Страница:
ГЛАВА XV
Поль подхватил ее на руки; она была бледна и холодна, как мрамор. Он внес ее в первую комнату и посадил в кресло, потом пошел к двери, прикрыл ее и вернулся.
— Чего вы так испугались? — спросил он. — Разве вас кто-нибудь преследовал? И как вы попали сюда в такое время?
— Я, — прошептала Маргарита, — я в любое время дня и ночи бежала бы сюда… бежала бы до тех пор, пока земля несла бы меня… Я бы бежала, пока не нашла руку, которая может меня защитить… О, я бы бежала!.. Поль! Поль! Отец мой умер!
— Бедняжка! — ласково сказал Поль, прижимая Маргариту к груди. — Бедная моя сестренка! Убегала от мертвого и попала к умирающему. Оставила смерть в замке и нашла ее опять в хижине.
— Да, да, — Маргарита в ужасе всем телом прижалась к Полю. — Смерть там, смерть здесь! Но там умирают в отчаянии, а здесь… спокойно. О Поль, Поль, если бы вы видели то, что мне пришлось увидеть!
— Что же вы видели?
— Вы знаете, какой ужас испытал отец, увидев вас и услышав ваш голос?
— Да, знаю.
— Его без чувств перенесли потом в спальню…
— Это не моя вина. Я говорил с вашей матерью, а он услышал, — хмуро сказал Поль.
— Я понимаю, Поль, и не корю вас. Вы, наверное, слышали из кабинета весь наш разговор и знаете, что бедный мой отец узнал меня. Я не вытерпела и, когда его унесли, пошла в его комнату, не побоявшись гнева матери, чтобы еще хоть раз обнять дорогого мне человека. Дверь была заперта, и я потихоньку постучалась. Он, видно, в это время пришел в себя, потому что спросил слабым голосом: «Кто там?»
— А где же была ваша мать? — спросил Поль.
— Мать? Она ушла и заперла его, как ребенка. Я сказала ему, что это я, дочь его, Маргарита. Он узнал мой голос и велел мне пройти по потайной лестнице, которая ведет через маленький кабинет в его комнату. Через минуту я стояла уже на коленях у его постели, и он благословил меня. Да, он отдал мне свое родительское благословение… О, теперь я надеюсь, что судьба не будет ко мне так жестока!
— Да, теперь будь спокойна, — сказал Поль. — У тебя все будет хорошо! Плачь об отце, моя милая, но о себе тебе плакать нечего. Теперь ты спасена.
— О, вы еще не слыхали самого главного, Поль! Вы еще не слыхали! Выслушайте меня!
— Говори, говори, моя милая!
— Я стояла на коленях и плакала, целовала его руки… Вдруг, слышу, кто-то идет по лестнице. Отец, видно, узнал шаги, потому что быстро обнял меня в последний раз и сделал знак, чтобы я ушла. Я вскочила, но была так взволнована, что, вместо того чтобы выйти на потайную лестницу, попала в другой кабинет, без света и без выхода. Я ощупала стены и убедилась, что выйти мне невозможно. В это время кто-то вошел в комнату отца. Я замерла и боялась даже перевести дыхание. Это была моя мать со священником. Уверяю вас, Поль, она была бледнее умирающего!
— Да, нелегко вам пришлось! — сказал Поль вполголоса.
— Священник сел у изголовья, — продолжала Маргарита, все более воодушевляясь, — матушка стояла в ногах. Вообразите мое положение! И я не могла бежать!.. Дочь вынуждена была слушать исповедь своего отца! О, это ужасно! Я упала на колени, закрыла глаза, чтобы не видеть, молилась, чтобы не слышать, и все-таки против воли… — о, уверяю вас, Поль, против воли!.. — я видела, слышала… и то, что я видела и слышала, никогда не изгладится из моей памяти! Я видела, как отец, взволнованный своими воспоминаниями, со смертельно бледным лицом, приподнялся на постели. Я слышала… как он говорил о дуэли… о неверности своей жены!.. Об убийстве!.. И при каждом слове матушка становилась все бледнее и бледнее и, наконец, закричала, чтобы заглушить его слова: «Не верьте ему, батюшка!.. Он безумный… помешанный… он сам не знает, что говорит! Не верьте ему!..» Поль, это было ужасное, безобразное зрелище! Мне стало плохо, и я потеряла сознание…
— Вот и свершился суд! — воскликнул Поль. — И что же дальше, как же вы вышли из своей западни?
— Не знаю, сколько времени пробыла я без чувств, — продолжила свой рассказ Маргарита, — но, когда пришла в себя, в комнате было уже тихо, как в склепе. Матушка и священник ушли, а возле постели отца горели две свечи. Я открыла пошире дверь и посмотрела на постель: она вся оказалась накрыта покрывалом, под которым, вытянувшись, лежал мой отец. Я поняла, что все кончено! От ужаса я не смела шевельнуться и в то же время страстно хотела приподнять покрывало, чтобы в последний раз поцеловать несчастного моего отца, пока его не положили еще в гроб. И все-таки страх победил! Не помню, как спустилась по лестнице, — ступенек я не видела, потом куда-то бежала по залам, по галереям и, наконец, по свежести воздуха поняла, что я уже в парке. Я бежала как безумная! Я помнила, что вы должны быть здесь. Какой-то инстинкт… сама не понимаю, что это такое… что-то влекло меня в эту сторону. Мне казалось, что за мной гонятся тени и привидения. На повороте одной аллеи… не знаю, в самом ли деле это было или только мне так показалось… я вижу… матушка… вся в черном… идет тихо, бесшумно, как призрак. О, тут… страх дал мне крылья! Потом я почувствовала, что силы меня оставляют, и стала кричать. Добежала я почти до этих дверей… Знаете, я бы умерла, если б они не отворились. Мне все казалось… Тсс! — сказала она вдруг шепотом. — Вы слышите?
— Да-да, — ответил Поль, задувая лампу, — кто-то идет.
— Посмотрите, посмотрите, — продолжала Маргарита, прячась за занавесом и закрывая им Поля. — Посмотрите… я не ошиблась. Это она!
Дверь отворилась, маркиза вся в черном, бледная как тень, медленно вошла в дом, прикрыла за собой дверь, заперла ее на ключ и, не видя ни Поля, ни Маргариты, прошла во вторую комнату, где лежал Ашар. Она подошла к его постели, как перед этим к постели мужа, только священника с ней не было.
— Кто там? — спросил Ашар, открывая одну сторону полога.
— Я, — ответила маркиза, отдергивая другую половину.
— Вы, маркиза? — воскликнул старик с ужасом. — Зачем вы пришли к постели умирающего?
— Предложить тебе договор.
— Чтобы погубить мою душу?
— Напротив, чтобы спасти ее, Ашар, — продолжала она, нагнувшись к умирающему, — тебе уже ничего не нужно на этом свете, кроме духовника.
— Да, но вы не прислали мне вашего священника…
— Через пять минут он будет здесь… если только ты сам захочешь.
— Прошу вас, пошлите за ним! — сказал старик умоляюще. — Только поскорее, мне уже недолго жить.
— Да, старик… Но если я примирю тебя с небом, согласен ли ты за это успокоить меня на земле?
— Что же я могу для вас еще сделать? — проговорил умирающий, закрывая глаза, чтобы не видеть женщины, взгляд которой леденил кровь в его жилах.
— Тебе нужен только духовник, чтобы спокойно умереть, а мне, ты знаешь сам, что мне нужно, чтоб я могла жить спокойно.
— Так вы хотите погубить мою душу клятвопреступлением?..
— Напротив, я хочу спасти ее прощением.
— Прощение?.. Я его уже получил.
— От кого же?
— От того, кто один на свете мог простить меня.
— Но Морне не может вернуться с того света! — сказала маркиза голосом, в котором ирония смешивалась со страхом.
— Вы забыли, маркиза, что у него остался сын.
— Так ты тоже его видел? — удивилась маркиза.
— Да, да, я его видел! — подтвердил Ашар.
— И ты все сказал ему?
— Все.
— А документы о его рождении? — спросила тревожно маркиза.
— Я не мог их отдать ему, потому что маркиз был еще жив. Они здесь.
— Ашар, — воскликнула маркиза, бросившись на колени у постели. — Ашар, сжалься надо мной!
— Маркиза! Вы передо мной на коленях?
— Да, старик, да! Я перед тобой на коленях прошу, умоляю тебя! В твоих руках честь одной из древнейших фамилий во всей Франции, вся моя прошедшая, вся оставшаяся моя жизнь!.. Эти бумаги!.. Моя душа, мое сердце, а главное — мое имя, имя моих предков, имя моих детей! А ты-то знаешь, хоть и не все, что вытерпела, чему подвергалась я, чтобы только не было пятна на этом имени! Неужели ты думаешь, что мое сердце никогда не испытывало чувств к любимому человеку, к детям и мужу? Но я боролась к ними, Ашар, долго боролась и, наконец, заглушила их — все, одно за другим! Я намного моложе тебя, старик! Мне еще долго жить, а ты уже умираешь. Посмотри на мои волосы: они седее твоих.
— Что она говорит? — прошептала Маргарита, отодвинув штору так, чтобы можно было видеть, что делается в другой комнате. — О, боже мой!
— Слушай, слушай, Маргарита! — сказал Поль. — Я хочу, чтобы ты от нее самой все узнала.
— Да, — говорил тем временем Ашар, — да, вы всегда боялись только людского суда, вы забыли, что когда-то Бог помиловал блудницу…
— Да, но люди хотели закидать ее каменьями!.. Двадцать поколений уважали наше имя, а если б они узнали то, что, спасибо тебе, до сих пор мне удалось утаить от них… это имя покрылось бы позором, и люди стали бы презирать его!.. Я столько страдала, старик, что, надеюсь, на том свете мне будет легче… Но люди, Ашар! Люди неумолимы — они не прощают, не забывают! Да притом, разве я одна подвергнусь их оскорблениям, разве я одна буду страдать? С моей участью соединена участь сына и дочери. Тот старший… он так же дорог мне, как Эммануил и Маргарита! Но разве я имею право назвать его своим сыном? Ты знаешь, что по закону он старший в семье, и чтобы присвоить себе и титул и богатство, ему стоит только объявить свое имя. И тогда что же останется Эммануилу? Мальтийский крест? Маргарите? Монастырь!
— Да, да, — сказала Маргарита тихо, протягивая руки к маркизе. — Да, монастырь, где бы я могла молиться за вас, матушка.
— Тсс! Слушайте! — сказал Поль.
— Вы его мать, но вы его не знаете! — проговорил умирающий, ослабевая.
— Его я не знаю, но знаю вообще людей, — ответила маркиза. — У него сейчас нет имени — он может получить древнее благородное имя; у него нет состояния — он получит огромное богатство. И ты воображаешь, что он от всего этого откажется?
— Да, если вы этого потребуете.
— Но по какому праву я могу этого от него требовать? По какому праву я буду просить его пощадить меня, Эммануила, Маргариту? А он может мне сказать: «Я вас не знаю, маркиза, слышал только, что вы моя мать, больше ничего».
— Его именем, маркиза, — с трудом произнес Ашар, которому смерть уже начинала леденить язык, — его именем обещаю вам… клянусь… о, Господи!
Маркиза приподнялась и нагнулась к больному, высматривая на лице его постепенное приближение смерти.
— Ты обещаешь!.. Ты клянешься! — сказала она. — А разве он знает о твоем обещании? А! И ты хочешь, чтобы я, полагаясь на одно твое слово, прозакладывала двадцать лет моей жизни против двадцати минут, которые тебе остается прожить!.. Я просила, я умоляла тебя. В последний раз прошу, умоляю: отдай мне сам эти бумаги.
— Они не мои, а его.
— Они нужны мне! Непременно нужны, говорю я тебе! — восклицала маркиза все с большей страстью по мере того, как Ашар ослабевал.
— Господи! Спаси меня от этой муки! — прохрипел старик.
— Сейчас прийти сюда некому, — сказала маркиза, обернувшись, и какая-то мысль мелькнула в ее холодных глазах. — Ты говорил, что этот ключ всегда с тобой…
— Неужели вы хотите вырвать его из рук умирающего?
— Нет, — ответила маркиза, — я подожду…
— Дайте мне умереть спокойно! — сказал Ашар. — Прошу вас, выйдите отсюда!
Маркиза бросилась на колени и низко, почти до самого пола, склонила голову. Ашар вытянулся на постели, сложил крестом руки и прижал распятие к груди.
Маркиза, не поднимая головы, взяла нижнюю часть занавеса и закинула обе половинки одну на другую так, чтобы лица умирающего не стало видно.
— Какой ужас! — прошептала Маргарита.
— Да, нелегко вам пришлось сегодня, но вы держитесь, держитесь, — подбодрил ее Поль.
Несколько минут продолжалось торжественное, страшное молчание, прерываемое только хрипами умирающего… Скоро все было кончено — Ашара не стало на свете.
Маркиза приподняла голову, несколько минут тревожно вслушивалась в тишину, потом, не открывая занавеса, просунула под него руку и вытащила ключ. Молча встала и, не спуская глаз с постели, пошла к ящику, но в ту минуту, как она хотела вложить ключ в замок, Поль, который следил за каждым ее движением, бросился в комнату и, схватив маркизу за руку, сказал:
— Дайте мне ключи, мадам! Маркиз умер, и эти бумаги мои.
— Это вы? — воскликнула маркиза, отскочив в ужасе и падая в кресло. — Боже правосудный, это мой сын!
— Что же это такое? — прошептала Маргарита, падая в другой комнате на колени.
Поль отворил ящик и взял шкатулку, в которой столько лет хранились его документы.
— Чего вы так испугались? — спросил он. — Разве вас кто-нибудь преследовал? И как вы попали сюда в такое время?
— Я, — прошептала Маргарита, — я в любое время дня и ночи бежала бы сюда… бежала бы до тех пор, пока земля несла бы меня… Я бы бежала, пока не нашла руку, которая может меня защитить… О, я бы бежала!.. Поль! Поль! Отец мой умер!
— Бедняжка! — ласково сказал Поль, прижимая Маргариту к груди. — Бедная моя сестренка! Убегала от мертвого и попала к умирающему. Оставила смерть в замке и нашла ее опять в хижине.
— Да, да, — Маргарита в ужасе всем телом прижалась к Полю. — Смерть там, смерть здесь! Но там умирают в отчаянии, а здесь… спокойно. О Поль, Поль, если бы вы видели то, что мне пришлось увидеть!
— Что же вы видели?
— Вы знаете, какой ужас испытал отец, увидев вас и услышав ваш голос?
— Да, знаю.
— Его без чувств перенесли потом в спальню…
— Это не моя вина. Я говорил с вашей матерью, а он услышал, — хмуро сказал Поль.
— Я понимаю, Поль, и не корю вас. Вы, наверное, слышали из кабинета весь наш разговор и знаете, что бедный мой отец узнал меня. Я не вытерпела и, когда его унесли, пошла в его комнату, не побоявшись гнева матери, чтобы еще хоть раз обнять дорогого мне человека. Дверь была заперта, и я потихоньку постучалась. Он, видно, в это время пришел в себя, потому что спросил слабым голосом: «Кто там?»
— А где же была ваша мать? — спросил Поль.
— Мать? Она ушла и заперла его, как ребенка. Я сказала ему, что это я, дочь его, Маргарита. Он узнал мой голос и велел мне пройти по потайной лестнице, которая ведет через маленький кабинет в его комнату. Через минуту я стояла уже на коленях у его постели, и он благословил меня. Да, он отдал мне свое родительское благословение… О, теперь я надеюсь, что судьба не будет ко мне так жестока!
— Да, теперь будь спокойна, — сказал Поль. — У тебя все будет хорошо! Плачь об отце, моя милая, но о себе тебе плакать нечего. Теперь ты спасена.
— О, вы еще не слыхали самого главного, Поль! Вы еще не слыхали! Выслушайте меня!
— Говори, говори, моя милая!
— Я стояла на коленях и плакала, целовала его руки… Вдруг, слышу, кто-то идет по лестнице. Отец, видно, узнал шаги, потому что быстро обнял меня в последний раз и сделал знак, чтобы я ушла. Я вскочила, но была так взволнована, что, вместо того чтобы выйти на потайную лестницу, попала в другой кабинет, без света и без выхода. Я ощупала стены и убедилась, что выйти мне невозможно. В это время кто-то вошел в комнату отца. Я замерла и боялась даже перевести дыхание. Это была моя мать со священником. Уверяю вас, Поль, она была бледнее умирающего!
— Да, нелегко вам пришлось! — сказал Поль вполголоса.
— Священник сел у изголовья, — продолжала Маргарита, все более воодушевляясь, — матушка стояла в ногах. Вообразите мое положение! И я не могла бежать!.. Дочь вынуждена была слушать исповедь своего отца! О, это ужасно! Я упала на колени, закрыла глаза, чтобы не видеть, молилась, чтобы не слышать, и все-таки против воли… — о, уверяю вас, Поль, против воли!.. — я видела, слышала… и то, что я видела и слышала, никогда не изгладится из моей памяти! Я видела, как отец, взволнованный своими воспоминаниями, со смертельно бледным лицом, приподнялся на постели. Я слышала… как он говорил о дуэли… о неверности своей жены!.. Об убийстве!.. И при каждом слове матушка становилась все бледнее и бледнее и, наконец, закричала, чтобы заглушить его слова: «Не верьте ему, батюшка!.. Он безумный… помешанный… он сам не знает, что говорит! Не верьте ему!..» Поль, это было ужасное, безобразное зрелище! Мне стало плохо, и я потеряла сознание…
— Вот и свершился суд! — воскликнул Поль. — И что же дальше, как же вы вышли из своей западни?
— Не знаю, сколько времени пробыла я без чувств, — продолжила свой рассказ Маргарита, — но, когда пришла в себя, в комнате было уже тихо, как в склепе. Матушка и священник ушли, а возле постели отца горели две свечи. Я открыла пошире дверь и посмотрела на постель: она вся оказалась накрыта покрывалом, под которым, вытянувшись, лежал мой отец. Я поняла, что все кончено! От ужаса я не смела шевельнуться и в то же время страстно хотела приподнять покрывало, чтобы в последний раз поцеловать несчастного моего отца, пока его не положили еще в гроб. И все-таки страх победил! Не помню, как спустилась по лестнице, — ступенек я не видела, потом куда-то бежала по залам, по галереям и, наконец, по свежести воздуха поняла, что я уже в парке. Я бежала как безумная! Я помнила, что вы должны быть здесь. Какой-то инстинкт… сама не понимаю, что это такое… что-то влекло меня в эту сторону. Мне казалось, что за мной гонятся тени и привидения. На повороте одной аллеи… не знаю, в самом ли деле это было или только мне так показалось… я вижу… матушка… вся в черном… идет тихо, бесшумно, как призрак. О, тут… страх дал мне крылья! Потом я почувствовала, что силы меня оставляют, и стала кричать. Добежала я почти до этих дверей… Знаете, я бы умерла, если б они не отворились. Мне все казалось… Тсс! — сказала она вдруг шепотом. — Вы слышите?
— Да-да, — ответил Поль, задувая лампу, — кто-то идет.
— Посмотрите, посмотрите, — продолжала Маргарита, прячась за занавесом и закрывая им Поля. — Посмотрите… я не ошиблась. Это она!
Дверь отворилась, маркиза вся в черном, бледная как тень, медленно вошла в дом, прикрыла за собой дверь, заперла ее на ключ и, не видя ни Поля, ни Маргариты, прошла во вторую комнату, где лежал Ашар. Она подошла к его постели, как перед этим к постели мужа, только священника с ней не было.
— Кто там? — спросил Ашар, открывая одну сторону полога.
— Я, — ответила маркиза, отдергивая другую половину.
— Вы, маркиза? — воскликнул старик с ужасом. — Зачем вы пришли к постели умирающего?
— Предложить тебе договор.
— Чтобы погубить мою душу?
— Напротив, чтобы спасти ее, Ашар, — продолжала она, нагнувшись к умирающему, — тебе уже ничего не нужно на этом свете, кроме духовника.
— Да, но вы не прислали мне вашего священника…
— Через пять минут он будет здесь… если только ты сам захочешь.
— Прошу вас, пошлите за ним! — сказал старик умоляюще. — Только поскорее, мне уже недолго жить.
— Да, старик… Но если я примирю тебя с небом, согласен ли ты за это успокоить меня на земле?
— Что же я могу для вас еще сделать? — проговорил умирающий, закрывая глаза, чтобы не видеть женщины, взгляд которой леденил кровь в его жилах.
— Тебе нужен только духовник, чтобы спокойно умереть, а мне, ты знаешь сам, что мне нужно, чтоб я могла жить спокойно.
— Так вы хотите погубить мою душу клятвопреступлением?..
— Напротив, я хочу спасти ее прощением.
— Прощение?.. Я его уже получил.
— От кого же?
— От того, кто один на свете мог простить меня.
— Но Морне не может вернуться с того света! — сказала маркиза голосом, в котором ирония смешивалась со страхом.
— Вы забыли, маркиза, что у него остался сын.
— Так ты тоже его видел? — удивилась маркиза.
— Да, да, я его видел! — подтвердил Ашар.
— И ты все сказал ему?
— Все.
— А документы о его рождении? — спросила тревожно маркиза.
— Я не мог их отдать ему, потому что маркиз был еще жив. Они здесь.
— Ашар, — воскликнула маркиза, бросившись на колени у постели. — Ашар, сжалься надо мной!
— Маркиза! Вы передо мной на коленях?
— Да, старик, да! Я перед тобой на коленях прошу, умоляю тебя! В твоих руках честь одной из древнейших фамилий во всей Франции, вся моя прошедшая, вся оставшаяся моя жизнь!.. Эти бумаги!.. Моя душа, мое сердце, а главное — мое имя, имя моих предков, имя моих детей! А ты-то знаешь, хоть и не все, что вытерпела, чему подвергалась я, чтобы только не было пятна на этом имени! Неужели ты думаешь, что мое сердце никогда не испытывало чувств к любимому человеку, к детям и мужу? Но я боролась к ними, Ашар, долго боролась и, наконец, заглушила их — все, одно за другим! Я намного моложе тебя, старик! Мне еще долго жить, а ты уже умираешь. Посмотри на мои волосы: они седее твоих.
— Что она говорит? — прошептала Маргарита, отодвинув штору так, чтобы можно было видеть, что делается в другой комнате. — О, боже мой!
— Слушай, слушай, Маргарита! — сказал Поль. — Я хочу, чтобы ты от нее самой все узнала.
— Да, — говорил тем временем Ашар, — да, вы всегда боялись только людского суда, вы забыли, что когда-то Бог помиловал блудницу…
— Да, но люди хотели закидать ее каменьями!.. Двадцать поколений уважали наше имя, а если б они узнали то, что, спасибо тебе, до сих пор мне удалось утаить от них… это имя покрылось бы позором, и люди стали бы презирать его!.. Я столько страдала, старик, что, надеюсь, на том свете мне будет легче… Но люди, Ашар! Люди неумолимы — они не прощают, не забывают! Да притом, разве я одна подвергнусь их оскорблениям, разве я одна буду страдать? С моей участью соединена участь сына и дочери. Тот старший… он так же дорог мне, как Эммануил и Маргарита! Но разве я имею право назвать его своим сыном? Ты знаешь, что по закону он старший в семье, и чтобы присвоить себе и титул и богатство, ему стоит только объявить свое имя. И тогда что же останется Эммануилу? Мальтийский крест? Маргарите? Монастырь!
— Да, да, — сказала Маргарита тихо, протягивая руки к маркизе. — Да, монастырь, где бы я могла молиться за вас, матушка.
— Тсс! Слушайте! — сказал Поль.
— Вы его мать, но вы его не знаете! — проговорил умирающий, ослабевая.
— Его я не знаю, но знаю вообще людей, — ответила маркиза. — У него сейчас нет имени — он может получить древнее благородное имя; у него нет состояния — он получит огромное богатство. И ты воображаешь, что он от всего этого откажется?
— Да, если вы этого потребуете.
— Но по какому праву я могу этого от него требовать? По какому праву я буду просить его пощадить меня, Эммануила, Маргариту? А он может мне сказать: «Я вас не знаю, маркиза, слышал только, что вы моя мать, больше ничего».
— Его именем, маркиза, — с трудом произнес Ашар, которому смерть уже начинала леденить язык, — его именем обещаю вам… клянусь… о, Господи!
Маркиза приподнялась и нагнулась к больному, высматривая на лице его постепенное приближение смерти.
— Ты обещаешь!.. Ты клянешься! — сказала она. — А разве он знает о твоем обещании? А! И ты хочешь, чтобы я, полагаясь на одно твое слово, прозакладывала двадцать лет моей жизни против двадцати минут, которые тебе остается прожить!.. Я просила, я умоляла тебя. В последний раз прошу, умоляю: отдай мне сам эти бумаги.
— Они не мои, а его.
— Они нужны мне! Непременно нужны, говорю я тебе! — восклицала маркиза все с большей страстью по мере того, как Ашар ослабевал.
— Господи! Спаси меня от этой муки! — прохрипел старик.
— Сейчас прийти сюда некому, — сказала маркиза, обернувшись, и какая-то мысль мелькнула в ее холодных глазах. — Ты говорил, что этот ключ всегда с тобой…
— Неужели вы хотите вырвать его из рук умирающего?
— Нет, — ответила маркиза, — я подожду…
— Дайте мне умереть спокойно! — сказал Ашар. — Прошу вас, выйдите отсюда!
Маркиза бросилась на колени и низко, почти до самого пола, склонила голову. Ашар вытянулся на постели, сложил крестом руки и прижал распятие к груди.
Маркиза, не поднимая головы, взяла нижнюю часть занавеса и закинула обе половинки одну на другую так, чтобы лица умирающего не стало видно.
— Какой ужас! — прошептала Маргарита.
— Да, нелегко вам пришлось сегодня, но вы держитесь, держитесь, — подбодрил ее Поль.
Несколько минут продолжалось торжественное, страшное молчание, прерываемое только хрипами умирающего… Скоро все было кончено — Ашара не стало на свете.
Маркиза приподняла голову, несколько минут тревожно вслушивалась в тишину, потом, не открывая занавеса, просунула под него руку и вытащила ключ. Молча встала и, не спуская глаз с постели, пошла к ящику, но в ту минуту, как она хотела вложить ключ в замок, Поль, который следил за каждым ее движением, бросился в комнату и, схватив маркизу за руку, сказал:
— Дайте мне ключи, мадам! Маркиз умер, и эти бумаги мои.
— Это вы? — воскликнула маркиза, отскочив в ужасе и падая в кресло. — Боже правосудный, это мой сын!
— Что же это такое? — прошептала Маргарита, падая в другой комнате на колени.
Поль отворил ящик и взял шкатулку, в которой столько лет хранились его документы.
ГЛАВА XVI
Между тем среди стольких происшествий, следовавших в эту ночь одно за другим, Поль не забыл, что должен драться с Лектуром. Он послал к нему лейтенанта Вальтера, и часов в шесть утра офицер был уже в замке Оре. Он нашел Лектура у Эммануила. Увидев Вальтера, Лектур пошел в парк, чтобы секунданты могли свободно обговорить все условия. Вальтеру приказано было на все соглашаться, и поэтому переговоры оказались непродолжительными. Дуэль была назначена на четыре часа пополудни, на берегу моря, подле рыбачьей хижины, что между Пор-Луи и замком Оре. Драться решено было на пистолетах или шпагах; само собой разумеется, выбор предоставлен был Лектуру как обиженному.
Что касается маркизы, то, потрясенная появлением Поля, она, как мы видели, почти без чувств опустилась в кресло, но через некоторое время твердость характера вновь взяла свое: маркиза встала, накинула на лицо покрывало, прошла во вторую комнату, где огня не было, и вышла в парк. Она не видела Маргариты, которая стояла за шторой на коленях, безмолвная от удивления и ужаса.
Маркиза вернулась в замок и пришла в тот зал, где приготовлен был брачный договор. Там, при умирающем мерцании свеч, облокотившись на стол, положив голову на обе руки и устремив глаза на бумагу, где Лектур уже подписался, а маркиз успел начертать лишь половину своего имени, она провела оставшуюся часть ночи в размышлениях о своем будущем. Таким образом она дождалась рассвета, и не подумав отдохнуть: так сильно гордая душа ее поддерживала тело, в котором была заключена! Итогом этих раздумий было решение как можно скорее отправить Эммануила и Маргариту из замка Оре, потому что от них ей больше всего хотелось скрыть свое знакомство и дальнейшие отношения с Полем.
В восемь часов, услышав шаги Вальтера, который в это время уходил из замка, она позвонила. Вскоре в дверях показался лакей; видно было, что и он тоже не спал.
— Позови графиню! — приказала маркиза.
Лакей ушел, а маркиза, мрачная и безмолвная, приняла прежнее свое положение. Через несколько минут она услышала за собой шум легких шагов и оглянулась. Возле нее стояла Маргарита. Девушка с еще большей почтительностью, чем обычно, хотела поцеловать руку матери, но маркиза сидела неподвижно, словно не замечая ее. Маргарита опустила руки и стояла молча. Она тоже была во вчерашнем платье. Сон пролетел над землей, миновав замок Оре.
— Подойти ближе, — сказала маркиза.
Маргарита сделала шаг вперед.
— Отчего, — продолжала маркиза, — ты так бледна и расстроена?
— Maman!.. — прошептала сухими губами Маргарита.
— Говори!
— Смерть отца… быстрая и неожиданная… — заговорила Маргарита. — Ах, как много я в эту ночь выдержала!
— Да, — сказала маркиза глухим голосом, устремив на Маргариту взгляд, в котором затеплилась искра тепла, — да, молодое деревце гнется и облетает под порывами ветра, один только старый дуб выдерживает всю ярость бури. Я тоже, Маргарита, много страдала! Я тоже провела ужасную ночь, но посмотри на меня: видишь, я спокойна.
— У вас душа сильная и твердая, матушка, — сказала Маргарита, — но не требуйте той же твердости и силы от других людей, вы только разобьете их души.
— Но я и требую от тебя только повиновения, — сказала маркиза, опустив руку на стол. — Маргарита, твой отец умер, теперь старший в нашей семье Эммануил. Ты сейчас должна ехать с ним в Ренн.
— Я?! — удивилась девушка. — Мне ехать в Ренн? Зачем же?
— Затем, что наша часовня слишком мала, чтобы справлять в ней вместе и свадьбу дочери и погребение отца!
— Матушка, — сказала Маргарита умоляюще, — мне кажется, приличия да и совесть требуют, чтобы эти церемонии происходили не так быстро одна за другой.
— Приличия и совесть повелевают исполнять последнюю волю умерших, — холодно произнесла маркиза не допускающим возражения тоном. — Посмотри на этот договор. Видишь: отец твой подписал первые буквы своего имени.
— Но позвольте спросить, матушка, разве отец был в здравом уме и повиновался своей воле, когда он начал писать эту строку, прерванную смертью?
— Не знаю, — ответила надменно маркиза, — не знаю. Знаю только, что родители, пока они живы, властны над судьбами своих детей. Долг заставлял делать меня ужасные вещи, и я их делала. Повинуйся и ты!
— Матушка! — Маргарита стояла, не трогаясь с места, и говорила необычным для нее решительным голосом. — Матушка, вот уже три дня, как я вся в слезах, совершенно отчаявшись, ползаю на коленях от ног Эммануила к ногам отца. Никто меня не выслушал, потому что мои слова заглушал голос честолюбия или помешательства. Наконец я дошла до вас, матушка. Теперь мы остались с вами лицом к лицу. Теперь только вас могу я умолять, и вы должны меня выслушать. Послушайте же, что я вам скажу! Если б я должна была принести в жертву вашей воле только свое счастье, я бы им пожертвовала, только мою любовь, я бы и ею пожертвовала, но я должна пожертвовать вам… сыном! Вы мать. Я тоже.
— Мать!.. Мать!.. — раздраженно проговорила маркиза. — Но рождение твоего ребенка — преступление!
— Пусть так, но я все же мать, а материнские чувства всегда священны. Скажите же мне — вы должны знать это лучше, чем я… — скажите мне: если те, которым мы обязаны жизнью, получили безграничную власть над нами, то разве те, которые от вас получили жизнь, не имеют такой же власти? И если эти два голоса один другому противоречат, какому из них следует повиноваться?
— Ты никогда не услышишь голоса своего ребенка, — сказала маркиза, — ты никогда его не увидишь.
— Я никогда не увижу моего сына? — воскликнула Маргарита. — Но кто же может поручиться за это, матушка?
— Он сам никогда не узнает о своем происхождении.
— А если все-таки когда-нибудь узнает? — Маргарита вся вспыхнула. Суровость маркизы заглушила в ней дочернюю почтительность. — И если он придет и спросит меня, почему я выбрала ему такую суровую судьбу?.. Это ведь может случиться, матушка. — Она взяла в руку перо. — Что ж, и теперь прикажете мне подписать?
— Подписывай! — приказала маркиза.
— Но, — продолжала Маргарита, положив на договор свою дрожащую, судорожно сжатую руку, — но если мой муж узнает о существовании этого ребенка? Если он потребует от его отца удовлетворения за пятно, наложенное на имя, на его честь? Если в поединке страшном, без свидетелей… в бою на смерть он убьет моего любовника и, измученный угрызениями совести преследуемый голосом из могилы, мой муж лишится рассудка?
— Молчи! — воскликнула маркиза в ужасе, еще не зная, случайно ли дочь говорит все это или потому, что знает ее историю. — Молчи! — повторила она.
— Так вы хотите, — не умолкала Маргарита, которая сказала уже столько, что не могла остановиться, — чтобы я, оберегая свое имя и имя других моих детей, заперлась на всю жизнь с безумным, не имея возможности никому доверить свою тайну? Покрыла сердце железной броней, чтобы ничего не чувствовать? Высушила глаза, чтобы не плакать? Так вы хотите, чтобы я при жизни мужа оделась в траур, как вдова?.. Вы хотите, чтобы волосы мои поседели двадцатью годами раньше положенного срока?
— Молчи, молчи! — В голосе маркизы угроза начинала уступать место страху. — Ни слова больше, Маргарита!
— Так вы хотите, — продолжала горяча Маргарита, не замечая ее состояния, — чтобы я ходила от одного умирающего к другому закрывать им не глаза, а рот, для того чтобы тайна моя умерла вместе с ними!..
— Молчи! — вскричала маркиза, в отчаянии ломая себе руки. — Ради всего святого молчи, Маргарита!
— Ну что ж, матушка, прикажите мне подписать, и все это сбудется: наказание за грехи родителей падет на детей до третьего и четвертого колена!
— О, праведный судья! — воскликнула маркиза, рыдая. — Неужели я еще мало была унижена, мало наказана?
Первые слезы матери охладили жар Маргариты. Она упала на колени и жалобно проговорила, став опять прежней кроткой и доброй дочерью:
— Матушка, простите меня, простите меня!
— Да, простите меня! — сказала маркиза, подходя к Маргарите. — Теперь ты просишь прощения, бесчеловечная дочь. Как ты могла взять из рук вечного правосудия бич мщения и ударить им мать по лицу?!
— Матушка, простите меня! — воскликнула Маргарита. — Я сама не знала, что говорила. Вы довели меня до отчаяния! Я была вне себя!
— Господи! — проговорила маркиза, подняв обе руки над головой Маргариты. — Ты слышал, что говорила мне моя дочь! Не смею надеяться, что ты, по своему великому милосердию, забыл слова ее, Боже мой, но в минуту кары вспомни, что я ее не проклинаю!
Она пошла к дверям. Маргарита хотела удержать мать, но маркиза обернулась к ней с таким страшным выражением в лице, что Маргарита без приказания отпустила полу ее платья, за которую было ухватилась, и осталась на коленях, без слов, в ужасном волнении.
Что касается маркизы, то, потрясенная появлением Поля, она, как мы видели, почти без чувств опустилась в кресло, но через некоторое время твердость характера вновь взяла свое: маркиза встала, накинула на лицо покрывало, прошла во вторую комнату, где огня не было, и вышла в парк. Она не видела Маргариты, которая стояла за шторой на коленях, безмолвная от удивления и ужаса.
Маркиза вернулась в замок и пришла в тот зал, где приготовлен был брачный договор. Там, при умирающем мерцании свеч, облокотившись на стол, положив голову на обе руки и устремив глаза на бумагу, где Лектур уже подписался, а маркиз успел начертать лишь половину своего имени, она провела оставшуюся часть ночи в размышлениях о своем будущем. Таким образом она дождалась рассвета, и не подумав отдохнуть: так сильно гордая душа ее поддерживала тело, в котором была заключена! Итогом этих раздумий было решение как можно скорее отправить Эммануила и Маргариту из замка Оре, потому что от них ей больше всего хотелось скрыть свое знакомство и дальнейшие отношения с Полем.
В восемь часов, услышав шаги Вальтера, который в это время уходил из замка, она позвонила. Вскоре в дверях показался лакей; видно было, что и он тоже не спал.
— Позови графиню! — приказала маркиза.
Лакей ушел, а маркиза, мрачная и безмолвная, приняла прежнее свое положение. Через несколько минут она услышала за собой шум легких шагов и оглянулась. Возле нее стояла Маргарита. Девушка с еще большей почтительностью, чем обычно, хотела поцеловать руку матери, но маркиза сидела неподвижно, словно не замечая ее. Маргарита опустила руки и стояла молча. Она тоже была во вчерашнем платье. Сон пролетел над землей, миновав замок Оре.
— Подойти ближе, — сказала маркиза.
Маргарита сделала шаг вперед.
— Отчего, — продолжала маркиза, — ты так бледна и расстроена?
— Maman!.. — прошептала сухими губами Маргарита.
— Говори!
— Смерть отца… быстрая и неожиданная… — заговорила Маргарита. — Ах, как много я в эту ночь выдержала!
— Да, — сказала маркиза глухим голосом, устремив на Маргариту взгляд, в котором затеплилась искра тепла, — да, молодое деревце гнется и облетает под порывами ветра, один только старый дуб выдерживает всю ярость бури. Я тоже, Маргарита, много страдала! Я тоже провела ужасную ночь, но посмотри на меня: видишь, я спокойна.
— У вас душа сильная и твердая, матушка, — сказала Маргарита, — но не требуйте той же твердости и силы от других людей, вы только разобьете их души.
— Но я и требую от тебя только повиновения, — сказала маркиза, опустив руку на стол. — Маргарита, твой отец умер, теперь старший в нашей семье Эммануил. Ты сейчас должна ехать с ним в Ренн.
— Я?! — удивилась девушка. — Мне ехать в Ренн? Зачем же?
— Затем, что наша часовня слишком мала, чтобы справлять в ней вместе и свадьбу дочери и погребение отца!
— Матушка, — сказала Маргарита умоляюще, — мне кажется, приличия да и совесть требуют, чтобы эти церемонии происходили не так быстро одна за другой.
— Приличия и совесть повелевают исполнять последнюю волю умерших, — холодно произнесла маркиза не допускающим возражения тоном. — Посмотри на этот договор. Видишь: отец твой подписал первые буквы своего имени.
— Но позвольте спросить, матушка, разве отец был в здравом уме и повиновался своей воле, когда он начал писать эту строку, прерванную смертью?
— Не знаю, — ответила надменно маркиза, — не знаю. Знаю только, что родители, пока они живы, властны над судьбами своих детей. Долг заставлял делать меня ужасные вещи, и я их делала. Повинуйся и ты!
— Матушка! — Маргарита стояла, не трогаясь с места, и говорила необычным для нее решительным голосом. — Матушка, вот уже три дня, как я вся в слезах, совершенно отчаявшись, ползаю на коленях от ног Эммануила к ногам отца. Никто меня не выслушал, потому что мои слова заглушал голос честолюбия или помешательства. Наконец я дошла до вас, матушка. Теперь мы остались с вами лицом к лицу. Теперь только вас могу я умолять, и вы должны меня выслушать. Послушайте же, что я вам скажу! Если б я должна была принести в жертву вашей воле только свое счастье, я бы им пожертвовала, только мою любовь, я бы и ею пожертвовала, но я должна пожертвовать вам… сыном! Вы мать. Я тоже.
— Мать!.. Мать!.. — раздраженно проговорила маркиза. — Но рождение твоего ребенка — преступление!
— Пусть так, но я все же мать, а материнские чувства всегда священны. Скажите же мне — вы должны знать это лучше, чем я… — скажите мне: если те, которым мы обязаны жизнью, получили безграничную власть над нами, то разве те, которые от вас получили жизнь, не имеют такой же власти? И если эти два голоса один другому противоречат, какому из них следует повиноваться?
— Ты никогда не услышишь голоса своего ребенка, — сказала маркиза, — ты никогда его не увидишь.
— Я никогда не увижу моего сына? — воскликнула Маргарита. — Но кто же может поручиться за это, матушка?
— Он сам никогда не узнает о своем происхождении.
— А если все-таки когда-нибудь узнает? — Маргарита вся вспыхнула. Суровость маркизы заглушила в ней дочернюю почтительность. — И если он придет и спросит меня, почему я выбрала ему такую суровую судьбу?.. Это ведь может случиться, матушка. — Она взяла в руку перо. — Что ж, и теперь прикажете мне подписать?
— Подписывай! — приказала маркиза.
— Но, — продолжала Маргарита, положив на договор свою дрожащую, судорожно сжатую руку, — но если мой муж узнает о существовании этого ребенка? Если он потребует от его отца удовлетворения за пятно, наложенное на имя, на его честь? Если в поединке страшном, без свидетелей… в бою на смерть он убьет моего любовника и, измученный угрызениями совести преследуемый голосом из могилы, мой муж лишится рассудка?
— Молчи! — воскликнула маркиза в ужасе, еще не зная, случайно ли дочь говорит все это или потому, что знает ее историю. — Молчи! — повторила она.
— Так вы хотите, — не умолкала Маргарита, которая сказала уже столько, что не могла остановиться, — чтобы я, оберегая свое имя и имя других моих детей, заперлась на всю жизнь с безумным, не имея возможности никому доверить свою тайну? Покрыла сердце железной броней, чтобы ничего не чувствовать? Высушила глаза, чтобы не плакать? Так вы хотите, чтобы я при жизни мужа оделась в траур, как вдова?.. Вы хотите, чтобы волосы мои поседели двадцатью годами раньше положенного срока?
— Молчи, молчи! — В голосе маркизы угроза начинала уступать место страху. — Ни слова больше, Маргарита!
— Так вы хотите, — продолжала горяча Маргарита, не замечая ее состояния, — чтобы я ходила от одного умирающего к другому закрывать им не глаза, а рот, для того чтобы тайна моя умерла вместе с ними!..
— Молчи! — вскричала маркиза, в отчаянии ломая себе руки. — Ради всего святого молчи, Маргарита!
— Ну что ж, матушка, прикажите мне подписать, и все это сбудется: наказание за грехи родителей падет на детей до третьего и четвертого колена!
— О, праведный судья! — воскликнула маркиза, рыдая. — Неужели я еще мало была унижена, мало наказана?
Первые слезы матери охладили жар Маргариты. Она упала на колени и жалобно проговорила, став опять прежней кроткой и доброй дочерью:
— Матушка, простите меня, простите меня!
— Да, простите меня! — сказала маркиза, подходя к Маргарите. — Теперь ты просишь прощения, бесчеловечная дочь. Как ты могла взять из рук вечного правосудия бич мщения и ударить им мать по лицу?!
— Матушка, простите меня! — воскликнула Маргарита. — Я сама не знала, что говорила. Вы довели меня до отчаяния! Я была вне себя!
— Господи! — проговорила маркиза, подняв обе руки над головой Маргариты. — Ты слышал, что говорила мне моя дочь! Не смею надеяться, что ты, по своему великому милосердию, забыл слова ее, Боже мой, но в минуту кары вспомни, что я ее не проклинаю!
Она пошла к дверям. Маргарита хотела удержать мать, но маркиза обернулась к ней с таким страшным выражением в лице, что Маргарита без приказания отпустила полу ее платья, за которую было ухватилась, и осталась на коленях, без слов, в ужасном волнении.
ГЛАВА XVII
Возможно, читателю покажется странным, что после оскорбительного вызова, сделанного накануне Полем Лектуру, дуэль назначена была не на утро, но лейтенанту Вальтеру, который приходил договориться с графом д'Оре об условиях поединка, было приказано соглашаться на все условия, кроме одного: капитан хотел драться не иначе как вечером. Поль понимал, что до тех пор, пока он не развяжет узла этой семейной драмы, в которую он вмешался вначале как посторонний, жизнь его принадлежит уже не ему и он не имеет права располагать ею. Впрочем, отсрочка, которую он сам себе назначил, была непродолжительна, и Лектур охотно на нее согласился. Капитан решил использовать каждую минуту с пользой для дела, поэтому, как только наступило время, когда можно было явиться к маркизе, не нарушая приличий, он отправился в замок.
События последних дней вызвали такой беспорядок во всем доме, что Поль не нашел ни одного слуги, который мог бы доложить о его визите маркизе, и пошел тем путем, который был уже ему хорошо известен. Войдя в гостиную, он увидел лежащую без чувств Маргариту.
Заметив, что брачный договор измят, Поль догадался, что между матерью и дочерью происходила какая-то ужасная сцена. Он подбежал к сестре, взял ее на руки и отворил окно, чтобы оживить свежим воздухом. Мало-помалу Маргарита пришла в себя, открыла глаза и узнала брата, которого судьба посылала ей всякий раз, как только силы покидали ее.
Она стала рассказывать Полю, как мать хотела заставить ее подписать брачный договор для того, чтобы потом она уехала навсегда из замка вместе с Эммануилом, и как она, выведенная из себя отчаянием, высказала маркизе все, что знала. Поль догадался, что должно было теперь происходить в гордой душе маркизы, ведь, несмотря на все страдания, двадцатилетнюю муку и одиночество, тайна ее стала известна той, от кого она больше всего хотела скрыть ее. Сжалившись над маркизой, Поль решил избавить ее от мучения, сообщив, что он собирается делать дальше. Маргарите также необходимо было увидеть мать, чтобы выпросить себе прощение, поэтому она вызвалась сообщить маркизе, что капитан Поль желает с ней поговорить.
Поль остался один и, прислонившись к высокому камину, украшенному гербом, задумался о странном повороте судьбы, который вдруг сделал его хозяином этого дома. Через несколько минут боковая дверь отворилась и появился Эммануил с ящиком для пистолетов в руках. Поль оглянулся и, увидев брата, поклонился ему. Эммануил тоже поклонился, но лишь потому, что этого требовала вежливость, и лицо его тотчас исказилось неприязнью к человеку, которого он считал своим личным непримиримым врагом.
— Я хотел уже искать вас, — сказал Эммануил, остановившись в нескольких шагах от Поля и поставив ящик с пистолетами на стол. — Правда, — прибавил он, — не знал, где вас найти, потому что вы, как злой дух в наших народных преданиях, имеете дар быть везде и нигде. К счастью, мне сказали, что вы здесь, и я очень вам благодарен, что вы избавили меня от труда искать вас.
— Мне очень приятно, — сказал Поль, — что в этот раз мое желание, хотя, вероятно, по совершенно иным причинам, совпадает с вашим. Что вам от меня угодно?
— Неужели не можете угадать? — Эммануил разгорячился. — В таком случае позвольте мне сказать, что, к моему удивлению, вы совсем не знаете обязанностей дворянина и офицера, и это — новое оскорбление мне!
— Верьте мне, Эммануил, — сказал спокойно Поль.
— Вчера меня звали графом, сегодня зовут маркизом д'Оре, — проговорил надменно Эммануил, с презрением глянув на собеседника. — Прошу не забывать этого.
Едва заметная улыбка мелькнула на губах Поля.
— Вы очень плохо знаете обязанности дворянина, — продолжал Эммануил, — если воображаете, что я могу позволить другому отомстить вам за обиду, которую вы нанесли мне. Не забудьте, что не я вас искал, а вы пришли ко мне.
— Вы забываете, маркиз, — поклонился Поль, — что были у меня в гостях на «Индианке».
— Оставим этот пустой спор, — сказал Эммануил с досадой. — Нам теперь не до того. Вчера я сделал вам предложение, которое, не говорю уже офицер, но каждый дворянин, каждый порядочный человек, если только он не трус, сразу бы принял, а вы, увернувшись от него, вздумали обратиться к другому противнику, которого наша ссора отчасти касается, но которого бы из обыкновенного приличия — он мой гость — не следовало в нее вмешивать.
События последних дней вызвали такой беспорядок во всем доме, что Поль не нашел ни одного слуги, который мог бы доложить о его визите маркизе, и пошел тем путем, который был уже ему хорошо известен. Войдя в гостиную, он увидел лежащую без чувств Маргариту.
Заметив, что брачный договор измят, Поль догадался, что между матерью и дочерью происходила какая-то ужасная сцена. Он подбежал к сестре, взял ее на руки и отворил окно, чтобы оживить свежим воздухом. Мало-помалу Маргарита пришла в себя, открыла глаза и узнала брата, которого судьба посылала ей всякий раз, как только силы покидали ее.
Она стала рассказывать Полю, как мать хотела заставить ее подписать брачный договор для того, чтобы потом она уехала навсегда из замка вместе с Эммануилом, и как она, выведенная из себя отчаянием, высказала маркизе все, что знала. Поль догадался, что должно было теперь происходить в гордой душе маркизы, ведь, несмотря на все страдания, двадцатилетнюю муку и одиночество, тайна ее стала известна той, от кого она больше всего хотела скрыть ее. Сжалившись над маркизой, Поль решил избавить ее от мучения, сообщив, что он собирается делать дальше. Маргарите также необходимо было увидеть мать, чтобы выпросить себе прощение, поэтому она вызвалась сообщить маркизе, что капитан Поль желает с ней поговорить.
Поль остался один и, прислонившись к высокому камину, украшенному гербом, задумался о странном повороте судьбы, который вдруг сделал его хозяином этого дома. Через несколько минут боковая дверь отворилась и появился Эммануил с ящиком для пистолетов в руках. Поль оглянулся и, увидев брата, поклонился ему. Эммануил тоже поклонился, но лишь потому, что этого требовала вежливость, и лицо его тотчас исказилось неприязнью к человеку, которого он считал своим личным непримиримым врагом.
— Я хотел уже искать вас, — сказал Эммануил, остановившись в нескольких шагах от Поля и поставив ящик с пистолетами на стол. — Правда, — прибавил он, — не знал, где вас найти, потому что вы, как злой дух в наших народных преданиях, имеете дар быть везде и нигде. К счастью, мне сказали, что вы здесь, и я очень вам благодарен, что вы избавили меня от труда искать вас.
— Мне очень приятно, — сказал Поль, — что в этот раз мое желание, хотя, вероятно, по совершенно иным причинам, совпадает с вашим. Что вам от меня угодно?
— Неужели не можете угадать? — Эммануил разгорячился. — В таком случае позвольте мне сказать, что, к моему удивлению, вы совсем не знаете обязанностей дворянина и офицера, и это — новое оскорбление мне!
— Верьте мне, Эммануил, — сказал спокойно Поль.
— Вчера меня звали графом, сегодня зовут маркизом д'Оре, — проговорил надменно Эммануил, с презрением глянув на собеседника. — Прошу не забывать этого.
Едва заметная улыбка мелькнула на губах Поля.
— Вы очень плохо знаете обязанности дворянина, — продолжал Эммануил, — если воображаете, что я могу позволить другому отомстить вам за обиду, которую вы нанесли мне. Не забудьте, что не я вас искал, а вы пришли ко мне.
— Вы забываете, маркиз, — поклонился Поль, — что были у меня в гостях на «Индианке».
— Оставим этот пустой спор, — сказал Эммануил с досадой. — Нам теперь не до того. Вчера я сделал вам предложение, которое, не говорю уже офицер, но каждый дворянин, каждый порядочный человек, если только он не трус, сразу бы принял, а вы, увернувшись от него, вздумали обратиться к другому противнику, которого наша ссора отчасти касается, но которого бы из обыкновенного приличия — он мой гость — не следовало в нее вмешивать.