Страница:
Придя, в восторг от двух обольстительных сучек, которых я отдавала в жертву их гнусной похоти, кардиналы сразу приступили к осмотру задних прелестей Элизы и Раймонды. Олимпия также, с неменьшим жаром, чем мужчины, бросилась ощупывать девичьи ягодицы. Улучив момент, я отвела Аль-бани в сторону и обратилась к нему примерно с такими словами:
– Я уверена, святой отец, что вы не думаете, будто я и мои несравненные подруги явились сюда удовлетворять все ваши жестокие капризы из одного благочестия. Пусть вас не обманывает мой роскошный вид: это результат проституции, которая дает мне средства к существованию. Я отдаюсь только за деньги и цену прошу немалую.
– Мы с Бернисом всегда придерживались того же мнения, – уверил меня кардинал.
– В таком случае можно начинать, но прежде будьте любезны назвать сумму, на которую мы можем рассчитывать за наши услуги. А до тех пор вы ничего от нас не получите.
Альбани пошептался со своим коллегой, потом они оба вернулись ко мне и заявили, что мне не стоит беспокоиться на этот счет и что мы останемся довольны.
– Ну, это обещание слишком расплывчато, – прямо сказала я. – Мы, все здесь присутствующие, живем своим ремеслом вы, например, иногда едите эти маленькие священные символы, испеченные из ржаной муки, замешанной на воде, и за это получаете пять или шесть ливров в год, я же получаю примерно столько да, оказывая обществу более приятные услуги высоко им ценимые. Через несколько минут вы продемонстрируете свою невероятную извращенность, и я, как свидетельница этого кошмара, буду знать вашу тайну и смогу в любой момент скомпрометировать вас. Допустим, вы будете все отрицать и в свою очередь обвинять меня во всех грехах. Но у меня хватит золота на адвокатов, которые разоблачат вас и лишат нынешнего положения. Короче говоря, вы платите каждой из нас по шесть тысяч цехинов, обещаете мне устроить аудиенцию у папы, и будем считать сделку заключенной, закончим на этом торг, а наши будущие отношения не принесут нам ничего, кроме удовольствия. Мало на свете женщин, которые могут сравниться со мной в распутстве, бесстыдстве и порочности, а мое необыкновенно извращенное воображение прибавит вашему наслаждению такое блаженство и такую остроту, каких не изведал ни один смертный.
– Однако вы недешево себя оцениваете, прекрасное дитя, – хмыкнул Бернис, – но я не могу отказать в просьбе такому обольстительному созданию, и вы получите аудиенцию у его святейшества, Кстати, в мои намерения не входит ничего скрывать от вас, и я скажу, что он сам повелел организовать нынешний вечер, желая, до того, как сам познакомится с вами, услышать наши впечатления.
– Прекрасно, – оживилась я, – выкладывайте деньги, и я в вашем распоряжении.
– Как, прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
– Но если вы получите деньги заранее, а потом вдруг вам придет в голову…
– Я вижу, – прервала я его, всплеснув руками, – вы совершенно не знаете женщин моей национальности. Француженки искренни, о чем свидетельствует само название [17], и хотя стойко держатся, что касается до своих интересов, они не способны нарушить уговор и отказаться от своего слова, получив деньги.
Альбани переглянулся со своим собратом и молча втолкнул меня в маленькую комнату, где отпер секретер и достал оттуда требуемую сумму в банковских билетах. Бросив один лишь взгляд в это вместилище сокровищ, я затрепетала от азарта.
«Вот удобный момент, – подумала я. – чтобы стащить деньги, тем более, что после столь мерзких развлечений, которым эти негодяи будут предаваться в моей компании, они не посмеют преследовать или обвинить меня».
Прежде чем кардинал успел закрыть секретер, я закатила глаза и повалилась на пол, так искусно разыграв обморок, что испуганный хозяин выскочил за помощью. Я мигом вскочила на ноги, схватила целую горсть банкнот и за какую-то долю секунды обогатилась на целый миллион. Потом, также быстро, закрыла секретер, будучи уверенной, что из-за суматохи кардинал не вспомнит, закрыл он крышку или нет.
Все это требовало меньше времени, чем я затратила, рассказывая об этом, и когда в комнату влетели Альбани, Олимпия и Бернис, я по-прежнему лежала на полу. При их появлении я открыла глаза, боясь, что они примутся приводить меня в чувство и обнаружат пухлую пачку, которую я второпях сунула под юбки.
– Все в порядке, мне уже хорошо, – слабым голосом произнесла я, отстраняя их руки. – Моя чрезвычайная чувствительность иногда приводит к таким конфузам, но теперь мне уже лучше, и через минуту я буду готова к работе.
Как я и предполагала, Альбани, заметив, что секретер закрыт, решил, что сам запер его, и, ничего не заподозрив, со счастливым видом повел меня в богато убранный салон, где должна была происходить оргия.
Там уже были еще восемь человек, которым предстояло играть значительную роль в нынешней мистерии: четверо мальчиков лет пятнадцати, все – настоящие купидоны, и четверо копьеносцев от восемнадцати до двадцати лет, вооруженные поистине устрашающими членами. Таким образом в комнате собрались двенадцать человек ради того, чтобы доставить удовольствие двум развратным отцам церкви, – я говорю двенадцать, потому что Олимпии также предназначалась роль скорее жертвы, нежели жрицы, в этом спектакле: служить этим господам ее заставляли развращенность, жадность и тщеславие, так что ее положение в данном случае ничем не отличалось от нашего.
– Итак, мы начинаем, – Бернис оглядел меня и моих наперсниц и прибавил, – вы получили приличное вознаграждение, поэтому будем считать, что мы купили право обращаться с вами как с продажными девками, стало быть, вы должны беспрекословно подчиняться нам.
– Совершенно справедливо, – сказала я. – Вы желаете, чтобы мы разделись?
– Да.
– Тогда покажите нам гардеробную, где мы можем оставить одежду.
Когда мы оказались втроем в полутемной комнате, я разделила объемистую добычу на три части, которые мы рассовали по карманам, потом разделись и обнаженными вошли в салон, где нас ожидали кардиналы.
– Я буду исполнять обязанности церемониймейстера, – заявил Бернис. – Наш уважаемый хозяин поручил это мне, и вы все будете слушать мои распоряжения. Мы только что бегло осмотрели ваши задницы, милые дамы, а теперь обследуем их внимательнее. Подходите ближе по одной и предъявите свои прелести для осмотра. Затем то же самое сделают наши мальчики, после чего каждая из вас перейдет в распоряжение чистильщика и подготовит его к работе, чтобы к концу первого акта они, все четверо, были в полной боевой форме.
Вступительная церемония происходила следующим образом: мы по очереди переходили от одного блудодея к другому, они целовали, тискали, покусывали, обнюхивали, щипали и царапали наши задницы, потом мы быстро занимали свои места возле чистильщиков и вместе с мальчиками возбуждали их.
– Переходим к следующему этапу, – произнес церемониймейстер. – Два отрока станут на колени и будут сосать нам фаллос, мы тоже самое будем делать с юношами, а чтобы еще сильнее возбудить их, две женщины прижмутся ягодицами к их лицу; правой рукой каждый из нас будет массировать инструмент чистильщика, а левой – задницу отрока; две другие дамы также опустятся на колени и будут щекотать нам яички и анус.
– В третьей сцене, – сообщил Бернис, чтобы мы могли заранее представить себе весь спектакль и запомнить свои роли, – мы ляжем вот сюда, и нас будут возбуждать женщины, а два отрока присядут на четвереньки и подставят нам свои анусы, чтобы мы могли сосать им анус; кроме того, они должны целовать задницы двух других женщин, а те, в свою очередь, будут ласкать члены отроков. Что же до четверых чистильщиков, мы возьмем их на себя, ибо руки наши будут свободны.
– Следующая сцена будет происходить таким образом, – продолжал любезный кардинал. – Обе женщины, которые еще не сосали нас, возьмут наши фаллосы в рот, а две других будут готовить четырех юношей к акту содомии: сократировать их языком, облизывать анус, словом, они должны сделать все, чтобы эти четыре копья взметнулись вверх и отвердели, и вот когда они раскалятся и задрожат от нетерпения, дамы смажут влажным языком наши отверстия и своими нежными пальчиками направят корабль в гавань; тем временем мы будем ласкать губами задние холмики наших отроков.
Все четверо копьеносцев оказались стойкими и неутомимыми и мгновенно отозвались на наши усилия. Каждую из двух дряхлых, побуревших от времени пещер они прочистили восемь раз кряду со всем юношеским пылом, но оба старых хрыча продемонстрировали дьявольскую выдержку, и эта операция оказала на них не большее воздействие, нежели все предыдущие – мы не заметили в них никакого намека на эрекцию.
– М-да, – пробормотал Бернис, – очевидно, придется прибегнуть к более сильным стимулам: возраст есть возраст. Пресыщенность прожорлива, и ничто не в силах удовлетворить ее аппетит, это вроде сильной жажды, которая становится тем сильнее, чем больше вы пьете холодной воды. Видите, Альбани точно в таком же состоянии, и все ваши старания не смогли ни на йоту приподнять его член. Но не будем отчаиваться – попробуем другие средства, которая Природа предлагает нам в изобилии. Вас здесь целая дюжина, разделитесь на две группы, чтобы в каждой было по два чистильщика, по два отрока и две женщины: одна группа займется моим старым другом, другая – мною. Каждый из вас по очереди будет ласкать нас языком, а потом испражняться нам в рот.
Эти омерзительные упражнения привели к тому, что морщины на органах наших престарелых клиентов несколько разгладились, и, вдохновленные этими безошибочными, хотя и слабыми признаками, они посчитали себя готовыми предпринять серьезную атаку.
– Шестую сцену осуществим следующим образом, – заявил распорядитель. – Альбани, который, на мой взгляд, возбужден так же, как и я, будет содомировать Элизу, а я займусь Жюльеттой; четверо чистильщиков, при помощи Олимпии и Раймонды, будут обрабатывать наши задницы, отроки же лягут на нас сверху и подставят нашим поцелуям свои члены и ягодицы.
Мы заняли свои места, но наши герои, обманутые в своих надеждах, слишком робко атаковали святилище, в нерешительности застыли перед входом и позорно отступили.
– Я так и думал, – в сердцах проворчал Альбани. – Мне никак не понять, почему вы так настаиваете на том, чтобы мы содомировали женщин! С мальчишками такого конфуза со мной никогда бы не случилось.
– Хорошо, давайте сменим мишени, – предложил посланник, – что нам мешает?
Однако исход нового натиска оказался ничуть не удачнее: нашим кардиналам еще раз хорошенько прочистили задницы, но они, увы, так и не смогли сделать то же самое; ни ласки, ни поцелуи не принесли результата; их древние инструменты, вместо того чтобы расцвести, сжались еще больше, и Бернис объявил, что они ничего не могут с собой поделать и будут вести баталию иначе.
– Милые дамы, – сказал этот выдающийся человек, – коль скоро, хорошее обхождение с вашей стороны ни к чему не привело, надо употребить более жесткие методы. Вы когда-нибудь видели, какой эффект дает флагелляция? Думаю, это нам поможет.
С этими словами он схватил меня, а Альбани вытащил откуда-то агрегат настолько странной конструкции, что он заслуживает подробного описания.
Меня поставили лицом к стене, на небольшом расстоянии от нее, поднятые вверх руки привязали к потолку, а ноги – к полу. Передо мной Альбани поставил нечто вроде молитвенного стула, сделанного из железа, его острая, напоминавшая лезвие меча спинка касалась моего живота. Нет необходимости добавлять, что я инстинктивно отклонилась назад от этого грозного оружия, что и нужно было Бернису, так как я оказалась при этом в самой пикантной и возбуждающей позе. Взявши связку розог, распутник неожиданно для меня начал осыпать мою заднюю часть настолько сильными ударами, что не успел он ударить и десяти раз, как по моим бедрам обильно заструилась кровь. Альбани придвинул адскую машину поближе ко мне, чтобы я не имела никакой возможности отклониться от ударов и должна была терпеть обрушившийся на меня ураган. Однако я без особого труда выдержала эту пытку, так как к моему счастью часто участвовала в подобной церемонии и даже получала от этого удовольствие. А вот другим, ставшим на мое место, пришлось несладко. Элиза, оказавшаяся следующей жертвой необычного агрегата, сильно разрезала себе живот и громко вопила в продолжение экзекуции. Раймонда претерпела не меньшие муки. Что до Олимпии, она мужественно выдержала пытку, тем более, что любила такие упражнения, и они лишь сильнее возбуждали ее. Тем временем Бернис передал розги Альбани, и мы, все четверо, еще раз прошли через жестокую церемонию; наконец, члены наших блудодеев начали подрагивать и оживать. Но теперь, разочаровавшись в женских прелестях, они избрали в жертву детей: пока они занимались содомией, все остальные пороли их розгами и искусным образом подставляли для их похотливых поцелуев вагины, анусы и члены. И вот возмущенная Природа спасла их честь: оба, в один и тот же миг, испытали оргазм. В это время Альбани лобзал мои ягодицы, и его извержение было настолько сильным и бурным, настолько велик был восторг мерзавца, что он оставил мне на вечную память глубокую печать – следы двух одиноких зубов, каким-то чудом оставшихся в его поганом рту после того, как его несколько раз почтил присутствием сифилис. Зад Раймонды, которая была в объятиях Берниса, отделался легче, хотя распутник изрядно поцарапал его ногтями и перочинным ножом, а к тому моменту, когда начались его спазмы, ее ягодицы были порваны в клочья. После короткой передышки оргия возобновилась.
Начало второго действия ознаменовалось тем, что каждая из нас побывала в объятиях юноши, которые совокупились с нами во влагалище, а оба кардинала вдохновенно и яростно терзали в это время наши задницы и даже умудрялись вставлять туда свои обмякшие органы. Вслед за тем нас перевернули на сто восемьдесят градусов, и в ход пошли мужские зады: четверо мальчиков содомировали зады четверых наших содомитов, а их, в свою очередь, сношали наши хозяева, хотя до извержения дело так и не дошло. Потом малолетние педерасты двинулись на приступ женских задов, копьеносцы отомстили им за недавнее поругание, после чего снова овладели нами, а мальчиков заставили лизать нам вагины. Этот акт завершился следующим образом: кардиналы привязали эти юные и прелестные создания к стене, установили железный стул в рабочее положение и выпороли их. Именно в этот момент оба фавна почувствовали в себе желание сбросить новую порцию семени; как тигры, почуявшие близкую добычу, бросая вокруг кровожадные взгляда, они приказали схватить женщин и выпороть; наблюдая экзекуцию, каждый содомировал мальчика и целовал в зад другого. Когда они освободились от бремени во второй раз, вся компания перешла к столу.
Нас ожидала очень впечатляющая и живописная трапеза, и я позволю себе описать ее подробнее.
Посреди круглой залы стоял круглый стол на шесть персон, за который сели кардиналы, Олимпия, Раймонда, Элиза и я. На некотором расстоянии, позади наших кресел, в четыре яруса располагались скамьи, окружавшие стол и образующие подобие амфитеатра. На скамьях сидели пятьдесят самых избранных куртизанок Рима, скрытые за ворохом живых цветов сирени, гвоздик и наперстянки, – из которых то там, то сям торчали, будто шелковистые набухшие бутоны, обнаженные ягодицы; это было самое восхитительное зрелище, какое может предложить буйство Природы в сочетании с человеческим сладострастием. Двадцать купидонов, представленных красивыми юношами, образовали свод над нашими головами, и комната освещалась тонкими восковыми свечами, которые эти юные боги держали в руках. Стоило нажать рычаг, и хитроумный механизм убирал одно блюдо и подавал следующее: край стола, где стояла серебряная посуда обедающих, оставался неподвижен, а середина медленно провалилась вниз и снова поднялась, уставленная шестью маленькими золотыми гондолами с изысканными мясными яствами. Позади нас стояли шестеро мальчиков, облаченных, как ганимеды, в провоцирующие одеяния, и подливали нам редчайшие вина. Наши распутники, которые велели женщинам одеться к обеду, выразили желание, чтобы мы вновь разделись, но не сразу, а постепенно, как это делала вавилонская блудница. Когда на столе появилась легкая закуска, мы сняли с себя воздушный шарф; корсаж развязали, когда подали омлет, а последняя тряпка была сброшена при появлении фруктов, и по мере смены блюд возрастала и становилась все гнуснее похоть генералов. Десерт был подан в пятнадцати миниатюрных лодочках из зеленого с золотом фарфора. Двенадцать маленьких девочек шести-семи-летнего возраста, обнаженные и увитые гирляндами из мирта и роз, наполняли наши бокалы заморскими винами и ликерами. Обильное застолье слегка вскружило нам головы, Бахус наполнил наших развратников новой силой и энергией, которая начала воздействовать на нервы, идущие в центр эрекции, и шум и веселье за столом достигли апогея.
– Послушайте, уважаемый и гениальный поэт, – обратился хозяин дома к кардиналу де Бернису, – сейчас по Риму гуляет несколько любопытных и очаровательных стишков, которые молва приписывает вашему перу; наши гости способны оценить такого рода литературу, поэтому я просил бы вас прочесть эти произведения.
– Это просто предложения, – махнул рукой Бернис, – и меня весьма удивляет их популярность, потому что я никому, кроме его святейшества, не показывал их.
– Тогда я тоже не понимаю, почему они стали притчей во языцех. Однако прошу вас, кардинал, мы жаждем услышать эти перлы в исполнении автора.
– Мне нечего скрывать от философов, которые здесь собрались. Первый стишок – вольное переложение знаменитого сонета де Барро [18], второй – «Ода Приапу». Начну с первого [19].
Sot Dieu! tes jugements sont pleins d'atrocite,
Ton unique plaisir consiste a l'injustice:
Mais j'ai tant fait de mal, que ta divinite
Doit, par orgueil au moins, m'a arreter dans la lice.
Foutu Dieu! la grandeur de mon impiete
Ne laisse en ton pouvoir que le choix du supplice,
Et je nargue les fruits de ta ferocite,
Si ta vaine colere attend que je perisse,
Contente, en m'ecrasant, ton desir monstrueux,
Sans craindre que des pleurs s'ecoulent de mes yeux,
Tonne donc! je m'en fouts; rend-moi guerre pour guerre:
Je nargue, en perissant, ta personne et ta loi,
En tel lieu de mon coeur que frapp ton tonnerre,
Il ne le trouvera que plein d'horreur pour toi.
Когда стихли восторженные аплодисменты, Бернис начал читать свою оду.
Foutre des Saints et de la Vierge,
Foutre des Anges et de Dieu!
Sur eux tous je branle ma verge,
Lorsque je veux la mettre en feu…
C'est toi que j'invoque a mon aide,
Toi qui, dans les culs, d'un vit raide,
Lancas le foutre a gros bouillons!
Du Chaufour, soutiens mon baleine,
Et, pour un instant, a ma veine
Prete l'ardeur de tes couillons.
Que tout bande, que tout s'embrase:
Accourez, putains et gitons:
Pour exciter ma vive extase,
Montrez-moi vos culs frais et ronds,
Offrez vos fesses arrondies,
Vos cuisses fermes et bondies,
Vos engins roides et charnus,
Vos anus tout remplis de crottes;
Mais surtout deguisez les mottes:
Je n'aime a foutre que des culs.
Fixez-vous, charmantes images,
Reproduisez-vous sous mes yeux;
Soyez l'objet de mes hommages,
Mes legislateurs et mes Dieux!
Qu'a Giton l'on enleve un temple
Ou jour et nuit l'on vous contemple,
En adoptant vos douces moeurs.
La merde y servira d'offrandes,
Les gringuenaudes de guirlandes,
Les vits de sacrificateurs.
Homme, baleine, dromadaire,
Tout, jusqu'a l'infame Jesus.
Dans les cieux, sous l'eau, sur la terre.
Tout nous dit que l'on fout des culs;
Raisonnable ou non, tout s'en mele,
En tous lieux le cul nous appelle,
Le cul met tous les vils en rut,
Le cul du bonheur est le voie,
Dans le cut git toute la joie.
Mais, hors du cul, point de salut,
Devois, que l'enfer vous retienne.
Pour vous sont faites ses loia,
Mais leur faible et frivole chaine
N'a sur nos esprits aucun poide.
Aux rives du Jourdain paisible.
Du fils de Dieu la voix horrible
Tache en vain de parler au coeur:
Un cul parait, passet il outre?
Non, je vois bander mon jean foutre
Et Dieu n'est plus qu'un enculeur
Au giron de la sainte Eglise.
Sur l'autel meme ou Dieu sefait,
Tous les matins je sodomise
D'un garcon le cul rondelet.
Mes chers amis, que l'on se trompe
Side le catholique pompe
On peut me soupconner jaloux
Abbes, prelats, vivez au large:
Quand j'encule et que je decharge.
J'ai bien plus de plaisirs que vous.
D'enculeurs l'histoire fourmille,
On en rencontra a tout moment.
Borgia, de sa propre fille,
Lime a plaisir le cul charmant,
Dieu le Pere encule Marie.
Le Saint-Esprit fout Zacharie.
Ils ne foutent tous qu'a l'envers
Et c'est sur un trone de fesses
Qu'avec ses superbes promesses,
Dieu se moque de l'univers
Saint Xavier susii, ce grand sage
Dont on vante l'espit divin.
Saint Xavier vomit peste et rage
Contre le sexe feminin.
Mais le grave et charmant apotre
S'en dedommages comme un autre.
Interpretons mieux ses lecons:
Si, de colere, un con l'irrite,
C'est que le cul d'un jesuite
Vaut a ses yeux cent mille cons.
Pres de la, voyez Saint Antoine
Dans le cul de con cher pourceau,
En dictant les regles du moine,
Introduire un vit assez beau.
A nul danger il ne succombe,
L'eclair brille, la foudre tombe,
Son vit est toujours droit et long.
Et le coquin, dans Dieu le Pere
Mettrait, je crois, sa verge altiere
Venant de foutre son cochon.
Cependant Jesus dans l'Olympe,
Sodomisant son cher papa,
Veut que saint Eustuche le grimpe,
En baissant le cul d'Agrippa.
Et le jean-fontre, a Madeleine,
Pendant ce temp, donne la peine
De lui chatouiller les couillons.
Amis, jouns les memes farces;
N'ayant pas de saintes pour garces,
Enculons au moins des gitons.
O Lucifer! toi que j'adore,
Toi qui fait briller mon esprit;
Si chez toi l'on foutait encore,
Dans ton cul je mettrais mon vit.
Mais puisque, par un sort barbare,
L'on ne bande plus au Tenare,
Je veux y voler dans un cul.
La, mon plus grand tourment, sans doute,
Sera de voir qu'un demon foute,
Et que mon cul n'est point foutu.
Accable-moi donc d'infortunes,
Foutu Dieu qui me fait horreur;
Ce n'est qn'a des ames communes
A qui tu peux foutre malheur:
Pour moi je nargue ton audace.
Que dans un cul je foutimasse,
Je me ris de ton vain effort;
J'en fais autant des lois de l'homme:
Le vrai sectateur de Sodome
Se fout et des Dieux et du sort.
Кардинал умолк, и снова раздались громкие крики «ура» и аплодисменты. Слушатели решили, что эта ода намного сильнее и выразительнее, нежели одноименное творение Пирона [20]граничащее с трусостью, ибо он вставил туда всех богов вместо того, чтобы высмеять только христианских идолов.
Компания, оживленная и возбужденная всем услышанным, поднялась из-за стола и переместилась в салон в состоянии почти полного опьянения. Там уже находились пятьдесят куртизанок, чьи задницы услаждали наш взор во время банкета, а также шестеро мальчиков-прислужников и дюжина певиц, подававших десерт. Нежный возраст этих нимф и их очаровательные мордашки воодушевили наших развратников, и они, как львы, набросились на двоих самых юных. Но совокупления не получилось, и оба пришли в ярость. Они связали девочек, подкатили свою адскую машину и содрали с жертв кожу при помощи девятихвостых плеток с заостренными наконечниками; в продолжение экзекуции мы ласкали и обсасывали их и добились-таки эрекции. Тут же привели еще двух девушек, и благодаря нашему искусству либертены совершили содомию; но сберегая силы, они скоро оставили свои жертвы и накинулись на других; их похоть обратилась на мальчиков, потом снова на девочек, таким образом все это юное поколение прошло через их руки, и только после того, как каждый из них лишил девственности семь или восемь детей обоего пола, погас огонь их гнусной похоти; Альбани сбросил пыл в зад десятилетнего мальчика, Бернис – в потроха шестилетней крошки, после чего оба священнослужителя, мертвецки пьяные и смертельно усталые, завалились на кушетки и мгновенно захрапели… Мы не спеша оделись.
Хотя я совершенно отупела от вина и плотских утех, в моей голове оставалась одна светлая мысль о воровстве, которая не давала мне покоя; я вспомнила, что первый поход в сокровищницу Альбани еще не до конца опустошил ее. Я наказала Раймонде отвлекать Олимпию и, захватив с собой Элизу, еще раз вернулась в кабинет, где находился секретер хозяина, отыскала ключ, и мы взяли все, что нашли. После этого второго налета общая добыча составила полтора миллиона франков. Олимпия ничего не заметила, а вы можете себе представить радость моего кавалера, когда мы пришли домой, нагруженные таким богатством. Однако несколько дней спустя в дверь мою постучала Олимпия.
– Кардинала обокрали более, чем на миллион, – с порога объявила она, – это было приданое его племянницы. Не то, чтобы он подозревает тебя, Жюльетта, но так уж совпало, что ограбление и вечеринка случились в один и тот же день, и он почему-то думает о твоих компаньонках. Тебе ничего не известно об этом?
И вот здесь, по своей давней привычке, я обратилась к своему воображению в поисках какого-нибудь нового злодейства, способного прикрыть то, которым я себя запятнала. Я еще раньше услышала о том, что перед самым нашим визитом на виллу Альбани, другая его племянница, которую он преследовал своими настойчивыми приставаниями, сбежала из дворца кардинала в страхе за свою девственность. Я напомнила Олимпии о внезапном отъезде девушки, подчеркнув это странное совпадение, и она быстро передала мои слова кардиналу, который, то ли по слабости ума, то ли по злобе, а может быть, из слепого чувства мести, немедленно пустил всех ищеек Папского государства по следу своей племянницы. Бедную девочку схватили на границе Неаполитанского королевства в тот самый момент, когда она пришла просить убежища в Цистериканском монастыре, оттуда препроводили назад в Рим и бросили в темницу. Сбригани нанял свидетелей, которые свидетельствовали против нее, и оставалось только установить, что она сделала с указанными деньгами; с нашей помощью нашлись и другие очевидцы, утверждавшие, что она передала все богатство некоему неаполитанцу, который покинул Рим в тот же день, что и она, и который, как они предполагают, был ее возлюбленным… Все эти показания настолько соответствовали друг другу, каждое из них было настолько убедительным, а все вместе настолько неопровержимыми, что на седьмой день суд вынес бедняжке смертный приговор. Она была обезглавлена на площади святого Анджело, и я имела удовольствие присутствовать на казни вместе с Сбригани, который в продолжение всей торжественно-мрачной церемонии держал в моем влагалище три пальца.
– Я уверена, святой отец, что вы не думаете, будто я и мои несравненные подруги явились сюда удовлетворять все ваши жестокие капризы из одного благочестия. Пусть вас не обманывает мой роскошный вид: это результат проституции, которая дает мне средства к существованию. Я отдаюсь только за деньги и цену прошу немалую.
– Мы с Бернисом всегда придерживались того же мнения, – уверил меня кардинал.
– В таком случае можно начинать, но прежде будьте любезны назвать сумму, на которую мы можем рассчитывать за наши услуги. А до тех пор вы ничего от нас не получите.
Альбани пошептался со своим коллегой, потом они оба вернулись ко мне и заявили, что мне не стоит беспокоиться на этот счет и что мы останемся довольны.
– Ну, это обещание слишком расплывчато, – прямо сказала я. – Мы, все здесь присутствующие, живем своим ремеслом вы, например, иногда едите эти маленькие священные символы, испеченные из ржаной муки, замешанной на воде, и за это получаете пять или шесть ливров в год, я же получаю примерно столько да, оказывая обществу более приятные услуги высоко им ценимые. Через несколько минут вы продемонстрируете свою невероятную извращенность, и я, как свидетельница этого кошмара, буду знать вашу тайну и смогу в любой момент скомпрометировать вас. Допустим, вы будете все отрицать и в свою очередь обвинять меня во всех грехах. Но у меня хватит золота на адвокатов, которые разоблачат вас и лишат нынешнего положения. Короче говоря, вы платите каждой из нас по шесть тысяч цехинов, обещаете мне устроить аудиенцию у папы, и будем считать сделку заключенной, закончим на этом торг, а наши будущие отношения не принесут нам ничего, кроме удовольствия. Мало на свете женщин, которые могут сравниться со мной в распутстве, бесстыдстве и порочности, а мое необыкновенно извращенное воображение прибавит вашему наслаждению такое блаженство и такую остроту, каких не изведал ни один смертный.
– Однако вы недешево себя оцениваете, прекрасное дитя, – хмыкнул Бернис, – но я не могу отказать в просьбе такому обольстительному созданию, и вы получите аудиенцию у его святейшества, Кстати, в мои намерения не входит ничего скрывать от вас, и я скажу, что он сам повелел организовать нынешний вечер, желая, до того, как сам познакомится с вами, услышать наши впечатления.
– Прекрасно, – оживилась я, – выкладывайте деньги, и я в вашем распоряжении.
– Как, прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
– Но если вы получите деньги заранее, а потом вдруг вам придет в голову…
– Я вижу, – прервала я его, всплеснув руками, – вы совершенно не знаете женщин моей национальности. Француженки искренни, о чем свидетельствует само название [17], и хотя стойко держатся, что касается до своих интересов, они не способны нарушить уговор и отказаться от своего слова, получив деньги.
Альбани переглянулся со своим собратом и молча втолкнул меня в маленькую комнату, где отпер секретер и достал оттуда требуемую сумму в банковских билетах. Бросив один лишь взгляд в это вместилище сокровищ, я затрепетала от азарта.
«Вот удобный момент, – подумала я. – чтобы стащить деньги, тем более, что после столь мерзких развлечений, которым эти негодяи будут предаваться в моей компании, они не посмеют преследовать или обвинить меня».
Прежде чем кардинал успел закрыть секретер, я закатила глаза и повалилась на пол, так искусно разыграв обморок, что испуганный хозяин выскочил за помощью. Я мигом вскочила на ноги, схватила целую горсть банкнот и за какую-то долю секунды обогатилась на целый миллион. Потом, также быстро, закрыла секретер, будучи уверенной, что из-за суматохи кардинал не вспомнит, закрыл он крышку или нет.
Все это требовало меньше времени, чем я затратила, рассказывая об этом, и когда в комнату влетели Альбани, Олимпия и Бернис, я по-прежнему лежала на полу. При их появлении я открыла глаза, боясь, что они примутся приводить меня в чувство и обнаружат пухлую пачку, которую я второпях сунула под юбки.
– Все в порядке, мне уже хорошо, – слабым голосом произнесла я, отстраняя их руки. – Моя чрезвычайная чувствительность иногда приводит к таким конфузам, но теперь мне уже лучше, и через минуту я буду готова к работе.
Как я и предполагала, Альбани, заметив, что секретер закрыт, решил, что сам запер его, и, ничего не заподозрив, со счастливым видом повел меня в богато убранный салон, где должна была происходить оргия.
Там уже были еще восемь человек, которым предстояло играть значительную роль в нынешней мистерии: четверо мальчиков лет пятнадцати, все – настоящие купидоны, и четверо копьеносцев от восемнадцати до двадцати лет, вооруженные поистине устрашающими членами. Таким образом в комнате собрались двенадцать человек ради того, чтобы доставить удовольствие двум развратным отцам церкви, – я говорю двенадцать, потому что Олимпии также предназначалась роль скорее жертвы, нежели жрицы, в этом спектакле: служить этим господам ее заставляли развращенность, жадность и тщеславие, так что ее положение в данном случае ничем не отличалось от нашего.
– Итак, мы начинаем, – Бернис оглядел меня и моих наперсниц и прибавил, – вы получили приличное вознаграждение, поэтому будем считать, что мы купили право обращаться с вами как с продажными девками, стало быть, вы должны беспрекословно подчиняться нам.
– Совершенно справедливо, – сказала я. – Вы желаете, чтобы мы разделись?
– Да.
– Тогда покажите нам гардеробную, где мы можем оставить одежду.
Когда мы оказались втроем в полутемной комнате, я разделила объемистую добычу на три части, которые мы рассовали по карманам, потом разделись и обнаженными вошли в салон, где нас ожидали кардиналы.
– Я буду исполнять обязанности церемониймейстера, – заявил Бернис. – Наш уважаемый хозяин поручил это мне, и вы все будете слушать мои распоряжения. Мы только что бегло осмотрели ваши задницы, милые дамы, а теперь обследуем их внимательнее. Подходите ближе по одной и предъявите свои прелести для осмотра. Затем то же самое сделают наши мальчики, после чего каждая из вас перейдет в распоряжение чистильщика и подготовит его к работе, чтобы к концу первого акта они, все четверо, были в полной боевой форме.
Вступительная церемония происходила следующим образом: мы по очереди переходили от одного блудодея к другому, они целовали, тискали, покусывали, обнюхивали, щипали и царапали наши задницы, потом мы быстро занимали свои места возле чистильщиков и вместе с мальчиками возбуждали их.
– Переходим к следующему этапу, – произнес церемониймейстер. – Два отрока станут на колени и будут сосать нам фаллос, мы тоже самое будем делать с юношами, а чтобы еще сильнее возбудить их, две женщины прижмутся ягодицами к их лицу; правой рукой каждый из нас будет массировать инструмент чистильщика, а левой – задницу отрока; две другие дамы также опустятся на колени и будут щекотать нам яички и анус.
– В третьей сцене, – сообщил Бернис, чтобы мы могли заранее представить себе весь спектакль и запомнить свои роли, – мы ляжем вот сюда, и нас будут возбуждать женщины, а два отрока присядут на четвереньки и подставят нам свои анусы, чтобы мы могли сосать им анус; кроме того, они должны целовать задницы двух других женщин, а те, в свою очередь, будут ласкать члены отроков. Что же до четверых чистильщиков, мы возьмем их на себя, ибо руки наши будут свободны.
– Следующая сцена будет происходить таким образом, – продолжал любезный кардинал. – Обе женщины, которые еще не сосали нас, возьмут наши фаллосы в рот, а две других будут готовить четырех юношей к акту содомии: сократировать их языком, облизывать анус, словом, они должны сделать все, чтобы эти четыре копья взметнулись вверх и отвердели, и вот когда они раскалятся и задрожат от нетерпения, дамы смажут влажным языком наши отверстия и своими нежными пальчиками направят корабль в гавань; тем временем мы будем ласкать губами задние холмики наших отроков.
Все четверо копьеносцев оказались стойкими и неутомимыми и мгновенно отозвались на наши усилия. Каждую из двух дряхлых, побуревших от времени пещер они прочистили восемь раз кряду со всем юношеским пылом, но оба старых хрыча продемонстрировали дьявольскую выдержку, и эта операция оказала на них не большее воздействие, нежели все предыдущие – мы не заметили в них никакого намека на эрекцию.
– М-да, – пробормотал Бернис, – очевидно, придется прибегнуть к более сильным стимулам: возраст есть возраст. Пресыщенность прожорлива, и ничто не в силах удовлетворить ее аппетит, это вроде сильной жажды, которая становится тем сильнее, чем больше вы пьете холодной воды. Видите, Альбани точно в таком же состоянии, и все ваши старания не смогли ни на йоту приподнять его член. Но не будем отчаиваться – попробуем другие средства, которая Природа предлагает нам в изобилии. Вас здесь целая дюжина, разделитесь на две группы, чтобы в каждой было по два чистильщика, по два отрока и две женщины: одна группа займется моим старым другом, другая – мною. Каждый из вас по очереди будет ласкать нас языком, а потом испражняться нам в рот.
Эти омерзительные упражнения привели к тому, что морщины на органах наших престарелых клиентов несколько разгладились, и, вдохновленные этими безошибочными, хотя и слабыми признаками, они посчитали себя готовыми предпринять серьезную атаку.
– Шестую сцену осуществим следующим образом, – заявил распорядитель. – Альбани, который, на мой взгляд, возбужден так же, как и я, будет содомировать Элизу, а я займусь Жюльеттой; четверо чистильщиков, при помощи Олимпии и Раймонды, будут обрабатывать наши задницы, отроки же лягут на нас сверху и подставят нашим поцелуям свои члены и ягодицы.
Мы заняли свои места, но наши герои, обманутые в своих надеждах, слишком робко атаковали святилище, в нерешительности застыли перед входом и позорно отступили.
– Я так и думал, – в сердцах проворчал Альбани. – Мне никак не понять, почему вы так настаиваете на том, чтобы мы содомировали женщин! С мальчишками такого конфуза со мной никогда бы не случилось.
– Хорошо, давайте сменим мишени, – предложил посланник, – что нам мешает?
Однако исход нового натиска оказался ничуть не удачнее: нашим кардиналам еще раз хорошенько прочистили задницы, но они, увы, так и не смогли сделать то же самое; ни ласки, ни поцелуи не принесли результата; их древние инструменты, вместо того чтобы расцвести, сжались еще больше, и Бернис объявил, что они ничего не могут с собой поделать и будут вести баталию иначе.
– Милые дамы, – сказал этот выдающийся человек, – коль скоро, хорошее обхождение с вашей стороны ни к чему не привело, надо употребить более жесткие методы. Вы когда-нибудь видели, какой эффект дает флагелляция? Думаю, это нам поможет.
С этими словами он схватил меня, а Альбани вытащил откуда-то агрегат настолько странной конструкции, что он заслуживает подробного описания.
Меня поставили лицом к стене, на небольшом расстоянии от нее, поднятые вверх руки привязали к потолку, а ноги – к полу. Передо мной Альбани поставил нечто вроде молитвенного стула, сделанного из железа, его острая, напоминавшая лезвие меча спинка касалась моего живота. Нет необходимости добавлять, что я инстинктивно отклонилась назад от этого грозного оружия, что и нужно было Бернису, так как я оказалась при этом в самой пикантной и возбуждающей позе. Взявши связку розог, распутник неожиданно для меня начал осыпать мою заднюю часть настолько сильными ударами, что не успел он ударить и десяти раз, как по моим бедрам обильно заструилась кровь. Альбани придвинул адскую машину поближе ко мне, чтобы я не имела никакой возможности отклониться от ударов и должна была терпеть обрушившийся на меня ураган. Однако я без особого труда выдержала эту пытку, так как к моему счастью часто участвовала в подобной церемонии и даже получала от этого удовольствие. А вот другим, ставшим на мое место, пришлось несладко. Элиза, оказавшаяся следующей жертвой необычного агрегата, сильно разрезала себе живот и громко вопила в продолжение экзекуции. Раймонда претерпела не меньшие муки. Что до Олимпии, она мужественно выдержала пытку, тем более, что любила такие упражнения, и они лишь сильнее возбуждали ее. Тем временем Бернис передал розги Альбани, и мы, все четверо, еще раз прошли через жестокую церемонию; наконец, члены наших блудодеев начали подрагивать и оживать. Но теперь, разочаровавшись в женских прелестях, они избрали в жертву детей: пока они занимались содомией, все остальные пороли их розгами и искусным образом подставляли для их похотливых поцелуев вагины, анусы и члены. И вот возмущенная Природа спасла их честь: оба, в один и тот же миг, испытали оргазм. В это время Альбани лобзал мои ягодицы, и его извержение было настолько сильным и бурным, настолько велик был восторг мерзавца, что он оставил мне на вечную память глубокую печать – следы двух одиноких зубов, каким-то чудом оставшихся в его поганом рту после того, как его несколько раз почтил присутствием сифилис. Зад Раймонды, которая была в объятиях Берниса, отделался легче, хотя распутник изрядно поцарапал его ногтями и перочинным ножом, а к тому моменту, когда начались его спазмы, ее ягодицы были порваны в клочья. После короткой передышки оргия возобновилась.
Начало второго действия ознаменовалось тем, что каждая из нас побывала в объятиях юноши, которые совокупились с нами во влагалище, а оба кардинала вдохновенно и яростно терзали в это время наши задницы и даже умудрялись вставлять туда свои обмякшие органы. Вслед за тем нас перевернули на сто восемьдесят градусов, и в ход пошли мужские зады: четверо мальчиков содомировали зады четверых наших содомитов, а их, в свою очередь, сношали наши хозяева, хотя до извержения дело так и не дошло. Потом малолетние педерасты двинулись на приступ женских задов, копьеносцы отомстили им за недавнее поругание, после чего снова овладели нами, а мальчиков заставили лизать нам вагины. Этот акт завершился следующим образом: кардиналы привязали эти юные и прелестные создания к стене, установили железный стул в рабочее положение и выпороли их. Именно в этот момент оба фавна почувствовали в себе желание сбросить новую порцию семени; как тигры, почуявшие близкую добычу, бросая вокруг кровожадные взгляда, они приказали схватить женщин и выпороть; наблюдая экзекуцию, каждый содомировал мальчика и целовал в зад другого. Когда они освободились от бремени во второй раз, вся компания перешла к столу.
Нас ожидала очень впечатляющая и живописная трапеза, и я позволю себе описать ее подробнее.
Посреди круглой залы стоял круглый стол на шесть персон, за который сели кардиналы, Олимпия, Раймонда, Элиза и я. На некотором расстоянии, позади наших кресел, в четыре яруса располагались скамьи, окружавшие стол и образующие подобие амфитеатра. На скамьях сидели пятьдесят самых избранных куртизанок Рима, скрытые за ворохом живых цветов сирени, гвоздик и наперстянки, – из которых то там, то сям торчали, будто шелковистые набухшие бутоны, обнаженные ягодицы; это было самое восхитительное зрелище, какое может предложить буйство Природы в сочетании с человеческим сладострастием. Двадцать купидонов, представленных красивыми юношами, образовали свод над нашими головами, и комната освещалась тонкими восковыми свечами, которые эти юные боги держали в руках. Стоило нажать рычаг, и хитроумный механизм убирал одно блюдо и подавал следующее: край стола, где стояла серебряная посуда обедающих, оставался неподвижен, а середина медленно провалилась вниз и снова поднялась, уставленная шестью маленькими золотыми гондолами с изысканными мясными яствами. Позади нас стояли шестеро мальчиков, облаченных, как ганимеды, в провоцирующие одеяния, и подливали нам редчайшие вина. Наши распутники, которые велели женщинам одеться к обеду, выразили желание, чтобы мы вновь разделись, но не сразу, а постепенно, как это делала вавилонская блудница. Когда на столе появилась легкая закуска, мы сняли с себя воздушный шарф; корсаж развязали, когда подали омлет, а последняя тряпка была сброшена при появлении фруктов, и по мере смены блюд возрастала и становилась все гнуснее похоть генералов. Десерт был подан в пятнадцати миниатюрных лодочках из зеленого с золотом фарфора. Двенадцать маленьких девочек шести-семи-летнего возраста, обнаженные и увитые гирляндами из мирта и роз, наполняли наши бокалы заморскими винами и ликерами. Обильное застолье слегка вскружило нам головы, Бахус наполнил наших развратников новой силой и энергией, которая начала воздействовать на нервы, идущие в центр эрекции, и шум и веселье за столом достигли апогея.
– Послушайте, уважаемый и гениальный поэт, – обратился хозяин дома к кардиналу де Бернису, – сейчас по Риму гуляет несколько любопытных и очаровательных стишков, которые молва приписывает вашему перу; наши гости способны оценить такого рода литературу, поэтому я просил бы вас прочесть эти произведения.
– Это просто предложения, – махнул рукой Бернис, – и меня весьма удивляет их популярность, потому что я никому, кроме его святейшества, не показывал их.
– Тогда я тоже не понимаю, почему они стали притчей во языцех. Однако прошу вас, кардинал, мы жаждем услышать эти перлы в исполнении автора.
– Мне нечего скрывать от философов, которые здесь собрались. Первый стишок – вольное переложение знаменитого сонета де Барро [18], второй – «Ода Приапу». Начну с первого [19].
Sot Dieu! tes jugements sont pleins d'atrocite,
Ton unique plaisir consiste a l'injustice:
Mais j'ai tant fait de mal, que ta divinite
Doit, par orgueil au moins, m'a arreter dans la lice.
Foutu Dieu! la grandeur de mon impiete
Ne laisse en ton pouvoir que le choix du supplice,
Et je nargue les fruits de ta ferocite,
Si ta vaine colere attend que je perisse,
Contente, en m'ecrasant, ton desir monstrueux,
Sans craindre que des pleurs s'ecoulent de mes yeux,
Tonne donc! je m'en fouts; rend-moi guerre pour guerre:
Je nargue, en perissant, ta personne et ta loi,
En tel lieu de mon coeur que frapp ton tonnerre,
Il ne le trouvera que plein d'horreur pour toi.
Когда стихли восторженные аплодисменты, Бернис начал читать свою оду.
Foutre des Saints et de la Vierge,
Foutre des Anges et de Dieu!
Sur eux tous je branle ma verge,
Lorsque je veux la mettre en feu…
C'est toi que j'invoque a mon aide,
Toi qui, dans les culs, d'un vit raide,
Lancas le foutre a gros bouillons!
Du Chaufour, soutiens mon baleine,
Et, pour un instant, a ma veine
Prete l'ardeur de tes couillons.
Que tout bande, que tout s'embrase:
Accourez, putains et gitons:
Pour exciter ma vive extase,
Montrez-moi vos culs frais et ronds,
Offrez vos fesses arrondies,
Vos cuisses fermes et bondies,
Vos engins roides et charnus,
Vos anus tout remplis de crottes;
Mais surtout deguisez les mottes:
Je n'aime a foutre que des culs.
Fixez-vous, charmantes images,
Reproduisez-vous sous mes yeux;
Soyez l'objet de mes hommages,
Mes legislateurs et mes Dieux!
Qu'a Giton l'on enleve un temple
Ou jour et nuit l'on vous contemple,
En adoptant vos douces moeurs.
La merde y servira d'offrandes,
Les gringuenaudes de guirlandes,
Les vits de sacrificateurs.
Homme, baleine, dromadaire,
Tout, jusqu'a l'infame Jesus.
Dans les cieux, sous l'eau, sur la terre.
Tout nous dit que l'on fout des culs;
Raisonnable ou non, tout s'en mele,
En tous lieux le cul nous appelle,
Le cul met tous les vils en rut,
Le cul du bonheur est le voie,
Dans le cut git toute la joie.
Mais, hors du cul, point de salut,
Devois, que l'enfer vous retienne.
Pour vous sont faites ses loia,
Mais leur faible et frivole chaine
N'a sur nos esprits aucun poide.
Aux rives du Jourdain paisible.
Du fils de Dieu la voix horrible
Tache en vain de parler au coeur:
Un cul parait, passet il outre?
Non, je vois bander mon jean foutre
Et Dieu n'est plus qu'un enculeur
Au giron de la sainte Eglise.
Sur l'autel meme ou Dieu sefait,
Tous les matins je sodomise
D'un garcon le cul rondelet.
Mes chers amis, que l'on se trompe
Side le catholique pompe
On peut me soupconner jaloux
Abbes, prelats, vivez au large:
Quand j'encule et que je decharge.
J'ai bien plus de plaisirs que vous.
D'enculeurs l'histoire fourmille,
On en rencontra a tout moment.
Borgia, de sa propre fille,
Lime a plaisir le cul charmant,
Dieu le Pere encule Marie.
Le Saint-Esprit fout Zacharie.
Ils ne foutent tous qu'a l'envers
Et c'est sur un trone de fesses
Qu'avec ses superbes promesses,
Dieu se moque de l'univers
Saint Xavier susii, ce grand sage
Dont on vante l'espit divin.
Saint Xavier vomit peste et rage
Contre le sexe feminin.
Mais le grave et charmant apotre
S'en dedommages comme un autre.
Interpretons mieux ses lecons:
Si, de colere, un con l'irrite,
C'est que le cul d'un jesuite
Vaut a ses yeux cent mille cons.
Pres de la, voyez Saint Antoine
Dans le cul de con cher pourceau,
En dictant les regles du moine,
Introduire un vit assez beau.
A nul danger il ne succombe,
L'eclair brille, la foudre tombe,
Son vit est toujours droit et long.
Et le coquin, dans Dieu le Pere
Mettrait, je crois, sa verge altiere
Venant de foutre son cochon.
Cependant Jesus dans l'Olympe,
Sodomisant son cher papa,
Veut que saint Eustuche le grimpe,
En baissant le cul d'Agrippa.
Et le jean-fontre, a Madeleine,
Pendant ce temp, donne la peine
De lui chatouiller les couillons.
Amis, jouns les memes farces;
N'ayant pas de saintes pour garces,
Enculons au moins des gitons.
O Lucifer! toi que j'adore,
Toi qui fait briller mon esprit;
Si chez toi l'on foutait encore,
Dans ton cul je mettrais mon vit.
Mais puisque, par un sort barbare,
L'on ne bande plus au Tenare,
Je veux y voler dans un cul.
La, mon plus grand tourment, sans doute,
Sera de voir qu'un demon foute,
Et que mon cul n'est point foutu.
Accable-moi donc d'infortunes,
Foutu Dieu qui me fait horreur;
Ce n'est qn'a des ames communes
A qui tu peux foutre malheur:
Pour moi je nargue ton audace.
Que dans un cul je foutimasse,
Je me ris de ton vain effort;
J'en fais autant des lois de l'homme:
Le vrai sectateur de Sodome
Se fout et des Dieux et du sort.
Кардинал умолк, и снова раздались громкие крики «ура» и аплодисменты. Слушатели решили, что эта ода намного сильнее и выразительнее, нежели одноименное творение Пирона [20]граничащее с трусостью, ибо он вставил туда всех богов вместо того, чтобы высмеять только христианских идолов.
Компания, оживленная и возбужденная всем услышанным, поднялась из-за стола и переместилась в салон в состоянии почти полного опьянения. Там уже находились пятьдесят куртизанок, чьи задницы услаждали наш взор во время банкета, а также шестеро мальчиков-прислужников и дюжина певиц, подававших десерт. Нежный возраст этих нимф и их очаровательные мордашки воодушевили наших развратников, и они, как львы, набросились на двоих самых юных. Но совокупления не получилось, и оба пришли в ярость. Они связали девочек, подкатили свою адскую машину и содрали с жертв кожу при помощи девятихвостых плеток с заостренными наконечниками; в продолжение экзекуции мы ласкали и обсасывали их и добились-таки эрекции. Тут же привели еще двух девушек, и благодаря нашему искусству либертены совершили содомию; но сберегая силы, они скоро оставили свои жертвы и накинулись на других; их похоть обратилась на мальчиков, потом снова на девочек, таким образом все это юное поколение прошло через их руки, и только после того, как каждый из них лишил девственности семь или восемь детей обоего пола, погас огонь их гнусной похоти; Альбани сбросил пыл в зад десятилетнего мальчика, Бернис – в потроха шестилетней крошки, после чего оба священнослужителя, мертвецки пьяные и смертельно усталые, завалились на кушетки и мгновенно захрапели… Мы не спеша оделись.
Хотя я совершенно отупела от вина и плотских утех, в моей голове оставалась одна светлая мысль о воровстве, которая не давала мне покоя; я вспомнила, что первый поход в сокровищницу Альбани еще не до конца опустошил ее. Я наказала Раймонде отвлекать Олимпию и, захватив с собой Элизу, еще раз вернулась в кабинет, где находился секретер хозяина, отыскала ключ, и мы взяли все, что нашли. После этого второго налета общая добыча составила полтора миллиона франков. Олимпия ничего не заметила, а вы можете себе представить радость моего кавалера, когда мы пришли домой, нагруженные таким богатством. Однако несколько дней спустя в дверь мою постучала Олимпия.
– Кардинала обокрали более, чем на миллион, – с порога объявила она, – это было приданое его племянницы. Не то, чтобы он подозревает тебя, Жюльетта, но так уж совпало, что ограбление и вечеринка случились в один и тот же день, и он почему-то думает о твоих компаньонках. Тебе ничего не известно об этом?
И вот здесь, по своей давней привычке, я обратилась к своему воображению в поисках какого-нибудь нового злодейства, способного прикрыть то, которым я себя запятнала. Я еще раньше услышала о том, что перед самым нашим визитом на виллу Альбани, другая его племянница, которую он преследовал своими настойчивыми приставаниями, сбежала из дворца кардинала в страхе за свою девственность. Я напомнила Олимпии о внезапном отъезде девушки, подчеркнув это странное совпадение, и она быстро передала мои слова кардиналу, который, то ли по слабости ума, то ли по злобе, а может быть, из слепого чувства мести, немедленно пустил всех ищеек Папского государства по следу своей племянницы. Бедную девочку схватили на границе Неаполитанского королевства в тот самый момент, когда она пришла просить убежища в Цистериканском монастыре, оттуда препроводили назад в Рим и бросили в темницу. Сбригани нанял свидетелей, которые свидетельствовали против нее, и оставалось только установить, что она сделала с указанными деньгами; с нашей помощью нашлись и другие очевидцы, утверждавшие, что она передала все богатство некоему неаполитанцу, который покинул Рим в тот же день, что и она, и который, как они предполагают, был ее возлюбленным… Все эти показания настолько соответствовали друг другу, каждое из них было настолько убедительным, а все вместе настолько неопровержимыми, что на седьмой день суд вынес бедняжке смертный приговор. Она была обезглавлена на площади святого Анджело, и я имела удовольствие присутствовать на казни вместе с Сбригани, который в продолжение всей торжественно-мрачной церемонии держал в моем влагалище три пальца.