Дюма Александр. Графиня Де Шарни

   – Увы, ваше величество, этим жестоким вопросом вы доказываете, что я, сам того не зная, разумеется, заслужил подобную несправедливость!..
   – Простите, друг мой, однако вы же говорите, что уезжаете… Зачем вы едете?
   – Я отправляюсь для выполнения поручения, которое я имел честь получить от короля.
   – И для этого вы уезжаете из Парижа? – с озабоченным видом переспросила королева.
   – Да, ваше величество.
   – Надолго?
   – Этого я не знаю.
   – Однако еще неделю назад вы отказывались ехать, если не ошибаюсь?
   – Совершенно верно, ваше величество.
   – Почему же, отказавшись от поездки неделю назад, вы согласились ехать сегодня?
   – Потому что за неделю в жизни человека многое может измениться, а значит, он может принять другое решение.
   Казалось, королева усилием воли сдержала себя и постаралась ничем не выдать своих чувств.
   – Вы едете.., один? – спросила она.
   – Да, ваше величество, один.
   Мария-Антуанетта облегченно вздохнула. Потом, словно устав сдерживаться, она прикрыла глаза и провела батистовым платком по лицу.
   – И куда же вы едете? – опять спросила она.
   – Ваше величество! – почтительно начал Шарни. – У короля, насколько я знаю, нет от вас секретов. Если королева пожелает, она может спросить у своего венценосного супруга и о цели моей поездки, и о том, куда он меня посылает. Я ни на минуту не сомневаюсь, что король скажет вам все.
   Мария-Антуанетта открыла глаза и с изумлением взглянула на Шарни.
   – Зачем же мне спрашивать у него, если я могу обратиться с этим вопросом к вам? – проговорила она.
   – Потому что эта тайна не моя, а короля, ваше величество.
   – Мне кажется, сударь, – высокомерно молвила Мария-Антуанетта, – что тайна короля принадлежит королеве?
   – Я в этом не сомневаюсь, ваше величество, – с поклоном отвечал Шарни, – вот почему я осмеливаюсь утверждать, что король без малейших колебаний доверит эту тайну вашему величеству.
   – Скажите, по крайней мере, едете ли вы за границу или это будет на территории Франции?
   – Только король может дать вашему величеству необходимые разъяснения.
   – Итак, вы едете, – проговорила королева, в которой чувство глубокой боли мгновенно возобладало над раздражительностью, вызванной сдержанностью Шарни, – вы от меня удаляетесь, вы, несомненно, будете подвергать себя опасностям, а я даже не буду знать, ни где вы, ни что вам грозит!
   – Ваше величество! Где бы я ни был, я буду, и в этом я могу поклясться вашему величеству, вашим верным слугой, преданным вам всей душою; с какими бы опасностями мне ни пришлось встретиться, они будут мне приятны, потому что я буду им подвергаться во имя двух коронованных особ, которых я боготворю!
   И граф отвесил поклон, собираясь уйти и ожидая лишь разрешения ее величества.
   Королева порывисто вздохнула, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать, и прижала руку к груди, словно пытаясь удержать слезы.
   – Хорошо, граф, можете идти, – прошептала она. Шарни еще раз поклонился и решительно шагнул к двери.
   Однако в ту самую минуту, как он взялся за ручку, королева воскликнула:
   – Шарни!
   Граф вздрогнул и, обернувшись, побледнел: королева протягивала к нему руки.
   – Шарни, – повторила она, – подойдите ко мне! Он, пошатываясь, подошел к Марии-Антуанетте.
   – Подойдите сюда, ближе, – прибавила королева. – Посмотрите мне в глаза… Вы больше не любите меня?
   Шарни ощутил, как по телу его пробежала дрожь. Ему на мгновение показалось, что он теряет сознание.
   В первый раз в его жизни высокомерная женщина, королева, покорялась ему.
   При Других обстоятельствах, в другое время он пал бы пред Марией-Антуанеттой на колени, попросил бы у нее прощения. Но воспоминание о том, что произошло между ним и королем, было еще свежо, и он сдержался. Призвав на помощь все свои силы, он проговорил:
   – Ваше величество! После того доверия, после тех знаков внимания, которыми осыпал меня король, я был бы подлецом, если бы проявил по отношению к вашему величеству другое чувство, нежели безграничную преданность и глубокое почтение.
   – Хорошо, граф, – отвечала королева. – Вы свободны, идите.
   Была минута, когда графа охватило непреодолимое желание броситься к ногам королевы; неискоренимое чувство долга подавило, однако не задушило окончательно еще тлевшую в его душе любовь, которую он считал уже угасшей; любовь готова была вот-вот вспыхнуть с новой, неведомой дотоле силой.
   Он бросился вон, прижав руку ко лбу, а другую – к груди, бормоча про себя бессвязные слова, которые, услышь их королева, обратили бы в торжествующую улыбку безутешные слезы Марии-Антуанетты.
   Королева провожала его взглядом в надежде на то, что он обернется и вернется к ней.
   Но она увидела, как дверь распахнулась перед ним, а потом захлопнулась у него за спиной; она услыхала, как его шаги удаляются в коридоре.
   . Спустя пять минут после его ухода, когда стихли его шаги, она все еще продолжала смотреть на дверь и прислушиваться.
   Вдруг ее внимание привлек шум, донесшийся со двора.
   Это был стук колес.
   Она подбежала к окну и узнала карету Шарни, пересекавшую Швейцарский двор и удалявшуюся в сторону улицы Карусели.
   Она позвонила, явился Вебер.
   – Если бы я не была пленницей в этом дворце и захотела отправиться на улицу Кок-Эрон, то по какой дороге мне следовало бы поехать? – спросила она.
   – Ваше величество! Вам следовало бы выйти в Швейцарский двор, свернуть на улицу Карусели, потом поехать по улице Сент-Оноре до…
   – Хорошо.., довольно… Он поехал к ней прощаться, – прошептала она.
   Прислонившись лбом к холодному стеклу, она постояла так с минуту, потом продолжала вполголоса, сцепив зубы:
   – Однако я должна решить, что мне делать! Затем она прибавила в полный голос:
   – Вебер! Отправляйся по адресу: улица Кок-Эрон, дом номер девять, к графине де Шарни; скажи, что я желаю поговорить с ней нынче вечером.
   – Прошу прощения, ваше величество, но мне кажется, вы назначили на сегодняшний вечер аудиенцию доктору Жильберу.
   – Да, верно, – в задумчивости произнесла королева.
   – Какие будут приказания?
   – Перенеси аудиенцию доктора Жильбера на завтрашнее утро.
   И она прошептала:
   – Да, политику – на завтра. Кстати, от разговора, который у меня состоится сегодня с графиней де Шарни, будет зависеть мое завтрашнее решение.
   И взмахом руки она отпустила Вебера.

Глава 23.
МРАЧНОЕ БУДУЩЕЕ

   Королева ошибалась. Шарни не поехал к графине.
   Он отправился на королевскую почтовую станцию, чтобы в его экипаж впрягли почтовых лошадей.
   Но пока лошадей закладывали, он зашел к смотрителю, спросил перо, чернила, бумагу, написал письмо Андре и приказал слуге, который повел лошадей графа в дворцовые конюшни, отвезти письмо графине.
   Полулежа на диване, стоявшем в углу гостиной рядом с круглым столиком, она читала это письмо, когда Вебер, воспользовавшись привилегией прибывших от имени короля или королевы, вошел к ней без предварительного доклада.
   – Господин Вебер! – только и успела молвить камеристка, отворив дверь гостиной.
   И в ту же минуту вошел Вебер.
   Графиня торопливо сложила письмо, которое она держала в руке, и прижала его к груди, как будто опасалась, что камердинер королевы пришел отобрать его.
   Вебер передал поручение по-немецки. Для него всегда доставляло огромное удовольствие поговорить на родном языке. Как известно читателю, Андре знала немецкий язык с детства, а за десять лет тесного общения с королевой она стала говорить по-немецки совершенно свободно.
   Одна из причин, по которой Вебер очень жалел о том, что Андре оставила двор и рассталась с королевой, состояла в том, что славный немец лишился возможности поговорить с ней на родном языке.
   Вот почему он стал довольно настойчиво убеждать графиню – несомненно, в надежде, что в результате встречи Андре с королевой произойдет их сближение, – что Андре ни под каким предлогом не должна уклоняться от назначенного ей свидания, несколько раз повторив, что королева даже отменила аудиенцию доктора Жильбера, ради того чтобы весь вечер быть свободной.
   Андре ответила, что готова подчиниться приказаниям ее величества.
   Когда Вебер вышел, графиня посидела некоторое время с закрытыми глазами, словно пытаясь отделаться от посторонних мыслей; овладев собой, она опять взялась за письмо и продолжала чтение.
   Дочитав письмо до конца, она нежно его поцеловала и спрятала на груди.
   Печально улыбнувшись, она проговорила:
   – Храни вас Господь, сокровище мое! Не знаю, где вы сейчас, но Богу это известно, и мои молитвы дойдут до Него.
   Она не могла догадываться о том, зачем ее вызывает королева, но она не испытывала ни нетерпения, ни страха. Она просто стала ждать назначенного часа, чтобы отправиться в Тюильри.
   Не то было с королевой. Будучи в некотором роде пленницей во дворце, она, не находя себе места от волнения, бродила от павильона Флоры к павильону Марсан и обратно.
   Один час ей помог скоротать его высочество. Он прибыл во дворец, чтобы узнать, как принял король маркиза де Фавра.
   Не зная о цели путешествия Шарни и желая приготовить для себя этот путь спасения, королева связала короля значительно большими обязательствами, чем он сам на себя возложил, и сказала его высочеству, чтобы он продолжал подготовку к тайному отъезду членов королевской семьи, а когда придет время, она сама возьмется за это дело.
   Его высочество был доволен и уверен в себе. – Заем, о котором он вел переговоры с генуэзским банкиром, – мы видели его в его загородном особняке в Бельвю, – удался, и накануне маркиз де Фавра, посредник в этом деле передал ему два миллиона; его высочество выделил Фавра из этой суммы всего сто луидоров, совершенно необходимых Для того, чтобы умаслить двух чудаков, за которых Фавра поручился; они должны были помогать ему в похищении короля.
   Фавра хотел было рассказать его высочеству об этих людях подробнее, однако осторожный принц не только отказался с ними встретиться, но даже не пожелал узнать их имена.
   Предполагалось, что принц не знал, что происходит. Он давал деньги Фавра, потому что Фавра был когда-то очень к нему привязан; но что Фавра делал с этими деньгами – он не знал и знать не желал.
   Как мы уже сказали, в случае отъезда короля принц оставался. Принц делал вид, что он не причастен к заговору. Принц роптал на то, что его покинула семья, а так как его высочеству каким-то образом удалось стать очень популярным, было вполне вероятно – ведь большинство французов были еще роялистами, – что, как сказал Людовик XVI графу де Шарни, принц мог быть назначен регентом.
   В случае, если похищение не удастся, его высочество принц ничего не знает, будет все отрицать или же, имея на руках более полутора миллиона франков наличными, присоединится в Турине к графу д'Артуа и принцам Конде.
   Когда его высочество принц уехал, королева провела следующий час у принцессы де Ламбаль. Бедная принцесса, всем сердцем преданная королеве, – читатели уже имели случай в этом убедиться, – была для Марии-Антуанетты, к сожалению, всего-навсего крайним прибежищем; она постоянно ее предавала, перенося свою любовь то на Андре, то на сестер Полиньяк. Но королева хорошо знала: стоило ей сделать лишь шаг к сближению со своей верной подругой, как та с распростертыми объятиями и открытой душой бросалась ей на шею.
   Со времени приезда из Версаля принцесса де Ламбаль занимала в Тюильри павильон Флоры, где она создала для Марии-Антуанетты настоящий салон, точно такой же, какой был в Трианоне у г-жи де Полиньяк. Всякий раз, как королева переживала большую страсть или испытывала сильное беспокойство, она шла к принцессе де Ламбаль; это доказывало, что там она ощущала себя по-настоящему любимой. Ей не нужно было ничего говорить, королеве не приходилось даже поверять милой молодой женщине свои печали; она лишь склоняла голову к плечу этого живого воплощения дружбы, и слезы, катившиеся из глаз королевы, сейчас же мешались со слезами принцессы.
   О бедная мученица! Кто осмелится докапываться в альковных потемках, был ли источник этой дружбы чист или порочен, если сама история, неумолимая и страшная, бредя по колено в твоей крови, придет, чтобы рассказать, какой страшной ценой заплатила ты за эту дружбу?
   Еще один час прошел за ужином. Ужинали в семейном кругу, за столом сидели принцесса Елизавета, принцесса де Ламбаль и дети.
   За ужином у короля и королевы были озабоченные лица. У каждого из них была от другого тайна: королева скрывала от короля дело Фавра, король от королевы – дело Буйе.
   В отличие от короля, предпочитавшего быть обязанным своим спасением кому угодно, даже революции, только бы не доверяться иностранным государствам, королева предпочитала иностранные государства всем другим источникам спасения.
   Надобно еще заметить, что страна, которую мы, французы, называли иностранным государством, для королевы была родиной. Как могла она положить народ, убивавший солдат, женщин, оскорблявших ее во дворе Версальского дворца; мужчин, намеревавшихся расправиться с ней в ее покоях; всю эту толпу, дразнившую ее австриячкой, на одну чашу весов с королями, у которых она просила помощи: со своим братом Иосифом II, со своим зятем Фердинандом I, с немецким кузеном короля Карлом IV, состоявшим с королем в более близком родстве, чем герцоги Орлеанские и принцы Конде?
   И в бегстве, которое готовила королева, она не видела никакого преступления, в чем ее обвинили впоследствии. Напротив, она видела в нем единственный способ поддержать королевское достоинство, а в будущем возвращении с оружием в руках – единственный способ мести за нанесенные ей оскорбления.
   Мы раскрыли душу его величества короля: он не доверял королям и принцам. Сердце его отнюдь не принадлежало королеве, как принято было думать, хотя он был по матери немцем; впрочем, немцы не считают австрийцев немцами.
   Нет, сердцем король принадлежал церкви.
   Он утвердил все декреты против королей, против принцев, против эмигрантов. Он же наложил вето на декрет, направленный против духовенства.
   Ради духовенства он рисковал двадцатого июня, поддержал десятое августа, стерпел двадцать первое января.
   И Папа, не имевший возможности объявить его святым, провозгласил его мучеником.
   Королева в тот день против своего обыкновения побыла с детьми совсем недолго. Ей казалось, что раз сердце ее в ту минуту не принадлежало их отцу, она не имеет права на ласки детей. Только таинственному женскому сердцу, этому приюту страстей и источнику раскаяния, могут быть знакомы подобные противоречия.
   Королева рано удалилась к себе и заперлась. Она объявила, что ей необходимо написать письма, и поставила Вебера на страже.
   Король едва ли заметил отсутствие королевы. Он был слишком обеспокоен событиями внутри страны, бывшими и в самом деле довольно значительными, угрожавшими судьбе Парижа; он узнал о них от ожидавшего его в кабинете начальника полиции.
   Вот, в двух словах, о каких событиях шла речь.
   Национальное собрание, как мы видели, провозгласило себя неотделимым от короля, а короля – от Парижа, куда все его члены и последовали вслед за его величеством.
   Ожидая, когда здание Манежа, предназначавшееся для заседаний Национального собрания, будет готово, депутаты избрали местом сбора архиепископскую залу.
   Собравшись там, они специальным декретом постановили заменить титул «короля французского и наваррского» на «короля французов».
   Национальное собрание упразднило королевскую формулу «основываясь на определенном знании, а также пользуясь полным правом…», заменив ее на следующую:
   «Людовик Божьей милостью, основываясь на конституционном законодательстве государства…» Это лишний раз доказывало, что Национальное собрание, как и все парламентские учреждения, продолжением и предтечей которых оно являлось, занималось зачастую вопросами незначительными, в то время как наболевшие вопросы оставались нерешенными.
   Национальному собранию, к примеру, стоило бы позаботиться о том, как накормить Париж, который буквально умирал с голоду.
   Возвращение из Версаля Булочника, жены Булочника и их Подмастерья не повлекло за собой ожидаемого результата.
   Муки и хлеба по-прежнему не хватало.
   У дверей булочных каждый день собирались толпы народа, являвшиеся причиной больших беспорядков. Однако чем можно было помочь этим людям?
   Право собраний было освящено «Декларацией прав человека и гражданина».
   Однако Национальное собрание не имело о голоде ни малейшего понятия. Его членам не нужно было стоять в очереди у дверей булочных, а если кому-нибудь из депутатов случалось проголодаться, он мог быть уверен, что в сотне шагов от зала заседаний всегда купит свежие булочки у лавочника по имени Франсуа, проживавшего по улице Марше-Палю в округе Нотр-Дам; он делал в день по семь-восемь выпечек и всегда имел запас для господ депутатов.
   Итак, начальник полиции делился с Людовиком XVI своими опасениями по поводу этих беспорядков, которые в один прекрасный день могли перерасти в восстание. В это время Вебер отворил дверь в небольшую комнату королевы и вполголоса доложил:
   – Ее сиятельство графиня де Шарни.

Глава 24.
ЖЕНА БЕЗ МУЖА – ЛЮБОВНИЦА БЕЗ ВОЗЛЮБЛЕННОГО

   Хотя королева сама вызвала Андре и должна была приготовиться к тому, о чем ей доложил Вебер, она содрогнулась всем телом, когда Вебер произнес эти пять слов.
   Королева не могла отделаться от мысли, что после их с Андре, если можно так выразиться, соглашения, заключенного в первый же день их свидания в Таверне, Мария-Антуанетта оставалась должницей.
   А ничто так не тяготит коронованных особ, как подобные обязательства, в особенности когда услуги оказывают им от чистого сердца.
   Вот почему, послав за Андре, королева считала себя вправе высказать графине свои упреки; но едва она оказалась лицом к лицу с молодой женщиной, как сейчас же вспомнила, чем была ей обязана.
   А Андре была, как всегда, холодна, спокойна, чиста, как алмаз, и так же, как алмаз, тверда и непоколебима.
   Королева на минуту задумалась, как ей обратиться к этому белому видению, выступавшему из полумрака и входившему в круг света, отбрасываемого трехсвечным канделябром на столе, на который облокотилась королева.
   Наконец она протянула бывшей подруге руку со словами:
   – Добро пожаловать, сегодня, как и всегда, Андре. Как бы ни была Андре внутренне подготовлена к своему визиту в Тюильри, теперь настал ее черед затрепетать: в словах, с которыми к ней обратилась королева, она услышала прежние ласковые нотки Марии-Антуанетты.
   – Надо ли говорить вашему величеству, – отвечала Андре со свойственными ей искренностью и прямотой, – что если бы вы всегда говорили со мной так, как сейчас, то когда бы я вам понадобилась, вам не пришлось бы искать меня за пределами своего дворца?
   Королеве было на руку такое начало разговора, и она решила воспользоваться минутой.
   – Увы, вам следовало бы это понимать, Андре; вы красивы, чисты, целомудренны, вам не знакомы ни любовь, ни ненависть; грозовые облака не могут вас заслонить, словно звезду, стоит подуть ветру, и она еще ярче заиграет на небосводе! Все женщины на свете, даже занимающие самое высокое положение, не могут похвастать вашей непоколебимой безмятежностью, а еще меньше других – я; ведь я попросила у вас помощи, и вы меня спасли…
   – Королева говорит о времени, которое я давно позабыла, – отвечала Андре. – Я полагала, что и королева о нем больше не вспоминает.
   – Суровый ответ, Андре, – заметила королева, – однако я его заслуживаю, и вы вправе меня упрекнуть; нет, это верно: пока я была счастлива, я не вспоминала о вашей самоотверженности; возможно, это потому, что отплатить вам за то, что вы сделали, не в силах ни одна женщина, будь она хоть королевой. Вы, должно быть, сочли меня неблагодарной, Андре, но то, что вы принимали за неблагодарность, было, возможно, в действительности лишь бессилием.
   – Я могла бы вас обвинять, ваше величество, – молвила Андре, – если бы я когда-нибудь чего-либо желала или просила, а королева воспротивилась бы моему желанию или отвергла просьбу; на что же я могу пожаловаться, раз я ничего не хотела и ни о чем не просила?
   – Хотите, дорогая Андре, я скажу вам всю правду? Что мне в вас претит, так это равнодушие, с которым вы относитесь к окружающему миру. Да, вы мне кажетесь существом необыкновенным, занесенным к нам с другой планеты подобно очищенным огнем камням, падающим не знаю с какого солнца… Вот почему первое, что испытываешь, сталкиваясь с вами, это ужас от сознания собственной слабости; а потом постепенно понимаешь, что безупречное существо обладает даром всепрощения; что это чистейший родник, в котором можно очистить свою душу; а в минуту страдания можно прибегнуть к этому существу, как сделала это я, Андре: можно послать за этим необыкновенным существом, осуждения которого я так боялась, и попросить у него утешения.
   – Увы, ваше величество, если вы действительно просите у меня утешения, я боюсь, что не оправдаю ваших ожиданий, – отвечала графиня.
   – Андре! Андре! Вы забываете, при каких ужасных обстоятельствах вам удавалось меня поддерживать и утешать! – воскликнула королева.
   Андре заметно побледнела. Видя, что она закрыла глаза и покачнулась, словно ей изменяют силы, королева протянула руку, чтобы усадить ее рядом с собой на диван. Однако Андре справилась со слабостью и продолжала стоять.
   – Не угодно ли будет вашему величеству сжалиться над своей верной служанкой и не напоминать мне о том, что мне почти удалось забыть: плоха та утешительница, если сама она не просит утешения ни у кого, даже у Бога, Потому что сомневается, что Господь в силах ей помочь в ее горе.
   Королева внимательно посмотрела на Андре.
   – В горе? – переспросила она. – Неужто вам довелось пережить еще что-то такое, о чем вы мне не рассказывали?
   Андре промолчала.
   – Настал час нашего решительного объяснения, – молвила королева, – за этим я вас и пригласила. Вы любите графа де Шарни?
   Андре смертельно побледнела, но не проронила ни звука.
   – Вы любите графа де Шарни? – повторила свой вопрос королева.
   – Да!.. – пролепетала Андре.
   Королева зарычала, будто раненая львица.
   – Так я и думала!.. Как давно вы его любите?
   – С той самой минуты, как я его впервые увидала. Королева в испуге отпрянула, поразившись тому, что у мраморной статуи, как оказалось, есть душа.
   – И вы молчали?
   – Вам это известно лучше, чем кому бы то ни было, ваше величество.
   – Почему же вы молчали?
   – Я заметила, что его любите вы.
   – Не хотите ли вы сказать, что любили его больше меня, раз я ничего не видела?
   – Вы ничего не видели потому, – с горечью отвечала Андре, – что и он вас любил, ваше величество.
   – Да… А теперь я прозрела, потому что он меня больше не любит. Это вы хотели сказать? Андре опять промолчала.
   – Отвечайте же! – приказала королева, вцепившись ей в плечо. – Признайтесь, что он меня больше не любит!
   Андре не отвечала ни словом, ни жестом, ни взглядом.
   – Нет, лучше бы умереть!.. – вскричала королева. – Убейте же меня, скажите, что он меня не любит!.. Ну, он меня не любит, так?..
   – Любит граф де Шарни или нет – это его тайна. Не мне ее открывать, – отвечала Андре.
   – Его тайна… Не только его!.. Вам-то, я полагаю, он ее доверил? – с горечью заметила королева.
   – Никогда граф де Шарни ни единым словом не обмолвился со мной о том, любит он вас или нет.
   – А нынче утром?
   – Я не видела сегодня графа.
   Королева взглянула на Андре так, словно пыталась прочесть самые сокровенные тайны ее сердца.
   – Вы хотите сказать, что вам ничего не известно об отъезде графа?
   – Я этого не сказала.
   – Как же вы узнали о его отъезде, если не виделись с графом де Шарни?
   – Он сообщил мне об этом в письме.
   – Он вам написал?.. – обронила королева. Подобно Ричарду III, вскричавшему в решительную минуту: «Полцарства за коня!», Мария-Антуанетта была готова закричать: «Полцарства за письмо!» Андре поняла, о чем страстно мечтает королева. Однако она позволила себе жестокую радость, заставив свою соперницу немного помучиться.
   – У вас, разумеется, нет при себе письма, которое граф написал вам перед отъездом?
   – Вот тут вы ошибаетесь, ваше величество, – проговорила Андре. – Это письмо при мне.
   Достав из-за корсажа письмо, еще теплое и пропитавшееся запахом ее кожи, она подала его королеве.
   Королева так и затрепетала, коснувшись письма; она на мгновение сжала его в руке, не зная, должна ли она его прочесть или его следовало вернуть графине. Нахмурившись, она взглянула на Андре, потом, решительно отбросив сомнения, воскликнула:
   – Искушение слишком велико!
   Она развернула письмо и, подавшись к канделябру, прочитала следующее:
 
    «Сударыня!
    Я уезжаю через час из Парижа по приказу короля. Я не могу Вам сказать, ни куда я еду, ни зачем я уезжаю, ни как долго меня не будет в Париже: все это Вас, вероятно, мало интересует, однако я счел себя вправе сообщить Вам об этом.
    Была минута, когда я едва не пришел к Вам, чтобы сказать об этом лично, но не осмелился сделать это без Вашего позволения…»
 
   Королева узнала все, что хотела знать, и собралась было вернуть письмо Андре; но та, словно забыв, что она должна повиноваться, а не приказывать, властно проговорила: