– Вы так говорите, потому что знаете про любовь. Вы и сейчас полны любви. Я чувствую это.
Вы согреваете наш дом – вам не жалко. Тот, у которого есть любовь, может тратить ее напропалую: на влюбленных, на родителей, на детей, на учеников, на друзей, на чужих. А что вы знаете о тех, кто не умеет любить? Импотенция души, а?
– Чго-то я таких не встречала.
– Встречали, встречали, только они хорошо маскируются. Они рассказывают баснословные истории, а сами подлаживаются к вам. Конечно, влюбленная женщина, может быть, уверена в любви к ней мужчины, но Ирина дразнила Сорокину: он меня любит! Любит? Чего ж тогда бросил?
– Ну, положим, она сама ушла от него…
– Это она так говорит?
– Ну, в общем, да… Если она так хорошо знает себя, могла предположить, что не пара ему. Плохая хозяйка, плохая мать…
Я заткнулась, но было уже поздно.
– Я тоже плохая мать, и это пугает меня больше всего на свете, – грустно сказала она.
– Яночка, ты не читала или не смотрела фильм по Генри Джеймсу «Поворот винта»?
– Нет. А что?
– Там такая странная ситуация. Молодая, умная, очень профессиональная гувернантка устраивается в замок учить двоих детей, мальчика и девочку. Родителей у них нет, а дядюшка почему-то не может или не хочет возиться с ними. Но там есть экономка, которая много знает. Она догадывается, что гувернантка тоже видит неких призраков. Один – призрак то ли уволившегося, то ли умершего лакея. Другой – призрак бывшей гувернантки. Потом еще один намек: эти крайне вульгарные люди были близки, а дети... кое-что видели. Как у всех старых авторов порок покрывается неким флером, не хочет Генри Джеймс все раскрывать до конца с лапидарностью наших писателей.
Вот гувернантка находит письмо из школы, в котором директор сообщает, что такой испорченный мальчик, как ученик нашей гувернантки, не может посещать школу по причине своих пороков. И это даже не воровство, а что-то худшее.
А потом идет борьба гувернантки с призраками людей, растливших ее воспитанников. Зло кичится, эта дьявольская гордыня внушает им, что они победят, но кого-то из детей гувернантка спасает…
Может, в прошлом Кирюши были такие вот призраки, потому тебе и не справиться? Ты воюешь с ними, а это трудно и требует массу времени.
– Вы рассказываете мою историю, Евгения Ивановна. Один в один. Если я умру, я стану таким призраком. Я, моя мать… Отца, слава богу, мы отсекли. Вернее, он сам не счел нужным.
– Зачем ты так, Яна? Ну зачем?
– Не волнуйтесь, я подальше держусь от Кирюши, зная, что я плохая мать. Но я хочу быть хорошей.
– Ты очень хорошая, Яна. И умная. И прекрасная жена.
– Ага, жена!
Мы обе расхохотались.
– Я ничего не читала. Дайте мне этого Генри Джеймса, если он у вас есть.
– Он есть у вас в доме.
– Вот видите, все есть в доме, а я не могла разгадать фамилию отца пушкинской Татьяны в кроссворде. Я не читала Достоевского, Гоголя, Толстого, Чехова. Я их всех путаю.
– Каждому свое. Есть люди, про которых только и можно сказать, чтобы уж лучше они и не читали. Я вот не хожу в оперу и равнодушна к классическому балету. И что теперь? Вешаться?
– Да уж. Иногда лучше не читать, а то ведь я читала и знаю наизусть… Асадова.
– Эк тебя!
– Вот именно.
– Однако раз уж мы начали, я хочу до конца понять, что ты думаешь о деле моей подруги.
– Да тут и думать нечего. Красавица-кинозвезда попадает на курс, где, в общем-то, пока только что вылезшие из детских штанишек школьники. В нее влюбляются все, кроме Никиты, так?
– Ну так… А куда ты денешь Шевченко?
– Шевченко такой же, как и все. И он на свой лад влюблен в Ирину. Но на фига он Ирине?
И она поворачивает стрелку его любви с себя на Сорокину.
– Но как это можно сделать?
– Вы что, не в курсе, что есть люди-манипуляторы? Она могла придумать Сорокиной папу-адмирала, алмазов пламенных в лабазах каменных и, для тщеславия, любовь к Сорокиной какой-нибудь неподражаемой знаменитости. И между прочим добавить, что Сорокина неравнодушна к нему, ну к Шевченко…
Да, я могла это представить. Надо мной самой был проделан такой опыт. Милая шутка в стиле Ирины, настолько милая, что мне из гордости пришлось сделать вид, что я ничего не поняла и не заметила. А ведь я была не девочка-первокурсница.
Да и сомнения были, еще какие.
– Но почему потом Шевченко возненавидел Алю?
– Да потому, что все оказалось не так. Ни папы, ни алмазов, ни знаменитости на хвосте.
– Аля была и без того интересным человеком, не чета своим однокурсницам.
– Инте-инте-интерес, вылетай на букву эс! Интерес! А есть еще слово «интересант». Оно очень старое, и я жутко хохотала, впервые услышав его. Однако интересанты интересуются деньгами и больше ничем.
– У Ирины тоже ни фига не было!
– Зато она многое обещала в будущем. Да и нетрудно предположить, что дурак Шевченко считал ее гениальной, долгоиграющей звездой. Все-таки времена были другие и кубышек с «баками» ни у кого не было.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что книжка на борту…
– А кто еще?
– Но как? Даже если предположить…
– Предполагать нечего. Ирина – стукачка.
И разговор про «черные списки» она услышала в гэбухе, где ее ангажировали. Ей объяснили, что других фильмов с ее участием не будет. Предположим, режиссер наломался с ней и в этом, а все другие поняли, что кина не будет. Ее сдали в Театральный. Но там у нее началась большая паника, театр еще труднее, чем кино. Она смылась на искусствоведческий и сразу после вуза получила работу, так?
– Так. Ее взяли литсотрудником в театр.
– Она написала хотя бы одну статью?
– Нет.
– И до сих пор сидит в этом театре?
– Да.
– И пьет?
– Да.
– Что вы после этого еще можете думать?
– Но... как у нее оказалась книга? Как она снюхалась с людьми, которые мучили Сашу? Ведь гэбуха не знакомит своих осведомителей.
– Это были ее личные знакомые. Она написала сценарий, хата для такого рода дел у нее была – вот и все.
– Но за что?
– За то, что ваша подруга не умерла, не спилась, не покончила с собой после того, что наворожила ей Ирина. А тут муж, да еще какой! Ваш мент прав – не станет ГБ, да еще на излете, делать такие глупости и трогать известную женщину, а не какую-то прошмандовку, которую поймали в гостинице с иностранцем.
Все это ударило меня как обухом по голове. Я чувствовала, это была правда. Ни трещины все разъедающих сомнений, ни не правды в характерах.
Другое дело, что Аля в это никогда не поверит.
– И еще у меня возник вопрос, – продолжала Яна, – а потом и ответ на вопрос: кто наехал на бывшую жену Сакена? Так странно наехал, дал месяц на сборы денег, потому что знал, кто будет платить. И знал также, что у этого человека деньги работают, а не лежат в чулке.
Тут уж мне захотелось показать, что и я не дура, ведь это же очевидно: кто?
– Громов! – пытаясь скрыть торжество, сказала я.
– Правильно, Громов, – выдержанно, как учительница, одобрила меня Яна.
А потом она надолго, тяжело задумалась.
– Теперь вы скажете мне, что Сакен в это никогда не поверит.
– Я не в такой степени знакома с Сакеном, но думаю, что он все же циничнее Али, а потому может и поверить. Романтик он с одной стороны, а с другой – делец. Он прекрасно знает – не убивай покупателя ценой, а обогащайся оборотом. Его галерея не такая снобистская, как остальные. Иногда он покупает картинку у мажоров с улицы, потому что знает, что не только наше население, но и иностранцы зачастую тупы в живописи. Им нравится все красивенькое, принаряженное. Также он знает о моде на Западе на лоскутные коврики. Он закупает и продает их. Зато никаких матрешек, балалаек и самоваров. Он поднялся в наше время на галерее, понимаешь? Это неслыханно.
– А где он взял свою… Асеньку?
– Не знаю. Я ее не расспрашивала.
– А как она выглядит?
– Ну это трудно сказать… – Мне надо было подумать, и я долго соображала. – Аля ее видела в двух ипостасях: с утра она чистенькая и ненакрашенная, вечером – святых выноси.
– А вам не показалось, что Аля Сорокина знает эту девочку?
– Она бы так мне и написала.
– Пон-нятно. А вот Ирина ее знает…
– Как – знает?
– Знает и ненавидит. И ненависть их взаимна.
А за что женщины разных поколений могут так ненавидеть друг друга?
– Н-не знаю.
Яна взяла «молодую» фотографию Никиты, потом лист бумаги и ножницы. Через минуту она наложила вырезанный овал на лицо фотографии, а все остальное скрылось под бумагой.
– Кто это? – спросила Яна.
– Ванька... кхм… – Я осипла. – Иван, сын Никиты и Ирины.
– В то время, когда у них была... любовь, эту девицу звали Ксюша. Она была сирота и воспитывалась в семье актеров Задоровых.
– Но откуда ты…
– Никогда ни о чем меня не расспрашивайте.
Я бы с удовольствием все выложила сама, но я не имею права. Это и чужая тайна тоже.
И даже тогда я не удивилась, не подумала того, о чем должна была подумать. Должна. Мне не только намекали, мне говорили прямо.
– И этой Асеньке или Ксении... никогда не говорите, у кого работаете. Никогда, умоляю, не говорите обо мне.
– Ну конечно. Тем более, я не собираюсь с ней встречаться.
– Боюсь, что придется.
– Уж лучше тогда я предварительно съезжу к Ларе с Колей.
– Это кто?
– Это ее опекуны.
– Они хорошие люди?
– Очень.
– Но вы слишком многих считаете хорошими.
А мне нужна правда.
– Это очень хорошие люди. Но она сбежала от них в шестнадцать, потому что хотела жить в их доме, но по своим законам. Возвращалась домой, когда попало, отказывалась мыть полы или есть вовремя и со всеми. Потом, они ведь получали на нее деньги, гораздо большие, чем их зарплата. Ей хотелось самой тратить эти деньги, тем более что жить ей было где. После родителей, вусмерть спившихся, ей досталась хорошая комната в центре. Да всякие гуманитарные посылки с едой и одеждой…
– Как они среагировали на это?
– Лара сходила с ума, прямо-таки до болезни, ну а Коля больше страдал из-за Лары.
Вдруг заскрежетал один ключ в замке, другой.
Упали на пол с небывалой громкостью сапоги, прошуршала куртка, и на кухню ворвался Кирюша.
– Нет, вы только подумайте! – заорал он. – Когда две женщины решили побеседовать, то им совершенно наплевать, что ребенок может насмерть замерзнуть у школы!
И опять объятия, целование. Хоть в последнее время мы старались отучить его от этого, но сегодня мы проштрафились и потому терпели.
До десяти я была с Кирюшей. Ходили гулять, ели на ходу пряники, попутно рассуждая о жизни.
Пофилософствовать он любил. Об ушу, куда он поступит на будущий год, о том, что в этой жизни побеждает сильнейший, о том, что у них появилась классная училка по природоведению и прочее.
Потом делали уроки. С математикой он уже справлялся почти без меня, но русский язык и тот начальный минимум литературы, что задавали ему в классе, не лез ни в какие ворота. Он честно признавался мне, что ему лень слушать на уроке, а читать не хочется. Тогда я сама по-прежнему читала вслух то, что задано, и задавала вопросы. Такие, надеюсь, которых не задавали в школе. Никаких «образов» и «тем», «идей», но зная, что спрашивать будут именно образы и идею, объясняла заодно, что это такое. Умные слова пугали Кирюшу.
Здесь я его очень хорошо понимала, потому что тоже не любила умных слов. А больше всего тех, которые стали, что называется, модными. В словаре иностранных слов прочитаешь перевод такого слова и начинаешь задумываться, а может, мы действительно страна дураков, которая хапает все неприличное, недостойное и грязное?
Потом, после школьного чтения, я читала ему что-нибудь такое эдакое. Ну например, Конан Доила.
Читала и останавливалась посреди рассказа. Мол, устала. Что оставалось бедному ребенку? Оставалось читать самому. Иногда он не успевал дочитать чуть-чуть, я не отбирала книгу, позволяла дочитать. Потом гладила по голове, выдерживала пылкие объятия и тушила лампу.
– Вы тоже любите этот фильм? Яночка сказала, что вы обожаете этот фильм! – встретил меня на кухне радостным (как у Кирюшки) воплем Виктор.
– Не знаю, – осторожно ответила я. – Раньше мы любили фильмы и за то, что они долго пролежали на полке, и режиссер левее левого, в речах исходит. Это напоминает мне современную «раскрутку». Комму няки не знали, что делают, когда за бесплатно проворачивали и раскручивали такие фильмы. В итоге ведь все почти вышли…
– Вы какая-то... холодная, – сказал неожиданно Виктор. – А я-то уже кассету нашел. Яночка попросила, и я нашел.
– Спасибо огромное. Мне очень нужно посмотреть этот фильм.
…И вот началось. Ни минуты тишины. От обработанной Роем Кониффом самой лучшей классики до полной бредятины. Под музыку идет мажорное, но с осколком внутри, житие города.
А вот и выход героини…
Господи, где они нашли такой длинный забор, вдоль которого она идет, идет, идет. А нашли они его в «Красной пустыне» Антониони. И героиню, покрашенную под Монику Витти, они нашли там же. Бешеный рысий взгляд на зрителя из-под выкрашенной челки, те же отрывистые движения.
Сюжета, как такового, можно сказать, что и нет.
Живут, жрут шашлыки… Но зато героиня… Не женщина, а прокурор. Ее реплики значительны и отрывисты, но почему она такая агрессивная – непонятно. И почему в нее все влюблены. Ах да, это неважно, каков король, но если за ним приладить свиту…
В итоге, как я поняла (может, и неверно), героиня отказывает возлюбленному. Почему? Наверное, потому же, что в «Красной пустыне» дело тоже кончается неприходом героев на назначенное ими же свидание. Выключить бы эту долгоиграющую шарманку, спина болит, и спать, вернее, работать пора. У Яны на лице полное недоумение.
А Виктор дергает ее, трясет, уверяя, что это и есть кинематограф.
Я робко встаю. Пусть он меня выгонит, но смотреть этого я не стану. Это псевдеж чистой воды.
Отсутствие действия и масса пустопорожних споров-разговоров А ведь, пожалуй, Ирина изображает ту самую идейную шестидесятницу, борца за что-то, в чем она ни уха ни рыла не понимает. Удел таких дамочек – одиночество и пьянство. Она же может измениться. Она актриса, которая играет саму себя один к одному. Да и водочка подпортила ей характер, сделала злой и завистливой.
Ирка говорит о каких-то бесконечных пробах на главные роли, после которых ее поджидали искусствоведы в штатском. Вербовали, значит, а она, естественно, ни в какую.
Бесконечных проб, я думаю, не было. Кино жестоко, там все все знают друг о друге. Видимо, после съемки фильма режиссер видеть не мог эту «типичную шестидесятницу», намучился с ней, она ему надоела. Да и актеры не молчали, быстро разнесли по студии, что Ирина – актриса одной роли.
Наконец Виктор замечает, что я стою.
– Вам не нравится фильм?
– Я его уже видела, только забыла начало.
– И не хотите смотреть снова?
– Я и первый-то раз еле досидела до конца.
Но тогда было делом чести хвалить его, вот я и хвалила.
Виктор с ужасом смотрит на меня, потом переводит глаза на Яну.
– А ты, Яночка?
– Я вообще не понимаю, о чем тут речь.
– Ну как же так?
– Тут, наверное, какой-нибудь второй план, для посвященных. А мне только спать хочется.
В растерянности Виктор переводит взгляд с одной из нас на другую. Я просто слышу, как в голове его шевелятся шестеренки (а может, они правы? И действительно нет действия, и героиня очень злая, и сюжетом не пахнет).
Виктор тихо выключает видик.
– Да, – задумчиво говорит он, – все ужасно меняется. Прежде всего – мы сами. А потом уже наши приоритеты. Скорее всего девушки правы.
Фильм плохой. Но тогда! Тогда-а…
Кивнув, я ухожу, не желая слушать, что тогда.
Работать в эту ночь я не могу, читать тоже, беру книгу, а сама думаю о своем.
Яна… Как она расписала ситуацию. Но у них там все по-другому, они – пожизненные друзья.
Тот же Лешка до сих пор влюблен в Ирину. Разве он посмеет погрешить на нее? Да и Аля. Она убеждена, что Ирина – истинный друг.
Писем от Али пока больше не было, сама с ней связаться я не могла, но выполнить наземные задачи было мне под силу. Тем более с Яной.
И опять мне не было странно: отчего Яна так умна, почему так быстро размотала клубок тридцатилетних отношений, связывающий нескольких человек на «Часе». А ведь все данные были в моих руках.
Я очень невзлюбила Ирину после ее выходки со мной и молодым-красивым актером. Как она меня увлекла, как раскрутила! Она же меня до мании величия довела. Нет, не потому что тот паренек был шибко выше меня, он как раз был шибко ниже, но главное в любовных играх – самомнение. Я знала, что я нормальный человек, пишу на крепком среднем уровне, не лгу, зачастую добра, люблю учеников и радуюсь их успехам. А она меня на любовь раскрутила и наблюдала со стороны. Хорошо, что старуха Браунинг внушила мне, что, во-первых, никакой любви с моей стороны тоже не было, а уж если и была бы и мне ответил бы взаимностью этот самодовольный кабальеро, то это кончилось бы еще одним ребенком без отца. Потому переживала я недолго.
Но как Яна догадалась, что Ирина сбила с толку Шевченко, как оболванила весь курс и пустила тончайшую нить сплетни? Как она сыграла на Алином чувстве вины и совестливости?
Непонятная, необразованная, но такая умная девочка Яна. О какой чужой тайне она говорила? Не мое собачье дело. Я не из тех, кому следует доверять секреты. Я ведь пойду копать дальше, разбираться. А в компании новых русских, знать что-то о ком-то может быть смертельно.
Отловить Лару и Колю оказалось очень трудно.
Я долго звонила им, пока не вызвонила В гости пошла с тортом и колбасой.
– Сколько лет! – открыл мне дверь Коля.
– Небось по делу! – прокаркала циничная Лара.
– По делу, ребята. Но выпить и поесть принесла. У меня сейчас хорошая работа.
– Вот и кстати, – сказала Лара и повлекла меня на кухню.
Стол был накрыт в секунду с немыслимым изяществом, каким обладают творческие люди.
К моему великому счастью, Коля торопился и, почти на бегу заглотив еду и опрокинув рюмашку, тут же убежал.
– Надеюсь, не он тебе был нужен, – сказала умная Лара.
– Да, не он. Хотя... чем черт не шутит.
– Так ты все-таки насчет чего?
– Лар, я знаю, что у вас жила девочка из детдома. Такая белобрысая, курносая…
– Сколько лет она уже с нами не живет, но мы виделись! Она давно не белобрысая и не курносая.
– Как это так?
– Нос сделала.
– Кому?
– Тупица ты, Женька! Себе, кому же еще. Это нам не на что зубы сделать, а другие носы сочиняют.
– Вы общались с ней после того, как она ушла?
– Деньги-то ей платили до восемнадцати, но не ей, а нам. Вот за деньгами и приходила. Потом несколько раз контрамарки просила.
– Эти визиты… Они не были косвенным извинением?
– Чтобы Ксюша перед кем-то виноватой была?
Ты что? Нет, конечно. Даже в День прощения, попросив прощения, она тут же сказала, что ни в чем никогда не была виновата, – Тяжелый случай.
– А каким боком…
– Это имеет отношение не ко мне, а к Але Сорокиной. Просто они ушли в поход на яхте, и Аля нашла-таки книгу, которую двадцать лет назад потеряла в одном месте, куда ее завлекли обманом.
Ну, угрозы насилия, издевательства типа зубного бура, слова всякие, чтобы убиралась куда-то. Но завлекли они тем, что действительно когда-то было.
В Новгороде, на Празднике детской книги.
– Есть на яхте похожие люди?
– Нет. Кто отпадает по возрасту, кто по внешности, кто потому, что был в другом месте.
– И кто был в другом месте?
– Опер Леха, Алин дружок.
– Я его хорошо знаю. Чудесный парень, хоть и мент. Да, он не может иметь отношения к такому.
А ты, собственно, что ищешь?
– Понимаешь, Аля еще далеко, на Онеге. Но она попросила меня прикинуть к носу связи людей, которые на яхте. Может, не они сами участвовали в этом, а просто взяли книгу у знакомых? Хотя…
Аля ушла с мужем в лес, оставив книгу на месте, а когда вернулись, книга была подменена такой же, но без особых примет. Даже Егор, это муж, засомневался в Але. А потом эту книгу достал со дна Гаврила, зять Егора, он нырял за темными очками, уронил их.
– Значит, все гораздо хуже, чем просто знакомые. А кто там был на борту? Ну хоть один, кого я знаю?
– Леха и Ирина.
– Какая Ирина? Уж не та ли, что училась с нами на первом курсе?
– Она.
– Тогда зачем ты пришла ко мне с этой темой?
Давай лучше о жизни, выпьем, закусим.
– Лара, перестань изголяться! Я очень серьезно спрашиваю тебя, что ты думаешь об Асе.
– О Ксюхе я думаю плохо. Ее пороки растут вместе с ней, и это процесс необратимый. А что касается книги на борту… Ты что, сама не поняла?..
– Кое о чем догадываюсь, но, боюсь, я пристрастна. Когда тебе не нравится человек, ты валишь на него все грехи. А это есть нехорошо.
– Значит, ты знаешь все.
– Думаю, да. И все равно Ася меня интересует.
– Книгу могла принести Ирка, потому что она заказала Алино приключение. Ты хоть понимаешь, с чем была связана Ирка?
– Да. Мне намекнули, а я сложила два и два. Ну то есть все сошлось. Хата для явок у нее была, а поиздеваться над Алей она попросила своих друзей.
– Жаль, Аля не рассказала этого мне… Хотя мы тогда, наверное, работали в Новосибирске… Уж я бы…
– И все-таки расскажи мне об Асе.
– Я не могу особо ругать ее. Мы не имели права брать на воспитание ребенка, потому что не в силах воспитать даже кошку. И потом... ты, я знаю, не веришь в то, что зачастую вырастает то, что родилось. Конечно, если ты не Макаренко и кто там еще.
Иногда я думаю, что человек рождается с каким-то преступным или безумным геном родителей в крови.
Ты можешь двадцать лет прикармливать крокодила, но зазевайся – и он тебя съест.
– Неужели с девочкой было так плохо?
– С нами как с родителями было плохо. Мы верили в картбланш, на котором мы, якобы интеллигенты, напишем свое.
– А теперь подумай очень серьезно и скажи: ты догадывалась, или подозревала, или знала о романе Ксюши с Иркиным Ванькой?
– Что-о?!
– Что значит твое «что»? Ты возмущаешься, удивляешься или…
– Я удивляюсь, но не возмущаюсь. Я видела его несколько раз в школе, они с Ксюхой учились в одной школе. Я сразу узнала его – это был вылитый Никита. Это был прекрасный мальчик, и что довело его… Если у него был роман с Ксенькой и об этом узнала Ирина… Ужас, ужас. Ага-а, теперь я понимаю, откуда в театр приходили эти письма.
– Какие письма?
– Что мы берем себе Ксюшины деньги, а она ходит голая. Что мы... продаем ее своим знакомым актерам-извращенцам. Что мы не гладим постельное белье и у нас часто грязная плита, потому что убегает кофе… А бедный ребенок вынужден бежать от нас куда подальше.
– По-твоему, это писала Ася, то есть Ксюша?
– Нет, конечно. Письма-то стали появляться, когда она ушла от нас в свою комнату и жила на свои немаленькие деньги. А если где еще подрабатывала… Ведь мы могли обидеться и перестать получать эти деньги. Иди сама в РОНО и доказывай, что если ты работаешь и живешь в своем доме, то государство должно еще платить тебе много выше прожиточного минимума. Ты не думай, что мы взяли ее из-за денег, когда мы ее брали, платили всего 25 рублей, как матери-одиночке.
– Дура ты, Лара. Ничего я не думаю. Я думаю, что и ты: она ушла из дому, чтобы быть с Иваном.
– Думаешь.? Ну-ну… Вначале это был не Иван.
Он был старше ее на лет шесть-семь, качок, отморозок. Из другого города, без родителей. Коля пробовал ему что-то сказать, так он пообещал нас «замочить». Иногда она приходила за деньгами в театральном гриме (тон все-таки просвечивает), но и без грима я видела следы побоев. Потом, я так думаю, он сломал ей нос, но в жажде примириться заплатил безумные деньги за лицевую операцию. Потом он пропал. Думаю, убили, или сел. А потом стали появляться другие. Чуть лучше, много хуже и просто никакие. Как она могла обойти Ваньку, ведь он…
– Его мать – Ирина, – разозлилась я. – Вы все – вылитый Никита, вылитый Никита, а какого черта Никита, когда Иван жил с матерью и любил ее. Это только хороших родителей дети презирают, а вот крокодилов – любят. И любить в ответ на любовь крокодилы не умеют.
– Женька, ты стала такая циничная…
– Но что поделать, если правда порой цинична? Недаром говорится «голая правда». Тогда не было слова цинизм. Грязные дела, необоснованные самоубийства – это требует полной голой правды, Ларка.
– Да брось ты, я так ляпнула. Бедная девочка, бедный мальчик. Как мне их жалко…
– И… Ксюшу?
– А зачем я ее взяла, учила всему, начиная с букв и таблицы умножения и кончая нормами поведения? Но мы так часто уезжали на гастроли, запихивая ее в пионерлагеря. Лишь два лета, и то не целиком, были вместе.
– А если бы она сейчас пришла к тебе?
– Сейчас – не придет. Хвасталась тут при встрече, что ее муж – главный галерейщик Питера и денег у него куры не клюют. По ее одежде это было хорошо видно. Так что… Человек ищет, где лучше…
– А «лучше» для нее – только деньги?
– Ну наверное, не только.
– Очень прошу, Лара, ответь на последний вопрос. Ты, наверное, помнишь жуткую историю с Шевченко, за которую якобы был весь курс, иначе они изгонят Алю как людоедку Тогда было какое-то голосование Ирка говорила, что против этого бреда были только двое: она и Никита.
– Против этою бреда было пятеро Мы с Колей, Вишневский, Арапова и Никита. Все, кроме Никиты, учились на нашем актерско-режиссерском курсе на режиссеров Никакая Ирина в нашу компанию не входила. Просто режиссеры у нас были взрослые, а мелкую актерскую сволочь можно подбить на все.
Вы согреваете наш дом – вам не жалко. Тот, у которого есть любовь, может тратить ее напропалую: на влюбленных, на родителей, на детей, на учеников, на друзей, на чужих. А что вы знаете о тех, кто не умеет любить? Импотенция души, а?
– Чго-то я таких не встречала.
– Встречали, встречали, только они хорошо маскируются. Они рассказывают баснословные истории, а сами подлаживаются к вам. Конечно, влюбленная женщина, может быть, уверена в любви к ней мужчины, но Ирина дразнила Сорокину: он меня любит! Любит? Чего ж тогда бросил?
– Ну, положим, она сама ушла от него…
– Это она так говорит?
– Ну, в общем, да… Если она так хорошо знает себя, могла предположить, что не пара ему. Плохая хозяйка, плохая мать…
Я заткнулась, но было уже поздно.
– Я тоже плохая мать, и это пугает меня больше всего на свете, – грустно сказала она.
– Яночка, ты не читала или не смотрела фильм по Генри Джеймсу «Поворот винта»?
– Нет. А что?
– Там такая странная ситуация. Молодая, умная, очень профессиональная гувернантка устраивается в замок учить двоих детей, мальчика и девочку. Родителей у них нет, а дядюшка почему-то не может или не хочет возиться с ними. Но там есть экономка, которая много знает. Она догадывается, что гувернантка тоже видит неких призраков. Один – призрак то ли уволившегося, то ли умершего лакея. Другой – призрак бывшей гувернантки. Потом еще один намек: эти крайне вульгарные люди были близки, а дети... кое-что видели. Как у всех старых авторов порок покрывается неким флером, не хочет Генри Джеймс все раскрывать до конца с лапидарностью наших писателей.
Вот гувернантка находит письмо из школы, в котором директор сообщает, что такой испорченный мальчик, как ученик нашей гувернантки, не может посещать школу по причине своих пороков. И это даже не воровство, а что-то худшее.
А потом идет борьба гувернантки с призраками людей, растливших ее воспитанников. Зло кичится, эта дьявольская гордыня внушает им, что они победят, но кого-то из детей гувернантка спасает…
Может, в прошлом Кирюши были такие вот призраки, потому тебе и не справиться? Ты воюешь с ними, а это трудно и требует массу времени.
– Вы рассказываете мою историю, Евгения Ивановна. Один в один. Если я умру, я стану таким призраком. Я, моя мать… Отца, слава богу, мы отсекли. Вернее, он сам не счел нужным.
– Зачем ты так, Яна? Ну зачем?
– Не волнуйтесь, я подальше держусь от Кирюши, зная, что я плохая мать. Но я хочу быть хорошей.
– Ты очень хорошая, Яна. И умная. И прекрасная жена.
– Ага, жена!
Мы обе расхохотались.
– Я ничего не читала. Дайте мне этого Генри Джеймса, если он у вас есть.
– Он есть у вас в доме.
– Вот видите, все есть в доме, а я не могла разгадать фамилию отца пушкинской Татьяны в кроссворде. Я не читала Достоевского, Гоголя, Толстого, Чехова. Я их всех путаю.
– Каждому свое. Есть люди, про которых только и можно сказать, чтобы уж лучше они и не читали. Я вот не хожу в оперу и равнодушна к классическому балету. И что теперь? Вешаться?
– Да уж. Иногда лучше не читать, а то ведь я читала и знаю наизусть… Асадова.
– Эк тебя!
– Вот именно.
– Однако раз уж мы начали, я хочу до конца понять, что ты думаешь о деле моей подруги.
– Да тут и думать нечего. Красавица-кинозвезда попадает на курс, где, в общем-то, пока только что вылезшие из детских штанишек школьники. В нее влюбляются все, кроме Никиты, так?
– Ну так… А куда ты денешь Шевченко?
– Шевченко такой же, как и все. И он на свой лад влюблен в Ирину. Но на фига он Ирине?
И она поворачивает стрелку его любви с себя на Сорокину.
– Но как это можно сделать?
– Вы что, не в курсе, что есть люди-манипуляторы? Она могла придумать Сорокиной папу-адмирала, алмазов пламенных в лабазах каменных и, для тщеславия, любовь к Сорокиной какой-нибудь неподражаемой знаменитости. И между прочим добавить, что Сорокина неравнодушна к нему, ну к Шевченко…
Да, я могла это представить. Надо мной самой был проделан такой опыт. Милая шутка в стиле Ирины, настолько милая, что мне из гордости пришлось сделать вид, что я ничего не поняла и не заметила. А ведь я была не девочка-первокурсница.
Да и сомнения были, еще какие.
– Но почему потом Шевченко возненавидел Алю?
– Да потому, что все оказалось не так. Ни папы, ни алмазов, ни знаменитости на хвосте.
– Аля была и без того интересным человеком, не чета своим однокурсницам.
– Инте-инте-интерес, вылетай на букву эс! Интерес! А есть еще слово «интересант». Оно очень старое, и я жутко хохотала, впервые услышав его. Однако интересанты интересуются деньгами и больше ничем.
– У Ирины тоже ни фига не было!
– Зато она многое обещала в будущем. Да и нетрудно предположить, что дурак Шевченко считал ее гениальной, долгоиграющей звездой. Все-таки времена были другие и кубышек с «баками» ни у кого не было.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что книжка на борту…
– А кто еще?
– Но как? Даже если предположить…
– Предполагать нечего. Ирина – стукачка.
И разговор про «черные списки» она услышала в гэбухе, где ее ангажировали. Ей объяснили, что других фильмов с ее участием не будет. Предположим, режиссер наломался с ней и в этом, а все другие поняли, что кина не будет. Ее сдали в Театральный. Но там у нее началась большая паника, театр еще труднее, чем кино. Она смылась на искусствоведческий и сразу после вуза получила работу, так?
– Так. Ее взяли литсотрудником в театр.
– Она написала хотя бы одну статью?
– Нет.
– И до сих пор сидит в этом театре?
– Да.
– И пьет?
– Да.
– Что вы после этого еще можете думать?
– Но... как у нее оказалась книга? Как она снюхалась с людьми, которые мучили Сашу? Ведь гэбуха не знакомит своих осведомителей.
– Это были ее личные знакомые. Она написала сценарий, хата для такого рода дел у нее была – вот и все.
– Но за что?
– За то, что ваша подруга не умерла, не спилась, не покончила с собой после того, что наворожила ей Ирина. А тут муж, да еще какой! Ваш мент прав – не станет ГБ, да еще на излете, делать такие глупости и трогать известную женщину, а не какую-то прошмандовку, которую поймали в гостинице с иностранцем.
Все это ударило меня как обухом по голове. Я чувствовала, это была правда. Ни трещины все разъедающих сомнений, ни не правды в характерах.
Другое дело, что Аля в это никогда не поверит.
– И еще у меня возник вопрос, – продолжала Яна, – а потом и ответ на вопрос: кто наехал на бывшую жену Сакена? Так странно наехал, дал месяц на сборы денег, потому что знал, кто будет платить. И знал также, что у этого человека деньги работают, а не лежат в чулке.
Тут уж мне захотелось показать, что и я не дура, ведь это же очевидно: кто?
– Громов! – пытаясь скрыть торжество, сказала я.
– Правильно, Громов, – выдержанно, как учительница, одобрила меня Яна.
А потом она надолго, тяжело задумалась.
– Теперь вы скажете мне, что Сакен в это никогда не поверит.
– Я не в такой степени знакома с Сакеном, но думаю, что он все же циничнее Али, а потому может и поверить. Романтик он с одной стороны, а с другой – делец. Он прекрасно знает – не убивай покупателя ценой, а обогащайся оборотом. Его галерея не такая снобистская, как остальные. Иногда он покупает картинку у мажоров с улицы, потому что знает, что не только наше население, но и иностранцы зачастую тупы в живописи. Им нравится все красивенькое, принаряженное. Также он знает о моде на Западе на лоскутные коврики. Он закупает и продает их. Зато никаких матрешек, балалаек и самоваров. Он поднялся в наше время на галерее, понимаешь? Это неслыханно.
– А где он взял свою… Асеньку?
– Не знаю. Я ее не расспрашивала.
– А как она выглядит?
– Ну это трудно сказать… – Мне надо было подумать, и я долго соображала. – Аля ее видела в двух ипостасях: с утра она чистенькая и ненакрашенная, вечером – святых выноси.
– А вам не показалось, что Аля Сорокина знает эту девочку?
– Она бы так мне и написала.
– Пон-нятно. А вот Ирина ее знает…
– Как – знает?
– Знает и ненавидит. И ненависть их взаимна.
А за что женщины разных поколений могут так ненавидеть друг друга?
– Н-не знаю.
Яна взяла «молодую» фотографию Никиты, потом лист бумаги и ножницы. Через минуту она наложила вырезанный овал на лицо фотографии, а все остальное скрылось под бумагой.
– Кто это? – спросила Яна.
– Ванька... кхм… – Я осипла. – Иван, сын Никиты и Ирины.
– В то время, когда у них была... любовь, эту девицу звали Ксюша. Она была сирота и воспитывалась в семье актеров Задоровых.
– Но откуда ты…
– Никогда ни о чем меня не расспрашивайте.
Я бы с удовольствием все выложила сама, но я не имею права. Это и чужая тайна тоже.
И даже тогда я не удивилась, не подумала того, о чем должна была подумать. Должна. Мне не только намекали, мне говорили прямо.
– И этой Асеньке или Ксении... никогда не говорите, у кого работаете. Никогда, умоляю, не говорите обо мне.
– Ну конечно. Тем более, я не собираюсь с ней встречаться.
– Боюсь, что придется.
– Уж лучше тогда я предварительно съезжу к Ларе с Колей.
– Это кто?
– Это ее опекуны.
– Они хорошие люди?
– Очень.
– Но вы слишком многих считаете хорошими.
А мне нужна правда.
– Это очень хорошие люди. Но она сбежала от них в шестнадцать, потому что хотела жить в их доме, но по своим законам. Возвращалась домой, когда попало, отказывалась мыть полы или есть вовремя и со всеми. Потом, они ведь получали на нее деньги, гораздо большие, чем их зарплата. Ей хотелось самой тратить эти деньги, тем более что жить ей было где. После родителей, вусмерть спившихся, ей досталась хорошая комната в центре. Да всякие гуманитарные посылки с едой и одеждой…
– Как они среагировали на это?
– Лара сходила с ума, прямо-таки до болезни, ну а Коля больше страдал из-за Лары.
Вдруг заскрежетал один ключ в замке, другой.
Упали на пол с небывалой громкостью сапоги, прошуршала куртка, и на кухню ворвался Кирюша.
– Нет, вы только подумайте! – заорал он. – Когда две женщины решили побеседовать, то им совершенно наплевать, что ребенок может насмерть замерзнуть у школы!
И опять объятия, целование. Хоть в последнее время мы старались отучить его от этого, но сегодня мы проштрафились и потому терпели.
До десяти я была с Кирюшей. Ходили гулять, ели на ходу пряники, попутно рассуждая о жизни.
Пофилософствовать он любил. Об ушу, куда он поступит на будущий год, о том, что в этой жизни побеждает сильнейший, о том, что у них появилась классная училка по природоведению и прочее.
Потом делали уроки. С математикой он уже справлялся почти без меня, но русский язык и тот начальный минимум литературы, что задавали ему в классе, не лез ни в какие ворота. Он честно признавался мне, что ему лень слушать на уроке, а читать не хочется. Тогда я сама по-прежнему читала вслух то, что задано, и задавала вопросы. Такие, надеюсь, которых не задавали в школе. Никаких «образов» и «тем», «идей», но зная, что спрашивать будут именно образы и идею, объясняла заодно, что это такое. Умные слова пугали Кирюшу.
Здесь я его очень хорошо понимала, потому что тоже не любила умных слов. А больше всего тех, которые стали, что называется, модными. В словаре иностранных слов прочитаешь перевод такого слова и начинаешь задумываться, а может, мы действительно страна дураков, которая хапает все неприличное, недостойное и грязное?
Потом, после школьного чтения, я читала ему что-нибудь такое эдакое. Ну например, Конан Доила.
Читала и останавливалась посреди рассказа. Мол, устала. Что оставалось бедному ребенку? Оставалось читать самому. Иногда он не успевал дочитать чуть-чуть, я не отбирала книгу, позволяла дочитать. Потом гладила по голове, выдерживала пылкие объятия и тушила лампу.
– Вы тоже любите этот фильм? Яночка сказала, что вы обожаете этот фильм! – встретил меня на кухне радостным (как у Кирюшки) воплем Виктор.
– Не знаю, – осторожно ответила я. – Раньше мы любили фильмы и за то, что они долго пролежали на полке, и режиссер левее левого, в речах исходит. Это напоминает мне современную «раскрутку». Комму няки не знали, что делают, когда за бесплатно проворачивали и раскручивали такие фильмы. В итоге ведь все почти вышли…
– Вы какая-то... холодная, – сказал неожиданно Виктор. – А я-то уже кассету нашел. Яночка попросила, и я нашел.
– Спасибо огромное. Мне очень нужно посмотреть этот фильм.
…И вот началось. Ни минуты тишины. От обработанной Роем Кониффом самой лучшей классики до полной бредятины. Под музыку идет мажорное, но с осколком внутри, житие города.
А вот и выход героини…
Господи, где они нашли такой длинный забор, вдоль которого она идет, идет, идет. А нашли они его в «Красной пустыне» Антониони. И героиню, покрашенную под Монику Витти, они нашли там же. Бешеный рысий взгляд на зрителя из-под выкрашенной челки, те же отрывистые движения.
Сюжета, как такового, можно сказать, что и нет.
Живут, жрут шашлыки… Но зато героиня… Не женщина, а прокурор. Ее реплики значительны и отрывисты, но почему она такая агрессивная – непонятно. И почему в нее все влюблены. Ах да, это неважно, каков король, но если за ним приладить свиту…
В итоге, как я поняла (может, и неверно), героиня отказывает возлюбленному. Почему? Наверное, потому же, что в «Красной пустыне» дело тоже кончается неприходом героев на назначенное ими же свидание. Выключить бы эту долгоиграющую шарманку, спина болит, и спать, вернее, работать пора. У Яны на лице полное недоумение.
А Виктор дергает ее, трясет, уверяя, что это и есть кинематограф.
Я робко встаю. Пусть он меня выгонит, но смотреть этого я не стану. Это псевдеж чистой воды.
Отсутствие действия и масса пустопорожних споров-разговоров А ведь, пожалуй, Ирина изображает ту самую идейную шестидесятницу, борца за что-то, в чем она ни уха ни рыла не понимает. Удел таких дамочек – одиночество и пьянство. Она же может измениться. Она актриса, которая играет саму себя один к одному. Да и водочка подпортила ей характер, сделала злой и завистливой.
Ирка говорит о каких-то бесконечных пробах на главные роли, после которых ее поджидали искусствоведы в штатском. Вербовали, значит, а она, естественно, ни в какую.
Бесконечных проб, я думаю, не было. Кино жестоко, там все все знают друг о друге. Видимо, после съемки фильма режиссер видеть не мог эту «типичную шестидесятницу», намучился с ней, она ему надоела. Да и актеры не молчали, быстро разнесли по студии, что Ирина – актриса одной роли.
Наконец Виктор замечает, что я стою.
– Вам не нравится фильм?
– Я его уже видела, только забыла начало.
– И не хотите смотреть снова?
– Я и первый-то раз еле досидела до конца.
Но тогда было делом чести хвалить его, вот я и хвалила.
Виктор с ужасом смотрит на меня, потом переводит глаза на Яну.
– А ты, Яночка?
– Я вообще не понимаю, о чем тут речь.
– Ну как же так?
– Тут, наверное, какой-нибудь второй план, для посвященных. А мне только спать хочется.
В растерянности Виктор переводит взгляд с одной из нас на другую. Я просто слышу, как в голове его шевелятся шестеренки (а может, они правы? И действительно нет действия, и героиня очень злая, и сюжетом не пахнет).
Виктор тихо выключает видик.
– Да, – задумчиво говорит он, – все ужасно меняется. Прежде всего – мы сами. А потом уже наши приоритеты. Скорее всего девушки правы.
Фильм плохой. Но тогда! Тогда-а…
Кивнув, я ухожу, не желая слушать, что тогда.
Работать в эту ночь я не могу, читать тоже, беру книгу, а сама думаю о своем.
Яна… Как она расписала ситуацию. Но у них там все по-другому, они – пожизненные друзья.
Тот же Лешка до сих пор влюблен в Ирину. Разве он посмеет погрешить на нее? Да и Аля. Она убеждена, что Ирина – истинный друг.
Писем от Али пока больше не было, сама с ней связаться я не могла, но выполнить наземные задачи было мне под силу. Тем более с Яной.
И опять мне не было странно: отчего Яна так умна, почему так быстро размотала клубок тридцатилетних отношений, связывающий нескольких человек на «Часе». А ведь все данные были в моих руках.
Я очень невзлюбила Ирину после ее выходки со мной и молодым-красивым актером. Как она меня увлекла, как раскрутила! Она же меня до мании величия довела. Нет, не потому что тот паренек был шибко выше меня, он как раз был шибко ниже, но главное в любовных играх – самомнение. Я знала, что я нормальный человек, пишу на крепком среднем уровне, не лгу, зачастую добра, люблю учеников и радуюсь их успехам. А она меня на любовь раскрутила и наблюдала со стороны. Хорошо, что старуха Браунинг внушила мне, что, во-первых, никакой любви с моей стороны тоже не было, а уж если и была бы и мне ответил бы взаимностью этот самодовольный кабальеро, то это кончилось бы еще одним ребенком без отца. Потому переживала я недолго.
Но как Яна догадалась, что Ирина сбила с толку Шевченко, как оболванила весь курс и пустила тончайшую нить сплетни? Как она сыграла на Алином чувстве вины и совестливости?
Непонятная, необразованная, но такая умная девочка Яна. О какой чужой тайне она говорила? Не мое собачье дело. Я не из тех, кому следует доверять секреты. Я ведь пойду копать дальше, разбираться. А в компании новых русских, знать что-то о ком-то может быть смертельно.
Отловить Лару и Колю оказалось очень трудно.
Я долго звонила им, пока не вызвонила В гости пошла с тортом и колбасой.
– Сколько лет! – открыл мне дверь Коля.
– Небось по делу! – прокаркала циничная Лара.
– По делу, ребята. Но выпить и поесть принесла. У меня сейчас хорошая работа.
– Вот и кстати, – сказала Лара и повлекла меня на кухню.
Стол был накрыт в секунду с немыслимым изяществом, каким обладают творческие люди.
К моему великому счастью, Коля торопился и, почти на бегу заглотив еду и опрокинув рюмашку, тут же убежал.
– Надеюсь, не он тебе был нужен, – сказала умная Лара.
– Да, не он. Хотя... чем черт не шутит.
– Так ты все-таки насчет чего?
– Лар, я знаю, что у вас жила девочка из детдома. Такая белобрысая, курносая…
– Сколько лет она уже с нами не живет, но мы виделись! Она давно не белобрысая и не курносая.
– Как это так?
– Нос сделала.
– Кому?
– Тупица ты, Женька! Себе, кому же еще. Это нам не на что зубы сделать, а другие носы сочиняют.
– Вы общались с ней после того, как она ушла?
– Деньги-то ей платили до восемнадцати, но не ей, а нам. Вот за деньгами и приходила. Потом несколько раз контрамарки просила.
– Эти визиты… Они не были косвенным извинением?
– Чтобы Ксюша перед кем-то виноватой была?
Ты что? Нет, конечно. Даже в День прощения, попросив прощения, она тут же сказала, что ни в чем никогда не была виновата, – Тяжелый случай.
– А каким боком…
– Это имеет отношение не ко мне, а к Але Сорокиной. Просто они ушли в поход на яхте, и Аля нашла-таки книгу, которую двадцать лет назад потеряла в одном месте, куда ее завлекли обманом.
Ну, угрозы насилия, издевательства типа зубного бура, слова всякие, чтобы убиралась куда-то. Но завлекли они тем, что действительно когда-то было.
В Новгороде, на Празднике детской книги.
– Есть на яхте похожие люди?
– Нет. Кто отпадает по возрасту, кто по внешности, кто потому, что был в другом месте.
– И кто был в другом месте?
– Опер Леха, Алин дружок.
– Я его хорошо знаю. Чудесный парень, хоть и мент. Да, он не может иметь отношения к такому.
А ты, собственно, что ищешь?
– Понимаешь, Аля еще далеко, на Онеге. Но она попросила меня прикинуть к носу связи людей, которые на яхте. Может, не они сами участвовали в этом, а просто взяли книгу у знакомых? Хотя…
Аля ушла с мужем в лес, оставив книгу на месте, а когда вернулись, книга была подменена такой же, но без особых примет. Даже Егор, это муж, засомневался в Але. А потом эту книгу достал со дна Гаврила, зять Егора, он нырял за темными очками, уронил их.
– Значит, все гораздо хуже, чем просто знакомые. А кто там был на борту? Ну хоть один, кого я знаю?
– Леха и Ирина.
– Какая Ирина? Уж не та ли, что училась с нами на первом курсе?
– Она.
– Тогда зачем ты пришла ко мне с этой темой?
Давай лучше о жизни, выпьем, закусим.
– Лара, перестань изголяться! Я очень серьезно спрашиваю тебя, что ты думаешь об Асе.
– О Ксюхе я думаю плохо. Ее пороки растут вместе с ней, и это процесс необратимый. А что касается книги на борту… Ты что, сама не поняла?..
– Кое о чем догадываюсь, но, боюсь, я пристрастна. Когда тебе не нравится человек, ты валишь на него все грехи. А это есть нехорошо.
– Значит, ты знаешь все.
– Думаю, да. И все равно Ася меня интересует.
– Книгу могла принести Ирка, потому что она заказала Алино приключение. Ты хоть понимаешь, с чем была связана Ирка?
– Да. Мне намекнули, а я сложила два и два. Ну то есть все сошлось. Хата для явок у нее была, а поиздеваться над Алей она попросила своих друзей.
– Жаль, Аля не рассказала этого мне… Хотя мы тогда, наверное, работали в Новосибирске… Уж я бы…
– И все-таки расскажи мне об Асе.
– Я не могу особо ругать ее. Мы не имели права брать на воспитание ребенка, потому что не в силах воспитать даже кошку. И потом... ты, я знаю, не веришь в то, что зачастую вырастает то, что родилось. Конечно, если ты не Макаренко и кто там еще.
Иногда я думаю, что человек рождается с каким-то преступным или безумным геном родителей в крови.
Ты можешь двадцать лет прикармливать крокодила, но зазевайся – и он тебя съест.
– Неужели с девочкой было так плохо?
– С нами как с родителями было плохо. Мы верили в картбланш, на котором мы, якобы интеллигенты, напишем свое.
– А теперь подумай очень серьезно и скажи: ты догадывалась, или подозревала, или знала о романе Ксюши с Иркиным Ванькой?
– Что-о?!
– Что значит твое «что»? Ты возмущаешься, удивляешься или…
– Я удивляюсь, но не возмущаюсь. Я видела его несколько раз в школе, они с Ксюхой учились в одной школе. Я сразу узнала его – это был вылитый Никита. Это был прекрасный мальчик, и что довело его… Если у него был роман с Ксенькой и об этом узнала Ирина… Ужас, ужас. Ага-а, теперь я понимаю, откуда в театр приходили эти письма.
– Какие письма?
– Что мы берем себе Ксюшины деньги, а она ходит голая. Что мы... продаем ее своим знакомым актерам-извращенцам. Что мы не гладим постельное белье и у нас часто грязная плита, потому что убегает кофе… А бедный ребенок вынужден бежать от нас куда подальше.
– По-твоему, это писала Ася, то есть Ксюша?
– Нет, конечно. Письма-то стали появляться, когда она ушла от нас в свою комнату и жила на свои немаленькие деньги. А если где еще подрабатывала… Ведь мы могли обидеться и перестать получать эти деньги. Иди сама в РОНО и доказывай, что если ты работаешь и живешь в своем доме, то государство должно еще платить тебе много выше прожиточного минимума. Ты не думай, что мы взяли ее из-за денег, когда мы ее брали, платили всего 25 рублей, как матери-одиночке.
– Дура ты, Лара. Ничего я не думаю. Я думаю, что и ты: она ушла из дому, чтобы быть с Иваном.
– Думаешь.? Ну-ну… Вначале это был не Иван.
Он был старше ее на лет шесть-семь, качок, отморозок. Из другого города, без родителей. Коля пробовал ему что-то сказать, так он пообещал нас «замочить». Иногда она приходила за деньгами в театральном гриме (тон все-таки просвечивает), но и без грима я видела следы побоев. Потом, я так думаю, он сломал ей нос, но в жажде примириться заплатил безумные деньги за лицевую операцию. Потом он пропал. Думаю, убили, или сел. А потом стали появляться другие. Чуть лучше, много хуже и просто никакие. Как она могла обойти Ваньку, ведь он…
– Его мать – Ирина, – разозлилась я. – Вы все – вылитый Никита, вылитый Никита, а какого черта Никита, когда Иван жил с матерью и любил ее. Это только хороших родителей дети презирают, а вот крокодилов – любят. И любить в ответ на любовь крокодилы не умеют.
– Женька, ты стала такая циничная…
– Но что поделать, если правда порой цинична? Недаром говорится «голая правда». Тогда не было слова цинизм. Грязные дела, необоснованные самоубийства – это требует полной голой правды, Ларка.
– Да брось ты, я так ляпнула. Бедная девочка, бедный мальчик. Как мне их жалко…
– И… Ксюшу?
– А зачем я ее взяла, учила всему, начиная с букв и таблицы умножения и кончая нормами поведения? Но мы так часто уезжали на гастроли, запихивая ее в пионерлагеря. Лишь два лета, и то не целиком, были вместе.
– А если бы она сейчас пришла к тебе?
– Сейчас – не придет. Хвасталась тут при встрече, что ее муж – главный галерейщик Питера и денег у него куры не клюют. По ее одежде это было хорошо видно. Так что… Человек ищет, где лучше…
– А «лучше» для нее – только деньги?
– Ну наверное, не только.
– Очень прошу, Лара, ответь на последний вопрос. Ты, наверное, помнишь жуткую историю с Шевченко, за которую якобы был весь курс, иначе они изгонят Алю как людоедку Тогда было какое-то голосование Ирка говорила, что против этого бреда были только двое: она и Никита.
– Против этою бреда было пятеро Мы с Колей, Вишневский, Арапова и Никита. Все, кроме Никиты, учились на нашем актерско-режиссерском курсе на режиссеров Никакая Ирина в нашу компанию не входила. Просто режиссеры у нас были взрослые, а мелкую актерскую сволочь можно подбить на все.