Дюма Александр. Шевалье де Мезон-Руж

   — О Морис! Спасите его, сначала спасите его, а потом требуйте мою жизнь.
   — Женевьева, — мрачно ответил Морис, — послушайте: я стаю одной ногой на дороге бесчестья. Чтобы окончательно встать на эту дорогу, у меня должен быть, по крайней мере, веский довод против самого себя. Женевьева, поклянитесь, что не любите шевалье де Мезон-Ружа…
   — Я люблю шевалье де Мезон-Ружа как сестра, как друг, и никак иначе, клянусь вам!
   — Женевьева, вы любите меня?
   — Морис, я люблю вас, это правда, как и то, что Бог меня слышит.
   — Если я сделаю то, о чем вы меня просите, покинете вы родных, друзей, родину, чтобы бежать с предателем?
   — Морис! Морис!
   — Она колеблется… О, она колеблется! И Морис в презрении отпрянул. Женевьева опиралась на его руку, и, лишившись опоры, упала на колени.
   — Морис, — сказала она, откинувшись назад и заламывая руки, — все, что только захочешь, клянусь тебе! Приказывай, я повинуюсь!
   — Ты будешь моей, Женевьева?
   — Как только ты потребуешь.
   — Клянись Христом. Женевьева протянула руки.
   — Боже мой! — произнесла она. — Ты простил прелюбодейку, ты, надеюсь, простишь и меня.
   Крупные слезы покатились по ее щекам и упали на длинные разметавшиеся волосы, струящиеся по груди.
   — О, не клянитесь так, — воскликнул Морис, — или я не приму вашей клятвы!
   — Боже мой, — прошептала она, — я клянусь посвятить свою жизнь Морису, умереть вместе с ним и, если будет нужно, умереть ради него, если он спасет моего защитника, моего брата, шевалье де Мезон-Ружа.
   — Хорошо, он будет спасен, — сказал Морис. Он подошел к комнате шевалье.
   — Сударь, переоденьтесь в костюм кожевенника Морана. Я возвращаю вам ваше слово, вы свободны. И вы тоже, сударыня, — обратился он к Женевьеве. — Пароль: «Гвоздика и подземный ход».
   И словно страшась остаться в этой комнате, где он произнес слова, превратившие его в предателя, Морис открыл окно и выпрыгнул в сад.

V. ОБЫСК

   Морис снова занял свой пост в саду напротив окна Женевьевы; только на этот раз оно было темным: молодая женщина ушла в комнату шевалье де Мезон-Ружа.
   Морис вовремя покинул дом, потому что едва он дошел до угла оранжереи, как ворота в сад открылись и в сопровождении Лорена с пятью-шестью гвардейцами появился человек в сером.
   — Ну что? — поинтересовался Лорен.
   — Как видите, — ответил Морис, — я на посту.
   — Никто не пытался нарушить запрет? — спросил Лорен.
   — Никто, — сказал Морис, который был счастлив, что ему не пришлось солгать, отвечая на столь удачно заданный вопрос. — А что делали вы?
   — А мы убедились, что шевалье де Мезон-Руж вошел в этот дом час назад и с тех пор из него не выходил, — ответил представитель полиции.
   — И вы знаете его комнату? — спросил Лорен.
   — Его комната отделена от комнат гражданки Диксмер лишь коридором.
   — Ах так! — произнес Лорен.
   — Черт побери, их и не нужно было разъединять. Кажется, этот шевалье де Мезон-Руж из тех, кто своего не упустит.
   Кровь бросилась Морису в голову. Он закрыл глаза; в мозгу его металась тысяча молний.
   — Ну, а… как же гражданин Диксмер, что он думал об этом? — спросил Лорен.
   — Он считал, что для него это большая честь.
   — Ну, так что? — сдавленным голосом проговорил Морис. — Что мы решим?
   — Сейчас мы, — сказал человек в сером, — возьмем шевалье в его же комнате, а может быть, и в постели.
   — Значит, он ни о чем не догадывается?
   — Абсолютно ни о чем.
   — Известен план этого участка? — спросил Лорен.
   — У нас очень точный план, — отозвался человек в сером. — В углу сада — павильон, вон там. Поднявшись на четыре ступеньки, — видно вам их отсюда? — окажемся на площадке. Направо дверь в комнату гражданки Диксмер; вот, несомненно, ее окно. Напротив окна, в глубине комнаты, еще одна дверь, ведущая в коридор. А в этом коридоре дверь в комнату изменника.
   — Отлично! Вот что значит тщательная топография! — сказал Лорен. — Имея такой план, можно идти с завязанными глазами увереннее, чем с открытыми. Пойдем же.
   — Соседние улицы под надежной охраной? — спросил Морис с интересом, который все присутствующие, естественно, расценили как опасение за то, чтобы шевалье не сбежал.
   — Улицы, проходы, перекрестки — все! — ответил представитель полиции. — Ручаюсь, даже мышь не проскользнет, если не знает пароля.
   Морис вздрогнул. Было предпринято столько мер, что он стал бояться, как бы совершенная им измена не стала бесполезной для его счастья.
   — Итак, — сказал человек в сером, — сколько вам нужно людей, чтобы арестовать шевалье?
   — Сколько человек? — переспросил Лорен. — Надеюсь, будет достаточно меня и Мориса; не так ли, Морис?
   — Да, — пробормотал тот, — конечно, нас будет достаточно.
   — Послушайте, — продолжал представитель полиции, — только без лишнего хвастовства: вы сможете его взять?
   — Черт побери! Возьмем ли мы его? — воскликнул Лорен. — Ну, конечно же! Не правда ли, Морис, ведь нужно, чтобы его взяли мы?
   Лорен сделал ударение на последнем слове. Он уже говорил Морису, что над ними начало витать подозрение и что надо не дать ему времени развиться — а в ту эпоху подозрения крепли очень быстро. Короче, Лорен понимал, что усомниться в патриотизме людей, сумевших вдвоем схватить шевалье де Мезон-Ружа, никто не посмел бы.
   — Хорошо, — заключил человек в сером, — если вы действительно за это беретесь, то трое будут лучше двоих, а четверо лучше троих. Ведь шевалье даже спит со шпагой под подушкой, а на ночном столике у него всегда лежит пара пистолетов.
   — Черт побери! — взорвался гренадер из отряда Лорена. — Давайте войдем все вместе, зачем кого-то выделять? Если он сдастся — отправим его в запас для гильотины, если окажет сопротивление — изрубим его.
   — Отлично сказано, — заметил Лорен. — Вперед! Войдем через окно или через дверь?
   — Через дверь, — сказал человек в сером. — Может, в ней случайно остался ключ. Если же мы полезем в окно, то придется разбить стекло, а это наделает шуму.
   — Ладно, войдем через дверь, — решил Лорен. — Лишь бы войти, а как — не важно. Итак, Морис, сабли наголо!
   Морис машинально вытащил саблю из ножен.
   И небольшой отряд направился к павильону. Как и говорил человек в сером, они поднялись по ступенькам подъезда и оказались на площадке, затем в прихожей.
   — Ага! — радостно воскликнул Лорен. — Ключ в двери! И действительно, в темноте, ощупывая дверь рукой, он почувствовал кончиками пальцев металлический холод ключа.
   — Ну, открывай же, гражданин лейтенант, — сказал представитель полиции. Лорен осторожно повернул ключ в замке — дверь открылась.
   Морис вытер рукой влажный от пота лоб.
   — Ну вот мы и на месте, — произнес Лорен.
   — Не совсем, — возразил человек в сером. — Если наши топографические сведения точны, то мы сейчас находимся в комнатах гражданки Диксмер.
   — Можно в этом убедиться, — сказал Лорен. — Давайте зажжем свечи. В камине еще тлеют угли.
   — Зажжем факелы, — решил человек в сером. — Они не гаснут так быстро, как свечи.
   Он взял у одного из гренадеров два факела и зажег их от угасавшего огня камина. Один из них он протянул Морису, другой — Лорену.
   — Видите, — сказал он, — я не ошибся: эта дверь ведет в спальню гражданки Диксмер, выходящую в коридор.
   — Вперед! В коридор! — воскликнул Лорен.
   Распахнулась находившаяся в глубине дверь, также незапертая, и они оказались у комнаты шевалье. Раз двадцать Морис раньше видел эту дверь, но ему никогда не приходило в голову спросить, что за ней находится: для него весь мир был сосредоточен в той комнате, где его принимала Женевьева.
   — О! — прошептал Лорен. — Здесь уже другое дело: ключа нет и дверь заперта.
   — Но, — с трудом проговорил Морис, — вы уверены, что это здесь?
   — Если план верен, то его комната должна находиться именно здесь, — сказал представитель полиции. — Впрочем, сейчас увидим. Гренадеры, ломайте дверь. А вы, граждане, приготовьтесь: как только выломают дверь, врывайтесь в комнату.
   Четыре гвардейца, выбранные человеком в сером, подняли приклады своих ружей и по его знаку разом ударили: дверь разлетелась в щепки.
   — Сдавайся или ты мертв! — крикнул Лорен, бросаясь в комнату.
   Никто не ответил: полог кровати был задернут.
   — Кровать! Следите за кроватью! — приказал человек в сером. — Целься! При первом же движении занавесок — огонь!
   — Подождите, — сказал Морис, — я отдерну полог.
   В надежде, что Мезон-Руж спрятался за занавесками и первый удар кинжала или первый выстрел достанется ему, Морис кинулся к пологу, и тот с жалобным звуком скользнул по железному пруту.
   Кровать была пуста.
   — Черт возьми! — удивился Лорен. — Никого!
   — Он сбежал, — пробормотал Морис.
   — Но это невозможно, граждане! Невозможно! — закричал человек в сером. — Я вам говорю: видели, как он вошел сюда час назад, но никто не видел, чтобы он выходил; да и все выходы перекрыты.
   Лорен распахнул дверцы чуланов и шкафов, осмотрел все места, даже те, где человеку физически невозможно было спрятаться.
   — Однако же никого нет! Вы прекрасно видите, никого!
   — Никого! — с волнением, которое можно было легко понять, повторил Морис. — Действительно, вы видите, здесь никого нет!
   — А комнаты гражданки Диксмер? — предположил представитель полиции. — Может быть, он там?
   — О! — произнес Морис. — Комнату женщины нужно уважать.
   — Конечно, — ответил на это Лорен, — мы с почтением отнесемся и к комнате гражданки Диксмер, и к ней самой, но мы ее осмотрим.
   — Гражданку Диксмер? — спросил один из гренадеров, довольный тем, что можно двусмысленно пошутить.
   — Нет, — ответил Лорен, — только комнату.
   — Тогда, — сказал Морис, — позвольте, я войду первым.
   — Иди, — согласился Лорен, — ты начальник: по месту и почет.
   Двоих оставили охранять эту комнату. Все направились туда, где зажигали факелы.
   Морис подошел к двери, ведущей в спальню Женевьевы.
   Впервые он был у этой двери.
   Сердце его бешено колотилось.
   Ключ оказался на месте. Морис потянулся к нему, но заколебался.
   — Ну что же ты, — сказал Лорен, — открывай!
   — А если гражданка Диксмер уже спит? — ответил Морис.
   — Мы только посмотрим ее кровать, заглянем под кровать, в камин и в шкафы, — ответил Лорен, — после чего, если там никого, кроме нее, нет, мы пожелаем ей доброй ночи.
   — Ну нет, — произнес человек в сером, — мы ее арестуем. Гражданка Женевьева Диксмер — аристократка. Ее признали сообщницей девицы Тизон и шевалье де Мезон-Ружа.
   — Тогда открывай сам, — ответил Морис, выпуская ключ, — я не арестовываю женщин.
   Представитель полиции покосился на Мориса, а гренадеры стали между собой перешептываться.
   — О, вы шепчетесь? — переспросил Лорен. — Шептаться надо, когда вы вдвоем; а я того же мнения, что и Морис.
   И он сделал шаг назад.
   Человек в сером схватил ключ, быстро повернул его, и дверь поддалась. Солдаты устремились в комнату.
   На маленьком столике горели две свечи, но спальня Женевьевы, как и комната шевалье де Мезон-Ружа, была пуста.
   — Пусто! — воскликнул представитель полиции.
   — Пусто! — повторил, бледнея, Морис. — Где же она? Лорен с удивлением посмотрел на Мориса.
   — Поищем, — сказал человек в сером и в сопровождении гвардейцев принялся обыскивать дом от подвалов до мастерских.
   Как только они удалились, Морис, с нетерпением наблюдавший за ними, бросился в спальню, вновь открывая все шкафы и шепча с тревогой:
   — Женевьева, Женевьева!
   Но Женевьева не отвечала: комната действительно была пуста.
   Тогда Морис в свою очередь стал исступленно обыскивать дом. Оранжереи, сараи, службы — он осмотрел все, но безрезультатно.
   В это время послышался шум, и к дверям подошел отряд вооруженных людей. Обменявшись паролем с часовым, они заполнили сад и дом. Во главе этого подкрепления красовался закопченный султан Сантера.
   — Ну? — спросил он Лорена. — Где заговорщик?
   — Как где заговорщик?
   — Да. Я вас спрашиваю, что вы с ним сделали?
   — Я тоже мог бы спросить вас об этом: ваш отряд, если он хорошо охранял выходы, должен был арестовать его, потому что Мезон-Ружа в доме, когда мы пришли, уже не было.
   — Что вы такое говорите? — закричал разъяренный генерал. — Значит, вы его упустили?
   — Мы не могли его упустить, потому что не видели его.
   — Тогда я вообще ничего не понимаю, — сказал Сантер.
   — В чем?
   — В том, что мне сказал ваш посланец.
   — А разве мы к вам кого-нибудь посылали?
   — Конечно. Это был человек в коричневом, черноволосый, в зеленых очках. Он пришел предупредить нас от вашего имени, что вы собираетесь схватить Мезон-Ружа, но он защищается как лев. Поэтому я поспешил к вам на помощь.
   — Человек в коричневом, с черными волосами и в зеленых очках? — повторил Лорен.
   — Именно так; он еще держал под руку женщину.
   — Молодую и красивую? — воскликнул Морис, бросаясь к генералу.
   — Да, молодую и красивую.
   — Это был он и гражданка Диксмер.
   — Кто он?
   — Мезон-Руж… О я, презренный, почему я не убил их обоих?
   — Ну-ну, гражданин Ленде, — произнес Сантер, — их схватят.
   — Но какого черта вы их пропустили? — спросил Лорен.
   — Черт побери! — отвечал Сантер. — Я их пропустил, потому что они знали пароль.
   — Они знали пароль! — воскликнул Лорен. — Выходит, среди нас находится предатель?
   — Нет, нет, гражданин Лорен, — заверил его Сантер, — мы вас знаем, и нам хорошо известно, что среди вас предателей нет.
   Лорен осмотрелся, будто искал предателя, которого он опасался.
   Он увидел мрачное лицо и нерешительный взгляд Мориса.
   — О! Что бы это значило? — прошептал он.
   — Этот человек не мог уйти далеко, — заметил Сантер. — Мы обыщем всю округу. А может быть, он уже наткнулся на какой-нибудь патруль, оказавшийся проворнее нас и не давший себя провести.
   — Да, да, будем искать, — сказал Лорен.
   И он схватил за руку Мориса, а затем, под предлогом поисков, увел его из сада.
   — Да, будем искать, — согласились гвардейцы, — но перед этим…
   Один из них кинул факел под сарай, набитый хворостом и сухими растениями.
   — Пойдем, — говорил Лорен, — пойдем.
   Морис не оказал ни малейшего сопротивления. Он шел за Лореном, будто ребенок. Не обменявшись ни словом, они дошли до моста. У моста они остановились. Морис обернулся.
   Небо над предместьем стало красным, и было видно, как над домами взлетают тысячи искр.

VI. КЛЯТВА ВЕРНОСТИ

   Вздрогнув, Морис протянул руку в сторону Старой улицы Сен-Жак.
   — Огонь! — произнес он. — Огонь!
   — Да, огонь, — сказал Лорен, — ну и что?
   — О Боже мой! Боже мой! А если она вернулась?
   — Кто?
   — Женевьева.
   — Женевьева — это госпожа Диксмер, не так ли?
   — Да, она.
   — Думаю, что ты можешь этого не бояться. Она не вернется, не для того она уходила.
   — Лорен, я должен найти ее, мне нужно отомстить за себя.
   — О! — воскликнул Лорен. —
   Любовь — тиран и смертным и богам;
   Несут ей на алтарь не только фимиам.
   — Ты мне поможешь найти ее, правда, Лорен?
   — Черт возьми, это будет нетрудно.
   — Но как?
   — Это несомненно. Если ты, насколько я могу судить, интересуешься судьбой гражданки Диксмер, ты должен знать эту женщину, ты должен знать, кто ее самые близкие друзья. Она не покинула Париж, у них у всех бешеная страсть оставаться здесь. Она укрылась у своей верной подруги. И завтра утром какая-нибудь Роза или Мартон принесет тебе записочку примерно такого содержания:
   «Коль Марс Киферу видеть хочет,
   Пускай лазурный плащ попросит он у Ночи.
   И пусть он придет к консьержу на такую-то улицу, в такой-то дом и спросит госпожу ***». Вот так.
   Морис пожал плечами. Он хорошо знал, что Женевьеве не у кого было спрятаться.
   — Мы не найдем ее, — прошептал он.
   — Позволь сказать тебе кое-что, Морис, — сказал Лорен.
   — Что именно?
   — Даже если мы не найдем ее, это будет не такое уж большое несчастье.
   — Если мы не найдем ее, Лорен, — ответил Морис, — я умру.
   — Ах, черт! — сказал молодой человек. — Выходит, что от этой самой любви ты чуть не умер?
   — Да, — ответил Морис.
   Лорен на минуту задумался.
   — Морис, — сказал он, — сейчас около одиннадцати часов, квартал безлюден; вон там каменная скамья, кажется поставленная специально для двух друзей. Соблаговоли осчастливить меня приватной беседой, как говорили яри старом порядке. Даю слово, что буду говорить только прозой.
   Морис осмотрелся и сел рядом с другом.
   — Говори, — промолвил он, уронив отяжелевшую голову на руки.
   — Дорогой друг, послушай, без вступления, без перифраз, без комментариев скажу одно: мы гибнем, вернее, ты нас губишь.
   — Как это? — спросил Морис.
   — Милый друг, — продолжал Лорен, — есть некое постановление Комитета общественного спасения; оно объявляет предателем родины каждого, кто поддерживает отношения с врагами вышеназванной родины. Знакомо тебе это постановление, а?
   — Конечно, — ответил Морис.
   — Ты его знаешь?
   — Да.
   — Ладно. Мне кажется, что ты в какой-то степени изменяешь родине. Как говорит Манлий, «что скажешь ты на это?»
   — Лорен!
   — Вне сомнения; однако, если только ты не считаешь, что родину боготворят те, кто предоставляет кров, стол и ночлег шевалье де Мезон-Ружу, который не является пылким республиканцем и, которого, полагаю, пока еще не обвиняют в том, что это он устроил сентябрьские события.
   — Ах, Лорен! — вздохнул Морис.
   — Так вот, из этого следует, — продолжал моралист, — что, как мне кажется, ты был или в какой-то степени еще остаешься другом женщины, считающейся врагом родины. Постой, постой, не возмущайся, дорогой друг. Ты, как блаженной памяти Энкелад: едва шевельнешься, как гора уже приходит в движение. Повторяю, не возмущайся, а признайся попросту, что ты больше не ревностный патриот.
   Лорен произнес эти слова со всей нежностью, на какую только был способен, и коснулся темы с истинно цицероновским мастерством.
   Морис ограничился тем, что выразил свой протест жестом.
   Но Лорен не принял во внимание этот жест и продолжал:
   — О, если бы мы жили при температуре теплицы, при благопристойной температуре, когда по правилам ботаники термометр неизменно показывает шестнадцать градусов, я бы сказал тебе, дорогой Морис: все это очень изящно, все как надо; время от времени будем немножко аристократами, это во благо, это хорошо пахнет. Но мы сейчас варимся при тридцати пяти-сорокаградусной жаре! Земля горит под ногами, так что мы вынужденно становимся умеренными и из-за этой жары кажемся холодными; а кто холоден, тот попадает в подозрительные, ты это знаешь, Морис. А если уж кто считается подозрительным, то, дорогой Морис, ты слишком умен, чтобы не знать, кем он скоро станет, а вернее — скоро не станет.
   — Пусть! Пусть меня убьют и все на этом закончится! — воскликнул Морис. — Я так устал от жизни.
   — Да, четверть часа назад, — сказал Лорен. — По правде говоря, это не такой долгий срок, чтобы я позволил тебе поступить так, как ты хочешь. И потом ведь ты понимаешь, что сегодня нужно умирать республиканцем, а ты умер бы аристократом.
   — О! — воскликнул Морис, у которого в жилах начинала бурлить кровь от нестерпимой боли — следствия сознания своей вины. — О, ты зашел слишком далеко, друг мой!
   — Я зайду еще дальше, потому что предупреждаю: если ты сделаешься аристократом…
   — Донесешь на меня?
   — Тьфу ты! Нет, запру в подвале и велю искать тебя с барабанным боем как затерявшуюся вещь. Потом объявлю, что аристократы, зная, какую участь ты им готовишь, заточили тебя, мучили, морили голодом; так что, когда тебя отыщут, как судью де Бомона, господина де Латюда и других, рыночные торговки и старьевщики из секции Виктор публично увенчают тебя цветами. Так что поспеши вновь стать Аристидом, иначе твоя судьба ясна.
   — Лорен, Лорен, я чувствую, что ты прав, но меня что-то тащит за собой, я качусь под откос. Ты сердишься на меня за то, что я подчиняюсь руке судьбы?
   — Я не сержусь, а браню тебя. Вспомни о сценах, которые Пилад устраивал Оресту почти ежедневно — сценах, убедительно доказывающих, что дружба — всего лишь парадокс; эти образцовые друзья спорили с утра до вечера.
   — Оставь меня, Лорен, так будет лучше.
   — Никогда!
   — В таком случае, позволь мне любить, сходить с ума как мне угодно, а может, даже стать преступником, поскольку, если мы еще с ней встретимся, я чувствую, что убью ее.
   — Или упадешь перед ней на колени. Ах, Морис! Морис, влюбленный в аристократку, — никогда бы не поверил! Ты ведешь себя как бедный Ослен с маркизой де Шарни.
   — Прекрати, Лорен, умоляю тебя!
   — Я вылечу тебя, Морис, черт меня побери. Я не хочу, чтобы ты выиграл в лотерею святой гильотины, как говорит бакалейщик с улицы Менял. Берегись, Морис, ты выведешь меня из терпения, сделаешь из меня кровопийцу. Морис, я чувствую необходимость поджечь остров Сен-Луи. Дайте мне факел, дайте горящую головню!
   Нет, право, я напрасно плачу,
   Что нету факела пожарче у меня:
   В тебе самом, Морис, достаточно огня,
   Чтоб душу сжечь твою и город весь в придачу.
   Морис невольно улыбнулся:
   — Ты забываешь, мы условились говорить только прозой.
   — Но ведь и ты своим безумством доводишь меня до отчаяния, — сказал Лорен, — но ведь и… Морис, давай запьем, станем пьяницами или будем выступать на собраниях с предложениями, начнем изучать политическую экономию. Но, ради Юпитера, не будем влюбляться. Давай любить только Свободу.
   — Или Разум.
   — Ах да, богиня передает тебе наилучшие пожелания и находит, что ты очаровательный смертный.
   — И ты не ревнуешь?
   — Морис, чтобы спасти друга, я чувствую себя способным на любые жертвы.
   — Спасибо, мой бедный Лорен, я ценю твою преданность. Но самый лучший способ утешить меня, видишь ли, это дать мне возможность упиться своей печалью. Прощай, Лорен; сходи к Артемизе.
   — А ты куда пойдешь?
   — Вернусь к себе.
   И Морис сделал несколько шагов в сторону моста.
   — Разве ты теперь живешь в районе Старой улицы Сен-Жак?
   — Нет, но мне хочется пройти через этот район.
   — Чтобы еще раз посмотреть на то место, где жила твоя бесчеловечная?
   — Чтобы посмотреть, не вернулась ли она туда, где — она это знает — я жду ее. О Женевьева, Женевьева! Я никогда не думал, что ты способна на такое предательство!
   — Морис, один тиран, который слыл прекрасным знатоком прекрасного пола — он умер оттого, что сильно любил, — говорил:

 
Ах, женщина свой век изменчивостью мерит;
Безумен тот, кто ей поверит!^{note 11}
 

   Морис вздохнул, и друзья направились к Старой улице Сен-Жак.
   По мере того как они приближались к ней, все отчетливее слышался сильный шум; друзья видели растущее зарево, слышали патриотические песни, которые днем, под солнцем, в боевой обстановке, казались героическими гимнами, но ночью, при свете пожара, приняли мрачный оттенок опьянения каннибалов.
   — О, Боже мой! Боже мой! — произнес Морис, забывая о том, что Бог упразднен.
   Он продолжал идти; его лоб покрылся потом. Лорен посмотрел на идущего Мориса и прошептал сквозь зубы:

 
Когда любовь захватит нас,
Тогда прощай благоразумье!^{note 12}
 

   Казалось, весь Париж отправился к театру описанных нами событий. Морис должен был пройти сквозь строй гренадеров и ряды представителей различных секций, потом сквозь тесные толпы той всегда яростной, всегда возбужденной черни, что в ту эпоху, вопя, носилась от зрелища к зрелищу.
   Приближаясь к цели, Морис, который шел в страшном нетерпении, все больше ускорял шаг. Лорен едва успевал за ним, но он слишком любил друга, чтобы оставить его одного в такой момент.
   Почти все было кончено: огонь из сарая, куда один из гвардейцев швырнул горящий факел, перекинулся на деревянные мастерские, построенные с большими просветами для циркуляции воздуха; горел готовый товар; начал гореть и сам дом.
   — О! Боже мой! — воскликнул Морис. — А если она вернулась и ждала меня в какой-нибудь из комнат, окруженная пламенем, ждала меня, звала меня…
   И, полуобезумевший от горя, Морис, предпочитая скорее верить в безрассудство той, кого он любил, чем в ее предательство, очертя голову бросился в дверь павильона, еле видневшуюся среди клубов дыма.
   Лорен по-прежнему шел за ним; он пошел бы за ним и в ад.
   Крыша пылала; огонь начинал охватывать лестницу.
   Морис, задыхаясь, прошел по второму этажу, по гостиной, по комнатам Женевьевы, шевалье де Мезон-Ружа, по коридорам. Прерывающимся голосом он звал:
   — Женевьева! Женевьева! Но никто не отзывался.
   Вернувшись в первую комнату, друзья увидели, что пламя уже охватывает дверь. Не слушая криков Лорена, который указывал ему на окно, Морис прошел сквозь пламя.
   Потом через двор, заваленный разбитой мебелью, он побежал в дом, проник в столовую, прошел через гостиную Диксмера, кабинет химика Морана. Везде было полно дыма, каких-то обломков, битого стекла. Огонь уже достиг этой части дома и стал ее пожирать.