Страница:
[98].
П. К. Козлов в 1889 году виделся на Алтае с 76-летним старовером Е. М. Рахмановым, который тоже ходил на Лобнор в поисках Беловодья, в «тихие места из-за притеснения веры». Рахманов рассказал, что за Алтынтагом, в урочище Гас, русские странники создали поселение. Стали пахать землю, сеяли привезёнными семенами, охотились на диких зверей, очень понравились им куланы, которых они называли польскими конями, связывая определение «польский» со словом «поле», считая их полевыми, свободными, вольными конями. Здесь была полная свобода, кругом ни души, никто не мешал жить, как хотелось, но, соскучившись по родным местам, собрались в обратный путь. Рахманов возвратился без красавицы дочери Пелагеи. Она была похищена и скоро стала любимой женой турфанского бека, которому родила троих детей.
Позже, вплоть до конца прошлого столетия, ещё несколько групп алтайских староверов ходило в пустыни Западного Китая в поисках желанного Беловодья. Где оно? Упорно двигались на юг — за Джунгарию и Тянь-Шань, в пустыню Такла-Макан, к Лобнору. Из Алтая в Тибет путь не короток, не лёгок, не под силу он слабому человеку. Сколько страданий и лишений испытали странники! Иным не удалось возвратиться и вновь увидеть родные места. Какой волшебный край, живший в фантазии народа, искали эти мужественные люди? Искали, но так и не нашли.
Староверы долго не хотели примириться с мыслью о призрачности Беловодья, не оставляли попыток найти его. С детства, узнав со слов дедов о далёкой обетованной стране, лежащей где-то на юге, алтайские мужики верили в её реальность, верили, что настанет день осуществления их прекрасной мечты.
Говорят, ещё недавно в некоторых отдалённых районах Западной Сибири жила легенда о мифических землях, находящихся где-то в безвестности, за солнцем, за горами, за долами, за пустынями. И текут там беловодные реки.
Тысячелетиями боролся человек с пустыней, орошал долины и подгорные равнины. Так возникли земледельческие оазисы, их границы из века в век расширялись, все больше воды забирали крестьяне из рек. Они строили водохранилища, проводили каналы. И ниже оазисов все меньше оставалось в реках воды, и они умирали в песках гораздо выше, чем в былые времена. Правда, и в наше время, когда в горах Куньлуня выпадает много снега, бывают большие паводки. Много бед приносят они крестьянам: разбушевавшаяся вода рушит плотины, затопляет обширные равнины с посевами, а нередко города и посёлки. В такие годы вода как бы вспоминает свой забытый путь и уходит далеко в пустыню, образуя среди песков мелкие озерки.
Сводная карта маршрутов путешествий по Китаю
В пустыне Такла-Макан работают экспедиции. Почему эти безжизненные пески вдруг стали усиленно изучать? Учёные изыскивают возможности закрепить подвижные пески растительностью. Это особенно важно по окраинам оазисов, где они угрожают пашням и селениям и где грунтовые воды близки к поверхности и растения могут легко прижиться. А подземные воды можно «вскрыть» в некоторых местах и в глубине пустыни буровыми скважинами. Правда, проходя сквозь сильно засолённые породы, воды минерализуются, становятся солёными, а их искусственное опреснение — сложный и дорогостоящий процесс. Но ведь могут быть обнаружены и пресные подземные воды.
Больше всех заинтересовались Таримской впадиной геологи-нефтяники.
На её северной окраине — на южных склонах Тянь-Шаня — буровой скважиной уже обнаружена нефть. Но в Такла-Макане нефтеносные породы уходят на большую глубину. И как выяснить точно, на какой глубине и в каких местах можно ожидать нефть в пустыне? Ведь её поверхность покрыта песками. А какой они образуют слой (в метры, десятки, а может быть, в сотни метров), неизвестно. Возможно, в пустыне имеются и такие участки, где нет песчаного покрова и обнажаются коренные породы, с которыми связана нефть.
Но кто знает строение внутренних частей Такла-Макана? Не многие путешественники, рискнувшие пересечь пустыню, ходили по долинам и староречьям, где вода встречается в руслах или колодцах. И только в 1958 году группа молодых инженеров — геологов и геофизиков — обнаружила на поверхности среди моря песков островок третичных коронных пород. Это случилось в глубине пустыни между долинами Хотана и Керии. Важное открытие обрадовало разведчиков: значит, в этих местах пески Такла-Макана лежат тонким слоем, что очень упрощает разведочное бурение. А может быть, этот островок не единственный. В таком случае геологам-нефтяникам куда легче будет раскрыть загадку нефтеносности Таримской впадины.
Обычный транспорт, применяемый при исследовании пустынь в советской Средней Азии (верблюды и автомашины), малопригоден: для верблюдов нет кормов и очень редки колодцы, автомобили оказываются бессильными в условиях перевеваемых голых песков, которые не закреплены растительностью. Решили использовать самолёты и вертолёты. На самолёте легко пересечь Таримскую впадину, но нельзя сделать посадку в песках. А на вертолёте можно, но небольшой радиус его полёта не позволяет углубляться в пустыню. Значит, нужны обе машины.
Как-то на самолёте мы пересекли Такла-Макан. Перед полётом долго выбирали трассу. Нужно было лететь без посадки и возвратиться на тот же аэродром, откуда вылетели. Выбрали треугольный маршрут: Куча под Тянь-Шанем — оазис Черчен под Алтынтагом — Керия под Куньлунем — Куча.
Ранним утром 21 июля 1959 года вылетели из Кучи, взяв курс на юго-восток. Воздух прозрачен и спокоен. Летим на высоте 500—600 метров. Видимость хорошая.
Показался и исчез Кучинский оазис, разрисованный прямыми линиями каналов, — большой зелёный массив, орошаемый рекой Музарт — левым притоком Тарима. А вот и сам Тарим и его тополевые леса между протоками, потом пески, глинистые западины, русла-староречья. 40 минут проплывает под крылом самолёта рельеф, в формировании которого принимала активное участие бесконечно блуждающая река. Только через 150 километров исчезли следы древних русл, и под крыльями, насколько было видно, протянулись сплошные такламаканские пески. Я подсчитал, что речная равнина, образованная осадками Музарта и Тарима, имеет в поперечнике примерно 120 километров. К востоку, надо полагать, она ещё больше расширяется. Вот какие масштабы миграций рек в самый последний отрезок времён в 5—10 тысяч лет,
С севера на юг протянулись бесконечные цепи барханов, а между ними ровные участки песка. Местами видны какие-то зелёные кустики. Ботаник Александр Афанасьевич Юнатов определяет в бинокль — тамариск. Барханные цепи сменяются большими плоскими песчаными грядами, как называет их наш геоморфолог Борис Александрович Фёдорович, «китовыми спинами». Они действительно напоминают спины китов.
До оазиса Черчен ещё 120 километров, но под влиянием подступающих с юга гор Алтынтага изменяется рельеф песков. Сюда с гор уже доходят водные потоки. Большие песчаные гряды постепенно снижаются.
Вскоре под нами опять речная равнина со старыми руслами Черчена, истоки которого лежат у высочайшей вершины Улугмузтаг (7723 м) в хребте Пржевальского. Эта река, выходя из гор, поворачивает на северо-восток к Лобнорской низине. А старые русла указывают на другой её путь, когда воды текли на север в пустыню Такла-Макан параллельно другим куньлуньским рекам, стремящимся к Тариму.
Оазис Черчен. Течёт мутная река. Самолёт снижается над селением. Жители высыпали на улицы, некоторые взобрались на плоские крыши домов. Все показывают руками на редкий в этих краях самолёт.
Меняем курс на юго-запад. Летим вдоль хребта Алтынтаг, временами чуть заметного в поднимающемся сухом лёссовом тумане.
Показалась река Керия, знакомая нам ещё по куньлуньскому путешествию. Зелёный город над рекой. 8 часов 45 минут утра. Самолёт делает круг над обширными полями и садами оазиса. Через три минуты ложимся на новый курс — на Кучу. Снова пересекаем пустыню, но на этот раз с юга на север. И опять барханные гряды. А под нами вновь сухие русла, ложбины, редкие кустики тамариска. И вот через 100 километров снова долина Керии. Уже не видно сплошной воды, только озерки-плёсы в глубоких впадинах. Растительность стала куда богаче: разнолистные тополя, тамариск, солянки, местами тростники.
Как обычно, к полудню видимость ухудшается, дымка плывёт над пустыней. Но летим низко и видим, как река Керия борется с пустыней. Река то разливается по межгрядовым котловинам, то разбивается на протоки, теряя воду, исчезает. Уже иссякла река в неравной борьбе, но в отдельных местах ещё заметны пятна речного наилка, они говорят, что и сюда когда-то, в разлив, доходила речная вода. Кажется, что вот-вот сгладятся следы работы реки, погребённые под неумолимыми песками. Но этого не случилось. Обычно Керия полностью поглощается песками Такла-Макана, но в отдельные многоводные воды она всё же пробивается через них и достигает Тарима. А считалось, что Керия уже давно забыла путь через пустыню, навсегда побеждена ею!
Во время полёта мы сделали ещё два интересных наблюдения.
Над песками Такла-Макана мы видели много русл, сухих долин, староречий. Они заметны как на севере, где бесконечно блуждал Тарим, так и на юге пустыни, куда устремлялись водные потоки с Куньлуня в былые времена, когда климат Центральной Азии был более влажным, чем теперь.
Даже в центральной части Такла-Макана, несмотря на ужасающую сухость, всё же селятся некоторые растения. Это прежде всего кустарник тамариск, имеющий разветвлённые длинные корни, сосущие воду из глубин в несколько метров. Но откуда здесь вода? Её источники — все те же потоки, устремляющиеся с окружающих гор и просачивающиеся в рыхлые грунты пустыни. Тамариск может приспособиться и к солоноватой воде, ему она не так страшна, как разнолистному тополю или вязу.
Мы провели в полёте над пустыней 5 часов 35 минут. Позади осталось 1350 километров. Показались зелёные улицы Кучи, самолёт развернулся. Через несколько минут мы с удовольствием ощущали под ногами твёрдую землю.
В тот же вечер мы вылетели в Урумчи. Быстро исчезли за горизонтом знакомые посёлки, кущи таримских лесов.
Прощай, Тарим, великая река Центральной Азии! Прощайте, пески Такла-Макана — пустыни, равной которой нет на Азиатском материке!
Самолёт приблизился к Тянь-Шаню. На вершинах гор пятна свежевыпавшего снега. Стало холоднее.
Под нами зеркало озера Баграшкёль, дельта реки Хайдык и затейливый рисунок озерков и протоков среди густых тростников, где рождается Кончедарья, — знакомые места, где мы медленно плыли по тихим плёсам.
Самолёт углубился в горы. Они изъедены временем, разрушены. Но на гребнях всё же сохранились плоские плато, они устояли в борьбе со стихиями, сохранили свой первоначальный рельеф.
Мы все чаще посматриваем на часы, с нетерпением ждём конца нашего воздушного путешествия, начавшегося ещё на рассвете.
Наконец показалась широкая ровная долина, за которой высятся снежные зубцы Богдоулы. Под нами Урумчи. Уходящее за горизонт солнце бросает на улицы города глубокие тени. Самолёт идёт на посадку.
Куньлунь — позвоночный столб Азии
Гигантскую горную цепь Куньлуня удачно называют позвоночным столбом Азии. И действительно, куньлуньские хребты, начинаясь у Памира, уходят далеко на восток Китая и пересекают весь материк. По средней высоте они не уступают Гималаям, и многие вершины достигают 7000 метров. Однако как не похожи горы Куньлуня на Гималаи с их роскошными южными лесами, обильными осадками и многоводными реками, богатым и своеобразным животным миром. Куньлунь сух, безлесен, пустыня поднимается по склонам— гор до высоты вечных снегов. Скудные водные потоки, рождающиеся из льдов высочайших массивов, иссякают, выходя на равнину. Только три реки — Яркенд, Хотан и Черчен — в летнее время, когда тают ледники и снега, углубляются в пустыню.
Куньлунь — граница между Тибетом и Синьцзяном. К югу от гор лежит безлюдный, мрачный и холодный Джантанг — часть Тибетского нагорья, к северу — пустыня Такла-Макан. И только между горами и пустыней цветут оазисы, образующие тонкую разорванную цепочку больших и малых зелёных островов — ожерелье из дорогих нефритовый бус.
Эти оазисы были известны давно. О них писали ещё античные географы. Оазисы густо населены: в двух из них — Кашгарском и Хотанском — живёт 2,5 миллиона человек. Иной раз едешь по аллеям-улицам 30—40 километров. Журчит вода в арыках, шелестят ивы, тополя.
Славятся оазисы виноградом, гранатом, айвой, персиком, абрикосом, грецким орехом. На полях зеленеет пшеница, рис, хлопчатник. Густой пряный запах цветущего лоха стоит над полями.
Куньлуньские оазисы пятнами возникают и исчезают перед глазами странника, когда он едет по автомобильной дороге вдоль подножия хребта. Гор не видно, они окутаны пеленой лёссовой дымки. Мельчайшие частицы пыли поднимаются ветром и, невесомые, висят в воздухе, приближая горизонт. В жаркие дни частички лёсса накаляются, воздух становится томительно знойным. За два дня пути по равнине горы так и не показались. Кто-то в шутку заметил, что этой поездкой мы сделали величайшее географическое «закрытие» Куньлуня.
Но высокий хребет всё же совсем рядом. Время от времени мы переезжаем реки, текущие с юга на север, к пустыне Такла-Макан. Расплывчатыми, дрожащими контурами высоких тополей в дымке появляются кишлаки. Появляются и исчезают. За ними опять бесплодная пустыня.
И в маленьком селении, и в большом городе пирамидальные тополя украшают улицы, дороги, каналы. Стройные, высокие, с узкой длинной кроной, они своими верхушками устремляются ввысь. Ветви тянутся вверх, закрывая ствол. Чудесные деревья хорошо растут, а в безлесной стране это, понятно, очень ценится. Где взять строительные материалы, прутья на плетень, топливо?
Если есть вода, черенки пирамидальных тополей легко приживаются. Но только если есть вода. Поэтому за пределами оазисов тополей нет.
Пирамидальные тополя каждый год дают древесину и продолжают расти. Осенью крупные ветви отпиливают, а весной вырастают новые побеги. Дерево быстро набирает силу. Вид таких тополей необычный — на толстом голом стволе видны ярусы молодых, коротких, но густых веточек, родившихся только в этом году.
Этот хороший обычай сажать деревья по дорогам отметил ещё Марко Поло: «По большим дорогам, где гонцы скачут, а купцы и другой народ ездит, великий хан приказал через каждые два шага насадить деревья. Деревья эти, скажу вам, теперь велики так, что видны издалека. А сделал это великий хан для того, чтобы всякому дорога видна была, и заблудиться нельзя было. И по пустынным дорогам есть дерева; для купцов и для гонцов велико от этого удобство; и во всех царствах и областях есть дерева по дорогам» [99].
Под горами Куньлуня немало пышных оазисов; знаменитейший из них Хотан, один из богатейших городов древнего Востока, слава которого измеряется тысячелетиями. Некогда главенствовал он в Центральной Азии. В Хотан приходили длинные караваны с товарами из Согда в бассейне Зеравшана, Китая и Индии и вновь уходили в разные страны. Древнегреческий географ Клавдий Птолемей уже знал город Хотан, населённый хатами.
Две большие реки — Каракаш и Юрункаш — летом бурные, ожесточённые, орошают оазис. Их верховья лежат в высоких горах Куньлуня, где издавна добывали нефрит — любимый на Востоке камень древности. Китайцы его называют июй, уйгуры — каш, монголы — хаш, персы — йашм. Как не вспомнить при этом слово «яшма» в русском языке!
Нефрит воспевали восточные поэты, о нём слагали песни, рассказывали легенды, верили, что он излечивает болезни почек.
Поэт камня Александр Евгеньевич Ферсман в своей книге «Самоцветы России» посвятил нефриту вдохновенные строки:
«Своеобразна и загадочна судьба плотного зелёного камня, называемого нефритом. В малопривлекательных обломках, иногда тёмный, почти чёрный, в других случаях светло-молочный камень мелкого, занозистого излома, без блеска, без ярких красочных тонов. Никогда не встречается он в кристаллах, которые могли бы привлекать к себе внимание и своей красотой бросаться в глаза первобытному человеку. А между тем что-то мистическое связывалось с этим камнем, и не случайно он сделался объектом человеческого обихода и орудием в тяжёлой борьбе за существование не только у народов Средней Азии, в этом очаге мировой культуры, но и в Европе — среди Альпийских цепей, в Америке, на берегах Ориноко и Амазонки, и на островах Новой Зеландии.
В самых разнообразных центрах человеческой культуры на заре её зарождения у разных народов нефрит вместе с кремнём сделался первым орудием жизни… Ещё в незапамятные времена китайской истории нефрит обратил на себя внимание и по неизвестным причинам сделался предметом культа Китая. Когда впервые знакомишься с этим камнем, непонятным кажется это увлечение целой страны, увлечение не сверкающим, искристым самоцветом, а матовым камнем серых, невесёлых тонов. Но стоит немного повозиться с китайскими безделушками, стоит немного привыкнуть к этим неярким краскам, чтобы постепенно проникнуться его обаянием, чистотою его тона, мягкостью отлива, какой-то глубиной и спокойствием, которые так ценит китаец. Его поразительная однородность, его прочность при не очень большой твёрдости, доступность выразить резьбою самый тонкий рисунок — все это влекло к себе восточные народы, подчинившие этому камню и свой резец и свои творческие замыслы…
Главным центром нефрита во всём мире была Центральная Азия — та область Хотана, поэтического города восточного Туркестана, богатство которого составляет нефрит и мускус» [100].
Каждый год в летние месяцы широко разливаются две реки Хотана и несут много камня с вершин Куньлуня. Но вот проходит большая вода, высыхают каменистые поймы, и можно собирать священный июй.
Но простому народу нельзя было искать его. По древним обычаям, к берегам Юрункаша подходила торжественная процессия, которую возглавлял сам властелин Хотана. Он первым должен был видеть дары гор. Хан смотрел на зелень деревьев. От листьев исходил мягкий неяркий свет серебра. Это добрый знак, он говорил о том, что летняя вода принесла много нефрита, по красоте подобного молодой девушке. Только после повелителя могли его подданные искать среди миллионов обломков желанный камень.
И в наши дни куньлуньский нефрит добывается в горах и вывозится в Шанхай на гранильные фабрики. До сих пор в Китае любят и ценят изделия из камня июй, по преданию, приносящего счастье.
В соседнем с Хотаном городке Керия мы посетили небольшую мастерскую, где обрабатывают нефрит. Тут был и знаменитый белый камень, и тёмный, и бледно-зелёный, радующий глаз спокойными переходами цветов. Мастера пилили камень, резали, полировали. Большой труд, опыт и искусство нужны для того, чтобы сделать из одного куска камня маленькую тонкостенную рюмку на изящной ножке.
Во дворе мастерской лежали привезённые на верблюдах с высоких гор большие тусклые осколки нефрита и гладкие валуны, обработанные рекой, найденные на галечных поймах после спада летней воды. Скоро, когда человек прикоснётся к ним острым резцом, они примут совершенные формы и засверкают полированной поверхностью.
На память о Керии и куньлуньском нефрите нам подарили по небольшой каменной квадратной палочке. На её торце граверы вырезали тонкие иероглифы — наши фамилии на китайском языке. Так у меня появилась «личная» печать. В Китае по традиции такие печати, выгравированные на камне, слоновой кости, твёрдом дереве или на металле, заменяли личную подпись.
Зеленоватая палочка нефрита лежит на моём письменном столе. Она мне напоминает Центральную Азию, далёкий Хотан, горы Куньлуня и друзей, с которыми я путешествовал.
Старая улица Хотана сохранила свой древний облик. Здесь ещё чувствуется экзотика мусульманского Востока, слышится призывное пение муэдзина на минарете и утреннее воркование горлинки.
Но с каждым днём всё сильнее ощущается дыхание XX века. Протянулись осветительные провода, к столбу прикреплён радиорепродуктор, по узкой кривой улице движутся автомашины. В центре города, близ базара, большое здание городского Дома культуры, украшенное пятиконечной звездой.
Издавна Хотан славится шелками, коврами и тюбетейками: их вывозят на Запад и на Восток. Шелководство в Хотане — старинное занятие жителей. Здесь все поля окружены деревьями белой шелковицы; её листья поедают черви, а сладкая некрупная ягода — любимое лакомство детишек. Ягоды сушат впрок, и в зимнее время они заменяют к чаю сахар и конфеты.
Китай — родина шелководства, уже 4000 лет изготовляют там шёлковые ткани. Долгое время китайцы ревниво оберегали секреты шелководства, как и тайну изготовления фарфора.
В одной из легенд рассказывается о рождении шелководства в Хотане, в то время населённом буддистами. Через их город шли караваны на запад с тонкими тканями, так высоко ценившимися в странах Востока и Европы. Много раз правители Хотана просили китайских владык прислать им шелкопряда и семена тутовых деревьев. Стражники на границах придирчиво следили за тем, чтобы за пределы государства никто не мог вывезти запретных червей. Строго-настрого, как государственное преступление, карался такой вывоз. В далёком прошлом одна из китайских принцесс была просватана за хотанского князя. Китайский богдыхан и на этот раз не прислал шелковичных червей и семена шелковицы. Но будущей княгине нужно будет много шелка. Нельзя же шить царскую одежду из бумажных тканей. Вот и решила невеста сама позаботиться о своих нарядах. Она спрятала в шапку семена шелковицы и яйца шелкопряда. Так они вместе с принцессой проделали большое путешествие в сиюй— «западный край». С тех пор там и стало известно шелководство.
В современном китайском языке шёлк — «сы», но в старой литературе можно встретить форму «сир». У корейцев и теперь шёлк именуется словом «сир». В некоторых греко-римских источниках китайцев называют серами. У римлян шёлк именовался sericum, у французов — soil, у англичан — silk, у русских — шёлк. Эти слова пришли в европейские языки из китайского вместе с шёлком, известным в Риме ещё до нашей эры.
На Хотанской шёлкоткацкой фабрике ткут тонкие ткани — одноцветные и пёстрые. Особенно любят уйгурские девушки муаровые шелка. Их изготовляют и у нас, в Узбекистане и Таджикистане.
Из 350 килограммов сухих коконов получают 100 килограммов шёлковой нити. Чтобы создать один кокон, шелкопряд вьёт нить в несколько сот метров. А весит сухой кокон меньше грамма. Легко представить, сколько коконов нужно переработать, сколько километров нити надо получить, чтобы сшить шёлковое женское платье или мужскую сорочку.
Известны на Востоке и хотанские ковры. Ковровому мастерству здесь около 1500 лет, и оно передаётся из поколения в поколение. Отцы обучают детей, деды — внуков.
Красивы и ярки национальные орнаменты на хотанских коврах. А каждый орнамент — это целая история: ведь на«родные художники создавали его столетиями. Специалисты по рисунку определяют и происхождение ковров. Чем больше вяжется узлов на единицу площади, тем больше ценится ковёр. Хотанские ковры самых разных размеров — то совсем маленькие для совершения мусульманской молитвы — намаза, то громадные, украшающие полы приёмных залов, ресторанов, гостиниц.
Около ковровой фабрики странное сооружение — круглый цементный бассейн, напоминающий фонтаны на площадях и в парках наших городов. Вдоль внешнего края кольцевая канавка, по ней ослик катит тяжёлое колесо на деревянной оси. Глаза у него завязаны, чтобы не закружилась голова от бесконечного хождения вокруг бассейна. Как заведённая игрушка, ходит ослик, пока не настанет время еды и отдыха. В канавке перерабатывается старая негодная бумага. Колесо размалывает её, толчёт в воде. Из полученной массы вновь делают чистую бумагу. Большие листы сушатся тут же, под лучами жаркого солнца. В сушильнях нужды нет: дождя здесь почти никогда не бывает.
Хотанцы пригласили нас в один из сельскохозяйственных кооперативов познакомиться с его жизнью, отведать фруктов. День стоял осенний, прохладный, в воздухе сухой туман — помоха. Видимость плохая: дальше 200 метров ни«чего не видно. Из тумана пятнами выплывают всадники на лошадях, ослики, навьюченные мешками зерна, хворостом и кукурузными стеблями, и идущие рядом крестьяне. Появляются и вновь растворяются в молоке помохи.
Поля и сады кооператива Будья лежат на правом берегу Каракаша, откуда берёт начало оросительный канал. Широкое галечное ложе сухо: высокий летний паводок уже прошёл, и река узкой полосой неторопливо несёт мелкую чистую воду.
П. К. Козлов в 1889 году виделся на Алтае с 76-летним старовером Е. М. Рахмановым, который тоже ходил на Лобнор в поисках Беловодья, в «тихие места из-за притеснения веры». Рахманов рассказал, что за Алтынтагом, в урочище Гас, русские странники создали поселение. Стали пахать землю, сеяли привезёнными семенами, охотились на диких зверей, очень понравились им куланы, которых они называли польскими конями, связывая определение «польский» со словом «поле», считая их полевыми, свободными, вольными конями. Здесь была полная свобода, кругом ни души, никто не мешал жить, как хотелось, но, соскучившись по родным местам, собрались в обратный путь. Рахманов возвратился без красавицы дочери Пелагеи. Она была похищена и скоро стала любимой женой турфанского бека, которому родила троих детей.
Позже, вплоть до конца прошлого столетия, ещё несколько групп алтайских староверов ходило в пустыни Западного Китая в поисках желанного Беловодья. Где оно? Упорно двигались на юг — за Джунгарию и Тянь-Шань, в пустыню Такла-Макан, к Лобнору. Из Алтая в Тибет путь не короток, не лёгок, не под силу он слабому человеку. Сколько страданий и лишений испытали странники! Иным не удалось возвратиться и вновь увидеть родные места. Какой волшебный край, живший в фантазии народа, искали эти мужественные люди? Искали, но так и не нашли.
Староверы долго не хотели примириться с мыслью о призрачности Беловодья, не оставляли попыток найти его. С детства, узнав со слов дедов о далёкой обетованной стране, лежащей где-то на юге, алтайские мужики верили в её реальность, верили, что настанет день осуществления их прекрасной мечты.
Говорят, ещё недавно в некоторых отдалённых районах Западной Сибири жила легенда о мифических землях, находящихся где-то в безвестности, за солнцем, за горами, за долами, за пустынями. И текут там беловодные реки.
Тысячелетиями боролся человек с пустыней, орошал долины и подгорные равнины. Так возникли земледельческие оазисы, их границы из века в век расширялись, все больше воды забирали крестьяне из рек. Они строили водохранилища, проводили каналы. И ниже оазисов все меньше оставалось в реках воды, и они умирали в песках гораздо выше, чем в былые времена. Правда, и в наше время, когда в горах Куньлуня выпадает много снега, бывают большие паводки. Много бед приносят они крестьянам: разбушевавшаяся вода рушит плотины, затопляет обширные равнины с посевами, а нередко города и посёлки. В такие годы вода как бы вспоминает свой забытый путь и уходит далеко в пустыню, образуя среди песков мелкие озерки.
В пустыне Такла-Макан работают экспедиции. Почему эти безжизненные пески вдруг стали усиленно изучать? Учёные изыскивают возможности закрепить подвижные пески растительностью. Это особенно важно по окраинам оазисов, где они угрожают пашням и селениям и где грунтовые воды близки к поверхности и растения могут легко прижиться. А подземные воды можно «вскрыть» в некоторых местах и в глубине пустыни буровыми скважинами. Правда, проходя сквозь сильно засолённые породы, воды минерализуются, становятся солёными, а их искусственное опреснение — сложный и дорогостоящий процесс. Но ведь могут быть обнаружены и пресные подземные воды.
Больше всех заинтересовались Таримской впадиной геологи-нефтяники.
На её северной окраине — на южных склонах Тянь-Шаня — буровой скважиной уже обнаружена нефть. Но в Такла-Макане нефтеносные породы уходят на большую глубину. И как выяснить точно, на какой глубине и в каких местах можно ожидать нефть в пустыне? Ведь её поверхность покрыта песками. А какой они образуют слой (в метры, десятки, а может быть, в сотни метров), неизвестно. Возможно, в пустыне имеются и такие участки, где нет песчаного покрова и обнажаются коренные породы, с которыми связана нефть.
Но кто знает строение внутренних частей Такла-Макана? Не многие путешественники, рискнувшие пересечь пустыню, ходили по долинам и староречьям, где вода встречается в руслах или колодцах. И только в 1958 году группа молодых инженеров — геологов и геофизиков — обнаружила на поверхности среди моря песков островок третичных коронных пород. Это случилось в глубине пустыни между долинами Хотана и Керии. Важное открытие обрадовало разведчиков: значит, в этих местах пески Такла-Макана лежат тонким слоем, что очень упрощает разведочное бурение. А может быть, этот островок не единственный. В таком случае геологам-нефтяникам куда легче будет раскрыть загадку нефтеносности Таримской впадины.
Обычный транспорт, применяемый при исследовании пустынь в советской Средней Азии (верблюды и автомашины), малопригоден: для верблюдов нет кормов и очень редки колодцы, автомобили оказываются бессильными в условиях перевеваемых голых песков, которые не закреплены растительностью. Решили использовать самолёты и вертолёты. На самолёте легко пересечь Таримскую впадину, но нельзя сделать посадку в песках. А на вертолёте можно, но небольшой радиус его полёта не позволяет углубляться в пустыню. Значит, нужны обе машины.
Как-то на самолёте мы пересекли Такла-Макан. Перед полётом долго выбирали трассу. Нужно было лететь без посадки и возвратиться на тот же аэродром, откуда вылетели. Выбрали треугольный маршрут: Куча под Тянь-Шанем — оазис Черчен под Алтынтагом — Керия под Куньлунем — Куча.
Ранним утром 21 июля 1959 года вылетели из Кучи, взяв курс на юго-восток. Воздух прозрачен и спокоен. Летим на высоте 500—600 метров. Видимость хорошая.
Показался и исчез Кучинский оазис, разрисованный прямыми линиями каналов, — большой зелёный массив, орошаемый рекой Музарт — левым притоком Тарима. А вот и сам Тарим и его тополевые леса между протоками, потом пески, глинистые западины, русла-староречья. 40 минут проплывает под крылом самолёта рельеф, в формировании которого принимала активное участие бесконечно блуждающая река. Только через 150 километров исчезли следы древних русл, и под крыльями, насколько было видно, протянулись сплошные такламаканские пески. Я подсчитал, что речная равнина, образованная осадками Музарта и Тарима, имеет в поперечнике примерно 120 километров. К востоку, надо полагать, она ещё больше расширяется. Вот какие масштабы миграций рек в самый последний отрезок времён в 5—10 тысяч лет,
С севера на юг протянулись бесконечные цепи барханов, а между ними ровные участки песка. Местами видны какие-то зелёные кустики. Ботаник Александр Афанасьевич Юнатов определяет в бинокль — тамариск. Барханные цепи сменяются большими плоскими песчаными грядами, как называет их наш геоморфолог Борис Александрович Фёдорович, «китовыми спинами». Они действительно напоминают спины китов.
До оазиса Черчен ещё 120 километров, но под влиянием подступающих с юга гор Алтынтага изменяется рельеф песков. Сюда с гор уже доходят водные потоки. Большие песчаные гряды постепенно снижаются.
Вскоре под нами опять речная равнина со старыми руслами Черчена, истоки которого лежат у высочайшей вершины Улугмузтаг (7723 м) в хребте Пржевальского. Эта река, выходя из гор, поворачивает на северо-восток к Лобнорской низине. А старые русла указывают на другой её путь, когда воды текли на север в пустыню Такла-Макан параллельно другим куньлуньским рекам, стремящимся к Тариму.
Оазис Черчен. Течёт мутная река. Самолёт снижается над селением. Жители высыпали на улицы, некоторые взобрались на плоские крыши домов. Все показывают руками на редкий в этих краях самолёт.
Меняем курс на юго-запад. Летим вдоль хребта Алтынтаг, временами чуть заметного в поднимающемся сухом лёссовом тумане.
Показалась река Керия, знакомая нам ещё по куньлуньскому путешествию. Зелёный город над рекой. 8 часов 45 минут утра. Самолёт делает круг над обширными полями и садами оазиса. Через три минуты ложимся на новый курс — на Кучу. Снова пересекаем пустыню, но на этот раз с юга на север. И опять барханные гряды. А под нами вновь сухие русла, ложбины, редкие кустики тамариска. И вот через 100 километров снова долина Керии. Уже не видно сплошной воды, только озерки-плёсы в глубоких впадинах. Растительность стала куда богаче: разнолистные тополя, тамариск, солянки, местами тростники.
Как обычно, к полудню видимость ухудшается, дымка плывёт над пустыней. Но летим низко и видим, как река Керия борется с пустыней. Река то разливается по межгрядовым котловинам, то разбивается на протоки, теряя воду, исчезает. Уже иссякла река в неравной борьбе, но в отдельных местах ещё заметны пятна речного наилка, они говорят, что и сюда когда-то, в разлив, доходила речная вода. Кажется, что вот-вот сгладятся следы работы реки, погребённые под неумолимыми песками. Но этого не случилось. Обычно Керия полностью поглощается песками Такла-Макана, но в отдельные многоводные воды она всё же пробивается через них и достигает Тарима. А считалось, что Керия уже давно забыла путь через пустыню, навсегда побеждена ею!
Во время полёта мы сделали ещё два интересных наблюдения.
Над песками Такла-Макана мы видели много русл, сухих долин, староречий. Они заметны как на севере, где бесконечно блуждал Тарим, так и на юге пустыни, куда устремлялись водные потоки с Куньлуня в былые времена, когда климат Центральной Азии был более влажным, чем теперь.
Даже в центральной части Такла-Макана, несмотря на ужасающую сухость, всё же селятся некоторые растения. Это прежде всего кустарник тамариск, имеющий разветвлённые длинные корни, сосущие воду из глубин в несколько метров. Но откуда здесь вода? Её источники — все те же потоки, устремляющиеся с окружающих гор и просачивающиеся в рыхлые грунты пустыни. Тамариск может приспособиться и к солоноватой воде, ему она не так страшна, как разнолистному тополю или вязу.
Мы провели в полёте над пустыней 5 часов 35 минут. Позади осталось 1350 километров. Показались зелёные улицы Кучи, самолёт развернулся. Через несколько минут мы с удовольствием ощущали под ногами твёрдую землю.
В тот же вечер мы вылетели в Урумчи. Быстро исчезли за горизонтом знакомые посёлки, кущи таримских лесов.
Прощай, Тарим, великая река Центральной Азии! Прощайте, пески Такла-Макана — пустыни, равной которой нет на Азиатском материке!
Самолёт приблизился к Тянь-Шаню. На вершинах гор пятна свежевыпавшего снега. Стало холоднее.
Под нами зеркало озера Баграшкёль, дельта реки Хайдык и затейливый рисунок озерков и протоков среди густых тростников, где рождается Кончедарья, — знакомые места, где мы медленно плыли по тихим плёсам.
Самолёт углубился в горы. Они изъедены временем, разрушены. Но на гребнях всё же сохранились плоские плато, они устояли в борьбе со стихиями, сохранили свой первоначальный рельеф.
Мы все чаще посматриваем на часы, с нетерпением ждём конца нашего воздушного путешествия, начавшегося ещё на рассвете.
Наконец показалась широкая ровная долина, за которой высятся снежные зубцы Богдоулы. Под нами Урумчи. Уходящее за горизонт солнце бросает на улицы города глубокие тени. Самолёт идёт на посадку.
Куньлунь — позвоночный столб Азии
1959
Есть страны с такой пустынной далью, с таким вымершим небом, где даже как-то неловко торопиться»
Л. Рейснер
Гигантскую горную цепь Куньлуня удачно называют позвоночным столбом Азии. И действительно, куньлуньские хребты, начинаясь у Памира, уходят далеко на восток Китая и пересекают весь материк. По средней высоте они не уступают Гималаям, и многие вершины достигают 7000 метров. Однако как не похожи горы Куньлуня на Гималаи с их роскошными южными лесами, обильными осадками и многоводными реками, богатым и своеобразным животным миром. Куньлунь сух, безлесен, пустыня поднимается по склонам— гор до высоты вечных снегов. Скудные водные потоки, рождающиеся из льдов высочайших массивов, иссякают, выходя на равнину. Только три реки — Яркенд, Хотан и Черчен — в летнее время, когда тают ледники и снега, углубляются в пустыню.
Куньлунь — граница между Тибетом и Синьцзяном. К югу от гор лежит безлюдный, мрачный и холодный Джантанг — часть Тибетского нагорья, к северу — пустыня Такла-Макан. И только между горами и пустыней цветут оазисы, образующие тонкую разорванную цепочку больших и малых зелёных островов — ожерелье из дорогих нефритовый бус.
Эти оазисы были известны давно. О них писали ещё античные географы. Оазисы густо населены: в двух из них — Кашгарском и Хотанском — живёт 2,5 миллиона человек. Иной раз едешь по аллеям-улицам 30—40 километров. Журчит вода в арыках, шелестят ивы, тополя.
Славятся оазисы виноградом, гранатом, айвой, персиком, абрикосом, грецким орехом. На полях зеленеет пшеница, рис, хлопчатник. Густой пряный запах цветущего лоха стоит над полями.
Куньлуньские оазисы пятнами возникают и исчезают перед глазами странника, когда он едет по автомобильной дороге вдоль подножия хребта. Гор не видно, они окутаны пеленой лёссовой дымки. Мельчайшие частицы пыли поднимаются ветром и, невесомые, висят в воздухе, приближая горизонт. В жаркие дни частички лёсса накаляются, воздух становится томительно знойным. За два дня пути по равнине горы так и не показались. Кто-то в шутку заметил, что этой поездкой мы сделали величайшее географическое «закрытие» Куньлуня.
Но высокий хребет всё же совсем рядом. Время от времени мы переезжаем реки, текущие с юга на север, к пустыне Такла-Макан. Расплывчатыми, дрожащими контурами высоких тополей в дымке появляются кишлаки. Появляются и исчезают. За ними опять бесплодная пустыня.
И в маленьком селении, и в большом городе пирамидальные тополя украшают улицы, дороги, каналы. Стройные, высокие, с узкой длинной кроной, они своими верхушками устремляются ввысь. Ветви тянутся вверх, закрывая ствол. Чудесные деревья хорошо растут, а в безлесной стране это, понятно, очень ценится. Где взять строительные материалы, прутья на плетень, топливо?
Если есть вода, черенки пирамидальных тополей легко приживаются. Но только если есть вода. Поэтому за пределами оазисов тополей нет.
Пирамидальные тополя каждый год дают древесину и продолжают расти. Осенью крупные ветви отпиливают, а весной вырастают новые побеги. Дерево быстро набирает силу. Вид таких тополей необычный — на толстом голом стволе видны ярусы молодых, коротких, но густых веточек, родившихся только в этом году.
Этот хороший обычай сажать деревья по дорогам отметил ещё Марко Поло: «По большим дорогам, где гонцы скачут, а купцы и другой народ ездит, великий хан приказал через каждые два шага насадить деревья. Деревья эти, скажу вам, теперь велики так, что видны издалека. А сделал это великий хан для того, чтобы всякому дорога видна была, и заблудиться нельзя было. И по пустынным дорогам есть дерева; для купцов и для гонцов велико от этого удобство; и во всех царствах и областях есть дерева по дорогам» [99].
Под горами Куньлуня немало пышных оазисов; знаменитейший из них Хотан, один из богатейших городов древнего Востока, слава которого измеряется тысячелетиями. Некогда главенствовал он в Центральной Азии. В Хотан приходили длинные караваны с товарами из Согда в бассейне Зеравшана, Китая и Индии и вновь уходили в разные страны. Древнегреческий географ Клавдий Птолемей уже знал город Хотан, населённый хатами.
Две большие реки — Каракаш и Юрункаш — летом бурные, ожесточённые, орошают оазис. Их верховья лежат в высоких горах Куньлуня, где издавна добывали нефрит — любимый на Востоке камень древности. Китайцы его называют июй, уйгуры — каш, монголы — хаш, персы — йашм. Как не вспомнить при этом слово «яшма» в русском языке!
Нефрит воспевали восточные поэты, о нём слагали песни, рассказывали легенды, верили, что он излечивает болезни почек.
Поэт камня Александр Евгеньевич Ферсман в своей книге «Самоцветы России» посвятил нефриту вдохновенные строки:
«Своеобразна и загадочна судьба плотного зелёного камня, называемого нефритом. В малопривлекательных обломках, иногда тёмный, почти чёрный, в других случаях светло-молочный камень мелкого, занозистого излома, без блеска, без ярких красочных тонов. Никогда не встречается он в кристаллах, которые могли бы привлекать к себе внимание и своей красотой бросаться в глаза первобытному человеку. А между тем что-то мистическое связывалось с этим камнем, и не случайно он сделался объектом человеческого обихода и орудием в тяжёлой борьбе за существование не только у народов Средней Азии, в этом очаге мировой культуры, но и в Европе — среди Альпийских цепей, в Америке, на берегах Ориноко и Амазонки, и на островах Новой Зеландии.
В самых разнообразных центрах человеческой культуры на заре её зарождения у разных народов нефрит вместе с кремнём сделался первым орудием жизни… Ещё в незапамятные времена китайской истории нефрит обратил на себя внимание и по неизвестным причинам сделался предметом культа Китая. Когда впервые знакомишься с этим камнем, непонятным кажется это увлечение целой страны, увлечение не сверкающим, искристым самоцветом, а матовым камнем серых, невесёлых тонов. Но стоит немного повозиться с китайскими безделушками, стоит немного привыкнуть к этим неярким краскам, чтобы постепенно проникнуться его обаянием, чистотою его тона, мягкостью отлива, какой-то глубиной и спокойствием, которые так ценит китаец. Его поразительная однородность, его прочность при не очень большой твёрдости, доступность выразить резьбою самый тонкий рисунок — все это влекло к себе восточные народы, подчинившие этому камню и свой резец и свои творческие замыслы…
Главным центром нефрита во всём мире была Центральная Азия — та область Хотана, поэтического города восточного Туркестана, богатство которого составляет нефрит и мускус» [100].
Каждый год в летние месяцы широко разливаются две реки Хотана и несут много камня с вершин Куньлуня. Но вот проходит большая вода, высыхают каменистые поймы, и можно собирать священный июй.
Но простому народу нельзя было искать его. По древним обычаям, к берегам Юрункаша подходила торжественная процессия, которую возглавлял сам властелин Хотана. Он первым должен был видеть дары гор. Хан смотрел на зелень деревьев. От листьев исходил мягкий неяркий свет серебра. Это добрый знак, он говорил о том, что летняя вода принесла много нефрита, по красоте подобного молодой девушке. Только после повелителя могли его подданные искать среди миллионов обломков желанный камень.
И в наши дни куньлуньский нефрит добывается в горах и вывозится в Шанхай на гранильные фабрики. До сих пор в Китае любят и ценят изделия из камня июй, по преданию, приносящего счастье.
В соседнем с Хотаном городке Керия мы посетили небольшую мастерскую, где обрабатывают нефрит. Тут был и знаменитый белый камень, и тёмный, и бледно-зелёный, радующий глаз спокойными переходами цветов. Мастера пилили камень, резали, полировали. Большой труд, опыт и искусство нужны для того, чтобы сделать из одного куска камня маленькую тонкостенную рюмку на изящной ножке.
Во дворе мастерской лежали привезённые на верблюдах с высоких гор большие тусклые осколки нефрита и гладкие валуны, обработанные рекой, найденные на галечных поймах после спада летней воды. Скоро, когда человек прикоснётся к ним острым резцом, они примут совершенные формы и засверкают полированной поверхностью.
На память о Керии и куньлуньском нефрите нам подарили по небольшой каменной квадратной палочке. На её торце граверы вырезали тонкие иероглифы — наши фамилии на китайском языке. Так у меня появилась «личная» печать. В Китае по традиции такие печати, выгравированные на камне, слоновой кости, твёрдом дереве или на металле, заменяли личную подпись.
Зеленоватая палочка нефрита лежит на моём письменном столе. Она мне напоминает Центральную Азию, далёкий Хотан, горы Куньлуня и друзей, с которыми я путешествовал.
Старая улица Хотана сохранила свой древний облик. Здесь ещё чувствуется экзотика мусульманского Востока, слышится призывное пение муэдзина на минарете и утреннее воркование горлинки.
Но с каждым днём всё сильнее ощущается дыхание XX века. Протянулись осветительные провода, к столбу прикреплён радиорепродуктор, по узкой кривой улице движутся автомашины. В центре города, близ базара, большое здание городского Дома культуры, украшенное пятиконечной звездой.
Издавна Хотан славится шелками, коврами и тюбетейками: их вывозят на Запад и на Восток. Шелководство в Хотане — старинное занятие жителей. Здесь все поля окружены деревьями белой шелковицы; её листья поедают черви, а сладкая некрупная ягода — любимое лакомство детишек. Ягоды сушат впрок, и в зимнее время они заменяют к чаю сахар и конфеты.
Китай — родина шелководства, уже 4000 лет изготовляют там шёлковые ткани. Долгое время китайцы ревниво оберегали секреты шелководства, как и тайну изготовления фарфора.
В одной из легенд рассказывается о рождении шелководства в Хотане, в то время населённом буддистами. Через их город шли караваны на запад с тонкими тканями, так высоко ценившимися в странах Востока и Европы. Много раз правители Хотана просили китайских владык прислать им шелкопряда и семена тутовых деревьев. Стражники на границах придирчиво следили за тем, чтобы за пределы государства никто не мог вывезти запретных червей. Строго-настрого, как государственное преступление, карался такой вывоз. В далёком прошлом одна из китайских принцесс была просватана за хотанского князя. Китайский богдыхан и на этот раз не прислал шелковичных червей и семена шелковицы. Но будущей княгине нужно будет много шелка. Нельзя же шить царскую одежду из бумажных тканей. Вот и решила невеста сама позаботиться о своих нарядах. Она спрятала в шапку семена шелковицы и яйца шелкопряда. Так они вместе с принцессой проделали большое путешествие в сиюй— «западный край». С тех пор там и стало известно шелководство.
В современном китайском языке шёлк — «сы», но в старой литературе можно встретить форму «сир». У корейцев и теперь шёлк именуется словом «сир». В некоторых греко-римских источниках китайцев называют серами. У римлян шёлк именовался sericum, у французов — soil, у англичан — silk, у русских — шёлк. Эти слова пришли в европейские языки из китайского вместе с шёлком, известным в Риме ещё до нашей эры.
На Хотанской шёлкоткацкой фабрике ткут тонкие ткани — одноцветные и пёстрые. Особенно любят уйгурские девушки муаровые шелка. Их изготовляют и у нас, в Узбекистане и Таджикистане.
Из 350 килограммов сухих коконов получают 100 килограммов шёлковой нити. Чтобы создать один кокон, шелкопряд вьёт нить в несколько сот метров. А весит сухой кокон меньше грамма. Легко представить, сколько коконов нужно переработать, сколько километров нити надо получить, чтобы сшить шёлковое женское платье или мужскую сорочку.
Известны на Востоке и хотанские ковры. Ковровому мастерству здесь около 1500 лет, и оно передаётся из поколения в поколение. Отцы обучают детей, деды — внуков.
Красивы и ярки национальные орнаменты на хотанских коврах. А каждый орнамент — это целая история: ведь на«родные художники создавали его столетиями. Специалисты по рисунку определяют и происхождение ковров. Чем больше вяжется узлов на единицу площади, тем больше ценится ковёр. Хотанские ковры самых разных размеров — то совсем маленькие для совершения мусульманской молитвы — намаза, то громадные, украшающие полы приёмных залов, ресторанов, гостиниц.
Около ковровой фабрики странное сооружение — круглый цементный бассейн, напоминающий фонтаны на площадях и в парках наших городов. Вдоль внешнего края кольцевая канавка, по ней ослик катит тяжёлое колесо на деревянной оси. Глаза у него завязаны, чтобы не закружилась голова от бесконечного хождения вокруг бассейна. Как заведённая игрушка, ходит ослик, пока не настанет время еды и отдыха. В канавке перерабатывается старая негодная бумага. Колесо размалывает её, толчёт в воде. Из полученной массы вновь делают чистую бумагу. Большие листы сушатся тут же, под лучами жаркого солнца. В сушильнях нужды нет: дождя здесь почти никогда не бывает.
Хотанцы пригласили нас в один из сельскохозяйственных кооперативов познакомиться с его жизнью, отведать фруктов. День стоял осенний, прохладный, в воздухе сухой туман — помоха. Видимость плохая: дальше 200 метров ни«чего не видно. Из тумана пятнами выплывают всадники на лошадях, ослики, навьюченные мешками зерна, хворостом и кукурузными стеблями, и идущие рядом крестьяне. Появляются и вновь растворяются в молоке помохи.
Поля и сады кооператива Будья лежат на правом берегу Каракаша, откуда берёт начало оросительный канал. Широкое галечное ложе сухо: высокий летний паводок уже прошёл, и река узкой полосой неторопливо несёт мелкую чистую воду.