпники и
перчаточники; а также драпировщики, столяры, краснодеревщики, стекольщики,
как и вся торговля, связанная с этими профессиями; так что владельцы,
лавочек, занимающиеся такого рода торговлей, позакрывали их и распустили
подручных - работников и подмастерьев.
2. Прекратилась вся торговля, связанная с судоходством, так как лишь
немногие корабли отваживались подняться вверх по реке и совсем никто не
спускался вниз; таким образом, все чиновники таможен, как и лодочники,
перевозчики, носильщики и все те бедняги, чей приработок был связан с речной
торговлей, тут же остались без работы.
3. Все торговцы, которые были связаны со строительством или ремонтом
домов, остались без работы, так как в городе, где тысячи домов стояли
бесхозными, никто и не помышлял о строительстве; так что уже хотя бы по этой
причине все строительные рабочие - кирпичники, каменщики, плотники, столяры,
штукатуры, маляры, стекольщики, кузнецы, паяльщики и все их подручные
остались без работы.
4. Вся навигация была приостановлена. Корабли не сновали туда-сюда, как
раньше, и все моряки остались без работы, причем многие из них в самом
отчаянном положении; и к морякам следует еще присоединить самых разных
ремесленников и торговцев, связанных со строительством и снаряжением
кораблей, таких как корабельные плотники, конопатчики, плетельщики канатов,
бочары, изготовители парусов, якорей, шкивов и талей, резчики, оружейные
мастера, судовые поставщики и тому подобные. Хозяин дела мог, возможно,
прожить на свои сбережения, но торговцы полностью прекратили работу и были
вынуждены уволить своих подручных. Добавьте к этому, что на реке совсем не
стало лодок и большинство лодочников и матросов с лихтеров, а также
строители лодок и лихтеров остались без работы.
5. Все семьи, независимо от того, уезжали они из города или оставались,
старались максимально урезать свои расходы; так что несметное число грумов,
лакеев, сторожей, поденщиков, счетоводов в купеческих семьях и прочих, а
особенно горничных, было уволено и оказалось без друзей, без работы, жилья и
какой-либо помощи; и эта категория людей оказалась в особенно бедственном
положении.
Я мог бы рассказать обо всем этом еще подробнее, но достаточно будет
отметить в целом, что торговля, как и прием людей на работу, прекратилась;
не было торговли, а значит, не было и хлеба для бедняков; поначалу жалко
было слышать их вопли, хотя распределение благотворительной помощи
значительно облегчало испытываемые ими бедствия. Многие бедняки разбрелись
по другим графствам, но тысячи оставались в Лондоне, пока их не выгнало из
домов отчаяние; многих смерть настигла в дороге - они оказались всего лишь
посланцами смерти; другие же, неся в себе заразу, распространили ее в самые
отдаленные уголки страны.
Многие оказались жертвами отчаяния, о чем я уже говорил, и вскоре
погибли. Можно сказать, что умерли они не от самой болезни, но от ее
следствий, а именно: от голода, отчаяния и крайней нужды; у них не было ни
крова над головой, ни денег, ни друзей, ни работы, ни возможности одолжить у
кого-либо деньги; ведь многие из них не имели, что называется, постоянного
вида на жительство и не могли обращаться в приходы; все, что они могли, -
это просить о помощи магистрат, и помощь эта (надо отдать магистрату
должное), если она была признана необходимой, распределялась внимательно и
добросовестно; так что те, кто оставался, не испытывали таких нужды и
лишений, как те, что уходили из города.
Пусть любой, кто хоть сколько-то представляет, какое множество народа
добывает собственными руками хлеб свой насущный - будь то ремесло или просто
поденщина, - повторяю, пусть любой представит себе бедственное положение
города, если внезапно все эти люди лишатся работы; труд их станет не нужен,
а жалованье получать будет не за что.
А именно так в то время у нас и получилось; и если бы не огромные суммы
пожертвований благородных людей как внутри страны, так и за ее пределами,
мэру и шерифам не удалось бы поддерживать общественное спокойствие. Понимали
они и то, что отчаяние может подтолкнуть людей к беспорядкам и подстрекнуть
их вламываться в дома богачей и грабить рынки с провизией; а в этом случае
селяне, смело и помногу привозившие в город продукты, были бы напуганы,
прекратили бы свои поездки, и горожан ожидал бы неминуемый голод.
Но лорд-мэр, Совет олдерменов в Сити и мировые судьи в пригородах вели
себя так осмотрительно, озаботились получить столько денег со всех концов
страны, что им удавалось сохранять спокойствие среди бедняков и облегчать их
положение насколько возможно.
Помимо этого были еще две причины, препятствовавшие бесчинствам толпы.
Во-первых, то, что даже богачи не сделали у себя дома больших запасов
провизии, как им следовало бы: ведь, будь они достаточно умны, чтобы так
поступить и запереться в собственных домах, как и сделали некоторые, они бы
гораздо менее пострадали. Но факт остается фактом, что они этого не сделали,
так что толпа не нашла бы запасов провизии, вломись она в их дома, а она
подчас была к этому очень близка. Но если бы дошло до крайности, то и всему
городу пришел бы конец; ведь не было регулярной армии, чтобы противостоять
толпе, не собрали бы и наемных отрядов для защиты столицы, потому что не
осталось мужчин, способных носить оружие.
Но предусмотрительность лорд-мэра и тех членов магистрата, которые еще
исполняли свои обязанности (потому что даже некоторые из олдерменов умерли,
а другие уехали), предотвратила это; причем поступали они самым деликатным и
доброжелательным образом: первым делом облегчая деньгами участь самых
нуждающихся, других же обеспечивая работой, прежде всего в качестве сторожей
при запертых домах, пораженных чумой. А так как число подобных домов было
весьма велико (говорили, что в городе единовременно было заперто до десяти
тысяч домов, и при каждом доме было по два сторожа - на дневное время и на
ночь), то это давало возможность одновременно обеспечить работой огромное
число бедняков.
Работницы и служанки, которым было отказано в месте, нанимались,
соответственно, сиделками при больных, и это тоже дало работу очень многим.
И, как это ни грустно, была и еще подмога - сама чума, которая так
косила людей с середины августа по середину октября, что унесла за это время
тридцать-сорок тысяч тех, кто, останься они в живых, оказались бы по своей
нищете непосильным бременем: вся столица не смогла бы взять на себя расходы
на их содержание или снабдить их провизией; и, чтобы поддержать себя, они
были бы вынуждены грабить либо город, либо его окрестности, а это рано или
поздно ввергло бы не только Лондон, но и всю страну в смятение и хаос.
Выше говорилось, что общее бедственное положение привело народ в
трепет: уже около девяти недель кряду ежедневно умирало около тысячи
человек, даже согласно еженедельным сводкам, а у меня есть все основания
считать, что они никогда не давали полных данных, приуменьшая их на многие
тысячи: ведь была страшная неразбериха, погребальные телеги привозили
мертвецов в темноте, в некоторых местах вообще не велся учет умерших, телеги
же продолжали возить трупы, а чиновники и сторожа не показывались по целым
неделям и не знали, сколько трупов свезли на кладбище. Сказанное
подтверждается следующей сводкой смертности:
Общее число Умершие
умерших от чумы
С 8 по 15 августа 5319 3880
С 15 по 22 августа 5568 4237
С 22 по 29 августа 7496 6102
С 29 августа 8252 6988
по 5 сентября
С 5 по 12 сентября 7690 6544
С 12 по 19 сентября 8297 7165
С 19 по 26 сентября 6460 5533
С 26 сентября 5720 4929
по 3 октября
С 3 по 10 октября 5068 4327
----------------------
59870 49705
Получается, что большинство людей погибло именно за эти два месяца;
ведь если общее число погибших от чумы было 68 590, то здесь указано 50 000
только за такой ничтожный период, как два месяца; я называю цифру 50 000
потому, что, хотя до нее недостает 295 человек, здесь не хватает и пары дней
для полных двух месяцев.
Так вот, когда я утверждаю, что приходские служащие не давали полных
отчетов или что их отчетам нельзя доверять, надо учитывать, насколько трудно
было соблюдать точность в те бедственные времена, когда многие из самих
служащих тоже болели, а возможно, и умирали, как раз в то время, когда им
полагалось сдавать отчеты; я имею в виду приходских служек, не считая низших
чинов: ведь хотя эти бедняги шли на любой риск, сами они вовсе не были
избавлены от общего бедствия, особенно в приходе Степни, где в течение года
погибли 116 могильщиков, кладбищенских сторожей и их помощников, то есть
носильщиков, звонарей и перевозчиков, доставлявших трупы на кладбище.
Эта работа не располагала их к праздным вопросам об умерших, которых в
темноте сваливали в общую яму; подходить близко к этой яме, или траншее,
было крайне опасно. Я не раз видел в недельных сводках, что число умерших в
приходах Олдгейт, Крипплгейт, Уайтчепл и Степни достигало пяти, шести, семи,
восьми сотен в неделю, тогда как, если верить тем, кто жил в городе все это
время так же, как и я, то число умерших достигало иногда в этих приходах
двух тысяч в неделю; и я самолично видел подсчеты одного человека,
занимавшегося максимально точными исследованиями этого вопроса, согласно
которым от чумы в течение года умерло сто тысяч человек, в то время как,
согласно сводкам, их было 68 590 {188}.
И если мне дозволено будет высказать свое мнение на основе того, что я
видел собственными глазами или слышал от очевидцев, то я верю этому
человеку, - я хочу сказать, верю, что умерло, по крайней мере, сто тысяч
человек от чумы, не считая тех, кто умер в полях, на дорогах и во всяких
укромных местах - вне связи с внешним миром, как тогда выражались, - и кто
не попал поэтому в официальные сводки, хотя и принадлежал к обитателям
города. А нам было известно, что множество бедняков, отчаявшихся и уже
зараженных, были настолько глупы и удручены бедственностью своего положения,
что забредали в поля, леса, самые безлюдные уголки, в любое местечко, лишь
бы дойти до куста или изгороди и умереть.
Обитатели близлежащих деревень обычно из жалости выносили им пищу и
ставили ее на расстоянии, так что те могли дотянуться до нее, если были в
силах; но частенько сил у них не было, и, когда деревенские приходили снова,
они заставали бедняг уже мертвыми, а пищу - нетронутой. Число таких смертей
было весьма велико, я сам знаю многих погибших таким образом, знаю, где
именно они погибли, знаю настолько хорошо, что, кажется, мог бы найти это
место и вырыть их кости; потому что деревенские обычно делали яму на
некотором расстоянии от мертвеца, затем длинными шестами с крючьями на
концах подтаскивали тело, бросали в яму и издалека забрасывали землей {189},
при этом обращая внимание на направление ветра и располагаясь, как
выражаются моряки, с надветренной стороны, так чтобы смрад от тела шел в
противоположную сторону; таким образом, великое множество людей ушло из
жизни безвестными и ни в какие сводки смертности их не вносили.
Все это я знаю главным образом из рассказов очевидцев, так как сам я
редко гулял по полям, если не считать прогулок в сторону Бетнал-Грин {190} и
Хэкни {191}. Но куда бы я ни шел, я всегда видел в отдалении множество
одиноких скитальцев; однако я ничего не знал об их положении, ибо у нас
вошло за правило - если видишь кого-нибудь идущего, будь то на улице или в
полях, старайся уйти поскорее прочь; однако я не сомневался, что все
рассказанное выше - правда.
И сейчас, когда я упомянул о своем хождении по улицам и полям, не могу
не сказать, каким опустелым и заброшенным стал тогда город {192}. Широкая
улица, на которой я жил, - а она считалась одной из широчайших в городе
(учитывая также улицы в пригородах и слободах {193}), - по ту сторону, где
жили мясники, особенно за заставой, более походила на зеленую лужайку,
нежели на мощеную улицу; люди обычно старались идти посередине, там же, где
лошади и телеги. Правда, дальний ее конец, ближе к Уайтчеплу, был вовсе не
замощен, но и мощеная часть поросла травой; но этому нечего удивляться: ведь
и на самых оживленных улицах Сити, таких как Леденхолл-стрит,
Бишопсгейт-стрит, Корнхилл и даже вокруг Биржи, тоже местами пробивалась
трава; не сновали по ним с утра и до позднего вечера кареты и телеги, если
не считать деревенских телег, привозивших овощи, бобы, горох, сено и солому
на рынок, да и тех было намного меньше, чем обычно. Что же касается карет,
то их почти не использовали, разве что везли заболевших в чумной барак или в
другой какой госпиталь либо изредка перевозили врача туда, куда он решался
пойти; кареты стали опасны, и люди не решались в них ездить, так как
неизвестно было, кого там перевозили до них: ведь, как я уже говорил,
больные, заразные люди часто доставлялись в каретах в чумной барак, а подчас
и умирали прямо в дороге.
Правда, когда бедствие достигло таких размеров, о которых я уже
говорил, мало кто из врачей решался заходить в дома заболевших; многие, в
том числе и самые знаменитые врачи, как и хирурги, перемерли; ведь теперь
настали совсем худые времена, и уже с месяц, как, не обращая внимания на
официальные сводки, я считал, что за день умирало не меньше 1500-1700
человек.
Самые тяжелые времена настали в начале сентября, когда добрые христиане
решили, что Господь вознамерился полностью истребить народ в этом грешном
городе. Тогда чума более всего свирепствовала в восточных приходах. Приход
Олдгейт, по моему наблюдению, в течение двух недель хоронил более тысячи в
неделю, хотя сводки указывали меньшую цифру; но вокруг меня смертность так
возросла, что из двух десятков домов на Минориз и на Хаундсдич едва ли
оставался хоть один не зараженный, а в той части Олдгейтского прихода, где
находился Мясной ряд, и в узеньких переулках напротив, неподалеку от меня,
Смерть, можно сказать, пировала на каждому углу. Уайтчепл был в таком же
положении, и хотя там были дела получше, чем в моем приходе, но и там
хоронили, согласно сводкам, по 600 человек в неделю, а по моим
представлениям - чуть ли не вдвое больше. Вымирали целые семьи, а иногда и
целые улицы, так что нередко соседи просили погребальщнков идти к такому-то
дому и доставать трупы, потому что там все умерли.
Да и сама работа по уборке трупов на телеги стала настолько опасной и
неприятной, что появились жалобы на погребальщиков - они-де не выносят трупы
и не очищают дома, все обитатели которых умерли, так что иногда трупы
валяются по нескольку дней незахороненными, и так до тех пор, пока вонь не
достигала соседних домов и не заносила туда заразу; и таково было небрежение
служителей, что даже церковным старостам и констеблям приходилось следить за
ними, а мировым судьям в поселках с риском для жизни подгонять их и
заставлять работать. Ведь огромное число погребальщиков умерло, заразившись
от трупов, к которым им приходилось приближаться. И не будь в городе такого
количества бедняков, оставшихся без работы и без куска хлеба, как я уже
говорил, так что нужда заставляла их решаться на что угодно, никогда не
нашли бы они людей на такую работу. А тогда трупы валялись бы прямо на
земле, разлагались и гнили бы самым чудовищным образом.
Но нельзя не отдать должное магистрату: чиновники так хорошо
организовали захоронение трупов, что, как только кто-либо из погребальщиков
заболевал или умирал, что частенько случалось, на его место тут же поступали
другие, и сделать замену было не трудно благодаря множеству бедняков,
оставшихся без работы. Благодаря этому, несмотря на огромное число умиравших
почти одновременно, все трупы уносились из домов и захоранивались еженощно,
так что никто не мог бы сказать о Лондоне, что живые не успевают там
хоронить своих мертвецов.
Так как город в те страшные времена почти обезлюдел, возросли и страхи
у людей, они делали массу необъяснимых вещей, просто охваченные ужасом,
подобно тому, как другие поступали так же в припадке болезни. Одни,
заламывая руки, бегали с ревом и криками по улице; другие молились, на ходу
воздевая руки к небесам и прося у Бога защиты. Не могу утверждать, что все
они были в здравом уме, но, как бы там ни было, это все же указывало на
более достойное состояние духа и, во всяком случае, было гораздо лучше, чем
устрашающий визг и вой, который ежедневно, особенно вечерами, доносился с
некоторых улиц. Полагаю, все знают о фанатичном ревнителе веры, знаменитом
Соломоне Игле {194}. Вовсе не будучи больным, если не считать состояния
мозгов, он нагишом, с пригоршней дымящихся углей в руке разгуливал по улицам
и самым устрашающим образом грозил Божьей карой всему городу {195}. Что
именно он говорил или предрекал, я так и не смог понять.
Не могу сказать, был ли помешанным или просто радел о бедняках тот
священник, который, проходя ежедневно по улицам Уайтчепла, воздевал руки к
небу и беспрестанно твердил слова церковной литургии: "Спаси нас, о Боже,
будь милостив к народу Твоему, к тем, во искупление которых Ты пролил Свою
бесценную кровь!" Повторяю, не могу я утверждать ничего с уверенностью, так
как все эти мрачные картины представали взору моему издали, когда я смотрел
на улицу через окно спальни (я очень редко открывал окна настежь) в то
время, как сам я заперся в доме на период наиболее лютого бедствия; в это
время многие начали думать и даже утверждать вслух, что никто не уцелеет; и,
по правде говоря, я и сам стал так подумывать, а потому заперся в доме
недели на две и совсем перестал выходить. Но выдержать этого я не мог. Кроме
того, находились люди, которые, несмотря на опасность, продолжали ходить на
публичные богослужения даже в эти страшные времена; и хотя действительно
множество священников позапирали церкви и, спасая живот свой, как и их
прихожане, покинули город, однако так поступили не все. Некоторые решались
совершать богослужения и собирать людей на ежедневный молебен, а иногда и на
проповедь или на краткий призыв покаяться и не грешить более, они не
уставали проделывать это до тех пор, пока было кому их слушать. Так же
поступали и диссиденты, они даже служили в церквах, где священники умерли
или сбежали, ведь в такое тяжелое время было уже не до этих мелких различий.
Сердце надрывалось слышать жалобы этих еле живых бедняг, умолявших
священников утешить их, помолиться за них, дать им совет и наставление,
просящих Бога простить и помиловать их, признающихся в своих прошлых грехах.
И самое твердокаменное сердце облилось бы кровью, доведись ему услышать
предупреждения умирающих грешников другим не откладывать покаяние до
последнего дня, так как в эти бедственные времена у них может даже не
остаться времени для раскаяния, чтобы воззвать к Богу. Хотелось бы мне, чтоб
я был в состоянии воспроизвести сами звуки этих стонов и восклицаний,
которые довелось мне слышать от умирающих в тяжелейшие моменты агонии, и
чтоб читатель мог представить это себе так же живо, как я, а мне так и
кажется, что звуки эти все еще звенят у меня в ушах.
Если б только я мог передать эту часть моего повествования такими
проникновенными словами, чтоб растревожить душу читателя, я возрадовался бы,
что написал все это, каким бы кратким и несовершенным ни оказался бы мой
рассказ.
Богу угодно было, чтобы я все еще оставался жив и здоров и только
испытывал страшное нетерпение от того, что был заперт в доме и не выходил на
свежий воздух недели две или около того; я более не мог сдерживать себя и
решил пойти отнести письмо брату на почту {196}. Тогда-то я и отметил
полнейшую пустоту на улицах. Когда же я подошел к почте, чтобы отправить
вывозили за город.
Я уже говорил о страхе и удивлении, которые вселял в людей этот мор.
Теперь же хочу сделать несколько серьезных замечаний нравственного
характера. Уверен, что никогда еще город - во всяком случае столь огромный
город - не оказывался до такой степени не подготовленным к этому ужасному
испытанию, будь то светские власти или духовенство. Как будто не было
предупреждения, предчувствия, ожидания; соответственно и не было сделано в
городе ни малейшего запаса провизии для общественных нужд. Например,
лорд-мэр и шерифы не сделали запасов провизии для тех нужд, которые можно
было предвидеть. Они не предприняли никаких мер, чтобы облегчить положение
бедняков {178}. У жителей города не было складов зерна и муки для
поддержания бедняков, которые - будь у них эти склады, как в подобных
случаях делалось за границей, - облегчили бы положение многих несчастных
семейств, доведенных теперь до отчаяния.
О состоянии финансов в городе могу сказать немногое. Поговаривали,
будто Лондонское казначейство было баснословно богато, и это подтверждается
огромными суммами, полученными от него год спустя на восстановление
общественных зданий, пострадавших от лондонского пожара, а также на новые
строительные работы; в первом случае я имею в виду прежде всего Гилдхолл
{179}, Блэкуэллхолл, частично Леденхолл {180}, половину Биржи {181},
Сешн-хаус, Бухгалтерию, тюрьмы Ладгейт {182} и Ньюгейт {183}, верфи,
лестницы, пристани и многое другое - все то, что было сожжено и попорчено во
время Великого лондонского пожара, случившегося через год после чумы; во
втором - Монумент {184}, Флитскую канавку {185} с ее мостами, Вифлеемский
госпиталь, или Бедлам {186}, и т. д. Но, возможно, распределители городских
кредитов в те времена больше совестились брать сиротские деньги на
благотворительность для доведенных до крайности людей, чем распределители
последующих лет - на украшение города и восстановление зданий; несмотря на
то, что в первом случае пострадавшие могли бы считать свои деньги лучше
потраченными и общественное мнение было бы меньше склонно к упрекам и
возмущению.
Надо сказать, что уехавшие горожане, хоть они и бежали в провинцию в
поисках спасения, однако очень радели о благополучии тех, кто оставался в
столице; они не преминули внести щедрые пожертвования на облегчение участи
бедняков, большие суммы были собраны также в торговых городах по всей
стране, вплоть до самых отдаленных ее уголков; и я также слышал, что
титулованное дворянство и джентри со всей Англии, учтя плачевное состояние
столицы, послали крупные суммы лорд-мэру и магистрату на бедняков. Король
также, мне говорили, распорядился еженедельно выдавать тысячу фунтов {187} с
тем, чтобы она делилась на четыре части: одна часть - на Сити и слободы
Вестминстера, другая - на обитателей Саутуэрка, третья - на слободы и часть
Сити (исключая ту, что находится за стенами), а четвертая - на пригороды в
графстве Миддлсекс, а также восточной и северной частям Сити. Но обо всем
этом я знаю только с чужих слов.
Точно же могу сказать, что большая часть бедных семейств, жившая ранее
плодами собственного труда или розничной торговлей, существовала теперь на
пожертвования, и если бы значительные суммы денег не отпускались на нужды
благотворительности добросердечными христианами, город никогда бы не смог
прокормить своих бедняков. Несомненно, велся учет этих пожертвований и их
распределения магистратом. Но так как многие чиновники, занимавшиеся
распределением, умерли во время мора, а большинство отчетов погибло из-за
Великого лондонского пожара, приключившегося через год после чумы, в огне
которого погибли даже дела казначейства, то мне так и не удалось получить
точных данных, хоть я и очень хотел их увидеть.
Эти сведения могли бы оказаться весьма полезны, если бы, сохрани
Господь, нас вновь постигло подобное испытание; я хочу сказать, что,
благодаря заботам лорд-мэра и олдерменов, еженедельно распределявших
огромные денежные суммы для облегчения участи бедняков, множество людей,
которые иначе погибли бы, были спасены и остались в живых. И здесь -
разрешите привести краткий очерк положения бедняков в то время с изложением
соображений, что можно из него извлечь, так чтобы в дальнейшем знать, какие
меры принимать, если город постигнет подобное несчастье.
Еще в самом начале мора - когда уже стало ясно, что весь город
подвергнется испытанию, и когда, как я уже говорил, все, кто имел друзей или
поместья в сельской местности, покинули столицу вместе с семьями, так что
можно было подумать, будто все жители устремились к городским воротам и
вскоре никого не останется в Лондоне, - любая торговля, не связанная с
обеспечением населения самым необходимым, была полностью приостановлена. Это
столь животрепещущий вопрос, так тесно связанный с реальным положением
людей, что в обсуждении его нельзя оказаться слишком дотошным; поэтому я и
разделил на несколько групп людей, которые непосредственно пострадали от
приостановки торговли.
1. Все ремесленники, особенно те, что занимались отделкой и другими
украшениями платья, белья и мебели, например изготовители лент, ткачи и
плетельщики кружев из золотых и серебряных нитей, вышивальщики золотом и
серебром, портные, продавцы галантерейных товаров, сапожники, шляпники и
перчаточники; а также драпировщики, столяры, краснодеревщики, стекольщики,
как и вся торговля, связанная с этими профессиями; так что владельцы,
лавочек, занимающиеся такого рода торговлей, позакрывали их и распустили
подручных - работников и подмастерьев.
2. Прекратилась вся торговля, связанная с судоходством, так как лишь
немногие корабли отваживались подняться вверх по реке и совсем никто не
спускался вниз; таким образом, все чиновники таможен, как и лодочники,
перевозчики, носильщики и все те бедняги, чей приработок был связан с речной
торговлей, тут же остались без работы.
3. Все торговцы, которые были связаны со строительством или ремонтом
домов, остались без работы, так как в городе, где тысячи домов стояли
бесхозными, никто и не помышлял о строительстве; так что уже хотя бы по этой
причине все строительные рабочие - кирпичники, каменщики, плотники, столяры,
штукатуры, маляры, стекольщики, кузнецы, паяльщики и все их подручные
остались без работы.
4. Вся навигация была приостановлена. Корабли не сновали туда-сюда, как
раньше, и все моряки остались без работы, причем многие из них в самом
отчаянном положении; и к морякам следует еще присоединить самых разных
ремесленников и торговцев, связанных со строительством и снаряжением
кораблей, таких как корабельные плотники, конопатчики, плетельщики канатов,
бочары, изготовители парусов, якорей, шкивов и талей, резчики, оружейные
мастера, судовые поставщики и тому подобные. Хозяин дела мог, возможно,
прожить на свои сбережения, но торговцы полностью прекратили работу и были
вынуждены уволить своих подручных. Добавьте к этому, что на реке совсем не
стало лодок и большинство лодочников и матросов с лихтеров, а также
строители лодок и лихтеров остались без работы.
5. Все семьи, независимо от того, уезжали они из города или оставались,
старались максимально урезать свои расходы; так что несметное число грумов,
лакеев, сторожей, поденщиков, счетоводов в купеческих семьях и прочих, а
особенно горничных, было уволено и оказалось без друзей, без работы, жилья и
какой-либо помощи; и эта категория людей оказалась в особенно бедственном
положении.
Я мог бы рассказать обо всем этом еще подробнее, но достаточно будет
отметить в целом, что торговля, как и прием людей на работу, прекратилась;
не было торговли, а значит, не было и хлеба для бедняков; поначалу жалко
было слышать их вопли, хотя распределение благотворительной помощи
значительно облегчало испытываемые ими бедствия. Многие бедняки разбрелись
по другим графствам, но тысячи оставались в Лондоне, пока их не выгнало из
домов отчаяние; многих смерть настигла в дороге - они оказались всего лишь
посланцами смерти; другие же, неся в себе заразу, распространили ее в самые
отдаленные уголки страны.
Многие оказались жертвами отчаяния, о чем я уже говорил, и вскоре
погибли. Можно сказать, что умерли они не от самой болезни, но от ее
следствий, а именно: от голода, отчаяния и крайней нужды; у них не было ни
крова над головой, ни денег, ни друзей, ни работы, ни возможности одолжить у
кого-либо деньги; ведь многие из них не имели, что называется, постоянного
вида на жительство и не могли обращаться в приходы; все, что они могли, -
это просить о помощи магистрат, и помощь эта (надо отдать магистрату
должное), если она была признана необходимой, распределялась внимательно и
добросовестно; так что те, кто оставался, не испытывали таких нужды и
лишений, как те, что уходили из города.
Пусть любой, кто хоть сколько-то представляет, какое множество народа
добывает собственными руками хлеб свой насущный - будь то ремесло или просто
поденщина, - повторяю, пусть любой представит себе бедственное положение
города, если внезапно все эти люди лишатся работы; труд их станет не нужен,
а жалованье получать будет не за что.
А именно так в то время у нас и получилось; и если бы не огромные суммы
пожертвований благородных людей как внутри страны, так и за ее пределами,
мэру и шерифам не удалось бы поддерживать общественное спокойствие. Понимали
они и то, что отчаяние может подтолкнуть людей к беспорядкам и подстрекнуть
их вламываться в дома богачей и грабить рынки с провизией; а в этом случае
селяне, смело и помногу привозившие в город продукты, были бы напуганы,
прекратили бы свои поездки, и горожан ожидал бы неминуемый голод.
Но лорд-мэр, Совет олдерменов в Сити и мировые судьи в пригородах вели
себя так осмотрительно, озаботились получить столько денег со всех концов
страны, что им удавалось сохранять спокойствие среди бедняков и облегчать их
положение насколько возможно.
Помимо этого были еще две причины, препятствовавшие бесчинствам толпы.
Во-первых, то, что даже богачи не сделали у себя дома больших запасов
провизии, как им следовало бы: ведь, будь они достаточно умны, чтобы так
поступить и запереться в собственных домах, как и сделали некоторые, они бы
гораздо менее пострадали. Но факт остается фактом, что они этого не сделали,
так что толпа не нашла бы запасов провизии, вломись она в их дома, а она
подчас была к этому очень близка. Но если бы дошло до крайности, то и всему
городу пришел бы конец; ведь не было регулярной армии, чтобы противостоять
толпе, не собрали бы и наемных отрядов для защиты столицы, потому что не
осталось мужчин, способных носить оружие.
Но предусмотрительность лорд-мэра и тех членов магистрата, которые еще
исполняли свои обязанности (потому что даже некоторые из олдерменов умерли,
а другие уехали), предотвратила это; причем поступали они самым деликатным и
доброжелательным образом: первым делом облегчая деньгами участь самых
нуждающихся, других же обеспечивая работой, прежде всего в качестве сторожей
при запертых домах, пораженных чумой. А так как число подобных домов было
весьма велико (говорили, что в городе единовременно было заперто до десяти
тысяч домов, и при каждом доме было по два сторожа - на дневное время и на
ночь), то это давало возможность одновременно обеспечить работой огромное
число бедняков.
Работницы и служанки, которым было отказано в месте, нанимались,
соответственно, сиделками при больных, и это тоже дало работу очень многим.
И, как это ни грустно, была и еще подмога - сама чума, которая так
косила людей с середины августа по середину октября, что унесла за это время
тридцать-сорок тысяч тех, кто, останься они в живых, оказались бы по своей
нищете непосильным бременем: вся столица не смогла бы взять на себя расходы
на их содержание или снабдить их провизией; и, чтобы поддержать себя, они
были бы вынуждены грабить либо город, либо его окрестности, а это рано или
поздно ввергло бы не только Лондон, но и всю страну в смятение и хаос.
Выше говорилось, что общее бедственное положение привело народ в
трепет: уже около девяти недель кряду ежедневно умирало около тысячи
человек, даже согласно еженедельным сводкам, а у меня есть все основания
считать, что они никогда не давали полных данных, приуменьшая их на многие
тысячи: ведь была страшная неразбериха, погребальные телеги привозили
мертвецов в темноте, в некоторых местах вообще не велся учет умерших, телеги
же продолжали возить трупы, а чиновники и сторожа не показывались по целым
неделям и не знали, сколько трупов свезли на кладбище. Сказанное
подтверждается следующей сводкой смертности:
Общее число Умершие
умерших от чумы
С 8 по 15 августа 5319 3880
С 15 по 22 августа 5568 4237
С 22 по 29 августа 7496 6102
С 29 августа 8252 6988
по 5 сентября
С 5 по 12 сентября 7690 6544
С 12 по 19 сентября 8297 7165
С 19 по 26 сентября 6460 5533
С 26 сентября 5720 4929
по 3 октября
С 3 по 10 октября 5068 4327
----------------------
59870 49705
Получается, что большинство людей погибло именно за эти два месяца;
ведь если общее число погибших от чумы было 68 590, то здесь указано 50 000
только за такой ничтожный период, как два месяца; я называю цифру 50 000
потому, что, хотя до нее недостает 295 человек, здесь не хватает и пары дней
для полных двух месяцев.
Так вот, когда я утверждаю, что приходские служащие не давали полных
отчетов или что их отчетам нельзя доверять, надо учитывать, насколько трудно
было соблюдать точность в те бедственные времена, когда многие из самих
служащих тоже болели, а возможно, и умирали, как раз в то время, когда им
полагалось сдавать отчеты; я имею в виду приходских служек, не считая низших
чинов: ведь хотя эти бедняги шли на любой риск, сами они вовсе не были
избавлены от общего бедствия, особенно в приходе Степни, где в течение года
погибли 116 могильщиков, кладбищенских сторожей и их помощников, то есть
носильщиков, звонарей и перевозчиков, доставлявших трупы на кладбище.
Эта работа не располагала их к праздным вопросам об умерших, которых в
темноте сваливали в общую яму; подходить близко к этой яме, или траншее,
было крайне опасно. Я не раз видел в недельных сводках, что число умерших в
приходах Олдгейт, Крипплгейт, Уайтчепл и Степни достигало пяти, шести, семи,
восьми сотен в неделю, тогда как, если верить тем, кто жил в городе все это
время так же, как и я, то число умерших достигало иногда в этих приходах
двух тысяч в неделю; и я самолично видел подсчеты одного человека,
занимавшегося максимально точными исследованиями этого вопроса, согласно
которым от чумы в течение года умерло сто тысяч человек, в то время как,
согласно сводкам, их было 68 590 {188}.
И если мне дозволено будет высказать свое мнение на основе того, что я
видел собственными глазами или слышал от очевидцев, то я верю этому
человеку, - я хочу сказать, верю, что умерло, по крайней мере, сто тысяч
человек от чумы, не считая тех, кто умер в полях, на дорогах и во всяких
укромных местах - вне связи с внешним миром, как тогда выражались, - и кто
не попал поэтому в официальные сводки, хотя и принадлежал к обитателям
города. А нам было известно, что множество бедняков, отчаявшихся и уже
зараженных, были настолько глупы и удручены бедственностью своего положения,
что забредали в поля, леса, самые безлюдные уголки, в любое местечко, лишь
бы дойти до куста или изгороди и умереть.
Обитатели близлежащих деревень обычно из жалости выносили им пищу и
ставили ее на расстоянии, так что те могли дотянуться до нее, если были в
силах; но частенько сил у них не было, и, когда деревенские приходили снова,
они заставали бедняг уже мертвыми, а пищу - нетронутой. Число таких смертей
было весьма велико, я сам знаю многих погибших таким образом, знаю, где
именно они погибли, знаю настолько хорошо, что, кажется, мог бы найти это
место и вырыть их кости; потому что деревенские обычно делали яму на
некотором расстоянии от мертвеца, затем длинными шестами с крючьями на
концах подтаскивали тело, бросали в яму и издалека забрасывали землей {189},
при этом обращая внимание на направление ветра и располагаясь, как
выражаются моряки, с надветренной стороны, так чтобы смрад от тела шел в
противоположную сторону; таким образом, великое множество людей ушло из
жизни безвестными и ни в какие сводки смертности их не вносили.
Все это я знаю главным образом из рассказов очевидцев, так как сам я
редко гулял по полям, если не считать прогулок в сторону Бетнал-Грин {190} и
Хэкни {191}. Но куда бы я ни шел, я всегда видел в отдалении множество
одиноких скитальцев; однако я ничего не знал об их положении, ибо у нас
вошло за правило - если видишь кого-нибудь идущего, будь то на улице или в
полях, старайся уйти поскорее прочь; однако я не сомневался, что все
рассказанное выше - правда.
И сейчас, когда я упомянул о своем хождении по улицам и полям, не могу
не сказать, каким опустелым и заброшенным стал тогда город {192}. Широкая
улица, на которой я жил, - а она считалась одной из широчайших в городе
(учитывая также улицы в пригородах и слободах {193}), - по ту сторону, где
жили мясники, особенно за заставой, более походила на зеленую лужайку,
нежели на мощеную улицу; люди обычно старались идти посередине, там же, где
лошади и телеги. Правда, дальний ее конец, ближе к Уайтчеплу, был вовсе не
замощен, но и мощеная часть поросла травой; но этому нечего удивляться: ведь
и на самых оживленных улицах Сити, таких как Леденхолл-стрит,
Бишопсгейт-стрит, Корнхилл и даже вокруг Биржи, тоже местами пробивалась
трава; не сновали по ним с утра и до позднего вечера кареты и телеги, если
не считать деревенских телег, привозивших овощи, бобы, горох, сено и солому
на рынок, да и тех было намного меньше, чем обычно. Что же касается карет,
то их почти не использовали, разве что везли заболевших в чумной барак или в
другой какой госпиталь либо изредка перевозили врача туда, куда он решался
пойти; кареты стали опасны, и люди не решались в них ездить, так как
неизвестно было, кого там перевозили до них: ведь, как я уже говорил,
больные, заразные люди часто доставлялись в каретах в чумной барак, а подчас
и умирали прямо в дороге.
Правда, когда бедствие достигло таких размеров, о которых я уже
говорил, мало кто из врачей решался заходить в дома заболевших; многие, в
том числе и самые знаменитые врачи, как и хирурги, перемерли; ведь теперь
настали совсем худые времена, и уже с месяц, как, не обращая внимания на
официальные сводки, я считал, что за день умирало не меньше 1500-1700
человек.
Самые тяжелые времена настали в начале сентября, когда добрые христиане
решили, что Господь вознамерился полностью истребить народ в этом грешном
городе. Тогда чума более всего свирепствовала в восточных приходах. Приход
Олдгейт, по моему наблюдению, в течение двух недель хоронил более тысячи в
неделю, хотя сводки указывали меньшую цифру; но вокруг меня смертность так
возросла, что из двух десятков домов на Минориз и на Хаундсдич едва ли
оставался хоть один не зараженный, а в той части Олдгейтского прихода, где
находился Мясной ряд, и в узеньких переулках напротив, неподалеку от меня,
Смерть, можно сказать, пировала на каждому углу. Уайтчепл был в таком же
положении, и хотя там были дела получше, чем в моем приходе, но и там
хоронили, согласно сводкам, по 600 человек в неделю, а по моим
представлениям - чуть ли не вдвое больше. Вымирали целые семьи, а иногда и
целые улицы, так что нередко соседи просили погребальщнков идти к такому-то
дому и доставать трупы, потому что там все умерли.
Да и сама работа по уборке трупов на телеги стала настолько опасной и
неприятной, что появились жалобы на погребальщиков - они-де не выносят трупы
и не очищают дома, все обитатели которых умерли, так что иногда трупы
валяются по нескольку дней незахороненными, и так до тех пор, пока вонь не
достигала соседних домов и не заносила туда заразу; и таково было небрежение
служителей, что даже церковным старостам и констеблям приходилось следить за
ними, а мировым судьям в поселках с риском для жизни подгонять их и
заставлять работать. Ведь огромное число погребальщиков умерло, заразившись
от трупов, к которым им приходилось приближаться. И не будь в городе такого
количества бедняков, оставшихся без работы и без куска хлеба, как я уже
говорил, так что нужда заставляла их решаться на что угодно, никогда не
нашли бы они людей на такую работу. А тогда трупы валялись бы прямо на
земле, разлагались и гнили бы самым чудовищным образом.
Но нельзя не отдать должное магистрату: чиновники так хорошо
организовали захоронение трупов, что, как только кто-либо из погребальщиков
заболевал или умирал, что частенько случалось, на его место тут же поступали
другие, и сделать замену было не трудно благодаря множеству бедняков,
оставшихся без работы. Благодаря этому, несмотря на огромное число умиравших
почти одновременно, все трупы уносились из домов и захоранивались еженощно,
так что никто не мог бы сказать о Лондоне, что живые не успевают там
хоронить своих мертвецов.
Так как город в те страшные времена почти обезлюдел, возросли и страхи
у людей, они делали массу необъяснимых вещей, просто охваченные ужасом,
подобно тому, как другие поступали так же в припадке болезни. Одни,
заламывая руки, бегали с ревом и криками по улице; другие молились, на ходу
воздевая руки к небесам и прося у Бога защиты. Не могу утверждать, что все
они были в здравом уме, но, как бы там ни было, это все же указывало на
более достойное состояние духа и, во всяком случае, было гораздо лучше, чем
устрашающий визг и вой, который ежедневно, особенно вечерами, доносился с
некоторых улиц. Полагаю, все знают о фанатичном ревнителе веры, знаменитом
Соломоне Игле {194}. Вовсе не будучи больным, если не считать состояния
мозгов, он нагишом, с пригоршней дымящихся углей в руке разгуливал по улицам
и самым устрашающим образом грозил Божьей карой всему городу {195}. Что
именно он говорил или предрекал, я так и не смог понять.
Не могу сказать, был ли помешанным или просто радел о бедняках тот
священник, который, проходя ежедневно по улицам Уайтчепла, воздевал руки к
небу и беспрестанно твердил слова церковной литургии: "Спаси нас, о Боже,
будь милостив к народу Твоему, к тем, во искупление которых Ты пролил Свою
бесценную кровь!" Повторяю, не могу я утверждать ничего с уверенностью, так
как все эти мрачные картины представали взору моему издали, когда я смотрел
на улицу через окно спальни (я очень редко открывал окна настежь) в то
время, как сам я заперся в доме на период наиболее лютого бедствия; в это
время многие начали думать и даже утверждать вслух, что никто не уцелеет; и,
по правде говоря, я и сам стал так подумывать, а потому заперся в доме
недели на две и совсем перестал выходить. Но выдержать этого я не мог. Кроме
того, находились люди, которые, несмотря на опасность, продолжали ходить на
публичные богослужения даже в эти страшные времена; и хотя действительно
множество священников позапирали церкви и, спасая живот свой, как и их
прихожане, покинули город, однако так поступили не все. Некоторые решались
совершать богослужения и собирать людей на ежедневный молебен, а иногда и на
проповедь или на краткий призыв покаяться и не грешить более, они не
уставали проделывать это до тех пор, пока было кому их слушать. Так же
поступали и диссиденты, они даже служили в церквах, где священники умерли
или сбежали, ведь в такое тяжелое время было уже не до этих мелких различий.
Сердце надрывалось слышать жалобы этих еле живых бедняг, умолявших
священников утешить их, помолиться за них, дать им совет и наставление,
просящих Бога простить и помиловать их, признающихся в своих прошлых грехах.
И самое твердокаменное сердце облилось бы кровью, доведись ему услышать
предупреждения умирающих грешников другим не откладывать покаяние до
последнего дня, так как в эти бедственные времена у них может даже не
остаться времени для раскаяния, чтобы воззвать к Богу. Хотелось бы мне, чтоб
я был в состоянии воспроизвести сами звуки этих стонов и восклицаний,
которые довелось мне слышать от умирающих в тяжелейшие моменты агонии, и
чтоб читатель мог представить это себе так же живо, как я, а мне так и
кажется, что звуки эти все еще звенят у меня в ушах.
Если б только я мог передать эту часть моего повествования такими
проникновенными словами, чтоб растревожить душу читателя, я возрадовался бы,
что написал все это, каким бы кратким и несовершенным ни оказался бы мой
рассказ.
Богу угодно было, чтобы я все еще оставался жив и здоров и только
испытывал страшное нетерпение от того, что был заперт в доме и не выходил на
свежий воздух недели две или около того; я более не мог сдерживать себя и
решил пойти отнести письмо брату на почту {196}. Тогда-то я и отметил
полнейшую пустоту на улицах. Когда же я подошел к почте, чтобы отправить