Страница:
– Це-це-це! Почему это миллион? В случае успеха, – кашлянул он со значением, – только полмиллиона…
– Вы что, грабитель с большой дороги? – заорал я.
– Для такого неблагодарного клиента, как вы, я – добрый самаритянин, – совершенно спокойно заверил он меня.
– Это после того, как вы собрались захапать в свой карман целый миллион?
Обреченно вздохнув, – ну и тип же ему попался! – метр Пачелли с кротким выражением лица принялся мне объяснять:
– Неужели вы думаете, что я один смогу убедить этого упрямого и подозрительного старика согласиться на такую сделку? Единственный шанс – привлечь на свою сторону принцессу…
Он вконец меня запутал:
– Какую еще к черту принцессу?! – отчаявшись понять что-либо, скривился я.
– Софи – внучку его высочества. Вашу внучатую племянницу, если я не ошибаюсь.
Я даже не нашелся, что ответить, и лишь растерянно мигал глазами.
– Вы, по-видимому, даже не представляете себе, дорогой мистер Грин, в какой сложной ситуации вы оказались…
– Ладно! Хрен с вами! – рубанул я рукой. – Начинайте…
Мэтр Пачелли одержал маленькую, но блистательную победу. Самонадеянный и упрямый клиент был повержен…
В моей комнате в пансионе под дверью лежала записка. Она была от Нику.
«Руди! Я сегодня иду на собрание. Соберутся наши соотечественники. Хотите пойти? Если да – позвоните мне по сотовому».
Так я попал в бывший склад на окраине…
Из-за плотной стены табачного дыма трудно было дышать, На расставленных старых пластиковых стульях сидело человек пятьдесят. Каждый говорил с другим, перебивал, расспрашивал, и услышать что-нибудь членораздельное казалось почти невозможным. У стены напротив, где был распят румынский флаг, громоздился стол. За ним сидела женщина лет под сорок с огненно-рыжей короткой прической. Она что-то записывала. По соседству с ней двое мужчин, перегнувшись через стол, переговаривались с кем-то в первом ряду. Все напоминало то ли собрание жильцов кооператива, то ли благотворительный аукцион для неимущих.
Нику издалека помахал женщине рукой. Наконец, заметив его, она поманила его пальцем. Нику поспешно продвинулся вперед вдоль стенки. Я последовал за ним, но остался стоять в нескольких метрах от стола. Отсюда было хорошо все видно. Женщины такого типа действуют на мужчин как пригласительный билет в клуб интимных знакомств. Короткие, рыжие-рыжие и чуть вьющиеся волосы, медовый отсвет умного, внимательного взгляда и бьющая в глаза округлость форм. Правда, полнотой там и не пахло. Скорей – наполненностью. Той самой преходящей и способной свести с ума спелостью, которая тает в руках и во рту, а после себя оставляет опустошающую истому наслаждения.
Я подвинулся к столу еще чуть-чуть. Отвечая кому-то из собравшихся, женщина наклонилась вниз, и по моим глазам белым языком пламени полыхнула полоска, разделяющая груди в разрезе платья. Я вдруг почти явственно представил себе, как беру в свои немеющие руки оба вызревших полушария. От их тяжести и бьющей током чуткости меня приморозило к месту. Женщина посмотрела в мою сторону и, охватив меня взглядом, почти тут же отвела его.
– Попеску, – повысила она голос, перекрывая шум голосов. Это не помогло, и она застучала по столу. – Ваш работодатель – подонок и сукин сын. Он уверен, что вы не в состоянии позволить себе взять адвоката. Я свяжу вас с организацией по защите гражданских прав…
– Кто это? – спросил я Нику, когда мы отошли.
– Кто? Рыжая? – осведомился он, усмехнувшись. – Галатея Дмитриеску. А что, захотелось?
Это был цинизм раба, и потому особенно неприятный. Сочтя, что он нашел во мне слабое место, Нику давил теперь на него изо всех сил, и это доставляло ему удовольствие.
– Руди, – погрозил он мне шутливо пальцем, – хотите пари, что у вас ничего не выйдет?
– Я не участвую в азартных играх, – отмахнулся я.
Но он не отставал. В его голосе зазвучали теперь издевательские нотки:
– Вы же богатый американец… Ну… назовите сумму сами…
– Нику, – сказал я, – сколько я должен тебе дать, чтобы ты оставил меня в покое?
Улыбка у него стала скверной:
– В Румынии она была доцентом юридического факультета, а здесь – здесь работает в какой-то раздолбанной ооновской конторе.
Заметив, что его объяснения меня не удовлетворили, он добавил:
– Руди, если прошлое у человека было лучше чем настоящее, он не может его забыть. Галатея заочно учит швейцарское право и помогает, как может, землякам.
Рыжеволосая амазонка снова отвечала, уже кому-то другому, но мне показалось, она снова кинула взгляд в мою сторону.
– Василиу, Василиу, тоном ниже, вы не на стадионе! Я проверила ваши документы: обратимся в суд по мелким искам…
Гул голосов то усиливался, то слабел. Но я не обращал на него внимания.
Взгляд мой был прикован только к ней. Наконец, заседание подошло к концу и Галатея подняла руку, на прощание обращаясь к соотечественникам.
– Что насчет организации концерта, земляки? – Голос у нее был сильный, напористый. – Если мы не можем позволить себе покупать билеты, это еще не значит, что среди нас нет музыкантов.
Из рядов ей что-то ответили. У меня мелькнула мысль: а ведь это и есть мой шальной шанс! Не очень церемонясь, я подошел вплотную к ней и почувствовал, что вязну в ее медовом взгляде. В нем сквозила капризная сексапильность: скрытая чувственность, помноженная на властный, наверное, нелегкий характер.
– Руди Грин, – представился я ей. – Музыкант из Лос-Анджелеса. Моя специальность – кларнет и фольклорная музыка. Нет-нет, я очень давно из Румынии. Жил в Лос-Анджелесе. Занимался со студентами. У меня опыт…
Она смотрела на большой белый бант, который я надеваю вместо галстука, и на кашне, висевшее на моем правом плече. И только потом взглянула мне в лицо.
– Если это в какой-то степени вам, конечно, поможет… – развел я в стороны руками.
Она, ни слова не произнеся, записала на клочке бумаги номер моего сотового телефона.
ЧАРЛИ
РУДИ
АББИ
– Вы что, грабитель с большой дороги? – заорал я.
– Для такого неблагодарного клиента, как вы, я – добрый самаритянин, – совершенно спокойно заверил он меня.
– Это после того, как вы собрались захапать в свой карман целый миллион?
Обреченно вздохнув, – ну и тип же ему попался! – метр Пачелли с кротким выражением лица принялся мне объяснять:
– Неужели вы думаете, что я один смогу убедить этого упрямого и подозрительного старика согласиться на такую сделку? Единственный шанс – привлечь на свою сторону принцессу…
Он вконец меня запутал:
– Какую еще к черту принцессу?! – отчаявшись понять что-либо, скривился я.
– Софи – внучку его высочества. Вашу внучатую племянницу, если я не ошибаюсь.
Я даже не нашелся, что ответить, и лишь растерянно мигал глазами.
– Вы, по-видимому, даже не представляете себе, дорогой мистер Грин, в какой сложной ситуации вы оказались…
– Ладно! Хрен с вами! – рубанул я рукой. – Начинайте…
Мэтр Пачелли одержал маленькую, но блистательную победу. Самонадеянный и упрямый клиент был повержен…
В моей комнате в пансионе под дверью лежала записка. Она была от Нику.
«Руди! Я сегодня иду на собрание. Соберутся наши соотечественники. Хотите пойти? Если да – позвоните мне по сотовому».
Так я попал в бывший склад на окраине…
Из-за плотной стены табачного дыма трудно было дышать, На расставленных старых пластиковых стульях сидело человек пятьдесят. Каждый говорил с другим, перебивал, расспрашивал, и услышать что-нибудь членораздельное казалось почти невозможным. У стены напротив, где был распят румынский флаг, громоздился стол. За ним сидела женщина лет под сорок с огненно-рыжей короткой прической. Она что-то записывала. По соседству с ней двое мужчин, перегнувшись через стол, переговаривались с кем-то в первом ряду. Все напоминало то ли собрание жильцов кооператива, то ли благотворительный аукцион для неимущих.
Нику издалека помахал женщине рукой. Наконец, заметив его, она поманила его пальцем. Нику поспешно продвинулся вперед вдоль стенки. Я последовал за ним, но остался стоять в нескольких метрах от стола. Отсюда было хорошо все видно. Женщины такого типа действуют на мужчин как пригласительный билет в клуб интимных знакомств. Короткие, рыжие-рыжие и чуть вьющиеся волосы, медовый отсвет умного, внимательного взгляда и бьющая в глаза округлость форм. Правда, полнотой там и не пахло. Скорей – наполненностью. Той самой преходящей и способной свести с ума спелостью, которая тает в руках и во рту, а после себя оставляет опустошающую истому наслаждения.
Я подвинулся к столу еще чуть-чуть. Отвечая кому-то из собравшихся, женщина наклонилась вниз, и по моим глазам белым языком пламени полыхнула полоска, разделяющая груди в разрезе платья. Я вдруг почти явственно представил себе, как беру в свои немеющие руки оба вызревших полушария. От их тяжести и бьющей током чуткости меня приморозило к месту. Женщина посмотрела в мою сторону и, охватив меня взглядом, почти тут же отвела его.
– Попеску, – повысила она голос, перекрывая шум голосов. Это не помогло, и она застучала по столу. – Ваш работодатель – подонок и сукин сын. Он уверен, что вы не в состоянии позволить себе взять адвоката. Я свяжу вас с организацией по защите гражданских прав…
– Кто это? – спросил я Нику, когда мы отошли.
– Кто? Рыжая? – осведомился он, усмехнувшись. – Галатея Дмитриеску. А что, захотелось?
Это был цинизм раба, и потому особенно неприятный. Сочтя, что он нашел во мне слабое место, Нику давил теперь на него изо всех сил, и это доставляло ему удовольствие.
– Руди, – погрозил он мне шутливо пальцем, – хотите пари, что у вас ничего не выйдет?
– Я не участвую в азартных играх, – отмахнулся я.
Но он не отставал. В его голосе зазвучали теперь издевательские нотки:
– Вы же богатый американец… Ну… назовите сумму сами…
– Нику, – сказал я, – сколько я должен тебе дать, чтобы ты оставил меня в покое?
Улыбка у него стала скверной:
– В Румынии она была доцентом юридического факультета, а здесь – здесь работает в какой-то раздолбанной ооновской конторе.
Заметив, что его объяснения меня не удовлетворили, он добавил:
– Руди, если прошлое у человека было лучше чем настоящее, он не может его забыть. Галатея заочно учит швейцарское право и помогает, как может, землякам.
Рыжеволосая амазонка снова отвечала, уже кому-то другому, но мне показалось, она снова кинула взгляд в мою сторону.
– Василиу, Василиу, тоном ниже, вы не на стадионе! Я проверила ваши документы: обратимся в суд по мелким искам…
Гул голосов то усиливался, то слабел. Но я не обращал на него внимания.
Взгляд мой был прикован только к ней. Наконец, заседание подошло к концу и Галатея подняла руку, на прощание обращаясь к соотечественникам.
– Что насчет организации концерта, земляки? – Голос у нее был сильный, напористый. – Если мы не можем позволить себе покупать билеты, это еще не значит, что среди нас нет музыкантов.
Из рядов ей что-то ответили. У меня мелькнула мысль: а ведь это и есть мой шальной шанс! Не очень церемонясь, я подошел вплотную к ней и почувствовал, что вязну в ее медовом взгляде. В нем сквозила капризная сексапильность: скрытая чувственность, помноженная на властный, наверное, нелегкий характер.
– Руди Грин, – представился я ей. – Музыкант из Лос-Анджелеса. Моя специальность – кларнет и фольклорная музыка. Нет-нет, я очень давно из Румынии. Жил в Лос-Анджелесе. Занимался со студентами. У меня опыт…
Она смотрела на большой белый бант, который я надеваю вместо галстука, и на кашне, висевшее на моем правом плече. И только потом взглянула мне в лицо.
– Если это в какой-то степени вам, конечно, поможет… – развел я в стороны руками.
Она, ни слова не произнеся, записала на клочке бумаги номер моего сотового телефона.
ЧАРЛИ
На этот раз Абби позвонила мне сама. В клинику.
– Чарли, – сказала она, – вы с Руди продумали все, кроме одного: кто я ему? Жена? Не жена?
Отношения у нас с ней всегда были сложные. Она меня подначивала – я отвечал ей тем же. Абби всегда считала, что я сбиваю Руди с пути. И если он взбрыкивал в ответ на ее непрошеные советы и указания, то, конечно, лишь потому, что я на него скверно влияю.
– Это все ты, ты! Твой почерк, не его! – раздраженно сетовала она в мой адрес.
Не исключаю, что она подозревала меня и в сводничестве тоже. Кто же еще стал бы поставлять Руди баб?
Покойная Роза верила, что Абби была своего рода ведьмой.
– Посмотри сам, – нервничая, убеждала она меня. – Разве она не околдовала Руди? Он же весь у нее в руках: что она скажет, то он и делает…
На самом деле Абби – самая обычная женщина. Со своими достоинствами и недостатками. Честно говоря, я до сих пор не уверен: сумел бы Руди отвоевать себе место на музыкальном Олимпе, если бы даже выложился до конца. Не из-за отсутствия таланта – он очень одаренный человек. Из-за своей мягкости. Такие, как он, не способны наступать на мозоли, противостоять натиску. Они не созданы для борьбы.
С самого начала все заботы о его будущем взяла на себя Абби. Она, конечно, основательно подрезала ему крылья, но зато крепко поставила на ноги. Лишила мечты, но взамен создала комфортабельную жизнь. Дать же ему ту любовь, в которой он так остро нуждался, она была просто не в состоянии. Многозвучный регистр чувств, каким природа наделила Руди, у нее просто отсутствовал. Поэтому вместо кипения чувств он получил прохладную струйку воздержанности. И был, конечно, несчастен…
Но была ли с ним так же несчастна Абби? Как это ни парадоксально – сомневаюсь. И не только потому, что она сама создала семью и построила дом, в котором живет. Мне кажется, она не думала о том, что жить можно и по-другому. И не хотела этого тоже.
– Решила развестись? – миролюбиво осведомился я. – Но тогда вам самим придется об этом договариваться.
– Ты ведь всегда был третьим между нами: что же ты вдруг бежишь в кусты? – тут же показала она свои коготки.
Я не хотел с ней ругаться и смолчал.
– Придется тебе звонить ему, – сказала она. – Если хочешь, я могу быть рядом и задам ему пару вопросов.
– Уж не думаешь ли ты, что я стану делать это с работы? – сказал я с раздражением. – Если приспичило, приходи ко мне домой после половины девятого. Разница во времени между Калифорнией и Швейцарией – минус девять часов.
Мне показалось, что не вынимающая изо рта жвачки дебилка-секретарша, которую мне пришлось взять вместо Селесты, слушает наш разговор, и я гаркнул:
– Какого черта?! Кто это там вмешивается?
В трубке тотчас же раздался тихий щелчок. Абби колебалась недолго:
– О'кей, я приеду.
Я заказал во французском ресторане ужин и бутылку хорошего австралийского вина.
Абби появилась у меня ровно в половине девятого. К еде она почти не притронулась. После того как Руди исчез, она соблюдает строжайшую диету. Селеста говорила, что Абби стала регулярно заниматься спортом и чаще встречаться с косметологом. Ее возраста Абби, во всяком случае, не дашь…
Вполне в своем духе она сразу же решила показать мне, что тон задавала и будет задавать она.
– Я видела Селесту, Чарли, – бросила она на меня изучающий взгляд. – Живот у нее очень большой. Когда она рожает?
Я кашлянул:
– Уж не она ли просила тебя рассказать мне об этом?
Абби слегка смешалась, но ненадолго.
– Нет, Чарли, – блеснул стервозный огонек в ее глазах, – я просто подумала, что тебе, папочке ее будущего ребенка, это будет интересно. Ведь ты уже давно не испытывал ничего подобного?
Женская язвительность, хоть и тоньше мужской, не становится от того менее болезненной. По мордасам не бьет, но больно колет. Кстати, благородства от этого в ней не прибавляется.
– Ты ведь пришла звонить Руди, а не читать мне мораль, – зевнул я лениво.
Она насмешливо хмыкнула. Я набрал номер сотового телефона Руди, но на долгие звонки никто не ответил. Демонстративно развел руками: что поделаешь… Абби рассматривала свои ногти. Руки у нее очень красивые.
– Скажи, – оторвала она от них взгляд и перевела на меня, – почему и ты, и Роза всегда считали, что я – ведьма…
– Абби, – придвинул я к себе бокал с вином и слегка пригубил, – знаешь, в чем твоя ошибка?
– Скажи, буду знать.
– Во-первых, ведьмой я тебя никогда не считал. Ты – самая наиобычнейшая женщина на свете. Как девяносто девять из ста, что проходят по улице.
– Зато ты – яркая индивидуальность… – последовал ответ, но я лишь насмешливо улыбнулся.
– А во-вторых, только чтобы доказать, что это вовсе не так, ты готова натянуть на себя любую маску: стервы, ведьмы, фам-фаталь…
Собственно, я выдал ей индульгенцию. Но она пришла в бешенство: на ее лице проступили пятна.
– Какой монолог! – попробовала она оборвать меня.
Но я продолжал как ни в чем не бывало.
– У тебя это – своего рода легкая мегаломания. Звездный комплекс: знайте, я совсем не похожа на других!
– Нашелся мне оригинал! Тоже мне – философ-самоучка…
– Да нет, конечно. Я, Абби, тоже – обычный человек. Самый, кстати, рядовой. Как и Руди, между прочим. Но мы с ним себя никому не навязывали.
– Однояйцовые близнецы. По цвету тоже…
Не могла она иначе… Я покачал головой и посмотрел на нее пристально. Она не дура, сразу поймет, что меня задело.
– Да нет, ты ошибаешься, только по духу…
Она покраснела:
– Ты опять во всем видишь расовую проблему.
– Ладно, оставим. Дело в том, что Руди попал в необычную ситуацию. Но и в ней он будет вести себя как обычный человек.
Абби не могла бы признать свое поражение, даже если бы очень захотела. Стиснув губы и затем, натянув на них улыбку, она предложила:
– А хочешь, я расскажу о тебе нечто такое, что мне, по-твоему, знать было бы не положено…
Я усмехнулся и постучал пальцами по столу:
– Ваш кон, леди!
В ее глазах забегали искорки удовлетворения:
– Я ведь о твоих шалостях наслышалась, Чарли. Правда, поздновато, но все же…
– Ну-ну! – с шутовским видом я пригубил бокал и подмигнул.
– Ты стал слишком близко якшаться с черными экстремистами и попал под подозрение в ФБР. А уж там, пронюхав об этом, стали давить на твоего дружка и его мамашу.
Я выпил оставшееся в бокале вино и насмешливо бросил:
– Люблю, когда меня раздевают женщины… – пошлость всегда вносит разрядку в излишний драматизм обстоятельств.
– Так, как это делаю я, тебе не понравится! Это ведь она тебя спасла, Чарли: Роза! Сказала, что ту ночь ты провел у нее в постели… Это так?.. И какой она была? И вправду тигрицей?..
Я сглотнул слюну. Мертвые сраму не имут…
– Если бы ты отреагировала иначе, я бы подумал, что говорю не с тобой. Месть – самый сладкий из всех ядов, но он губительно действует и на мстителей тоже. Ты слишком стереотипно мыслишь, Абби. Кстати, это и мешало в тебе Руди больше всего.
Я хотел лишь показать ей, что ее месть бесполезна. Но она, возможно даже чуя это, не могла с собой совладать.
– А правда, что, опасаясь слежки, ты на всякий случай попросил Руди отнести весь компромат к его горячо любимой мамочке? У тебя-то ведь так ничего и не нашли…
– Видишь ли, Абби, если я даже скажу – нет, ты что, поверишь? И я снова должен буду доказывать, что ты не права? Зачем мне это надо? Чтобы покрасоваться перед тобой?
– Ладно, – усмехнулась она, – а правда, Роза взяла с тебя клятву, что ты никогда больше не будешь совать носа в политику?
– Если хочешь…
Абби зло улыбалась:
– Вот тебе и причина, почему пламенный бунтовщик стал холодным циником. Как же она тебя убедила, Чарли, а? Или чем?
Но я не дал ей вовлечь себя в скандальную перепалку.
– Абби, Абби… – покачал я головой. – В тебе говорит горечь. И злость. На всех! И на меня, и на себя в том числе тоже.
– С чего ты это взял?
– Тебя подвели твои нравственные устои. Вот ведь какой злой может быть ирония, а? Даже побывать в сауне секса с Руди ты позволила себе только в последнюю вашу ночь. Там ты, наверное, и сбросила с себя впервые латы своей добродетельности, не так ли? Не в тридцать лет, даже не в сорок…
– Он и это тебе рассказал?!
Я пожал плечами.
– Мы, конечно же, должны боготворить своих родителей, – посмотрел я пустой бокал на свет. – Но и они не безгрешны. Иногда стоило бы предъявить им счет за свои комплексы. Кажется, твоя мамочка в этом отношении перестаралась.
– А твоя?
– Умерла слишком рано. Мне только-только исполнилось семь. И потом – она ведь не была такой интеллигентной…
– Ты – самовлюбленный тип, Чарли.
– Вся твоя злость сейчас от одного, Абби: тебе надо найти мужика. Просыпаешься одна. Бродишь по пустому дому, как привидение. Прыгаешь до изнеможения через свою прыгалку…
Она устало откинулась на спинку стула. Глаза у нее были закрыты, губы сжаты. Я видел, как она поднялась, собираясь уходить, но остановил ее.
– Абби, одиночество еще хуже. Оставайся, я постелю тебе в кабинете.
Она рухнула там на тахту, как срубленное дерево. А ночью пришла ко мне.
– Чарли, – сказала она, – я не могу сейчас быть одна…
Я понимал, что поступаю как подонок. Но не мог ей отказать. В конце концов, Руди сейчас плевать на это. Я подвинулся. Раньше я ни за что не позволил бы себе ничего подобного.
В тот момент я был уверен в одном: отдаваясь мне, она, несомненно, мстит Руди…
– Чарли, – сказала она, – вы с Руди продумали все, кроме одного: кто я ему? Жена? Не жена?
Отношения у нас с ней всегда были сложные. Она меня подначивала – я отвечал ей тем же. Абби всегда считала, что я сбиваю Руди с пути. И если он взбрыкивал в ответ на ее непрошеные советы и указания, то, конечно, лишь потому, что я на него скверно влияю.
– Это все ты, ты! Твой почерк, не его! – раздраженно сетовала она в мой адрес.
Не исключаю, что она подозревала меня и в сводничестве тоже. Кто же еще стал бы поставлять Руди баб?
Покойная Роза верила, что Абби была своего рода ведьмой.
– Посмотри сам, – нервничая, убеждала она меня. – Разве она не околдовала Руди? Он же весь у нее в руках: что она скажет, то он и делает…
На самом деле Абби – самая обычная женщина. Со своими достоинствами и недостатками. Честно говоря, я до сих пор не уверен: сумел бы Руди отвоевать себе место на музыкальном Олимпе, если бы даже выложился до конца. Не из-за отсутствия таланта – он очень одаренный человек. Из-за своей мягкости. Такие, как он, не способны наступать на мозоли, противостоять натиску. Они не созданы для борьбы.
С самого начала все заботы о его будущем взяла на себя Абби. Она, конечно, основательно подрезала ему крылья, но зато крепко поставила на ноги. Лишила мечты, но взамен создала комфортабельную жизнь. Дать же ему ту любовь, в которой он так остро нуждался, она была просто не в состоянии. Многозвучный регистр чувств, каким природа наделила Руди, у нее просто отсутствовал. Поэтому вместо кипения чувств он получил прохладную струйку воздержанности. И был, конечно, несчастен…
Но была ли с ним так же несчастна Абби? Как это ни парадоксально – сомневаюсь. И не только потому, что она сама создала семью и построила дом, в котором живет. Мне кажется, она не думала о том, что жить можно и по-другому. И не хотела этого тоже.
– Решила развестись? – миролюбиво осведомился я. – Но тогда вам самим придется об этом договариваться.
– Ты ведь всегда был третьим между нами: что же ты вдруг бежишь в кусты? – тут же показала она свои коготки.
Я не хотел с ней ругаться и смолчал.
– Придется тебе звонить ему, – сказала она. – Если хочешь, я могу быть рядом и задам ему пару вопросов.
– Уж не думаешь ли ты, что я стану делать это с работы? – сказал я с раздражением. – Если приспичило, приходи ко мне домой после половины девятого. Разница во времени между Калифорнией и Швейцарией – минус девять часов.
Мне показалось, что не вынимающая изо рта жвачки дебилка-секретарша, которую мне пришлось взять вместо Селесты, слушает наш разговор, и я гаркнул:
– Какого черта?! Кто это там вмешивается?
В трубке тотчас же раздался тихий щелчок. Абби колебалась недолго:
– О'кей, я приеду.
Я заказал во французском ресторане ужин и бутылку хорошего австралийского вина.
Абби появилась у меня ровно в половине девятого. К еде она почти не притронулась. После того как Руди исчез, она соблюдает строжайшую диету. Селеста говорила, что Абби стала регулярно заниматься спортом и чаще встречаться с косметологом. Ее возраста Абби, во всяком случае, не дашь…
Вполне в своем духе она сразу же решила показать мне, что тон задавала и будет задавать она.
– Я видела Селесту, Чарли, – бросила она на меня изучающий взгляд. – Живот у нее очень большой. Когда она рожает?
Я кашлянул:
– Уж не она ли просила тебя рассказать мне об этом?
Абби слегка смешалась, но ненадолго.
– Нет, Чарли, – блеснул стервозный огонек в ее глазах, – я просто подумала, что тебе, папочке ее будущего ребенка, это будет интересно. Ведь ты уже давно не испытывал ничего подобного?
Женская язвительность, хоть и тоньше мужской, не становится от того менее болезненной. По мордасам не бьет, но больно колет. Кстати, благородства от этого в ней не прибавляется.
– Ты ведь пришла звонить Руди, а не читать мне мораль, – зевнул я лениво.
Она насмешливо хмыкнула. Я набрал номер сотового телефона Руди, но на долгие звонки никто не ответил. Демонстративно развел руками: что поделаешь… Абби рассматривала свои ногти. Руки у нее очень красивые.
– Скажи, – оторвала она от них взгляд и перевела на меня, – почему и ты, и Роза всегда считали, что я – ведьма…
– Абби, – придвинул я к себе бокал с вином и слегка пригубил, – знаешь, в чем твоя ошибка?
– Скажи, буду знать.
– Во-первых, ведьмой я тебя никогда не считал. Ты – самая наиобычнейшая женщина на свете. Как девяносто девять из ста, что проходят по улице.
– Зато ты – яркая индивидуальность… – последовал ответ, но я лишь насмешливо улыбнулся.
– А во-вторых, только чтобы доказать, что это вовсе не так, ты готова натянуть на себя любую маску: стервы, ведьмы, фам-фаталь…
Собственно, я выдал ей индульгенцию. Но она пришла в бешенство: на ее лице проступили пятна.
– Какой монолог! – попробовала она оборвать меня.
Но я продолжал как ни в чем не бывало.
– У тебя это – своего рода легкая мегаломания. Звездный комплекс: знайте, я совсем не похожа на других!
– Нашелся мне оригинал! Тоже мне – философ-самоучка…
– Да нет, конечно. Я, Абби, тоже – обычный человек. Самый, кстати, рядовой. Как и Руди, между прочим. Но мы с ним себя никому не навязывали.
– Однояйцовые близнецы. По цвету тоже…
Не могла она иначе… Я покачал головой и посмотрел на нее пристально. Она не дура, сразу поймет, что меня задело.
– Да нет, ты ошибаешься, только по духу…
Она покраснела:
– Ты опять во всем видишь расовую проблему.
– Ладно, оставим. Дело в том, что Руди попал в необычную ситуацию. Но и в ней он будет вести себя как обычный человек.
Абби не могла бы признать свое поражение, даже если бы очень захотела. Стиснув губы и затем, натянув на них улыбку, она предложила:
– А хочешь, я расскажу о тебе нечто такое, что мне, по-твоему, знать было бы не положено…
Я усмехнулся и постучал пальцами по столу:
– Ваш кон, леди!
В ее глазах забегали искорки удовлетворения:
– Я ведь о твоих шалостях наслышалась, Чарли. Правда, поздновато, но все же…
– Ну-ну! – с шутовским видом я пригубил бокал и подмигнул.
– Ты стал слишком близко якшаться с черными экстремистами и попал под подозрение в ФБР. А уж там, пронюхав об этом, стали давить на твоего дружка и его мамашу.
Я выпил оставшееся в бокале вино и насмешливо бросил:
– Люблю, когда меня раздевают женщины… – пошлость всегда вносит разрядку в излишний драматизм обстоятельств.
– Так, как это делаю я, тебе не понравится! Это ведь она тебя спасла, Чарли: Роза! Сказала, что ту ночь ты провел у нее в постели… Это так?.. И какой она была? И вправду тигрицей?..
Я сглотнул слюну. Мертвые сраму не имут…
– Если бы ты отреагировала иначе, я бы подумал, что говорю не с тобой. Месть – самый сладкий из всех ядов, но он губительно действует и на мстителей тоже. Ты слишком стереотипно мыслишь, Абби. Кстати, это и мешало в тебе Руди больше всего.
Я хотел лишь показать ей, что ее месть бесполезна. Но она, возможно даже чуя это, не могла с собой совладать.
– А правда, что, опасаясь слежки, ты на всякий случай попросил Руди отнести весь компромат к его горячо любимой мамочке? У тебя-то ведь так ничего и не нашли…
– Видишь ли, Абби, если я даже скажу – нет, ты что, поверишь? И я снова должен буду доказывать, что ты не права? Зачем мне это надо? Чтобы покрасоваться перед тобой?
– Ладно, – усмехнулась она, – а правда, Роза взяла с тебя клятву, что ты никогда больше не будешь совать носа в политику?
– Если хочешь…
Абби зло улыбалась:
– Вот тебе и причина, почему пламенный бунтовщик стал холодным циником. Как же она тебя убедила, Чарли, а? Или чем?
Но я не дал ей вовлечь себя в скандальную перепалку.
– Абби, Абби… – покачал я головой. – В тебе говорит горечь. И злость. На всех! И на меня, и на себя в том числе тоже.
– С чего ты это взял?
– Тебя подвели твои нравственные устои. Вот ведь какой злой может быть ирония, а? Даже побывать в сауне секса с Руди ты позволила себе только в последнюю вашу ночь. Там ты, наверное, и сбросила с себя впервые латы своей добродетельности, не так ли? Не в тридцать лет, даже не в сорок…
– Он и это тебе рассказал?!
Я пожал плечами.
– Мы, конечно же, должны боготворить своих родителей, – посмотрел я пустой бокал на свет. – Но и они не безгрешны. Иногда стоило бы предъявить им счет за свои комплексы. Кажется, твоя мамочка в этом отношении перестаралась.
– А твоя?
– Умерла слишком рано. Мне только-только исполнилось семь. И потом – она ведь не была такой интеллигентной…
– Ты – самовлюбленный тип, Чарли.
– Вся твоя злость сейчас от одного, Абби: тебе надо найти мужика. Просыпаешься одна. Бродишь по пустому дому, как привидение. Прыгаешь до изнеможения через свою прыгалку…
Она устало откинулась на спинку стула. Глаза у нее были закрыты, губы сжаты. Я видел, как она поднялась, собираясь уходить, но остановил ее.
– Абби, одиночество еще хуже. Оставайся, я постелю тебе в кабинете.
Она рухнула там на тахту, как срубленное дерево. А ночью пришла ко мне.
– Чарли, – сказала она, – я не могу сейчас быть одна…
Я понимал, что поступаю как подонок. Но не мог ей отказать. В конце концов, Руди сейчас плевать на это. Я подвинулся. Раньше я ни за что не позволил бы себе ничего подобного.
В тот момент я был уверен в одном: отдаваясь мне, она, несомненно, мстит Руди…
РУДИ
– Бедная Румыния, – сказал Нику и выругался.
Он изрядно выпил, и теперь все, что раньше копил в себе, вдруг хлынуло наружу в потоке ненависти ко всему свету.
Мы сидели в дешевой греческой забегаловке. В оконном проеме в стене перед нашим столиком изредка мелькал колпак усатого повара. Он передавал официанту тарелки с шашлыками и кебабами.
Пахло жареным мясом, овощами и острой приправой. Это невозможно объяснить, но в таких дырах еда в большинстве случаев отчего-то вкуснее, чем в самых фешенебельных ресторанах. В коллизии изыск – простота безыскусность нередко берет верх. Наверное, потому, что она естественней.
– Бедная Румыния! – повторил Нику снова.
Но теперь грохнул по столу рукой так, что зазвенели рюмки.
– После византийцев – венгры, потом на целых пятьсот лет – турки. Мало было – еще на полстолетия русские…
Мелькнувший в окне поварской колпак замер: разносивший тарелки официант повернулся в нашу сторону. Но Нику не обратил на них внимания:
– Для Запада вся наша Восточная Европа – задворки. Там носы морщат в нашу сторону: мы, видишь ли, – плебс, а они – аристократия.
Я его не перебивал: в таких случаях лучше, чтобы скопившийся пар злости и ожесточения вышел наружу, тогда станет легче.
– А ты вот походи по стройкам, по гаражам, по фермам – повсюду мы, иностранные рабочие. Нас эксплуатируют и обирают. Но мы бесправны. И молча все сносим. А что, скажешь, делать? Всюду – презрение и равнодушие…
Я отодвинул от него бокал, но он вновь придвинул его к себе и налил бренди. От скопившейся ярости он выдул его как водку – на одном дыхании.
– Только вот не секут эти идиоты, что если они не подкрасят свою голубую кровь нашей красной, – румынской, украинской, польской, болгарской, – в ближайшем будущем мечетей в Европе будет больше, чем церквей, а латинский шрифт заменит арабский.
Он на мгновение замолчал и стал ожесточенно стучать ножом по тарелке.
– Запад гниет, – гремел он на весь шалман, – Не знаю, как там у вас, в Штатах, но здесь… Десять миллионов арабов во Франции, десять миллионов турок и курдов с арабами в Германии. А Англия, Голландия, Бельгия, Испания?..
Я кивнул: хотел показать, что внимательно его слушаю:
– Так ты, выходит, за Европу без…
– Без черножопых, да! – отрезал он, не задумываясь, и на висках его четче обозначились желваки.
– А я-то думал, что в двадцать первом веке людей делят не по цвету кожи и религии…
– Ты из меня расиста не делай, – Нику с силой топнул ногой по полу. – Для меня – что черный, что желтый – лишь бы такой же европеец по убеждениям, как я. И чтоб не превращал Париж в какой-нибудь Риад, а Лондон – в Тегеран…
Мне с трудом удалось его вытащить на улицу и усадить в такси. Он все еще бушевал, но, слава богу, по-румынски. Утром Нику пришел ко мне извиняться.
– Руди, – скривился от неловкости, – ну, вы сами понимаете, выпил человек…
Я кивнул и жестом руки показал, что все, мол, в порядке, и я нисколько его не осуждаю. Но видно, ему все же хотелось сгладить впечатление, произведенное на меня с пьяных глаз. Он вдруг озорно подмигнул мне и прищелкнул пальцами:
– Как там с Галатеей, а?!
Я сделал вид, что думаю о чем-то другом, и потому не обратил внимания на его слова. Но Нику не намеревался отступать: ему необходим был реванш:
– Знаешь, кем был ее отец? Генералом! Внешней разведкой занимался. За границей жили. Она и языки поэтому знает.
Я думал, что если начну бриться, он уйдет. Не тут-то было. Став за моей спиной так, что мог видеть мое лицо в зеркале, Нику скрестил руки на груди и продолжал:
– И замуж она тоже вышла не за кого-нибудь: за нашего военного атташе. От него у нее и дочь – студентка в Сорбонне. После развода вначале в Париже жила, а потом сюда переехала, в Швейцарию.
Я тщательно рассматривал свою физиономию в зеркале. Надувал поочередно щеки, Двигал за щеками языком. Приближался и отдалялся от зеркала. Морщился. Все, чтобы показать: ни ты, ни твои рассказы меня нисколько не интересуют.
– Тут у нее подружка близкая работает, тоже оттуда. Она-то ее сюда и пригласила, – сказал он с намеком.
Я не сдержался и повернулся к нему лицом:
– Лесбиянка, что ли?
– Спроси у нее сам, – оскалился Нику. – Если такой смелый…
Сносить его хамство я не собирался:
– Слушай, – а откуда у тебя такая информация? Ты что, тоже в разведке работаешь?
Нику дернулся, словно его ударило током. Взгляд стал сразу жестким, колючим.
– Руди, я – только гастарбайтер. Если бы я был тем, за кого вы меня приняли, мне бы не пришлось ехать на заработки за границу. – И перевел разговор на другую тему: – Вы говорили, что собираетесь сегодня ехать? В Лозанну?
– Нет, – выдавил я из тюбика на палец мазь, которую втирал после бритья, – сегодня – во Фрибург…
На следующее утро, перед тем как отправиться на вокзал, я позвонил Пачелли. Трубку сняла секретарша.
– Если вы не соедините меня с ним немедленно, – зловеще произнес я в трубку, – я появлюсь в вашем офисе сам и устрою скандал. Представляете, какое впечатление это произведет на ваших клиентов?
И через полминуты услышал голос Пачелли.
– Мистер Грин, импульсивность в нашем деле – злейший враг успеха, – едва поздоровавшись, поспешил он поставить меня на место.
Я решил сыграть ва-банк.
Накануне вечером, просматривая в телефонной книге Цюриха адреса адвокатских контор, я выбрал самую красочную рекламу:
– Месье Пачелли, я разговаривал с адвокатом Гальдером в Цюрихе, и если вы ничего сделать не в силах…
Меня пощекотал мелкий смешок:
– Милый друг, я делаю все не только возможное, но и невозможное. Вы просто себе не представляете. Я даже созванивался с его высочеством…
– Устройте мне с ним встречу. Я его быстро уломаю.
Пачелли помолчал секунду-другую, по-видимому, чтобы я лучше представил себе свою собственную наивность. Затем, кашлянув, задумчиво произнес:
– Да, но его высочество наотрез отказывается с вами встречаться…
Голос судейского крючка звучал жестче, даже злорадней, чем следовало бы.
– Какого черта?! – обозлился я.
– Повторить вам, что он сказал? – Сталь в голосе Пачелли стала еще острее и теперь могла порезать. – Наверное, все же лучше своими словами, вы не думаете?
– Да скажете вы, наконец, или нет? – гаркнул я.
– Конечно-конечно, – вдруг тихо зазвенел в его голосе веселенький колокольчик. – Его высочество говорит, что вы – бастард, а таких в королевских конюшнях всегда было навалом…
Меня обожгла волна ярости:
– Дайте-ка мне его номер телефона. Я пытался его разузнать, но он засекречен.
– Вы только все испортите, – уже спокойнее, увещевая меня, сказал Пачелли.
– Из какого нафталина вы только вытащили этого червяка?
– Он ведь, если я не ошибаюсь, – ваш сводный брат, – хмыкнула трубка.
– Ладно, – буркнул я, – что вы предлагаете?
Ловкий крючкотвор помолчал – я даже представил себе, как он почесывает подбородок, – и раздумчиво произнес:
– Вначале подпишите генеральную доверенность на мое имя. Если к тому же вы гарантируете, что будете держать себя в рамках приличия, я дам вам номер сотового телефона ее высочества принцессы. Софи – внучка его высочества. Учтите: это ваш главный экзамен, и от него зависит весь наш успех…
– Гарантия, я полагаю, – ваша честь адвоката…
Но его мои колкости не пронимали. Если бы не толстая кожа, он бы не смог работать адвокатом.
Во Фрибурге я купил на книжном развале книгу о генеалогии европейских монархов. На обратном пути, в поезде, я, давясь втихую проклятиями и ругательствами, пытался прорваться через надолбы имен и родственных связей. Они, как и сами династии, уходили в черную дыру истории. От скуки и нетерпения рот сводило зевотой, но я упрямо помечал маркером все, что относилось к моим родичам.
Зато уже назавтра я мог позволить себе позвонить своей титулованной внучатой племяннице. Мне ответил мелодичный женский голос:
– Хеллоу!
– Привет, Софи! Я получил ваш телефон от адвоката Пачелли. Знаете такого? Я – ваш сводный дедушка. Звоню вам по поводу «Ля Шери». Хотите со мной встретиться?
– Мистер… Грин, если не ошибаюсь?
– Он самый, – галантно отозвался я.
– Могу вам предложить встретиться послезавтра.
– Согласен, – тут же откликнулся я.
– В три дня возле фигуры динозавра в Базеле. Это – в зоопарке.
– Что? – повысил я голос. – У вас что, крыша поехала? Из Женевы ехать в Базель? Почему тогда не в Цюрих?
– Потому что я возвращаюсь из Франции, мистер Грин, и туда мне ближе. Но если вас это не устраивает, я через месяц буду в Женеве.
Я заскрипел зубами от ярости, но ничего другого делать мне не оставалось, кроме как согласиться.
– А какого черта зоопарк? Вы что, издеваетесь?
– Мистер Грин, я вовсе не заинтересована, чтобы за мной увязался кто-нибудь из папарацци. Итак, вы будете послезавтра в базельском зоопарке возле динозавра или нет?
– Буду, – буркнул я.
Он изрядно выпил, и теперь все, что раньше копил в себе, вдруг хлынуло наружу в потоке ненависти ко всему свету.
Мы сидели в дешевой греческой забегаловке. В оконном проеме в стене перед нашим столиком изредка мелькал колпак усатого повара. Он передавал официанту тарелки с шашлыками и кебабами.
Пахло жареным мясом, овощами и острой приправой. Это невозможно объяснить, но в таких дырах еда в большинстве случаев отчего-то вкуснее, чем в самых фешенебельных ресторанах. В коллизии изыск – простота безыскусность нередко берет верх. Наверное, потому, что она естественней.
– Бедная Румыния! – повторил Нику снова.
Но теперь грохнул по столу рукой так, что зазвенели рюмки.
– После византийцев – венгры, потом на целых пятьсот лет – турки. Мало было – еще на полстолетия русские…
Мелькнувший в окне поварской колпак замер: разносивший тарелки официант повернулся в нашу сторону. Но Нику не обратил на них внимания:
– Для Запада вся наша Восточная Европа – задворки. Там носы морщат в нашу сторону: мы, видишь ли, – плебс, а они – аристократия.
Я его не перебивал: в таких случаях лучше, чтобы скопившийся пар злости и ожесточения вышел наружу, тогда станет легче.
– А ты вот походи по стройкам, по гаражам, по фермам – повсюду мы, иностранные рабочие. Нас эксплуатируют и обирают. Но мы бесправны. И молча все сносим. А что, скажешь, делать? Всюду – презрение и равнодушие…
Я отодвинул от него бокал, но он вновь придвинул его к себе и налил бренди. От скопившейся ярости он выдул его как водку – на одном дыхании.
– Только вот не секут эти идиоты, что если они не подкрасят свою голубую кровь нашей красной, – румынской, украинской, польской, болгарской, – в ближайшем будущем мечетей в Европе будет больше, чем церквей, а латинский шрифт заменит арабский.
Он на мгновение замолчал и стал ожесточенно стучать ножом по тарелке.
– Запад гниет, – гремел он на весь шалман, – Не знаю, как там у вас, в Штатах, но здесь… Десять миллионов арабов во Франции, десять миллионов турок и курдов с арабами в Германии. А Англия, Голландия, Бельгия, Испания?..
Я кивнул: хотел показать, что внимательно его слушаю:
– Так ты, выходит, за Европу без…
– Без черножопых, да! – отрезал он, не задумываясь, и на висках его четче обозначились желваки.
– А я-то думал, что в двадцать первом веке людей делят не по цвету кожи и религии…
– Ты из меня расиста не делай, – Нику с силой топнул ногой по полу. – Для меня – что черный, что желтый – лишь бы такой же европеец по убеждениям, как я. И чтоб не превращал Париж в какой-нибудь Риад, а Лондон – в Тегеран…
Мне с трудом удалось его вытащить на улицу и усадить в такси. Он все еще бушевал, но, слава богу, по-румынски. Утром Нику пришел ко мне извиняться.
– Руди, – скривился от неловкости, – ну, вы сами понимаете, выпил человек…
Я кивнул и жестом руки показал, что все, мол, в порядке, и я нисколько его не осуждаю. Но видно, ему все же хотелось сгладить впечатление, произведенное на меня с пьяных глаз. Он вдруг озорно подмигнул мне и прищелкнул пальцами:
– Как там с Галатеей, а?!
Я сделал вид, что думаю о чем-то другом, и потому не обратил внимания на его слова. Но Нику не намеревался отступать: ему необходим был реванш:
– Знаешь, кем был ее отец? Генералом! Внешней разведкой занимался. За границей жили. Она и языки поэтому знает.
Я думал, что если начну бриться, он уйдет. Не тут-то было. Став за моей спиной так, что мог видеть мое лицо в зеркале, Нику скрестил руки на груди и продолжал:
– И замуж она тоже вышла не за кого-нибудь: за нашего военного атташе. От него у нее и дочь – студентка в Сорбонне. После развода вначале в Париже жила, а потом сюда переехала, в Швейцарию.
Я тщательно рассматривал свою физиономию в зеркале. Надувал поочередно щеки, Двигал за щеками языком. Приближался и отдалялся от зеркала. Морщился. Все, чтобы показать: ни ты, ни твои рассказы меня нисколько не интересуют.
– Тут у нее подружка близкая работает, тоже оттуда. Она-то ее сюда и пригласила, – сказал он с намеком.
Я не сдержался и повернулся к нему лицом:
– Лесбиянка, что ли?
– Спроси у нее сам, – оскалился Нику. – Если такой смелый…
Сносить его хамство я не собирался:
– Слушай, – а откуда у тебя такая информация? Ты что, тоже в разведке работаешь?
Нику дернулся, словно его ударило током. Взгляд стал сразу жестким, колючим.
– Руди, я – только гастарбайтер. Если бы я был тем, за кого вы меня приняли, мне бы не пришлось ехать на заработки за границу. – И перевел разговор на другую тему: – Вы говорили, что собираетесь сегодня ехать? В Лозанну?
– Нет, – выдавил я из тюбика на палец мазь, которую втирал после бритья, – сегодня – во Фрибург…
На следующее утро, перед тем как отправиться на вокзал, я позвонил Пачелли. Трубку сняла секретарша.
– Если вы не соедините меня с ним немедленно, – зловеще произнес я в трубку, – я появлюсь в вашем офисе сам и устрою скандал. Представляете, какое впечатление это произведет на ваших клиентов?
И через полминуты услышал голос Пачелли.
– Мистер Грин, импульсивность в нашем деле – злейший враг успеха, – едва поздоровавшись, поспешил он поставить меня на место.
Я решил сыграть ва-банк.
Накануне вечером, просматривая в телефонной книге Цюриха адреса адвокатских контор, я выбрал самую красочную рекламу:
– Месье Пачелли, я разговаривал с адвокатом Гальдером в Цюрихе, и если вы ничего сделать не в силах…
Меня пощекотал мелкий смешок:
– Милый друг, я делаю все не только возможное, но и невозможное. Вы просто себе не представляете. Я даже созванивался с его высочеством…
– Устройте мне с ним встречу. Я его быстро уломаю.
Пачелли помолчал секунду-другую, по-видимому, чтобы я лучше представил себе свою собственную наивность. Затем, кашлянув, задумчиво произнес:
– Да, но его высочество наотрез отказывается с вами встречаться…
Голос судейского крючка звучал жестче, даже злорадней, чем следовало бы.
– Какого черта?! – обозлился я.
– Повторить вам, что он сказал? – Сталь в голосе Пачелли стала еще острее и теперь могла порезать. – Наверное, все же лучше своими словами, вы не думаете?
– Да скажете вы, наконец, или нет? – гаркнул я.
– Конечно-конечно, – вдруг тихо зазвенел в его голосе веселенький колокольчик. – Его высочество говорит, что вы – бастард, а таких в королевских конюшнях всегда было навалом…
Меня обожгла волна ярости:
– Дайте-ка мне его номер телефона. Я пытался его разузнать, но он засекречен.
– Вы только все испортите, – уже спокойнее, увещевая меня, сказал Пачелли.
– Из какого нафталина вы только вытащили этого червяка?
– Он ведь, если я не ошибаюсь, – ваш сводный брат, – хмыкнула трубка.
– Ладно, – буркнул я, – что вы предлагаете?
Ловкий крючкотвор помолчал – я даже представил себе, как он почесывает подбородок, – и раздумчиво произнес:
– Вначале подпишите генеральную доверенность на мое имя. Если к тому же вы гарантируете, что будете держать себя в рамках приличия, я дам вам номер сотового телефона ее высочества принцессы. Софи – внучка его высочества. Учтите: это ваш главный экзамен, и от него зависит весь наш успех…
– Гарантия, я полагаю, – ваша честь адвоката…
Но его мои колкости не пронимали. Если бы не толстая кожа, он бы не смог работать адвокатом.
Во Фрибурге я купил на книжном развале книгу о генеалогии европейских монархов. На обратном пути, в поезде, я, давясь втихую проклятиями и ругательствами, пытался прорваться через надолбы имен и родственных связей. Они, как и сами династии, уходили в черную дыру истории. От скуки и нетерпения рот сводило зевотой, но я упрямо помечал маркером все, что относилось к моим родичам.
Зато уже назавтра я мог позволить себе позвонить своей титулованной внучатой племяннице. Мне ответил мелодичный женский голос:
– Хеллоу!
– Привет, Софи! Я получил ваш телефон от адвоката Пачелли. Знаете такого? Я – ваш сводный дедушка. Звоню вам по поводу «Ля Шери». Хотите со мной встретиться?
– Мистер… Грин, если не ошибаюсь?
– Он самый, – галантно отозвался я.
– Могу вам предложить встретиться послезавтра.
– Согласен, – тут же откликнулся я.
– В три дня возле фигуры динозавра в Базеле. Это – в зоопарке.
– Что? – повысил я голос. – У вас что, крыша поехала? Из Женевы ехать в Базель? Почему тогда не в Цюрих?
– Потому что я возвращаюсь из Франции, мистер Грин, и туда мне ближе. Но если вас это не устраивает, я через месяц буду в Женеве.
Я заскрипел зубами от ярости, но ничего другого делать мне не оставалось, кроме как согласиться.
– А какого черта зоопарк? Вы что, издеваетесь?
– Мистер Грин, я вовсе не заинтересована, чтобы за мной увязался кто-нибудь из папарацци. Итак, вы будете послезавтра в базельском зоопарке возле динозавра или нет?
– Буду, – буркнул я.
АББИ
Стив Роджерс был полной противоположностью Руди: знал не только чего он хочет, но и как этого достичь. Всегда спокойный, ровный, не просто сдержанный, а уверенный в себе и своих силах, он каждый день часами проделывал сложный и утомительный комплекс физических упражнений. Наверное, поэтому в теле его не было ни жиринки, а руки казались отлитыми из стали.
Я была у него пару раз в Малибу, в большом и просторном доме, обставленном мебелью в стиле шестидесятых. За аккуратно ухоженным садом следит пожилой садовник-мексиканец, а хозяйство ведет – готовит, убирает и делает покупки – его жена.
Стив показывал мне старые фотоальбомы: вот он – малыш рядом с отцом и матерью, вот – школьник, студент, член университетской сборной по регби. А вот – Стив и Сьюзен, его покойная жена: их сфотографировали где-то в гостях на барбекю. Дальше шли фотографии Стива с детьми, Стива в судейской мантии, на работе, а отдельно – Стива на приеме в Белом доме…
Я была у него пару раз в Малибу, в большом и просторном доме, обставленном мебелью в стиле шестидесятых. За аккуратно ухоженным садом следит пожилой садовник-мексиканец, а хозяйство ведет – готовит, убирает и делает покупки – его жена.
Стив показывал мне старые фотоальбомы: вот он – малыш рядом с отцом и матерью, вот – школьник, студент, член университетской сборной по регби. А вот – Стив и Сьюзен, его покойная жена: их сфотографировали где-то в гостях на барбекю. Дальше шли фотографии Стива с детьми, Стива в судейской мантии, на работе, а отдельно – Стива на приеме в Белом доме…