Дюма Александр. Графиня Де Шарни

   – Вы говорите о той шпаге, которую целовал господин Инар в Якобинском клубе?
   – Увы, ваше величество, я говорю о той шпаге, что занесена над вашей головой.
   – Значит, по-вашему, господин Жильбер, мы были неправы, назначив господина де Нарбона военным министром?
   – Было бы лучше, ваше величество, если бы вы немедленно назначили того, кто должен прийти ему на смену.
   – Кто же это?
   – Дюмурье.
   – Дюмурье, выслужившийся из рядовых?
   – Ах, ваше величество! До чего это несправедливо!.. Да еще по отношению к тому, кого это может оскорбить!
   – Разве господин Дюмурье не был простым солдатом?
   – Мне отлично известно, ваше величество, что господин Дюмурье не принадлежит к придворной знати, которой все приносится в жертву; господин Дюмурье, дворянин из провинции, не имея возможности ни купить, ни получить полк, поступил на службу простым гусаром. В двадцать лет он едва не был изрублен шестью противниками, но не сдался, однако, несмотря на такое мужество, несмотря на тонкий ум, он прозябал в нижних чинах.
   – Да, он развил свой ум, когда служил шпионом у Людовика Пятнадцатого.
   – Зачем называть шпионажем то, что в других обстоятельствах вы зовете дипломатией? Мне известно, что без ведома министров короля он поддерживал с его величеством переписку. Какой свитский офицер не делал бы того же?
   – Сударь! – вскричала королева, против воли выдавая глубокое понимание политики, в подробности которой она входила. – Это человек, лишенный всякой морали! У него нет ни принципов, ни чести! Герцог де Шуазель говорил мне, что Дюмурье представил ему на рассмотрение сразу два проекта о корсиканцах: в одном он предлагал их поработить, в другом – освободить.
   – Это правда, ваше величество; однако герцог де Шуазель забыл вам сказать, что был принят первый проект и Дюмурье храбро сражался, дабы он удался.
   – В тот день, когда мы назначим господина Дюмурье министром, мы тем самым объявим войну Европе.
   – Ваше величество! В глубине души каждый уже готов к войне! Известно ли вам, что в этом департаменте уже составлены списки добровольцев? Их шестьсот тысяч! В горах Юры женщины заявили, что отпускают всех мужчин и что ежели им раздадут пики, они сами смогут охранять свой край.
   – Вы только что произнесли слово, заставившее меня вздрогнуть! – заметила королева.
   – Прошу прощения, ваше величество, – отозвался Жильбер, – скажите мне, какое это слово, чтобы я не допустил повторения подобного несчастья.
   – Вы произнесли слово «пики»… О, эти пики восемьдесят девятого года! У меня так и стоят перед глазами головы двух моих несчастных телохранителей, надетые на пики!
   – А ведь это женщина и мать предложила открыть подписку на изготовление пик.
   – А кто заставил ваших якобинцев принять кроваво-красный колпак? Тоже женщина и мать?
   – Вы впадаете в заблуждение, ваше величество! – отвечал Жильбер. – Мы хотели закрепить равенство каким-нибудь символом; мы не могли обязать всех французов ходить в одинаковом платье; тогда для большей простоты мы решили принять лишь часть обязательного для всех костюма: колпак бедных крестьян; мы остановили свой выбор на красном цвете, но не потому, что это цвет крови, а, наоборот, потому, что этот цвет веселый, яркий, любимый цвет толпы.
   – Ну хорошо, доктор, – кивнула королева, – я не теряю надежды, раз вы приветствуете новые начинания, увидеть однажды, как вы входите к королю пощупать пульс в красном колпаке и с пикой в руке.
   Горько усмехнувшись при мысли о том, что ей не удалось задеть доктора, королева удалилась.
   Принцесса Елизавета хотела было последовать за ней, однако Жильбер почти умоляюще проговорил:
   – Ваше высочество, вы ведь любите своего брата, не так ли?
   – О, я не просто его люблю, я его обожаю! – отозвалась принцесса Елизавета.
   – Готовы ли вы передать ему хороший совет, совет друга?
   – Говорите! Ежели совет в самом деле хорош…
   – С моей точки зрения это отличный совет.
   – Так говорите, говорите!
   – Когда его министр-фельян падет, – а это произойдет очень скоро, – пусть назначит министра, искренне принявшего и надевшего тот самый красный колпак, который так пугает королеву.
   Низко поклонившись принцессе Елизавете, он вышел.

Глава 6.
ЧЕТА РОЛАНОВ

   Мы передали разговор между королевой и доктором Жильбером, чтобы ненадолго прервать несколько монотонное историческое повествование и оживить хронологическое изложение событий, а также картину соотношения политических сил.
   Министерство Нарбона продержалось три месяца.
   Его убила речь Верньо.
   Как Мирабо сказал когда-то: «Я отсюда вижу окно…», так и Верньо, прознав о том, что русская императрица заключила договор с Турцией, а Австрия и Пруссия подписали 7 февраля в Берлине договор о взаимном ненападении, вскричал, поднявшись на трибуну:
   – Я тоже могу сказать, что вижу с этой трибуны дворец, в котором замышляется контрреволюционный заговор, а также предпринимаются меры для того, чтобы отдать нас Австрии… Настал день, когда вы можете положить конец всем этим проискам и спутать карты злоумышленникам; в древние времена из стен этого дворца нередко исходили ужас и террор от имени деспотизма; сегодня ужас и террор вернутся во дворец именем закона!
   Мощным взмахом руки великолепный оратор словно отогнал от себя двух неистовых дочерей Страха и Ужаса.
   И они в самом деле возвратились в Тюильри, а Нар-бон, поднявшийся на волне любви, был сметен ураганным ветром.
   Это падение произошло в начале марта 1792 года.
   Прошло всего три месяца со дня встречи королевы с Жильбером, когда к королю Людовику XVI вошел невысокий человек, расторопный, бодрый, подвижный, с живыми горящими глазами; ему было пятьдесят шесть лет, хотя выглядел он лет на десять моложе; его обветренное лицо загорело в военных походах.
   На нем была офицерская форма.
   Он не более минуты находился в гостиной, куда его ввел дворецкий, после чего дверь отворилась и вошел король.
   Они впервые видели друг друга.
   Король бросил на посетителя тусклый тяжелый взгляд, не лишенный, впрочем, наблюдательности; невысокий человечек пристально взглянул на короля; в глазах его ясно читались недоверчивость и ненависть.
   В гостиной не было никого, кто мог бы доложить о незнакомце; это свидетельствовало о том, что о незнакомце доложили заранее.
   – Вы – господин Дюмурье? – молвил король. Дюмурье поклонился.
   – Как давно вы в Париже?
   – С начала февраля, государь.
   – Вас вызвал господин де Нарбон?
   – Да, он прислал мне назначение в Эльзасскую армию вместе с маршалом Люкнером, а также сообщил о том, что я буду командовать Безансонской дивизией.
   – Однако вы не уехали?
   – Я принял назначение, государь; однако я счел своим долгом заметить господину де Нарбону, что поскольку приближается война (Людовик XVI заметно вздрогнул), угрожая принять всеобщий характер, – продолжал Дюмурье, будто не замечая волнения короля, – я подумал, что неплохо было бы обратить внимание на Юг, где нас могли бы захватить врасплох; вот почему мне показалось, что необходимо как можно скорее составить план обороны и отправить на Юг главнокомандующего с армией.
   – Да, и вы представили свой план господину де Нарбону, переговорив предварительно с господином де Жансоне и некоторыми членами Жиронды?
   – Господин де Жансоне – мой друг, государь, и я полагаю, что он, как и я, друг вашему величеству.
   – Значит, я имею дело с жирондистом? – усмехнувшись, спросил король.
   – Вы, государь, имеете дело с патриотом, верным слугою короля.
   Людовик XVI закусил толстые губы.
   – Значит ли это, что вы отказались от временного исполнения обязанностей министра иностранных дел ради служения королю и отечеству?
   – Государь! Я прежде всего ответил, что предпочел бы портфелю министра, временного или постоянного, обещанное мне назначение командующим армией; я – солдат, а не дипломат.
   –,А меня уверяли, что вы, напротив, и солдат, и дипломат.
   – Это слишком большая честь для меня, государь.
   – Я настаивал на атом назначении.
   – Да, государь; а я продолжал отказываться, хотя вовсе не хотел бы вызвать ваше неудовольствие.
   – Почему же вы отказываетесь?
   – Потому что положение серьезно, государь; господин де Нарбон смещен, господин де Лесса скомпрометирован: всякий, кто хоть сколько-нибудь себя уважает, имеет право отказаться от этого места или попросить, чтобы его использовали в соответствии с его способностями. Итак, государь, осталось выяснить, стою я чего-либо или нет; ежели я ничего не стою, оставьте меня в моей безвестности; кто знает, какая судьба ждет меня, ежели я стану известен? Если же я чего-нибудь стою, не делайте из меня министра на одни день, не облекайте меня властью на миг; но дайте мне то, на что я могу опереться, чтобы и вы могли опереться на меня. Наши дела – простите, государь, как видите, ваше величество, я считаю эти дела своими – наши дела за границей настолько плохи, что монархи вряд ли захотят иметь дело с временным министром; это временное назначение – простите мне прямоту солдата (не было никого скрытнее Дюмурье; однако при определенных обстоятельствах ему хотелось выглядеть искренним) – это временное назначение вызовет неудовольствие Собрания, и в глазах его членов я лишусь популярности; скажу более: это временное назначение скомпрометировало бы и короля, так как могло бы показаться, что он дорожит своим прежним кабинетом министров и лишь ждет удобного случая, чтобы к нему вернуться.
   – А что если бы таково и было мое намерение? Вы полагаете, сударь, что это было бы невозможно?
   – Я считаю, государь, что настало время навсегда порвать с прошлым.
   – Да, а мне – записаться в Клуб якобинцев, не так ли? Так вы сказали Лапорту.
   – Даю голову на отсечение, что если бы вы, ваше величество, так поступили, вы примкнули бы разом ко всем партиям, но к якобинцам, быть может, скорее других.
   – Отчего же вы мне не советуете прямо сейчас надеть красный колпак?
   – Эх, государь, если бы это могло помочь… – проговорил Дюмурье.
   Король на минуту задержал недоверчивый взгляд на человеке, ответившем ему таким образом, а затем продолжал:
   – Итак, вы хотите стать постоянным министром?
   – Я ничего не хочу, государь; я готов исполнить любые приказания короля, но предпочел бы, чтобы король послал меня на границу, а не оставлял в Париже.
   – А если я, напротив, прикажу вам остаться в Париже и занять кресло министра иностранных дел? Что вы на это скажете?
   Дюмурье улыбнулся.
   – Я бы сказал, государь, что вы вернулись к предубеждению против меня, которое вам внушали.
   – Совершенно верно, господин Дюмурье… Итак, вы – мой министр.
   – Государь! Я всегда к услугам вашего величества, однако…
   – У вас есть какие-нибудь условия?
   – Замечания, государь.
   – Я вас слушаю.
   – В наше время пост министра – не то, что было раньше; оставаясь верным слугой вашего величества, я, войдя в кабинет министров, окажусь и на службе у народа. Так не требуйте от меня с этой минуты речей, к которым вас приучили мои предшественники: я буду говорить так, как того требуют от меня свобода и Конституция; исполняя обязанности вашего министра, я не смогу бывать при дворе; у меня не будет на это времени, и я нарушу королевский этикет ради служения моему королю; я буду работать только с вами или в совете и, предупреждаю вас заранее, государь, что это будет настоящая борьба.
   – Борьба? Почему же?
   – О, это нетрудно объяснить, государь: почти весь ваш дипломатический корпус представляют отъявленные контрреволюционеры; вы будете вынуждены сменить его состав, я буду препятствовать выбору дипломатов по вашему вкусу, я предложу вашему величеству таких людей, имена которых вам ничего не скажут; другие вам не понравятся.
   – Ив этом случае, сударь?.. – торопливо перебил Людовик XVI.
   – В том случае, государь, когда отвращение вашего величества будет слишком велико и достаточно мотивировано, то, так как вы – хозяин, я подчинюсь; но если ваш выбор будет вам навязан вашим окружением и я буду ясно видеть, что это поведет к тому, чтобы опорочить ваше имя, я буду умолять ваше величество об отставке… Государь! Подумайте, какие огромные опасности грозят вашему трону; его должно поддерживать общественное доверие, а оно, государь, зависит от вас!
   – Позвольте мне вас прервать, сударь.
   – Государь… Дюмурье поклонился.
   – Я уже давно размышляю об этих опасностях. Указав рукой на портрет Карла I, он вытер лоб платком и продолжал:
   – Да если бы я и захотел об этом забыть, этот портрет заставил бы меня вспомнить!
   – Государь!..
   – Погодите, я еще не все сказал. Я в таком же положении, мне грозят те же опасности; может быть, эшафот Уайт-холла будет возведен на Гревской площади.
   – Вы смотрите слишком далеко, государь!
   – Я смотрю в будущее, сударь. В этом случае я взойду на эшафот так, как это сделал Карл Первый; возможно, не как рыцарь, но по крайней мере как христианин… Продолжайте, сударь.
   Дюмурье молчал, пораженный твердостью короля, которой он не ожидал.
   – Государь! – молвил он наконец. – Позвольте мне перевести разговор на другую тему.
   – Как вам будет угодно, сударь, – отвечал король, – однако я еще раз хочу подчеркнуть, что я не страшусь будущего, которым меня хотят запугать, а если и страшусь, то во всяком случае я к нему готов.
   – Государь, следует ли мне по-прежнему считать себя вашим министром иностранных дел после того, что я имел честь вам сказать?
   – Да, сударь.
   – В таком случае я на первый же совет принесу, четыре депеши; предупреждаю ваше величество, что они ни изложенными в них принципами, ни стилем не похожи на те, что подавали мои предшественники: они будут продиктованы обстоятельствами. Если первый опыт удовлетворит ваше величество, я буду продолжать; если же нет, государь, мои солдаты всегда готовы отправиться на границу, чтобы там служить вашему величеству; что бы ни говорили вашему величеству о моих дипломатических талантах, – прибавил Дюмурье, – мое настоящее призвание и дело моей жизни за последние тридцать шесть лет – война. Он поклонился, намереваясь уйти.
   – Подождите, – остановил его король, – мы договорились об одном деле, но остается еще немало других дел.
   – Вы говорите о моих коллегах?
   – Да; я не хочу, чтобы вы мне говорили, что вам мешает такой-то или такой-то: подберите кабинет министров сами.
   – Государь, это большая ответственность!
   – Мне кажется, я иду навстречу вашим пожеланиям, поручая это дело вам.
   – Государь! Я никого в Париже не знаю за исключением некоего Лакоста, – заметил Дюмурье, – его я и рекомендую вашему величеству на пост морского министра.
   – Лакост? – переспросил король. – Это простой комиссар-распорядитель?
   – Да, государь, он подал в отставку ради того, чтобы не участвовать в несправедливости, затеянной господином де Бонном.
   – Это хорошая рекомендация… Что же касается остальных…
   – Я должен посоветоваться, государь.
   – Могу ли я полюбопытствовать, с кем вы хотите посоветоваться?
   – С Бриссо, Кондорсе, Петионом, Редерером, Жансоне…
   – Одним словом, со всей Жирондой.
   – Да, государь.
   – Ну что ж, пусть будет Жиронда; посмотрим, сможет ли она лучше решить эту проблему, нежели конституционалисты и фельяны.
   – Остается еще одно дело, государь.
   – Какое?
   – Надобно знать, удовлетворят ли вас четыре письма, которые я напишу.
   – Это мы узнаем нынче же вечером.
   – Нынче вечером, государь?
   – Да, время не ждет; мы созовем внеочередной совет, в который войдете вы, а также господин де Грав и господин Кайе де Жервиль.
   – А Дюпор дю Тертр?
   – Он подал в отставку.
   Сегодня вечером я буду к услугам вашего величества, Дюмурье поклонился и пошел было к двери.
   – Нет, погодите, – снова остановил его король, – я хочу вас скомпрометировать.
   Не успел он договорить, как вошли королева и принцесса Елизавета.
   Они держали в руках молитвенники.
   – Ваше величество! – обратился король к Марии-Антуанетте. – Это господин Дюмурье, он нам обещает хорошо служить, а нынче вечером мы с ним составили новый кабинет министров.
   Дюмурье отвесил поклон, а королева тем временем с любопытством разглядывала невысокого человечка, которому суждено было оказать на дела Франции такое огромное влияние.
   – Сударь, знакомы ли вы с доктором Жильбером? – спросила она.
   – Нет, ваше величество, – отвечал Дюмурье.
   – Ну так непременно познакомьтесь.
   – Могу ли я спросить, в качестве кого королева мне его рекомендует?
   – Как великолепного пророка: три месяца назад он мне предсказал, что вы займете Место господина де Нарбона.
   В эту минуту распахнулись двери в кабинет короля, отправлявшегося к обедне.
   Дюмурье последовал за ним.
   Все придворные шарахались от него, как от прокаженного.
   – Теперь вы видите, что я был прав, – шепнул ему со смехом король, – вот вы и скомпрометированы.
   – Перед лицом аристократии, государь, – отвечал Дюмурье. – Этим король оказывает мне еще одну милость. И он удалился.

Глава 7.
ЗА ГОБЕЛЕНОМ

   Вечером в назначенное время Дюмурье вошел, держа в руках четыре депеши; де Грав и Кайе де Жервиль уже были здесь и ожидали короля.
   Король и сам будто только и ждал появления Дюмурье: едва тот вошел в одну дверь, как король вошел в другую. Оба министра торопливо поднялись; Дюмурье не успел сесть, так что ему оставалось лишь поклониться; король в ответ кивнул.
   Затем он придвинул кресло к середине стола и пригласил:
   – Садитесь, господа.
   Дюмурье показалось, что дверь, в которую вошел король, осталась приотворенной, а висящий в дверном проеме гобелен колышется.
   Был ли это ветер? Или это происходило от прикосновения какого-то человека, подслушивавшего через портьеру, мешавшую увидеть происходившее, зато пропускавшую голоса?
   Трое министров сели.
   – Вы принесли свои депеши, сударь? – обратился король к Дюмурье.
   – Да, государь.
   Генерал вынул из кармана четыре письма.
   – Кому они адресованы? – спросил король.
   – Монархам Испании, Австрии, Пруссии и Англии.
   – Прочтите.
   Дюмурье еще раз бросил взгляд на гобелен и по тому, как он затрепетал, понял, что за ним кто-то подслушивает.
   Он уверенно стал читать письма.
   Министр говорил от имени короля, но в духе Конституции: не угрожая, но и не проявляя слабости.
   Он обсуждал истинные интересы каждого государства, связанные с французской революцией.
   Так как государства жаловались на памфлеты якобинцев, он переложил вину за их презрительные ругательства на свободу прессы, чье солнце помогает расцвести сорнякам, но в то же время взращивает и богатый урожай.
   Наконец, он просил мира от имени свободной нации, а представлявший ее король занимал свое место по праву наследования.
   Король слушал с все возраставшим вниманием.
   – Я никогда не слышал ничего подобного, генерал! – заметил он, как только Дюмурье дочитал последнюю депешу.
   – Вот как министры должны писать от имени короля! – проговорил Кайе де Жервиль – Что ж, дайте мне депеши, – продолжал король, – они будут отправлены завтра же – Государь! Курьеры уже готовы и ожидают во дворе Тюильри, – возразил Дюмурье.
   – Я бы хотел иметь копии, чтобы передать их королеве, – несколько смутившись, признался король.
   – Я предвидел желание вашего величества, – молвил Дюмурье, – вот четыре точные копии.
   – В таком случае отправьте ваши письма, – смирился король.
   Дюмурье направился к той двери, в которую вошел; там его ожидал адъютант, которому он передал письма.
   Спустя некоторое время послышался конский топот: несколько лошадей выезжали разом со двора Тюильри.
   – Хорошо! – когда все стихло, промолвил король, словно отвечая своим мыслям. – А теперь займемся составлением кабинета министров.
   – Государь! – обратился к нему Дюмурье. – Прежде всего мне бы хотелось, чтобы вы, ваше величество, попросили господина Кайе де Жервиля остаться в нынешнем кабинете.
   – Я его об этом уже просил, – отвечал король.
   – Я весьма сожалею, государь, однако я вынужден отказаться: я чувствую себя день ото дня все хуже и нуждаюсь в отдыхе.
   – Слышите, сударь? – поворотившись к Дюмурье, молвил король.
   – Да, государь.
   – Кого же вы прочите в министры?
   – У нас есть господин де Грав, он согласился остаться. Грав поднял руку.
   – Государь! – проговорил он. – Речь господина Дюмурье удивила вас только что своей откровенностью; я же еще более того удивлю вас своим унижением.
   – Говорите, сударь, – попросил король.
   – Вот, возьмите, государь, – продолжал де Грав, вынимая из кармана бумагу. – Вот что пишет обо мне одна всеми уважаемая дама; это несколько сурово, но вполне справедливо; будьте добры прочесть.
   Король принял из его рук бумагу и прочитал следующее:
 
    «Де Грав воюет; это во всех отношениях человек ничтожный: природа создала его нежным и робким; предрассудки заставляют его проявлять гордость, а сердце повелевает быть любезным. Стремясь ко всеобщему примирению, он, однако, не имеет собственного голоса. Я так и вижу, как он на манер придворных вышагивает позади короля, высоко задрав голову, которая едва держится на тщедушном тельце, и выкатывая белки своих голубых глаз, которые он может держать открытыми после еды лишь благодаря трем-четырем чашкам кофе; он немногословен будто из сдержанности, хотя на самом деле у него просто нет никаких мыслей; он настолько путается в делах собственного департамента, что рано или поздно подаст в отставку».
 
   – Вот уж действительно оценка женщины, – заметил Людовик XVI, дочитавший записку до конца лишь по настоянию самого г-на де Грава. – Это написала госпожа де Сталь?
   – Нет, государь, дело серьезнее: это оценка госпожи Ролан.
   – И вы хотите сказать, господин де Грав, что согласны с ее мнением?
   – По многим пунктам – да, государь. Я останусь в кабинете министров до тех пор, пока не ознакомлю с делами моего преемника, после чего буду просить ваше величество принять мою отставку.
   – Вы правы, сударь: вы удивили меня даже более, нежели господин Дюмурье. Если вы твердо решили подать в отставку, я бы предпочел получить вашего преемника из ваших же рук.
   – Я хотел просить у вашего величества позволения представить вам господина Сервана, человека порядочного, в полном смысле этого слова, человека крепкой закалки, высокой нравственности, строгого философа и по-женски доброго; кроме того, государь, это настоящий патриот, отважный воин и мудрый министр.
   – Пусть будет господин Серван! Итак, у нас есть три министра: господин Дюмурье – министр иностранных дел, господин Серван – военный министр, господин Лакост – морской министр. Кому мы доверим финансы?
   – С вашего разрешения, господину Клавьеру, государь; он прекрасно разбирается в финансовых делах и хорошо распоряжается деньгами.
   – Да, – кивнул король, – его действительно считают весьма энергичным и работоспособным; однако он слывет раздражительным упрямцем, мелочным и неуступчивым в спорах.
   – Это недостатки, свойственные всем членам кабинета, государь.
   – Оставим недостатки господина де Клавьера в стороне; итак, господин Клавьер – министр финансов. Кто возглавит министерство юстиции?
   – Государь! Мне рекомендовали адвоката из Бордо по имени Дюрантон.
   – Жирондист, разумеется?
   – Да, государь; это человек весьма образованный, очень прямой и истинный гражданин; однако он слаб и ленив; мы его подстегнем, и тогда сможем быть за него спокойными.
   – Осталось министерство внутренних дел.
   – По общему мнению, государь, на пост министра внутренних дел следует назначить господина Ролана.
   – Вы хотите сказать: госпожу Ролан?
   – Чету Роланов – Вы с ними знакомы?
   – Нет, государь; но, судя по тому, что говорят, он похож на одного из героев Плутарха, а она – на жену Тита Ливия.
   – Знаете ли вы, господин Дюмурье, как будут звать, вернее, как уже зовут ваш кабинет министров?
   – Нет, государь.
   – Правительство санкюлотов ³⁰.
   – Я принимаю прозвище, государь; тем лучше все увидят, что мы – мужчины.
   – Все ваши коллеги готовы?
   – Я успел предупредить только половину из них.
   – Они согласятся?
   – Я в этом совершенно уверен.
   – Ну что ж, вы свободны, сударь; послезавтра – первое заседание.
   – До послезавтра, государь.
   – У вас есть время обо всем подумать до послезавтра, господа, – продолжал король, поворотившись к Кайе де Жервилю и де Граву.
   – Государь! Мы уже все обдумали и придем послезавтра только затем, чтобы ввести наших преемников в курс дел.
   Трое министров откланялись.
   Однако не успели они дойти до парадной лестницы, как их нагнал камердинер и обратился к Дюмурье:
   – Ваше превосходительство! Король просит вас следовать за мной. Он хочет вам что-то сказать.
   Дюмурье распрощался с коллегами и, оставшись вдвоем с камердинером, спросил:
   – Король или королева?
   – Королева, сударь; однако она сочла, что ни к чему посвящать этих господ в то, что именно она просит вас к себе.
   Дюмурье покачал головой.
   – Этого я и боялся! – заметил он.