Страница:
Первым выпустили красивого нагого юношу, настоящего Геркулеса, который вышел, озираясь, дергаясь всем телом и принимая уморительные позы. Прежде всего он присел и испражнился неподалеку от нас, и Весполи внимательно, с интересом наблюдал эту процедуру, не мешая ему. Потом помассировал себе член, обмазал его дерьмом и принялся прыгать и скакать как сумасшедший, а тем временем тюремщики схватили узника и крепко привязали его к кресту. Тогда Весполи, дрожа от возбуждения, опустился на колени перед Геркулесом, раздвинул ему ягодицы, проник между ними языком, некоторое время ласкал потаенное местечко, затем вскочил на ноги и, схватив бич, целый час истязал несчастного лунатика, который орал нещадно и непрестанно. Когда его ягодицы превратились в кровавые лохмотья, Весполи начал его содомировать, рыча в унисон стонам жертвы.
– О Боже! – то и дело взвизгивал бывший казначей. – Если бы ты только знал, как приятно в заднице сумасшедшего! Я тоже схожу с ума, черт тебя побери! Я сношаю сумасшедших, я кончаю в их задницы, и больше ничего мне от тебя не нужно.
Однако, желая поберечь силы, Весполи велел развязать юношу и выпустить на арену еще одного, который мнил себя Богом.
Всевышний получил такую же жестокую порку от руки презреннейшего создания, которое превратило его зад в мармелад, прежде чем подвергнуть своего Создателя содомии. Следом вывели очень привлекательную восемнадцатилетнюю девушку, которая считала себя девой Марией. И ее постигла та же самая участь.
Между тем Клервиль не могла более сдерживаться.
– Эй ты, злодей, – закричала она хриплым голосом, обращаясь к Весполи, – пусть твои подручные разденут нас и закроют в эти клетки – мы тоже хотим быть сумасшедшими. А потом пусть привяжут к кресту с той стороны, где нет гвоздей, выпорют и прочешут нам задний проход.
Эта мысль вдохновила нас, и мы покорно дали привязать себя к деревянному столбу. Когда это было сделано, на нас спустили десяток сумасшедших; некоторые сразу принялись пороть нас, других, тех, что отказались, выпороли самих, но все они содомировали нас, все, под умелым руководством Весполи, побывали в наших потрохах. Такая честь была оказана всем – и тюремщикам и главному смотрителю.
– Мы сделали все, что вы просили, – сказала Клервиль хозяину, – и теперь хотим посмотреть на вас в драматический момент оргазма.
– Всему свое время, – успокоил нас Весполи, – здесь есть один субъект, от которого я возношусь на седьмое небо; я никогда не ухожу домой без того, чтобы не совокупиться с ним.
По его знаку один из охранников привел старика лет восьмидесяти с белой бородой до пупа.
– Иди сюда, Иоанн, – ласково сказал ему Весполи, схватив его за бороду, и потащил через весь двор. – Давай, Иоанн, давай, шевели ногами, сейчас я пощекочу пенисом твою попку.
Почтенного старца привязали к кресту и безжалостно выпороли; потом Весполи долго целовал, облизывал, затем содомировал его древний, его сморщенный зад, а за несколько мгновений до эякуляции вытащил свой член и обратился к нам:
– Так вы желаете, чтобы я кончил? Но вы не знаете, что я никогда не дохожу до кризиса, пока не лишу жизни двух или трех этих несчастных.
– Тем лучше, – обрадовалась я, – но надеюсь, что при этом вы не обойдете вниманием ни Господа, ни Марию.
– У нас здесь, кстати, есть и Христос и прочие небожители; словом, все обитатели рая сидят в этом аду.
Тем временем к кресту привязали юношу с безумным взором, который называл себя Сыном Божьим, и комендант собственноручно подверг его экзекуции.
– Не стесняйтесь, добрые римляне, – кричала жертва, – я же сказал, что пришел на землю только для того, чтобы вкусить страдания, поэтому не надо жалеть меня. Я знаю, что погибну на этом кресте, но спасу человечество.
Под эти крики Весполи, взяв в каждую руку по стилету, заколол двух главных действующих лиц святой троицы и сбросил мощный заряд в потроха третьего.
Это зрелище привело Клервиль на грань безумия, она подбежала к Весполи и, встав перед ним в вызывающей позе, выкрикнула:
– Возьми меня, злодей! Приласкай это влагалище, принадлежащее такой же злодейке, как ты сам; измени хоть раз своей вере.
– Не могу, – отвечал итальянец.
– Я прошу тебя, я требую!
Мы принялись возбуждать упрямца, положив его на спину; скоро его фаллос взметнулся вверх, и мы ввели его в куночку Клервиль. Потом стали подзадоривать Весполи, прижимаясь ягодицами к его лицу, но он крутил головой и требовал сумасшедших: только когда один из них испражнился на его лицо, распутник сбросил последнюю струю во влагалище Клервиль. После чего мы покинули эту обитель несчастий и мерзких утех, в которой, даже не заметив этого, провели тринадцать часов.
Еще несколько дней мы оставались в заведении Весполи, потом, пожелав управителю всяческих благ, продолжили путь к знаменитым храмам Пестума.
Прежде чем отправиться осматривать эти древние памятники, мы нашли жилище в маленькой прелестной вилле, к обитателям которой имели письмо от Фердинанда. Это идиллическое поместье принадлежало сорокалетней вдове, жившей вместе с тремя дочерьми возрастом от пятнадцати до восемнадцати лет. Здесь царила такая атмосфера, словно на земле не существовало ни порока, ни злодейства, и если бы добродетель была изгнана из нашего мира, она непременно выбрала бы убежищем эту мирную обитель и навечно обессмертила бы благонравную и благородную ее хозяйку по имени Розальба. Она была исключительно доброй и щедрой женщиной, а красота ее дочерей была выше всяких похвал.
– Я, кажется, говорила тебе, – шепнула я на ухо Клервиль, – что скоро мы найдем такое место, где самая чистая добродетель непременно спровоцирует нас на преступление. Взгляни на эти восхитительные создания – ведь это цветы, которые предлагает нам Природа для того, чтобы мы сорвали их. Ах, Клервиль, я уверена, что благодаря нам в этом райском уголке воцарятся горе и уныние.
– Моя куночка трепещет, когда я слушаю тебя, – ответила Клервиль. Потом поцеловала меня и добавила: – Но их страдания должны быть ужасны… Однако давай сначала пообедаем, сходим полюбоваться на развалины, а уж потом займемся жестокостями.
Мы путешествовали со своим поваром, поэтому нам в любое время был гарантирован вкусный обед. После обильной трапезы, за которой прислуживали дочери хозяйки, нам указали дорогу к храмам. Эти три великолепных сооружения настолько хорошо сохранились, что им ни за что не дашь три или четыре сотни лет. Мы их внимательно осмотрели и, пожалев о том, что по всему миру тратятся огромные средства и усилия на божеств, существующих лишь в воображении глупцов, возвратились в поместье, где нас ожидали дела не менее интересные.
Клервиль объяснила хозяйке, что мы боимся спать одни в таком уединенном месте, и попросила позволения разделить ложе с ее, дочерьми.
– Ну, конечно, сударыня, – засуетилась добрая женщина, – мои девочки будут только польщены такой честью.
Каждая из нас выбрала себе наперсницу по вкусу, и мы разошлись по своим комнатам.
Мне досталась пятнадцатилетняя, самая младшая – очаровательнейшее и грациознейшее создание. Едва мы накрылись одной простыней, я начала нежно ласкать ее, бедняжка ответила мне нежностью, и ее безыскусность и наивность обезоружили бы кого угодно, только не меня. Я подступила к ней с расспросами, но, увы, невинная девочка не поняла ни слова: несмотря на жаркий климат Природа еще не вразумила ее, и бесхитростные ответы этого ангела диктовались только самой потрясающей простотой. Когда же мои шаловливые пальчики коснулись лепестков розы, она вздрогнула всем телом; я поцеловала ее, она вернула мне поцелуй, но такой простодушный, какой можно встретить лишь в обители скромности и целомудрия.
Когда утром мои спутницы пришли ко мне узнать, как я провела ночь, уже не оставалось сладострастных утех, которые я не испробовала в объятиях этого прелестного существа.
– Ну что могу вам сказать? Наверное, мои удовольствия ничем не отличались от ваших, – улыбнулась я подругам.
– Клянусь своим влагалищем, – проговорила Клервиль, – по-моему никогда я так много не кончала. А теперь, Жюльетта, прошу тебя отослать этого ребенка – нам надо кое-что обсудить.
– Ах, стерва, – не удержалась я, заметив металлический блеск в ее глазах, – вот теперь я вижу всю твою душу, в которой кипит злодейство.
– Действительно, я намерена совершить одно из самых ужасных, самых чудовищных… Ты знаешь, после такого сердечного приема, после такого удовольствия, которое доставили нам эти девочки…
– Ну и что дальше? Продолжай.
– В общем, я хочу изрубить их всех на куски, ограбить, сжечь дотла их дом и мастурбировать на пепелище, под которым мы закопаем их трупы.
– Идея мне очень нравится, но прежде давайте проведем приятный вечер со всем семейством. Они живут совершенно одни, на помощь из Неаполя рассчитывать им не приходится. Поэтому предлагаю вначале насладиться, а потом займемся убийствами.
– Выходит, тебе надоела твоя девочка? – спросила меня Клервиль.
– Смертельно.
– Что до меня, моя мне осточертела, – добавила Боргезе.
– Никогда не следует слишком долго тешиться с одним предметом, как бы хорош он ни был, – заявила Клервиль, – если только в кармане у вас нет смертоносного порошка.
– Вот злодейка! Но давайте сначала спокойно позавтракаем.
Нас сопровождал эскорт из четырех рослых лакеев с членами не меньше, чем у мула, которые сношали нас, когда у нас возникала потребность сношаться, и которые, получая очень большие деньги, никогда не подвергали сомнению наши распоряжения; поэтому, как только наступил вечер, все поместье было захвачено нами. Но прежде я нарисую вам портреты действующих лиц. Вы уже знакомы с матерью, которая, несмотря на возраст, отличалась удивительной свежестью и красотой; остается сказать несколько слов о ее детях. Самой младшей была Изабелла, с ней я провела предыдущую ночь; вторую, шестнадцатилетнюю, звали Матильда – с приятными чертами лица, с томностью во взоре она напоминала мадонну Рафаэля; имя старшей было Эрнезилла: и осанкой, и лицом, и телом она не уступала Венере, словом, она была самой красивой в семье, и с ней предавалась непристойным утехам наша Клервиль. Лакеев наших звали Роже, Виктор, Агостино и Ванини. Первый принадлежал мне лично, он был парижанин, двадцати двух лет, оснащенный великолепным органом; Виктор, тоже француз, восемнадцати лет, принадлежал Клервиль, и его оккультные качества были ничуть не хуже, чем у Роже. Агостино и Ванини, оба из Флоренции, были камердинерами Боргезе – оба молодые, красивые и прекрасно оснащенные.
Нежная мать трех Граций, несколько удивленная нашими приготовлениями и хлопотами, спросила, что они означают.
– Скоро сама увидишь, стерва, – сказал Агостино, приказывая ей, направив пистолет в грудь, снимать одежды. Тем временем остальные лакеи обратились с таким же предложением к трем дочерям. Через несколько минут и мать и дочери, обнаженные, с завязанными за спиной руками, предстали перед нами в виде беспомощных наших жертв. Клервиль шагнула к Розальбе.
– У меня текут слюнки, когда я смотрю на эту сучку, – заявила она, ощупывая ягодицы и груди Розальбы. – А таких ангелочков, – повернулась она к девочкам, – я не видела за всю свою жизнь. Вот стерва! – взглянула она на меня, поглаживая Изабеллу. – Ты выбрала самую лучшую; представляю, как ты насладилась ночью! Ну что, милые подруги, вы доверяете мне руководить церемонией?
– Конечно, разве можно поручить это ответственное дело кому-нибудь другому?
– Тогда я предлагаю следующее: одна за другой мы будем удаляться со всем этим семейством и готовить материал для предстоящих утех.
– Может быть, возьмем с собой кого-нибудь из мужчин? – спросила Боргезе.
– Для начала не надо никаких мужчин, мы привлечем их на следующем этапе.
Я не знаю, что творили мои подруги, и расскажу только о своих развлечениях с четверкой несчастных. Я выпорола мать, которую держали дочери, потом то же самое проделала с одной из девочек, заставив других лобзать свою родительницу; я исколола иглами все груди, покусала всем клиторы, пощекотала их язычком и в довершение сломала маленький палец на правой руке у каждой. Когда же они вернулись после бесед с моими подругами, я их не узнала: они были все в крови. Предварительные упражнения закончились, и мы поставили перед собой рыдающих жертв.
– Вот как вы платите за нашу доброту, – всхлипывали они, – за все, что мы для вас сделали.
Мать, безутешная мать, прижала к себе дочерей; они прильнули к ней, орошая слезами ее грудь, и все четверо составляли трогательную, хватающую за сердце картину безмерной печали. Но, как вам известно, невозможно растопить мое сердце, равно как и сердца моих подруг, чужое горе еще сильнее разжигает мою ярость, и по нашим бедрам поползли струйки липкого нектара.
– Пора переходить к совокуплению, – скомандовала Клервиль, – поэтому развяжите им руки.
С этими словами она швырнула Розальбу на кровать и приказала младшей дочери готовить лакейские члены. Побуждаемая розгами, бедняжка начала массировать, целовать, сосать органы наших помощников и скоро привела их в прекрасное состояние. После матери все четверо совокупились с дочерьми, и несмотря на строгий запрет Агостино пролил свое семя во влагалище Изабеллы.
– Не огорчайся, мальчик, – сказала Клервиль, завладев поникшим членом, – через три минуты ты будешь бодренький как и прежде.
Вслед за тем пришел черед задниц; содомия началась с матери, а ючери один за другим вводили фаллосы в ее анус; потом ту же услугу она оказывала своим девочкам. Роже, как обладателю самого внушительного атрибута из четверых, доверили лишить невинности юную Изабеллу, и он едва не разорвал ее пополам; тем временем мы извергались все трое, предоставив вагины для поцелуев девочек, а задницы – для мужских органов. Следующим потерял над собой контроль Ванини, покоренный восхитительным задом Эрнезиллы, и при помощи Клервиль, непревзойденной в искусстве поднимать опавшие члены, юноша быстро обрел такую твердость, словно постился не менее шести недель.
Наконец начались настоящие развлечения. Клервиль пришла в голову мысль привязать девочек к нашим телам и заставить несчастную мать пытать их. Я потребовала себе Эрнезиллу, Матильду соединили с Клервиль, Изабеллу – с Боргезе. Однако лакеям пришлось довольно долго повозиться, чтобы добиться повиновения Розальбы. Попробуйте сами изнасиловать Природу и вынудить мать бить, терзать, рвать на куски тело, жечь, кусать собственных детей. Как бы то ни было, в конечном счете мы насладились жестоким удовольствием, лаская и целуя злосчастных девочек, привязанных к нам, которых истязала их мать.
Затем мы перешли к более серьезным играм: привязав синьору Розальбу к столбу, мы под дулом пистолета заставили каждую дочь колоть иглой материнскую грудь, и, представьте, они кололи – отчаянно и исступленно. Когда они утомились, настал черед матери – ей предстояло втыкать кинжал в раскрытые вагины дочерей, для чего пришлось пощекотать ей ягодицы острыми стилетами. Все четверо приближались к тому состоянию, когда из каждой поры сочится сладостный, захватывающий дух ужас, который порождается преступлениями похоти и который могут оценить только богатые натуры. И мы, изнемогая от усталости и от наслаждения, неистово совокуплялись и любовались жутким состоянием наших жертв, а Роже, которому не досталось женщины, чтобы насадить ее на вертел, яростно обхаживал несчастных, сплетенных в один клубок страданий и боли, плетью с тяжелыми железными наконечниками.
– Вот так, вот так, черт меня побери, разрази гром мои потроха! – приговаривала Клервиль, и глаза ее источали безумие, вожделение и страсть к убийству. – Давайте убивать, истреблять, давайте допьяна напьемся их слезами! Как долго я ждала этой минуты, как хочу я услышать их предсмертные крики, хочу пить и пить их проклятую кровь. Я хочу сожрать их плоть, наполнить свои потроха их паршивой плотью…
Так ликовала блудница, одной рукой вонзая кинжал в тела жертв, другой массируя себе клитор. Мы последовали ее примеру, и жуткие пронзительные стоны гимном вознеслись в небо.
– Ах, Жюльетта, – простонала Клервиль, без сил повиснув на мне, – ах, радость моя, как сладостно злодейство, как потрясает оно чувствительные души!
И протяжный вой Боргезе, которая начала извергаться как Мессалина, ускорил нашу эякуляцию и оргазм наших лакеев.
Когда буря утихла, мы стали проверять результаты своих преступлений, но, увы, эти твари уже испустили дух, и жестокая смерть украла у нас удовольствие продолжить пытки. Не удовлетворившись бойней, мы, не остывшими от крови руками, ограбили дом, потом спалили его. Бывают в жизни моменты, когда нет никакой возможности утолить страсть к злодеяниям, когда самые чудовищные, самые мерзкие поступки только подливают масла в огонь.
Мы уходили глубокой ночью под черным бархатным небом, усеянным звездами. Всю добычу мы оставили лакеям, которые, продав имущество, получили по тридцать тысяч франков на каждого.
Из Пестума мы направили стопы в Вьетри, где наняли небольшое судно до Капри. Дул легкий попутный ветерок, мы держались ближе к берегу и не пропустили ни одного живописного места, коих было в изобилии на побережье этого прекрасного полуострова. Позавтракать мы решили в Амальфи, древнем этрусском городе, славящемся неповторимым местоположением. Затем мы высадились на мысе Кампанелда, где единственной памятью о тех, кто жил здесь когда-то, является храм Минервы. Погода, как нарочно, была чудесная, мы подняли парус и за два часа, пролетевших незаметно, обошли все три островка крохотного Таллинского архипелага и вошли в порт Капри. Остров Капри, не более десяти миль в окружности, со всех сторон ощетинился высоченными утесами. Единственная гавань находится со стороны, обращенной к материку, напротив Неаполитанского залива. По форме остров напоминает эллипс длиной четыре мили и две мили шириной в самом широком месте; он разделен на две части: верхний и нижний Капри, и разделом служит очень высокая гора, которую можно назвать местными Апеннинами. Из одной части острова в другую можно добраться по каменной лестнице, высеченной в скалистой породе и насчитывающей сто пятьдесят ступеней. Тиберий редко взбирался по этой лестнице, предпочитая нижнюю часть, где климат более мягкий и где он построил свои дворцы наслаждений, один из которых приютился на самой вершине скалы, вздымающейся настолько высоко над водой, что глаз с трудом различает внизу рыбацкие лодки, притулившиеся у берега. Это захватывающее дух место служило ареной для самых пикантных увеселений. С верхушки башни, выстроенной на выступе скалы, останки которой видны до сих пор, жестокий Тиберий любил сбрасывать детей обоего пола, которые были больше не нужны его похоти.
– Черт меня возьми, – пробормотала восхищенная Клер-виль, – как, должно быть, сладостно кончать при виде жертв, летящих с этой высоты. Да, милый ангел, – продолжала она, привлекая меня к себе, – он понимал толк в сладострастии, этот Тиберий. А что если и мы, по примеру славного императора, сбросим отсюда кого-нибудь?
Тогда Боргезе, словно угадав наши мысли, указала рукой на маленькую девочку, которая пасла неподалеку козу.
– Вот это нам и нужно, – сказала Клервиль. – А как быть с проводниками?
– Их можно отослать домой. Скажем им, что мы решили отдохнуть здесь.
Сказано – сделано, и мы остались одни. Боргезе привела девочку.
На наш вопрос бедняжка робко отвечала, что она живет с больной матерью в крайней нужде и что, если бы не она и не козочка, матушка давно бы умерла.
– Какая редкая удача, – обрадовалась Клервиль. – Давайте свяжем их вместе и сбросим с обрыва.
– Совершенно верно, но прежде позабавимся, – ответила я. – Мне страшно интересно узнать, как выглядит этот ребенок голеньким; она прямо-таки излучает из себя здоровье, свежесть, невинность, так неужели мы упустим такой случай?
Вы, может быть, не поверите, друзья, но мы были настолько жестоки, что лишили ребенка невинности, воспользовавшись для этого заостренным камнем; потом обвили ее зелеными побегами куманики, растущей в скалах, привязали к козочке, столкнули обеих в пропасть и, затаив дыхание и вытянув шеи, смотрели, как они падают и исчезают в море. Оргазмом мы были обязаны еще и тому факту, что это было двойное убийство, ибо тем самым мы обрекли на верную смерть и больную мать девочки.
– Вот так я люблю творить зло, – заявила я подругам, – это надо делать с размахом и вкусом или вообще не заниматься этим.
– Ты права, – согласилась Клервиль, – но мы забыли спросить девчонку, где живет ее мать. А было бы здорово посмотреть, как эта тварь издыхает от голода.
– Ах ты, проказница! – восхитилась я. – По-моему, на земле нет никого, кто мог бы сравниться с тобой в утонченном пороке.
И мы продолжили прогулку.
Желая узнать, что представляют собой счастливые жители этого острова, насколько сильны и выносливы мужчины и насколько соблазнительны и прелестны женщины этого славного неаполитанского племени, мы нанесли визит местному губернатору и передали ему послание Фердинанда.
Он прочитал его и сказал озадаченно:
– Я удивлен, что королю пришло в голову дать мне подобное распоряжение. Разве не знает он, что я здесь скорее шпион, следящий за людьми, нежели представитель короны? Ведь Капри – это республика, где назначенный королем губернатор является президентом. По какому же праву его величество хочет, чтобы я отдал вам на потеху своих честных и законопослушных граждан? – Признаться, сударыни, это очень деспотично со стороны Фердинанда, которому пора бы понять, что здесь он уже не деспот. Я тоже люблю такие развлечения, но не всегда нахожу их в этих местах, где нет публичных шлюх и очень мало подходящих служанок и лакеев. Тем не менее, раз король пишет, что вы не постоите за ценой, я могу предложить вам одну мою знакомую, вдову торговца, у которой есть три дочери. Она любит деньги, и я не сомневаюсь, что вы ее уговорите. Ее дочери родились на Капри,
одной пятнадцать, другой семнадцать, а старшей двадцать лет, и на всем острове нет ничего прекраснее. Какова ваша цена?
– Тысяча унций за голову, – сказала моя подруга. – Тем более, что средства на удовольствия идут не из нашего кармана, и вы, губернатор, получите такую же сумму. Но, кроме того, нам нужны три самца.
– За них я получу столько же? – поинтересовался жадный чиновник.
– Несомненно. Мы не торгуемся в таких делах.
И добрейший синьор устроил все как надо, а за свои хлопоты не попросил ничего, кроме позволения присутствовать на спектакле.
Девочки в самом деле были великолепны, юноши – сильны, крепко сложены и оснащены превосходными членами. Насладившись ими, мы спарили их, и после дефлорации им было ведено вернуться в наши потроха и сбросить свой пыл там, так как им было разрешено только сорвать розы. Спектакль привел беднягу губернатора в экстаз, он смотрел и мастурбировал до бесчувствия; оргии продолжались всю ночь напролет, ведь в такой сказочной стране было бы грешно тратить время на что-нибудь другое, кроме целительных плотских наслаждений. Мы покинули остров, даже не отдохнув после трудов, но щедро заплатив губернатору и обещав передать Фердинанду его извинения за то, что он не смог принять нас лучше, будучи стесненным в действиях в силу своей должности.
На обратном пути в Неаполь наше судно снова шло у самого берега, так как мы не могли оторвать ошеломленных глаз от неописуемых красот этого побережья. Мы посетили виллу Масса возле Сорренто – жилище Торквато Тассо, очаровательный грот Лила де Рико и, наконец, Кастелламаре. Там мы высадились и осмотрели Стабию, погребенную так же, как Геракланум; сюда часто наведывался Плиний Старший навестить своего друга Помпея, в чьем доме он спал в ночь знаменитого извержения, которое стерло с лица земли этот город вместе с окрестными селениями. Попутно хочу отметить, что раскопки ведутся очень медленно, и в то время, когда мы были там, рабочие откопали всего лишь несколько зданий.
После чего мы, изрядно уставшие, поспешили туда, где ждал нас отдых, и наконец вернулись в княжескую резиденцию и известили короля о своем прибытии, поблагодарив его за то, что он сделал наше путешествие столь приятным и полезным.
КНИГА ШЕСТАЯ
– О Боже! – то и дело взвизгивал бывший казначей. – Если бы ты только знал, как приятно в заднице сумасшедшего! Я тоже схожу с ума, черт тебя побери! Я сношаю сумасшедших, я кончаю в их задницы, и больше ничего мне от тебя не нужно.
Однако, желая поберечь силы, Весполи велел развязать юношу и выпустить на арену еще одного, который мнил себя Богом.
Всевышний получил такую же жестокую порку от руки презреннейшего создания, которое превратило его зад в мармелад, прежде чем подвергнуть своего Создателя содомии. Следом вывели очень привлекательную восемнадцатилетнюю девушку, которая считала себя девой Марией. И ее постигла та же самая участь.
Между тем Клервиль не могла более сдерживаться.
– Эй ты, злодей, – закричала она хриплым голосом, обращаясь к Весполи, – пусть твои подручные разденут нас и закроют в эти клетки – мы тоже хотим быть сумасшедшими. А потом пусть привяжут к кресту с той стороны, где нет гвоздей, выпорют и прочешут нам задний проход.
Эта мысль вдохновила нас, и мы покорно дали привязать себя к деревянному столбу. Когда это было сделано, на нас спустили десяток сумасшедших; некоторые сразу принялись пороть нас, других, тех, что отказались, выпороли самих, но все они содомировали нас, все, под умелым руководством Весполи, побывали в наших потрохах. Такая честь была оказана всем – и тюремщикам и главному смотрителю.
– Мы сделали все, что вы просили, – сказала Клервиль хозяину, – и теперь хотим посмотреть на вас в драматический момент оргазма.
– Всему свое время, – успокоил нас Весполи, – здесь есть один субъект, от которого я возношусь на седьмое небо; я никогда не ухожу домой без того, чтобы не совокупиться с ним.
По его знаку один из охранников привел старика лет восьмидесяти с белой бородой до пупа.
– Иди сюда, Иоанн, – ласково сказал ему Весполи, схватив его за бороду, и потащил через весь двор. – Давай, Иоанн, давай, шевели ногами, сейчас я пощекочу пенисом твою попку.
Почтенного старца привязали к кресту и безжалостно выпороли; потом Весполи долго целовал, облизывал, затем содомировал его древний, его сморщенный зад, а за несколько мгновений до эякуляции вытащил свой член и обратился к нам:
– Так вы желаете, чтобы я кончил? Но вы не знаете, что я никогда не дохожу до кризиса, пока не лишу жизни двух или трех этих несчастных.
– Тем лучше, – обрадовалась я, – но надеюсь, что при этом вы не обойдете вниманием ни Господа, ни Марию.
– У нас здесь, кстати, есть и Христос и прочие небожители; словом, все обитатели рая сидят в этом аду.
Тем временем к кресту привязали юношу с безумным взором, который называл себя Сыном Божьим, и комендант собственноручно подверг его экзекуции.
– Не стесняйтесь, добрые римляне, – кричала жертва, – я же сказал, что пришел на землю только для того, чтобы вкусить страдания, поэтому не надо жалеть меня. Я знаю, что погибну на этом кресте, но спасу человечество.
Под эти крики Весполи, взяв в каждую руку по стилету, заколол двух главных действующих лиц святой троицы и сбросил мощный заряд в потроха третьего.
Это зрелище привело Клервиль на грань безумия, она подбежала к Весполи и, встав перед ним в вызывающей позе, выкрикнула:
– Возьми меня, злодей! Приласкай это влагалище, принадлежащее такой же злодейке, как ты сам; измени хоть раз своей вере.
– Не могу, – отвечал итальянец.
– Я прошу тебя, я требую!
Мы принялись возбуждать упрямца, положив его на спину; скоро его фаллос взметнулся вверх, и мы ввели его в куночку Клервиль. Потом стали подзадоривать Весполи, прижимаясь ягодицами к его лицу, но он крутил головой и требовал сумасшедших: только когда один из них испражнился на его лицо, распутник сбросил последнюю струю во влагалище Клервиль. После чего мы покинули эту обитель несчастий и мерзких утех, в которой, даже не заметив этого, провели тринадцать часов.
Еще несколько дней мы оставались в заведении Весполи, потом, пожелав управителю всяческих благ, продолжили путь к знаменитым храмам Пестума.
Прежде чем отправиться осматривать эти древние памятники, мы нашли жилище в маленькой прелестной вилле, к обитателям которой имели письмо от Фердинанда. Это идиллическое поместье принадлежало сорокалетней вдове, жившей вместе с тремя дочерьми возрастом от пятнадцати до восемнадцати лет. Здесь царила такая атмосфера, словно на земле не существовало ни порока, ни злодейства, и если бы добродетель была изгнана из нашего мира, она непременно выбрала бы убежищем эту мирную обитель и навечно обессмертила бы благонравную и благородную ее хозяйку по имени Розальба. Она была исключительно доброй и щедрой женщиной, а красота ее дочерей была выше всяких похвал.
– Я, кажется, говорила тебе, – шепнула я на ухо Клервиль, – что скоро мы найдем такое место, где самая чистая добродетель непременно спровоцирует нас на преступление. Взгляни на эти восхитительные создания – ведь это цветы, которые предлагает нам Природа для того, чтобы мы сорвали их. Ах, Клервиль, я уверена, что благодаря нам в этом райском уголке воцарятся горе и уныние.
– Моя куночка трепещет, когда я слушаю тебя, – ответила Клервиль. Потом поцеловала меня и добавила: – Но их страдания должны быть ужасны… Однако давай сначала пообедаем, сходим полюбоваться на развалины, а уж потом займемся жестокостями.
Мы путешествовали со своим поваром, поэтому нам в любое время был гарантирован вкусный обед. После обильной трапезы, за которой прислуживали дочери хозяйки, нам указали дорогу к храмам. Эти три великолепных сооружения настолько хорошо сохранились, что им ни за что не дашь три или четыре сотни лет. Мы их внимательно осмотрели и, пожалев о том, что по всему миру тратятся огромные средства и усилия на божеств, существующих лишь в воображении глупцов, возвратились в поместье, где нас ожидали дела не менее интересные.
Клервиль объяснила хозяйке, что мы боимся спать одни в таком уединенном месте, и попросила позволения разделить ложе с ее, дочерьми.
– Ну, конечно, сударыня, – засуетилась добрая женщина, – мои девочки будут только польщены такой честью.
Каждая из нас выбрала себе наперсницу по вкусу, и мы разошлись по своим комнатам.
Мне досталась пятнадцатилетняя, самая младшая – очаровательнейшее и грациознейшее создание. Едва мы накрылись одной простыней, я начала нежно ласкать ее, бедняжка ответила мне нежностью, и ее безыскусность и наивность обезоружили бы кого угодно, только не меня. Я подступила к ней с расспросами, но, увы, невинная девочка не поняла ни слова: несмотря на жаркий климат Природа еще не вразумила ее, и бесхитростные ответы этого ангела диктовались только самой потрясающей простотой. Когда же мои шаловливые пальчики коснулись лепестков розы, она вздрогнула всем телом; я поцеловала ее, она вернула мне поцелуй, но такой простодушный, какой можно встретить лишь в обители скромности и целомудрия.
Когда утром мои спутницы пришли ко мне узнать, как я провела ночь, уже не оставалось сладострастных утех, которые я не испробовала в объятиях этого прелестного существа.
– Ну что могу вам сказать? Наверное, мои удовольствия ничем не отличались от ваших, – улыбнулась я подругам.
– Клянусь своим влагалищем, – проговорила Клервиль, – по-моему никогда я так много не кончала. А теперь, Жюльетта, прошу тебя отослать этого ребенка – нам надо кое-что обсудить.
– Ах, стерва, – не удержалась я, заметив металлический блеск в ее глазах, – вот теперь я вижу всю твою душу, в которой кипит злодейство.
– Действительно, я намерена совершить одно из самых ужасных, самых чудовищных… Ты знаешь, после такого сердечного приема, после такого удовольствия, которое доставили нам эти девочки…
– Ну и что дальше? Продолжай.
– В общем, я хочу изрубить их всех на куски, ограбить, сжечь дотла их дом и мастурбировать на пепелище, под которым мы закопаем их трупы.
– Идея мне очень нравится, но прежде давайте проведем приятный вечер со всем семейством. Они живут совершенно одни, на помощь из Неаполя рассчитывать им не приходится. Поэтому предлагаю вначале насладиться, а потом займемся убийствами.
– Выходит, тебе надоела твоя девочка? – спросила меня Клервиль.
– Смертельно.
– Что до меня, моя мне осточертела, – добавила Боргезе.
– Никогда не следует слишком долго тешиться с одним предметом, как бы хорош он ни был, – заявила Клервиль, – если только в кармане у вас нет смертоносного порошка.
– Вот злодейка! Но давайте сначала спокойно позавтракаем.
Нас сопровождал эскорт из четырех рослых лакеев с членами не меньше, чем у мула, которые сношали нас, когда у нас возникала потребность сношаться, и которые, получая очень большие деньги, никогда не подвергали сомнению наши распоряжения; поэтому, как только наступил вечер, все поместье было захвачено нами. Но прежде я нарисую вам портреты действующих лиц. Вы уже знакомы с матерью, которая, несмотря на возраст, отличалась удивительной свежестью и красотой; остается сказать несколько слов о ее детях. Самой младшей была Изабелла, с ней я провела предыдущую ночь; вторую, шестнадцатилетнюю, звали Матильда – с приятными чертами лица, с томностью во взоре она напоминала мадонну Рафаэля; имя старшей было Эрнезилла: и осанкой, и лицом, и телом она не уступала Венере, словом, она была самой красивой в семье, и с ней предавалась непристойным утехам наша Клервиль. Лакеев наших звали Роже, Виктор, Агостино и Ванини. Первый принадлежал мне лично, он был парижанин, двадцати двух лет, оснащенный великолепным органом; Виктор, тоже француз, восемнадцати лет, принадлежал Клервиль, и его оккультные качества были ничуть не хуже, чем у Роже. Агостино и Ванини, оба из Флоренции, были камердинерами Боргезе – оба молодые, красивые и прекрасно оснащенные.
Нежная мать трех Граций, несколько удивленная нашими приготовлениями и хлопотами, спросила, что они означают.
– Скоро сама увидишь, стерва, – сказал Агостино, приказывая ей, направив пистолет в грудь, снимать одежды. Тем временем остальные лакеи обратились с таким же предложением к трем дочерям. Через несколько минут и мать и дочери, обнаженные, с завязанными за спиной руками, предстали перед нами в виде беспомощных наших жертв. Клервиль шагнула к Розальбе.
– У меня текут слюнки, когда я смотрю на эту сучку, – заявила она, ощупывая ягодицы и груди Розальбы. – А таких ангелочков, – повернулась она к девочкам, – я не видела за всю свою жизнь. Вот стерва! – взглянула она на меня, поглаживая Изабеллу. – Ты выбрала самую лучшую; представляю, как ты насладилась ночью! Ну что, милые подруги, вы доверяете мне руководить церемонией?
– Конечно, разве можно поручить это ответственное дело кому-нибудь другому?
– Тогда я предлагаю следующее: одна за другой мы будем удаляться со всем этим семейством и готовить материал для предстоящих утех.
– Может быть, возьмем с собой кого-нибудь из мужчин? – спросила Боргезе.
– Для начала не надо никаких мужчин, мы привлечем их на следующем этапе.
Я не знаю, что творили мои подруги, и расскажу только о своих развлечениях с четверкой несчастных. Я выпорола мать, которую держали дочери, потом то же самое проделала с одной из девочек, заставив других лобзать свою родительницу; я исколола иглами все груди, покусала всем клиторы, пощекотала их язычком и в довершение сломала маленький палец на правой руке у каждой. Когда же они вернулись после бесед с моими подругами, я их не узнала: они были все в крови. Предварительные упражнения закончились, и мы поставили перед собой рыдающих жертв.
– Вот как вы платите за нашу доброту, – всхлипывали они, – за все, что мы для вас сделали.
Мать, безутешная мать, прижала к себе дочерей; они прильнули к ней, орошая слезами ее грудь, и все четверо составляли трогательную, хватающую за сердце картину безмерной печали. Но, как вам известно, невозможно растопить мое сердце, равно как и сердца моих подруг, чужое горе еще сильнее разжигает мою ярость, и по нашим бедрам поползли струйки липкого нектара.
– Пора переходить к совокуплению, – скомандовала Клервиль, – поэтому развяжите им руки.
С этими словами она швырнула Розальбу на кровать и приказала младшей дочери готовить лакейские члены. Побуждаемая розгами, бедняжка начала массировать, целовать, сосать органы наших помощников и скоро привела их в прекрасное состояние. После матери все четверо совокупились с дочерьми, и несмотря на строгий запрет Агостино пролил свое семя во влагалище Изабеллы.
– Не огорчайся, мальчик, – сказала Клервиль, завладев поникшим членом, – через три минуты ты будешь бодренький как и прежде.
Вслед за тем пришел черед задниц; содомия началась с матери, а ючери один за другим вводили фаллосы в ее анус; потом ту же услугу она оказывала своим девочкам. Роже, как обладателю самого внушительного атрибута из четверых, доверили лишить невинности юную Изабеллу, и он едва не разорвал ее пополам; тем временем мы извергались все трое, предоставив вагины для поцелуев девочек, а задницы – для мужских органов. Следующим потерял над собой контроль Ванини, покоренный восхитительным задом Эрнезиллы, и при помощи Клервиль, непревзойденной в искусстве поднимать опавшие члены, юноша быстро обрел такую твердость, словно постился не менее шести недель.
Наконец начались настоящие развлечения. Клервиль пришла в голову мысль привязать девочек к нашим телам и заставить несчастную мать пытать их. Я потребовала себе Эрнезиллу, Матильду соединили с Клервиль, Изабеллу – с Боргезе. Однако лакеям пришлось довольно долго повозиться, чтобы добиться повиновения Розальбы. Попробуйте сами изнасиловать Природу и вынудить мать бить, терзать, рвать на куски тело, жечь, кусать собственных детей. Как бы то ни было, в конечном счете мы насладились жестоким удовольствием, лаская и целуя злосчастных девочек, привязанных к нам, которых истязала их мать.
Затем мы перешли к более серьезным играм: привязав синьору Розальбу к столбу, мы под дулом пистолета заставили каждую дочь колоть иглой материнскую грудь, и, представьте, они кололи – отчаянно и исступленно. Когда они утомились, настал черед матери – ей предстояло втыкать кинжал в раскрытые вагины дочерей, для чего пришлось пощекотать ей ягодицы острыми стилетами. Все четверо приближались к тому состоянию, когда из каждой поры сочится сладостный, захватывающий дух ужас, который порождается преступлениями похоти и который могут оценить только богатые натуры. И мы, изнемогая от усталости и от наслаждения, неистово совокуплялись и любовались жутким состоянием наших жертв, а Роже, которому не досталось женщины, чтобы насадить ее на вертел, яростно обхаживал несчастных, сплетенных в один клубок страданий и боли, плетью с тяжелыми железными наконечниками.
– Вот так, вот так, черт меня побери, разрази гром мои потроха! – приговаривала Клервиль, и глаза ее источали безумие, вожделение и страсть к убийству. – Давайте убивать, истреблять, давайте допьяна напьемся их слезами! Как долго я ждала этой минуты, как хочу я услышать их предсмертные крики, хочу пить и пить их проклятую кровь. Я хочу сожрать их плоть, наполнить свои потроха их паршивой плотью…
Так ликовала блудница, одной рукой вонзая кинжал в тела жертв, другой массируя себе клитор. Мы последовали ее примеру, и жуткие пронзительные стоны гимном вознеслись в небо.
– Ах, Жюльетта, – простонала Клервиль, без сил повиснув на мне, – ах, радость моя, как сладостно злодейство, как потрясает оно чувствительные души!
И протяжный вой Боргезе, которая начала извергаться как Мессалина, ускорил нашу эякуляцию и оргазм наших лакеев.
Когда буря утихла, мы стали проверять результаты своих преступлений, но, увы, эти твари уже испустили дух, и жестокая смерть украла у нас удовольствие продолжить пытки. Не удовлетворившись бойней, мы, не остывшими от крови руками, ограбили дом, потом спалили его. Бывают в жизни моменты, когда нет никакой возможности утолить страсть к злодеяниям, когда самые чудовищные, самые мерзкие поступки только подливают масла в огонь.
Мы уходили глубокой ночью под черным бархатным небом, усеянным звездами. Всю добычу мы оставили лакеям, которые, продав имущество, получили по тридцать тысяч франков на каждого.
Из Пестума мы направили стопы в Вьетри, где наняли небольшое судно до Капри. Дул легкий попутный ветерок, мы держались ближе к берегу и не пропустили ни одного живописного места, коих было в изобилии на побережье этого прекрасного полуострова. Позавтракать мы решили в Амальфи, древнем этрусском городе, славящемся неповторимым местоположением. Затем мы высадились на мысе Кампанелда, где единственной памятью о тех, кто жил здесь когда-то, является храм Минервы. Погода, как нарочно, была чудесная, мы подняли парус и за два часа, пролетевших незаметно, обошли все три островка крохотного Таллинского архипелага и вошли в порт Капри. Остров Капри, не более десяти миль в окружности, со всех сторон ощетинился высоченными утесами. Единственная гавань находится со стороны, обращенной к материку, напротив Неаполитанского залива. По форме остров напоминает эллипс длиной четыре мили и две мили шириной в самом широком месте; он разделен на две части: верхний и нижний Капри, и разделом служит очень высокая гора, которую можно назвать местными Апеннинами. Из одной части острова в другую можно добраться по каменной лестнице, высеченной в скалистой породе и насчитывающей сто пятьдесят ступеней. Тиберий редко взбирался по этой лестнице, предпочитая нижнюю часть, где климат более мягкий и где он построил свои дворцы наслаждений, один из которых приютился на самой вершине скалы, вздымающейся настолько высоко над водой, что глаз с трудом различает внизу рыбацкие лодки, притулившиеся у берега. Это захватывающее дух место служило ареной для самых пикантных увеселений. С верхушки башни, выстроенной на выступе скалы, останки которой видны до сих пор, жестокий Тиберий любил сбрасывать детей обоего пола, которые были больше не нужны его похоти.
– Черт меня возьми, – пробормотала восхищенная Клер-виль, – как, должно быть, сладостно кончать при виде жертв, летящих с этой высоты. Да, милый ангел, – продолжала она, привлекая меня к себе, – он понимал толк в сладострастии, этот Тиберий. А что если и мы, по примеру славного императора, сбросим отсюда кого-нибудь?
Тогда Боргезе, словно угадав наши мысли, указала рукой на маленькую девочку, которая пасла неподалеку козу.
– Вот это нам и нужно, – сказала Клервиль. – А как быть с проводниками?
– Их можно отослать домой. Скажем им, что мы решили отдохнуть здесь.
Сказано – сделано, и мы остались одни. Боргезе привела девочку.
На наш вопрос бедняжка робко отвечала, что она живет с больной матерью в крайней нужде и что, если бы не она и не козочка, матушка давно бы умерла.
– Какая редкая удача, – обрадовалась Клервиль. – Давайте свяжем их вместе и сбросим с обрыва.
– Совершенно верно, но прежде позабавимся, – ответила я. – Мне страшно интересно узнать, как выглядит этот ребенок голеньким; она прямо-таки излучает из себя здоровье, свежесть, невинность, так неужели мы упустим такой случай?
Вы, может быть, не поверите, друзья, но мы были настолько жестоки, что лишили ребенка невинности, воспользовавшись для этого заостренным камнем; потом обвили ее зелеными побегами куманики, растущей в скалах, привязали к козочке, столкнули обеих в пропасть и, затаив дыхание и вытянув шеи, смотрели, как они падают и исчезают в море. Оргазмом мы были обязаны еще и тому факту, что это было двойное убийство, ибо тем самым мы обрекли на верную смерть и больную мать девочки.
– Вот так я люблю творить зло, – заявила я подругам, – это надо делать с размахом и вкусом или вообще не заниматься этим.
– Ты права, – согласилась Клервиль, – но мы забыли спросить девчонку, где живет ее мать. А было бы здорово посмотреть, как эта тварь издыхает от голода.
– Ах ты, проказница! – восхитилась я. – По-моему, на земле нет никого, кто мог бы сравниться с тобой в утонченном пороке.
И мы продолжили прогулку.
Желая узнать, что представляют собой счастливые жители этого острова, насколько сильны и выносливы мужчины и насколько соблазнительны и прелестны женщины этого славного неаполитанского племени, мы нанесли визит местному губернатору и передали ему послание Фердинанда.
Он прочитал его и сказал озадаченно:
– Я удивлен, что королю пришло в голову дать мне подобное распоряжение. Разве не знает он, что я здесь скорее шпион, следящий за людьми, нежели представитель короны? Ведь Капри – это республика, где назначенный королем губернатор является президентом. По какому же праву его величество хочет, чтобы я отдал вам на потеху своих честных и законопослушных граждан? – Признаться, сударыни, это очень деспотично со стороны Фердинанда, которому пора бы понять, что здесь он уже не деспот. Я тоже люблю такие развлечения, но не всегда нахожу их в этих местах, где нет публичных шлюх и очень мало подходящих служанок и лакеев. Тем не менее, раз король пишет, что вы не постоите за ценой, я могу предложить вам одну мою знакомую, вдову торговца, у которой есть три дочери. Она любит деньги, и я не сомневаюсь, что вы ее уговорите. Ее дочери родились на Капри,
одной пятнадцать, другой семнадцать, а старшей двадцать лет, и на всем острове нет ничего прекраснее. Какова ваша цена?
– Тысяча унций за голову, – сказала моя подруга. – Тем более, что средства на удовольствия идут не из нашего кармана, и вы, губернатор, получите такую же сумму. Но, кроме того, нам нужны три самца.
– За них я получу столько же? – поинтересовался жадный чиновник.
– Несомненно. Мы не торгуемся в таких делах.
И добрейший синьор устроил все как надо, а за свои хлопоты не попросил ничего, кроме позволения присутствовать на спектакле.
Девочки в самом деле были великолепны, юноши – сильны, крепко сложены и оснащены превосходными членами. Насладившись ими, мы спарили их, и после дефлорации им было ведено вернуться в наши потроха и сбросить свой пыл там, так как им было разрешено только сорвать розы. Спектакль привел беднягу губернатора в экстаз, он смотрел и мастурбировал до бесчувствия; оргии продолжались всю ночь напролет, ведь в такой сказочной стране было бы грешно тратить время на что-нибудь другое, кроме целительных плотских наслаждений. Мы покинули остров, даже не отдохнув после трудов, но щедро заплатив губернатору и обещав передать Фердинанду его извинения за то, что он не смог принять нас лучше, будучи стесненным в действиях в силу своей должности.
На обратном пути в Неаполь наше судно снова шло у самого берега, так как мы не могли оторвать ошеломленных глаз от неописуемых красот этого побережья. Мы посетили виллу Масса возле Сорренто – жилище Торквато Тассо, очаровательный грот Лила де Рико и, наконец, Кастелламаре. Там мы высадились и осмотрели Стабию, погребенную так же, как Геракланум; сюда часто наведывался Плиний Старший навестить своего друга Помпея, в чьем доме он спал в ночь знаменитого извержения, которое стерло с лица земли этот город вместе с окрестными селениями. Попутно хочу отметить, что раскопки ведутся очень медленно, и в то время, когда мы были там, рабочие откопали всего лишь несколько зданий.
После чего мы, изрядно уставшие, поспешили туда, где ждал нас отдых, и наконец вернулись в княжескую резиденцию и известили короля о своем прибытии, поблагодарив его за то, что он сделал наше путешествие столь приятным и полезным.
КНИГА ШЕСТАЯ
Несколько дней спустя мы получили письмо от его величества короля Неаполя с приглашением полюбоваться с балкона королевского дворца одним из самых необычных зрелищ в его владениях, которое называется праздник Угощения. Я часто слышала о нем, но в действительности это празднество оказалось совсем не таким, каким я его представляла.
Шарлотта и Фердинанд приняли нас в будуаре, окна которого выходили на площадь, где должно было состояться представление. С ними были еще два человека: уже знакомый вам Ла Ричча и герцог Гравинес, мужчина пятидесяти лет, известный распутник.
– Если вы не знакомы с этим развлечением, – сказал король, когда мы кончили обедать, – вы, возможно, найдете его довольно примитивным.
– Если в нем есть что-нибудь варварское, сир, оно нам непременно понравится, – ответила я. – Между прочим, я за то, чтобы возродить грубые обычаи и гладиаторские бои во Франции, ведь дух нации укрепляют кровавые зрелища, а там, где их нет, мы видим упадок и вырождение. Вспомните, во что превратились великие властители мира, когда недалекий император, возведя на трон Цезаря христианство, закрыл в Риме все цирки: в аббатов, монахов и прочую худосочную братию.
Шарлотта и Фердинанд приняли нас в будуаре, окна которого выходили на площадь, где должно было состояться представление. С ними были еще два человека: уже знакомый вам Ла Ричча и герцог Гравинес, мужчина пятидесяти лет, известный распутник.
– Если вы не знакомы с этим развлечением, – сказал король, когда мы кончили обедать, – вы, возможно, найдете его довольно примитивным.
– Если в нем есть что-нибудь варварское, сир, оно нам непременно понравится, – ответила я. – Между прочим, я за то, чтобы возродить грубые обычаи и гладиаторские бои во Франции, ведь дух нации укрепляют кровавые зрелища, а там, где их нет, мы видим упадок и вырождение. Вспомните, во что превратились великие властители мира, когда недалекий император, возведя на трон Цезаря христианство, закрыл в Риме все цирки: в аббатов, монахов и прочую худосочную братию.