Страница:
Часть Бадахшана, Шугнан, лежит в долинах Гунта и Шахдары. Уютные кишлаки таджиков, то спускающиеся к самой реке, то поднимающиеся чуть ли не к гребню гор, окружены пашнями в садами. Стройные и высокие пирамидальные тополя украшают и город Хорог, где колхозные ларьки полны яблок, дынь, арбузов, овощей. Поля Шугнана засеяны пшеницей, ячменём, просом. Сады плодоносят только поздней осенью: сказывается высота, задерживающая созревание плодов. Но и в этих обетованных местах очень сухо, осадки незначительны, поэтому почти все поля и сады орошаются арыками, подводящими самотёком воду из рек.
Бадахшанцы — замечательные мастера оросительных сооружений. Иногда высоко в скалах на склоне гор видишь арык, ответвившийся от реки где-то за десятки километров выше по долине, и не понимаешь, как смогли люди создать канал на вертикальных скалистых стенах. Мастера спускались с гор на верёвках и на нужном уровне, раскачиваясь на ветру, взрывали породу, небольшими ручными инструментами чистили канал, цементировали его внешний борт. Без воды, без орошения в Бадахшане нет урожая. Земли же, пригодной для земледелия, мало. Кругом камень, скалы, горы…
Хорог — в прошлом маленький кишлак, пограничный пост, состоявший всего из двух домов, ныне нарядный и чистый городок. Он стиснут широкой и быстрой рекой и отвесным склоном Рушанского хребта. На окраине Хорога среди деревьев видны глыбы скал, когда-то сорвавшихся с гор.
Хорог — это не только административный, но и хозяйственный и культурный центр Бадахшана. Во тьме южных ночей ярко горят огни гидроэлектростанции. В Хороге молодые памирцы учатся в педагогическом училище. Окончив его, они сами будут обучать детей в далёких горных кишлаках. В Горно-Бадахшанской области было более 200 школ. Большой популярностью пользуется Хорогский музыкально-драматический театр, выросший из кружков самодеятельности. В городе издаются газеты на таджикском и русском языках.
Памирский ботанический сад, окаймлённый молодыми пирамидальными тополями, расположен в трёх-четырёх километрах от Хорога на высокой террасе между реками Гунт и Шахдара. Крутой подъём по пустынному склону приводит в оазис. По высоте (2320 метров) он уступает во всём мире только Дарджилингскому саду на южном склоне Гималаев, где климат, конечно, мягче и гораздо влажнее.
Мы познакомились с руководителем сада доктором биологических наук Анатолием Валериановичем Гурским, человеком беспокойным и живым, влюблённым в своё дело учёным, хорошо знающим Памир и памирцев. Он бойко говорит по-таджикски, много путешествовал по Бадахшану, и нет, пожалуй, ни одного колхоза в области, где бы его не знали. Авторитет и популярность А. В. Гурского вполне понятны: учёный отдал много лет освоению Памира, жил одной жизнью с земледельцами Шахдары и садоводами Ванча, и интересы дехкан Бадахшана стали его интересами.
Сотрудники сада проводят наблюдения над ростом бадахшанских видов декоративных и плодовых деревьев и овощных культур, а также ставят опыты по акклиматизации завезённых из других стран культурных растений.
Здесь растут и плодоносят тутовое дерево, абрикос, персик, вишня, слива, чёрная смородина, орех, яблоня, груша. Раньше в Шугнане совсем не знали винограда. Ныне, перенесённый из более низких мест Таджикистана, он привился, но плохо переносит суровую зиму и требует утепления. Хорошо чувствуют себя малина и садовая земляника. В огородах ботанического сада дают хорошие урожаи кормовая капуста, картофель, огурцы и даже теплолюбивые помидоры. Примечательно, что в Бадахшане раньше почти не знали картофеля, первые посадки 1925—1926 годов не дали результатов. Клубни были мелкими, как слива, невкусными. В 1934 году в Бадахшан был доставлен семенной картофель. С этого времени его урожаи оказались замечательными даже на высотах 3000 метров над уровнем моря. Теперь картофель сажают всюду, он обильно плодоносит большими, гладкими клубнями. Картофель — выходец из горных стран Центральной и Южной Америки, и естественно, что географические условия Бадахшана оказались для него почти родными.
А. В. Гурский поделился со мной интересным наблюдением. Ботанический сад расположен на 200 метров выше города Хорога. Этого оказалось достаточно, чтобы созревание плодов и овощей одних и тех же сортов в ботаническом саду происходило на пять-шесть дней позже, чем в Хороге. Это показывает, как велико влияние природной среды, её особенностей на режим растений.
В ботаническом саду произведены посадки ивы, тополей, лоха и арчи. Вдоль каналов, вдоль рек, ручьёв, на поймах рек хорошо растут разнообразные древесные и кустарниковые породы. Замечательны памирские берёзы, достигающие больших размеров и дающие лучшую древесину для строительства и различных поделок; красив и строен тополь памирский. Обычны шиповник, смородина, и только в одном месте, в ущелье Биджондара (правый приток Пянджа), островом растёт туркестанская рябина, которая гораздо ниже — от Ванча распространена широко.
Выделяется красноватой корой памирская берёза. Как далеко она забралась! В ботаническом саду собралось немало видов восточноазиатской флоры (как дикой, так и декоративной): как, например, пушистой вишни, некоторых сортов восточных персиков, абрикосов и груш, из декоративных — красивая экзохорда.
Сотни тысяч саженцев лесных, декоративных и плодовых деревьев и кустарников передал Памирский ботанический сад колхозам Бадахшана. Опытом этого сада широко пользуются и лесхозы области.
В садах и приусадебных участках бадахшанцев появились смородина, земляника, малина, культурные сорта яблонь и груш, которые раньше не культивировались в этой части Таджикистана.
Чуть выше Хорога в Гунт слева впадает его самый крупный приток — Шахдара. В её верховьях заготавливают дрова и вывозят их в Хорог; но лесные заросли здесь видны только в поймах реки — это урёмные леса, запасы их ограничены.
В долине Шахдары раскинулся живописный кишлак, окружённый полями зерновых посевов и рощами деревьев, районный центр Рошткала — «красная крепость». Я заинтересовался, на какой высоте растут плодовые деревья. Оказывается, что грецкий орех по южным склонам гор доходит до 2800 метров, абрикос встречается ещё выше — на высоте 3000 метров. Я знал, что из всех плодовых деревьев именно абрикос выше других растёт в горах. В горах Южного Тибета, Ладакха, Непала его так много, что иногда говорят об «абрикосовом Тибете».
Бадахшан — страна с очень древней земледельческой культурой. На это указывает громадное разнообразие видов и сортов культурных растений. И, несмотря на большую высоту над уровнем моря, сухость климата, ограниченные площади земель, годных под земледелие, бадахшанцы смогли тысячелетиями улучшать и расширять видовой и сортовой состав культурных растений.
Самая высокая граница горного земледелия в Советском Союзе лежит в Бадахшане, точнее, на Памире и в Шугнане. На равнинах Средней Азии совершенно не сеют ржи. Эта культура неизвестна узбекам и туркменам-земледельцам. Между тем в Бадахшане рожь распространена, она сеется здесь так высоко в горах, как нигде в мире [60]. Растениеводы считают, что сила горного солнца, особенности спектрального состава его лучей на большой высоте способствуют раннему развитию растений, обильному цветению и плодоношению и накоплению сахара, что и происходит в условиях западных районов Горно-Бадахшанской автономной области.
В долине Шахдары мы остановились в небольшом кишлаке Сиоб, который лежит на конусе выноса речки, впадающей слева в Шахдару. Через неё переправились по мостику, подвешенному на стальных тросах и выложенному небольшими дощечками. Когда я шёл по мостику, он стал раскачиваться. Внизу шумела горная река, она завораживала. Между дощечками с особой резкостью была видна скорость мчащейся воды. Хотелось отвести глаза, но нужно было смотреть, куда ставить ногу.
Сиоб — очаровательный уголок Шахдары. Река, подмыв берег, создала плоскую террасу, на которой в тени старых деревьев прячутся дома шугнанцев и маленькая водяная мельница. Сиоб — «чёрная вода». Я не знаю, почему эта речка так названа народом. Она, как и другие речки Бадахшана, несла чистую воду, мягкую и вкусную.
Из Сиоба мы стали подниматься в горы. По крутому склону тропа вилась зигзагами, как асфальтированное шоссе в горах Кавказа или Крыма. Бадахшанцы — прекрасные пешеходы, они привыкли ходить по горным дорогам, и их не смущает высота в 3—4 тысячи метров.
Сиоб гремучими каскадами пробивается к Шахдаре. В полутора километрах от неё Сиоб образует два водопада, разделённых крутой лестницей. Верхний имеет высоту метров 25, нижний — метров 15.
Выше водопадов открылись сравнительно некрутые склоны, пологие, с мягкими очертаниями равнины. На равнинах зеленели небольшие кишлаки, пестрели посевы ячменя и пшеницы, на пастбищах пасся скот. Перед нами была типичная висячая долина, какие мне встречались уже во время путешествий по Тянь-Шаню и по Монгольскому Алтаю. Такие долины я видел и на Гунте.
Обычно считается, что переуглубление главной долины по отношению к её притокам производилось только древним ледником. Когда основная долина была заполнена льдом мощностью 300, 500 или 700 метров, боковые притоки оканчивались на поверхности ледника, их устья упирались в него на высоких уровнях. А затем, когда ледник исчез, отступил к верховьям, основная долина обнажилась, она оказалась глубже своих притоков, устья которых стали выше дна основной долины на 300, 500 или 700 метров. Устья таких притоков висят на крутых бортах основной долины, поэтому долины притоков стали называть висячими.
Знакомство с висячими долинами Киргизии и Бадахшана убедило меня в том, что такой процесс необязателен для их возникновения. Сильная горная река со стремительным течением проводит энергичную разрушительную работу: углубляет дно, производит, как говорят географы, донную эрозию. Боковые её притоки маломощны, а в условиях сухого климата и вовсе пересыхают. Они не поспевают за главной рекой, их долины углубляются не так энергично и повисают своими устьями на большой высоте, откуда вода отвесно падает к реке.
В верхних частях долины Шахдары были видны сглаженные наклонные поверхности — остатки древней долины, куда позже врезалось современное ущелье. Другое типичное висячее ущелье я посетил, когда отправился от Хорога вверх по Пянджу в сторону Ишкашима. Это было ущелье Биджондары, о котором я уже упоминал, рассказывая о туркестанской рябине, островками сохранившейся в Шугнане.
От долины Пянджа тропа шла по камням, которые местами лежали природной лестницей. Буйно резвилась маленькая река. Километра через два ущелье раздвинулось, и снова на пологих склонах показались поля с посевами пшеницы и ячменя. Бадахшанцы убирали хлеб.
Спустившись с Биджондары, мы сделали привал в кишлаке Нишусп, на берегу реки Пяндж. Кишлак укутан рощами черешни, груши и грецкого ореха. Несколько лет назад через Нишусп прошёл сель. Потоки воды с камнями и грязью, хлынув на селение, разрушили несколько домов и снесли коров и овец в реку. На высоком скалистом холме, где сели не страшны, дехкане выстроили новые, лучшие дома. Холм омывается рекой с трёх сторон. Мы пили чай в доме старого таджика, который настойчиво требовал, чтобы мы остались ночевать. Солнце садилось, по долине уже тянулись длинные тени, тускнела поверхность большой реки. Я сидел на высокой скале, долго смотрел на Пяндж и писал дневник. Мне хотелось точно передать всё, что я видел, и в то же время сохранить поэтическую прелесть угасавшего дня.
То было моё первое знакомство с Пянджем, о котором рассказывал ещё учитель в школе: «Пянджем называются верховья Амударьи, он является пограничной рекой, по ту сторону которого простирается Афганистан и в заоблачные высоты уходят снеговые вершины Гиндукуша. Пяндж — по-таджикски значит „пять“, потому что образуется из пяти рек».
Из каких пяти рек, учитель так и не сказал. Возможно, он не считал нужным загромождать память своих учеников, ибо зубрёжка названий третьестепенных городов, рек, гор вряд ли столь уж нужна. Какие реки составляют Пяндж, я усвоил уже в университете, когда сдавал зачёт по немой карте. Помню, что это был трудный зачёт. Преподаватель на карте указывал хребет, вершину, озеро, остров, город. Я отвечал: Хамар-Дабан, Казбек, Зайсан, Кадьяк, Златоуст. Перечисляя же с запада на восток сибирские реки, стекающие в Северный Ледовитый океан, я запнулся на Оленеке и мучительно долго вспоминал его название. А вот из каких рек составляется Амударья, как будто знал: из Вахша и Пянджа; Вахш в верховьях называется Сурхоб и Кызылсу. Пяндж образуется реками: Ваханом, Памиром, Гунтом, Бартангом и Ванчем [61].
А теперь я сомневаюсь в правильности такого набора рек. Географическая номенклатура нередко ставит в тупик желающего до конца разобраться в её тайнах, уходящих в далёкое прошлое. Стало ясно, что названия, в составе которых присутствуют числительные, не всегда нужно понимать буквально. Мы так и не знаем, по каким рекам именуется Джетысу, или Семиречье, расположенное в пределах Казахстана и Киргизии. Или, скажем, Минбулак, то есть «тысяча источников». Кто их пересчитал? Здесь просто нужно говорить о множестве родников, об обилии выклинивающейся из земли воды. Такие числительные говорят только о порядке величин. Впрочем, Пяндж ниже Хорога когда-то назывался Араихац, что по-шугнански значит «трехречье», а в своих низовьях — уже «пятиречье», может быть, потому, что слева принимает большой приток Коксу, текущий из Афганистана, а справа — Яхсу.
И вот я увидел Пяндж, за которым простирались ничем не примечательные сухие горы Афганистана.
В глубокой горной долине, окаймлённой скалистыми склонами с каменными осыпями и утёсами, течёт мутная вода — здесь рождается великая среднеазиатская река Амударья, которую я не раз видел в её среднем течении и низовьях. Пяндж нисколько не напоминал Амударью, подобно тому как человек в детстве не похож на себя в зрелом возрасте и в старости. Ущелье Пянджа местами настолько сужается, что водам в нём тесно, и струя, подмывая скалы, оставляет на них тёмные полосы — следы высоких летних паводков. Воде разливаться некуда, и она углубляет дно, подмывает берега. Реки Бадахшана текут в таких ущельях, глубина которых достигает тысячи метров. Дно ущелья Пянджа местами на 3 тысячи метров ниже громоздящихся над ним гор. Где ещё можно встретить такой пейзаж? Разве только в Восточном Тибете и Гималаях, где реки Брахмапутра, Инд, Меконг, Салуин текут в грандиозных каньонах.
В ущельях Бадахшана солнце — недолгий гость, в них царит сумрак, в жаркий день прохладно и сыро.
Уже давно были предприняты попытки построить дорогу по берегу Пянджа. «В 1915 году, — свидетельствует академик Д. В. Наливкин, — царское правительство решило проделать по всему Пянджу вьючную дорогу, по которой можно было бы пройти с караваном вьючных лошадей. Для этой цели в виде наказания послали несколько сапёров, участвовавших в ташкентских волнениях 1912 года. Наказание было достаточно суровое, и когда я в 1915 году первым проехал верхом по проделанной ими дороге, то уже двое из них вместе с несколькими таджиками сорвались в клокочущий Пяндж. Трупов их так и не нашли. Единственным памятником осталась проведённая ими дорога» [62].
Это была дорога не в нашем понимании, по ней не могла пройти даже арба. Только вьючная и верховая лошадь, осторожно ступая, проходила по горной тропе. Несмотря на громадные трудности, связанные со строительством автомобильной дороги в диких ущельях Бадахшана, всё же в наши годы бадахшанцы построили по берегу Пянджа такую дорогу из Хорога в Душанбе. Они взрывали горы, рушили скалы, строили мосты через боковые притоки. Строители должны были прокладывать путь только по правому берегу реки, так как левый берег не наш, а чужой.
По этой дороге мы отправились в дальнейший путь. Была середина сентября. Ещё некоторое время на высокой террасе Дашт видны были тополя ботанического сада. Люди изменили природу: сухая степь зацвела садами, и только как памятник минувшему сохранилось местное название Дашт.
Это слово в такой форме и в форме «дешт» часто встречается в составе географических названий Средней Азии, Кавказа, Афганистана, Ирана в значениях «равнина», «сухая степь», «пустыня», «каменистая пустыня», «неорошаемое плоское урочище», а в армянском языке — «поле». Большая пустыня в Иране называется Дештилут. У средневековых восточных авторов обширные равнины юга нашей страны от Днепра на западе до Тянь-Шаня на востоке именовались Дешт-и-Кипчак — «кипчакская степь», то же «половецкая степь».
Машина шла вдоль берега Пянджа, послушная дороге, то спускаясь к самой реке, то поднимаясь по склонам ущелья. С каждым километром мы спускались всё ниже и ниже. Появлялись новые виды растений, которых не было в Шугнане и на Памире.
Справа в Пяндж впадает большая и сильная река Бартанг, которая собирает воды Мургаба, Сарезского озера и Кокуйбеля, а в отдалённом прошлом принимала и сток Каракуля.
По узкому ущелью Бартанга не было колёсной дороги, всё необходимое населению завозилось на вьючных ослах. Бартангцы любят кино, и кинопередвижки осторожно переносят на руках в крупные кишлаки, чтобы колхозники посмотрели «Падение Берлина» или яркую цветную картину «Таджикистан».
Бартанг — значит «узкий в поперечнике», и недаром бартангцы говорят: «Кто не ходил по Бартангу, тот не видел ущелий и троп Бадахшана», «Лучше сто раз пройти по ущельям Гунта и Шахдары, чем один раз по Бартангу». Поговорки эти ушли в прошлое. В 1952 году бартангцы начали прокладывать к районному центру автомобильную дорогу вверх по ущелью. Громким эхом в горах раздавались взрывы. То рвали отвесные скалы, с шумом падающие в реку. Дорога неуклонно углублялась в горы, и нужно думать, что теперь бартангцы уже ездят на автомобилях в Хорог и Душанбе.
За устьем Бартанга в расширившейся долине Пянджа теплее, чем в Хороге; мы увидели первые чинары и большой богатый посёлок, районный центр Рушан, когда-то известный под именем Кала-и-Вамар. Рушанцы горды своей родиной, зелёной долиной Пянджа и плодородными её землями. А некогда здесь была только пограничная крепость»
У писателя Бориса Лапина есть зарисовка этих мест: «Был ясный вечер, когда я стоял у Кала-и-Вамара. Его высокие двухсотлетние стены из серого камня были угрюмы. Огромные, обитые железом ворота напоминали неприступные стены Вавилона. Вокруг лежали дома, селения и маленькие разгороженные поля. На одном из них стоял старый таджик, с тяжёлым трудом ковырявший землю мотыгой.
— Погляди вокруг, — сказал он, — наш край носит название Роушан, что значит «светлый». Видал ли ты что-нибудь светлее нашей родины?
Я огляделся вокруг. Солнце заходило. Низкие и мрачные, надвигались со всех сторон горы. Это было какое-то торжище холодных ущелий и каменных скал, пересечённых глубокими —синими тенями. Наверху, как облака, маячили вечные снега, излучая грязноватое сияние» [63].
Быстро преображается земля у нас в Советской стране. В Рушане нет уже больше маленьких разгороженных полей, нет мотыг, тяжёлого крестьянского труда. Колхозные сады и поля дают такие урожаи, о каких не мечтали.
Труд упорный и многовековой озаряет светом Рушан и Шугнан. Этим трудом создал человек великолепные оазисы среди скал. По сложным водопроводам он подвёл к садам воду и вывел замечательные культуры плодовых деревьев в горах на такой большой высоте, какая мало где встречается в других сельскохозяйственных странах мира. Фрукты здесь не деликатес, не третье блюдо после сытного обеда, а продукт питания. Плодами шелковицы, абрикоса, персика, ореха, яблони население питается в течение года. Я не знаю, где ещё на земном шаре можно видеть земледельцев, каждодневной пищей которых являются плоды деревьев? Быть может, только на островах Средиземного моря — Корсике и Сицилии с их благодатным климатом, где каштаны и оливки в питании населения соперничают с хлебом. Или ещё в пышных абрикосовых долинах Гималаев да на тропических островах Тихого и Индийского океанов.
Светлые кишлаки Рушана строились бадахшанцами веками. Рушан — край зелёных плодоносных деревьев, зелёных люцерновых газонов, ароматных роз, украшающих сады.
В Шидзе мы ели первый виноград, правда ещё не совсем созревший, он был кисловат. Я записал: «Колхозники выращивают виноград на уровне 1900 метров [64]. Всё больше и больше теплолюбивых культур появляется в долине Пянджа. У Хихека растёт раскидистое дерево инжира (1700 метров)».
У Шидза заметны следы грандиозного обвала, некогда перегородившего долину Пянджа, где было озеро длиной до 80 километров и глубиной в сотни метров. Затем обвал-плотина был размыт сильной рекой, озеро исчезло, а его дно покрылось наносами песка, ила, камней. На остатках этих древних озёрных отложений зеленеют поля рушанцев.
Ниже Шидза мы ехали глубоким ущельем, где река суживается и быстрит на валунах.
На афганской стороне не видно ни автомобильного тракта, ни колёсной дороги. Вдоль реки проложена тропа, которая, огибая скалы, то поднимается высоко по склонам ущелья, то уходит в воду. Но вот не остаётся места и тропе. Внизу у отвесных скал пенится поток, наверху, сколько видит глаз, — гладкая поверхность гранитных глыб или крутые осыпи камней. На таких участках устроены овринги — зыбкие, качающиеся мостики. Они каким-то чудом держатся на деревянных кольях, вбитых в расщелины скал. Если пройдёт осторожный ослик по оврингу, то за ним пройдёт и человек.
Сводная карта маршрутов путешествий по Средней Азии
В одном месте тропа с оврингами окончилась у обрыва бокового ущелья. К скале были прислонены две простые деревянные лестницы, образующие два яруса. Путники взбирались по первой лестнице, затем по второй, а развьюченный ослик был поднят на арканах. Ноги болтались в воздухе, но животное было спокойно, видимо, не в первый раз ему приходилось совершать подобное путешествие.
Я видел уставших и согнутых под тяжестью груза крестьян. Возможно, они несли зерно в котомках, быть может, урожай с крошечного клочка пашни, затерянного между скалами.
Когда-то и по нашему берегу Пянджа висели овринги, и немало людей, лошадей и ослов, сорвавшихся с них, нашли могилу в водах беспокойного Пянджа или, разбившись о скалы, бесформенными трупами катились к его берегам. «Хотя несчастные случаи довольно редки, но людям со слабыми нервами не следует путешествовать по дорогам верховьев Пянджа», — прочитал я в старом, но обстоятельном описании Туркестанского края В. И. Масальского [65].
Но послушаем, что говорит об оврингах Бартаига Окмир Агаханянц, много лет жизни отдавший изучению географии и растительности Памира: «Между рекой и скалами остаётся узкое пространство каменистых осыпей, по которым проложен путь. Террасы здесь узкие, размытые, встречаются они лишь на отдельных участках, где ущелье расширяется. Но иногда нет ни террас, ни осыпей — одни скалы, уходящие прямо в воду. Путнику, чтобы найти место для лагеря или просто для ночлега, нужно иной раз пройти вдоль русла немало километров. Человек не муха, по отвесным скалам ходить не может. Поэтому и появились знаменитые овринги Бартанга. В трещины скал вбиваются деревянные колья, на них укладываются жерди, на жерди насыпается хворост, который сверху прижимается плитками камня или щебнем. Получается карниз — навесная тропа. Это и есть овринг. Ширина его чепуховая — метра полтора, а зачастую и того меньше. Ходить по оврингу довольно неприятно: он трясётся, создаётся впечатление, вот-вот рухнет в воду. Хорошо, если за оврингом следят и вовремя его ремонтируют, а вот запущенные овринги, как решето: хворост расползся, камни просыпались в воду, под ногами зияют дыры, сквозь которые видна несущаяся вода. Многие не выносят и пешего перехода по оврингу, главным образом из-за головокружения. Вступая на овринг, кони опасливо похрапывают, почему-то обнюхивают навесную тропу (погонщики уверяли меня, что лошади так узнают, проходили ли до них другие кони, и если проходили, меньше боятся) и, очень осторожно ступая, проходят опасный путь. Некоторые овринги тянутся на две-три сотни метров» [66].
Строительство памирского автомобильного тракта принесло смерть многим оврингам. Сгнившие, изломанные, никому не нужные, торчали они в некоторых местах по склонам долин. Ниже или выше оврингов бегут теперь автомашины. Остатки знаменитого овринга Шипат, самого большого и самого опасного на Пяндже, живо напоминают о недавних трудностях пути в Бадахшане.
Но вот и долина Ванча. Ванч имеет истоки на ледниках Дарваза и в хребте Академии наук. Широкие террасы на конусах выноса его больших притоков распаханы. Здесь уже снят урожай, и колхозники пашут землю под озимые посевы. В Рохарве на базаре продавали дыни — их было много, — виноград, хорошие груши, яблоки. В пути, в Хороге, нам говорили: посмотрите Ванч, это самая богатая долина Бадахшана. Это правда. В лесных зарослях много берёзы, дикорастущих яблонь, груш и ореха. Их заготавливают и сушат впрок. В урожайные годы в лесах собирают так много фруктов, что ими кормят скот. Теперь из Ванча в большом количестве вывозят семена местных нетребовательных сортов яблонь и груш и высаживают их в других долинах Бадахшана. Из белой высушенной шелковицы делают сладкую муку (тут талкан) и пихт — продукт, похожий на халву.
Бадахшанцы — замечательные мастера оросительных сооружений. Иногда высоко в скалах на склоне гор видишь арык, ответвившийся от реки где-то за десятки километров выше по долине, и не понимаешь, как смогли люди создать канал на вертикальных скалистых стенах. Мастера спускались с гор на верёвках и на нужном уровне, раскачиваясь на ветру, взрывали породу, небольшими ручными инструментами чистили канал, цементировали его внешний борт. Без воды, без орошения в Бадахшане нет урожая. Земли же, пригодной для земледелия, мало. Кругом камень, скалы, горы…
Хорог — в прошлом маленький кишлак, пограничный пост, состоявший всего из двух домов, ныне нарядный и чистый городок. Он стиснут широкой и быстрой рекой и отвесным склоном Рушанского хребта. На окраине Хорога среди деревьев видны глыбы скал, когда-то сорвавшихся с гор.
Хорог — это не только административный, но и хозяйственный и культурный центр Бадахшана. Во тьме южных ночей ярко горят огни гидроэлектростанции. В Хороге молодые памирцы учатся в педагогическом училище. Окончив его, они сами будут обучать детей в далёких горных кишлаках. В Горно-Бадахшанской области было более 200 школ. Большой популярностью пользуется Хорогский музыкально-драматический театр, выросший из кружков самодеятельности. В городе издаются газеты на таджикском и русском языках.
Памирский ботанический сад, окаймлённый молодыми пирамидальными тополями, расположен в трёх-четырёх километрах от Хорога на высокой террасе между реками Гунт и Шахдара. Крутой подъём по пустынному склону приводит в оазис. По высоте (2320 метров) он уступает во всём мире только Дарджилингскому саду на южном склоне Гималаев, где климат, конечно, мягче и гораздо влажнее.
Мы познакомились с руководителем сада доктором биологических наук Анатолием Валериановичем Гурским, человеком беспокойным и живым, влюблённым в своё дело учёным, хорошо знающим Памир и памирцев. Он бойко говорит по-таджикски, много путешествовал по Бадахшану, и нет, пожалуй, ни одного колхоза в области, где бы его не знали. Авторитет и популярность А. В. Гурского вполне понятны: учёный отдал много лет освоению Памира, жил одной жизнью с земледельцами Шахдары и садоводами Ванча, и интересы дехкан Бадахшана стали его интересами.
Сотрудники сада проводят наблюдения над ростом бадахшанских видов декоративных и плодовых деревьев и овощных культур, а также ставят опыты по акклиматизации завезённых из других стран культурных растений.
Здесь растут и плодоносят тутовое дерево, абрикос, персик, вишня, слива, чёрная смородина, орех, яблоня, груша. Раньше в Шугнане совсем не знали винограда. Ныне, перенесённый из более низких мест Таджикистана, он привился, но плохо переносит суровую зиму и требует утепления. Хорошо чувствуют себя малина и садовая земляника. В огородах ботанического сада дают хорошие урожаи кормовая капуста, картофель, огурцы и даже теплолюбивые помидоры. Примечательно, что в Бадахшане раньше почти не знали картофеля, первые посадки 1925—1926 годов не дали результатов. Клубни были мелкими, как слива, невкусными. В 1934 году в Бадахшан был доставлен семенной картофель. С этого времени его урожаи оказались замечательными даже на высотах 3000 метров над уровнем моря. Теперь картофель сажают всюду, он обильно плодоносит большими, гладкими клубнями. Картофель — выходец из горных стран Центральной и Южной Америки, и естественно, что географические условия Бадахшана оказались для него почти родными.
А. В. Гурский поделился со мной интересным наблюдением. Ботанический сад расположен на 200 метров выше города Хорога. Этого оказалось достаточно, чтобы созревание плодов и овощей одних и тех же сортов в ботаническом саду происходило на пять-шесть дней позже, чем в Хороге. Это показывает, как велико влияние природной среды, её особенностей на режим растений.
В ботаническом саду произведены посадки ивы, тополей, лоха и арчи. Вдоль каналов, вдоль рек, ручьёв, на поймах рек хорошо растут разнообразные древесные и кустарниковые породы. Замечательны памирские берёзы, достигающие больших размеров и дающие лучшую древесину для строительства и различных поделок; красив и строен тополь памирский. Обычны шиповник, смородина, и только в одном месте, в ущелье Биджондара (правый приток Пянджа), островом растёт туркестанская рябина, которая гораздо ниже — от Ванча распространена широко.
Выделяется красноватой корой памирская берёза. Как далеко она забралась! В ботаническом саду собралось немало видов восточноазиатской флоры (как дикой, так и декоративной): как, например, пушистой вишни, некоторых сортов восточных персиков, абрикосов и груш, из декоративных — красивая экзохорда.
Сотни тысяч саженцев лесных, декоративных и плодовых деревьев и кустарников передал Памирский ботанический сад колхозам Бадахшана. Опытом этого сада широко пользуются и лесхозы области.
В садах и приусадебных участках бадахшанцев появились смородина, земляника, малина, культурные сорта яблонь и груш, которые раньше не культивировались в этой части Таджикистана.
Чуть выше Хорога в Гунт слева впадает его самый крупный приток — Шахдара. В её верховьях заготавливают дрова и вывозят их в Хорог; но лесные заросли здесь видны только в поймах реки — это урёмные леса, запасы их ограничены.
В долине Шахдары раскинулся живописный кишлак, окружённый полями зерновых посевов и рощами деревьев, районный центр Рошткала — «красная крепость». Я заинтересовался, на какой высоте растут плодовые деревья. Оказывается, что грецкий орех по южным склонам гор доходит до 2800 метров, абрикос встречается ещё выше — на высоте 3000 метров. Я знал, что из всех плодовых деревьев именно абрикос выше других растёт в горах. В горах Южного Тибета, Ладакха, Непала его так много, что иногда говорят об «абрикосовом Тибете».
Бадахшан — страна с очень древней земледельческой культурой. На это указывает громадное разнообразие видов и сортов культурных растений. И, несмотря на большую высоту над уровнем моря, сухость климата, ограниченные площади земель, годных под земледелие, бадахшанцы смогли тысячелетиями улучшать и расширять видовой и сортовой состав культурных растений.
Самая высокая граница горного земледелия в Советском Союзе лежит в Бадахшане, точнее, на Памире и в Шугнане. На равнинах Средней Азии совершенно не сеют ржи. Эта культура неизвестна узбекам и туркменам-земледельцам. Между тем в Бадахшане рожь распространена, она сеется здесь так высоко в горах, как нигде в мире [60]. Растениеводы считают, что сила горного солнца, особенности спектрального состава его лучей на большой высоте способствуют раннему развитию растений, обильному цветению и плодоношению и накоплению сахара, что и происходит в условиях западных районов Горно-Бадахшанской автономной области.
В долине Шахдары мы остановились в небольшом кишлаке Сиоб, который лежит на конусе выноса речки, впадающей слева в Шахдару. Через неё переправились по мостику, подвешенному на стальных тросах и выложенному небольшими дощечками. Когда я шёл по мостику, он стал раскачиваться. Внизу шумела горная река, она завораживала. Между дощечками с особой резкостью была видна скорость мчащейся воды. Хотелось отвести глаза, но нужно было смотреть, куда ставить ногу.
Сиоб — очаровательный уголок Шахдары. Река, подмыв берег, создала плоскую террасу, на которой в тени старых деревьев прячутся дома шугнанцев и маленькая водяная мельница. Сиоб — «чёрная вода». Я не знаю, почему эта речка так названа народом. Она, как и другие речки Бадахшана, несла чистую воду, мягкую и вкусную.
Из Сиоба мы стали подниматься в горы. По крутому склону тропа вилась зигзагами, как асфальтированное шоссе в горах Кавказа или Крыма. Бадахшанцы — прекрасные пешеходы, они привыкли ходить по горным дорогам, и их не смущает высота в 3—4 тысячи метров.
Сиоб гремучими каскадами пробивается к Шахдаре. В полутора километрах от неё Сиоб образует два водопада, разделённых крутой лестницей. Верхний имеет высоту метров 25, нижний — метров 15.
Выше водопадов открылись сравнительно некрутые склоны, пологие, с мягкими очертаниями равнины. На равнинах зеленели небольшие кишлаки, пестрели посевы ячменя и пшеницы, на пастбищах пасся скот. Перед нами была типичная висячая долина, какие мне встречались уже во время путешествий по Тянь-Шаню и по Монгольскому Алтаю. Такие долины я видел и на Гунте.
Обычно считается, что переуглубление главной долины по отношению к её притокам производилось только древним ледником. Когда основная долина была заполнена льдом мощностью 300, 500 или 700 метров, боковые притоки оканчивались на поверхности ледника, их устья упирались в него на высоких уровнях. А затем, когда ледник исчез, отступил к верховьям, основная долина обнажилась, она оказалась глубже своих притоков, устья которых стали выше дна основной долины на 300, 500 или 700 метров. Устья таких притоков висят на крутых бортах основной долины, поэтому долины притоков стали называть висячими.
Знакомство с висячими долинами Киргизии и Бадахшана убедило меня в том, что такой процесс необязателен для их возникновения. Сильная горная река со стремительным течением проводит энергичную разрушительную работу: углубляет дно, производит, как говорят географы, донную эрозию. Боковые её притоки маломощны, а в условиях сухого климата и вовсе пересыхают. Они не поспевают за главной рекой, их долины углубляются не так энергично и повисают своими устьями на большой высоте, откуда вода отвесно падает к реке.
В верхних частях долины Шахдары были видны сглаженные наклонные поверхности — остатки древней долины, куда позже врезалось современное ущелье. Другое типичное висячее ущелье я посетил, когда отправился от Хорога вверх по Пянджу в сторону Ишкашима. Это было ущелье Биджондары, о котором я уже упоминал, рассказывая о туркестанской рябине, островками сохранившейся в Шугнане.
От долины Пянджа тропа шла по камням, которые местами лежали природной лестницей. Буйно резвилась маленькая река. Километра через два ущелье раздвинулось, и снова на пологих склонах показались поля с посевами пшеницы и ячменя. Бадахшанцы убирали хлеб.
Спустившись с Биджондары, мы сделали привал в кишлаке Нишусп, на берегу реки Пяндж. Кишлак укутан рощами черешни, груши и грецкого ореха. Несколько лет назад через Нишусп прошёл сель. Потоки воды с камнями и грязью, хлынув на селение, разрушили несколько домов и снесли коров и овец в реку. На высоком скалистом холме, где сели не страшны, дехкане выстроили новые, лучшие дома. Холм омывается рекой с трёх сторон. Мы пили чай в доме старого таджика, который настойчиво требовал, чтобы мы остались ночевать. Солнце садилось, по долине уже тянулись длинные тени, тускнела поверхность большой реки. Я сидел на высокой скале, долго смотрел на Пяндж и писал дневник. Мне хотелось точно передать всё, что я видел, и в то же время сохранить поэтическую прелесть угасавшего дня.
То было моё первое знакомство с Пянджем, о котором рассказывал ещё учитель в школе: «Пянджем называются верховья Амударьи, он является пограничной рекой, по ту сторону которого простирается Афганистан и в заоблачные высоты уходят снеговые вершины Гиндукуша. Пяндж — по-таджикски значит „пять“, потому что образуется из пяти рек».
Из каких пяти рек, учитель так и не сказал. Возможно, он не считал нужным загромождать память своих учеников, ибо зубрёжка названий третьестепенных городов, рек, гор вряд ли столь уж нужна. Какие реки составляют Пяндж, я усвоил уже в университете, когда сдавал зачёт по немой карте. Помню, что это был трудный зачёт. Преподаватель на карте указывал хребет, вершину, озеро, остров, город. Я отвечал: Хамар-Дабан, Казбек, Зайсан, Кадьяк, Златоуст. Перечисляя же с запада на восток сибирские реки, стекающие в Северный Ледовитый океан, я запнулся на Оленеке и мучительно долго вспоминал его название. А вот из каких рек составляется Амударья, как будто знал: из Вахша и Пянджа; Вахш в верховьях называется Сурхоб и Кызылсу. Пяндж образуется реками: Ваханом, Памиром, Гунтом, Бартангом и Ванчем [61].
А теперь я сомневаюсь в правильности такого набора рек. Географическая номенклатура нередко ставит в тупик желающего до конца разобраться в её тайнах, уходящих в далёкое прошлое. Стало ясно, что названия, в составе которых присутствуют числительные, не всегда нужно понимать буквально. Мы так и не знаем, по каким рекам именуется Джетысу, или Семиречье, расположенное в пределах Казахстана и Киргизии. Или, скажем, Минбулак, то есть «тысяча источников». Кто их пересчитал? Здесь просто нужно говорить о множестве родников, об обилии выклинивающейся из земли воды. Такие числительные говорят только о порядке величин. Впрочем, Пяндж ниже Хорога когда-то назывался Араихац, что по-шугнански значит «трехречье», а в своих низовьях — уже «пятиречье», может быть, потому, что слева принимает большой приток Коксу, текущий из Афганистана, а справа — Яхсу.
И вот я увидел Пяндж, за которым простирались ничем не примечательные сухие горы Афганистана.
В глубокой горной долине, окаймлённой скалистыми склонами с каменными осыпями и утёсами, течёт мутная вода — здесь рождается великая среднеазиатская река Амударья, которую я не раз видел в её среднем течении и низовьях. Пяндж нисколько не напоминал Амударью, подобно тому как человек в детстве не похож на себя в зрелом возрасте и в старости. Ущелье Пянджа местами настолько сужается, что водам в нём тесно, и струя, подмывая скалы, оставляет на них тёмные полосы — следы высоких летних паводков. Воде разливаться некуда, и она углубляет дно, подмывает берега. Реки Бадахшана текут в таких ущельях, глубина которых достигает тысячи метров. Дно ущелья Пянджа местами на 3 тысячи метров ниже громоздящихся над ним гор. Где ещё можно встретить такой пейзаж? Разве только в Восточном Тибете и Гималаях, где реки Брахмапутра, Инд, Меконг, Салуин текут в грандиозных каньонах.
В ущельях Бадахшана солнце — недолгий гость, в них царит сумрак, в жаркий день прохладно и сыро.
Уже давно были предприняты попытки построить дорогу по берегу Пянджа. «В 1915 году, — свидетельствует академик Д. В. Наливкин, — царское правительство решило проделать по всему Пянджу вьючную дорогу, по которой можно было бы пройти с караваном вьючных лошадей. Для этой цели в виде наказания послали несколько сапёров, участвовавших в ташкентских волнениях 1912 года. Наказание было достаточно суровое, и когда я в 1915 году первым проехал верхом по проделанной ими дороге, то уже двое из них вместе с несколькими таджиками сорвались в клокочущий Пяндж. Трупов их так и не нашли. Единственным памятником осталась проведённая ими дорога» [62].
Это была дорога не в нашем понимании, по ней не могла пройти даже арба. Только вьючная и верховая лошадь, осторожно ступая, проходила по горной тропе. Несмотря на громадные трудности, связанные со строительством автомобильной дороги в диких ущельях Бадахшана, всё же в наши годы бадахшанцы построили по берегу Пянджа такую дорогу из Хорога в Душанбе. Они взрывали горы, рушили скалы, строили мосты через боковые притоки. Строители должны были прокладывать путь только по правому берегу реки, так как левый берег не наш, а чужой.
По этой дороге мы отправились в дальнейший путь. Была середина сентября. Ещё некоторое время на высокой террасе Дашт видны были тополя ботанического сада. Люди изменили природу: сухая степь зацвела садами, и только как памятник минувшему сохранилось местное название Дашт.
Это слово в такой форме и в форме «дешт» часто встречается в составе географических названий Средней Азии, Кавказа, Афганистана, Ирана в значениях «равнина», «сухая степь», «пустыня», «каменистая пустыня», «неорошаемое плоское урочище», а в армянском языке — «поле». Большая пустыня в Иране называется Дештилут. У средневековых восточных авторов обширные равнины юга нашей страны от Днепра на западе до Тянь-Шаня на востоке именовались Дешт-и-Кипчак — «кипчакская степь», то же «половецкая степь».
Машина шла вдоль берега Пянджа, послушная дороге, то спускаясь к самой реке, то поднимаясь по склонам ущелья. С каждым километром мы спускались всё ниже и ниже. Появлялись новые виды растений, которых не было в Шугнане и на Памире.
Справа в Пяндж впадает большая и сильная река Бартанг, которая собирает воды Мургаба, Сарезского озера и Кокуйбеля, а в отдалённом прошлом принимала и сток Каракуля.
По узкому ущелью Бартанга не было колёсной дороги, всё необходимое населению завозилось на вьючных ослах. Бартангцы любят кино, и кинопередвижки осторожно переносят на руках в крупные кишлаки, чтобы колхозники посмотрели «Падение Берлина» или яркую цветную картину «Таджикистан».
Бартанг — значит «узкий в поперечнике», и недаром бартангцы говорят: «Кто не ходил по Бартангу, тот не видел ущелий и троп Бадахшана», «Лучше сто раз пройти по ущельям Гунта и Шахдары, чем один раз по Бартангу». Поговорки эти ушли в прошлое. В 1952 году бартангцы начали прокладывать к районному центру автомобильную дорогу вверх по ущелью. Громким эхом в горах раздавались взрывы. То рвали отвесные скалы, с шумом падающие в реку. Дорога неуклонно углублялась в горы, и нужно думать, что теперь бартангцы уже ездят на автомобилях в Хорог и Душанбе.
За устьем Бартанга в расширившейся долине Пянджа теплее, чем в Хороге; мы увидели первые чинары и большой богатый посёлок, районный центр Рушан, когда-то известный под именем Кала-и-Вамар. Рушанцы горды своей родиной, зелёной долиной Пянджа и плодородными её землями. А некогда здесь была только пограничная крепость»
У писателя Бориса Лапина есть зарисовка этих мест: «Был ясный вечер, когда я стоял у Кала-и-Вамара. Его высокие двухсотлетние стены из серого камня были угрюмы. Огромные, обитые железом ворота напоминали неприступные стены Вавилона. Вокруг лежали дома, селения и маленькие разгороженные поля. На одном из них стоял старый таджик, с тяжёлым трудом ковырявший землю мотыгой.
— Погляди вокруг, — сказал он, — наш край носит название Роушан, что значит «светлый». Видал ли ты что-нибудь светлее нашей родины?
Я огляделся вокруг. Солнце заходило. Низкие и мрачные, надвигались со всех сторон горы. Это было какое-то торжище холодных ущелий и каменных скал, пересечённых глубокими —синими тенями. Наверху, как облака, маячили вечные снега, излучая грязноватое сияние» [63].
Быстро преображается земля у нас в Советской стране. В Рушане нет уже больше маленьких разгороженных полей, нет мотыг, тяжёлого крестьянского труда. Колхозные сады и поля дают такие урожаи, о каких не мечтали.
Труд упорный и многовековой озаряет светом Рушан и Шугнан. Этим трудом создал человек великолепные оазисы среди скал. По сложным водопроводам он подвёл к садам воду и вывел замечательные культуры плодовых деревьев в горах на такой большой высоте, какая мало где встречается в других сельскохозяйственных странах мира. Фрукты здесь не деликатес, не третье блюдо после сытного обеда, а продукт питания. Плодами шелковицы, абрикоса, персика, ореха, яблони население питается в течение года. Я не знаю, где ещё на земном шаре можно видеть земледельцев, каждодневной пищей которых являются плоды деревьев? Быть может, только на островах Средиземного моря — Корсике и Сицилии с их благодатным климатом, где каштаны и оливки в питании населения соперничают с хлебом. Или ещё в пышных абрикосовых долинах Гималаев да на тропических островах Тихого и Индийского океанов.
Светлые кишлаки Рушана строились бадахшанцами веками. Рушан — край зелёных плодоносных деревьев, зелёных люцерновых газонов, ароматных роз, украшающих сады.
В Шидзе мы ели первый виноград, правда ещё не совсем созревший, он был кисловат. Я записал: «Колхозники выращивают виноград на уровне 1900 метров [64]. Всё больше и больше теплолюбивых культур появляется в долине Пянджа. У Хихека растёт раскидистое дерево инжира (1700 метров)».
У Шидза заметны следы грандиозного обвала, некогда перегородившего долину Пянджа, где было озеро длиной до 80 километров и глубиной в сотни метров. Затем обвал-плотина был размыт сильной рекой, озеро исчезло, а его дно покрылось наносами песка, ила, камней. На остатках этих древних озёрных отложений зеленеют поля рушанцев.
Ниже Шидза мы ехали глубоким ущельем, где река суживается и быстрит на валунах.
На афганской стороне не видно ни автомобильного тракта, ни колёсной дороги. Вдоль реки проложена тропа, которая, огибая скалы, то поднимается высоко по склонам ущелья, то уходит в воду. Но вот не остаётся места и тропе. Внизу у отвесных скал пенится поток, наверху, сколько видит глаз, — гладкая поверхность гранитных глыб или крутые осыпи камней. На таких участках устроены овринги — зыбкие, качающиеся мостики. Они каким-то чудом держатся на деревянных кольях, вбитых в расщелины скал. Если пройдёт осторожный ослик по оврингу, то за ним пройдёт и человек.
В одном месте тропа с оврингами окончилась у обрыва бокового ущелья. К скале были прислонены две простые деревянные лестницы, образующие два яруса. Путники взбирались по первой лестнице, затем по второй, а развьюченный ослик был поднят на арканах. Ноги болтались в воздухе, но животное было спокойно, видимо, не в первый раз ему приходилось совершать подобное путешествие.
Я видел уставших и согнутых под тяжестью груза крестьян. Возможно, они несли зерно в котомках, быть может, урожай с крошечного клочка пашни, затерянного между скалами.
Когда-то и по нашему берегу Пянджа висели овринги, и немало людей, лошадей и ослов, сорвавшихся с них, нашли могилу в водах беспокойного Пянджа или, разбившись о скалы, бесформенными трупами катились к его берегам. «Хотя несчастные случаи довольно редки, но людям со слабыми нервами не следует путешествовать по дорогам верховьев Пянджа», — прочитал я в старом, но обстоятельном описании Туркестанского края В. И. Масальского [65].
Но послушаем, что говорит об оврингах Бартаига Окмир Агаханянц, много лет жизни отдавший изучению географии и растительности Памира: «Между рекой и скалами остаётся узкое пространство каменистых осыпей, по которым проложен путь. Террасы здесь узкие, размытые, встречаются они лишь на отдельных участках, где ущелье расширяется. Но иногда нет ни террас, ни осыпей — одни скалы, уходящие прямо в воду. Путнику, чтобы найти место для лагеря или просто для ночлега, нужно иной раз пройти вдоль русла немало километров. Человек не муха, по отвесным скалам ходить не может. Поэтому и появились знаменитые овринги Бартанга. В трещины скал вбиваются деревянные колья, на них укладываются жерди, на жерди насыпается хворост, который сверху прижимается плитками камня или щебнем. Получается карниз — навесная тропа. Это и есть овринг. Ширина его чепуховая — метра полтора, а зачастую и того меньше. Ходить по оврингу довольно неприятно: он трясётся, создаётся впечатление, вот-вот рухнет в воду. Хорошо, если за оврингом следят и вовремя его ремонтируют, а вот запущенные овринги, как решето: хворост расползся, камни просыпались в воду, под ногами зияют дыры, сквозь которые видна несущаяся вода. Многие не выносят и пешего перехода по оврингу, главным образом из-за головокружения. Вступая на овринг, кони опасливо похрапывают, почему-то обнюхивают навесную тропу (погонщики уверяли меня, что лошади так узнают, проходили ли до них другие кони, и если проходили, меньше боятся) и, очень осторожно ступая, проходят опасный путь. Некоторые овринги тянутся на две-три сотни метров» [66].
Строительство памирского автомобильного тракта принесло смерть многим оврингам. Сгнившие, изломанные, никому не нужные, торчали они в некоторых местах по склонам долин. Ниже или выше оврингов бегут теперь автомашины. Остатки знаменитого овринга Шипат, самого большого и самого опасного на Пяндже, живо напоминают о недавних трудностях пути в Бадахшане.
Но вот и долина Ванча. Ванч имеет истоки на ледниках Дарваза и в хребте Академии наук. Широкие террасы на конусах выноса его больших притоков распаханы. Здесь уже снят урожай, и колхозники пашут землю под озимые посевы. В Рохарве на базаре продавали дыни — их было много, — виноград, хорошие груши, яблоки. В пути, в Хороге, нам говорили: посмотрите Ванч, это самая богатая долина Бадахшана. Это правда. В лесных зарослях много берёзы, дикорастущих яблонь, груш и ореха. Их заготавливают и сушат впрок. В урожайные годы в лесах собирают так много фруктов, что ими кормят скот. Теперь из Ванча в большом количестве вывозят семена местных нетребовательных сортов яблонь и груш и высаживают их в других долинах Бадахшана. Из белой высушенной шелковицы делают сладкую муку (тут талкан) и пихт — продукт, похожий на халву.