Страница:
Однако если что-нибудь может извинить человека, попавшегося в сети, по крайней мере в его собственных глазах, так это изумительная ловкость, с какой были раскинуты эти сети. Не извинительно ли было в этом случае и простодушие Дюрана? Кто был бы способен бороться против такого трио, как обе графини де Сент-Анилль и Агамемнон Рива, без сомнения – жемчужина всех управителей и плутов? Этого было, впрочем, недостаточно для утешения Дюрана. Несмотря на сострадательный совет, высказанный в письме мнимой графини, Дюран подал жалобу и пустил в ход за свой счет и за наличные деньги всех полицейских сыщиков. Это стоило ему тысяч семь, которые соединились с полутораста тысячами, пропавшими понапрасну. Все поиски полиции остались безуспешны: сыщики никак не могли открыть никаких следов вдовствующей графини, мадемуазель Артемизы, Рива, управителя, и Легу, полицейского чиновника.
Кучер того экипажа, в котором сидели пленницы полицейского Лигу, получил приказание свернуть с лионской дороги тотчас же, как только спутники доехали до шарантонской заставы. Легу велел карете остановиться перед домиком очень скромной наружности, находившимся неподалеку от Парижа. Там наши действующие лица вышли из кареты и отправились в дом. В кожаном мешке, который нес Рива, заключалось золотом около ста сорока тысяч ливров, вырученных им от продажи тканей. Деньги было разложены на столе.
Мадемуазель Артемиза, как изобретательница гигантски плутовского плана, исполнение которого мы видели, неоспоримо присвоила себе большую часть. Из ста сорока тысяч она взяла себе восемьдесят. Графиня, Рива и Легу разделили между собой остальные шестьдесят. Потом прелестная невеста испанского гранда любезно поблагодарила своих сообщников, поцеловала, но без особой нежности, вдовствующую графиню, свою благородную мать, села опять в карету, но на этот раз одна, и закричала кучеру:
– Пошел по дороге в Италию, получишь двойные прогоны!
Лошади помчались во всю прыть.
История не передала нам подлинных имен Рива и Легу. Вдовствующую же графиню мы знали прежде под именем Молох. Артемиза де Сент-Анилль была не кто иная, как Венера или Люцифер – или, если угодно, мадам де ла Транблэ. Чтобы начать новую жизнь, ей нужны были деньги… много денег… Теперь она достала их. Мы скоро ее увидим.
XIV. Старое платье, новая подкладка
XV. Кабак в рыночном квартале
XVI. Пунцовый кафтан
XVII. Предложение
Кучер того экипажа, в котором сидели пленницы полицейского Лигу, получил приказание свернуть с лионской дороги тотчас же, как только спутники доехали до шарантонской заставы. Легу велел карете остановиться перед домиком очень скромной наружности, находившимся неподалеку от Парижа. Там наши действующие лица вышли из кареты и отправились в дом. В кожаном мешке, который нес Рива, заключалось золотом около ста сорока тысяч ливров, вырученных им от продажи тканей. Деньги было разложены на столе.
Мадемуазель Артемиза, как изобретательница гигантски плутовского плана, исполнение которого мы видели, неоспоримо присвоила себе большую часть. Из ста сорока тысяч она взяла себе восемьдесят. Графиня, Рива и Легу разделили между собой остальные шестьдесят. Потом прелестная невеста испанского гранда любезно поблагодарила своих сообщников, поцеловала, но без особой нежности, вдовствующую графиню, свою благородную мать, села опять в карету, но на этот раз одна, и закричала кучеру:
– Пошел по дороге в Италию, получишь двойные прогоны!
Лошади помчались во всю прыть.
История не передала нам подлинных имен Рива и Легу. Вдовствующую же графиню мы знали прежде под именем Молох. Артемиза де Сент-Анилль была не кто иная, как Венера или Люцифер – или, если угодно, мадам де ла Транблэ. Чтобы начать новую жизнь, ей нужны были деньги… много денег… Теперь она достала их. Мы скоро ее увидим.
XIV. Старое платье, новая подкладка
Характер Рауля де ла Транблэ не принадлежал к числу таких, которые легко унывают от какого бы то ни было горя. Мы знаем, что он без большого труда восторжествовал, с помощью Венеры, над отчаянием, в которое впал после смерти Деборы. А горе, которое причинили ему неверность а побег жены, горе живое и сильное, не равнялось с той первой печалью, о которой мы уже говорили. Самолюбие страдало жестоко, но рана сердца была не глубока.
Следовательно, нравственное излечение Рауля совершилось так же скоро, как и физическое выздоровление. Сердце и плечо зажили в одно и то же время. После этой двойной раны осталась только легкая слабость в правой руке, а в душе сильное разочарование и горечь. Через несколько дней исчезла и слабость руки. Оставалась только душевная горечь.
Это расположение весьма естественно направило мысли молодого человека к тем идеям, которые до рождения его любви к Деборе были главной целью его жизни. Мы говорим о мщении, которое он намеревался привести в исполнение относительно трех наследников Реджинальда де ла Транблэ; наши читатели, вероятно, не забыли, с каким презрением прогнали они его из замка в самый день похорон маркиза.
Время не могло быть лучше выбрано для предприятия и выполнения этого столь долго откладываемого мщения. Осуществление подобного проекта должно было придать некоторый интерес жизни молодого человека, которую последние происшествия сделали очень печальной. Кроме того, он мог располагать выбором всех способов действия, потому что не имел недостатка в золоте, этом великом двигателе.
Как только мысль о мщении возродилась в голове Рауля, он ожил и понял, что жажда мести, так же как страсть к игре, никогда из угасает в сердцах, которыми раз завладела. Стоило только придумать план, исполнение которого было бы возможно. Рауль начал обдумывать.
Однажды утром Рауль, еще лежа в постели, позвонил в серебряный колокольчик, который стоял у него под рукой на ночном столике. В эту минуту пробило десять часов утра. Вошел лакей.
– Жак дома? – спросил Рауль.
– Дома, кавалер.
– Пришлите его сюда сейчас же.
Лакей поклонился и вышел. Через несколько минут Жак вошел в спальню своего господина.
– Жак, – сказал ему Рауль, – нет ли в этом квартале какого-нибудь продавца старого платья?
– Есть, живет под вывеской «Проворный Человек», недалеко отсюда, на Королевской площади…
– Он тебя знает?
– Еще бы.
– Каким образом?
Жак несколько смутился, потупил голову, покраснел и сначала не отвечал. Рауль повторил вопрос.
– У этого купца есть очень хорошенькая племянница, – сказал молодой камердинер, не без скромного замешательства. – Я несколько раз бывал в его лавке…
– А знает ли он, что ты служишь у меня? – спросил Рауль, улыбаясь.
– Кажется…
– В таком случае на этот раз не ходи к нему, а поищи другого… твоему знакомому может показаться странным то, что ты будешь покупать…
– Есть другой торговец при входе в Сент-Антуанскую улицу… Я мимоходом заметил его лавку.
– Вот этот для нас годится. Сними ливрею.
– Слушаю.
– Оденься, как одеваются мещане. У тебя должно быть такое платье?..
Жак сделал утвердительный знак, Рауль продолжал:
– Возьми с собой один из моих полных костюмов – кафтан, жилет и панталоны.
– Который?
– Все равно… первый… какой попадет под руку.
– Слушаю.
– Отнеси это платье к купцу, чтобы он снял с него мерку и по этой мерке дал тебе другой костюм.
– Какого рода?
– Самый простой, старое платье какого-нибудь бедняги писаря… Чем более истерто будет платье, тем лучше…
– Истертое платье не редкость, – возразил камердинер.
– Заплати купцу тут же половину условленной цены и скажи, чтобы он подшил новую подкладку под все это платье, не теряя ни минуты, Все это должно быть готово до вечера.
– Если вы позволите мне заплатить подороже, купец сделает невозможное.
– Позволяю заплатить сколько хочешь.
Рауль вынул из кошелька десять луидоров, подал их Жаку и сказал:
– Довольно?
– Слишком много.
– Тем лучше… что останется, возьми себе.
Жак поблагодарил и вышел.
В семь часов вечера он вернулся с большим узлом.
– Ты принес все, что мне нужно? – спросил Рауль.
– Принес.
– Посмотрим.
Жак развязал узел и положил на кресло полный костюм, заставивший Рауля улыбнуться. Это были черные суконные панталоны, еще целые, но сильно потертые у колен. Жилет был бархатный, когда-то черный, но теперь побелевший у каждой складки на швах и лоснившийся замечательным образом. Коричневый кафтан представлял те же признаки ветхости. Кроме того, в узле была пара серых бумажных чулок, маленькая шляпа, лишившаяся почти всего пуха, и толстые башмаки, совершенно новые, с огромными подошвами и медными пряжками. Как и велел Рауль, подкладка этого жалкого костюма была безукоризненной свежести. Можно было надеть все это платье, не нарушая строгих законов опрятности.
– Прекрасно! – воскликнул Рауль. – Все это выбрано мастерски.
– Вы довольны мной? – спросил Жак, и глаза его заблестели от радости.
– Доволен.
– Я это предпочитаю ста луидорам!
Рауль рассмеялся.
– Сколько тебе стоило это старое платье? – спросил он.
– Три луидора.
– С подкладкой?
– Точно так.
– Стало быть, у тебя осталось семь луидоров?
– Вот они, – сказал Жак, вынув из кармана семь золотых монет, которые положил на камин.
– Что ты делаешь?
– Возвращаю вам ваши деньги.
– Разве ты не помнишь, что я велел тебе взять себе остаток?
– Да, но вы, конечно, думали, что костюм будет стоить восемь или девять луидоров.
– Ну и честность! – поразился Рауль, смеясь. – Оставь у себя все, мой милый.
Изумленный такой невероятной щедростью, Жак не без труда решился взять золотые монеты.
– Теперь одень меня, – сказал Рауль.
Жак молча повиновался. Щегольской костюм Рауля был заменен жалкой одеждой из лавки торговца старым платьем. Одевшись, Рауль надел шляпу набекрень, потом посмотрел в зеркало. Если бы не удивительное изящество его лица, он походил бы на одного из тех очаровательных негодяев низшего класса, которые, не имея ни гроша, силятся подражать утонченному разврату знатных вельмож, волочатся за хорошенькими лавочницами и, при выходе из кабака, всегда готовы поколотить полицейских.
Рауль зажег на свечке пробку от бутылки шампанского и слегка провел под веками две черные полосы, которые тотчас придали его лицу странный отпечаток преждевременного истощения. Потом он несколько растрепал свои волосы, надвинул шляпу еще больше набекрень и, снова посмотревшись в зеркало, остался на этот раз совершенно доволен своей наружностью.
Следовательно, нравственное излечение Рауля совершилось так же скоро, как и физическое выздоровление. Сердце и плечо зажили в одно и то же время. После этой двойной раны осталась только легкая слабость в правой руке, а в душе сильное разочарование и горечь. Через несколько дней исчезла и слабость руки. Оставалась только душевная горечь.
Это расположение весьма естественно направило мысли молодого человека к тем идеям, которые до рождения его любви к Деборе были главной целью его жизни. Мы говорим о мщении, которое он намеревался привести в исполнение относительно трех наследников Реджинальда де ла Транблэ; наши читатели, вероятно, не забыли, с каким презрением прогнали они его из замка в самый день похорон маркиза.
Время не могло быть лучше выбрано для предприятия и выполнения этого столь долго откладываемого мщения. Осуществление подобного проекта должно было придать некоторый интерес жизни молодого человека, которую последние происшествия сделали очень печальной. Кроме того, он мог располагать выбором всех способов действия, потому что не имел недостатка в золоте, этом великом двигателе.
Как только мысль о мщении возродилась в голове Рауля, он ожил и понял, что жажда мести, так же как страсть к игре, никогда из угасает в сердцах, которыми раз завладела. Стоило только придумать план, исполнение которого было бы возможно. Рауль начал обдумывать.
Однажды утром Рауль, еще лежа в постели, позвонил в серебряный колокольчик, который стоял у него под рукой на ночном столике. В эту минуту пробило десять часов утра. Вошел лакей.
– Жак дома? – спросил Рауль.
– Дома, кавалер.
– Пришлите его сюда сейчас же.
Лакей поклонился и вышел. Через несколько минут Жак вошел в спальню своего господина.
– Жак, – сказал ему Рауль, – нет ли в этом квартале какого-нибудь продавца старого платья?
– Есть, живет под вывеской «Проворный Человек», недалеко отсюда, на Королевской площади…
– Он тебя знает?
– Еще бы.
– Каким образом?
Жак несколько смутился, потупил голову, покраснел и сначала не отвечал. Рауль повторил вопрос.
– У этого купца есть очень хорошенькая племянница, – сказал молодой камердинер, не без скромного замешательства. – Я несколько раз бывал в его лавке…
– А знает ли он, что ты служишь у меня? – спросил Рауль, улыбаясь.
– Кажется…
– В таком случае на этот раз не ходи к нему, а поищи другого… твоему знакомому может показаться странным то, что ты будешь покупать…
– Есть другой торговец при входе в Сент-Антуанскую улицу… Я мимоходом заметил его лавку.
– Вот этот для нас годится. Сними ливрею.
– Слушаю.
– Оденься, как одеваются мещане. У тебя должно быть такое платье?..
Жак сделал утвердительный знак, Рауль продолжал:
– Возьми с собой один из моих полных костюмов – кафтан, жилет и панталоны.
– Который?
– Все равно… первый… какой попадет под руку.
– Слушаю.
– Отнеси это платье к купцу, чтобы он снял с него мерку и по этой мерке дал тебе другой костюм.
– Какого рода?
– Самый простой, старое платье какого-нибудь бедняги писаря… Чем более истерто будет платье, тем лучше…
– Истертое платье не редкость, – возразил камердинер.
– Заплати купцу тут же половину условленной цены и скажи, чтобы он подшил новую подкладку под все это платье, не теряя ни минуты, Все это должно быть готово до вечера.
– Если вы позволите мне заплатить подороже, купец сделает невозможное.
– Позволяю заплатить сколько хочешь.
Рауль вынул из кошелька десять луидоров, подал их Жаку и сказал:
– Довольно?
– Слишком много.
– Тем лучше… что останется, возьми себе.
Жак поблагодарил и вышел.
В семь часов вечера он вернулся с большим узлом.
– Ты принес все, что мне нужно? – спросил Рауль.
– Принес.
– Посмотрим.
Жак развязал узел и положил на кресло полный костюм, заставивший Рауля улыбнуться. Это были черные суконные панталоны, еще целые, но сильно потертые у колен. Жилет был бархатный, когда-то черный, но теперь побелевший у каждой складки на швах и лоснившийся замечательным образом. Коричневый кафтан представлял те же признаки ветхости. Кроме того, в узле была пара серых бумажных чулок, маленькая шляпа, лишившаяся почти всего пуха, и толстые башмаки, совершенно новые, с огромными подошвами и медными пряжками. Как и велел Рауль, подкладка этого жалкого костюма была безукоризненной свежести. Можно было надеть все это платье, не нарушая строгих законов опрятности.
– Прекрасно! – воскликнул Рауль. – Все это выбрано мастерски.
– Вы довольны мной? – спросил Жак, и глаза его заблестели от радости.
– Доволен.
– Я это предпочитаю ста луидорам!
Рауль рассмеялся.
– Сколько тебе стоило это старое платье? – спросил он.
– Три луидора.
– С подкладкой?
– Точно так.
– Стало быть, у тебя осталось семь луидоров?
– Вот они, – сказал Жак, вынув из кармана семь золотых монет, которые положил на камин.
– Что ты делаешь?
– Возвращаю вам ваши деньги.
– Разве ты не помнишь, что я велел тебе взять себе остаток?
– Да, но вы, конечно, думали, что костюм будет стоить восемь или девять луидоров.
– Ну и честность! – поразился Рауль, смеясь. – Оставь у себя все, мой милый.
Изумленный такой невероятной щедростью, Жак не без труда решился взять золотые монеты.
– Теперь одень меня, – сказал Рауль.
Жак молча повиновался. Щегольской костюм Рауля был заменен жалкой одеждой из лавки торговца старым платьем. Одевшись, Рауль надел шляпу набекрень, потом посмотрел в зеркало. Если бы не удивительное изящество его лица, он походил бы на одного из тех очаровательных негодяев низшего класса, которые, не имея ни гроша, силятся подражать утонченному разврату знатных вельмож, волочатся за хорошенькими лавочницами и, при выходе из кабака, всегда готовы поколотить полицейских.
Рауль зажег на свечке пробку от бутылки шампанского и слегка провел под веками две черные полосы, которые тотчас придали его лицу странный отпечаток преждевременного истощения. Потом он несколько растрепал свои волосы, надвинул шляпу еще больше набекрень и, снова посмотревшись в зеркало, остался на этот раз совершенно доволен своей наружностью.
XV. Кабак в рыночном квартале
Окончив эти приготовления, Рауль обернулся к Жаку, который не без удивления смотрел на него, и сказал:
– Дай мне ключ от садовой калитки к посмотри, чтобы никто из слуг не попался мне на дороге…
– Вы уходите? – спросил Жак. – Без ужина?
– Я не буду ужинать дома.
– Должен я идти с вами?
– Нет.
– Позвольте мне сказать вам…
– Что?
– Я боюсь за вас… Да, я очень хорошо знаю, что вы переоделись для каких-нибудь приключений…
– А если бы и так?
– Париж так опасен ночью… я боюсь, чтобы с вами не случилось чего-нибудь…
– Не беспокойся, мой милый…
– Это выше моих сил… я дрожу…
– А! так поэтому-то ты и хочешь идти со мной?..
– Да… по крайней мере, на всякий случай… если кто встретится с вами… может выйти ссора… я буду тут…
– Это невозможно, мой бедный Жак; я буду осторожен и притом хорошо вооружен… Видишь, , я беру два пистолета и кинжал… это надежные товарищи…
– По крайней мере, позвольте мне подождать вас?..
– О! очень охотно; но я возвращусь, может быть, поздно ночью…
– Тем более.
– Разведи огонь в камине в моей спальне и засни в кресле.
– О нет; я чувствую, что до тех пор, пока вы не вернетесь, не сомкну глаз…
Не прибавляя более ни слова к этому простодушному, искреннему возражению, Жак пошел за ключом от калитки сада. Во время его отсутствия Рауль раскрыл шкатулку из розового дереза, в которой обыкновенно прятал деньги, вынул оттуда горсть золота и положил его в измятый карман бархатного жилета. Между тем Жак принес ключи и заверил своего господина, что ни один слуга не попадется ему по дороге. Рауль взял ключ и отправился ужинать в таверну под вывеской «Золотая Колесница», уже известную нашим читателям.
Сытно пообедав, Рауль отправился в рыночный квартал, заплатив за обед две золотые монеты, к великому удивлению хозяина, который не мог понять, каким образом молодой человек, так бедно одетый, мог позволить себе подобные траты.
Читатели наши, может быть, помнят, что мы уже говорили о кабаке под вывеской «Союз Марса и Венеры», который пользовался очень дурной репутацией и все посетители которого были более или менее известны полицейским агентам. Туда-то через несколько лет должен был прийти Рауль, чтобы поручить шпиону Матиасу Оберу, прозванному Рысью, собрать сведения об Антонии Верди, прелестной ворожее, приехавшей из Италии и пользовавшейся милостью Филиппа Орлеанского, регента Франции, которому она показывала черта в его настоящей и осязаемой форме.
В этом кабаке, скажем прямо, все казалось отвратительным и зловещим – и предметы, и люди. Там можно было встретить только физиономии мрачные, зверские или запечатленные грубой веселостью. Хриплые звуки какого-то неизвестного языка поражали слух. Почти постоянно раздавались там песни, часто непристойные до такой степени, что стыдно было их слушать. Собствен но говоря, это был не кабак, не таверна, а разбойничий притон.
Конечно, Рауля должна была побуждать очень сильная причина, если он решился переступить через порог этого отвратительного вертепа, и причина эта действительно существовала. Взглянув на вывеску при бледном свете фонаря, качавшегося от ветра, Рауль вошел в кабак не колеблясь.
Его одежда была более чем проста, к тому же он позаботился еще измять манишку и галстук, – так что его приход не привлек к себе внимания посетителей.
Таверна состояла из одной обширной залы, почерневший потолок которой поддерживался деревянными столбами. Дубовые столы и скамейки были прибиты к полу, покрытому широкими плитами, грязными в высшей степени. Рауль сел в углу, так, чтобы уединиться как можно дальше, но видеть все, что происходит вокруг. Хозяин кабака, низенький и хромой, но широкоплечий и коренастый, как Геркулес Фарнезский, подошел к молодому человеку и спросил грубым голосом:
– Чего вы хотите?
– Трубку и меру водки, – отвечал лаконично Рауль.
Хромой через несколько минут принес требуемое. Рауль протянул руку, но хозяин остановил его резким движением. Удивленный взгляд Рауля, казалось, спрашивал, что значило это движение, и как бы в ответ на этот взгляд хромой проворчал своим хриплым и грубым голосом:
– Здесь в долг не отпускают: заплатите вперед.
Рауль вынул из кармана золотую монету.
– Возьми сколько тебе следует, – сказал он, бросив луидор на стол.
Хромой взял монету, долго ее рассматривал, пробовал зубами, старался согнуть между пальцами и наконец бросил на каменный пол, чтобы прислушаться к ее звуку. Рауль, не говоря ни слова, выдержал этот продолжительный и мелочный осмотр. Наконец хромой убедился, что золотая монета действительно стоила двадцать четыре ливра, и уважение его к Раулю тотчас приняло невероятные размеры. Он приподнял – неслыханная вещь!.. – свой грязный бумажный колпак и сказал тоном, который был не совсем невежлив:
– Я сейчас принесу вам сдачи, и если хотите еще чего-нибудь, вам стоит только сказать: у меня есть настоящий голландский джин, старый киршвассер из черного леса и арак первого сорта… Если вы можете платить, можете и пить.
– Мне нужно только то, что я спросил, – бросил Рауль, набивая трубку.
– Как вам угодно; здесь в долг не отпускают, но и не принуждают никого тратить более, чем он хочет…
И хозяин ушел, хромая, за сдачей, которую скоро принес.
В эту минуту в таверне могло быть человек сорок. Три медные лампы, стоявшие довольно далеко друг от друга, проливали сомнительный и неверный свет, нарушаемый волнами беловатого тумана, который вырывался из губ и трубок куривших. Рауль сначала с трудом различал окружавшие его предметы; но мало-помалу глаза его освоились с полумраком комнаты и он успел взглядом проникнуть сквозь него.
Молодой человек увидал тогда коллекцию лиц, поз и костюмов, достойных найти место в бессмертных рисунках, созданных гением Калло и воспроизведенных его резким и сильным карандашом. Это были лица мускулистые, бледные, искривленные; носы хищных птиц, губы вампиров. У некоторых, еще очень молодых людей, лбы были испещрены морщинами более, чем у дряхлых стариков. Согнутые спины иных отличались страшной худобой, которую не скрывало слишком широкое платье. В этих впалых глазах, мрачно окаймленных нависшими бровями или выпуклых, как глаза совы, можно было заметить самые разнородные характеры. Одни выражали придирчивую, нахальную дерзость, другие – постыдную и низкую трусость. Физиономии некоторых отличались выражением хищности и напоминали лисицу. У иных рты, вооруженные редкими и острыми зубами, имели родственное сходство с плотоядной мордой волка. Многие из этих почтенных собеседников выказывали солдатские ухватки и носили длинные рапиры. Среди этих людей можно было найти типы каждого из самых постыдных пороков, обесславливающих бедный человеческий род.
Одни, совершенно пьяные, сваливались с деревянных скамеек, на которых сидели; другие с циничным восторгом ласкали жалких существ женского пола, которые спустились на последнюю ступень самого отвратительного уничижения; третьи, наконец, играли в карты, такие грязные, что на них едва можно было различить очки, или в кости, по всей вероятности фальшивые. Бывали минуты молчания почти совершенного, которое вдруг прерывалось громкими и хриплыми криками и бранью.
Сердце Рауля сжималось от отвращения, и он спрашивал себя, найдет ли он в себе силу и мужество надолго оставаться в этом гнусном пандемониуме. Может быть, он решился бы немедленно удалиться, если б не случилось обстоятельство, заставившее его остаться на месте еще с минуту.
– Дай мне ключ от садовой калитки к посмотри, чтобы никто из слуг не попался мне на дороге…
– Вы уходите? – спросил Жак. – Без ужина?
– Я не буду ужинать дома.
– Должен я идти с вами?
– Нет.
– Позвольте мне сказать вам…
– Что?
– Я боюсь за вас… Да, я очень хорошо знаю, что вы переоделись для каких-нибудь приключений…
– А если бы и так?
– Париж так опасен ночью… я боюсь, чтобы с вами не случилось чего-нибудь…
– Не беспокойся, мой милый…
– Это выше моих сил… я дрожу…
– А! так поэтому-то ты и хочешь идти со мной?..
– Да… по крайней мере, на всякий случай… если кто встретится с вами… может выйти ссора… я буду тут…
– Это невозможно, мой бедный Жак; я буду осторожен и притом хорошо вооружен… Видишь, , я беру два пистолета и кинжал… это надежные товарищи…
– По крайней мере, позвольте мне подождать вас?..
– О! очень охотно; но я возвращусь, может быть, поздно ночью…
– Тем более.
– Разведи огонь в камине в моей спальне и засни в кресле.
– О нет; я чувствую, что до тех пор, пока вы не вернетесь, не сомкну глаз…
Не прибавляя более ни слова к этому простодушному, искреннему возражению, Жак пошел за ключом от калитки сада. Во время его отсутствия Рауль раскрыл шкатулку из розового дереза, в которой обыкновенно прятал деньги, вынул оттуда горсть золота и положил его в измятый карман бархатного жилета. Между тем Жак принес ключи и заверил своего господина, что ни один слуга не попадется ему по дороге. Рауль взял ключ и отправился ужинать в таверну под вывеской «Золотая Колесница», уже известную нашим читателям.
Сытно пообедав, Рауль отправился в рыночный квартал, заплатив за обед две золотые монеты, к великому удивлению хозяина, который не мог понять, каким образом молодой человек, так бедно одетый, мог позволить себе подобные траты.
Читатели наши, может быть, помнят, что мы уже говорили о кабаке под вывеской «Союз Марса и Венеры», который пользовался очень дурной репутацией и все посетители которого были более или менее известны полицейским агентам. Туда-то через несколько лет должен был прийти Рауль, чтобы поручить шпиону Матиасу Оберу, прозванному Рысью, собрать сведения об Антонии Верди, прелестной ворожее, приехавшей из Италии и пользовавшейся милостью Филиппа Орлеанского, регента Франции, которому она показывала черта в его настоящей и осязаемой форме.
В этом кабаке, скажем прямо, все казалось отвратительным и зловещим – и предметы, и люди. Там можно было встретить только физиономии мрачные, зверские или запечатленные грубой веселостью. Хриплые звуки какого-то неизвестного языка поражали слух. Почти постоянно раздавались там песни, часто непристойные до такой степени, что стыдно было их слушать. Собствен но говоря, это был не кабак, не таверна, а разбойничий притон.
Конечно, Рауля должна была побуждать очень сильная причина, если он решился переступить через порог этого отвратительного вертепа, и причина эта действительно существовала. Взглянув на вывеску при бледном свете фонаря, качавшегося от ветра, Рауль вошел в кабак не колеблясь.
Его одежда была более чем проста, к тому же он позаботился еще измять манишку и галстук, – так что его приход не привлек к себе внимания посетителей.
Таверна состояла из одной обширной залы, почерневший потолок которой поддерживался деревянными столбами. Дубовые столы и скамейки были прибиты к полу, покрытому широкими плитами, грязными в высшей степени. Рауль сел в углу, так, чтобы уединиться как можно дальше, но видеть все, что происходит вокруг. Хозяин кабака, низенький и хромой, но широкоплечий и коренастый, как Геркулес Фарнезский, подошел к молодому человеку и спросил грубым голосом:
– Чего вы хотите?
– Трубку и меру водки, – отвечал лаконично Рауль.
Хромой через несколько минут принес требуемое. Рауль протянул руку, но хозяин остановил его резким движением. Удивленный взгляд Рауля, казалось, спрашивал, что значило это движение, и как бы в ответ на этот взгляд хромой проворчал своим хриплым и грубым голосом:
– Здесь в долг не отпускают: заплатите вперед.
Рауль вынул из кармана золотую монету.
– Возьми сколько тебе следует, – сказал он, бросив луидор на стол.
Хромой взял монету, долго ее рассматривал, пробовал зубами, старался согнуть между пальцами и наконец бросил на каменный пол, чтобы прислушаться к ее звуку. Рауль, не говоря ни слова, выдержал этот продолжительный и мелочный осмотр. Наконец хромой убедился, что золотая монета действительно стоила двадцать четыре ливра, и уважение его к Раулю тотчас приняло невероятные размеры. Он приподнял – неслыханная вещь!.. – свой грязный бумажный колпак и сказал тоном, который был не совсем невежлив:
– Я сейчас принесу вам сдачи, и если хотите еще чего-нибудь, вам стоит только сказать: у меня есть настоящий голландский джин, старый киршвассер из черного леса и арак первого сорта… Если вы можете платить, можете и пить.
– Мне нужно только то, что я спросил, – бросил Рауль, набивая трубку.
– Как вам угодно; здесь в долг не отпускают, но и не принуждают никого тратить более, чем он хочет…
И хозяин ушел, хромая, за сдачей, которую скоро принес.
В эту минуту в таверне могло быть человек сорок. Три медные лампы, стоявшие довольно далеко друг от друга, проливали сомнительный и неверный свет, нарушаемый волнами беловатого тумана, который вырывался из губ и трубок куривших. Рауль сначала с трудом различал окружавшие его предметы; но мало-помалу глаза его освоились с полумраком комнаты и он успел взглядом проникнуть сквозь него.
Молодой человек увидал тогда коллекцию лиц, поз и костюмов, достойных найти место в бессмертных рисунках, созданных гением Калло и воспроизведенных его резким и сильным карандашом. Это были лица мускулистые, бледные, искривленные; носы хищных птиц, губы вампиров. У некоторых, еще очень молодых людей, лбы были испещрены морщинами более, чем у дряхлых стариков. Согнутые спины иных отличались страшной худобой, которую не скрывало слишком широкое платье. В этих впалых глазах, мрачно окаймленных нависшими бровями или выпуклых, как глаза совы, можно было заметить самые разнородные характеры. Одни выражали придирчивую, нахальную дерзость, другие – постыдную и низкую трусость. Физиономии некоторых отличались выражением хищности и напоминали лисицу. У иных рты, вооруженные редкими и острыми зубами, имели родственное сходство с плотоядной мордой волка. Многие из этих почтенных собеседников выказывали солдатские ухватки и носили длинные рапиры. Среди этих людей можно было найти типы каждого из самых постыдных пороков, обесславливающих бедный человеческий род.
Одни, совершенно пьяные, сваливались с деревянных скамеек, на которых сидели; другие с циничным восторгом ласкали жалких существ женского пола, которые спустились на последнюю ступень самого отвратительного уничижения; третьи, наконец, играли в карты, такие грязные, что на них едва можно было различить очки, или в кости, по всей вероятности фальшивые. Бывали минуты молчания почти совершенного, которое вдруг прерывалось громкими и хриплыми криками и бранью.
Сердце Рауля сжималось от отвращения, и он спрашивал себя, найдет ли он в себе силу и мужество надолго оставаться в этом гнусном пандемониуме. Может быть, он решился бы немедленно удалиться, если б не случилось обстоятельство, заставившее его остаться на месте еще с минуту.
XVI. Пунцовый кафтан
В ту минуту, когда Рауль, жаждая чистого воздуха, хотел встать и выйти из кабака, дверь с улицы вдруг растворилась и новое лицо явилось на пороге.
Это был человек лет сорока пяти, высокий и сильный, с правильными чертами лица, которое могло бы показаться прекрасным, если бы не носило на себе самых неоспоримых следов злоупотребления жизнью. Большие черные глаза с густыми бровями того же цвета, вероятно, были некогда блестящими, но разврат и пьянство оставили им только искры прежнего блеска. Орлиный нос был с фиолетовым оттенком. Красные пятна пестрили щеки. Нижняя губа висела, обезображивая таким образом правильно очерченный рот. Черные усы, старательно завитые, были приподняты кверху и своими концами почти касались глаз. Странное выражение физической веселости видно было на этом лице, искаженном дурными страстями, а губы, приподнимаясь от улыбки почти постоянной, выказывали черные и испорченные зубы. На этом человеке были черные шелковые чулки, разорванные на левой икре, шерстяные панталоны, некогда белые, синий атласный полинявший жилет и красный кафтан с большими стальными пуговицами. Шляпа военной формы была обложена узким потускневшим серебряным галуном. Длинная шпага с медным эфесом торчала из-под полы кафтана. Правая рука незнакомца, казалось, с удовольствием ласкала блестящий эфес.
Новопришедший вошел в кабак совершенно по-театральному. Сделав три шага и сопровождая их тремя низкими поклонами, он по-военному поднес руку к шляпе и вскричал веселым и хриплым голосом:
– Общество в полном комплекте… многочисленное и избранное, честное слово Ла Роза, бывшего сержанта французской гвардии!.. и все молодцы!.. клянусь моей гитарой и шпагой, кабак Марса и Венеры не опровергает своей вывески!.. Да здравствуют любовь и война.
И человек в красном кафтане запел фальшивым голосом какие-то старые куплеты. Когда певец кончил, послышалось одобрительное «браво», впрочем довольно ироническое. Один раздосадованный игрок, отвлеченный пением от интересной комбинации, вскричал:
– Довольно, уличный трубадур!.. ты слишком охрип, чтобы распевать соловьем!..
Человек в красном кафтане нахмурил брови и бросил свирепый взгляд на того, кто заговорил с ним таким образом. Он сильнее прежнего сжал эфес своей шпаги и хотел вытащить ее из ножен, но это движение не имело последствий. На физиономии певца почти тотчас же снова засияло веселое выражение, и он только сказал:
– Клянусь моей гитарой и шпагой, Лаженжоль, я наказал бы тебя, если бы ты стоил этого!.. Но к чему? Ты стараешься плутовать в картах из-за каких-нибудь трех денье и не в состоянии оценить сокровища гармонии и поэзии; расточать их перед тобою все равно что метать бисер перед свиньями. Я сожалею о тебе и прощаю тебя… Плутуй в картах, бедняга, и никогда не старайся сделаться, подобно Ла Розу, величайшим воином и совершеннейшим любовником!..
Странный этот человек запел опять еще более фальшивым к хриплым голосом, потом прошелся по зале таверны и сел по соседству со столом Рауля, снял длинную шпагу, порядочно его стеснявшую в этой новой позиции, и ударил кулаком по столу.
Хозяин подошел, хромая. Физиономия его была еще угрюмее и сердитее обыкновенного. Человек в красном кафтане не заметил этого или сделал вид, что не заметил.
– Чего вы от меня хотите? – спросил хозяин.
– Э, дядюшка Шемильяр! – вскричал Ла Роз. – Я хочу прежде всего узнать, каково ваше драгоценное здоровье?..
– Дурно, – лаконично ответил хромой.
– Да? неужели вы больны?.. Это удивительно, потому что у вас бесподобный, самый здоровый вид!..
– Это все, что вы мне скажете?
– Нет! нет!.. дядюшка Шемильяр, пить хочется… понимаете?
– Нет.
– Тупая голова!.. неужели я должен объясниться?
– Да.
– Ну, так я скажу вам просто: дайте мне напиться…
– Чего?
– Всего, что вы хотите, только бы было вкусно, да побольше… коньяка, арака или другого чего-нибудь… мне все по плечу…
Хромой не пошевелился, а только протянул руку.
– Чего вы хотите? – спросил Ла Роз.
– Денег.
– Чего?
– Денег.
Ла Роз пошарил в кармане.
– Не имеется, – сказал он, стукнув по карманам жилета. – Но мы старые знакомые! Клянусь моей гитарой и моей шпагой, поставьте мне на счет, я заплачу вам вместе с тем, что уже должен вам…
Хромой покачал головой.
– В долг не дам, – сказал он, – заплатите вперед и тогда пейте сколько хотите…
– Но у меня нет сегодня ни денье…
– Тем хуже.
– Только одну меру!..
– Нет!..
– Дядюшка Шемильяр, мой достойный хозяин, будьте милы!..
– Прощайте.
Хромой повернулся на своей длинной ноге и удалился.
– А! черт побери! – вскричал Ла Роз. – Экий негодяй!.. Не переломать ли ему ребра? Но кровь его не заменит мне стакана вина!.. Клянусь моей гитарой и моей шпагой, я оставлю эту негостеприимную таверну. Обрекаю самым жестоким божествам гнусного хозяина, который отказывает в какой-то ничтожной мере водки иссохшей гортани Орфея, воина, находящегося в несчастии. Отныне я не переступлю через этот порог!.. Пусть хромой негодяй, этот ужасный Шемильяр, делает что хочет!
Человек в красном кафтане действительно хотел было удалиться, но вдруг услыхал чей-то голос:
– Э! месье Ла Роз, позвольте сказать вам словечко…
Он живо обернулся в ту сторону, где сидел говоривший с ним, Это был Рауль. Ла Роз поклонился и сказал:
– Я, кажется, не имею чести…
– Знать меня? – спросил Рауль. – Это меня не удивляет: я тоже вас не знаю.
– Вы, однако, произнесли мое имя…
– Вы сами произносили его за минуту перед этим.
– Справедливо. Чем могу я служить вам?..
– У вас прекрасный голос.
– Вы находите?..
– Очаровательный!..
– О! не более чем сносный… немножко хриплый сегодня, кажется…
– Может быть! но я знаю толк в пении и ценю…
– Право, вы слишком добры.
– Было бы жаль не оросить горла, из которого раздаются такие чудные звуки…
– И я тоже так думаю; но увы! вы слышали разговор дяди Шемильяра и вашего покорнейшего слуги…
– Слышал.
– Моему горлу не в чем упрекать меня: я сделал для него все, что мог…
– Конечно, но это недостаточная причина, чтобы умереть от жажды только потому, что хромой негодяй, как вы называете здешнего хозяина, бездушный злодей…
– Это легко сказать, но как помочь горю?
– Ничего не может быть проще. Вам стоит только сесть напротив меня и доставить мне удовольствие разделить со мною…
– Как?.. Вы хотите…
– Да, если вы считаете меня достойным чести находиться в вашем обществе…
– Ах! – вскричал Ла Роз с восторгом, – вы феномен вежливости!.. Да, именно феномен… не беру назад слова!.. Ваш поступок меня трогает и приводит в умиление… клянусь моей гитарой и моей шпагой! Я хочу сделаться вашим другом! и познакомиться с вами покороче!.. Да, да, друг мой!
И человек в красном кафтане сел напротив Рауля.
Это был человек лет сорока пяти, высокий и сильный, с правильными чертами лица, которое могло бы показаться прекрасным, если бы не носило на себе самых неоспоримых следов злоупотребления жизнью. Большие черные глаза с густыми бровями того же цвета, вероятно, были некогда блестящими, но разврат и пьянство оставили им только искры прежнего блеска. Орлиный нос был с фиолетовым оттенком. Красные пятна пестрили щеки. Нижняя губа висела, обезображивая таким образом правильно очерченный рот. Черные усы, старательно завитые, были приподняты кверху и своими концами почти касались глаз. Странное выражение физической веселости видно было на этом лице, искаженном дурными страстями, а губы, приподнимаясь от улыбки почти постоянной, выказывали черные и испорченные зубы. На этом человеке были черные шелковые чулки, разорванные на левой икре, шерстяные панталоны, некогда белые, синий атласный полинявший жилет и красный кафтан с большими стальными пуговицами. Шляпа военной формы была обложена узким потускневшим серебряным галуном. Длинная шпага с медным эфесом торчала из-под полы кафтана. Правая рука незнакомца, казалось, с удовольствием ласкала блестящий эфес.
Новопришедший вошел в кабак совершенно по-театральному. Сделав три шага и сопровождая их тремя низкими поклонами, он по-военному поднес руку к шляпе и вскричал веселым и хриплым голосом:
– Общество в полном комплекте… многочисленное и избранное, честное слово Ла Роза, бывшего сержанта французской гвардии!.. и все молодцы!.. клянусь моей гитарой и шпагой, кабак Марса и Венеры не опровергает своей вывески!.. Да здравствуют любовь и война.
И человек в красном кафтане запел фальшивым голосом какие-то старые куплеты. Когда певец кончил, послышалось одобрительное «браво», впрочем довольно ироническое. Один раздосадованный игрок, отвлеченный пением от интересной комбинации, вскричал:
– Довольно, уличный трубадур!.. ты слишком охрип, чтобы распевать соловьем!..
Человек в красном кафтане нахмурил брови и бросил свирепый взгляд на того, кто заговорил с ним таким образом. Он сильнее прежнего сжал эфес своей шпаги и хотел вытащить ее из ножен, но это движение не имело последствий. На физиономии певца почти тотчас же снова засияло веселое выражение, и он только сказал:
– Клянусь моей гитарой и шпагой, Лаженжоль, я наказал бы тебя, если бы ты стоил этого!.. Но к чему? Ты стараешься плутовать в картах из-за каких-нибудь трех денье и не в состоянии оценить сокровища гармонии и поэзии; расточать их перед тобою все равно что метать бисер перед свиньями. Я сожалею о тебе и прощаю тебя… Плутуй в картах, бедняга, и никогда не старайся сделаться, подобно Ла Розу, величайшим воином и совершеннейшим любовником!..
Странный этот человек запел опять еще более фальшивым к хриплым голосом, потом прошелся по зале таверны и сел по соседству со столом Рауля, снял длинную шпагу, порядочно его стеснявшую в этой новой позиции, и ударил кулаком по столу.
Хозяин подошел, хромая. Физиономия его была еще угрюмее и сердитее обыкновенного. Человек в красном кафтане не заметил этого или сделал вид, что не заметил.
– Чего вы от меня хотите? – спросил хозяин.
– Э, дядюшка Шемильяр! – вскричал Ла Роз. – Я хочу прежде всего узнать, каково ваше драгоценное здоровье?..
– Дурно, – лаконично ответил хромой.
– Да? неужели вы больны?.. Это удивительно, потому что у вас бесподобный, самый здоровый вид!..
– Это все, что вы мне скажете?
– Нет! нет!.. дядюшка Шемильяр, пить хочется… понимаете?
– Нет.
– Тупая голова!.. неужели я должен объясниться?
– Да.
– Ну, так я скажу вам просто: дайте мне напиться…
– Чего?
– Всего, что вы хотите, только бы было вкусно, да побольше… коньяка, арака или другого чего-нибудь… мне все по плечу…
Хромой не пошевелился, а только протянул руку.
– Чего вы хотите? – спросил Ла Роз.
– Денег.
– Чего?
– Денег.
Ла Роз пошарил в кармане.
– Не имеется, – сказал он, стукнув по карманам жилета. – Но мы старые знакомые! Клянусь моей гитарой и моей шпагой, поставьте мне на счет, я заплачу вам вместе с тем, что уже должен вам…
Хромой покачал головой.
– В долг не дам, – сказал он, – заплатите вперед и тогда пейте сколько хотите…
– Но у меня нет сегодня ни денье…
– Тем хуже.
– Только одну меру!..
– Нет!..
– Дядюшка Шемильяр, мой достойный хозяин, будьте милы!..
– Прощайте.
Хромой повернулся на своей длинной ноге и удалился.
– А! черт побери! – вскричал Ла Роз. – Экий негодяй!.. Не переломать ли ему ребра? Но кровь его не заменит мне стакана вина!.. Клянусь моей гитарой и моей шпагой, я оставлю эту негостеприимную таверну. Обрекаю самым жестоким божествам гнусного хозяина, который отказывает в какой-то ничтожной мере водки иссохшей гортани Орфея, воина, находящегося в несчастии. Отныне я не переступлю через этот порог!.. Пусть хромой негодяй, этот ужасный Шемильяр, делает что хочет!
Человек в красном кафтане действительно хотел было удалиться, но вдруг услыхал чей-то голос:
– Э! месье Ла Роз, позвольте сказать вам словечко…
Он живо обернулся в ту сторону, где сидел говоривший с ним, Это был Рауль. Ла Роз поклонился и сказал:
– Я, кажется, не имею чести…
– Знать меня? – спросил Рауль. – Это меня не удивляет: я тоже вас не знаю.
– Вы, однако, произнесли мое имя…
– Вы сами произносили его за минуту перед этим.
– Справедливо. Чем могу я служить вам?..
– У вас прекрасный голос.
– Вы находите?..
– Очаровательный!..
– О! не более чем сносный… немножко хриплый сегодня, кажется…
– Может быть! но я знаю толк в пении и ценю…
– Право, вы слишком добры.
– Было бы жаль не оросить горла, из которого раздаются такие чудные звуки…
– И я тоже так думаю; но увы! вы слышали разговор дяди Шемильяра и вашего покорнейшего слуги…
– Слышал.
– Моему горлу не в чем упрекать меня: я сделал для него все, что мог…
– Конечно, но это недостаточная причина, чтобы умереть от жажды только потому, что хромой негодяй, как вы называете здешнего хозяина, бездушный злодей…
– Это легко сказать, но как помочь горю?
– Ничего не может быть проще. Вам стоит только сесть напротив меня и доставить мне удовольствие разделить со мною…
– Как?.. Вы хотите…
– Да, если вы считаете меня достойным чести находиться в вашем обществе…
– Ах! – вскричал Ла Роз с восторгом, – вы феномен вежливости!.. Да, именно феномен… не беру назад слова!.. Ваш поступок меня трогает и приводит в умиление… клянусь моей гитарой и моей шпагой! Я хочу сделаться вашим другом! и познакомиться с вами покороче!.. Да, да, друг мой!
И человек в красном кафтане сел напротив Рауля.
XVII. Предложение
Хромой, искоса наблюдавший за тем, что происходило, как только увидел Ла Роза за одним столом с Раулем, тотчас прибежал и спросил, чего прикажут подать господа.
– Всего, ~ отвечал Рауль, бросив на стол шестиливровый экю.
Шемильяр немедленно сунул монету в карман и без промедления принес разных напитков и водки, подкрашенной неизвестно чем.
– Ах! мой истинный друг!.. – вскричал Ла Роз, взволнованный щедростью Рауля, – клянусь Купидоном, вы одарены самой деликатной любезностью… Ах! вы должны быть совершеннейшим любовником… Я вижу отсюда сердца всех красавиц, летящих по вашим следам!.. С каким знанием света должны вы подхватывать их!..
И Ла Роз, наполнив и осушив стакан два раза кряду, запел, потом выпил, потом сказал:
– Хороша эта водка, но арак лучше… а джин, клянусь моей гитарой и моей шпагой, напиток, поистине достойный богов, честное слово Ла Роза! я знаю в этом толк!..
– Каким образом, – спросил Рауль, – такой замечательный человек, каким вы кажетесь во всех отношениях, доведен до положения… столь затруднительного, что не имеет 9 кармане мелкой монеты, чтобы утолить жажду?
– О! со мною были несчастья…
– Неужели?
– Увы!
– Какие же?
– А! вам, я вижу, хочется знать мою историю?
– Не совсем…
– Я вас не понимаю…
– Я хочу только, чтобы вы рассказали мне о вашем настоящем положении и о причинах, которые довели вас до него.
– Всего, ~ отвечал Рауль, бросив на стол шестиливровый экю.
Шемильяр немедленно сунул монету в карман и без промедления принес разных напитков и водки, подкрашенной неизвестно чем.
– Ах! мой истинный друг!.. – вскричал Ла Роз, взволнованный щедростью Рауля, – клянусь Купидоном, вы одарены самой деликатной любезностью… Ах! вы должны быть совершеннейшим любовником… Я вижу отсюда сердца всех красавиц, летящих по вашим следам!.. С каким знанием света должны вы подхватывать их!..
И Ла Роз, наполнив и осушив стакан два раза кряду, запел, потом выпил, потом сказал:
– Хороша эта водка, но арак лучше… а джин, клянусь моей гитарой и моей шпагой, напиток, поистине достойный богов, честное слово Ла Роза! я знаю в этом толк!..
– Каким образом, – спросил Рауль, – такой замечательный человек, каким вы кажетесь во всех отношениях, доведен до положения… столь затруднительного, что не имеет 9 кармане мелкой монеты, чтобы утолить жажду?
– О! со мною были несчастья…
– Неужели?
– Увы!
– Какие же?
– А! вам, я вижу, хочется знать мою историю?
– Не совсем…
– Я вас не понимаю…
– Я хочу только, чтобы вы рассказали мне о вашем настоящем положении и о причинах, которые довели вас до него.