Страница:
Перебравшись в спальню, я уткнулся в подушку. Похоже, я уже чувствовал себя как дома, поскольку несколько секунд спустя провалился в такой сон, какой может быть только в добром, милом и безопасном месте.
Уборку я проспал. Когда я проснулся, дом сиял чистотой. Записка на столе сообщала, что, кроме спальни, всё было вымыто и начищено. Отлично. Меня переполняли энергия и желание действовать. Жаль, что поблизости не устраивали марафонского забега, я принял бы в нем участие и завоевал бы несколько наград. Но всё закончилось чашкой кофе возле компа. Кратко описав всё, что произошло за последние двое суток, я зашифровал и заархивировал файл, затем немного побродил по Сети, пока мой компьютер не соединился со своим коллегой в Нью-Йорке и все результаты моей работы не перенеслись в его память. Ответного сообщения не последовало. Ну нет, так нет. Антивирусная программа приступила к уничтожению всяческих следов сегодняшней деятельности, а я поспешно отбросил мысль о сигарете, почистил зубы и усилил эффект новым пластиком жвачки.
Я нашел в Сети дискографию выступавшей в начале двадцатых годов каталонской группы, исполнявшей чудесные аранжировки классической музыки восемнадцатого-девятнадцатого веков, совершенно не мешавшие мне думать. Я пытался восстановить в памяти все события, от начала расследования до приезда сюда, до мертвых тел, до случайных слов и взглядов, до предчувствий, до перспектив, наконец. В конце концов я выдвинул из-под клавиатуры планшет большого формата, переключил его в автономный режим, на всякий случай отсоединив от компа, и расписал на нем все версии, связи между людьми, возможные пути развития событий… Из этого ничего не следовало. Я исправлял, заменял, перемещал… Казалось, где-то под эластичной поверхностью скрывается некая информация, но я не в состоянии был ее извлечь. Я вернулся к первой схеме, потом ко второй, потом снова к первой. Наконец, поняв, что мои усилия ни к чему не приведут, я вынул из планшета кубик флэш-памяти, провел им над горелкой кухонной плиты и бросил в утилизатор. Чистый, как слеза, и неприступный, как библиотека ЦБР, я откинулся на спинку кресла. И думал, думал, думал… Потом пришла Эйприл.
«Она пришла в себя первой…»
«…понятия не имею, как ловить рыбу…»
Уборку я проспал. Когда я проснулся, дом сиял чистотой. Записка на столе сообщала, что, кроме спальни, всё было вымыто и начищено. Отлично. Меня переполняли энергия и желание действовать. Жаль, что поблизости не устраивали марафонского забега, я принял бы в нем участие и завоевал бы несколько наград. Но всё закончилось чашкой кофе возле компа. Кратко описав всё, что произошло за последние двое суток, я зашифровал и заархивировал файл, затем немного побродил по Сети, пока мой компьютер не соединился со своим коллегой в Нью-Йорке и все результаты моей работы не перенеслись в его память. Ответного сообщения не последовало. Ну нет, так нет. Антивирусная программа приступила к уничтожению всяческих следов сегодняшней деятельности, а я поспешно отбросил мысль о сигарете, почистил зубы и усилил эффект новым пластиком жвачки.
Я нашел в Сети дискографию выступавшей в начале двадцатых годов каталонской группы, исполнявшей чудесные аранжировки классической музыки восемнадцатого-девятнадцатого веков, совершенно не мешавшие мне думать. Я пытался восстановить в памяти все события, от начала расследования до приезда сюда, до мертвых тел, до случайных слов и взглядов, до предчувствий, до перспектив, наконец. В конце концов я выдвинул из-под клавиатуры планшет большого формата, переключил его в автономный режим, на всякий случай отсоединив от компа, и расписал на нем все версии, связи между людьми, возможные пути развития событий… Из этого ничего не следовало. Я исправлял, заменял, перемещал… Казалось, где-то под эластичной поверхностью скрывается некая информация, но я не в состоянии был ее извлечь. Я вернулся к первой схеме, потом ко второй, потом снова к первой. Наконец, поняв, что мои усилия ни к чему не приведут, я вынул из планшета кубик флэш-памяти, провел им над горелкой кухонной плиты и бросил в утилизатор. Чистый, как слеза, и неприступный, как библиотека ЦБР, я откинулся на спинку кресла. И думал, думал, думал… Потом пришла Эйприл.
«Она пришла в себя первой…»
Я увидел ее в окно, идя в кухню; Эйприл появилась из тумана, в длинном сером плаще и перуанской шапочке. В руке она держала коробку характерной пирамидальной формы, скрывавшую внутри текилу из Монто-Барройя. Я смотрел на нее, туманную и нереальную, сквозь полупрозрачное стекло, пока она не исчезла из моего поля зрения.
Я не двигался с места, пока не раздался звонок, словно не был уверен, что она не сбежит из-под моих дверей.
— Твой комп сошел с ума, — сказала она вместо приветствия. — Он так греет дорожку у входа, словно она покрыта снегом. Тебе это дорого обойдется.
У меня в голове мелькнула мысль, что дорого мне обойдется кое-что другое и что я этого не боюсь.
Я молча отступил на шаг, пропуская Эйприл. Проходя мимо меня, она сунула мне в руки тяжелую коробку.
— Зато сразу за калиткой я исчезла в тумане. Тоже хорошо. У тебя чересчур любопытные соседи? Впрочем, какая разница! — Она говорила почти без пауз, на одном дыхании, практически не отделяя фразы друг от друга. Повернувшись, она продолжала еще быстрее, теперь не отделяя друг от друга даже слова: — Я выпила бы кофе но сначала текилы у тебя есть лайм а если нет то всё равно выпью не смотри так на меня знаю что я сошла с ума но это неважно потому что даже если ты меня прогонишь то всё равно я уже мысленно изменила Хольгеру а это единственная настоящая и важная измена…
Ей не хватило нескольких секунд и нескольких слов, чтобы расплакаться. А тогда эта сцена утратила бы всякий смысл. Я подошел к нервно размахивающей руками женщине, по дороге поставив пирамиду на стол, и, воспользовавшись тем, что мои руки были теперь свободны, обнял ее и привлек к себе. Найдя губами место, где шея переходит в плечо, я мягко поцеловал ее. Она хотела что-то сказать, я сильнее прижал ее к себе, она замолчала, но секунду спустя снова попыталась заговорить, я снова обнял ее, еще крепче. Она поняла намек, напряженные мышцы, отчетливо ощущавшиеся сквозь ткань плаща, несколько расслабились, Эйприл перестала изображать из себя мраморную статую. Прихватив зубами краешек ушной раковины, я слегка куснул его, затем поцеловал.
Положив ладони ей на виски, я поцеловал ее несколько раз в губы, в кончик носа, в глаза, снова в губы. Из-под прикрытых век выкатились две маленькие слезинки. Она судорожно вздохнула и прильнула к моим губам, впившись в них так, словно они были последним, до чего она могла дотянуться. Мы перестали дышать и думать. Она пришла в себя первой, решительно отодвинувшись от меня.
— Чтобы ты знал, что происходит, — сказала она, глядя мне в глаза, — я отнюдь не распущенная, хотя и не святая, во всяком случае, никогда такой не была. С Хольгером меня связывает только дом и будет еще связывать до выборов шерифа. Останется ли он им или проиграет — я ухожу. Он об этом знает и согласен. Но так до конца с этим и не примирился. — Решительным движением она сбросила плащ и стянула через голову свитер, показав мне несколько синяков на левом плече, а потом повернулась и, откинув вверх волосы, показала еще два на шее. — Но причина не в этом.
Я поднял руку, удерживая ее.
— Позволь мне считать, что причина попросту во мне.
Она на мгновение застыла, затем столь же ловко натянула свитер, двумя движениями руки поправила волосы, на что ей потребовалось не больше четверти секунды, подошла ко мне, обняла и прижалась.
— Конечно, это самая важная причина, — промурлыкала она, уткнувшись в мой нагрудный карман. — Я так боялась…
— Чего?
— Что ты меня прогонишь. Что ты гей. Что у тебя недавно умерла невеста, которой ты клялся в верности до гроба. — Она пожала плечами. — Что ты поклонник мужской шовинистической солидарности.
Я тихо рассмеялся:
— Недавно мои сомнения на этот счет развеял один русский. Он сказал, что с особым удовольствием предается романам с женами знакомых. Русская поговорка по этому поводу звучит примерно так: «Это как тигра за хвост дергать — и весело, и страшно!»
Она хихикнула. Я потянул ее в сторону дивана.
— Принесу кофе и текилу, — сказал я.
— С удовольствием, — кивнула она.
Я заварил четыре чашки крепкого кофе, не спрашивая согласия, добавил три капли подаренного Гришкой травяного эликсира, за неимением лайма порезал два лимона и насыпал на середину соль. Вернувшись с подносом в комнату, я поставил всё на стол. Когда я сел, Эйприл вскочила и уселась мне на колени.
— Может, тебе будет и не слишком удобно, но раз уж я осмелилась, то хотела бы оказаться как можно ближе, — тихо сказала она.
Я привлек ее к себе, гладя по волосам и целуя в лоб. Мы выглядели как самая, пожалуй, естественная пара — мужчина и женщина. Неужели ни один скульптор не заметил ее естественности и красоты? Близость, еще без секса, тепло и доверие. Ощущаемое телом биение другого сердца, дыхание, дрожь, передающаяся партнеру.
Я потянулся к столу, пытаясь одной рукой открыть бутылку. У меня это никак не получалось, мексиканцы хорошо умеют запечатывать свое спиртное. В конце концов Эйприл придержала бутылку, и дальше всё пошло гладко. Я налил в два узких и высоких цилиндра, которые вынуждали пьющего смаковать жидкость, а не вливать ее в глотку. Мы выпили. Ароматный напиток разлился по вкусовым сосочкам, язык приятно обожгло. Лимонный сок добавил красок этим ощущениям, но ни я, ни Эйприл не воспользовались солью. Она отложила корку, вздрогнула и повторила:
— Господи, ну и боялась же я… И одновременно так этого хотела…
Я не знал, что ответить, так, чтобы ничего не испортить. Эйприл неожиданно рассмеялась.
— Знаешь, когда мне было три года, моя сестра пошла накануне Рождества кататься на озере на коньках и утонула. А я радовалась, что ее рождественский подарок достался мне, как самой младшей. — Она подняла голову и посмотрела на меня. — Мы жили очень бедно, нас было шестеро детей, так что раз я получила предназначенные для Джоан краски и чашку в горошек и ко всему этому, естественно, мой подарок — как я могла не радоваться? — Она схватила меня за руку и погладила кончиками пальцев тыльную сторону руки. — На следующий год, когда до Рождества оставалось два дня, я начала подговаривать брата, чтобы он пошел покататься на коньках…
Я удивленно кашлянул. Эйприл поцеловала меня в щеку.
— По твоему мнению — я злая? Я хотела, искренне хотела, чтобы он пошел и утонул. Смерть была для меня чем-то непонятным, она совершенно меня не касалась — сестра ушла, или утонула, какая разница, но ее подарки остались и достались мне. Брат тоже мог бы уйти, а я получила бы подарки за двоих.
Она отодвинулась и взглянула мне в глаза. В ее зрачках искрился смех, я не знал, придумала ли она эту историю сейчас или когда-то раньше или рассказывала правду. Оба варианта показывали ее в новом, но в том и в другом случае в несколько разном свете. Была ли она способной сочинительницей или же смелой и несколько циничной любительницей правды, притом достаточно шокирующей?
Я решил принять вызов:
— А я был настолько беден в детстве, что, когда вышел в финал школьного турнира по теннису, мне пришлось специально проиграть, хотя я мог сделать Теду велосипед…
— Что сделать?
— Велосипед, два колеса, — пояснил я. — Шесть-ноль, шесть-ноль. Но не сделал, сдал игру, поскольку в случае победы мне пришлось бы поставить двум десяткам приятелей гамбургеры и колу.
Мы смотрели друг другу в глаза. Смотрели друг другу в душу. Мы искали друг друга, хотя нас разделяло лишь несколько слоев одежды. Мы ждали друг друга.
— Надеюсь, что не влюблюсь, — тихо сказала Эйприл. — Мне бы лишь хотелось, чтобы мы одурманили, очаровали, ошеломили друг друга…
— Посмотрим, как получится, — бросил я, не желая, чтобы после этих слов над нами повисла тишина.
Она расстегнула пуговицу моей рубашки, не отрывая от меня бдительного взгляда. Я хотел в ответ расстегнуть две пуговицы на ее свитере, но они были просто пришиты; я вспомнил, что Эйприл стягивала свитер через голову.
— Покажешь мне свою спальню? — спросила она, в то время как я размышлял, каким образом предложить ей перебраться на просторную, явно не односпальную кровать. — О, мне это нравится! — произнесла она тоном капризной кинозвезды, когда мне удалось встать, подняв ее на руки, и перенести на две комнаты дальше.
К счастью, я терпеть не могу ложиться в смятую постель и потому всегда застилаю ее за собой, независимо от того, когда встаю и как долго постель будет не занята. Уложив Эйприл на кровать, я начал раздеваться. Она перевернулась на спину и одним быстрым движением избавилась от трусиков, которые в некоторых местах были лишь чуть шире рыболовной лески. Мелькнул островок темных волос, но она тут же взмахнула ногами и приняла сидячее положение; свитер во второй раз за этот день взлетел к потолку и опустился под окном. Эйприл встала, юбка сама с нее свалилась, а бюстгальтер упал на пол следом за свитером. Я только заканчивал расстегивать рубашку.
— Так нельзя, — запротестовал я, когда она обошла меня, пританцовывая на ходу и демонстрируя прекрасные тугие груди, и, оказавшись у меня за спиной, потянулась к пуговицам. — Я от тебя глаз отвести не могу, а ты этим пользуешься, и…
Снова обойдя меня и присев спереди, она начала расстегивать ремень моих брюк, и на какое-то время я оказался вообще ни на что не способен, кроме как тяжело дышать, глядя в потолок. Потом я всё же взял себя в руки, сбросил рубашку и, вырвавшись из объятий Эйприл, сорвал носки.
— Идем!
Я потянул ее за собой в ванную, помог забраться в треугольную ванну. Четыре мощных струи воды за четверть минуты наполнили ванну, включились насосы, вспенивая воду. Эйприл скользнула мне на бедро, раздвинув мои ноги. Вкус ее поцелуев отдавался эхом где-то в кончиках пальцев. Мы вздрагивали, прижимались друг к другу, терлись друг о друга… Дыхание Эйприл участилось, мне тоже не хватало воздуха, упругие струи воды возбуждали еще сильнее, то и дело пробиваясь между нашими телами, и так уже охваченными неземным наслаждением. Я услышал ее стон, она начала скользить по моему бедру туда и обратно, ее рука стиснула мой член, но она этого, похоже, не чувствовала. Зато я — чувствовал. На какое-то мгновение у меня даже возникло желание освободиться, но мне уже стало всё равно, я уже ощущал, что еще немного, и я взорвусь как вулкан, как подводный вулкан, что весь мир содрогнется, разделяя со мной испытываемое мной блаженство. Мне удалось втиснуть два пальца между лоном Эйприл и моим бедром, я проник глубже и начал отмерять рукой свой собственный ритм. Она вскрикнула, дернула головой, ее мокрые волосы хлестнули меня по лицу, но даже если бы она была Медузой Горгоной и ее волосы меня бы кусали — меня бы это совершенно не взволновало.
Мир перестал существовать для нас одновременно, я ничего не слышал, ничего не видел, лишь чувствовал, как взрываюсь изнутри. Эйприл стонала, прикусив нижнюю губу, раскачивалась и дрожала, но, когда я хотел освободить пальцы, она прижала их своим телом так, что я мог бы сделать это лишь с помощью лома. Но для меня это было не столь уж и важно. Я приник к ее левому соску. Он набух и затвердел, словно финиковая косточка, я ощутил нечто вроде второго оргазма, а может быть, лишь эхо первого, словно отразившегося от Эйприл и снова вернувшегося ко мне, но принесшего не меньшее наслаждение.
В конце концов мы свалились набок и погрузились в воду, и очень долго ни мне, ни Эйприл не хотелось выныривать на поверхность. Если бы только утопление не было столь неприятным, мучительным и длительным процессом, мы наверняка бы утонули. В моей треугольной многофункциональной ванне.
Это того стоило.
Могло ведь случиться и так, что жизнь уже не будет казаться мне столь прекрасной, как прежде.
Эйприл что-то сказала, но столь тихо, что шипение воздушных пузырьков заглушило ее слова. Сам того не желая, я задал совершенно идиотский вопрос:
— Тебе было так же хорошо, как и мне?
Она погрузила лицо в воду, вынырнула и тряхнула головой.
— Один парень оказался в спальне девушки, с которой только что познакомился, и очень удивился, что там полно плюшевых мишек. На верхней полке шкафа стояли десятка полтора маленьких, на той, что пониже, — десяток побольше, а у окна сидели два огромных, величиной с ребенка. И парень ее спрашивает после того, как они позанимались любовью: «Хорошо было?» — «Да-а…» — «Я хорошо себя показал?» — «Да-а…» — «А насколько хорошо?» — не унимается парень. А девушка ему: «А, возьми свой приз, вон там — с верхней полки…»
Взяв душ, я направил сильную струю себе в висок. Эйприл рассмеялась и, выставив из воды ногу, отодвинула мою руку от головы. Я улегся поудобнее, полностью погрузившись в воду и положив голову на край ванны. Эйприл перевернулась и улеглась на меня. Я чувствовал ее ступни на своих лодыжках, ее грудь на моей. Мы лежали без движения и без слов, наверное, минут пять.
— Хольгер завтра возвращается. Я тебе говорила?
— Нет. А это имеет какое-то значение?
— Имеет. Сейчас, перед выборами, я не могу, просто не могу его подвести. Неважно, что будет дальше, — но я его не подведу.
«Что будет дальше» означало: «Уйду я к тебе или нет».
— Его уже почти год не было в нашей спальне. Неважно, — сказала она. — Он приказал мне избавиться от первой беременности, так как это мешало его карьере, а беременность эта оказалась последней. Неважно. Я не в силах мстить человеку, которого любила искренне и долго, который забрал меня из провинции и позволил избежать судьбы моих подруг, регулярно избиваемых мужьями на глазах детей, а то и похуже. Четыре года спустя я побывала в своем родном городке и уехала в полной уверенности, что если бы я там осталась, то меня уже три с половиной года как не было бы в живых. — Она глубоко вздохнула и тряхнула головой. — Эти люди, если они уж хоть что-то читают, то вынуждены при этом шевелить губами и потому считают чтение чем-то весьма утомительным. Я поклялась, что отблагодарю Хольгера за то, что он спас меня от такой жизни. Он об этом не знает, но это ничего не меняет. Даже то, что из-за него я бросила учебу…
— Не нужно мне ничего объяснять, — прервал я ее рассказ.
Я чувствовал себя неловко. Сам я не собирался перед ней исповедоваться, у меня не было тяжелого детства, историю про теннисный турнир я вычитал в какой-то повести полувековой давности — первый раз я воспользовался ею, когда ухаживал за одной богатой и сентиментальной разведенной дамой, и имел фантастический успех. Но, во имя всего святого, Эйприл была чудесной женщиной, с прекрасным, еще молодым телом — стройные ноги, полные бедра, великолепная грудь, красивое лицо с чуть хищными чертами, низкий голос, многообещающий и сексуальный… Чего я еще мог желать, о чем еще мечтать в этой сырой и опасной местности?! О жене?!
— Я ничего тебе и не объясняю. Скорее себе… — сказала она и замолчала.
Мне показалось, что я совершил ошибку, — ей хотелось выговориться, а я повел себя как какой-то неотесанный чурбан из Техаса: мол, заткнись и раздвигай ноги!
Я переключил ванну на другой режим — волна холодной, волна горячей, по четыре секунды — и сменил позу. Эйприл лежала на спине, я навис над ней. Я долго целовал ее, гладя ее грудь, спину и шею. Сильные удары воды проникали в те области наших тел, куда не доставали пальцы… Через несколько минут я пожалел, что мы не в постели, не всё возможно сделать в ванне, да и сколько можно находиться под водой? Но тем не менее мы снова почти одновременно испытали наивысшее наслаждение, и снова мне несколько секунд казалось, что если я упрусь ногами в край ванны, то растяну ее вместе с полом как минимум на полметра.
После нескольких долгих минут, в течение которых остывали наши тела и души, мы намылились, стараясь доставить друг другу как можно больше удовольствия, после чего, приняв теплый душ, пошли в халатах на кухню выпить пива.
По дороге я понял, что женщина, которая после чудесного оргазма в состоянии рассказывать анекдоты об оргазмах, — по-настоящему сильная. Как минимум сильная.
Эйприл умела готовить омлет! Не так, как я, — сунув упаковку порошка «Омлеты тети Холли» в кухонный автомат, нет — она умела готовить омлет из яиц.
Но у меня дома не было ни одного.
— У тебя нет яиц? — удивленно спросила она.
— Ну… нет. Когда-то я пытался приготовить себе яичницу, но ничего не вышло — я разбил на сковородку восемь яиц, а съесть удалось самое большее два, те, что сверху. Остальные подгорели.
— А ты перед этим налил на сковородку масла?
— Зачем? Ведь это же вроде как вредно для здоровья?
Она уставилась на меня, широко раскрыв глаза.
— Невероятно!.. — проговорила она.
В то же мгновение распахнулись полы ее халата.
Вот это действительно было невероятно…
Мне расхотелось и омлета, и яиц, и масла.
Ей тоже.
— …и этот рыцарь узнает от умирающего дракона, что каждому человеку назначено одно слово, слово, которое его убивает. Смерть сидит и читает вслух большую книгу. И после каждого слова кто-то умирает. Рыцарь, безумно влюбленный в свою жену, отправляется в путь и добирается до пещеры, где сидит Смерть. Он сражается с ней за свое слово, побеждает и возвращается домой с наградой. Слово это он предлагает своей жене, как доказательство любви и доверия, а она ночью это слово произносит. Рыцарь умирает, а жена падает в объятья более молодого и страстного любовника. Всё. — Она придвинулась ближе и осторожно куснула меня за ухо. — Как тебе нравится моя сказка?
— В самый раз для маленьких детей, — пробормотал я, чувствуя приятное тепло внизу живота. — Аж мороз по коже…
— Это не для детей. — Она отодвинулась, положив руку мне между ног. — Это почти моя автобиография…
— Не преувеличиваешь?
Моя рука скрестилась с ее рукой. Я повернулся на бок. Соски ее грудей всё так же торчали вверх, провоцируя на дальнейшие действия.
— Не знаю, зачем я столько болтаю, будто хочу показать себя с наилучшей стороны, — вдруг со злостью сказала она. — А ведь я совсем другая. Совсем другая, — повторила она. И неожиданно тряхнула головой. — Но я не хочу быть и такой… «мимолетной» знакомой, такой, которую можно…
Я приложил палец к ее губам. Она немного подумала, а потом взяла его в рот и слегка укусила за кончик.
— Еще два часа назад я вообще тебя не знал, — сказал я, притворяясь, будто ничего не чувствую. — Ты не перестаешь меня удивлять…
— Да, удивлять, — странным тоном повторила она. Потом вдруг нырнула под одеяло…
А ведь еще чуть раньше я думал, что ни на что сегодня больше не способен.
Всё это казалось странным, непонятным и несколько сбивало с толку.
Так же как и то, что Эйприл спросила, переспал ли я с Вэл, и была очень недовольна, когда я решительно отказался говорить на эту тему. Она пыталась настаивать, напоминая, что она мой клиент, но у нас обоих — и у заказчика, и у исполнителя — были уже чересчур разогреты эрогенные зоны, и мне удалось перевести общение от вербального контакта к сугубо телесному.
Больше мы уже ни о ком постороннем не разговаривали.
Я не двигался с места, пока не раздался звонок, словно не был уверен, что она не сбежит из-под моих дверей.
— Твой комп сошел с ума, — сказала она вместо приветствия. — Он так греет дорожку у входа, словно она покрыта снегом. Тебе это дорого обойдется.
У меня в голове мелькнула мысль, что дорого мне обойдется кое-что другое и что я этого не боюсь.
Я молча отступил на шаг, пропуская Эйприл. Проходя мимо меня, она сунула мне в руки тяжелую коробку.
— Зато сразу за калиткой я исчезла в тумане. Тоже хорошо. У тебя чересчур любопытные соседи? Впрочем, какая разница! — Она говорила почти без пауз, на одном дыхании, практически не отделяя фразы друг от друга. Повернувшись, она продолжала еще быстрее, теперь не отделяя друг от друга даже слова: — Я выпила бы кофе но сначала текилы у тебя есть лайм а если нет то всё равно выпью не смотри так на меня знаю что я сошла с ума но это неважно потому что даже если ты меня прогонишь то всё равно я уже мысленно изменила Хольгеру а это единственная настоящая и важная измена…
Ей не хватило нескольких секунд и нескольких слов, чтобы расплакаться. А тогда эта сцена утратила бы всякий смысл. Я подошел к нервно размахивающей руками женщине, по дороге поставив пирамиду на стол, и, воспользовавшись тем, что мои руки были теперь свободны, обнял ее и привлек к себе. Найдя губами место, где шея переходит в плечо, я мягко поцеловал ее. Она хотела что-то сказать, я сильнее прижал ее к себе, она замолчала, но секунду спустя снова попыталась заговорить, я снова обнял ее, еще крепче. Она поняла намек, напряженные мышцы, отчетливо ощущавшиеся сквозь ткань плаща, несколько расслабились, Эйприл перестала изображать из себя мраморную статую. Прихватив зубами краешек ушной раковины, я слегка куснул его, затем поцеловал.
Положив ладони ей на виски, я поцеловал ее несколько раз в губы, в кончик носа, в глаза, снова в губы. Из-под прикрытых век выкатились две маленькие слезинки. Она судорожно вздохнула и прильнула к моим губам, впившись в них так, словно они были последним, до чего она могла дотянуться. Мы перестали дышать и думать. Она пришла в себя первой, решительно отодвинувшись от меня.
— Чтобы ты знал, что происходит, — сказала она, глядя мне в глаза, — я отнюдь не распущенная, хотя и не святая, во всяком случае, никогда такой не была. С Хольгером меня связывает только дом и будет еще связывать до выборов шерифа. Останется ли он им или проиграет — я ухожу. Он об этом знает и согласен. Но так до конца с этим и не примирился. — Решительным движением она сбросила плащ и стянула через голову свитер, показав мне несколько синяков на левом плече, а потом повернулась и, откинув вверх волосы, показала еще два на шее. — Но причина не в этом.
Я поднял руку, удерживая ее.
— Позволь мне считать, что причина попросту во мне.
Она на мгновение застыла, затем столь же ловко натянула свитер, двумя движениями руки поправила волосы, на что ей потребовалось не больше четверти секунды, подошла ко мне, обняла и прижалась.
— Конечно, это самая важная причина, — промурлыкала она, уткнувшись в мой нагрудный карман. — Я так боялась…
— Чего?
— Что ты меня прогонишь. Что ты гей. Что у тебя недавно умерла невеста, которой ты клялся в верности до гроба. — Она пожала плечами. — Что ты поклонник мужской шовинистической солидарности.
Я тихо рассмеялся:
— Недавно мои сомнения на этот счет развеял один русский. Он сказал, что с особым удовольствием предается романам с женами знакомых. Русская поговорка по этому поводу звучит примерно так: «Это как тигра за хвост дергать — и весело, и страшно!»
Она хихикнула. Я потянул ее в сторону дивана.
— Принесу кофе и текилу, — сказал я.
— С удовольствием, — кивнула она.
Я заварил четыре чашки крепкого кофе, не спрашивая согласия, добавил три капли подаренного Гришкой травяного эликсира, за неимением лайма порезал два лимона и насыпал на середину соль. Вернувшись с подносом в комнату, я поставил всё на стол. Когда я сел, Эйприл вскочила и уселась мне на колени.
— Может, тебе будет и не слишком удобно, но раз уж я осмелилась, то хотела бы оказаться как можно ближе, — тихо сказала она.
Я привлек ее к себе, гладя по волосам и целуя в лоб. Мы выглядели как самая, пожалуй, естественная пара — мужчина и женщина. Неужели ни один скульптор не заметил ее естественности и красоты? Близость, еще без секса, тепло и доверие. Ощущаемое телом биение другого сердца, дыхание, дрожь, передающаяся партнеру.
Я потянулся к столу, пытаясь одной рукой открыть бутылку. У меня это никак не получалось, мексиканцы хорошо умеют запечатывать свое спиртное. В конце концов Эйприл придержала бутылку, и дальше всё пошло гладко. Я налил в два узких и высоких цилиндра, которые вынуждали пьющего смаковать жидкость, а не вливать ее в глотку. Мы выпили. Ароматный напиток разлился по вкусовым сосочкам, язык приятно обожгло. Лимонный сок добавил красок этим ощущениям, но ни я, ни Эйприл не воспользовались солью. Она отложила корку, вздрогнула и повторила:
— Господи, ну и боялась же я… И одновременно так этого хотела…
Я не знал, что ответить, так, чтобы ничего не испортить. Эйприл неожиданно рассмеялась.
— Знаешь, когда мне было три года, моя сестра пошла накануне Рождества кататься на озере на коньках и утонула. А я радовалась, что ее рождественский подарок достался мне, как самой младшей. — Она подняла голову и посмотрела на меня. — Мы жили очень бедно, нас было шестеро детей, так что раз я получила предназначенные для Джоан краски и чашку в горошек и ко всему этому, естественно, мой подарок — как я могла не радоваться? — Она схватила меня за руку и погладила кончиками пальцев тыльную сторону руки. — На следующий год, когда до Рождества оставалось два дня, я начала подговаривать брата, чтобы он пошел покататься на коньках…
Я удивленно кашлянул. Эйприл поцеловала меня в щеку.
— По твоему мнению — я злая? Я хотела, искренне хотела, чтобы он пошел и утонул. Смерть была для меня чем-то непонятным, она совершенно меня не касалась — сестра ушла, или утонула, какая разница, но ее подарки остались и достались мне. Брат тоже мог бы уйти, а я получила бы подарки за двоих.
Она отодвинулась и взглянула мне в глаза. В ее зрачках искрился смех, я не знал, придумала ли она эту историю сейчас или когда-то раньше или рассказывала правду. Оба варианта показывали ее в новом, но в том и в другом случае в несколько разном свете. Была ли она способной сочинительницей или же смелой и несколько циничной любительницей правды, притом достаточно шокирующей?
Я решил принять вызов:
— А я был настолько беден в детстве, что, когда вышел в финал школьного турнира по теннису, мне пришлось специально проиграть, хотя я мог сделать Теду велосипед…
— Что сделать?
— Велосипед, два колеса, — пояснил я. — Шесть-ноль, шесть-ноль. Но не сделал, сдал игру, поскольку в случае победы мне пришлось бы поставить двум десяткам приятелей гамбургеры и колу.
Мы смотрели друг другу в глаза. Смотрели друг другу в душу. Мы искали друг друга, хотя нас разделяло лишь несколько слоев одежды. Мы ждали друг друга.
— Надеюсь, что не влюблюсь, — тихо сказала Эйприл. — Мне бы лишь хотелось, чтобы мы одурманили, очаровали, ошеломили друг друга…
— Посмотрим, как получится, — бросил я, не желая, чтобы после этих слов над нами повисла тишина.
Она расстегнула пуговицу моей рубашки, не отрывая от меня бдительного взгляда. Я хотел в ответ расстегнуть две пуговицы на ее свитере, но они были просто пришиты; я вспомнил, что Эйприл стягивала свитер через голову.
— Покажешь мне свою спальню? — спросила она, в то время как я размышлял, каким образом предложить ей перебраться на просторную, явно не односпальную кровать. — О, мне это нравится! — произнесла она тоном капризной кинозвезды, когда мне удалось встать, подняв ее на руки, и перенести на две комнаты дальше.
К счастью, я терпеть не могу ложиться в смятую постель и потому всегда застилаю ее за собой, независимо от того, когда встаю и как долго постель будет не занята. Уложив Эйприл на кровать, я начал раздеваться. Она перевернулась на спину и одним быстрым движением избавилась от трусиков, которые в некоторых местах были лишь чуть шире рыболовной лески. Мелькнул островок темных волос, но она тут же взмахнула ногами и приняла сидячее положение; свитер во второй раз за этот день взлетел к потолку и опустился под окном. Эйприл встала, юбка сама с нее свалилась, а бюстгальтер упал на пол следом за свитером. Я только заканчивал расстегивать рубашку.
— Так нельзя, — запротестовал я, когда она обошла меня, пританцовывая на ходу и демонстрируя прекрасные тугие груди, и, оказавшись у меня за спиной, потянулась к пуговицам. — Я от тебя глаз отвести не могу, а ты этим пользуешься, и…
Снова обойдя меня и присев спереди, она начала расстегивать ремень моих брюк, и на какое-то время я оказался вообще ни на что не способен, кроме как тяжело дышать, глядя в потолок. Потом я всё же взял себя в руки, сбросил рубашку и, вырвавшись из объятий Эйприл, сорвал носки.
— Идем!
Я потянул ее за собой в ванную, помог забраться в треугольную ванну. Четыре мощных струи воды за четверть минуты наполнили ванну, включились насосы, вспенивая воду. Эйприл скользнула мне на бедро, раздвинув мои ноги. Вкус ее поцелуев отдавался эхом где-то в кончиках пальцев. Мы вздрагивали, прижимались друг к другу, терлись друг о друга… Дыхание Эйприл участилось, мне тоже не хватало воздуха, упругие струи воды возбуждали еще сильнее, то и дело пробиваясь между нашими телами, и так уже охваченными неземным наслаждением. Я услышал ее стон, она начала скользить по моему бедру туда и обратно, ее рука стиснула мой член, но она этого, похоже, не чувствовала. Зато я — чувствовал. На какое-то мгновение у меня даже возникло желание освободиться, но мне уже стало всё равно, я уже ощущал, что еще немного, и я взорвусь как вулкан, как подводный вулкан, что весь мир содрогнется, разделяя со мной испытываемое мной блаженство. Мне удалось втиснуть два пальца между лоном Эйприл и моим бедром, я проник глубже и начал отмерять рукой свой собственный ритм. Она вскрикнула, дернула головой, ее мокрые волосы хлестнули меня по лицу, но даже если бы она была Медузой Горгоной и ее волосы меня бы кусали — меня бы это совершенно не взволновало.
Мир перестал существовать для нас одновременно, я ничего не слышал, ничего не видел, лишь чувствовал, как взрываюсь изнутри. Эйприл стонала, прикусив нижнюю губу, раскачивалась и дрожала, но, когда я хотел освободить пальцы, она прижала их своим телом так, что я мог бы сделать это лишь с помощью лома. Но для меня это было не столь уж и важно. Я приник к ее левому соску. Он набух и затвердел, словно финиковая косточка, я ощутил нечто вроде второго оргазма, а может быть, лишь эхо первого, словно отразившегося от Эйприл и снова вернувшегося ко мне, но принесшего не меньшее наслаждение.
В конце концов мы свалились набок и погрузились в воду, и очень долго ни мне, ни Эйприл не хотелось выныривать на поверхность. Если бы только утопление не было столь неприятным, мучительным и длительным процессом, мы наверняка бы утонули. В моей треугольной многофункциональной ванне.
Это того стоило.
Могло ведь случиться и так, что жизнь уже не будет казаться мне столь прекрасной, как прежде.
Эйприл что-то сказала, но столь тихо, что шипение воздушных пузырьков заглушило ее слова. Сам того не желая, я задал совершенно идиотский вопрос:
— Тебе было так же хорошо, как и мне?
Она погрузила лицо в воду, вынырнула и тряхнула головой.
— Один парень оказался в спальне девушки, с которой только что познакомился, и очень удивился, что там полно плюшевых мишек. На верхней полке шкафа стояли десятка полтора маленьких, на той, что пониже, — десяток побольше, а у окна сидели два огромных, величиной с ребенка. И парень ее спрашивает после того, как они позанимались любовью: «Хорошо было?» — «Да-а…» — «Я хорошо себя показал?» — «Да-а…» — «А насколько хорошо?» — не унимается парень. А девушка ему: «А, возьми свой приз, вон там — с верхней полки…»
Взяв душ, я направил сильную струю себе в висок. Эйприл рассмеялась и, выставив из воды ногу, отодвинула мою руку от головы. Я улегся поудобнее, полностью погрузившись в воду и положив голову на край ванны. Эйприл перевернулась и улеглась на меня. Я чувствовал ее ступни на своих лодыжках, ее грудь на моей. Мы лежали без движения и без слов, наверное, минут пять.
— Хольгер завтра возвращается. Я тебе говорила?
— Нет. А это имеет какое-то значение?
— Имеет. Сейчас, перед выборами, я не могу, просто не могу его подвести. Неважно, что будет дальше, — но я его не подведу.
«Что будет дальше» означало: «Уйду я к тебе или нет».
— Его уже почти год не было в нашей спальне. Неважно, — сказала она. — Он приказал мне избавиться от первой беременности, так как это мешало его карьере, а беременность эта оказалась последней. Неважно. Я не в силах мстить человеку, которого любила искренне и долго, который забрал меня из провинции и позволил избежать судьбы моих подруг, регулярно избиваемых мужьями на глазах детей, а то и похуже. Четыре года спустя я побывала в своем родном городке и уехала в полной уверенности, что если бы я там осталась, то меня уже три с половиной года как не было бы в живых. — Она глубоко вздохнула и тряхнула головой. — Эти люди, если они уж хоть что-то читают, то вынуждены при этом шевелить губами и потому считают чтение чем-то весьма утомительным. Я поклялась, что отблагодарю Хольгера за то, что он спас меня от такой жизни. Он об этом не знает, но это ничего не меняет. Даже то, что из-за него я бросила учебу…
— Не нужно мне ничего объяснять, — прервал я ее рассказ.
Я чувствовал себя неловко. Сам я не собирался перед ней исповедоваться, у меня не было тяжелого детства, историю про теннисный турнир я вычитал в какой-то повести полувековой давности — первый раз я воспользовался ею, когда ухаживал за одной богатой и сентиментальной разведенной дамой, и имел фантастический успех. Но, во имя всего святого, Эйприл была чудесной женщиной, с прекрасным, еще молодым телом — стройные ноги, полные бедра, великолепная грудь, красивое лицо с чуть хищными чертами, низкий голос, многообещающий и сексуальный… Чего я еще мог желать, о чем еще мечтать в этой сырой и опасной местности?! О жене?!
— Я ничего тебе и не объясняю. Скорее себе… — сказала она и замолчала.
Мне показалось, что я совершил ошибку, — ей хотелось выговориться, а я повел себя как какой-то неотесанный чурбан из Техаса: мол, заткнись и раздвигай ноги!
Я переключил ванну на другой режим — волна холодной, волна горячей, по четыре секунды — и сменил позу. Эйприл лежала на спине, я навис над ней. Я долго целовал ее, гладя ее грудь, спину и шею. Сильные удары воды проникали в те области наших тел, куда не доставали пальцы… Через несколько минут я пожалел, что мы не в постели, не всё возможно сделать в ванне, да и сколько можно находиться под водой? Но тем не менее мы снова почти одновременно испытали наивысшее наслаждение, и снова мне несколько секунд казалось, что если я упрусь ногами в край ванны, то растяну ее вместе с полом как минимум на полметра.
После нескольких долгих минут, в течение которых остывали наши тела и души, мы намылились, стараясь доставить друг другу как можно больше удовольствия, после чего, приняв теплый душ, пошли в халатах на кухню выпить пива.
По дороге я понял, что женщина, которая после чудесного оргазма в состоянии рассказывать анекдоты об оргазмах, — по-настоящему сильная. Как минимум сильная.
Эйприл умела готовить омлет! Не так, как я, — сунув упаковку порошка «Омлеты тети Холли» в кухонный автомат, нет — она умела готовить омлет из яиц.
Но у меня дома не было ни одного.
— У тебя нет яиц? — удивленно спросила она.
— Ну… нет. Когда-то я пытался приготовить себе яичницу, но ничего не вышло — я разбил на сковородку восемь яиц, а съесть удалось самое большее два, те, что сверху. Остальные подгорели.
— А ты перед этим налил на сковородку масла?
— Зачем? Ведь это же вроде как вредно для здоровья?
Она уставилась на меня, широко раскрыв глаза.
— Невероятно!.. — проговорила она.
В то же мгновение распахнулись полы ее халата.
Вот это действительно было невероятно…
Мне расхотелось и омлета, и яиц, и масла.
Ей тоже.
* * *
Я заснул, во всяком случае, вдруг наступила тишина, лишь что-то тихо гудело, словно над моей головой работала целая армада мощных двигателей, которые я не слышал, лишь ощущал. Попытавшись прислушаться, я проснулся с ощущением, будто куда-то падаю. Эйприл что-то говорила…— …и этот рыцарь узнает от умирающего дракона, что каждому человеку назначено одно слово, слово, которое его убивает. Смерть сидит и читает вслух большую книгу. И после каждого слова кто-то умирает. Рыцарь, безумно влюбленный в свою жену, отправляется в путь и добирается до пещеры, где сидит Смерть. Он сражается с ней за свое слово, побеждает и возвращается домой с наградой. Слово это он предлагает своей жене, как доказательство любви и доверия, а она ночью это слово произносит. Рыцарь умирает, а жена падает в объятья более молодого и страстного любовника. Всё. — Она придвинулась ближе и осторожно куснула меня за ухо. — Как тебе нравится моя сказка?
— В самый раз для маленьких детей, — пробормотал я, чувствуя приятное тепло внизу живота. — Аж мороз по коже…
— Это не для детей. — Она отодвинулась, положив руку мне между ног. — Это почти моя автобиография…
— Не преувеличиваешь?
Моя рука скрестилась с ее рукой. Я повернулся на бок. Соски ее грудей всё так же торчали вверх, провоцируя на дальнейшие действия.
— Не знаю, зачем я столько болтаю, будто хочу показать себя с наилучшей стороны, — вдруг со злостью сказала она. — А ведь я совсем другая. Совсем другая, — повторила она. И неожиданно тряхнула головой. — Но я не хочу быть и такой… «мимолетной» знакомой, такой, которую можно…
Я приложил палец к ее губам. Она немного подумала, а потом взяла его в рот и слегка укусила за кончик.
— Еще два часа назад я вообще тебя не знал, — сказал я, притворяясь, будто ничего не чувствую. — Ты не перестаешь меня удивлять…
— Да, удивлять, — странным тоном повторила она. Потом вдруг нырнула под одеяло…
А ведь еще чуть раньше я думал, что ни на что сегодня больше не способен.
Всё это казалось странным, непонятным и несколько сбивало с толку.
Так же как и то, что Эйприл спросила, переспал ли я с Вэл, и была очень недовольна, когда я решительно отказался говорить на эту тему. Она пыталась настаивать, напоминая, что она мой клиент, но у нас обоих — и у заказчика, и у исполнителя — были уже чересчур разогреты эрогенные зоны, и мне удалось перевести общение от вербального контакта к сугубо телесному.
Больше мы уже ни о ком постороннем не разговаривали.
«…понятия не имею, как ловить рыбу…»
Тим Эйхем не опоздал ни на секунду. Мы договорились встретиться в пять, я приехал в четыре пятьдесят шесть, он — на три минуты позже. Его «мини-патцини», гибрид джипа с тележкой для гольфа, невероятно маневренный и выносливый — я сам видел, как он форсировал холм, с которым не сумел справиться армейский «ноуэй-Ш», — затормозил рядом со мной, а сам Тим высунул голову в шерстяной шапке с наушниками в окно и махнул рукой:
— Садись ко мне!
— Да ладно! — Я покачал головой. — Поеду на своей.
— Без проблем, дорога хорошая, справишься, — язвительно заметил он.
Это звучало как оскорбление, но я ничего не мог поделать — мне не удалось его обогнать и продемонстрировать возможности своей тачки. Так что я послушно ехал следом за ним. Дождя не было уже дней пять, не было и снега. Редлиф замер в ожидании, затаился. На складах лежали груды шарфов, флажков, транспарантов: «Первый снег!» За городом ждали рекламные щиты: «Отель…», «Подъемник…», «Лучшая в здешних горах трасса…». Снег!
Но снега еще не было. Тим позвонил вечером и предложил съездить на последнюю в этом сезоне нормальную, не подледную, рыбалку. Я признался, что понятия не имею, как ловить рыбу, на что Тим ответил:
— Людей ловить умеешь, так что и с рыбами справишься. Во всяком случае, я буду в пять на съезде с трехсотой, сразу за бензоколонкой.
— Ладно. Пожалуй, ты меня убедил.
Мы ехали полчаса. Потом Тим съехал с дороги на усыпанное щебнем ответвление, еще пять минут, и мы выехали на поляну у озера. Оно было не слишком большим, в форме почти правильного овала, просто залитая водой долина у подножия двух вытянутых холмов, окруженная полосой зелени, хотя собственно зелени было мало, в основном группы темно-зеленых сосен, среди коричневых, оранжевых, желтых, еще не лишившихся листьев деревьев.
Тим выскочил из машины и потянулся.
— Я один из шести владельцев этого водоема, — радостно сообщил он. — Это моя самая лучшая инвестиция. Я вложил гроши, а когда приезжаю сюда и мне не нужно платить за лицензию, чувствую себя крезом и счастливчиком.
Хлопнув в ладоши, он начал выгружать снаряжение. Я выгрузил свое, расставил кресла и столик, вбил маленькие колышки, удерживавшие стол, поставил на него два термоса, бутылку бренди, две кружки, два стаканчика и еще — маленькую пузатую металлическую фляжку с ромом. Потом сунул в рот резинку и сказал себе: мне совершенно не хочется курить!
Я был готов к рыбалке.
Тим тащил к берегу какие-то футляры, два деревянных, окованных стальными полосами сундучка, потом баллон с тонким шлангом и острым наконечником. Эти приготовления меня заинтриговали.
— Ты не против выпить, так сказать, за здоровье рыбки? — спросил я, показывая на бутылку.
— Конечно. Давай ее сюда! — весело крикнул он в ответ.
Гм?..
— Мне казалось, что соблюдение тишины является, — я подал ему стаканчик, — основным условием успеха рыбной ловли?
— При том расстоянии, на которое мы будем забрасывать, — не имеет значения.
Открыв четыре футляра, он достал толстые удилища, подсоединил к первому баллон и нажал на кнопку. Удочка зашипела и вытянулась метров на восемь-девять. Ну да, конечно, я слишком мало знаю о снаряжении для рыбной ловли и ее приемах. Таким же образом он привел в действие остальные три удочки. Леска выходила откуда-то изнутри, я даже не спрашивал, как ее туда засунули. Тим подал мне удочку и взял другую.
— Смотрим, — сказал он, словно на тренировке своей школьной команды. Он толкнул ногой один из сундучков, который открылся, а Тим достал коробочку с наживкой. Насадив на крючок толстого червяка, он показал мне рукоятку удилища. — Направляешь туда, куда хочешь забросить, — сказал он. — Устанавливаешь расстояние и… — Он покрутил маленькое колесико, выставив на табло цифры «40». Остальные лампочки мягко пульсировали зеленым светом. — Стреляешь!
— Садись ко мне!
— Да ладно! — Я покачал головой. — Поеду на своей.
— Без проблем, дорога хорошая, справишься, — язвительно заметил он.
Это звучало как оскорбление, но я ничего не мог поделать — мне не удалось его обогнать и продемонстрировать возможности своей тачки. Так что я послушно ехал следом за ним. Дождя не было уже дней пять, не было и снега. Редлиф замер в ожидании, затаился. На складах лежали груды шарфов, флажков, транспарантов: «Первый снег!» За городом ждали рекламные щиты: «Отель…», «Подъемник…», «Лучшая в здешних горах трасса…». Снег!
Но снега еще не было. Тим позвонил вечером и предложил съездить на последнюю в этом сезоне нормальную, не подледную, рыбалку. Я признался, что понятия не имею, как ловить рыбу, на что Тим ответил:
— Людей ловить умеешь, так что и с рыбами справишься. Во всяком случае, я буду в пять на съезде с трехсотой, сразу за бензоколонкой.
— Ладно. Пожалуй, ты меня убедил.
Мы ехали полчаса. Потом Тим съехал с дороги на усыпанное щебнем ответвление, еще пять минут, и мы выехали на поляну у озера. Оно было не слишком большим, в форме почти правильного овала, просто залитая водой долина у подножия двух вытянутых холмов, окруженная полосой зелени, хотя собственно зелени было мало, в основном группы темно-зеленых сосен, среди коричневых, оранжевых, желтых, еще не лишившихся листьев деревьев.
Тим выскочил из машины и потянулся.
— Я один из шести владельцев этого водоема, — радостно сообщил он. — Это моя самая лучшая инвестиция. Я вложил гроши, а когда приезжаю сюда и мне не нужно платить за лицензию, чувствую себя крезом и счастливчиком.
Хлопнув в ладоши, он начал выгружать снаряжение. Я выгрузил свое, расставил кресла и столик, вбил маленькие колышки, удерживавшие стол, поставил на него два термоса, бутылку бренди, две кружки, два стаканчика и еще — маленькую пузатую металлическую фляжку с ромом. Потом сунул в рот резинку и сказал себе: мне совершенно не хочется курить!
Я был готов к рыбалке.
Тим тащил к берегу какие-то футляры, два деревянных, окованных стальными полосами сундучка, потом баллон с тонким шлангом и острым наконечником. Эти приготовления меня заинтриговали.
— Ты не против выпить, так сказать, за здоровье рыбки? — спросил я, показывая на бутылку.
— Конечно. Давай ее сюда! — весело крикнул он в ответ.
Гм?..
— Мне казалось, что соблюдение тишины является, — я подал ему стаканчик, — основным условием успеха рыбной ловли?
— При том расстоянии, на которое мы будем забрасывать, — не имеет значения.
Открыв четыре футляра, он достал толстые удилища, подсоединил к первому баллон и нажал на кнопку. Удочка зашипела и вытянулась метров на восемь-девять. Ну да, конечно, я слишком мало знаю о снаряжении для рыбной ловли и ее приемах. Таким же образом он привел в действие остальные три удочки. Леска выходила откуда-то изнутри, я даже не спрашивал, как ее туда засунули. Тим подал мне удочку и взял другую.
— Смотрим, — сказал он, словно на тренировке своей школьной команды. Он толкнул ногой один из сундучков, который открылся, а Тим достал коробочку с наживкой. Насадив на крючок толстого червяка, он показал мне рукоятку удилища. — Направляешь туда, куда хочешь забросить, — сказал он. — Устанавливаешь расстояние и… — Он покрутил маленькое колесико, выставив на табло цифры «40». Остальные лампочки мягко пульсировали зеленым светом. — Стреляешь!