Дилэни Сэмюель. Падение Башен

   Пока Джон и Алтер шли к Котлу, дома становились ниже, ближе один к другому, и более убогими. Они свернули в переулок, отмечающий самую старую часть города. Хотя был уже вечер, народу в этой части города было намного больше, чем в центре.
   Алтер улыбнулась, проходи мимо двух мужчин, которые ссорились из-за узла. Узел был плохо завязан, и было видно, что в нем тряпье.
   - Я снова дома. Спорю, что они сперли его и не могут решить, кому его отнести. Гостиница, наверное, вон там - они снова свернули. - Вспоминая время, когда я бегала по этим улицам, я почему-то испытываю ностальгию. Жизнь была голодная.
   На углу под синим тентом находилась выставка. Она показывала выращенные гидропонным способом фрукты, а в стеклянном ящике лежала на ледяном ложе блестящая рыба, выращенная в аквариумах. Продавец в белом фартуке осуществлял продажу. Алтер глянула, не смотрит ли он, и схватила плод. Когда они снова завернули за угол, она разломила его и дала половину Джону. Она немедленно вгрызлась в свою долю, а Джон держал свою в руках. Она улыбнулась и спросила:
   - В чем дело?
   - Просто думал. Я пробыл в тюрьме пять лет, но ни разу в жизни не украл ни денег, ни пищи. До тюрьмы я имел все, что хотел, так что в тюрьме мысль взять что-нибудь никогда не приходила мне в голову. Теперь мне платит герцогиня. И знаешь, когда я увидел, что ты взяла плод, моей первой реакцией было удивление, и ты, наверное, назовешь его моральным возмущением.
   Алтер вытаращила глаза, а потом нахмурилась.
   - Да, наверное, глупо было... Я хочу сказать, я просто вспомнила, как таскала фрукты, когда была маленькой, но ты прав, Джон. Воровать - не правильно...
   - Но я же не говорил ничего подобного.
   - Но я подумала...
   - Но я еще подумал, она из Котла, а я из центра, и нас разделяет целый набор морали и обычаев. И я подумал, как ты принимаешь все эти вещи и объединяешь их.
   Она хотела что то сказать, но только посмотрела на него.
   - Правильно или не правильно, - сказал он. - Черт возьми, я же убийца. Как же мы сравняемся? Я сын богатого купца, а ты циркачка из Котла. Однако, у меня есть ответ: мы уже сравнялись во всем, чему ты учила меня, когда говорила, как откидывать голову, прижимать подбородок и катиться. И мы можем быть равными и теперь. Вот так - он взял ее за руку, - и так, - он откусил от плода.
   Она слегка пожала ему руку.
   - Да. Только насчет неравенства я хорошо знаю. Помнишь, мы были в поместье Петры, прежде чем вернуться в Торой? Я очень долго чувствовала себя неловко из-за всяких дурацких мелочей: как пользоваться вилкой, когда встать и когда сесть, и прочее. Когда ты пытался прекратить войну, глупо было думать о таких вещах, но я все-таки думала. Вероятно, поэтому я проводила так много времени с Тилом. Хоть он и с материка, но в этом смысле он был более похож на меня. Мы могли бы идти вместе. - Она коснулась ожерелья из раковин. - Но теперь он умер, убит на войне. Так что мне делать?
   - Ты любила его? Алтер опустила голову.
   - Я очень любила его. Но он умер.
   - Что ты собираешься делать? - помолчав, спросил Джон.
   - Учиться. Ты можешь учить меня. Считай, что это взаимообмен.
   Они оба рассмеялись.
   Это было довольно крепкое строение среди множества досчатых лачуг. Дойдя до двери, Алтер сказала:
   - Надеюсь, это путешествие не обернется... - она шагнула вперед и остановилась.
   Стоящая за стойкой женщина с пурпурным родимым пятном подняла глаза, отшатнулась и раскрыла рот. Алтер схватила Джона за руку и потащила вперед.
   - Тетя Рэра!
   Женщина выскочила из-за стойки, вытирая фартуком руки. Алтер обняла ее за плечи.
   - Тетя Рэра!
   - Ох, Алтер... Какими судьбами... Откуда... - Она улыбалась, но по щекам ее текли слезы. - Ты вернулась ко мне!
   Люди в таверне, в основном в военной форме, подняли глаза.
   - Тетя Рэра, ты, значит, работаешь здесь?
   - Работаю? Я владелица. Я получила лицензию. В самом деле получила. Ох, Алтер, я так искала тебя!
   - Я тоже тебя искала, но старая гостиница Джерина была разгромлена.
   - Знаю. Я некоторое время работала помощницей медсестры в Медицинском Центре. Я обыскала все цирки, приезжавшие в город.
   - Я стала работать там только несколько месяцев назад.
   - Понятно! Как раз, когда и перестала искать. - Она смахнула слезы. Я так рада видеть тебя, Алтер, так рада! - Они снова обнялись.
   - Тетя Рэра, - сказала Алтер, вытирая слезы. - Я хочу поговорить с тобой. Но поможешь ли ты мне? Я хочу узнать о человеке, который жил здесь.
   - Конечно-конечно, - сказала Рэра, и тут впервые увидела Джона. Молодой человек, последите здесь, пока я пойду и поговорю минуту с племянницей.
   - Ох, тетя Рэра, - спохватилась Алтер, - это Джон Кошер, мой друг.
   - Рада познакомиться, - поклонилась Рэра. - Вы просто приглядывайте за всеми, не допускайте скандалов, и не выпускайте никого без оплаты. Хотя, не похоже, чтобы кто-нибудь ушел вообще. - Она повернулась к задней комнате, держа Алтер за руку. - Налейте себе, если хотите. Наливайте всем! - И она заторопилась, таща Алтер за руку.
   Ухмыляясь, Джон подошел к стойке, налил себе и сел неподалеку от солдата. Тот взглянул на него, коротко кивнул и снова опустил глаза. Сильная реакция Джона на встречу Алтер с теткой сделала его экспансивным, и он обратился к солдату:
   - Похоже, что вы, ребята, сидите здесь весь вечер. Что вы делаете?
   - Я напиваюсь, - солдат поднял кружку с зеленоватой жидкостью. Джон вдруг почувствовал, что в мозгу солдата что-то происходит, и он прислушался к тону, каким тот говорил:
   - Я делаю неуклюжую попытку спрятаться в кружке. - Вокруг него стояло множество пустых кружек.
   - Почему? - спросил Джон, стараясь соотнести этот цинизм с собственным добрым ощущением.
   Солдат повернулся и Джон увидел его эмблему: капитан психологического корпуса. После Момента многие сняли свои эмблемы, так же, как униформу.
   - Видите ли, - продолжал офицер чуточку пьяным голосом, - я из тех, кто знал о войне, кто планировал ее, вычислял лучший способ ее ведения. Как и вы, горожане. Рад пожать вам руку, - однако, он не протянул руки и снова вернулся к своей выпивке.
   Обычно Джон не пытался любопытствовать, если человек не был расположен к беседе. Но сейчас он сам был в необычном состоянии.
   - Знаете, - сказал он, - я не был в армии, но у меня впечатление, что из-за этого я что-то упустил. Кроме всего прочего, это, по-моему, опыт, который делает из мальчика мужчину.
   - Да, я понимаю вас, - коротко ответил офицер.
   - Физическая дисциплина и опыт в действии, - продолжал Джон, - пусть в гипнотическом сне, должны что-то замечать, потому что смерть ожидавшая их, была реальной.
   - Видите ли, - сказал психолог, - мы делали куда больше, чем только план сражения. Мы управляли всей пропагандой, которая шла и к гражданским лицам тоже. Мне кажется, я знаю, о чем вы думаете.
   Джон удивился.
   - Значит, вы не считаете, что военная дисциплина может быть хорошим опытом?
   - Опыт - это то, как вы это воспринимаете. Это абсолютная реальность, так? Из мальчика в мужчину? Посмотрите на ребят, которым нравится армия. Это то, у кого несовместимость с родителями так велика, что они отказываются любить отца, отдающего приказы по книге правил, даже если эти приказы отмерли. Такому парию лучше бы договориться с отцом, которого он ненавидит, чем искать замену.
   Несмотря на опьянение, офицер рассуждал логично, и Джон продолжал:
   - Но разве армия не создает известный суровый микрокосм для выработки определенных проблем... Ну, скажем, честь, морали, хотя бы для самого человека...
   - Конечно, микрокосм, полностью безопасный, абсолютно нереальный, без женщин и детей, где Бог - генерал, а Дьявол - смерть, и вы разыгрываете так, чтобы все принималось всерьез. Все было устроено так, чтобы создать наиболее деструктивные нелогичные действия, якобы контролируемые, и насколько возможно, неслучайные. В то время, как психо-экономическое положение Торомона достигло точки, когда "война неизбежна", мы должны были иметь какое-то место для всех больны ч мозгов, раненых именно этим психо-экономическим положением, чтобы бросить туда армию. Но нашей задачей было заставить всех вас думать, что это безопасно, почетно и хорошо. Из мальчиков в мужчин? Дисциплина сама по себе ничего не значит для мальчика. Наши руки могут двигаться и делать. Вы выглядите интеллигентным человеком, так что вы, наверное, делаете свое дело хорошо. Когда вы учились делать что бы то ни было, вы набивали мозоли, и это была дисциплина. Можете ли вы строить, можете ли следовать правилам какого-либо мастерства, можете ли заставить эти руки приказывать, работая с кем-то другим или в одиночку? Я не знаю, что вы делаете, но знаю, что воспитывая свои руки, вы имели больше дисциплины, чем десяток людей, которые только и умеют, что убивать во сне. То, что уже есть у вас в руках, мы принижали, пытаясь заставить вас думать, что это могла бы дать вам армия. Мы так здорово все спланировали! Романы, повести, статьи - все это твердо отвечало: "Да!" на вопросы, которые вы только что задали. Кстати, психологический корпус не писал их. Мы уже закончили нашу пропагандную работу, научили неуверенных и сомневающихся интеллектуалов сделать остальное. "Да, да! Война - реальный и веский опыт", потому что они, среди вас, всех, могли достаточно сомневаться, чтобы представить себе, какая это фальшивка. Сделать из вас мужчину? А вот посмотрите на этих - он показал на солдат в таверне. Один спал, навалившись на стол. Двое других заспорили у двери, в то время, как еще один истерически хохотал над чем-то, разговаривая с девушкой, откинулся на спинку стула и упал назад. Пятый с тревогой ждал драки. Захохотала девушка. - Или посмотрите на меня, - добавил психолог, покачиваясь и глядя в кружку. - Посмотрите на меня.
   - Вы думаете, что все вообще не имело значения? - спросил Джон и подумал о Тиле, друге Алтер. - Для всех ничего не значило?
   Психолог медленно покачал головой.
   - Вы не понимаете. Вы действительно ничего не понимаете. Вы знали кого-то, кто сгорел в танке смерти. Вам чертовски хочется, чтобы это что-то означало. Но я знаю многих парней, которые умерли. Я тренировал их. Там не было ни одного, кто стал бы в большей степени мужчиной, чтобы делать то, что делали вы. Мне плевать, что это так, потому что жизнь... - он вытянул палец и толкнул монету по столу к квадрату монет, который он выложил в уплату. Из дальнего конца матрицы вылетели две монеты - ответ на это. Враг не всегда тот, в кого вы можете стрелять из-за мешка с гравием. Не всегда есть тот, кто скажет вам, когда стрелять и, когда прекратить огонь. В армии все легко и просто: сражаться до смерти за правое дело. - Офицер взглянул на Джона. - Вы знали кого-то, кто сгорел. Что ж, по сравнению с тем, ради чего мы живем, он умер не за такую уж плохую вещь. - Он помолчал. - Это трудно принять.
   - А вы принимаете? - спросил Джон. Слова прозвучали жестоко, но он сказал и с удивлением, с началом понимания.
   Психолог хихикнул. - Ну. Вроде. - Он покачал головой. - Они не ненавидят меня. Вы понимаете, у них нет ненависти ко мне. Они приходят сюда, пьют со мной, не задевают меня за то, что не видели настоящего сражения, относятся с полным дружелюбием, хотя знают, что я один из ответственных лиц. О, мы делали свою работу хорошо. Им было все-таки легче идти с ощущением, которое мы с таким трудом внушали им. Но я психолог, так что я точно знаю, почему я сижу здесь и напиваюсь. Я понимаю все, что происходит в моем мозгу, и заставляет меня делать это. И я знаю, почему я пил вчера, и третьего дня. И я знаю, и они знают, и это нисколько не помогает.
   Алтер и ее тетка вышли из задней комнаты, и Джон повернулся к ним.
   - Вот и мы, - сказала Рэра, вытирая глаза фартуком. - Возвращайся поскорее, - обратилась она к племяннице, - твоя тетка теперь женщина респектабельная.
   - Приду, - сказала Алтер, обняла тетку и взяла Джона за руку.
   - Не хотите ли вы оба что-нибудь поесть? - спросила Рэра. - Или, может, просто посидим и поболтаем?
   - Сейчас не можем, - сказала Алтер. - Мы скоро придем.
   - Пожалуйста, поскорее, - сказала Рэра. Они медленно вышли из гостиницы.
   - Ты узнала что-нибудь о Нонике? - спросил Джон.
   - Угу. - В ее руках был сложенный пакет. - Некоторые его стихи. Они остались в его комнате после... - она вздрогнула.
   - О чем твоя тетка хотела поговорить с тобой?
   - Она хотела, чтобы я осталась тут и жила с ней.
   - Понятно.
   - Меня все тут цепляет, когда я не смотрю. Я даже думаю, что могла бы любить все это. Но у меня есть своя квартира и я привыкла быть у себя дома. Но в то же время я осознала, как я любила тетку.
   - Знаешь, я подумал о том, что говорил насчет обычаев и морали, разделяющих людей, делающих их отличными друг от друга. Люди гораздо более схожи, чем различны. Гораздо более.
   Они медленно вышли с окраины города и вернулись вместе, чтобы просмотреть стихи.
   Глава 5
   Голубая вода струилась по полу подвала, из угла шел запах мокрых рыбных мешков. Джеф присел на бочонок и вертел пальцами, сдвигая и раздвигая их жестом, который выдавал страх. Медленно дыша, он сидел в темноте уже полтора часа и не столько думал, сколько позволял изображениям формироваться в мозгу: девичье лицо, закрытые глаза, нитка крови изо рта. Тело, упавшее на пристани, когда темноту прорезала сирена. Окно склада, которое он разбил кулаком и порезался. Остался рубец. Здесь, подумал он, я могу сидеть спокойно. Одиночество было тягостным, но он принимал его, поскольку считал, что другого пути нет. Он снова сомкнул пальцы, пытаясь побороть страх. Когда-нибудь он, возможно, прекратит попытки, но это будет нескоро.
   Мать Ренны смотрела, как сомкнулась дверь ее гостиной, за полицейским офицером, и думала: мои глаза лопнут, и я, наверное, завизжу. Может, штукатурка треснет и стены обрушатся? Она ждала, но ничего не случилось. Она подошла к видеофону и набрала номер доктора Уинтла. Он был единственным врачом в доме. Когда аппарат зажужжал, она подумала: зачем я звоню доктору? Какого черта я ему звоню?
   Появилось лицо доктора Уинтла.
   - Да.
   Что-то в ней разорвалось, и она закричала:
   - Доктор, ради бога, помогите мне... Моя дочь, Ренна, умерла.., ее... Ох, она умерла... - с ее языка с трудом сходили обрывки фраз. Что-то жгло ее губы, щеки, глаза.
   - Вы, кажется, живете на втором этаже?
   - Да.., я.., да...
   Она задумалась, как выглядит лицо ее, но доктор уже сказал:
   - Я сейчас спущусь. - И отключился.
   Время шло. Время всегда идет, подумала она. А куда иду я в этом проходящем времени? Тут постучали в дверь. С истерическим спокойствием она открыла, и вошел доктор.
   - Я извиняюсь, - сказала она. - Я очень извиняюсь. Я не хотела беспокоить вас, доктор. Я хочу сказать, вы ничем не можете помочь мне. Я право, не знаю, зачем вообще позволила вам спуститься...
   - Не трудитесь извиняться, - сказал Уинтл. - Я вполне понимаю.
   - Сейчас здесь был полицейский. Он сказал мне. Они не могли идентифицировать ее по рисунку ретины, потому что ее глаза вообще...
   - Не дать ли вам успокоительного?
   - Нет. Я не хочу его. Я не намеревалась вызывать вас сюда.., я.., о, доктор Уинтл, я просто хотела поговорить с кем-нибудь и первым делом подумала о докторе, не знаю уж, почему. Но я просто хотела поговорить.
   - Но, может быть, вы все-таки хотите успокаивающего?
   - Ох, нет. Послушайте, я подам нам обоим выпить.
   - Ну.., ну, ладно.
   Она достала стаканчики и зеленую бутылку, прошла в маленькую кухню, нажала педаль откидного стола и поставила бутылку и стаканчики на его каменную поверхность.
   - Позвольте, - сказал доктор, подвигая ей стул. Когда она села, он обошел стол, открыл бутылку и налил. Когда она взяла свой стакан, доктор сел и выпил свою порцию одним глотком и налил снова с такой самоуверенностью, какой она от него не ожидала.
   Она посмотрела на зеленую жидкость в своем стакане и сказала:
   - Доктор Уинтл, я чувствую себя такой одинокой, мне хочется бежать куда-то, куда-нибудь заползти, и чтобы мне сказали, что делать. Когда умерли мои родители, я не испытывала ничего подобного...
   - Говорят, что смерть ребенка... - начал доктор и закончил кивком. Может, он выпил уже третью порцию?
   - Я так любила ее и, видимо, избаловала. Я посылала ее на вечера, покупала ей наряды... Все родители живут своими детьми, доктор. Так и должно быть, верно?
   Она взглянула на доктора. Он наливал себе еще и виновато улыбался.
   - Я, кажется, опустошаю ваши запасы. Простите меня.
   - О, все в порядке. Я почти никогда не пью вина, так что продолжайте, пожалуйста.
   - Спасибо.
   - Пожалуй, я приму успокоительное. Мне совсем не хочется выпить.
   - Прекрасно.
   - Я сейчас приду в себя. Спасибо, что вы пришли, потому что я на миг почувствовала, что я не одна. Но ведь я ничего не могу сделать.
   - Насчет вашей дочери, - ничего не можете.
   - Это я и имела в виду. - Она встала. - Сейчас я приму ваше лекарство и лягу.
   Доктор кивнул и встал, держась за край стола.
   - Что с вами, доктор?
   - Видно, я излишне налег на ваши запасы. - Он выпрямился и неуверенно отошел от стола. В гостиной он долго рылся в чемоданчике и наконец нашел пилюли.
   - Я вам оставлю.., две. - Он покачнулся. - Сначала примите одну, а потом, если понадобится, вторую. - Он протянул ей пилюли на кусочке марли.
   Она проводила его до двери и открыла ее перед ним. - Он шагнул в коридор, держась за косяк. Она нахмурилась, но постаралась обратить все в шутку.
   - Не говорите своей жене, сколько времени вы пробыли здесь. Вы, наверное, не хотите, чтобы она знала.
   Он медленно повернулся.
   - Я, пожалуй, должен информировать вас, что это успокоительное я дал вам незаконно. Что же касается моей жены, то она не узнает, потому что не живет больше со мной. Неделю назад меня объявили отстраненным из-за преступной небрежности. Не то лекарство - кто-то умер. Ну, жена узнала и ушла от меня. Так что, мне теперь не приходится что-то скрывать от нее.
   Он снова повернулся и неверными шагами пошел по коридору. Она смущенно вернулась в свою пустую квартиру.
   Король смотрел на свою кузину, задумчиво трогающую дымчатый камень, который висел на серебряной цепочке, на ее шее. Петра опустила шторы у окна и повернулась.
   - В чем дело, Петра?
   - А именно, Ваше Величество?
   - Прошу тебя, Петра, не надо официальности, будь просто моей кузиной, как раньше, когда ты рассказывала мне разные истории.
   Герцогиня улыбнулась.
   - Лат, я избегаю рассказывать истории.
   - Тогда скажи правду. Что тебя тревожит?
   - Я говорила тебе о "враге"? - сказала она, усаживаясь па кушетку. Ты был на Совете и провел замечательную работу. Ты спорил с министрами спокойно, а я бы, в конце концов, перешла бы на крик.
   - Поскольку ты сидишь рядом со мной, как мой советник, я хочу, чтобы "они позволили тебе говорить на официальном заседании, Петра. Я спорил спокойно, чтобы ты заблаговременно перешла на мою сторону. Я видел, что ты жаждешь выступить. Наверное, поэтому у тебя так натянуты нервы.
   - Насчет нервов ты прав. Но ты и в самом деле очень хорошо говорил в Совете. Ты весьма красноречивый мальчик.
   - Да, я мальчик, мне всего семнадцать лет, и я этого не забываю. И Совет тоже. Иногда я прямо-таки слышу твои мысли: "Если бы только этикет позволил мне сказать то же самое..." - он вздохнул. - Но это лишь одна половина. Как насчет второй?
   - Иногда я думаю, что ты научился читать мысли, пока был среди лесных стражей.
   - Я научился тщательно наблюдать. И я наблюдал за тобой. - Его голос был спокоен, но повелителен, благодаря этому голосу она получила тот небольшой успех в Совете.
   Она встала, снова подошла к окну, отдернула вышитые шторы, ветер колыхнул ее синее платье.
   - Сомнение, Лит. Большое и серьезное.
   - В чем ты сомневаешься, Петра?
   - В тебе. В себе. В этом острове, в империи. Мы отвечаем за нее. И я сомневаюсь в нас, очень сильно сомневаюсь.
   - Откуда эти сомнения, Петра? Она вздохнула.
   - Лит, много лет назад, еще до объявления войны, я задумала план, который, как я надеялась, спасет Торомон. Я люблю Торомон. Я понимала, как он слаб. А план должен был спасти его силу, и, по возможности, облегчить его экономическое положение, освободить от узды Совета. Но главная моя надежда была на тебя. Увезти тебя от матери и брата, а затем утвердить на троне. Я считала, что Торомону понадобится сильный, четко выражающий свои мысли король. Я надеялась на воспитание, которое ты получишь в лесу. Однако, теперь я сомневаюсь в этом плане, в моей части его и в твоей. - Я не вполне...
   - Аристократия Торомона действительно не способна объединить страну. Она слишком стара, слишком устала и слишком связана с Советом, чтобы принять перемены, могущие спасти нас. Но она слишком мощна, чтобы умереть. Возможно, мне не следовало пытаться спокойно управлять страной. Может, мне надо было все делать по-другому. Может, ответ был в том, чтобы убрать существующее правительство и допустить новое, сильное, выросшее из того здорового, что осталось в Торомоне. Может быть, мне следовало стать недом и разрушать ради разрешения. Но во всей системе гораздо больше плохого, чем хорошего. Может, я пыталась сохранить живым то, чему лучше было бы давно умереть? Лит, я очень сомневаюсь в своей правоте. И если я ошиблась, то мои ошибки были самыми большими за все пятьсот лет.
   - Это огромная ответственность, Петра, - сказал молодой король.
   Она наклонила голову, и когда снова подняла ее, он увидел на ее глазах слезы.
   - Лит, я так одинока, - тихо сказала она.
   - Петра! - он наклонился к ней. - Могла бы ты сделать что-то такое, чего никогда не делалось в Торомоне?
   - Не знаю. Много времени прошло с тех пор, как я хотела что-то вроде этого. Чего именно вы хотите, Ваше Величество?
   - Петра, я тоже чувствую себя одиноким.
   - Так и должно быть. Это работа для одиноких. Он кивнул.
   - Все, кого я хорошо знал - в лесу. А здесь у меня только ты. Когда я чувствую себя особенно плохо, я думаю о том, что сделал бы, если бы, если бы.., и когда-нибудь я сделаю это.
   - Что же ты хочешь сделать?
   - Это для всех по-разному, но...
   - Расскажи.
   - Давно, еще до того, как меня увезли на материк, я познакомился с мальчиком, сыном рыбака. Он рассказывал мне о море, о работе на лодках, о рыбной ловле. Я хотел бы работать на лодке, Петра. Не то, чтобы меня возили с материка на остров, а правил судном кто-нибудь другой: я хотел бы сам управлять и плыть, куда захочу. Я одинок, как и ты, Петра. Когда я ощущаю Это особенно сильно, я думаю: когда-нибудь я сяду в лодку, как тот мальчик, и направлю ее в море. И это помогает.
   - За окном Торомон, - сказала она.
   - Да. И мы в центре. Оба одинокие.
   Эркор стоял в башне лаборатории в западном крыло королевского дворца Торона и глядел в ночь.
   Через комнату падали длинные тени от конверсионного оборудования, которое должно было превратить транзитную ленту в проектор материи для использования в войне. Но оно так никогда и не использовалось.
   Обычно восприятие гиганта-телепата ограничивалось всего несколькими сотнями футов. Но недавно он обнаружил, что этот круг расширяется, иногда на час и больше, на много миль. Сейчас он обнаружил подчувственную пульсацию, что извещало о таком расширении. Неожиданно город, словно с него сдернули вуаль, показал ему матрицу разумов, сталкивающихся, ссорящихся, однако, каждый был сам по себе. Я одинок, подумал он, добавив свою долю к миллионно-сложному эху. Несколько других телепатов в городе, так же, как и стражи-нетелепаты, вспыхнули на сети более тусклых разумов. Но попытка контактировать с ними была вроде прикосновения через стекло. Был только образ, без теплоты, без текстуры. Изолированный, подумал он, один в дворцовой башне, как жестокий преступник-неандерталец па окраине города, как король и герцогиня рядом со мной, разумы, кружащиеся и одинокие, стоят вместе, как пьяный врач и горюющая мать в миле отсюда.
   Где-то сидели Джон и Алтер. Они читали поэму па скомканной бумаге, часто останавливаясь и спрашивая друг друга, что означает та или иная строчка, или возвращались к предыдущей странице. Схемы, выраставшие в их разумах, не были одинаковыми, но когда они пытались объяснить друг другу свои мысли, пли читали и перечитывали свои строчки, образы поэмы поднимались к их мысли, приводили к единому опыту, к сознанию единства, и люди не чувствовали одиночества. Иллюзия? - подумал Эркор. Нет. То хрупкие, то гибкие, склоняющиеся и дрожащие огоньки все время танцевали вместе. Эркор улыбнулся, когда двое людей склонились ниже над бумагой.
   Глава 6
   - Ну, - сказала Алтер, - теперь ты учи меня. - Она открыла ящичек, где хранились ее маленькие сокровища. - Тут немного, но это все, что у меня есть. Что мне делать?
   Джон глянул на зеленое полотно, на котором лежали несколько булавок, брошей и ожерелий.
   - Прежде всего как можно меньше. Торомон - империя, связанная с морем. Значит, для официального торжества твои украшения должны иметь рисунок и материал из океана. Для менее официального случая можно обратиться к цветочному рисунку. Но поскольку это высокий прием, я бы сказал, что ожерелье из раковин, которое ты носишь большую часть времени, годится. К нему подойдут жемчужные серьги и пряжка.
   Она достала их из ящичка и подошла к стулу, где висело бежевое шелковое платье.
   - Никак не могу привыкнуть. Не знаю, как и благодарить Петру за это платье. Подумать только - надеть платье, которое стоит, наверное, половину моего годового жалования в цирке!
   Она развернула платье и нахмурилась.
   - Что это? - Где?
   - Вот.
   Она выглядела разочарованной.
   - Карманы, - сказал Джон, удивленный ее реакцией, - По-настоящему элегантное женское платье не имеет никаких карманов!