Страница:
— Вас, товарищ Афиногенова, — ответил Женя. — Вы ведь Афиногенова?.. Нам нужна сердечная путевка в санаторий.
— Ой, уморил! — засмеялась она. — У тебя, что ли, сердце больное?
— Не смешно, — обиделся Женя. — У Зиночкиной мамы!
— У твоей, что ли? — спросила она, глядя на Сашу.
— Нет. Это его маме надо. Зиночки, — и указала на Зиновия.
— Он — Зиночка?!. Цирк какой-то! Он же пацан!.. Или говорите толком, или выкатывайтесь!
Они рассказали. Афиногенова порылась в бумагах.
— Нет. Угловой не можем. И работает она у нас без году неделю, и не проявила себя так уж очень…
— Так потому что болеет! — перебил возмущенный Зиновий.
— Слушай ты, мамин защитник! — рассердилась Афиногенова. — Ты чего орешь?! Отдыхать все желают. И вообще, тут не детский сад. Пусть мать сама приходит… Идите, идите…
Очутившись снова в пустом коридоре, друзья растерянно переглянулись. Первой опомнилась Саша:
— Надо на нее пожаловаться!.. К кому бы еще пойти?
И тут Зиночка вспомнил, как к ним приходил на праздники папин друг — Семен Семенович Дубровин. Большущий. Вся грудь медалями увешана…
—Дядя Семен еще тут работает, — сказал Зиночка. — Он тоже, как и папа, в парткоме.
—Так чего же ты молчал? Пойдем к нему! — потребовала Саша…
Над заводским двором завыла сирена. Обеденный перерыв. К столовой, заполнив проход между цехами, быстро приближались рабочие. Ветерок донес запахи железа, машинного масла, краски.
—Смотри, Зинка, не прозевай, — предупредила Саша.
—Давай! — крикнул он, увидев в толпе могучую фигуру кузнеца.
—Дядя Семен!.. Семен Семенович!.. Товарищ Дубровин! — в три голоса закричали они разом.
Дубровин увидал их, помахал рукой и пошел к проходной.
— Зиновий?! Вот молодец, что пришел проведать! — протягивая большую, темную от въевшейся копоти руку, сказал дядя Семен. — Знакомь с друзьями… Саша?.. Хороша Саша! А ты, видать, бойкая! Мальчишек не бьешь?.. Женя? Ну ты верняком профессором будешь. Почему?.. Наружность у тебя такая… внушительная.
От него веяло силой. Светлые глаза излучали добродушие.
—Что, ребятки, завод посмотреть? Или какое дело есть?
—Мы в завком ходили. А нас это… а путевка позарез нужна! А она бюрократка, — выпалила Саша.
—Стоп! Раз до завкома дошли, значит, дело серьезное. Разобраться надо. Айда в столовую. Там сразу два дела и сделаем.
—Да мы не хотим кушать! — возразил Женя.
—Зато я хочу. Это раз. А во-вторых, и вы хотите. Когда из дому?.. Ну вот, полдня прошло. Решено. Пошли.
За столом, рассказывая дяде Семену, не заметили, как выхлебали борщ, расправились с гуляшом и запили компотом.
—Как же это? Я ведь совсем не хотел есть, — обнаружив пустые тарелки, растерянно сказал Женя.
—Видишь, — засмеялся дядя Семен, — я прав. Быть тебе профессором. Только по рассеянности не сломай зуб мудрости.
Проводив ребят до проходной, дядя Семен сказал:
— Слов на ветер бросать не буду… После смены заседание завкома как раз. Там и выясним. Подходите часам к шести, — и тихо, будто прислушиваясь, проговорил: — Эх, Оля-Олечка… Горда ты, Ольга Дмитриевна. И я-то, старый дурак… — он, как кувалдой, взмахнул в досаде своей ручищей и пошел к цеху…
Что делать, если вовсю жарит июньское солнце, желудки отяжелели от вкусного обеда, а в двадцати шагах Дон?!. Полдня пролетело, как минута. А около шести с мокрыми еще после купания волосами они стояли в коридоре заводоуправления.
Завкомовская дверь раскрыта настежь, из нее сизой полосой выплывает папиросный дым. Слышатся голоса.
—Я человек новый!.. Я не могу, — говорила Афиногенова.
—Ага! Прищемили хвост! — злорадствовала Саша.
— Не новый! Год скоро… И на бюро тебя предупреждали! — гудели возмущенные голоса. Потом послышался бас дяди Семена:
—Скажи прямо, Афиногенова. До каких пор ты будешь устраивать за счет нас, рабочих, курортные променажи разным там… А вот больной работнице… Да знаешь ты, Афиногенова, кому отказываешь?.. Так слушай. Муж ее, полный кавалер ордена Славы, тут, на заводе, спасая мать двоих детей, голову сложил… А Оля Углова шестнадцать раненых бойцов от фашистов прятала. Кормила. И в путь-дорогу проводила. А потом по доносу ее гестапо сцапало… Там они, ироды, ей сердце и вымучили… В ноги этой женщине поклониться земным поклоном надо!.. Все, товарищи. Сами говорите и решайте…
Зиновий с расширенными от боли и удивления глазами слушал… Мама. Какая же ты, мама?!. Нет ни орденов у тебя, ни медалей… И никогда ты не рассказывала даже сыну своему, как дралась с фашистами голыми руками… Он стыдился плакать при друзьях. Повернулся и пошел по гулким ступеням вниз. Женя с Сашей тоже спустились вслед за ним, И долго стояли, глядя в разные стороны. Наконец загремела лестница — спускались завкомовцы.
— Вот они где, голубчики! — шагнула к ним Афиногенова. — Не мельтеши! — осадил ее Дубровин. — Душу иметь надо, тогда не стыдно будет таким мальцам в глаза глядеть. Поняла?
Их окружили. Серьезно, как взрослым, жали руки. Хвалили. Шли домой молча. В ушах еще звучал гневный голос Дубровина. Уже на Очаковской Саша сказала тихо:
— Как это хорошо… когда у человека есть такие, настоящие друзья. Правда, ребята?..
С ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ ВСЕ БУДЕТ ПО-ДРУГОМУ“
Друзья ликовали: путевку обещали дать через неделю. Но неожиданно возникло препятствие. Мама заявила Зиновию:
— Никуда я не поеду! А ты? Как я тебя одного брошу? Да я еще больше расхвораюсь, о тебе думая.
Зиновий в тревоге побежал к друзьям за помощью.
— Тетя Оля, а мы так старались! — обиженно говорила Саша.
—Ольга Дмитриевна, это только сначала скучно, — убеждал Женя. — Я тоже скучал первый раз в лагере. А потом привык.
—Дорогие мои, — растрогалась мама. — Большущее вам спасибо! Но Зиночку одного бросить не могу. Сердце изболится…
Друзья решили не сдаваться. Саша говорила изумленно:
— Мы саму Афиногенову победили. А она… Пошли к нам!
Они обегали всех. Под напором Сашиной мамы, Дубровина и подруг по работе Ольга Дмитриевна сдалась. Решили, что Сашина мама будет готовить, а подруги присмотрят за домом…
У вагона с табличкой „Москва — Мацеста“ мама говорила:
— Зиночка, каждый день пиши! А то брошу все и приеду.
— Что ты, Дмитриевна, сына тиранишь? — вмешался Дубровин. — Кто пишет каждый день?.. И ты, Ольга, того… не дури. На ветер рабочими деньгами бросаться не смей. Что надо, сделаем. Или не доверяешь нам?.. Езжай и возвращайся здоровой! Вот тебе наше партийное задание. Так-то…
Голос электровоза заглушил все. Медленно поплыли вагоны.
—О-ля-а! Помни, что ты Уг-ло-ва! — крикнул Дубровин.
—Пом-ню-у! — донесся приглушенный голос мамы.
Он причесал светлые, растрепавшиеся волосы, с интересом, как чужого, стал рассматривать себя в зеркале. Что-то появилось в нем незнакомое. Что?.. Придя с вокзала, Зиновий почувствовал себя неуютно. Целых два месяца не будет мамы. Ну, нечего раскисать. Мама говорит, что я большой. Большой?.. Вон на двери зарубки и папиной рукой написано: „5 лет“, „7 лет“… Поставит, бывало, к двери: „Сын! Слушай мою команду!..“ И новую зарубку сделает. Зиночка вытянется „солдатиком“ и не дышит, пока не услышит: „Вольно“. А папа говорит: „Маловато, сынок. Ну, ничего, значит, потом догонишь…“
Вот последняя надпись: „11 лет“. Зиновий взял карандаш с линейкой, прижался к косяку двери и сам сделал отметку. Ого! На семь сантиметров вырос. Правда, большой стал. Он вздрогнул. В зеркало смотрели сразу два его лица! Одно испуганное, а другое улыбается… Но так ведь не может быть! Он резко обернулся. С большого портрета на стене улыбалось папино лицо. Не такое, будто вырубленное из камня, каким стало после войны, а как на фотокарточке, подаренной маме перед уходом на фронт. С нее сделали портрет.
Широкий выпуклый лоб. Глаза, нос, прямой пробор на светлых волосах — все такое же, как у него… Гордость поднималась в душе: „Я уже так вырос. И похож на папу точно. Но ведь таким папа ушел на фронт… А я?..“ Он еще долго думал. О папе. О себе. О маме. О ненавистном Сазоне и противном Сундуке. И постепенно созревало решение: „Дальше так нельзя. Раз я уже большой, значит, нужно жить по-взрослому… С завтрашнего дня все будет по-другому! Нужно быть сильным и смелым, как папа!“
—Слушай, Жень! Что делать, чтобы стать сильней всех?
—Сильней всех людей? — удивился Женя.
—Нет, не людей. В классе.
—Ну, наверно, зарядку. Только я то забуду, то просплю.
—И я, — вздохнул Зиновий. — Вот бы научиться таким приемчикам. Чтоб ка-ак дал! И полетел Сазон кувырком.
—Есть, Зинка! Есть! — восторженно закричал Женя. — Папин товарищ бандита с ножом победил. Без ничего!
— Ну да! — не поверил Зиновий. — Голыми руками?!
— Так он же приемчики такие знает. Японские. Джиу-джитсу называются. Он как дал ребром ладони по руке. Нож — дзинь! — на асфальт. Бандит орет: „Ой, руку сломал!“ А он его — в милицию.
— Здорово! А как это ладонью по кости? Больно же самому.
— Так он тренируется. Ребром ладони о что-нибудь твердое стукает. Стала мозоль там, как железо, твердая! Сам щупал.
—Давай и мы стукать?! А потом как врежем — будет знать'
—Давай! Только, Зинка, каждый день нужно. Третий день Зиновий лежал на раскладушке под тополем и читал научно-фантастические повести. Исчезали и двор, и дом. Даже Земля превращалась в крошечную песчинку в беспредельных просторах космоса… Сильные, красивые, благородные люди будущего строили звездолеты и машины, прорывались в неведомые миры, совершали удивительные подвиги.
Перехватывало дыхание, когда вдруг погибал один из самых смелых. Но грусть о нем не рождала уныния. Верилось, что другие пойдут следом за первым и все равно победят. Зиновий, наверно, умер бы от голода. Но в положенное время являлась Саша и, вырвав журнал, бежала к калитке. Разгневанный, он мчался следом… и оказывался перед накрытым столом.
—Вот молодцы, что не задержались, — хвалила Сашина мама. Получить журнал назад можно было, только съев все до крошки.
—Скажи спасибо, что не догнал! — шепотом говорил он. — Ах, дрожу от страха! — смеялась Саша. — Да я бы тебе. Возвращались они уже мирно. Во дворе появлялся Женя. Неизбежно вспыхивал спор. Они доказывали друг другу, как поступили б на месте звездолетчика XXII века в той трагической обстановке. В разгар спора появлялась Галина Николаевна и звала всех ужинать. Зиновий с удивлением обнаруживал, что день прошел, а жить по-новому он так и не начал.
Утром шестого или седьмого дня, отправив письмо маме, Зиновий почувствовал беспокойство. Фантастический рассказ казался неинтересным. Он бросил журнал и вышел. Под ногами жалобно скрипнул; ступенька. „Починить надо. Мама чуть не упала из-за нее, — подумал он. — И столб на воротах подгнил, теперь их не открыть, небось. А как же уголь привозить? Все разваливается. Правильно мама говорит: „Дом без хозяина — сирота“. Он вышел за калитку. „Как же я раньше не видал, что краска облупилась? Ведь погниют доски, и дом развалится…“
—Что, хозяин, зажурился? — спросил сосед, дедушка Архип.
—Покрасить бы. Да краски-то сколько нужно, дедушка.
— Много, — согласился старик. — А я тебе совет дам. Вон, видишь, труба торчит?.. Сходи-ка ты на этот заводишко. Они там разные краски-замазки делают. Но бывает — брак получился. Вот и попроси у них бракованной краски по дешевке. А что в нее надо добавить, чтоб в дело сгодилась, я тебе присоветую.
— Спасибо, дедушка Архип, — обрадовался он. — Я сбегаю. Теперь Зиновий все понял. Томило безделье. Там, в книгах, все бежали, летели, боролись, строили! А он только лежал. Ему хотелось тоже двигаться, делать что-то важное, настоящее… На завод Зиновия не пропустил сердитый вахтер:
— Никакого брака у нас нет. Мы хорошую продукцию даем!.. Уговоры не помогли. Тогда он, дождавшись, когда вахтер пошел открывать ворота, шмыгнул в узкую калитку… Огляделся и подошел к дяденьке, которого все называли Давидовичем.
—Скажите, пожалуйста, Давыдович, есть у вас краска, которая забракована? — краснея от смущения, спросил Зиновий.
—Для кого я, может, и Давыдович. А тебе, малец, не мешало бы по имени-отчеству называть или просто: товарищ Калмыков!
— Так я же имени-отчества не знаю, товарищ Калмыков. — А кто тебя послал? Где накладная? И кто ты такой?
—Никто, — растерянно ответил он. — А зовут меня Зиновий.
—Что-что? — переспросил Калмыков—Зиновий я… Углов.
— Ну, брат! — развеселился Калмыков. — За десять лет в первый раз тезку встретил! Меня тоже зовут Зиновий… Давидович.
— Вот видите! — обрадовался Зиночка и сказал, зачем пришел. Зиновий Давыдович подумал и предложил:
— Так дать не могу… А хочешь заработать? У нас две подсобницы не вышли на работу. Нужно этикетки наклеивать.
— Конечно, хочу! Хоть сейчас…
Узнав, что Зиночка поступил на работу, Женя с Сашей отругали его и заявили, что завтра пойдут с ним вместе.
Зиновий Давыдович разрешил. Работать втроем под легким полотняным навесом, куда автокар доставлял все новые партии черных безымянных банок, было весело. Отсюда банки, уже нарядные, одетые их руками в разноцветные наклейки и уложенные в ящики, уезжали на склад готовой продукции…
В конце четвертого дня Зиновий Давыдович сказал:
— Спасибо, что выручили. Завтра выходят подсобницы. Краски, тезка, я дам тебе, хоть залейся. Я еще прикинул лишку. А теперь зайдите в контору и получите свою зарплату.
Едва они начали красить дом, как подошел Семен Семенович,
— Батюшки! Да тут ударная стройка! — развел он руками, глядя на перемазанных краской друзей. — Слезай-ка! Пока я мозгами шевелил, они чуть работу из-под носа не увели. — Он походил с Зиновием по двору, осмотрел все изъяны и сказал: — Завтра суббота. Не залеживайся. Часиков в шесть нагряну. Жди.
Нагрянул Дубровин не один, а с ним еще восемь человек.
— Ну, хозяин, поворачивайся! — пробасил кузнец. — Показывай, где отцовский инструмент. Сегодня все пригодится… — и сразу распределил работу: — Ну, ворота и все по железной части мы с племяшом Колей ладить будем. Ты, Тарас, с Ваней — на крышу, потому как в кровельном деле вы артисты. Ты, Валентин, с Прохором обстукайте забор, сарай, крыльцо вот перекосилось… В общем, вы лучше моего знаете. Ну а ты, Наташа, с Тоней и Светой, значит, по своей специальности. Ну, орлы, двинули!..
И пошла работа. Первыми на помощь прибежали Саша и заспанный Женька. Потом — Галина Николаевна и две соседки.
Друзья шмыгали между работающими, подносили материал, подавали инструменты, по очереди бегали на Державинский и приносили запотевшие баллоны с шипучей газировкой.
Потом Сашина мама и две соседки таинственно исчезли. А в двенадцать часов Галина Николаевна стукнула молотком в сковородку:
— Шабаш! Мойте руки, работнички. Обедать будем.
Женщины внесли ведерную кастрюлю с дымящимся борщом, пахнущим петрушкой и укропом. Накрыли полоской обоев стол, сооруженный из досок, положенных на бочки.
— Ну и бабоньки! — похвалил Семен Семенович. — Просто золото! А когда на второе подали на блюдах двух здоровенных чебаков, начиненных гречневой кашей, все застонали от восторга… После обеда работа возобновилась. А к шести вечера старенький домишко Угловых помолодел и блестел, как новогодняя игрушка. Над светло-зелеными, как молодая трава, стенами с белыми наличниками окон сверкала в лучах солнца перестланная и окрашенная красным железная крыша. Забор стоял, как солдат по стойке „смирно“. Ворота с калиткой приосанились и могли в любой миг, не скрипнув даже стальными, смазанными маслом петлями, отвориться перед хорошими людьми. Отсвечивала свежей штукатуркой летняя кухня. Преобразилось крыльцо…
—Теперь еще лет полсотни простоит, — прощаясь, пообещал Семен Семенович. — Ну как, матери напишешь или подождешь?
—Подожду, Семен Семенович, — ответил Зиновий. — Там ее лечат сейчас. А приедет домой — и тут тебе сразу положительные эмоции.
— Ну-ну, сынок! Все правильно.
ДАР ДОНА
Дон, ранней весной порвав оковы, уносит вместе со льдом вмерзшие доски, бревна, причальные мостки. По дороге льдины сталкиваются, крошатся, тают под мартовским солнцем, и все легкое, деревянное плывет к низовью. Но до Азовского моря доходит немногое. Сотни рыбачьих лодок охотятся за ничейным лесом. Речные власти даже поощряют их — меньше будет плавающих предметов, меньше опасности для судов пропороть днище или сломать винт.
Этой весной Зиновий вышел на охоту самостоятельно. Поставив „Тузика“ почти у левого берега, над мелью, зорко оглядывал воду, Не гнался за дальними досками. Знал уже по опыту: пока погонишься за одной, три пропустишь. Подцепив багром доску или бревно, подтягивал поближе, заарканивал веревкой, привязанной к буйку на якоре. Собрав небольшой плот, отводил его к лодочной стоянке. И вновь возвращался на прежнее место.
Ему повезло. За четыре дня выловил шесть бревен, штук тридцать досок разной длины и три совершенно новые бочки. Папин знакомый шофер, с которым Зиновий частенько делился пойманной рыбой, помог доставить все это добро домой. Увидав у ворот машину с лесом, мама тогда ахнула. Но шофер успокоил ее:
— Не волнуйтесь! Все согласно международным правилам. Принимай дар Дона, хозяюшка. Теперь к лету доски и бревна хорошо высохли. Часть из них пошла на ремонт дома. Остальные нужны на дрова.
Уехали в лагерь Женя и Саша. Но скучать не пришлось. Раза два в неделю приходил Семен Семенович проведать и поговорить о житье-бытье. Он и надоумил Зиновия составить план работ на время, оставшееся до приезда мамы из санатория.
— Дядя Семен, а что делать, чтоб сильным стать? — задал ему Зиночка тот же вопрос, что и Жене. — Зарядку? Или еще что?
Семен Семенович усмехнулся, пошарил глазами вокруг:
— Подай-ка, сынок, мне вон ту штуку.
Зиновий подал тяжелый лом, которым зимой скалывали лед. Дядя Семен приложил его к столбу серединой и рванул за концы. Столб дрогнул, а железный лом согнулся подковой.
— Ой-ей! Дядя Семен, вы же силач! Как Иван Поддубный.
— Э-э, сынок. Сейчас уже не то. Раньше я такую штуку мог запросто на колене согнуть… Так вот. Сила у человека от работы берется. И польза от этого двойная: и силушка прибывает, и нужное дело делается. Понял? А разные там… прыжки в воду… это тоже подходяще. Красиво. Одобряю…
Теперь день Зиновия начинался с зарядки. Потом завтрак. И до обеда с небольшими перерывами он работал. Копал землю в саду. Поливал. Носил воду из колонки. Пилил и колол дрова…
Сначала было трудно. Очень! Он так уставал, что не хотел идти к тете Гале обедать. Но упрямо продолжал изо дня в день одно и то же. Выбивался из сил. Плюнув, бросал пилу и шел в дом, брался за книжку. Но ему не читалось, не лежалось. Чуть отдохнув, снова брался за пилу или принимался носить воду.
Потом — он даже и не заметил, когда это произошло, — стало легче. Он уже меньше уставал, реже сердился — пришла сноровка. Теперь, казалось Зиновию, он тратил на одинаковую работу, гораздо меньше сил и времени, чем раньше. Стало даже интересно: ахнуть по полену тяжелым колуном так, чтобы сразу развалилось надвое.
Зато после полдня, пообедав, он был свободен до самого вечера. От чтения он теперь получал куда больше удовольствия, чем раньше; А то уезжал рыбалить на вечерней зорьке и уже в сумерках с гордостью отдавал тете Гале свой улов.
С того дня, когда Зиновий увидел в зеркале рядом со своим отражением лицо отца, он приобрел привычку, которой и стыдился, но никак не мог от нее избавиться. Перед сном в одних трусиках он подходил к трюмо. Вертелся перед ним и так и этак, напрягал и щупал бицепсы, мышцы живота, плеч, лопаток. Хотелось увидеть: стал ли он сильнее… Он обзывал себя девчонкой, модницей. Но завтра снова проводил смотр своим мышцам.
Казалось, ничто не меняется. Но ведра с водой, тяжелый стальной колун стали легче. Земля в саду — податливее. А грести веслами — одно удовольствие.
На перроне мама долго не выпускала его из своих объятий. Потом отошла шага на три и, оглядев, всплеснула руками:
—Зинка! Что с тобой делается?!
—Что-нибудь запачкано? — смутился Зиновий.
— Нет. Но какой же ты стал длинный! Дитя мое ненаглядно“ А штаны, штаны! Да в таких штанах только от долгов бегать.
Зиночка никогда не придавал значения своей одежде. Лишь бы чистая и без дырок. Но сейчас вслед за мамой глянул вниз и сконфузился. Потертые, с пузырями на коленях, штаны кончались сантиметров на десять выше щиколоток. Из раструбов, как палки, торчали его худые ноги в пестрых шелковых носках… Он подхватил мамин чемодан и понес к остановке трамвая.
Свернув на Очаковскую, мама чуть не прошла свой дом. Уже миновала ворота и вдруг стала, озираясь растерянно.
— Входи, мама, — торжественно распахнув калитку, улыбаясь, пригласил Зиночка. — Ты еще не то увидишь!
Мама оглядела помолодевший дом. Прошла по песчаным дорожкам, притрагиваясь руками к зеленой сочной листве ухоженных кустов и деревьев. Осмотрела сарай, забитый под потолок аккуратными поленницами напиленных и наколотых дров. Опустилась на скамейку и вдруг заплакала.
—Что с тобой?! — испугался Зиновий.
—Ничего, сынок… сейчас перестану. Это от радости…
В тот же день, едва передохнув с дороги, мама вынула бережно хранимую гражданскую одежду отца. Сказала задумчиво:
— Ну вот и дождалась. Старое-то никуда не годится. Буду, сынок, перешивать на тебя папино.
УЧЕНЫЙ ШКИЛЕТ
За лето Зиновий перерос всех одноклассников. Ребята, увидев его впервые после каникул, подняли крик:
— Гляди! Углов! Вот это вымахал!.. Дядя, достань воробца!.. А Валерка Сундуков продекламировал:
В доме восемь дробь один
У заставы Ильича
Жил высокий гражданин
По прозванью Каланча!
— Каланча! — ребята в восторге награждали его тумаками. Зиновий давно решил никому не давать спуску с первого дня. Он тоже стукнул. Мальчишки заохали.
—Шуток не понимаешь? — рассердился Сережка Капустин.
—Бьет со всей силы! — пожаловался Ваня Савченко.
—Ну стукните меня, — Зиновий подставил им спину. Буду я с тобой связываться, — проворчал Сережка.
—Давай я стукну! — подскочил Валерка Сундуков.
—Силу хочешь попробовать? — ответил Зиновий.
—А хоть бы и так!
— Пробуй! Вот — перебьешь рукой? — Зиновий достал круглую палочку, длиной с карандаш и толщиной в палец. — Слабо?
—А за слабо я, знаешь, что сделаю?! — вспылил Валерка. Но ребята заинтересовались и стали на сторону Зиновия:
—Остынь, Сундук!.. Чего привязался?.. Слабо, так молчи!
— Я и так сломаю запросто, — сказал Валерка, не желавший отступать перед Угловым. Покрутил палочку в руках и стал ломать. Покраснел от натуги. Но палка не поддавалась.
Ребята вокруг смеялись. Подбегали новые зрители.
— Она, наверно, из самшита, — оправдывался Валерка. — Железное дерево называется. У моего папы такая тросточка есть.
—Ты папой зубы не заговаривай!.. Хвастал, так перебей ее!
—А как перебить? — уже без гонора спросил Валерка.
— Смотри, — сказал Зиновий. — Ставим два кирпича… Кладем на них палочку концами. Теперь рубани ребром ладони. Давай!
Валерка забеспокоился. Но отступать было поздно. Зажмурив глаза, он изо всех сил стукнул и взвыл от боли:
— Ой-ей-ей… Дурак длинный!.. Чтоб у тебя, собака, язык отсох!.. Ой-ей-ей! — скулил он, нянча ушибленную руку.
—А ты поплюй на нее! — насмешливо посоветовал Стасик.
—Да я тебе как дам! — обозлился Валерка.
— Ну ты не очень!.. Давала какой нашелся!.. Раз слабак, так и не брался бы! — угрожающе зашумели мальчишки.
Валерка струсил и отступил. Ребята обернулись к Зиновию:
— Ну, Угол. Теперь ты давай.
— Ни фига не выйдет! — сказал Ваня Савченко. Зиновий примерился и вдруг резко рубанул рукой.
— Пе-ре-бил!.. Молодец, Угол!.. Вот так длинный!.. Как топором! Видал, Сундук, как надо! — закричали мальчишки.
Женя схватил руку Зиновия обеими руками и потряс:
— Зин! Я так боялся. Ну теперь Сундук пусть замажется!
Валерка Сундуков не забывал и не прощал обид. А сейчас больное самолюбие разрывало его на части.
Еще с третьего класса добивался он первенства и авторитета. Но при Александре Михайловне для него это оказалось невозможным. Трудиться Валерка не любил. А с кулаками, один против всего класса, ничего не сделаешь. Зато в пятом все пошло по-другому. Настало время, когда Валерка мог показать себя. Он исподтишка подговаривал ребят мычать на пении, а потом сбежать с сельскохозяйственной практики, участвовал во всех проделках Сазона. Стал самоуверенным, чуть что пускал в ход кулаки. Многие мальчишки смотрели на него как на героя.
После того как Сазон бросил школу, Валерка вообще не видел в классе себе соперников. Первого сентября он шел в школу гордый, уверенный в себе… Но вот теперь происшествие с этой дурацкой палочкой грозило разрушить все его планы.
„Ну, длинный, погоди! — отходя от мальчишек, скрипел зубами Валерка. — Ты еще меня попомнишь!..“
Во дворе школы появился Сазон. Несмотря на жару, на нем была бордовая поролоновая куртка со змейками на карманах. Голубые штаны вверху узкие, а внизу, украшенные блестящими пуговицами, расширялись, закрывали туфли и мели тротуар. Ворот белой нейлоновой рубашки стянут галстуком, где на нестерпимо-зеленой пальме головой вниз висела голубая обезьяна. На руке — часы с прямоугольным корпусом, излучающим золотое сияние.
— Ой, уморил! — засмеялась она. — У тебя, что ли, сердце больное?
— Не смешно, — обиделся Женя. — У Зиночкиной мамы!
— У твоей, что ли? — спросила она, глядя на Сашу.
— Нет. Это его маме надо. Зиночки, — и указала на Зиновия.
— Он — Зиночка?!. Цирк какой-то! Он же пацан!.. Или говорите толком, или выкатывайтесь!
Они рассказали. Афиногенова порылась в бумагах.
— Нет. Угловой не можем. И работает она у нас без году неделю, и не проявила себя так уж очень…
— Так потому что болеет! — перебил возмущенный Зиновий.
— Слушай ты, мамин защитник! — рассердилась Афиногенова. — Ты чего орешь?! Отдыхать все желают. И вообще, тут не детский сад. Пусть мать сама приходит… Идите, идите…
Очутившись снова в пустом коридоре, друзья растерянно переглянулись. Первой опомнилась Саша:
— Надо на нее пожаловаться!.. К кому бы еще пойти?
И тут Зиночка вспомнил, как к ним приходил на праздники папин друг — Семен Семенович Дубровин. Большущий. Вся грудь медалями увешана…
—Дядя Семен еще тут работает, — сказал Зиночка. — Он тоже, как и папа, в парткоме.
—Так чего же ты молчал? Пойдем к нему! — потребовала Саша…
Над заводским двором завыла сирена. Обеденный перерыв. К столовой, заполнив проход между цехами, быстро приближались рабочие. Ветерок донес запахи железа, машинного масла, краски.
—Смотри, Зинка, не прозевай, — предупредила Саша.
—Давай! — крикнул он, увидев в толпе могучую фигуру кузнеца.
—Дядя Семен!.. Семен Семенович!.. Товарищ Дубровин! — в три голоса закричали они разом.
Дубровин увидал их, помахал рукой и пошел к проходной.
— Зиновий?! Вот молодец, что пришел проведать! — протягивая большую, темную от въевшейся копоти руку, сказал дядя Семен. — Знакомь с друзьями… Саша?.. Хороша Саша! А ты, видать, бойкая! Мальчишек не бьешь?.. Женя? Ну ты верняком профессором будешь. Почему?.. Наружность у тебя такая… внушительная.
От него веяло силой. Светлые глаза излучали добродушие.
—Что, ребятки, завод посмотреть? Или какое дело есть?
—Мы в завком ходили. А нас это… а путевка позарез нужна! А она бюрократка, — выпалила Саша.
—Стоп! Раз до завкома дошли, значит, дело серьезное. Разобраться надо. Айда в столовую. Там сразу два дела и сделаем.
—Да мы не хотим кушать! — возразил Женя.
—Зато я хочу. Это раз. А во-вторых, и вы хотите. Когда из дому?.. Ну вот, полдня прошло. Решено. Пошли.
За столом, рассказывая дяде Семену, не заметили, как выхлебали борщ, расправились с гуляшом и запили компотом.
—Как же это? Я ведь совсем не хотел есть, — обнаружив пустые тарелки, растерянно сказал Женя.
—Видишь, — засмеялся дядя Семен, — я прав. Быть тебе профессором. Только по рассеянности не сломай зуб мудрости.
Проводив ребят до проходной, дядя Семен сказал:
— Слов на ветер бросать не буду… После смены заседание завкома как раз. Там и выясним. Подходите часам к шести, — и тихо, будто прислушиваясь, проговорил: — Эх, Оля-Олечка… Горда ты, Ольга Дмитриевна. И я-то, старый дурак… — он, как кувалдой, взмахнул в досаде своей ручищей и пошел к цеху…
Что делать, если вовсю жарит июньское солнце, желудки отяжелели от вкусного обеда, а в двадцати шагах Дон?!. Полдня пролетело, как минута. А около шести с мокрыми еще после купания волосами они стояли в коридоре заводоуправления.
Завкомовская дверь раскрыта настежь, из нее сизой полосой выплывает папиросный дым. Слышатся голоса.
—Я человек новый!.. Я не могу, — говорила Афиногенова.
—Ага! Прищемили хвост! — злорадствовала Саша.
— Не новый! Год скоро… И на бюро тебя предупреждали! — гудели возмущенные голоса. Потом послышался бас дяди Семена:
—Скажи прямо, Афиногенова. До каких пор ты будешь устраивать за счет нас, рабочих, курортные променажи разным там… А вот больной работнице… Да знаешь ты, Афиногенова, кому отказываешь?.. Так слушай. Муж ее, полный кавалер ордена Славы, тут, на заводе, спасая мать двоих детей, голову сложил… А Оля Углова шестнадцать раненых бойцов от фашистов прятала. Кормила. И в путь-дорогу проводила. А потом по доносу ее гестапо сцапало… Там они, ироды, ей сердце и вымучили… В ноги этой женщине поклониться земным поклоном надо!.. Все, товарищи. Сами говорите и решайте…
Зиновий с расширенными от боли и удивления глазами слушал… Мама. Какая же ты, мама?!. Нет ни орденов у тебя, ни медалей… И никогда ты не рассказывала даже сыну своему, как дралась с фашистами голыми руками… Он стыдился плакать при друзьях. Повернулся и пошел по гулким ступеням вниз. Женя с Сашей тоже спустились вслед за ним, И долго стояли, глядя в разные стороны. Наконец загремела лестница — спускались завкомовцы.
— Вот они где, голубчики! — шагнула к ним Афиногенова. — Не мельтеши! — осадил ее Дубровин. — Душу иметь надо, тогда не стыдно будет таким мальцам в глаза глядеть. Поняла?
Их окружили. Серьезно, как взрослым, жали руки. Хвалили. Шли домой молча. В ушах еще звучал гневный голос Дубровина. Уже на Очаковской Саша сказала тихо:
— Как это хорошо… когда у человека есть такие, настоящие друзья. Правда, ребята?..
С ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ ВСЕ БУДЕТ ПО-ДРУГОМУ“
Друзья ликовали: путевку обещали дать через неделю. Но неожиданно возникло препятствие. Мама заявила Зиновию:
— Никуда я не поеду! А ты? Как я тебя одного брошу? Да я еще больше расхвораюсь, о тебе думая.
Зиновий в тревоге побежал к друзьям за помощью.
— Тетя Оля, а мы так старались! — обиженно говорила Саша.
—Ольга Дмитриевна, это только сначала скучно, — убеждал Женя. — Я тоже скучал первый раз в лагере. А потом привык.
—Дорогие мои, — растрогалась мама. — Большущее вам спасибо! Но Зиночку одного бросить не могу. Сердце изболится…
Друзья решили не сдаваться. Саша говорила изумленно:
— Мы саму Афиногенову победили. А она… Пошли к нам!
Они обегали всех. Под напором Сашиной мамы, Дубровина и подруг по работе Ольга Дмитриевна сдалась. Решили, что Сашина мама будет готовить, а подруги присмотрят за домом…
У вагона с табличкой „Москва — Мацеста“ мама говорила:
— Зиночка, каждый день пиши! А то брошу все и приеду.
— Что ты, Дмитриевна, сына тиранишь? — вмешался Дубровин. — Кто пишет каждый день?.. И ты, Ольга, того… не дури. На ветер рабочими деньгами бросаться не смей. Что надо, сделаем. Или не доверяешь нам?.. Езжай и возвращайся здоровой! Вот тебе наше партийное задание. Так-то…
Голос электровоза заглушил все. Медленно поплыли вагоны.
—О-ля-а! Помни, что ты Уг-ло-ва! — крикнул Дубровин.
—Пом-ню-у! — донесся приглушенный голос мамы.
Он причесал светлые, растрепавшиеся волосы, с интересом, как чужого, стал рассматривать себя в зеркале. Что-то появилось в нем незнакомое. Что?.. Придя с вокзала, Зиновий почувствовал себя неуютно. Целых два месяца не будет мамы. Ну, нечего раскисать. Мама говорит, что я большой. Большой?.. Вон на двери зарубки и папиной рукой написано: „5 лет“, „7 лет“… Поставит, бывало, к двери: „Сын! Слушай мою команду!..“ И новую зарубку сделает. Зиночка вытянется „солдатиком“ и не дышит, пока не услышит: „Вольно“. А папа говорит: „Маловато, сынок. Ну, ничего, значит, потом догонишь…“
Вот последняя надпись: „11 лет“. Зиновий взял карандаш с линейкой, прижался к косяку двери и сам сделал отметку. Ого! На семь сантиметров вырос. Правда, большой стал. Он вздрогнул. В зеркало смотрели сразу два его лица! Одно испуганное, а другое улыбается… Но так ведь не может быть! Он резко обернулся. С большого портрета на стене улыбалось папино лицо. Не такое, будто вырубленное из камня, каким стало после войны, а как на фотокарточке, подаренной маме перед уходом на фронт. С нее сделали портрет.
Широкий выпуклый лоб. Глаза, нос, прямой пробор на светлых волосах — все такое же, как у него… Гордость поднималась в душе: „Я уже так вырос. И похож на папу точно. Но ведь таким папа ушел на фронт… А я?..“ Он еще долго думал. О папе. О себе. О маме. О ненавистном Сазоне и противном Сундуке. И постепенно созревало решение: „Дальше так нельзя. Раз я уже большой, значит, нужно жить по-взрослому… С завтрашнего дня все будет по-другому! Нужно быть сильным и смелым, как папа!“
—Слушай, Жень! Что делать, чтобы стать сильней всех?
—Сильней всех людей? — удивился Женя.
—Нет, не людей. В классе.
—Ну, наверно, зарядку. Только я то забуду, то просплю.
—И я, — вздохнул Зиновий. — Вот бы научиться таким приемчикам. Чтоб ка-ак дал! И полетел Сазон кувырком.
—Есть, Зинка! Есть! — восторженно закричал Женя. — Папин товарищ бандита с ножом победил. Без ничего!
— Ну да! — не поверил Зиновий. — Голыми руками?!
— Так он же приемчики такие знает. Японские. Джиу-джитсу называются. Он как дал ребром ладони по руке. Нож — дзинь! — на асфальт. Бандит орет: „Ой, руку сломал!“ А он его — в милицию.
— Здорово! А как это ладонью по кости? Больно же самому.
— Так он тренируется. Ребром ладони о что-нибудь твердое стукает. Стала мозоль там, как железо, твердая! Сам щупал.
—Давай и мы стукать?! А потом как врежем — будет знать'
—Давай! Только, Зинка, каждый день нужно. Третий день Зиновий лежал на раскладушке под тополем и читал научно-фантастические повести. Исчезали и двор, и дом. Даже Земля превращалась в крошечную песчинку в беспредельных просторах космоса… Сильные, красивые, благородные люди будущего строили звездолеты и машины, прорывались в неведомые миры, совершали удивительные подвиги.
Перехватывало дыхание, когда вдруг погибал один из самых смелых. Но грусть о нем не рождала уныния. Верилось, что другие пойдут следом за первым и все равно победят. Зиновий, наверно, умер бы от голода. Но в положенное время являлась Саша и, вырвав журнал, бежала к калитке. Разгневанный, он мчался следом… и оказывался перед накрытым столом.
—Вот молодцы, что не задержались, — хвалила Сашина мама. Получить журнал назад можно было, только съев все до крошки.
—Скажи спасибо, что не догнал! — шепотом говорил он. — Ах, дрожу от страха! — смеялась Саша. — Да я бы тебе. Возвращались они уже мирно. Во дворе появлялся Женя. Неизбежно вспыхивал спор. Они доказывали друг другу, как поступили б на месте звездолетчика XXII века в той трагической обстановке. В разгар спора появлялась Галина Николаевна и звала всех ужинать. Зиновий с удивлением обнаруживал, что день прошел, а жить по-новому он так и не начал.
Утром шестого или седьмого дня, отправив письмо маме, Зиновий почувствовал беспокойство. Фантастический рассказ казался неинтересным. Он бросил журнал и вышел. Под ногами жалобно скрипнул; ступенька. „Починить надо. Мама чуть не упала из-за нее, — подумал он. — И столб на воротах подгнил, теперь их не открыть, небось. А как же уголь привозить? Все разваливается. Правильно мама говорит: „Дом без хозяина — сирота“. Он вышел за калитку. „Как же я раньше не видал, что краска облупилась? Ведь погниют доски, и дом развалится…“
—Что, хозяин, зажурился? — спросил сосед, дедушка Архип.
—Покрасить бы. Да краски-то сколько нужно, дедушка.
— Много, — согласился старик. — А я тебе совет дам. Вон, видишь, труба торчит?.. Сходи-ка ты на этот заводишко. Они там разные краски-замазки делают. Но бывает — брак получился. Вот и попроси у них бракованной краски по дешевке. А что в нее надо добавить, чтоб в дело сгодилась, я тебе присоветую.
— Спасибо, дедушка Архип, — обрадовался он. — Я сбегаю. Теперь Зиновий все понял. Томило безделье. Там, в книгах, все бежали, летели, боролись, строили! А он только лежал. Ему хотелось тоже двигаться, делать что-то важное, настоящее… На завод Зиновия не пропустил сердитый вахтер:
— Никакого брака у нас нет. Мы хорошую продукцию даем!.. Уговоры не помогли. Тогда он, дождавшись, когда вахтер пошел открывать ворота, шмыгнул в узкую калитку… Огляделся и подошел к дяденьке, которого все называли Давидовичем.
—Скажите, пожалуйста, Давыдович, есть у вас краска, которая забракована? — краснея от смущения, спросил Зиновий.
—Для кого я, может, и Давыдович. А тебе, малец, не мешало бы по имени-отчеству называть или просто: товарищ Калмыков!
— Так я же имени-отчества не знаю, товарищ Калмыков. — А кто тебя послал? Где накладная? И кто ты такой?
—Никто, — растерянно ответил он. — А зовут меня Зиновий.
—Что-что? — переспросил Калмыков—Зиновий я… Углов.
— Ну, брат! — развеселился Калмыков. — За десять лет в первый раз тезку встретил! Меня тоже зовут Зиновий… Давидович.
— Вот видите! — обрадовался Зиночка и сказал, зачем пришел. Зиновий Давыдович подумал и предложил:
— Так дать не могу… А хочешь заработать? У нас две подсобницы не вышли на работу. Нужно этикетки наклеивать.
— Конечно, хочу! Хоть сейчас…
Узнав, что Зиночка поступил на работу, Женя с Сашей отругали его и заявили, что завтра пойдут с ним вместе.
Зиновий Давыдович разрешил. Работать втроем под легким полотняным навесом, куда автокар доставлял все новые партии черных безымянных банок, было весело. Отсюда банки, уже нарядные, одетые их руками в разноцветные наклейки и уложенные в ящики, уезжали на склад готовой продукции…
В конце четвертого дня Зиновий Давыдович сказал:
— Спасибо, что выручили. Завтра выходят подсобницы. Краски, тезка, я дам тебе, хоть залейся. Я еще прикинул лишку. А теперь зайдите в контору и получите свою зарплату.
Едва они начали красить дом, как подошел Семен Семенович,
— Батюшки! Да тут ударная стройка! — развел он руками, глядя на перемазанных краской друзей. — Слезай-ка! Пока я мозгами шевелил, они чуть работу из-под носа не увели. — Он походил с Зиновием по двору, осмотрел все изъяны и сказал: — Завтра суббота. Не залеживайся. Часиков в шесть нагряну. Жди.
Нагрянул Дубровин не один, а с ним еще восемь человек.
— Ну, хозяин, поворачивайся! — пробасил кузнец. — Показывай, где отцовский инструмент. Сегодня все пригодится… — и сразу распределил работу: — Ну, ворота и все по железной части мы с племяшом Колей ладить будем. Ты, Тарас, с Ваней — на крышу, потому как в кровельном деле вы артисты. Ты, Валентин, с Прохором обстукайте забор, сарай, крыльцо вот перекосилось… В общем, вы лучше моего знаете. Ну а ты, Наташа, с Тоней и Светой, значит, по своей специальности. Ну, орлы, двинули!..
И пошла работа. Первыми на помощь прибежали Саша и заспанный Женька. Потом — Галина Николаевна и две соседки.
Друзья шмыгали между работающими, подносили материал, подавали инструменты, по очереди бегали на Державинский и приносили запотевшие баллоны с шипучей газировкой.
Потом Сашина мама и две соседки таинственно исчезли. А в двенадцать часов Галина Николаевна стукнула молотком в сковородку:
— Шабаш! Мойте руки, работнички. Обедать будем.
Женщины внесли ведерную кастрюлю с дымящимся борщом, пахнущим петрушкой и укропом. Накрыли полоской обоев стол, сооруженный из досок, положенных на бочки.
— Ну и бабоньки! — похвалил Семен Семенович. — Просто золото! А когда на второе подали на блюдах двух здоровенных чебаков, начиненных гречневой кашей, все застонали от восторга… После обеда работа возобновилась. А к шести вечера старенький домишко Угловых помолодел и блестел, как новогодняя игрушка. Над светло-зелеными, как молодая трава, стенами с белыми наличниками окон сверкала в лучах солнца перестланная и окрашенная красным железная крыша. Забор стоял, как солдат по стойке „смирно“. Ворота с калиткой приосанились и могли в любой миг, не скрипнув даже стальными, смазанными маслом петлями, отвориться перед хорошими людьми. Отсвечивала свежей штукатуркой летняя кухня. Преобразилось крыльцо…
—Теперь еще лет полсотни простоит, — прощаясь, пообещал Семен Семенович. — Ну как, матери напишешь или подождешь?
—Подожду, Семен Семенович, — ответил Зиновий. — Там ее лечат сейчас. А приедет домой — и тут тебе сразу положительные эмоции.
— Ну-ну, сынок! Все правильно.
ДАР ДОНА
Дон, ранней весной порвав оковы, уносит вместе со льдом вмерзшие доски, бревна, причальные мостки. По дороге льдины сталкиваются, крошатся, тают под мартовским солнцем, и все легкое, деревянное плывет к низовью. Но до Азовского моря доходит немногое. Сотни рыбачьих лодок охотятся за ничейным лесом. Речные власти даже поощряют их — меньше будет плавающих предметов, меньше опасности для судов пропороть днище или сломать винт.
Этой весной Зиновий вышел на охоту самостоятельно. Поставив „Тузика“ почти у левого берега, над мелью, зорко оглядывал воду, Не гнался за дальними досками. Знал уже по опыту: пока погонишься за одной, три пропустишь. Подцепив багром доску или бревно, подтягивал поближе, заарканивал веревкой, привязанной к буйку на якоре. Собрав небольшой плот, отводил его к лодочной стоянке. И вновь возвращался на прежнее место.
Ему повезло. За четыре дня выловил шесть бревен, штук тридцать досок разной длины и три совершенно новые бочки. Папин знакомый шофер, с которым Зиновий частенько делился пойманной рыбой, помог доставить все это добро домой. Увидав у ворот машину с лесом, мама тогда ахнула. Но шофер успокоил ее:
— Не волнуйтесь! Все согласно международным правилам. Принимай дар Дона, хозяюшка. Теперь к лету доски и бревна хорошо высохли. Часть из них пошла на ремонт дома. Остальные нужны на дрова.
Уехали в лагерь Женя и Саша. Но скучать не пришлось. Раза два в неделю приходил Семен Семенович проведать и поговорить о житье-бытье. Он и надоумил Зиновия составить план работ на время, оставшееся до приезда мамы из санатория.
— Дядя Семен, а что делать, чтоб сильным стать? — задал ему Зиночка тот же вопрос, что и Жене. — Зарядку? Или еще что?
Семен Семенович усмехнулся, пошарил глазами вокруг:
— Подай-ка, сынок, мне вон ту штуку.
Зиновий подал тяжелый лом, которым зимой скалывали лед. Дядя Семен приложил его к столбу серединой и рванул за концы. Столб дрогнул, а железный лом согнулся подковой.
— Ой-ей! Дядя Семен, вы же силач! Как Иван Поддубный.
— Э-э, сынок. Сейчас уже не то. Раньше я такую штуку мог запросто на колене согнуть… Так вот. Сила у человека от работы берется. И польза от этого двойная: и силушка прибывает, и нужное дело делается. Понял? А разные там… прыжки в воду… это тоже подходяще. Красиво. Одобряю…
Теперь день Зиновия начинался с зарядки. Потом завтрак. И до обеда с небольшими перерывами он работал. Копал землю в саду. Поливал. Носил воду из колонки. Пилил и колол дрова…
Сначала было трудно. Очень! Он так уставал, что не хотел идти к тете Гале обедать. Но упрямо продолжал изо дня в день одно и то же. Выбивался из сил. Плюнув, бросал пилу и шел в дом, брался за книжку. Но ему не читалось, не лежалось. Чуть отдохнув, снова брался за пилу или принимался носить воду.
Потом — он даже и не заметил, когда это произошло, — стало легче. Он уже меньше уставал, реже сердился — пришла сноровка. Теперь, казалось Зиновию, он тратил на одинаковую работу, гораздо меньше сил и времени, чем раньше. Стало даже интересно: ахнуть по полену тяжелым колуном так, чтобы сразу развалилось надвое.
Зато после полдня, пообедав, он был свободен до самого вечера. От чтения он теперь получал куда больше удовольствия, чем раньше; А то уезжал рыбалить на вечерней зорьке и уже в сумерках с гордостью отдавал тете Гале свой улов.
С того дня, когда Зиновий увидел в зеркале рядом со своим отражением лицо отца, он приобрел привычку, которой и стыдился, но никак не мог от нее избавиться. Перед сном в одних трусиках он подходил к трюмо. Вертелся перед ним и так и этак, напрягал и щупал бицепсы, мышцы живота, плеч, лопаток. Хотелось увидеть: стал ли он сильнее… Он обзывал себя девчонкой, модницей. Но завтра снова проводил смотр своим мышцам.
Казалось, ничто не меняется. Но ведра с водой, тяжелый стальной колун стали легче. Земля в саду — податливее. А грести веслами — одно удовольствие.
На перроне мама долго не выпускала его из своих объятий. Потом отошла шага на три и, оглядев, всплеснула руками:
—Зинка! Что с тобой делается?!
—Что-нибудь запачкано? — смутился Зиновий.
— Нет. Но какой же ты стал длинный! Дитя мое ненаглядно“ А штаны, штаны! Да в таких штанах только от долгов бегать.
Зиночка никогда не придавал значения своей одежде. Лишь бы чистая и без дырок. Но сейчас вслед за мамой глянул вниз и сконфузился. Потертые, с пузырями на коленях, штаны кончались сантиметров на десять выше щиколоток. Из раструбов, как палки, торчали его худые ноги в пестрых шелковых носках… Он подхватил мамин чемодан и понес к остановке трамвая.
Свернув на Очаковскую, мама чуть не прошла свой дом. Уже миновала ворота и вдруг стала, озираясь растерянно.
— Входи, мама, — торжественно распахнув калитку, улыбаясь, пригласил Зиночка. — Ты еще не то увидишь!
Мама оглядела помолодевший дом. Прошла по песчаным дорожкам, притрагиваясь руками к зеленой сочной листве ухоженных кустов и деревьев. Осмотрела сарай, забитый под потолок аккуратными поленницами напиленных и наколотых дров. Опустилась на скамейку и вдруг заплакала.
—Что с тобой?! — испугался Зиновий.
—Ничего, сынок… сейчас перестану. Это от радости…
В тот же день, едва передохнув с дороги, мама вынула бережно хранимую гражданскую одежду отца. Сказала задумчиво:
— Ну вот и дождалась. Старое-то никуда не годится. Буду, сынок, перешивать на тебя папино.
УЧЕНЫЙ ШКИЛЕТ
За лето Зиновий перерос всех одноклассников. Ребята, увидев его впервые после каникул, подняли крик:
— Гляди! Углов! Вот это вымахал!.. Дядя, достань воробца!.. А Валерка Сундуков продекламировал:
В доме восемь дробь один
У заставы Ильича
Жил высокий гражданин
По прозванью Каланча!
— Каланча! — ребята в восторге награждали его тумаками. Зиновий давно решил никому не давать спуску с первого дня. Он тоже стукнул. Мальчишки заохали.
—Шуток не понимаешь? — рассердился Сережка Капустин.
—Бьет со всей силы! — пожаловался Ваня Савченко.
—Ну стукните меня, — Зиновий подставил им спину. Буду я с тобой связываться, — проворчал Сережка.
—Давай я стукну! — подскочил Валерка Сундуков.
—Силу хочешь попробовать? — ответил Зиновий.
—А хоть бы и так!
— Пробуй! Вот — перебьешь рукой? — Зиновий достал круглую палочку, длиной с карандаш и толщиной в палец. — Слабо?
—А за слабо я, знаешь, что сделаю?! — вспылил Валерка. Но ребята заинтересовались и стали на сторону Зиновия:
—Остынь, Сундук!.. Чего привязался?.. Слабо, так молчи!
— Я и так сломаю запросто, — сказал Валерка, не желавший отступать перед Угловым. Покрутил палочку в руках и стал ломать. Покраснел от натуги. Но палка не поддавалась.
Ребята вокруг смеялись. Подбегали новые зрители.
— Она, наверно, из самшита, — оправдывался Валерка. — Железное дерево называется. У моего папы такая тросточка есть.
—Ты папой зубы не заговаривай!.. Хвастал, так перебей ее!
—А как перебить? — уже без гонора спросил Валерка.
— Смотри, — сказал Зиновий. — Ставим два кирпича… Кладем на них палочку концами. Теперь рубани ребром ладони. Давай!
Валерка забеспокоился. Но отступать было поздно. Зажмурив глаза, он изо всех сил стукнул и взвыл от боли:
— Ой-ей-ей… Дурак длинный!.. Чтоб у тебя, собака, язык отсох!.. Ой-ей-ей! — скулил он, нянча ушибленную руку.
—А ты поплюй на нее! — насмешливо посоветовал Стасик.
—Да я тебе как дам! — обозлился Валерка.
— Ну ты не очень!.. Давала какой нашелся!.. Раз слабак, так и не брался бы! — угрожающе зашумели мальчишки.
Валерка струсил и отступил. Ребята обернулись к Зиновию:
— Ну, Угол. Теперь ты давай.
— Ни фига не выйдет! — сказал Ваня Савченко. Зиновий примерился и вдруг резко рубанул рукой.
— Пе-ре-бил!.. Молодец, Угол!.. Вот так длинный!.. Как топором! Видал, Сундук, как надо! — закричали мальчишки.
Женя схватил руку Зиновия обеими руками и потряс:
— Зин! Я так боялся. Ну теперь Сундук пусть замажется!
Валерка Сундуков не забывал и не прощал обид. А сейчас больное самолюбие разрывало его на части.
Еще с третьего класса добивался он первенства и авторитета. Но при Александре Михайловне для него это оказалось невозможным. Трудиться Валерка не любил. А с кулаками, один против всего класса, ничего не сделаешь. Зато в пятом все пошло по-другому. Настало время, когда Валерка мог показать себя. Он исподтишка подговаривал ребят мычать на пении, а потом сбежать с сельскохозяйственной практики, участвовал во всех проделках Сазона. Стал самоуверенным, чуть что пускал в ход кулаки. Многие мальчишки смотрели на него как на героя.
После того как Сазон бросил школу, Валерка вообще не видел в классе себе соперников. Первого сентября он шел в школу гордый, уверенный в себе… Но вот теперь происшествие с этой дурацкой палочкой грозило разрушить все его планы.
„Ну, длинный, погоди! — отходя от мальчишек, скрипел зубами Валерка. — Ты еще меня попомнишь!..“
Во дворе школы появился Сазон. Несмотря на жару, на нем была бордовая поролоновая куртка со змейками на карманах. Голубые штаны вверху узкие, а внизу, украшенные блестящими пуговицами, расширялись, закрывали туфли и мели тротуар. Ворот белой нейлоновой рубашки стянут галстуком, где на нестерпимо-зеленой пальме головой вниз висела голубая обезьяна. На руке — часы с прямоугольным корпусом, излучающим золотое сияние.