Страница:
– Все-таки возьми, милая Венера… Если ты не хочешь носить этих бриллиантов, продай их… Это будет началом твоего приданого, для того дня, когда ты встретишь того, кому отдашь свое сердце… Когда ты встретишь прекрасного молодого человека, который будет любить тебя… И которого ты полюбишь так, как я люблю моего Рауля…
Венера сделалась пунцовой. Зловещий огонь сверкнул в ее глазах подобно молнии, которая в жаркую летнюю ночь без грома пробегает по темному небу.
– Ты принимаешь? – спросила жидовка почти умоляющим голосом.
– Да! – отвечала Венера, в которой совершился внезапный переворот. – Да! Принимаю, если ты хочешь…
– Вот и прекрасно, милая Венера… Ты сначала огорчила меня, а теперь обрадовала… Очень обрадовала…
Люцифер подошла к постели, взяла из рук Деборы бриллианты и снова дала ей поцелуй Иуды.
– Представь себе, – сказала Дебора, обняв рукою шею Венеры и наклонившись, чтобы шепнуть ей на ухо, – представь себе, что сегодня утром, когда я проснулась, мне было страшно…
– Страшно? – повторила Венера.
– Да.
– Отчего?
– Я видела сон… В котором виновата была ты…
– Я? – вскричала Венера, задрожав.
– О! Милая сестрица, я говорю тебе не в упрек!..
– Какой же это сон?.. Какой?..
– О! Пустяки… Помнишь то страшное предсказание, которое ты мне сделала, изучив будущее по линиям моей руки?.. С тех пор мы не раз говорили о том.
Венера не отвечала, но движением головы показала, что помнит.
– Ну, милая сестрица, – продолжала Дебора, – в эту ночь мне снилось, что твое предсказание осуществляется…
– Как? – спросила Венера тихим голосом, едва слышным от замешательства.
– Я не вышла замуж за того, кого люблю…
– Какое же препятствие встало между вами?
– Смерть.
– Смерть! – повторила Венера.
– Я умирала, – продолжала Дебора. – О! Какой страшный сон… Я умирала именно так, как ты предсказывала… Умирала отравленной…
– Отравленной! – пролепетала Венера. – Кем? Знаешь ты, кем?
– Нет… Я не видала руки, наливавшей мне яд… Я только знала, что отравлена… Я чувствовала, что умираю… Но не обвиняла никого… Какой странный и страшный сон. Не правда ли?.. Проснувшись в холодном поту, я почувствовала какое-то болезненное ощущение… Голова моя была слаба… Очень слаба… И я смешала сон с действительностью… К счастью, это ощущение не долго продолжалось… Я увидала себя окруженной Раулем, батюшкой, тобой, словом, всеми, кто меня любит… Могла ли я бояться преступления или даже несчастья, когда меня берегли так хорошо?
Рука Деборы мало-помалу начала опускаться, так что Венера могла высвободиться и приподнять голову; но в эту минуту лицо ее было бледнее лица умирающей. Чтобы скрыть свое смущение, молодая девушка машинально собрала все вещи, разбросанные по постели, положила их в шкатулку и отнесла на то место, откуда взяла ее, исполняя приказание Деборы.
– Меня клонит в сон… – сказала вдруг умирающая. – Батюшка, Рауль, подойдите к моей постели; я бы хотела заснуть, держа вас за руки.
Отец и жених поспешили исполнить желание их милой Деборы. Молодой человек взял левую руку ее, а старик правую. Венера, сидя у окна, закрывала лицо занавесками.
Скоро Дебора заснула. Посреди глубокой ночной тишины слышалось только ее слабое и неправильное дыхание. Таким образом прошел час. Успокоенный этим тихим сном, Натан почувствовал, как надежда зарождалась в душе его. Рауль же не мог забыть рокового приговора, произнесенного старым Мозэ. Крупные слезы падали из глаз его на постель.
Вдруг отец и жених вскрикнули и переглянулись с испугом. Они заметили в одно и то же время, что маленькие ручки, которые они держали в своих руках, охладели и окоченели. Рауль первый понял ужасную истину.
– Она умерла! – вскричал он. – О, Боже мой!.. Боже мой!.. Она умерла!..
– Нет, – отвечал Натан тем странным голосом, каким говорят лунатики во время магнетического сна, – нет… она не умерла… Это невозможно… Бог моих отцов не допустит этого; Дебора не умерла… Нет… Нет… Нет… Говорю вам, что это неправда… Говорю вам, что она не умерла!
Бросившись с неистовством на постель, несчастный отец схватил на руки безжизненное тело своей дочери, говоря шепотом:
– Дебора… Моя возлюбленная дочь… Моя Дебора… Мое дитя… Отвечай мне… Говори с твоим отцом… Раскрой твои глаза… Твои прекрасные глаза… Заговори со мной… Ради Бога… Скажи мне, что ты жива… Скажи скорее… Скорее… Или я сам умру…
Увы! увы! Труп не отвечал… Натан продолжал:
– Ты спишь… Я это вижу… Но сон этот слишком глубок, и он меня беспокоит… Он меня мучит… Он меня убивает… Дебора, проснись… Дебора, раскрой глаза…
Лицо Деборы, уже застывшее, оставалось неподвижно, как восковая маска. Натан приложил к векам свои дрожащие пальцы и приподнял их. Веки остались открыты, и обнаружились те немые, тусклые глаза, в которых уже не сверкал божественный луч души и жизни. Тогда Натан понял все. Горе его дошло до безумия. Он страшно вскрикнул и, бросившись как сумасшедший на ковер, разодрал свою одежду и покрыл голову пылью.
Стоя на коленях возле постели, Рауль рыдал. Венера с отчаянием сжимала руки, и, кто знает, может быть, в эту минуту ее отчаяние, смешанное с угрызениями совести и ужасом, было искренне.
Эта печальная сцена кончилась странной развязкой. Натан вдруг прекратил крики и стоны. Он подошел к постели и сказал Раулю, стоявшему на коленях:
– Кавалер де ла Транблэ, встаньте…
Молодой человек повиновался. Натан продолжал почти спокойно, но таким голосом, звук которого отчаяние совершенно изменило:
– Если бы вы не вступили в мое жилище, моя Дебора, моя возлюбленная дочь была бы теперь жива и здорова без этой гибельной любви, которую вы ей внушили… Я не проклинаю вас, кавалер де ла Транблэ; я верю, что вы страдаете так же, как и я, что ваше сердце разбито так же, как и мое. Я вас не проклинаю, но говорю вам: вы невольно привели смерть в это жилище… Когда дочь моя была еще жива, вы отняли ее у меня… Когда она умерла, она для вас уже ничто… Она принадлежит только мне… Оставьте же этот дом, кавалер де ла Транблэ… Оставьте его скорее, иначе я забуду, что вы любили мою дочь, и буду помнить только то, что вы ее убили… И убью вас…
Рауль молча склонился перед этой ужасной, грозной яростью, высокой даже в своей несправедливости. Он в последний раз приложил губы к оледеневшей руке Деборы, потом, не сказав ни слова и даже ни разу не обернувшись назад, вышел из комнаты и из дома.
XXX. Ангел-хранитель
XXXI. Сказка Лафонтена
XXXII. Пробуждение после медового месяца
Венера сделалась пунцовой. Зловещий огонь сверкнул в ее глазах подобно молнии, которая в жаркую летнюю ночь без грома пробегает по темному небу.
– Ты принимаешь? – спросила жидовка почти умоляющим голосом.
– Да! – отвечала Венера, в которой совершился внезапный переворот. – Да! Принимаю, если ты хочешь…
– Вот и прекрасно, милая Венера… Ты сначала огорчила меня, а теперь обрадовала… Очень обрадовала…
Люцифер подошла к постели, взяла из рук Деборы бриллианты и снова дала ей поцелуй Иуды.
– Представь себе, – сказала Дебора, обняв рукою шею Венеры и наклонившись, чтобы шепнуть ей на ухо, – представь себе, что сегодня утром, когда я проснулась, мне было страшно…
– Страшно? – повторила Венера.
– Да.
– Отчего?
– Я видела сон… В котором виновата была ты…
– Я? – вскричала Венера, задрожав.
– О! Милая сестрица, я говорю тебе не в упрек!..
– Какой же это сон?.. Какой?..
– О! Пустяки… Помнишь то страшное предсказание, которое ты мне сделала, изучив будущее по линиям моей руки?.. С тех пор мы не раз говорили о том.
Венера не отвечала, но движением головы показала, что помнит.
– Ну, милая сестрица, – продолжала Дебора, – в эту ночь мне снилось, что твое предсказание осуществляется…
– Как? – спросила Венера тихим голосом, едва слышным от замешательства.
– Я не вышла замуж за того, кого люблю…
– Какое же препятствие встало между вами?
– Смерть.
– Смерть! – повторила Венера.
– Я умирала, – продолжала Дебора. – О! Какой страшный сон… Я умирала именно так, как ты предсказывала… Умирала отравленной…
– Отравленной! – пролепетала Венера. – Кем? Знаешь ты, кем?
– Нет… Я не видала руки, наливавшей мне яд… Я только знала, что отравлена… Я чувствовала, что умираю… Но не обвиняла никого… Какой странный и страшный сон. Не правда ли?.. Проснувшись в холодном поту, я почувствовала какое-то болезненное ощущение… Голова моя была слаба… Очень слаба… И я смешала сон с действительностью… К счастью, это ощущение не долго продолжалось… Я увидала себя окруженной Раулем, батюшкой, тобой, словом, всеми, кто меня любит… Могла ли я бояться преступления или даже несчастья, когда меня берегли так хорошо?
Рука Деборы мало-помалу начала опускаться, так что Венера могла высвободиться и приподнять голову; но в эту минуту лицо ее было бледнее лица умирающей. Чтобы скрыть свое смущение, молодая девушка машинально собрала все вещи, разбросанные по постели, положила их в шкатулку и отнесла на то место, откуда взяла ее, исполняя приказание Деборы.
– Меня клонит в сон… – сказала вдруг умирающая. – Батюшка, Рауль, подойдите к моей постели; я бы хотела заснуть, держа вас за руки.
Отец и жених поспешили исполнить желание их милой Деборы. Молодой человек взял левую руку ее, а старик правую. Венера, сидя у окна, закрывала лицо занавесками.
Скоро Дебора заснула. Посреди глубокой ночной тишины слышалось только ее слабое и неправильное дыхание. Таким образом прошел час. Успокоенный этим тихим сном, Натан почувствовал, как надежда зарождалась в душе его. Рауль же не мог забыть рокового приговора, произнесенного старым Мозэ. Крупные слезы падали из глаз его на постель.
Вдруг отец и жених вскрикнули и переглянулись с испугом. Они заметили в одно и то же время, что маленькие ручки, которые они держали в своих руках, охладели и окоченели. Рауль первый понял ужасную истину.
– Она умерла! – вскричал он. – О, Боже мой!.. Боже мой!.. Она умерла!..
– Нет, – отвечал Натан тем странным голосом, каким говорят лунатики во время магнетического сна, – нет… она не умерла… Это невозможно… Бог моих отцов не допустит этого; Дебора не умерла… Нет… Нет… Нет… Говорю вам, что это неправда… Говорю вам, что она не умерла!
Бросившись с неистовством на постель, несчастный отец схватил на руки безжизненное тело своей дочери, говоря шепотом:
– Дебора… Моя возлюбленная дочь… Моя Дебора… Мое дитя… Отвечай мне… Говори с твоим отцом… Раскрой твои глаза… Твои прекрасные глаза… Заговори со мной… Ради Бога… Скажи мне, что ты жива… Скажи скорее… Скорее… Или я сам умру…
Увы! увы! Труп не отвечал… Натан продолжал:
– Ты спишь… Я это вижу… Но сон этот слишком глубок, и он меня беспокоит… Он меня мучит… Он меня убивает… Дебора, проснись… Дебора, раскрой глаза…
Лицо Деборы, уже застывшее, оставалось неподвижно, как восковая маска. Натан приложил к векам свои дрожащие пальцы и приподнял их. Веки остались открыты, и обнаружились те немые, тусклые глаза, в которых уже не сверкал божественный луч души и жизни. Тогда Натан понял все. Горе его дошло до безумия. Он страшно вскрикнул и, бросившись как сумасшедший на ковер, разодрал свою одежду и покрыл голову пылью.
Стоя на коленях возле постели, Рауль рыдал. Венера с отчаянием сжимала руки, и, кто знает, может быть, в эту минуту ее отчаяние, смешанное с угрызениями совести и ужасом, было искренне.
Эта печальная сцена кончилась странной развязкой. Натан вдруг прекратил крики и стоны. Он подошел к постели и сказал Раулю, стоявшему на коленях:
– Кавалер де ла Транблэ, встаньте…
Молодой человек повиновался. Натан продолжал почти спокойно, но таким голосом, звук которого отчаяние совершенно изменило:
– Если бы вы не вступили в мое жилище, моя Дебора, моя возлюбленная дочь была бы теперь жива и здорова без этой гибельной любви, которую вы ей внушили… Я не проклинаю вас, кавалер де ла Транблэ; я верю, что вы страдаете так же, как и я, что ваше сердце разбито так же, как и мое. Я вас не проклинаю, но говорю вам: вы невольно привели смерть в это жилище… Когда дочь моя была еще жива, вы отняли ее у меня… Когда она умерла, она для вас уже ничто… Она принадлежит только мне… Оставьте же этот дом, кавалер де ла Транблэ… Оставьте его скорее, иначе я забуду, что вы любили мою дочь, и буду помнить только то, что вы ее убили… И убью вас…
Рауль молча склонился перед этой ужасной, грозной яростью, высокой даже в своей несправедливости. Он в последний раз приложил губы к оледеневшей руке Деборы, потом, не сказав ни слова и даже ни разу не обернувшись назад, вышел из комнаты и из дома.
XXX. Ангел-хранитель
Чтобы рассказать нашим читателям, какие происшествия последовали почти немедленно за катастрофой, окончившей предыдущую главу, потребовалось бы или несколько строк, или несколько томов. Довольно нескольких строк, если мы захотим ограничиться кратким перечнем, без всяких подробностей. Понадобилось бы несколько томов, если бы мы сочли полезным и возможным войти в подробный анализ страстей и чувств наших действующих лиц. Но в предначертанных нами границах нашего романа нам недостает места для этого последнего труда, необходимость и интерес которого, сказать по правде, мы не признаем.
Поэтому удовольствуемся же несколькими строками, или, лучше сказать, страницами.
Любовь Рауля к Деборе была истинна и серьезна. Присутствуя при смерти несчастной девушки, Рауль почувствовал, что в груди его как будто что-то разорвалось, и искренне убедил себя, что жизнь его погибла.
Было около полуночи, когда Рауль вышел из дома, в котором оставил свое сердце. Целую ночь бродил он по улицам Парижа как сумасшедший или пьяный, не зная, куда идет, и не помня несчастья, поразившего его. Только чудом не был он остановлен и ограблен, а может быть, и убит ночными разбойниками, которыми в ту эпоху изобиловала столица Франции. Если бы это случилось, наверно, Рауль не защищался бы.
Наконец в ту минуту, когда от начинающегося рассвета побелели крыши домов, Рауль очутился в квартале Марэ, куда он пришел совершенно бессознательно. Неопределенный инстинкт привел его к дверям маленького отеля. Рауль постучался. Толстый швейцарец с красной рожей, исполнявший должность привратника, отворил, ругая раннего посетителя, который так некстати нарушил его сладостный покой. Узнав кавалера, привратник, застыдившись и сконфузившись, отскочил назад, несмотря на свою величественную толщину, опасаясь, что на него посыплются удары. Но Рауль, даже не заметив его, прошел молча и шатаясь. Привратник приметил распухшее лицо Рауля, его красные глаза, нерешительную походку и, почтительный в своих предположениях, по похвальной привычке всех слуг, сказал себе:
«Господин кавалер, вероятно, вернулся с какой-нибудь оргии, он весело праздновал в честь Бахуса!.. Он пьян так, что с трудом держится на ногах… Теперь, наверное, ляжет спать…»
Рядом с комнатой Рауль нашел своего камердинера, который ожидал его. Этот камердинер – вероятно, читатели его не забыли – был Жак, верный и преданный слуга и друг своего господина. Жак не ошибся, как привратник, и угадал скорбь в изменившемся лице Рауля. Он не принял морщин, вырытых горем на этом бледном лице, за признаки пьянства и разврата.
– Господи Боже мой! Кавалер, мой бедный хозяин, – вскричал он с волнением. – Что с вами?
Рауль не слышал. Жак повторил свой вопрос.
– Она умерла! – отвечал Рауль глухим голосом. – Умерла! И я умру…
– Умрете? – пролепетал Жак с отчаянием. – Умрете!.. Ах! Если так, то возьмите меня с собой!..
Жак отворил дверь передней. Рауль сделал несколько шагов вперед, потом зашатался и, застонав, упал бы на пол, если бы Жак не бросился поддержать его и не принял его на руки, совершенно бесчувственного.
Обморок Рауля был началом продолжительной и опасной болезни. Много дней и ночей Рауль не приходил в себя и находился между жизнью и смертью.
Наконец в одно утро с верным Жаком сделался припадок самой безумной радости, когда он услыхал от доктора, что опасность минерала и что начинается выздоровление. В самом деле, в этот же самый день Рауль обвел свою комнату удивленным взглядом, в котором не было ни малейшего следа бреда, и позвал Жака. Жак подбежал.
– Друг мой, – спросил у него Рауль, высвободив из-под одеяла руку, худоба которой, казалось, испугала его, – я был болен, не правда ли?
– Да, кавалер, очень больны.
– Долго?
– Очень долго, мой добрый хозяин…
– Сколько дней?
– Три недели.
– Три недели!.. – повторил Рауль, к которому возвратились воспоминания о роковой ночи, бывшей причиной его болезни. – Уже три недели, как она умерла!..
Горькие слезы заструились по его исхудалому лицу. В первый раз после кончины Деборы плакал Рауль. Эти слезы несколько облегчили его. Через несколько минут он продолжал:
– Ты хорошо ухаживал за мною, мой бедный друг…
– Старался, как мог, кавалер.
– И ты ухаживал за мною… один? – спросил Рауль.
Жак заколебался, прежде чем ответил:
– Я не совсем понимаю ваш вопрос…
– Ты один, – повторил Рауль, – один окружал меня заботами, которые спасли мне жизнь?
– Конечно… – пролепетал камердинер в замешательстве. – Осмелюсь ли я спросить вас, кавалер, зачем вы задаете мне этот вопрос?
– Потому что не один раз, – возразил Рауль, как бы справляясь со своими воспоминаниями, – среди бессвязных видений моего бреда, в этой комнате, возле этой постели, мне представлялась женщина… Призрак! Эта фигура, однако, казалась мне яснее других призраков, порожденных бредом горячки… Это также были грезы, Жак?
Новая нерешительность выразилась на честном лице камердинера. Однако он не умел лгать и отвечал:
– Нет, кавалер, это не были грезы… И если я был виноват, то умоляю вас простить мне.
– Простить тебе?.. Объяснись!.. В чем ты себя упрекаешь и за что я должен простить тебя?..
– Я все скажу вам, кавалер…
– Я жду…
Тут Жак начал рассказ, очень длинный и в особенности очень запутанный, который мы упростим, чтобы не утомлять терпения наших читателей.
Жак рассказал своему барину, что на другой день его болезни молодая девушка необыкновенной красоты, но очень печальная, нашла средство, несмотря на запрещение, пробраться в комнату Рауля. Когда Жак спросил ее, зачем пришла она, она умоляла его позволить ей ухаживать вместе с ним за его господином. Когда Жак отвечал, что он не может пустить незнакомую женщину к своему больному хозяину, она вскричала:
– Незнакомую! О, кавалер де ла Транблэ меня знает!.. Никто на свете не предан ему более меня… И если бы он мог меня узнать и говорить с вами, он сказал бы вам, чтобы вы оставили меня возле него; он сказал бы вам, что мои заботы были бы ему приятны…
Растроганный этими словами, красотой девушки и в особенности слезами, которые текли по ее щекам, Жак согласился. С той минуты незнакомка ни днем, ни ночью не отходила от постели Рауля. В этом слабом и прелестном теле как будто таилась изумительная сила. Ничто не утомляло ее. В три недели она не спала и двух часов, и ни разу Жак не находил ее спящей.
– Это не женщина, а ангел, кавалер! – сказал в заключение камердинер. – Не позже чем вчера вечером доктор сказал мне, что вы обязаны ей жизнью столько же, как и лекарствам.
Выслушав Жака, Рауль задумался,
«Кто могла быть эта женщина? – спрашивал он себя. – И что это за таинственная незнакомка, которая с такой преданностью спасла меня?»
Он долго отгадывал; потом губы его прошептали имя, которого не произносили давно: «Эмрода!»
В эту минуту дверь отворилась, легкие шаги раздались по ковру.
– Вот она! – вскричал Жак.
Рауль в нетерпении приподнялся на постели.
«Незнакомкой» была Люцифер.
Поэтому удовольствуемся же несколькими строками, или, лучше сказать, страницами.
Любовь Рауля к Деборе была истинна и серьезна. Присутствуя при смерти несчастной девушки, Рауль почувствовал, что в груди его как будто что-то разорвалось, и искренне убедил себя, что жизнь его погибла.
Было около полуночи, когда Рауль вышел из дома, в котором оставил свое сердце. Целую ночь бродил он по улицам Парижа как сумасшедший или пьяный, не зная, куда идет, и не помня несчастья, поразившего его. Только чудом не был он остановлен и ограблен, а может быть, и убит ночными разбойниками, которыми в ту эпоху изобиловала столица Франции. Если бы это случилось, наверно, Рауль не защищался бы.
Наконец в ту минуту, когда от начинающегося рассвета побелели крыши домов, Рауль очутился в квартале Марэ, куда он пришел совершенно бессознательно. Неопределенный инстинкт привел его к дверям маленького отеля. Рауль постучался. Толстый швейцарец с красной рожей, исполнявший должность привратника, отворил, ругая раннего посетителя, который так некстати нарушил его сладостный покой. Узнав кавалера, привратник, застыдившись и сконфузившись, отскочил назад, несмотря на свою величественную толщину, опасаясь, что на него посыплются удары. Но Рауль, даже не заметив его, прошел молча и шатаясь. Привратник приметил распухшее лицо Рауля, его красные глаза, нерешительную походку и, почтительный в своих предположениях, по похвальной привычке всех слуг, сказал себе:
«Господин кавалер, вероятно, вернулся с какой-нибудь оргии, он весело праздновал в честь Бахуса!.. Он пьян так, что с трудом держится на ногах… Теперь, наверное, ляжет спать…»
Рядом с комнатой Рауль нашел своего камердинера, который ожидал его. Этот камердинер – вероятно, читатели его не забыли – был Жак, верный и преданный слуга и друг своего господина. Жак не ошибся, как привратник, и угадал скорбь в изменившемся лице Рауля. Он не принял морщин, вырытых горем на этом бледном лице, за признаки пьянства и разврата.
– Господи Боже мой! Кавалер, мой бедный хозяин, – вскричал он с волнением. – Что с вами?
Рауль не слышал. Жак повторил свой вопрос.
– Она умерла! – отвечал Рауль глухим голосом. – Умерла! И я умру…
– Умрете? – пролепетал Жак с отчаянием. – Умрете!.. Ах! Если так, то возьмите меня с собой!..
Жак отворил дверь передней. Рауль сделал несколько шагов вперед, потом зашатался и, застонав, упал бы на пол, если бы Жак не бросился поддержать его и не принял его на руки, совершенно бесчувственного.
Обморок Рауля был началом продолжительной и опасной болезни. Много дней и ночей Рауль не приходил в себя и находился между жизнью и смертью.
Наконец в одно утро с верным Жаком сделался припадок самой безумной радости, когда он услыхал от доктора, что опасность минерала и что начинается выздоровление. В самом деле, в этот же самый день Рауль обвел свою комнату удивленным взглядом, в котором не было ни малейшего следа бреда, и позвал Жака. Жак подбежал.
– Друг мой, – спросил у него Рауль, высвободив из-под одеяла руку, худоба которой, казалось, испугала его, – я был болен, не правда ли?
– Да, кавалер, очень больны.
– Долго?
– Очень долго, мой добрый хозяин…
– Сколько дней?
– Три недели.
– Три недели!.. – повторил Рауль, к которому возвратились воспоминания о роковой ночи, бывшей причиной его болезни. – Уже три недели, как она умерла!..
Горькие слезы заструились по его исхудалому лицу. В первый раз после кончины Деборы плакал Рауль. Эти слезы несколько облегчили его. Через несколько минут он продолжал:
– Ты хорошо ухаживал за мною, мой бедный друг…
– Старался, как мог, кавалер.
– И ты ухаживал за мною… один? – спросил Рауль.
Жак заколебался, прежде чем ответил:
– Я не совсем понимаю ваш вопрос…
– Ты один, – повторил Рауль, – один окружал меня заботами, которые спасли мне жизнь?
– Конечно… – пролепетал камердинер в замешательстве. – Осмелюсь ли я спросить вас, кавалер, зачем вы задаете мне этот вопрос?
– Потому что не один раз, – возразил Рауль, как бы справляясь со своими воспоминаниями, – среди бессвязных видений моего бреда, в этой комнате, возле этой постели, мне представлялась женщина… Призрак! Эта фигура, однако, казалась мне яснее других призраков, порожденных бредом горячки… Это также были грезы, Жак?
Новая нерешительность выразилась на честном лице камердинера. Однако он не умел лгать и отвечал:
– Нет, кавалер, это не были грезы… И если я был виноват, то умоляю вас простить мне.
– Простить тебе?.. Объяснись!.. В чем ты себя упрекаешь и за что я должен простить тебя?..
– Я все скажу вам, кавалер…
– Я жду…
Тут Жак начал рассказ, очень длинный и в особенности очень запутанный, который мы упростим, чтобы не утомлять терпения наших читателей.
Жак рассказал своему барину, что на другой день его болезни молодая девушка необыкновенной красоты, но очень печальная, нашла средство, несмотря на запрещение, пробраться в комнату Рауля. Когда Жак спросил ее, зачем пришла она, она умоляла его позволить ей ухаживать вместе с ним за его господином. Когда Жак отвечал, что он не может пустить незнакомую женщину к своему больному хозяину, она вскричала:
– Незнакомую! О, кавалер де ла Транблэ меня знает!.. Никто на свете не предан ему более меня… И если бы он мог меня узнать и говорить с вами, он сказал бы вам, чтобы вы оставили меня возле него; он сказал бы вам, что мои заботы были бы ему приятны…
Растроганный этими словами, красотой девушки и в особенности слезами, которые текли по ее щекам, Жак согласился. С той минуты незнакомка ни днем, ни ночью не отходила от постели Рауля. В этом слабом и прелестном теле как будто таилась изумительная сила. Ничто не утомляло ее. В три недели она не спала и двух часов, и ни разу Жак не находил ее спящей.
– Это не женщина, а ангел, кавалер! – сказал в заключение камердинер. – Не позже чем вчера вечером доктор сказал мне, что вы обязаны ей жизнью столько же, как и лекарствам.
Выслушав Жака, Рауль задумался,
«Кто могла быть эта женщина? – спрашивал он себя. – И что это за таинственная незнакомка, которая с такой преданностью спасла меня?»
Он долго отгадывал; потом губы его прошептали имя, которого не произносили давно: «Эмрода!»
В эту минуту дверь отворилась, легкие шаги раздались по ковру.
– Вот она! – вскричал Жак.
Рауль в нетерпении приподнялся на постели.
«Незнакомкой» была Люцифер.
XXXI. Сказка Лафонтена
– Спасен! – вскричала Венера. – Наконец спасен! О! Слава Богу!
– Это вы! – в остолбенении прошептал Рауль.
– Кому же быть, как не мне! – отвечала девушка. – Разве не я сохранила вам жизнь первый раз на улице Прувер? – прибавила она восторженно. – Не должна ли была я возвратить ее вам во второй раз здесь? Не находите ли вы меня всегда, кавалер де ла Транблэ, между жизнью и смертью?..
Такова в самом деле была Венера. Совершив свое гнусное преступление, она благословила болезнь Рауля, которая помогла ей приблизиться к молодому человеку.
– Но по какому странному случаю, – спросил Рауль, – могли вы узнать, что меня призывала смерть?..
– Я узнала это не случайно…
– Как?
– Не случай привел меня сюда…
– А что же?..
– Моя воля… Я хотела плакать с вами… Плакать о вашей невесте, Рауль… О моей покровительнице… О моем единственном друге…
Произнеся эти слова, Венера закрыла лицо обеими руками, и слезы полились из ее глаз. Потом она продолжала:
– Я пришла, я узнала, что вы больны, при смерти и сказала себе: «Меня послал Бог…» Вот как это случилось… Вы видите, что не случай устроил это… Вы сердитесь, что я пришла?
– Можете ли вы спрашивать? – вскричал Рауль, силясь протянуть свою слабую руку девушке. – Я вас благодарю и благословляю…
– Вы позволите мне приходить к вам? – сказала Венера дрожащим голосом.
– Я буду вас умолять об этом…
– Иногда?
– Нет, не иногда… а часто.
– Точно?
– Каждый день.
– О! Рауль, как вы добры!..
– Не я добр, Венера, а вы ангел…
– Мы будем говорить о ней… Беспрестанно… – продолжала девушка, – мы постараемся представить, что она еще с нами…
– Увы! – пролепетал Рауль. – Мы уже не увидим ее…
И он задумался; Венера сделала вид, как будто разделяет его печаль.
Так как Рауль просил, Люцифер пришла на другой день… Потом на третий… Потом приходила каждый день.
Рауль совершенно выздоровел. Однако молодая девушка не переставала приходить и целыми днями не выходила от него, продолжая с ангельским милосердием сладостную роль утешительницы.
Помните ли вы, любезные читатели, одну очаровательную сказочку Лафонтена? «Очаровательную? – скажете вы, – да они все таковы». Нет, есть одна особенно прелестная – это «Эфезская матрона». Не правда ли, что между положением печальной вдовы, которая заживо погреблась со своим покойным супругом, и положением Рауля де ла Транблэ, готовым умереть от отчаяния любви, есть некоторое сходство? Все подробности совпадают. Сначала Рауль и Венера говорили только о Деборе. Они говорили о ней долго, исключительно тепло, и каждое их слово было орошено слезами. Потом мало-помалу, конечно, не по вине Рауля, разговор свернул с этой единственной дороги, по которой шел до тех пор. Наговорившись досыта о мертвой, молодые люди начали наконец говорить о самих себе. Потом, по какому-то безмолвному условию, они перестали уже произносить имя Деборы. На глазах их уже не было слез, а на губах сияли улыбки.
Наконец, месяца через два после своего выздоровления, Рауль, оставшись как-то один и отыскивая в сердце остаток своего отчаяния, нашел вместо воспоминания о жидовке сильнейшую любовь к Люцифер. Мы уже сказали, что Рауль был искренен в своей страсти к Деборе, как и в своих сожалениях о ней. Не без удивления и не без ужаса сделал он это открытие. Ему сначала показалось, что он неверен бедной девушке, которая умерла в такой ранней молодости во цвете своей красоты и теперь лежала в холодном саване. Но размышления или, скорее, торжествующие софизмы любви скоро успокоили его. Он сказал себе, что исполнил свой долг и даже более… Что не его вина, если он не умер, чтобы соединиться с Деборой, и что, так как Венера сохранила ему жизнь, он вполне законным образом принадлежит ей. Он наговорил себе еще много других вещей, которые слишком долго пересказывать здесь, и заключением всех этих прекрасных рассуждений было то, что ему надо немедленно удостовериться, разделяет ли Люцифер любовь, которую она внушила ему.
Когда он спросил об этом Венеру, она призналась ему простодушно и без ложного стыда, что уже давно, с самой первой встречи их на углу улиц Ришелье и Сент-Онорэ, она отдала ему свое сердце и всю свою душу.
– Будь моею! – прошептал Рауль со сладостным упоением.
Но у Венеры на уме было иное. Без сомнения, она любила Рауля, без сомнения, она чувствовала, как сердце ее билось, а тело трепетало при мысли принадлежать ему… Но она хотела, чтобы Рауль был ее мужем, а не любовником… Ей было нужно почетное, прочное положение… Венера считала Рауля знатным вельможей и мечтала сделаться знатной дамой.
«Имя де ла Транблэ должно принадлежать мне!.. – думала она. – И оно будет моим. Я довольно дорого заплатила за него!..»
Вследствие этого Венера сопротивлялась Раулю, а «сопротивление в любви – это масло, брошенное на огонь»… Эта поговорка стара как свет и всегда будет нова, потому что человеческое сердце и страсти никогда не меняются.
Разочарование Рауля было довольно глубоко, когда он понял намерения Венеры. Мы знаем, что он весьма неохотно решился свататься за Дебору. Однако Дебора соединяла с великолепной красотой и другую приманку: почти царское богатство. Но жениться на искательнице приключений, на ворожее, на приемной дочери гнусной колдуньи, которая не сегодня-завтра попадет на костер, это было совсем другое, и Рауль, принимавший иногда всерьез свое «знатное» происхождение, никак не мог решиться.
«Подождем… – думал он. – Подождем… Венера меня любит… Венера уступит».
Но Венера имела в душе столько же честолюбия, сколько и любви… И Венера не уступала, а со своей стороны думала:
«Подождем… Он решится… Он должен решиться…»
Любовь Рауля к Люцифер вовсе не походила на то, что он чувствовал к жидовке Деборе. Если мы сумели растолковать, какого рода была красота Венеры, читатели наши угадают, что эта удивительная и сладострастная красота должна была зажечь в жилах Рауля чисто чувственную страсть, полную необузданных желаний и неугасимого пламени. С адской хитростью, скрытой под видом простодушия и невинности, Венера раздувала это пламя.
Мало-помалу она превратила сердце Рауля в горящие угли, из которых вырывалось пламя, бежавшее по его жилам вместо крови. Скоро эта любовь сделалась мукой. Рауль понял, что ему надо или обладать Венерой, или умереть. Но это обладание он не мог приобрести иначе, чем пожертвовав своей свободой. Только золотой ключ брака мог растворить спальню Венеры. Истощенный Рауль уступил. Торжествующая Люцифер сделалась госпожой де ла Транблэ.
– Это вы! – в остолбенении прошептал Рауль.
– Кому же быть, как не мне! – отвечала девушка. – Разве не я сохранила вам жизнь первый раз на улице Прувер? – прибавила она восторженно. – Не должна ли была я возвратить ее вам во второй раз здесь? Не находите ли вы меня всегда, кавалер де ла Транблэ, между жизнью и смертью?..
Такова в самом деле была Венера. Совершив свое гнусное преступление, она благословила болезнь Рауля, которая помогла ей приблизиться к молодому человеку.
– Но по какому странному случаю, – спросил Рауль, – могли вы узнать, что меня призывала смерть?..
– Я узнала это не случайно…
– Как?
– Не случай привел меня сюда…
– А что же?..
– Моя воля… Я хотела плакать с вами… Плакать о вашей невесте, Рауль… О моей покровительнице… О моем единственном друге…
Произнеся эти слова, Венера закрыла лицо обеими руками, и слезы полились из ее глаз. Потом она продолжала:
– Я пришла, я узнала, что вы больны, при смерти и сказала себе: «Меня послал Бог…» Вот как это случилось… Вы видите, что не случай устроил это… Вы сердитесь, что я пришла?
– Можете ли вы спрашивать? – вскричал Рауль, силясь протянуть свою слабую руку девушке. – Я вас благодарю и благословляю…
– Вы позволите мне приходить к вам? – сказала Венера дрожащим голосом.
– Я буду вас умолять об этом…
– Иногда?
– Нет, не иногда… а часто.
– Точно?
– Каждый день.
– О! Рауль, как вы добры!..
– Не я добр, Венера, а вы ангел…
– Мы будем говорить о ней… Беспрестанно… – продолжала девушка, – мы постараемся представить, что она еще с нами…
– Увы! – пролепетал Рауль. – Мы уже не увидим ее…
И он задумался; Венера сделала вид, как будто разделяет его печаль.
Так как Рауль просил, Люцифер пришла на другой день… Потом на третий… Потом приходила каждый день.
Рауль совершенно выздоровел. Однако молодая девушка не переставала приходить и целыми днями не выходила от него, продолжая с ангельским милосердием сладостную роль утешительницы.
Помните ли вы, любезные читатели, одну очаровательную сказочку Лафонтена? «Очаровательную? – скажете вы, – да они все таковы». Нет, есть одна особенно прелестная – это «Эфезская матрона». Не правда ли, что между положением печальной вдовы, которая заживо погреблась со своим покойным супругом, и положением Рауля де ла Транблэ, готовым умереть от отчаяния любви, есть некоторое сходство? Все подробности совпадают. Сначала Рауль и Венера говорили только о Деборе. Они говорили о ней долго, исключительно тепло, и каждое их слово было орошено слезами. Потом мало-помалу, конечно, не по вине Рауля, разговор свернул с этой единственной дороги, по которой шел до тех пор. Наговорившись досыта о мертвой, молодые люди начали наконец говорить о самих себе. Потом, по какому-то безмолвному условию, они перестали уже произносить имя Деборы. На глазах их уже не было слез, а на губах сияли улыбки.
Наконец, месяца через два после своего выздоровления, Рауль, оставшись как-то один и отыскивая в сердце остаток своего отчаяния, нашел вместо воспоминания о жидовке сильнейшую любовь к Люцифер. Мы уже сказали, что Рауль был искренен в своей страсти к Деборе, как и в своих сожалениях о ней. Не без удивления и не без ужаса сделал он это открытие. Ему сначала показалось, что он неверен бедной девушке, которая умерла в такой ранней молодости во цвете своей красоты и теперь лежала в холодном саване. Но размышления или, скорее, торжествующие софизмы любви скоро успокоили его. Он сказал себе, что исполнил свой долг и даже более… Что не его вина, если он не умер, чтобы соединиться с Деборой, и что, так как Венера сохранила ему жизнь, он вполне законным образом принадлежит ей. Он наговорил себе еще много других вещей, которые слишком долго пересказывать здесь, и заключением всех этих прекрасных рассуждений было то, что ему надо немедленно удостовериться, разделяет ли Люцифер любовь, которую она внушила ему.
Когда он спросил об этом Венеру, она призналась ему простодушно и без ложного стыда, что уже давно, с самой первой встречи их на углу улиц Ришелье и Сент-Онорэ, она отдала ему свое сердце и всю свою душу.
– Будь моею! – прошептал Рауль со сладостным упоением.
Но у Венеры на уме было иное. Без сомнения, она любила Рауля, без сомнения, она чувствовала, как сердце ее билось, а тело трепетало при мысли принадлежать ему… Но она хотела, чтобы Рауль был ее мужем, а не любовником… Ей было нужно почетное, прочное положение… Венера считала Рауля знатным вельможей и мечтала сделаться знатной дамой.
«Имя де ла Транблэ должно принадлежать мне!.. – думала она. – И оно будет моим. Я довольно дорого заплатила за него!..»
Вследствие этого Венера сопротивлялась Раулю, а «сопротивление в любви – это масло, брошенное на огонь»… Эта поговорка стара как свет и всегда будет нова, потому что человеческое сердце и страсти никогда не меняются.
Разочарование Рауля было довольно глубоко, когда он понял намерения Венеры. Мы знаем, что он весьма неохотно решился свататься за Дебору. Однако Дебора соединяла с великолепной красотой и другую приманку: почти царское богатство. Но жениться на искательнице приключений, на ворожее, на приемной дочери гнусной колдуньи, которая не сегодня-завтра попадет на костер, это было совсем другое, и Рауль, принимавший иногда всерьез свое «знатное» происхождение, никак не мог решиться.
«Подождем… – думал он. – Подождем… Венера меня любит… Венера уступит».
Но Венера имела в душе столько же честолюбия, сколько и любви… И Венера не уступала, а со своей стороны думала:
«Подождем… Он решится… Он должен решиться…»
Любовь Рауля к Люцифер вовсе не походила на то, что он чувствовал к жидовке Деборе. Если мы сумели растолковать, какого рода была красота Венеры, читатели наши угадают, что эта удивительная и сладострастная красота должна была зажечь в жилах Рауля чисто чувственную страсть, полную необузданных желаний и неугасимого пламени. С адской хитростью, скрытой под видом простодушия и невинности, Венера раздувала это пламя.
Мало-помалу она превратила сердце Рауля в горящие угли, из которых вырывалось пламя, бежавшее по его жилам вместо крови. Скоро эта любовь сделалась мукой. Рауль понял, что ему надо или обладать Венерой, или умереть. Но это обладание он не мог приобрести иначе, чем пожертвовав своей свободой. Только золотой ключ брака мог растворить спальню Венеры. Истощенный Рауль уступил. Торжествующая Люцифер сделалась госпожой де ла Транблэ.
XXXII. Пробуждение после медового месяца
Первые месяцы, последовавшие за странным союзом Рауля и Люцифер, были наполнены чувственным упоением, которое Рауль, все еще страстно влюбленный, принял за счастье. А счастье, какого бы рода оно ни было, пересказывать нельзя. Стало быть, нам нечего говорить об этом периоде, освещенном сладострастным сиянием медового месяца, нечего, кроме того, что Венера внушила Раулю склонность, которая сделалась в нем преобладающим вкусом: склонность к тайным наукам. Только в уме Венеры было некоторое убеждение, между тем как неверие Рауля равнялось его любопытству. Он хотел научиться, а научившись, насмехался над приобретенным им знанием. Рауль не подозревал тогда, какое влияние это учение будет иметь на все остальное время его жизни.
После жалкого существования, которое вела Венера, живя с Молох, она обрела с радостью, или, лучше сказать, с упоением, роскошь, о которой мечтала всю жизнь. Любовь ее к мужу не уменьшалась, и она показывала ему эту любовь со всем пылом своей горячей и чувственной натуры.
Что касается Молох, то Рауль, не желая подвергать приемную мать своей жены возможности в одно прекрасное утро оказаться на костре посреди глумливой толпы, назначил ей небольшое содержание, с условием, чтобы она поселилась в деревне неподалеку от Парижа и жила там спокойно. Молох с радостью и признательностью согласилась, и о ней ничего не было слышно.
Вот в таком положении были дела, когда мы снова встречаемся с нашими действующими лицами.
Каждый вечер перед тем, как ложиться спать, молодые супруги садились за легкий ужин. Жак всегда ставил на маленький столик в спальной большой серебряный поднос, на котором находились пирожные, варенье, два графина и две рюмки из венецианского стекла, удивительные по форме, рисунку и позолоте. В одном из графинов была чистая вода, в другом старый херес, сверкавший при блеске свечей как растопленный топаз. После ужина Венера выпивала рюмку воды; Рауль осушал рюмку с золотистым и благородным напитком. Это происходило ежедневно. Потом супруги ложились и просыпались только утром.
Однажды ночью случилось нечто странное. Сон Рауля был крепче обыкновенного, однако к двум часам утра он почти проснулся от сильного ощущения холода. Мы говорим «почти», потому что Рауль в эту минуту действительно проснулся не совсем. Ему смутно показалось, что одеяло упало на пол и не прикрывало его. Он протянул руку, чтобы удостовериться в этом, но рука встретила пустоту на том месте, где обыкновенно лежала его молодая жена. Удивленный Рауль хотел удостовериться, не ошибается ли он, но не успел. Сон его, почти летаргический, на минуту прерванный, одержал верх: Рауль заснул опять.
Утром, раскрыв глаза, Рауль едва помнил смутное впечатление ночи. Венера, еще спавшая, лежала возле него и улыбалась во сне. Встав с постели, Рауль почувствовал тяжесть в голове, как будто после оргии, а между тем накануне он не переступал за границы своей обычной умеренности. Он не говорил Венере о происшествии, рассказанном нами, и к вечеру вовсе забыл о нем. В следующие ночи Рауль не просыпался, но каждое утро чувствовал эту странную и необъяснимую тяжесть в голове, причины которой он не мог угадать.
Через неделю Рауль проснулся опять к двум часам утра от того же самого ощущения холода, который уже однажды чувствовал. Как в первый раз, он протянул руку и, как в первый раз, ему показалось, что Венеры возле него не было. Наконец, точно так же, как и в первый раз, сон слишком тяжелый и слишком непреодолимый для того, чтобы быть естественным, заставил его опуститься на изголовье. Утром воспоминания ночи обозначились довольно ясно, так что Рауль совершенно убедился, что он видел это не во сне.
– Ты не оставляла меня одного сегодня ночью? – спросил он свою жену.
Венера отвечала, смеясь, что не понимает, что он хочет сказать. Рауль не настаивал, но какое-то смутное и инстинктивно-недоверчивое подозрение зародилось в уме его. Всякому известно, что энергическая воля почти всегда может восторжествовать над самым упорным сном. Нет ни одного охотника, ни одного путешественника, которые не испытали бы этого раз сто.
«Я хочу проснуться в четыре часа утра…» – говорят они себе, ложась спать, и засыпают; но душа, послушная раба, бодрствует, в назначенный час она пробуждает тело, и тело повинуется.
Рауль на следующую ночь велел самому себе проснуться и действительно проснулся; но какое-то тяжелое покрывало лежало на его разуме. Он не мог ни размышлять, ни привести в порядок свои мысли; однако мог удостовериться, что находится один на брачном ложе. Он позвал Венеру. Голос его раздался в тишине пустой комнаты; но жена не отвечала. Рауль хотел встать и отыскать жену; но это оцепенение, о котором мы уже говорили, было сильнее его воли. Сон через несколько секунд взял над ним всю свою власть и снова оковал его бессильные члены. Этого было довольно, чтобы превратить смутную недоверчивость Рауля в решительное подозрение. Конечно, он еще с ужасом отвергал мысль, что жена его обманывает; но думал, что, во всяком случае, тут была какая-то тайна, которую следовало разузнать во что бы то ни стало.
После жалкого существования, которое вела Венера, живя с Молох, она обрела с радостью, или, лучше сказать, с упоением, роскошь, о которой мечтала всю жизнь. Любовь ее к мужу не уменьшалась, и она показывала ему эту любовь со всем пылом своей горячей и чувственной натуры.
Что касается Молох, то Рауль, не желая подвергать приемную мать своей жены возможности в одно прекрасное утро оказаться на костре посреди глумливой толпы, назначил ей небольшое содержание, с условием, чтобы она поселилась в деревне неподалеку от Парижа и жила там спокойно. Молох с радостью и признательностью согласилась, и о ней ничего не было слышно.
Вот в таком положении были дела, когда мы снова встречаемся с нашими действующими лицами.
Каждый вечер перед тем, как ложиться спать, молодые супруги садились за легкий ужин. Жак всегда ставил на маленький столик в спальной большой серебряный поднос, на котором находились пирожные, варенье, два графина и две рюмки из венецианского стекла, удивительные по форме, рисунку и позолоте. В одном из графинов была чистая вода, в другом старый херес, сверкавший при блеске свечей как растопленный топаз. После ужина Венера выпивала рюмку воды; Рауль осушал рюмку с золотистым и благородным напитком. Это происходило ежедневно. Потом супруги ложились и просыпались только утром.
Однажды ночью случилось нечто странное. Сон Рауля был крепче обыкновенного, однако к двум часам утра он почти проснулся от сильного ощущения холода. Мы говорим «почти», потому что Рауль в эту минуту действительно проснулся не совсем. Ему смутно показалось, что одеяло упало на пол и не прикрывало его. Он протянул руку, чтобы удостовериться в этом, но рука встретила пустоту на том месте, где обыкновенно лежала его молодая жена. Удивленный Рауль хотел удостовериться, не ошибается ли он, но не успел. Сон его, почти летаргический, на минуту прерванный, одержал верх: Рауль заснул опять.
Утром, раскрыв глаза, Рауль едва помнил смутное впечатление ночи. Венера, еще спавшая, лежала возле него и улыбалась во сне. Встав с постели, Рауль почувствовал тяжесть в голове, как будто после оргии, а между тем накануне он не переступал за границы своей обычной умеренности. Он не говорил Венере о происшествии, рассказанном нами, и к вечеру вовсе забыл о нем. В следующие ночи Рауль не просыпался, но каждое утро чувствовал эту странную и необъяснимую тяжесть в голове, причины которой он не мог угадать.
Через неделю Рауль проснулся опять к двум часам утра от того же самого ощущения холода, который уже однажды чувствовал. Как в первый раз, он протянул руку и, как в первый раз, ему показалось, что Венеры возле него не было. Наконец, точно так же, как и в первый раз, сон слишком тяжелый и слишком непреодолимый для того, чтобы быть естественным, заставил его опуститься на изголовье. Утром воспоминания ночи обозначились довольно ясно, так что Рауль совершенно убедился, что он видел это не во сне.
– Ты не оставляла меня одного сегодня ночью? – спросил он свою жену.
Венера отвечала, смеясь, что не понимает, что он хочет сказать. Рауль не настаивал, но какое-то смутное и инстинктивно-недоверчивое подозрение зародилось в уме его. Всякому известно, что энергическая воля почти всегда может восторжествовать над самым упорным сном. Нет ни одного охотника, ни одного путешественника, которые не испытали бы этого раз сто.
«Я хочу проснуться в четыре часа утра…» – говорят они себе, ложась спать, и засыпают; но душа, послушная раба, бодрствует, в назначенный час она пробуждает тело, и тело повинуется.
Рауль на следующую ночь велел самому себе проснуться и действительно проснулся; но какое-то тяжелое покрывало лежало на его разуме. Он не мог ни размышлять, ни привести в порядок свои мысли; однако мог удостовериться, что находится один на брачном ложе. Он позвал Венеру. Голос его раздался в тишине пустой комнаты; но жена не отвечала. Рауль хотел встать и отыскать жену; но это оцепенение, о котором мы уже говорили, было сильнее его воли. Сон через несколько секунд взял над ним всю свою власть и снова оковал его бессильные члены. Этого было довольно, чтобы превратить смутную недоверчивость Рауля в решительное подозрение. Конечно, он еще с ужасом отвергал мысль, что жена его обманывает; но думал, что, во всяком случае, тут была какая-то тайна, которую следовало разузнать во что бы то ни стало.