Страница:
— Ну хорошо, моя дорогая племянница, не буду с тобой притворяться. Что тебе от меня надо?
— Вы не так меня поняли, дядюшка. Мне ничего не надо, кроме благополучия для вас, для моего отца и мужа. Меня жизнь хорошо проучила за неумное поведение и своеволие, и мне больше всего хочется, чтобы другие не делали подобных ошибок и не накликали на себя беду.
Сохранять такой тон Элизабет было непросто, она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Теперь, если знаешь мужчин, сделать задуманное совсем нетрудно. А Элизабет знала. Достаточно посмотреть на Линкольна. Они, кроме Роджера, конечно, словно из воска: лепи из них что хочешь, думала она. От недовольства и обиды на брата у Линкольна не осталось и следа. Теперь все его существо заполнилось подозрением и желанием понять, чего она хочет, хотя от него она не хочет ровным счетом ничего, но этому-то он и не верит.
И все только потому, что она разговаривала с ним не в своей обычной манере; Линкольну теперь все в ней будет казаться подозрительным, и все свои силы он направит на то, чтобы раскрыть ее несуществующий замысел. Что-то бормоча в ответ на его допытывания, она думала: наверное, он сейчас побежит к отцу узнавать, зачем она приехала. Она поперхнулась смехом и вынуждена была притворно откашливаться, представив его выражение, когда отец будет чеканить, как она добивалась привести своих ратников, чтобы поблагодарить за его «доброту» и помощь мужу при ее спасении. Элизабет нехотя раскланялась с Линкольном и проводила его до выхода взглядом: все вышло превосходно. Подозрительность Линкольна насторожит отца, который вспомнит ее странное поведение, как упорно она настаивала на поездке с ним, и, планируя свои операции, они будут про нее говорить, думать, чего она добивается, и совсем забудут про ссору.
Элизабет было забавно, и она улыбалась, идя по тропкам прекрасно ухоженного парка, но совсем не мистификация и не манипуляция людьми доставляли ей главное удовольствие. Ярко светило солнце, аромат цветущих розовых куртин, розмарина и тимьяна наполнял воздух. На дорожке лежала пятнистая тень от шелковицы, усыпанной еще незрелыми красными плодами, сулящими обильный урожай сладких черных ягод. Дальше тянулись вверх багряные пики лаванды. Нежный аромат остановил Элизабет и напомнил ей о милой подруге Ли. Наверное, Ли идет по более правильной дорожке. Свое сердце она целиком отдала семье и друзьям. При всем своем уме она не интересуется политикой и не ищет большего, чем возможность властвовать в собственном доме и жить в мире с мужем и ребенком. Раньше Элизабет считала такую жизнь недостойной, а живущих так винила в трусости, слабости, недостатке твердости, что позволяет отцам и мужьям порабощать женщину. Теперь это представлялось ей иначе. Видимо, настает время, когда женщине лучше посидеть сложа руки, заняться шитьем или помечтать. Сама она не стала ни слабее, ни более робкой, даже приняла обязательства вассала, но честно себе признавалась, что сделала это напрасно; теперь ей хотелось другого — покоя.
Однако заниматься ей приходилось вопросами войны. Как Линкольн, так и Честер продолжали считать Элизабет немного чудаковатой, над чем она порой давилась от смеха, потому что за чудачкой стояли семьсот отборных ратников, а посему ей полагалось участвовать в утверждении их планов. Никаких возражений отцу и дяде она не выдвигала. У них был огромный опыт в таких делах, и она выслушивала их предложения лишь с целью предотвратить использование своих бойцов в рискованных действиях. В остальном их боевые операции ее мало интересовали.
Итак, Элизабет целиком положилась на них и не обманулась; общими силами нескольких вассалов, откликнувшихся на призыв Линкольна, небольших дружин его сыновей и солидных отрядов Честера и Элизабет де Кальдо был полностью разгромлен. Последним пал замок, в котором укрылся сам де Кальдо и для защиты которого он безуспешно и отчаянно взывал к городу Линкольну, умоляя горожан и заклиная их всем, что он для них сделал. Большие, из крепчайшего дуба городские ворота остались закрытыми для него. Бюргеры и не думали помогать де Кальдо, хотя в качестве соседа предпочитали иметь именно его, почему они отправили Стефану срочное послание с уведомлением, что в окрестностях Линкольна свирепствует Честер, угрожая городу осадой и разрушением.
Де Кальдо в конце концов обнаружили и вытащили из-под целой груды трупов им же убитых людей. По всем правилам его ожидала судьба собственного брата — виселица, именно такое решение безо всяких эмоций вынесли Честер и Элизабет, но Линкольн в негодовании треснул кулаком по столу.
— Ни за что! Даровать ему покаяние и отправить к праотцам — нет, так не пойдет! Еще отыщутся охотники совершить такое, если их будет ждать столь легкий конец! Что он теряет — человек без рода и без чести? Стыда он не ведает. Нет, это слишком просто для него.
— Успокойся, брат. Мне безразлично, что ты с ним сделаешь. Мне он совершенно не нужен, так что поступай с ним как знаешь, ни у меня, ни у Элизабет никаких возражений не будет.
Едва не сойдя с ума от ужаса, де Кальдо стал вырываться как бешеный, но тут же успокоился. Он вел себя странно, не смотрел ни на Линкольна, ни на Честера, а только на Элизабет, которая в его сознании была связана с Херефордом. Он не просил ни пощады, ни снисхождения и, пока Линкольн обдумывал для него наиболее подходящую и мучительную казнь, вдруг начал дико хохотать.
— Какое покаяние! Не беспокойтесь, покаяние не спасет меня, но не спасет и тебя, леди Херефорд, и твоего проклятого мужика. Чем дольше мне предстоит умирать, тем больше я буду молить своего повелителя, кому так долго и преданно служил! За эту службу Сатана выполнит мою просьбу. Я вернусь, клянусь именем нечистого! Я вернусь, я заражу плод чрева твоего и уничтожу Роджера, графа Херефордского!
Элизабет побелела как полотно. Линкольн инстинктивно шагнул вперед, заслоняя собой племянницу от страшного проклятия, а Честер подхватил бесчувственную дочь на руки.
— Ты не умрешь, де Кальдо, — произнес Линкольн дрожащим голосом. — Я не могу придумать тебе достойной смерти. Заберите его! Отсечь ему правую руку до плеча, отрезать уши, нос и яйца, а на лоб поставить клеймо беглого холопа и вора. Проследите, чтобы он остался жив, и отпустите на все четыре стороны.
— Пощадите! — заорал де Кальдо. — Пощадите! Дайте лучше умереть, я беру назад свое проклятие! Дайте мне умереть, и я буду молиться за вас и даже за Херефорда до своего последнего вздоха!
Но его уже поволокли вон.
Элизабет овладела собой и сказала, стараясь говорить твердо и непринужденно:
— Сатана на редкость неблагодарный повелитель. Будем надеяться, что он выполнит свое обещание, как это делает обычно, — проигнорировав. — По телу Элизабет пробежала дрожь. — Боже, какая же это мерзость! Может быть, все-таки эту нечисть уничтожить?
— Мы и так уничтожим его, — ответил Линкольн. — Безрукий он не сможет ни напасть, ни защититься. Ни один порядочный человек не подаст клейменому вору милостыню, ни одна воровская шайка не приютит его. На что им такой, кто не способен ни драться, ни работать, ни шпионить?
Полностью оправившись, Элизабет небрежно махнула, чтобы де Кальдо увели прочь.
— Да, вы правы. Сейчас нам важнее подумать о другом: что делать дальше? Итак, ваши замки, дядя Вильям, снова у вас, но в этом году вы от них ничего не получите. Пока город против вас, положение ваше незавидное.
— Ох уж эти мне бюргеры! Я их изжарю на медленном огне, буду наблюдать, как сочится из них жир, и съем потом, как жареных поросят!
— Ну да, если доберешься до них, — хмуро заметил Честер. — Элизабет права. До тех пор, пока твоя казна в их руках, мы остаемся без денег; поход на север основательно вытряс меня, у Херефорда положение не лучше. Если эти свиньи решили дать нам отпор, своих сил взять город нам не хватит. Нам нужны деньги набрать хорошее войско.
— Деньги можно добыть иным путем, — сказал Линкольн, ожесточенно грызя ногти. — Зачем мне мучиться ради собственных денег? Гляди, рядом находится Туксфорд, хозяин которого на стороне Стефана. У тебя с ним дружбы нет. Там мы можем пополнить твой и мой кошелек, что будет совершенно справедливо, поскольку на нем вина, что твой кошелек опустошился: это он обещал поддержать взбунтовавшихся негодяев, отчего те и посмели восстать против меня!
Честер сначала заколебался, потому что никак не мог решить, с кем он в конце концов останется, но брат был настойчив. Честер начал склоняться, когда Линкольн указал на легкость овладения прежде мирным замком и особенно когда выяснилось, что тем самым Честер может припугнуть собственного нерадивого вассала, который считал себя в безопасности на землях Туксфорда. А после обеда, существенно подняв боевой дух хорошим вином, Честер был готов к активным действиям, так что Элизабет посчитала излишним оказывать на него дополнительное давление. В случае успеха задуманной операции ее дружина будет уже здесь не нужна, и она может отправиться с ней на юг, как это было предписано Роджером.
* * *
Херефорд с удовлетворением прочитал эти известия. Ему будет гораздо спокойнее, когда Элизабет окажется за прочными стенами Херефордского замка. По мере того как стали чаще идти дожди и холоднее становились ночи, ему все меньше нравилось, что он находится вне дома.
— Твоя жена — удивительно прилежный корреспондент, — лениво проговорил Генрих, повернувшись к горящему очагу другим боком.
— Да. Она пишет, что все идет, как мы задумали. Линкольн вернул обратно свое и теперь собирается прибрать к рукам то, что принадлежит Стефану, а Честер согласился ему помочь и тоже на этом нажиться.
Генрих поджал губы.
— Сейчас я доволен их поддержкой, но что потом я буду делать с этой парочкой?
Сидящий напротив Херефорд покачивал ногой, поблескивая позолотой на своем элегантном башмаке, и Генрих следил за сверканием украшений на носке и подъеме. Они наслаждались покоем, после того как Вальтер задал Стефану трепку, и Херефорд снова блистал великолепием своего наряда. Но это совсем его не украшало; роскошные цвета костюма, золотое и серебряное шитье, камни и меха только подчеркивали его изнуренность. Передышка ничего Херефорду не дали, если не считать, что он был чисто вымыт и безупречно выбрит; отдыха для него тут не было. Им владело такое чувство нетерпения, что сидеть без дела для него было мучением. Он знал, что-то ему настойчиво говорило это: отпущенное время истекает. Тщательно контролируя движение, Херефорд стал медленно покачивать башмаком в другом направлении. Его руки, лежащие на подлокотниках кресла, были напряжены и мелко дрожали, но со стороны это не было заметно.
— Что делать с ними, я вам не скажу, но могу успокоить: они не очень любят друг друга, — сказал Херефорд и продолжил с некоторым раздражением: — Вы заглянули слишком далеко. Если Стефан в ответ на их действия пойдет на север, куда будет нанесен наш следующий удар?
Последовало долгое молчание. Генрих делал вид, что обдумывает ответ, а сам наблюдал за компаньоном. Херефорд сохранял полное самообладание, его голос ничуть не дрогнул, а нога продолжала спокойно покачиваться с прежней невозмутимостью. Генрих видел немало людей, доведенных до крайности, и хорошо знал все признаки этого, а тут шла неделя за неделей, но у Херефорда этого края не наблюдалось, и, насколько Генрих мог судить, ничто не было в состоянии вывести его из себя!
— Сколько времени ты уже на войне, Роджер?
— Восемь месяцев, одна неделя и три дня. Сказать, сколько часов?
— Это слишком долго. Да нет, я говорю, что ответ твой звучит долго. Только тот, кто изнурен до предела, будет считать часы, отделяющие его от дома. Тебе надо отдохнуть, отдохнуть по-настоящему, не так, сидя как на иголках в ожидании, когда на тебя нападут или когда нападать самому. Посмотри, Юстас на востоке бьется с Бигодом. Стефан, как ты говорил, похоже, снова двинется на север. Мне кажется, тебе надо ехать домой на неделю или даже на месяц. Сейчас самое время, а если будет надо, я тебя вызову.
— Не скажу, что отдохнуть не хочется, — отвечал Херефорд спокойным голосом, но тон этот был для него более неестественным, чем крик. — Возможно, в этом есть резон. Я…
— А ты не уйдешь от меня совсем? — спросил Генрих со смехом, но заметив, как Херефорд сразу побледнел, торопливо продолжал: — Что ты, я пошутил! Если ты оставался верен мне, когда все было плохо, зачем оставлять кампанию, когда дела пошли на поправку. Больше так шутить не буду. Езжай домой и…
— Нет! — Херефорд вскочил и стал вышагивать по комнате. — Нет, милорд, не надо меня искушать. — Он вздрогнул, подошел к Генриху и положил ему на плечо руку. — Это дьявол подал вам мысль расстаться со мной, но мой ангел-хранитель подсказал просить не уходить от вас! Нет, Господь свидетель, даже во сне я не сдаюсь…
— В каком сне? Что тебе снится, Роджер?
Херефорд задумчиво провел рукой по лицу и сказал нерешительно:
— Бегство, но чье и от кого — не знаю. Сон всегда один и тот же: большое сражение, я испытываю чувство радости, вот она — победа, она уже в руках. И вдруг я один, еду по чужой разоренной земле, и у меня чувство полного провала и отчаяния, но это будто и не я вовсе, а душа моя тащится. И все время мне слышится голос: «Не уходи! Не уходи сейчас!» Но я еду не останавливаясь, понимаю, что совершенно одинок, рядом нет ни одной живой души, потому что я кого-то покинул или меня покинули… Не знаю…
— И это все?
Махнув рукой, Херефорд отвернулся и снова принялся вышагивать.
— Мне трудно передать свое чувство… А, вздор все это, Генрих! — прервал он себя нервным смешком и снова уселся на свое место. — К нам это не имеет никакого отношения. Мне стало это сниться после смерти отца, всегда одно и то же, будто я не поспеваю куда-то или ошибаюсь в чем-то и этим навлекаю беду на себя и на тех, кого люблю. А теперь, рассказав, мне стало легче. Я говорю вам, — он сказал это с ударением, потому что Генрих нахмурился и отвернулся, глядя на огонь, — все это вздор. Ни к чему нам этот разговор. Давайте лучше поговорим о дальнейших планах.
— Говоришь, что все это вздор, но домой из-за этого ехать не хочешь… Роджер…
— Не еду из-за того, чтобы не испытывать без нужды судьбу, — ответил Херефорд с более присущей ему нетерпеливостью. — Кроме того, было бы большой глупостью не воспользоваться открывшейся возможностью чего-то добиться. Если Стефан двинет свою армию на север да еще, будучи дураком, прихватит с собой с юга вассалов, он же всю область оставит без прикрытия. Какими идиотами надо быть, чтобы в это время отправиться на отдых!
— Вот это верно! — Природный оптимизм Генриха уже стряхнул суеверный страх, навеянный рассказом Роджера. — Мы сделаем вот что: попросим Глостера присоединиться и нанесем совместный удар.
— Правильно. А где?
— На Бридпорт.
— Почему на Бридпорт? Почему не на Фарингдон?
— Потому что это порт, который нам очень пригодится, и потому что мне кажется, его комендант относится к нам не без симпатии. Если мы устроим перед его воротами хорошую демонстрацию своих сил, мне говорили, они откроются для нас без боя.
— А де Траси…
— Вот это заковыка. Бридпорт мы возьмем, показав, что мы сильнее, а как этого вытащить на бой, спроси чего-нибудь полегче. У этой хитрой лисы больше нет таких слабых замков, как Брутон. Прибрежные крепости он укрепил особенно сильно, они практически неприступны. Едва ли нам удастся без больших потерь взять что-нибудь похожее на Бридпорт, и…
— Это не важно сейчас. Давайте идти шаг за шагом. — Херефорду надо было действовать, только действовать, и даже хорошее планирование для него не играло большой роли. — Для этого нам нужен Глостер, а ему надо захотеть, без этого ничего не получится. Едем к нему, все равно мы тут ничего не делаем. Готов заключить с вами пари, он придумает, как выманить де Траси. На это он большой мастер.
Херефорд проиграл бы это пари, хотя герцог Вильям во всем пошел им навстречу. Он встретил их улыбкой понимания и прямо подтвердил их догадки, что Стефан собрал свое войско и двинул его на север.
— Откуда вы знаете это?
— Ах, милорд, надо долго объяснять, — просто ответил Вильям, — но будьте уверены, что это именно так. Мне все известно. Настолько точно, что даже без вашей просьбы я собрал своих вассалов и готов выступить вместе с вами. — Его глаза перебежали с Генриха на Херефорда. — Роджер, мальчик мой, ты неважно выглядишь. Я буду очень сердит на нашего повелителя, если он с тобой дурно обходится. Заставлять тебя так хмуриться — слишком большая цена даже для королевской короны. Я бы с тобой так не обращался.
Генрих благородно поспешил на выручку друга.
— Если Стефан Блуаский уже двинулся на север, нам следует немедленно приступить к подсчету наших сил. Не будем терять время.
— Разумеется. У моих писцов готовы списки вассалов, обязанных быть на военной службе, вы их немедленно получите. Но в самом деле, граф Херефорд меня сильно обеспокоил. Вы с ним все время рядом и, видимо, не замечаете, как он бледен и худ…
— Не надо обо мне беспокоиться, Вильям, я не цветочек полевой!
Глостер с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. Его действительно неудержимо влекло к Херефорду, такому красивому и воспитанному, он страстно хотел его покорить. Но человеку умному, ему было достаточно легкого намека, чтобы понять безнадежность своих притязаний. И только из-за сердитой реакции Херефорда не мог он отказать себе в удовольствии помучить его.
— Но ты не истязай себя, пожалуйста, иначе тебе будет плохо. Пойдем, я провожу тебя в тихую комнату.
— Мне никогда не бывает плохо, — отрезал Херефорд.
— Хороший обед и красивая девка восстановят его силы лучше всякой тихой комнаты, — вмешался Генрих, незаметно, но весьма чувствительно подтолкнув его в бок. — Вся беда с Херефордом в том, что он, как хорошая гончая, так рвется на поводке, что может задохнуться. Если вы хотите исправить его настроение, дайте ему настоящее дело, тогда он перестанет злиться от безделья. Передайте Херефорду те списки, Вильям, — сказал Генрих, взяв Глостера под руку и обратив на него всю мощь полученного от отца обаяния, — и пойдем со мной. Ему будет на пользу это задание, не требующее напряжения сил, но дающее пищу для размышлений, а я воспользуюсь вашим советом в некоторых делах.
Это предложение было куда более привлекательным, чем просто досаждать Херефорду. Вильям пошел с Генрихом в надежде услышать что-нибудь новенькое и вообще поговорить с молодым человеком, и Генрих оправдал его интерес, расспрашивая о разных пленных, взятых в Брутоне, и советуясь, как вести себя с теми, кто выразил желание перейти на его сторону. Херефорд вздохнул с облегчением. Вильям всегда выводил его из себя, но обычно он сдерживал свое естественное отвращение. Он усмехнулся про себя и решил впредь не разрешать себе так раздражаться. В конце концов никто его не собирается насиловать. И все-таки этот инцидент стал дополнительным раздражителем в его и без того напряженном состоянии и привел к большой оплошности. Приказав писарям подготовить вызовы вассалам и написав самые важные своей рукой, Херефорд набросал короткую записку Элизабет, где предупреждал о марше Стефана и просил ее безотлагательно и со всей осторожностью направиться в Херефордский замок. В тот момент, когда он собирался отправлять письмо, его, наверное в десятый раз, стали просить разобраться в уже надоевшем ему споре по поводу дележа трофеев и выделения фуража. Обругав бестолковых подчиненных, он послал их заниматься своими делами, схватил вместо письма Элизабет другую грамоту и передал ее поджидавшему курьеру.
— Галопом скачи к жене и передай на словах, чтобы строго следовала моим предписаниям.
— Слушаюсь, милорд. Мне ждать ее ответа?
— Если она сможет выполнить, что я прошу, особого ответа не требуется. Если нет, она пошлет ко мне тебя или другого. Гони скорее и ее попроси тоже поторопиться.
Ровно через сутки изможденный курьер выложил Элизабет повеление ее мужа; когда Херефорд просил гнать галопом, его курьеры коней не щадили, и она трясущимися руками сломала на грамоте печать. Прочитав послание, она просто вытаращила на курьера глаза. Без обычного приветствия, незнакомой рукой ей предписывалось явиться в Глостер для отбывания воинской повинности своего господина.
— Это мне? Тут нет ошибки?
— Милорд вручил мне грамоту собственноручно, мадам, и просил передать на словах строго следовать его предписанию и сделать это как можно поспешнее.
Продолжать расспрашивать было бессмысленно, курьер не мог ей ничего объяснить. Элизабет проглотила свое недоумение и жестом отпустила курьера. «Что могло стрястись с Роджером? — гадала она в полном недоумении. — Как бы ни был он занят, он мог приписать строчку своей рукой, а потом, ведь я не военный вассал!» Единственное, что она могла предположить, это крайне тяжелая обстановка не позволила ему написать все в письме, опасаясь, как бы оно не попало в руки врага, и надеясь на ее сообразительность. Но как бы это ни толковать, ей надо было немедленно отправляться, видимо, у него были веские причины вызвать ее таким способом. Элизабет срочно пригласила своего главного вассала и приказала готовиться к немедленному маршу на юг.
— Прямо сейчас, мадам? Через всю враждебную страну?
Сердце Элизабет упало. Почти теми же словами Алан Ившем спросил ее перед выходом в Корби по тем же краям, только немного севернее. Но ее колебание было недолгим.
— Да, причем ночным маршем. Мой муж и твой сеньор очень нуждается в нас. Наша дружина сильная, так просто нас не возьмешь. Не надо малодушничать. Может, мне надеть доспехи и защитить тебя? Не стыдно, что обычная женщина уговаривает тебя исполнить свой долг? Фи, какой же ты мужчина!
— Как прикажете, мадам. Ваш приказ — для меня закон, — заторопился исполнять распоряжение бывалый воин, пока госпожа совсем не распалилась. Когда Элизабет повернулась к нему спиной, торопясь повидаться с отцом, он покачал головой и пробормотал: — Ну и «обычная женщина»! Упаси Боже оказаться на противной стороне, если она поведет войско! Ее отец — просто молочница в сравнении со своей «обычной дочкой». — Он направился поднимать людей и готовить их в дальний путь, ворча про себя по дороге: — Дьявол, а не женщина, и хуже ее только ее собственный муж, который под видом обычных дел вытворяет такое, что и представить себе невозможно.
С Честером ей объясниться было значительно труднее, чем с вассалом, а письмо Роджера она не решилась показать ему, боясь, что он сочтет его сумасшедшим. Отец, конечно, ничего не знал о ее присяге вассала, и получение такого вызова для него никакого смысла не имело. Но и он в конце концов уступил, потому что ничего поделать с ней не мог: не запирать же ее под замок! Она была самостоятельной хозяйкой и предводительницей своей дружины. В ответ на все возражения отца она твердила одно: «Я люблю тебя и не хотела бы расставаться с руганью».
— Папа, милый, я должна отправиться к Роджеру, раз он просит, сам понимаешь, что я должна. Тем более что здесь я вам уже не нужна. Вассалы Линкольна откликнулись на его призыв, а у тебя людей и денег достаточно…
— Элизабет, я не держу тебя. Конечно, ты должна отправиться к мужу. Но на ночь глядя! Что там у него стряслось?
— Сама не знаю. Это даже не похоже на него, чтобы так вызывать. Мои люди уже отслужили свой срок, и он хотел, чтобы я вернулась отсюда в Херефорд. Но в его письме сказано, чтобы я торопилась, а курьер на словах передал его устное распоряжение, чтобы я выехала как можно скорее. Мне нельзя задерживаться ни на час.
— Если все так серьезно, может быть, мне поехать с тобой?
— Он бы так и сказал, если бы счел это необходимым. А тебе спасибо на добром слове, папа. И будь наготове день-другой. Если что случится по дороге непредвиденное, я дам тебе знать.
— Хорошо, Элизабет. — Честер обнял дочь и нежно поцеловал ее. — Ты всегда идешь собственной дорогой. Что бы ни случилось, я тебя не оставлю, родная. Обязательно сообщи мне, как твои дела.
Стало смеркаться, и решительность Элизабет оставила ее. Как тогда, в марте, когда она была захвачена, шел мелкий дождь и быстро темнело. Ее вассал, как и тогда Алан, не раз спрашивал, не остановиться ли им, и она снова, считая возвращение опаснее, чем продвижение, подгоняла его хлесткими выражениями. Но сходство это было чисто внешним, и Элизабет успокаивала себя. Теперь ее эскорт представлял собой внушительную силу, способную отразить нападение армии, а путешествие имело совершенно иную цель. Исход этого события тоже был совершенно иным: несмотря на обеспокоенность вассалов, под вечер третьего дня они уже были вблизи высоких каменных стен Глостера. Элизабет внимательно и пристально осмотрелась, вздохнула с облегчением и скомандовала идти к городу. Осады, к счастью, не было. Когда слезала с коня, она еле держалась на ногах, но полностью владела собой и была готова к любым действиям и решениям. Не была готова только к бешенству, в какое привело мужа ее появление.
— Чего ты к чертовой матери тут делаешь?! Ты что, совсем рехнулась и ничего уже не соображаешь?! — орал он, не давая ей выговорить слова. — Боже мой, Боже мой, угораздило меня жениться на этой бабе!! Неужели ничто на свете не может остановить тебя, чтобы не погубить нас обоих??!
— Вот Господь слышит, Роджер, да заткнись ты наконец! — ее пронзительный высокий голос заглушил вопли мужа. — Остановить меня!! — Она рванула поясной кошелек, выхватила из него злосчастный кусок пергамента и швырнула ему в лицо. — Вот же, вот, твой собственный приказ пригнал меня сюда! Да я двух шагов больше не сделаю к тебе по доброй воле!
— Вы не так меня поняли, дядюшка. Мне ничего не надо, кроме благополучия для вас, для моего отца и мужа. Меня жизнь хорошо проучила за неумное поведение и своеволие, и мне больше всего хочется, чтобы другие не делали подобных ошибок и не накликали на себя беду.
Сохранять такой тон Элизабет было непросто, она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Теперь, если знаешь мужчин, сделать задуманное совсем нетрудно. А Элизабет знала. Достаточно посмотреть на Линкольна. Они, кроме Роджера, конечно, словно из воска: лепи из них что хочешь, думала она. От недовольства и обиды на брата у Линкольна не осталось и следа. Теперь все его существо заполнилось подозрением и желанием понять, чего она хочет, хотя от него она не хочет ровным счетом ничего, но этому-то он и не верит.
И все только потому, что она разговаривала с ним не в своей обычной манере; Линкольну теперь все в ней будет казаться подозрительным, и все свои силы он направит на то, чтобы раскрыть ее несуществующий замысел. Что-то бормоча в ответ на его допытывания, она думала: наверное, он сейчас побежит к отцу узнавать, зачем она приехала. Она поперхнулась смехом и вынуждена была притворно откашливаться, представив его выражение, когда отец будет чеканить, как она добивалась привести своих ратников, чтобы поблагодарить за его «доброту» и помощь мужу при ее спасении. Элизабет нехотя раскланялась с Линкольном и проводила его до выхода взглядом: все вышло превосходно. Подозрительность Линкольна насторожит отца, который вспомнит ее странное поведение, как упорно она настаивала на поездке с ним, и, планируя свои операции, они будут про нее говорить, думать, чего она добивается, и совсем забудут про ссору.
Элизабет было забавно, и она улыбалась, идя по тропкам прекрасно ухоженного парка, но совсем не мистификация и не манипуляция людьми доставляли ей главное удовольствие. Ярко светило солнце, аромат цветущих розовых куртин, розмарина и тимьяна наполнял воздух. На дорожке лежала пятнистая тень от шелковицы, усыпанной еще незрелыми красными плодами, сулящими обильный урожай сладких черных ягод. Дальше тянулись вверх багряные пики лаванды. Нежный аромат остановил Элизабет и напомнил ей о милой подруге Ли. Наверное, Ли идет по более правильной дорожке. Свое сердце она целиком отдала семье и друзьям. При всем своем уме она не интересуется политикой и не ищет большего, чем возможность властвовать в собственном доме и жить в мире с мужем и ребенком. Раньше Элизабет считала такую жизнь недостойной, а живущих так винила в трусости, слабости, недостатке твердости, что позволяет отцам и мужьям порабощать женщину. Теперь это представлялось ей иначе. Видимо, настает время, когда женщине лучше посидеть сложа руки, заняться шитьем или помечтать. Сама она не стала ни слабее, ни более робкой, даже приняла обязательства вассала, но честно себе признавалась, что сделала это напрасно; теперь ей хотелось другого — покоя.
Однако заниматься ей приходилось вопросами войны. Как Линкольн, так и Честер продолжали считать Элизабет немного чудаковатой, над чем она порой давилась от смеха, потому что за чудачкой стояли семьсот отборных ратников, а посему ей полагалось участвовать в утверждении их планов. Никаких возражений отцу и дяде она не выдвигала. У них был огромный опыт в таких делах, и она выслушивала их предложения лишь с целью предотвратить использование своих бойцов в рискованных действиях. В остальном их боевые операции ее мало интересовали.
Итак, Элизабет целиком положилась на них и не обманулась; общими силами нескольких вассалов, откликнувшихся на призыв Линкольна, небольших дружин его сыновей и солидных отрядов Честера и Элизабет де Кальдо был полностью разгромлен. Последним пал замок, в котором укрылся сам де Кальдо и для защиты которого он безуспешно и отчаянно взывал к городу Линкольну, умоляя горожан и заклиная их всем, что он для них сделал. Большие, из крепчайшего дуба городские ворота остались закрытыми для него. Бюргеры и не думали помогать де Кальдо, хотя в качестве соседа предпочитали иметь именно его, почему они отправили Стефану срочное послание с уведомлением, что в окрестностях Линкольна свирепствует Честер, угрожая городу осадой и разрушением.
Де Кальдо в конце концов обнаружили и вытащили из-под целой груды трупов им же убитых людей. По всем правилам его ожидала судьба собственного брата — виселица, именно такое решение безо всяких эмоций вынесли Честер и Элизабет, но Линкольн в негодовании треснул кулаком по столу.
— Ни за что! Даровать ему покаяние и отправить к праотцам — нет, так не пойдет! Еще отыщутся охотники совершить такое, если их будет ждать столь легкий конец! Что он теряет — человек без рода и без чести? Стыда он не ведает. Нет, это слишком просто для него.
— Успокойся, брат. Мне безразлично, что ты с ним сделаешь. Мне он совершенно не нужен, так что поступай с ним как знаешь, ни у меня, ни у Элизабет никаких возражений не будет.
Едва не сойдя с ума от ужаса, де Кальдо стал вырываться как бешеный, но тут же успокоился. Он вел себя странно, не смотрел ни на Линкольна, ни на Честера, а только на Элизабет, которая в его сознании была связана с Херефордом. Он не просил ни пощады, ни снисхождения и, пока Линкольн обдумывал для него наиболее подходящую и мучительную казнь, вдруг начал дико хохотать.
— Какое покаяние! Не беспокойтесь, покаяние не спасет меня, но не спасет и тебя, леди Херефорд, и твоего проклятого мужика. Чем дольше мне предстоит умирать, тем больше я буду молить своего повелителя, кому так долго и преданно служил! За эту службу Сатана выполнит мою просьбу. Я вернусь, клянусь именем нечистого! Я вернусь, я заражу плод чрева твоего и уничтожу Роджера, графа Херефордского!
Элизабет побелела как полотно. Линкольн инстинктивно шагнул вперед, заслоняя собой племянницу от страшного проклятия, а Честер подхватил бесчувственную дочь на руки.
— Ты не умрешь, де Кальдо, — произнес Линкольн дрожащим голосом. — Я не могу придумать тебе достойной смерти. Заберите его! Отсечь ему правую руку до плеча, отрезать уши, нос и яйца, а на лоб поставить клеймо беглого холопа и вора. Проследите, чтобы он остался жив, и отпустите на все четыре стороны.
— Пощадите! — заорал де Кальдо. — Пощадите! Дайте лучше умереть, я беру назад свое проклятие! Дайте мне умереть, и я буду молиться за вас и даже за Херефорда до своего последнего вздоха!
Но его уже поволокли вон.
Элизабет овладела собой и сказала, стараясь говорить твердо и непринужденно:
— Сатана на редкость неблагодарный повелитель. Будем надеяться, что он выполнит свое обещание, как это делает обычно, — проигнорировав. — По телу Элизабет пробежала дрожь. — Боже, какая же это мерзость! Может быть, все-таки эту нечисть уничтожить?
— Мы и так уничтожим его, — ответил Линкольн. — Безрукий он не сможет ни напасть, ни защититься. Ни один порядочный человек не подаст клейменому вору милостыню, ни одна воровская шайка не приютит его. На что им такой, кто не способен ни драться, ни работать, ни шпионить?
Полностью оправившись, Элизабет небрежно махнула, чтобы де Кальдо увели прочь.
— Да, вы правы. Сейчас нам важнее подумать о другом: что делать дальше? Итак, ваши замки, дядя Вильям, снова у вас, но в этом году вы от них ничего не получите. Пока город против вас, положение ваше незавидное.
— Ох уж эти мне бюргеры! Я их изжарю на медленном огне, буду наблюдать, как сочится из них жир, и съем потом, как жареных поросят!
— Ну да, если доберешься до них, — хмуро заметил Честер. — Элизабет права. До тех пор, пока твоя казна в их руках, мы остаемся без денег; поход на север основательно вытряс меня, у Херефорда положение не лучше. Если эти свиньи решили дать нам отпор, своих сил взять город нам не хватит. Нам нужны деньги набрать хорошее войско.
— Деньги можно добыть иным путем, — сказал Линкольн, ожесточенно грызя ногти. — Зачем мне мучиться ради собственных денег? Гляди, рядом находится Туксфорд, хозяин которого на стороне Стефана. У тебя с ним дружбы нет. Там мы можем пополнить твой и мой кошелек, что будет совершенно справедливо, поскольку на нем вина, что твой кошелек опустошился: это он обещал поддержать взбунтовавшихся негодяев, отчего те и посмели восстать против меня!
Честер сначала заколебался, потому что никак не мог решить, с кем он в конце концов останется, но брат был настойчив. Честер начал склоняться, когда Линкольн указал на легкость овладения прежде мирным замком и особенно когда выяснилось, что тем самым Честер может припугнуть собственного нерадивого вассала, который считал себя в безопасности на землях Туксфорда. А после обеда, существенно подняв боевой дух хорошим вином, Честер был готов к активным действиям, так что Элизабет посчитала излишним оказывать на него дополнительное давление. В случае успеха задуманной операции ее дружина будет уже здесь не нужна, и она может отправиться с ней на юг, как это было предписано Роджером.
* * *
Херефорд с удовлетворением прочитал эти известия. Ему будет гораздо спокойнее, когда Элизабет окажется за прочными стенами Херефордского замка. По мере того как стали чаще идти дожди и холоднее становились ночи, ему все меньше нравилось, что он находится вне дома.
— Твоя жена — удивительно прилежный корреспондент, — лениво проговорил Генрих, повернувшись к горящему очагу другим боком.
— Да. Она пишет, что все идет, как мы задумали. Линкольн вернул обратно свое и теперь собирается прибрать к рукам то, что принадлежит Стефану, а Честер согласился ему помочь и тоже на этом нажиться.
Генрих поджал губы.
— Сейчас я доволен их поддержкой, но что потом я буду делать с этой парочкой?
Сидящий напротив Херефорд покачивал ногой, поблескивая позолотой на своем элегантном башмаке, и Генрих следил за сверканием украшений на носке и подъеме. Они наслаждались покоем, после того как Вальтер задал Стефану трепку, и Херефорд снова блистал великолепием своего наряда. Но это совсем его не украшало; роскошные цвета костюма, золотое и серебряное шитье, камни и меха только подчеркивали его изнуренность. Передышка ничего Херефорду не дали, если не считать, что он был чисто вымыт и безупречно выбрит; отдыха для него тут не было. Им владело такое чувство нетерпения, что сидеть без дела для него было мучением. Он знал, что-то ему настойчиво говорило это: отпущенное время истекает. Тщательно контролируя движение, Херефорд стал медленно покачивать башмаком в другом направлении. Его руки, лежащие на подлокотниках кресла, были напряжены и мелко дрожали, но со стороны это не было заметно.
— Что делать с ними, я вам не скажу, но могу успокоить: они не очень любят друг друга, — сказал Херефорд и продолжил с некоторым раздражением: — Вы заглянули слишком далеко. Если Стефан в ответ на их действия пойдет на север, куда будет нанесен наш следующий удар?
Последовало долгое молчание. Генрих делал вид, что обдумывает ответ, а сам наблюдал за компаньоном. Херефорд сохранял полное самообладание, его голос ничуть не дрогнул, а нога продолжала спокойно покачиваться с прежней невозмутимостью. Генрих видел немало людей, доведенных до крайности, и хорошо знал все признаки этого, а тут шла неделя за неделей, но у Херефорда этого края не наблюдалось, и, насколько Генрих мог судить, ничто не было в состоянии вывести его из себя!
— Сколько времени ты уже на войне, Роджер?
— Восемь месяцев, одна неделя и три дня. Сказать, сколько часов?
— Это слишком долго. Да нет, я говорю, что ответ твой звучит долго. Только тот, кто изнурен до предела, будет считать часы, отделяющие его от дома. Тебе надо отдохнуть, отдохнуть по-настоящему, не так, сидя как на иголках в ожидании, когда на тебя нападут или когда нападать самому. Посмотри, Юстас на востоке бьется с Бигодом. Стефан, как ты говорил, похоже, снова двинется на север. Мне кажется, тебе надо ехать домой на неделю или даже на месяц. Сейчас самое время, а если будет надо, я тебя вызову.
— Не скажу, что отдохнуть не хочется, — отвечал Херефорд спокойным голосом, но тон этот был для него более неестественным, чем крик. — Возможно, в этом есть резон. Я…
— А ты не уйдешь от меня совсем? — спросил Генрих со смехом, но заметив, как Херефорд сразу побледнел, торопливо продолжал: — Что ты, я пошутил! Если ты оставался верен мне, когда все было плохо, зачем оставлять кампанию, когда дела пошли на поправку. Больше так шутить не буду. Езжай домой и…
— Нет! — Херефорд вскочил и стал вышагивать по комнате. — Нет, милорд, не надо меня искушать. — Он вздрогнул, подошел к Генриху и положил ему на плечо руку. — Это дьявол подал вам мысль расстаться со мной, но мой ангел-хранитель подсказал просить не уходить от вас! Нет, Господь свидетель, даже во сне я не сдаюсь…
— В каком сне? Что тебе снится, Роджер?
Херефорд задумчиво провел рукой по лицу и сказал нерешительно:
— Бегство, но чье и от кого — не знаю. Сон всегда один и тот же: большое сражение, я испытываю чувство радости, вот она — победа, она уже в руках. И вдруг я один, еду по чужой разоренной земле, и у меня чувство полного провала и отчаяния, но это будто и не я вовсе, а душа моя тащится. И все время мне слышится голос: «Не уходи! Не уходи сейчас!» Но я еду не останавливаясь, понимаю, что совершенно одинок, рядом нет ни одной живой души, потому что я кого-то покинул или меня покинули… Не знаю…
— И это все?
Махнув рукой, Херефорд отвернулся и снова принялся вышагивать.
— Мне трудно передать свое чувство… А, вздор все это, Генрих! — прервал он себя нервным смешком и снова уселся на свое место. — К нам это не имеет никакого отношения. Мне стало это сниться после смерти отца, всегда одно и то же, будто я не поспеваю куда-то или ошибаюсь в чем-то и этим навлекаю беду на себя и на тех, кого люблю. А теперь, рассказав, мне стало легче. Я говорю вам, — он сказал это с ударением, потому что Генрих нахмурился и отвернулся, глядя на огонь, — все это вздор. Ни к чему нам этот разговор. Давайте лучше поговорим о дальнейших планах.
— Говоришь, что все это вздор, но домой из-за этого ехать не хочешь… Роджер…
— Не еду из-за того, чтобы не испытывать без нужды судьбу, — ответил Херефорд с более присущей ему нетерпеливостью. — Кроме того, было бы большой глупостью не воспользоваться открывшейся возможностью чего-то добиться. Если Стефан двинет свою армию на север да еще, будучи дураком, прихватит с собой с юга вассалов, он же всю область оставит без прикрытия. Какими идиотами надо быть, чтобы в это время отправиться на отдых!
— Вот это верно! — Природный оптимизм Генриха уже стряхнул суеверный страх, навеянный рассказом Роджера. — Мы сделаем вот что: попросим Глостера присоединиться и нанесем совместный удар.
— Правильно. А где?
— На Бридпорт.
— Почему на Бридпорт? Почему не на Фарингдон?
— Потому что это порт, который нам очень пригодится, и потому что мне кажется, его комендант относится к нам не без симпатии. Если мы устроим перед его воротами хорошую демонстрацию своих сил, мне говорили, они откроются для нас без боя.
— А де Траси…
— Вот это заковыка. Бридпорт мы возьмем, показав, что мы сильнее, а как этого вытащить на бой, спроси чего-нибудь полегче. У этой хитрой лисы больше нет таких слабых замков, как Брутон. Прибрежные крепости он укрепил особенно сильно, они практически неприступны. Едва ли нам удастся без больших потерь взять что-нибудь похожее на Бридпорт, и…
— Это не важно сейчас. Давайте идти шаг за шагом. — Херефорду надо было действовать, только действовать, и даже хорошее планирование для него не играло большой роли. — Для этого нам нужен Глостер, а ему надо захотеть, без этого ничего не получится. Едем к нему, все равно мы тут ничего не делаем. Готов заключить с вами пари, он придумает, как выманить де Траси. На это он большой мастер.
Херефорд проиграл бы это пари, хотя герцог Вильям во всем пошел им навстречу. Он встретил их улыбкой понимания и прямо подтвердил их догадки, что Стефан собрал свое войско и двинул его на север.
— Откуда вы знаете это?
— Ах, милорд, надо долго объяснять, — просто ответил Вильям, — но будьте уверены, что это именно так. Мне все известно. Настолько точно, что даже без вашей просьбы я собрал своих вассалов и готов выступить вместе с вами. — Его глаза перебежали с Генриха на Херефорда. — Роджер, мальчик мой, ты неважно выглядишь. Я буду очень сердит на нашего повелителя, если он с тобой дурно обходится. Заставлять тебя так хмуриться — слишком большая цена даже для королевской короны. Я бы с тобой так не обращался.
Генрих благородно поспешил на выручку друга.
— Если Стефан Блуаский уже двинулся на север, нам следует немедленно приступить к подсчету наших сил. Не будем терять время.
— Разумеется. У моих писцов готовы списки вассалов, обязанных быть на военной службе, вы их немедленно получите. Но в самом деле, граф Херефорд меня сильно обеспокоил. Вы с ним все время рядом и, видимо, не замечаете, как он бледен и худ…
— Не надо обо мне беспокоиться, Вильям, я не цветочек полевой!
Глостер с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. Его действительно неудержимо влекло к Херефорду, такому красивому и воспитанному, он страстно хотел его покорить. Но человеку умному, ему было достаточно легкого намека, чтобы понять безнадежность своих притязаний. И только из-за сердитой реакции Херефорда не мог он отказать себе в удовольствии помучить его.
— Но ты не истязай себя, пожалуйста, иначе тебе будет плохо. Пойдем, я провожу тебя в тихую комнату.
— Мне никогда не бывает плохо, — отрезал Херефорд.
— Хороший обед и красивая девка восстановят его силы лучше всякой тихой комнаты, — вмешался Генрих, незаметно, но весьма чувствительно подтолкнув его в бок. — Вся беда с Херефордом в том, что он, как хорошая гончая, так рвется на поводке, что может задохнуться. Если вы хотите исправить его настроение, дайте ему настоящее дело, тогда он перестанет злиться от безделья. Передайте Херефорду те списки, Вильям, — сказал Генрих, взяв Глостера под руку и обратив на него всю мощь полученного от отца обаяния, — и пойдем со мной. Ему будет на пользу это задание, не требующее напряжения сил, но дающее пищу для размышлений, а я воспользуюсь вашим советом в некоторых делах.
Это предложение было куда более привлекательным, чем просто досаждать Херефорду. Вильям пошел с Генрихом в надежде услышать что-нибудь новенькое и вообще поговорить с молодым человеком, и Генрих оправдал его интерес, расспрашивая о разных пленных, взятых в Брутоне, и советуясь, как вести себя с теми, кто выразил желание перейти на его сторону. Херефорд вздохнул с облегчением. Вильям всегда выводил его из себя, но обычно он сдерживал свое естественное отвращение. Он усмехнулся про себя и решил впредь не разрешать себе так раздражаться. В конце концов никто его не собирается насиловать. И все-таки этот инцидент стал дополнительным раздражителем в его и без того напряженном состоянии и привел к большой оплошности. Приказав писарям подготовить вызовы вассалам и написав самые важные своей рукой, Херефорд набросал короткую записку Элизабет, где предупреждал о марше Стефана и просил ее безотлагательно и со всей осторожностью направиться в Херефордский замок. В тот момент, когда он собирался отправлять письмо, его, наверное в десятый раз, стали просить разобраться в уже надоевшем ему споре по поводу дележа трофеев и выделения фуража. Обругав бестолковых подчиненных, он послал их заниматься своими делами, схватил вместо письма Элизабет другую грамоту и передал ее поджидавшему курьеру.
— Галопом скачи к жене и передай на словах, чтобы строго следовала моим предписаниям.
— Слушаюсь, милорд. Мне ждать ее ответа?
— Если она сможет выполнить, что я прошу, особого ответа не требуется. Если нет, она пошлет ко мне тебя или другого. Гони скорее и ее попроси тоже поторопиться.
Ровно через сутки изможденный курьер выложил Элизабет повеление ее мужа; когда Херефорд просил гнать галопом, его курьеры коней не щадили, и она трясущимися руками сломала на грамоте печать. Прочитав послание, она просто вытаращила на курьера глаза. Без обычного приветствия, незнакомой рукой ей предписывалось явиться в Глостер для отбывания воинской повинности своего господина.
— Это мне? Тут нет ошибки?
— Милорд вручил мне грамоту собственноручно, мадам, и просил передать на словах строго следовать его предписанию и сделать это как можно поспешнее.
Продолжать расспрашивать было бессмысленно, курьер не мог ей ничего объяснить. Элизабет проглотила свое недоумение и жестом отпустила курьера. «Что могло стрястись с Роджером? — гадала она в полном недоумении. — Как бы ни был он занят, он мог приписать строчку своей рукой, а потом, ведь я не военный вассал!» Единственное, что она могла предположить, это крайне тяжелая обстановка не позволила ему написать все в письме, опасаясь, как бы оно не попало в руки врага, и надеясь на ее сообразительность. Но как бы это ни толковать, ей надо было немедленно отправляться, видимо, у него были веские причины вызвать ее таким способом. Элизабет срочно пригласила своего главного вассала и приказала готовиться к немедленному маршу на юг.
— Прямо сейчас, мадам? Через всю враждебную страну?
Сердце Элизабет упало. Почти теми же словами Алан Ившем спросил ее перед выходом в Корби по тем же краям, только немного севернее. Но ее колебание было недолгим.
— Да, причем ночным маршем. Мой муж и твой сеньор очень нуждается в нас. Наша дружина сильная, так просто нас не возьмешь. Не надо малодушничать. Может, мне надеть доспехи и защитить тебя? Не стыдно, что обычная женщина уговаривает тебя исполнить свой долг? Фи, какой же ты мужчина!
— Как прикажете, мадам. Ваш приказ — для меня закон, — заторопился исполнять распоряжение бывалый воин, пока госпожа совсем не распалилась. Когда Элизабет повернулась к нему спиной, торопясь повидаться с отцом, он покачал головой и пробормотал: — Ну и «обычная женщина»! Упаси Боже оказаться на противной стороне, если она поведет войско! Ее отец — просто молочница в сравнении со своей «обычной дочкой». — Он направился поднимать людей и готовить их в дальний путь, ворча про себя по дороге: — Дьявол, а не женщина, и хуже ее только ее собственный муж, который под видом обычных дел вытворяет такое, что и представить себе невозможно.
С Честером ей объясниться было значительно труднее, чем с вассалом, а письмо Роджера она не решилась показать ему, боясь, что он сочтет его сумасшедшим. Отец, конечно, ничего не знал о ее присяге вассала, и получение такого вызова для него никакого смысла не имело. Но и он в конце концов уступил, потому что ничего поделать с ней не мог: не запирать же ее под замок! Она была самостоятельной хозяйкой и предводительницей своей дружины. В ответ на все возражения отца она твердила одно: «Я люблю тебя и не хотела бы расставаться с руганью».
— Папа, милый, я должна отправиться к Роджеру, раз он просит, сам понимаешь, что я должна. Тем более что здесь я вам уже не нужна. Вассалы Линкольна откликнулись на его призыв, а у тебя людей и денег достаточно…
— Элизабет, я не держу тебя. Конечно, ты должна отправиться к мужу. Но на ночь глядя! Что там у него стряслось?
— Сама не знаю. Это даже не похоже на него, чтобы так вызывать. Мои люди уже отслужили свой срок, и он хотел, чтобы я вернулась отсюда в Херефорд. Но в его письме сказано, чтобы я торопилась, а курьер на словах передал его устное распоряжение, чтобы я выехала как можно скорее. Мне нельзя задерживаться ни на час.
— Если все так серьезно, может быть, мне поехать с тобой?
— Он бы так и сказал, если бы счел это необходимым. А тебе спасибо на добром слове, папа. И будь наготове день-другой. Если что случится по дороге непредвиденное, я дам тебе знать.
— Хорошо, Элизабет. — Честер обнял дочь и нежно поцеловал ее. — Ты всегда идешь собственной дорогой. Что бы ни случилось, я тебя не оставлю, родная. Обязательно сообщи мне, как твои дела.
Стало смеркаться, и решительность Элизабет оставила ее. Как тогда, в марте, когда она была захвачена, шел мелкий дождь и быстро темнело. Ее вассал, как и тогда Алан, не раз спрашивал, не остановиться ли им, и она снова, считая возвращение опаснее, чем продвижение, подгоняла его хлесткими выражениями. Но сходство это было чисто внешним, и Элизабет успокаивала себя. Теперь ее эскорт представлял собой внушительную силу, способную отразить нападение армии, а путешествие имело совершенно иную цель. Исход этого события тоже был совершенно иным: несмотря на обеспокоенность вассалов, под вечер третьего дня они уже были вблизи высоких каменных стен Глостера. Элизабет внимательно и пристально осмотрелась, вздохнула с облегчением и скомандовала идти к городу. Осады, к счастью, не было. Когда слезала с коня, она еле держалась на ногах, но полностью владела собой и была готова к любым действиям и решениям. Не была готова только к бешенству, в какое привело мужа ее появление.
— Чего ты к чертовой матери тут делаешь?! Ты что, совсем рехнулась и ничего уже не соображаешь?! — орал он, не давая ей выговорить слова. — Боже мой, Боже мой, угораздило меня жениться на этой бабе!! Неужели ничто на свете не может остановить тебя, чтобы не погубить нас обоих??!
— Вот Господь слышит, Роджер, да заткнись ты наконец! — ее пронзительный высокий голос заглушил вопли мужа. — Остановить меня!! — Она рванула поясной кошелек, выхватила из него злосчастный кусок пергамента и швырнула ему в лицо. — Вот же, вот, твой собственный приказ пригнал меня сюда! Да я двух шагов больше не сделаю к тебе по доброй воле!