Страница:
что к чему! Когда я поднимаюсь наверх, она провожает меня странным взглядом,
а когда возвращаюсь, спрашивает, где я была. Как мне это надоело, не
удивительно, что я испытываю к ней чуть ли не отвращение!
Анна Франк.
Дорогая Китти,
Снова суббота, и это говорит само за себя. Я почти час провела наверху,
но с "ним" поговорила лишь мимоходом. В пол третьего, когда все отдыхали --
кто спал, кто читал -- я, завернувшись в одеяло, уселась внизу за письменным
столом, чтобы позаниматься в тишине. Но вдруг мне стало так тоскливо, что я
положила голову на руки и расплакалась. Я чувствовала себя безумно
несчастной! Ах, если бы "он" пришел и утешил меня.
Только в четыре я поднялась наверх. А в пять собралась за картошкой в
надежде встретить "его", но еще когда я причесывалась в ванной, он ушел в
подвал к Моффи. Я решила помочь госпоже ван Даан и в ожидании, когда она
начнет готовить, уселась с книгой в гостиной. Но вдруг опять почувствовала,
что сейчас расплачусь, и помчалась в туалет, взглянув быстро по дороге в
карманное зеркальце. Там я долго сидела просто так, рассматривая пятна от
слез на моем переднике. Мне было ужасно грустно.
Я думала примерно следующее: я никогда не завоюю Петера, да у него и
нет потребности в доверии. Наверно, я ему вовсе не нужна. Значит надо жить
дальше без Петера и без дружбы. А может, и без надежды, утешения и будущего.
Ах, если бы я могла положить голову ему на плечо и не чувствовать себя
больше такой одинокой и покинутой! Кто знает, может, я ему глубоко
безразлична, и на других он смотрит таким же теплым взглядом. А я-то
вообразила, что только на меня! О, Петер, если бы ты сейчас мог увидеть или
услышать меня, но с другой стороны, я боюсь узнать горькую правду.
Позже я приободрилась и снова стала мечтать и надеяться, хотя все еще
продолжала плакать.
Анна Франк.
Дорогая Китти,
То, что другие люди делают в течение недели, мы, здесь в Убежище,
исполняем по воскресеньям. Когда другие в праздничных одеждах гуляют на
солнышке, мы драим, моем и метем.
Восемь часов:
Не считаясь с любителями поспать, Дюссель встает, идет в ванную, потом
вниз, снова наверх и моется целый час.
Пол десятого:
Камины включены, шторы приподняты и ван Даан отправляется в ванную.
Одно из моих воскресных испытаний: наблюдать, лежа в постели, как Дюссель
молится. Наверно, многие осудят меня, если я скажу, что это отвратительное
зрелище. Нет, он не рыдает и вообще не проявляет сентиментальности, но
четверть часа (целые четверть часа!) покачивается с носков на пятки и
обратно. Туда-сюда, туда-сюда -- у меня начинается головокружение, если не
закрыть глаза.
Четверть одиннадцатого:
Ван Даан свистит, ванная свободна. Наше семейство приподнимает сонные
головы с подушек. Потом все происходит очень быстро. Мы с Марго занимаемся
внизу стиркой. Поскольку там обычно холодно, натягиваем на себя брюки и
надеваем на головы косынки. Между тем папа моется в ванной, потом наступает
наша с Марго очередь, и вот, наконец, все готовы!
Пол одиннадцатого:
Завтрак. Об этом не буду распространяться: у нас и без того только и
говорят, что о еде.
Четверть первого:
Каждый приступает к своим обязанностям. Папа, стоя на коленях, усердно
чистит ковры, в результате всюду летают большие облака пыли. Господин
Дюссель стелит постели (как всегда все перепутает) и насвистывает все тот же
скрипичный концерт Бетховена. Мама развешивает белье на чердаке. Господин
ван Даан убирает внизу, Петер и Муши обычно там же. Госпожа ван Даан
наряжается в длинный фартук, черный шерстяной жакет, платок, обматывает себя
красной шалью и, захватив мешок грязного белья, отправляется стирать.
Мы с Марго моем посуду и убираем комнату.
Дорогая Китти,
Со вчерашнего дня установилась прекрасная погода, и настроение
приподнятое. Моя литературная работа -- самое важное в моей жизни --
продвигается успешно. Каждое утро я поднимаюсь на чердак, чтобы вдохнуть
немного свежего воздуха. Когда я пришла туда сегодня утром, Петер занимался
уборкой, но очень быстро закончил дела и присоединился ко мне. В тот момент
я уже, конечно, сидела на моем любимом месте -- на полу. Мы смотрели на
голубое небо, ветки каштанов со сверкающими капельками воды, на ласточек и
других птиц, казалось, выточенных из серебра. Мы были так тронуты, что не
произносили ни слова. Он стоял, прислонившись к подоконнику, а я сидела. Мы
молчали, вдыхали свежий воздух и оба чувствовали, что нельзя нарушать
молчание. Так продолжалось, пока Петер не пошел колоть дрова, и к тому
моменту я знала точно, что он хороший и милый мальчик. Он поднялся на
мансарду, я за ним, и в течение пятнадцати минут мы по-прежнему не
разговаривали. Я наблюдала, как Петер колет дрова, он старался работать как
можно лучше, чтобы продемонстрировать мне свою ловкость. Время от времени я
смотрела в окно на амстердамские крыши: они протянулись до самого горизонта,
обозначенного размытой голубой полоской.
"Пока я могу видеть это, -- подумала я, -- безоблачное небо и солнечный
свет -- я не смею грустить".
Для всех, кто одинок, несчастлив или боится чего-то, лучшее средство
излечения -- побыть наедине с Богом и природой. Только тогда поймешь, что
все в мире устроено так, как должно быть, и что Бог всем желает счастья. И
пока это существует (а должно существовать всегда), то при любых
обстоятельствах и любом горе найдется утешение. Я убеждена, что природа
может оказать огромную поддержку.
О, может, уже скоро я смогу делиться с кем-то этим всеобъемлющим
ощущением счастья -- с тем, кто чувствует так же, как я.
Анна.
Мысли (Петеру).
Нам здесь многого не достает, очень многого. Ты чувствуешь это так же,
как я. Я не имею в виду материальные потребности -- в этом отношении у нас
есть все необходимое. Нет, я говорю о том, что у нас на душе. Так же, как
ты, я мечтаю о свободе и воздухе, но верю, что мы будем вознаграждены за
наши лишения. Вознаграждены духовно.
Когда я сегодня утром смотрела в окно, то ощущала себя наедине с Богом
и природой, и была совершенно счастлива. Петер, пока ты чувствуешь и
мыслишь, пока можешь радоваться природе, здоровью, самой жизни, ты можешь
стать счастливым.
Богатство, славу можно потерять, но духовная радость, если и покидает
тебя на время, то всегда возвращается.
А если тебе грустно и одиноко, поднимись в хорошую погоду на мансарду и
посмотри в окно: на дома, крыши, небо. Пока ты можешь спокойно смотреть на
небо, и пока душа у тебя чиста, счастье возможно.
Милая Китти,
С утра до вечера я думаю только о Петере. Засыпаю и просыпаюсь с
мыслями о нем и вижу его во сне. Думаю, все-таки, что мы с Петером не такие
разные, как кажется на первый взгляд. И знаешь почему? Нам обоим не хватает
мамы. Его мать слишком поверхностная и легкомысленная, и внутренняя жизнь
сына ее мало волнует. Моя мама вмешивается во все, не понимает тонкостей, не
тактична...
Петер и я страдаем из-за этого. Мы оба не достаточно уверены в себе,
слишком мягки и ранимы, и поэтому нам особенно трудно, если с нами грубо
обращаются. Я тогда или упорно молчу, или -- наоборот - высказываю все, что
у меня на душе, и часто становлюсь невыносимой для окружающих. А Петер
замыкается в себе, молчит, и все думает о своем.
Но как же нам найти друг друга? Не знаю, долго ли еще я смогу
сдерживать свои чувства.
Анна.
Милая Китти,
Это уже становится кошмаром. Я вижу его почти ежечасно, и все же он
далеко. Я должна скрывать свои эмоции, быть веселой, а на самом деле мне
бесконечно тяжело!
Петер Шифф и Петер ван Даан слились в одного Петера, хорошего, милого,
который мне так нужен! Мама ужасная, папа добрый, и от этого мне только
хуже. Особенно раздражает Марго, к которой не придерешься. А я хочу только
покоя.
Петер не подошел ко мне на чердаке, а отправился столярничать.
Казалось, каждый удар молотка отбивает кусочек моего мужества. Мне было
ужасно тоскливо. А тут еще забили часы.
Я знаю, что сентиментальна. И сознаю, что сейчас в отчаянии, и не в
состоянии действовать разумно. О, помоги!
Анна Франк.
Милая Китти,
Мои проблемы отошли на задний план из-за ... взлома! Наверно, я надоела
тебе с нашими налетами, но что я могу поделать, если грабителей так
привлекает фирма Гиз и К ? Этот взлом гораздо серьезнее, чем прошлый, в июне
43 года.
Господин ван Даан, спустившись вчера в пол восьмого вниз, увидел, что
дверь в контору и стеклянная дверь открыты. Это насторожило его. Подозрения
усилились, когда он обнаружил, что и другие двери открыты, а в конторе царит
жуткий беспорядок. "Были воры", - промелькнуло у него в голове! На всякий
случай он проверил наружный замок, но тот оказался цел. "Значит Беп или
Петер допустили вчера оплошность", - подумал ван Даан. Он недолго посидел в
кабинете Куглера, потом выключил свет и поднялся наверх, не особенно
обеспокоенный увиденным.
Сегодня утром Петер очень рано постучался в нашу дверь, чтобы сообщить
тревожную новость: входная дверь открыта настежь, а из стенного шкафа
исчезли проекционный аппарат и новый портфель Куглера. Петеру наказали
немедленно закрыть дверь, а ван Даан рассказал о том, что видел внизу
накануне вечером. Мы все были ужасно напуганы и взволнованы.
Объяснение происшедшему может быть только одно: вор владеет запасным
ключом от входной двери, поскольку никаких следов взлома мы не нашли.
Очевидно, он проник в контору ранним вечером, увидев ван Даана, где-то
затаился, а потом смылся со всем украденным добром, забыв в спешке
захлопнуть дверь.
Но у кого может быть ключ? И почему вор не пошел не склад? Может, это
был один из работников склада? Он может выдать нас: ведь он собственными
глазами видел ван Даана!
Теперь мы живем в постоянном страхе, потому что не знаем, когда
пресловутому налетчику опять взбредет в голову прийти сюда? Или он сам был
испуган неожиданным появлением ван Даана?
Анна Франк.
P.S. Может, у тебя есть на примете хороший сыщик для нас? Первое
условие, разумеется, чтобы мы ему полностью могли доверять...
Дорогая Китти,
Сегодня я сидела с Марго на чердаке, но не чувствовала себя так
особенно, как с Петером. Хотя знаю, что наши с Марго ощущения часто
совпадают.
После мытья посуды Беп стала жаловаться маме и госпоже ван Даан на свое
продавленное настроении. Но чем они могут ей помочь? И прежде всего, моя
бестактная мать! Знаешь, что она ей посоветовала? Больше думать о страданиях
других людей. Как будто это помогает, когда тебе самому плохо! Я так прямо и
сказала, и в ответ, разумеется, услышала, что не доросла до понимания
подобных вещей.
Как же взрослые иногда тупы и непонятливы! Как будто Петер, Марго, Беп
и я не чувствуют того же, что они. А помочь и утешить может только любовь --
любовь матери или очень хороших, настоящих друзей. Но наши две мамаши ровным
счетом ничего в нас не понимают! Хотя, пожалуй, госпожа ван Даан чуть
больше, чем мама.
О, я так хотела сказать бедной Беп слова, которые непременно поддержали
бы ее! Но пришел папа и довольно грубо отодвинул меня в сторону. Как они все
глупы!
С Марго я немного поговорила о папе и маме, о том, как бы нам здесь
хорошо жилось, если бы они не были такими несносными. Мы бы, например,
устраивали вечера, на которых каждый по очереди о чем-то рассказывал. Но как
бы не так, ведь мне нельзя говорить! К тому же господин ван Даан имеет
привычку перебивать, а мама все время ехидничает -- она просто не в
состоянии вести обычный разговор. Папе надоели наши вечные столкновения, а
Дюсселю -- и подавно. Что касается госпожи ван Даан, то во время споров она
чувствует себя такой оскорбленной, что вся краснеет и не произносит ни
слова. А мы? Мы не имеем право на собственное мнение! При этом они считают
себя современными. Можно заткнуть людям рот, но нельзя запретить им думать,
лишь потому, что они слишком молоды. Беп, Марго, Петеру и мне помогла бы
лишь большая настоящая любовь, которая в наших условиях невозможна. И никто,
особенно эти глупейшие существа здесь, не могут нас понять, потому что мы
мыслим и чувствуем гораздо глубже, чем они предполагают!
Любовь, что такое любовь? Я думаю, что это не выразишь словами. Любовь
-- это значит понимать другого, делить с ним счастье и горе. И физическая
любовь в какой-то момент тоже неотъемлема от этого, Ты что-то делишь другим,
отдаешь и получаешь - не существенно, в законном ли браке, с детьми или без.
Неважно, невинны отношения или нет, главное, что кто-то рядом, понимает тебя
и полностью тебе принадлежит!
Анна Франк.
Сейчас мама снова ворчит, она явно ревнует меня к госпоже ван Даан, с
которой я разговариваю чаще, чем с ней. Но меня это совершенно не трогает!
Сегодня днем мне удалось поймать Петера, и мы болтали примерно сорок
пять минут. Петер не привык открыто говорить о себе, но все же постепенно
расковывается. Я не знала, как лучше -- уйти или остаться. Но мне так
хочется помочь ему! Я рассказала ему о Беп и бестактности наших мам. А он
пожаловался, что его отец и мать постоянно ссорятся: то о политике, то о
сигаретах, то еще о чем-то. Как Петер не смущался, он признался мне, что с
удовольствием не видел бы своих родителей года два. "Мой отец не такой
обходительный, как кажется, но в вопросе с сигаретами, несомненно, права
мама". Поговорили и о проблемах с моей мамой. А за папу он вступился горой и
заявил, что считает его замечательным парнем!
Вечером, когда я закончила мыть посуду и сняла фартук, он подошел ко
мне и попросил никому не рассказывать о нашем разговоре. Я пообещала, хотя
уже рассказала Марго, но в ее молчании я абсолютно уверена.
"Что ты, Петер, -- сказала я, -- можешь не бояться. Я уже давно отвыкла
сплетничать и никогда не передаю другим то, что узнала от тебя ". Он был
очень доволен. Я еще сказала, что у нас слишком много злословят, да и я сама
не исключение. "Так считает Марго, и правильно: ведь я постоянно ругаю
Дюсселя"
"И весьма справедливо!", - сказал Петер и покраснел, а я даже слегка
смутилась от его искреннего комплимента.
Потом мы снова вернулись к теме "нижних" и "верхних". То, что наша
семья не очень жалует его родителей, Петера удивило и огорчило. "Петер, -
сказала я, -- я с тобой совершенно откровенна. Почему же я стану скрывать
это от тебя? Ведь мы признаем и свои собственные ошибки". И прибавила: "Я
очень хочу помочь тебе. Ведь нелегко находиться между двух враждующих
лагерей, хоть ты сам не признаешь этого".
"Что ж, я рад твоей помощи".
"Ты всегда можешь также доверяться моему папе, не сомневаясь, что все
останется между вами".
"Да, я знаю, что он настоящий товарищ".
"Ведь ты любишь его, не правда ли?"
Петер кивнул, а я продолжала: "И он тебя тоже, я знаю точно!"
Петер покраснел, он явно был растроган: "Ты думаешь?"
"Да, это чувствуется, когда он говорит о тебе".
Тут явился ван Даан.
Петер тоже замечательный парень, как папа!
Анна Франк.
Милая Китти,
Когда я сегодня вечером смотрела на горящую свечку, мне было так
радостно и спокойно. Казалось, из огонька на меня смотрит бабушка, она меня
защищает, оберегает и приносит мне радость. Но мои мысли были заняты кем-то
другим, ... Петером. Когда я сегодня днем пошла за картошкой, и с полной
кастрюлей стояла наверху, он спросил меня: "Что ты делала целый день?". Я
уселась на лестнице, и мы разговорились. В четверть шестого -- через час
после моего ухода наверх -- картошка была доставлена на кухню. Петер в этот
раз ни слова не сказал о своих родителях. Мы говорили о книгах и нашей
прошлой жизни. О, какой у этого мальчика добрый взгляд, как бы мне не
влюбиться в него.
Об этом он и сам заговорил сегодня вечером. Я пришла к нему после
чистки картошки и сообщила, что мне ужасно жарко. И прибавила: "По тебе и
Марго можно узнавать температуру. Когда тепло, вы красные, а если холодно --
бледные".
"Влюбилась?" - спросил он.
"С чего это -- влюбилась?" Мой ответ, точнее, вопрос прозвучал довольно
невинно.
"А почему бы и нет?"
Но тут нас позвали есть.
Что он имел в виду? Сегодня я наконец спросила его, не очень ли докучаю
ему болтовней. Он ответил: "Да нет, ничуть!". В какой степени этот ответ
продиктован его тактичностью, не знаю.
Китти, я, действительно, похожа на влюбленную, которая только и
говорит, что о своем милом. А Петер и вправду милый. Конечно только, если я
ему тоже нравлюсь. Но я не котенок, которого можно схватить без перчаток. А
он любит бывать один, и вообще, я понятия не имею, что он думает обо мне. В
любом случае, мы сейчас узнали друг друга получше, и надеюсь, что еще что-то
произойдет. И может быть, скорее, чем кажется! Несколько раз в день я
встречаю его полный понимания взгляд, подмигиваю ему, и мы оба рады. Глупо
судить о его чувствах, но почему-то я уверена, что наши мысли совпадают.
Анна.
Дорогая Китти,
Уже месяцы не было такой субботы - совсем не скучной, грустной или
унылой. А причина -- Петер! Сегодня утром я поднялась на чердак, чтобы
повесить там фартук. Папа как раз занимался с Петером французским и спросил
меня, не хочу ли я присоединиться к ним. Я согласилась. Мы немного
поговорили по-французски, и объяснила ему что-то из грамматики. Потом
перешли к английскому. Папа почитал вслух из Диккенса, и я была на седьмом
небе, потому что сидела на папином стуле рядом с Петером.
Без четверти одиннадцатого я спустилась вниз, а когда в пол
двенадцатого снова пришла на чердак, он уже ждал меня на лестнице. Мы
болтали до без четверти час. При любой возможности, например, когда я после
еды выхожу из комнаты, и никто нас не слышит, он говорит: "Пока, Анна, до
скорого".
Я так рада! Может, он все-таки влюбился в меня? Как бы то ни было, он
замечательный парень, и с ним можно славно поговорить!
Госпожа ван Даан одобряет наше общение, но вчера она спросила
двусмысленно: "Могу я вам доверять?" "Конечно, - возмутилась я, - вы меня
обижаете!". С утра до вечера я радуюсь встречам с Петером!
P.S. Совсем забыла: вчера намело полно снега. Но сегодня уже почти
ничего не видно -- все растаяло.
Анна Франк.
Дорогая Китти,
Не находишь ли ты преувеличенным, что после разговора с Петером о
родителях я чувствую себя в какой-то степени ответственной за него? Думаю,
что от ссор ван Даанов мне сейчас не менее больно, чем Петеру, но снова
заговорить с ним об этом не решаюсь. Вдруг ему будет неприятно? Я ни в коем
случае не хочу показаться нетактичной.
По лицу Петера заметно, что он так же много думает обо мне, как я о
нем. Как я разозлилась вчера вечером, когда его мамаша насмешливо изрекла:
"Мыслитель!". Петер смутился и покраснел, а я едва сдержалась.
Почему эти люди не могут промолчать? Больно видеть, как Петер одинок, и
оставаться равнодушной. Чувствую, как невыносимы ему склоки в доме! Бедный
Петер, как тебе нужна любовь!
Ужасно было слышать его заявление, что в друзьях он совсем не
нуждается. Это заблуждение! Впрочем, думаю, что он и сам себе не верит. Он
выставляет напоказ свое одиночество и наигранное равнодушие, чтобы не
показать истинных чувств. Бедный Петер, как долго ты еще будешь играть эту
роль? Она наверняка стоит тебе неимоверных усилий, что может закончиться
гигантским взрывом! Петер, если бы я могла тебе помочь. Мы бы вместе
положили конец нашему одиночеству!
Я много думаю, но говорю мало. Я рада, когда вижу его, и особенно, если
тогда светит солнце. Вчера во время мытья головы я расшалилась, зная, что он
сидит в соседней комнате. Ничего не могу с собой поделать: чем я тише и
серьезнее в душе, тем более вызывающе себя веду! Кто первый увидит и сломает
мой панцирь?
Все-таки хорошо, что у ван Даанов сын, а не дочка. С девочкой не было
бы таких трудностей, но и не было бы прекрасных моментов!
Анна Франк.
P.S. Я с тобой совершенно откровенна, поэтому признаюсь, что живу
только встречами с ним. Надеюсь, что и он их ждет, и радуюсь, если замечаю
его редкие и неловкие попытки приблизиться ко мне. Мне кажется, что ему так
же хочется выговориться, как мне. Он и не подозревает, как именно его
неловкость и застенчивость трогают меня!
Дорогая Китти,
Когда я думаю о моей жизни до 1942 года, то она кажется мне какой-то
игрушечной. Анна Франк того беззаботного времени совсем не похожа на
сегодняшнюю Анну, немало поумневшую. А как раньше все было просто и
замечательно! Любимица учителей, избалована родителями, за каждым углом пять
поклонников, не меньше двадцати подруг и знакомых, денег достаточно,
сладостей без счета - что же нужно еще?
Ты, наверняка, задаешься вопросом: чем же я так привлекала окружающих?
Петер говорит "обаяние", но это не совсем правда. Учителям нравились мои
меткие ответы, смешные замечания, критический взгляд и неизменная веселость.
Они находили меня забавной и смешной. Кроме того, я слыла известной
кокеткой. А наряду с этим была прилежной, открытой и щедрой. Никогда я не
была воображалой, ни на кого-то не смотрела свысока, а сладости раздавала
всем подряд.
Может, всеобщее поклонение сделало меня самонадеянной? К счастью, в
самый разгар моей популярности, я была сброшена с пьедестала, и лишь спустя
год, привыкла к тому, что никто мной не восхищается.
Какой меня знали в школе? Шутница и зачинщица, всегда хвост трубой,
никогда не хандрит и не плачет. Что ж удивляться, что каждый хотел проводить
меня домой и завоевать мое внимание? Сейчас мне та Анна Франк кажется милой
и забавной, но поверхностной и не имеющей со мной ничего общего. Петер
говорит о том времени: "Когда я тебя встречал, вокруг вертелось несколько
мальчиков и куча девочек, ты всегда смеялась и была в центре". И это правда.
Что же осталось от той Анны Франк? О, конечно, смех и шутки по-прежнему
со мной, я столь же критично отношусь к людям, могу флиртовать и
кокетничать, если захочу... Пожить бы хоть несколько дней, хоть недельку
такой беззаботной жизнью... Но я точно знаю, что к концу той недели мне все
надоело бы, и я была бы рада серьезному разговору с первым встречным. Мне не
нужны больше поклонники и обожатели, а только друзья, ценящие не мой смех, а
сущность и характер. Конечно, круг людей вокруг меня станет тогда гораздо
меньше. Но зато это будут настоящие друзья.
Несмотря на все, я не была в 1942 году безоблачно счастливой. Я часто
чувствовала себя одинокой, но поскольку была занята с утра до вечера, то не
задумывалась над этим, и старалась получить от жизни как можно больше
удовольствий. Смех и шутки -- сознательно или бессознательно -- помогали мне
заполнить пустоту.
Сейчас, глядя назад, я осознаю, что беззаботное время осталось позади и
никогда больше не вернется. А мне бы и не хотелось такой жизни, я выросла из
нее. Я не смогла бы сейчас только веселиться, какая-то моя часть всегда
остается серьезной.
Я как бы рассматриваю себя до 1942 года через сильное увеличительное
стекло. Счастливая жизнь дома. Потом внезапная перемена, ссоры,
непонимание... Это неожиданно навалилось на меня, и я не знала, как себя
вести - отсюда моя грубость. В первую половину 1943 года мне часто было
грустно и одиноко, и я много плакала. Пыталась разобраться в своих
многочисленных ошибках и недостатках, которые казались больше, чем они есть
на самом деле. Старалась много говорить со всеми, найти понимание у Пима, но
напрасно. Я должна была сама изменить свое поведение так, чтобы больше не
слышать со всех сторон упреков, вызывающих у меня лишь отчаяние и бессилие.
Во второй половине года стало немного лучше, я повзрослела, и ко мне
стали относиться иначе. Я тогда много думала, начала сочинять рассказы и
пришла к выводу, что должна стать независимой от окружающих и не позволять
им раскачивать себя, как маятник то в одну, то в другую сторону. Я хотела
сформировать себя сама, по собственной воле. Как мне тогда не хватало мамы,
не хватало во всем! Это причиняло боль. Но еще больнее стало от того, когда
я поняла, что и папе я никогда не доверяла. В общем, не доверяла никому,
кроме себя.
Важное событие этого года: мой сон ... мечты о мальчике, именно не о
подруге, а о друге. Я также открыла внутреннее счастье и осознала, что мои
веселье и легкомысленность напускные. Постепенно я стала спокойнее. Теперь я
живу только Петером, потому что от него во многом зависит, что произойдет со
мной дальше!
Вечером в постели я всегда заканчиваю молитву словами: "Благодарю тебя
за все хорошее, за любовь и красоту". Мне тогда становится радостно, и я
думаю, что "хорошее" -- это то, что мы в надежном укрытии, и что мы здоровы.
"Любовь" - это о Петере, она еще мала и непрочна, и мы оба не решаемся
произнести слова: любовь, будущее, счастье. А красота -- это весь мир,
природа и вообще все, что есть на свете прекрасного.
И тогда я думаю не о горестях, а о том, как много в жизни радостного. В
этом-то мы с мамой и различаемся. Если кто-то грустит, то она дает совет:
"Вспомни, сколько вокруг горя и будь довольна, что многие несчастья тебя
миновали". А мой совет такой: "Иди в поля, смотри на солнце, любуйся
а когда возвращаюсь, спрашивает, где я была. Как мне это надоело, не
удивительно, что я испытываю к ней чуть ли не отвращение!
Анна Франк.
Дорогая Китти,
Снова суббота, и это говорит само за себя. Я почти час провела наверху,
но с "ним" поговорила лишь мимоходом. В пол третьего, когда все отдыхали --
кто спал, кто читал -- я, завернувшись в одеяло, уселась внизу за письменным
столом, чтобы позаниматься в тишине. Но вдруг мне стало так тоскливо, что я
положила голову на руки и расплакалась. Я чувствовала себя безумно
несчастной! Ах, если бы "он" пришел и утешил меня.
Только в четыре я поднялась наверх. А в пять собралась за картошкой в
надежде встретить "его", но еще когда я причесывалась в ванной, он ушел в
подвал к Моффи. Я решила помочь госпоже ван Даан и в ожидании, когда она
начнет готовить, уселась с книгой в гостиной. Но вдруг опять почувствовала,
что сейчас расплачусь, и помчалась в туалет, взглянув быстро по дороге в
карманное зеркальце. Там я долго сидела просто так, рассматривая пятна от
слез на моем переднике. Мне было ужасно грустно.
Я думала примерно следующее: я никогда не завоюю Петера, да у него и
нет потребности в доверии. Наверно, я ему вовсе не нужна. Значит надо жить
дальше без Петера и без дружбы. А может, и без надежды, утешения и будущего.
Ах, если бы я могла положить голову ему на плечо и не чувствовать себя
больше такой одинокой и покинутой! Кто знает, может, я ему глубоко
безразлична, и на других он смотрит таким же теплым взглядом. А я-то
вообразила, что только на меня! О, Петер, если бы ты сейчас мог увидеть или
услышать меня, но с другой стороны, я боюсь узнать горькую правду.
Позже я приободрилась и снова стала мечтать и надеяться, хотя все еще
продолжала плакать.
Анна Франк.
Дорогая Китти,
То, что другие люди делают в течение недели, мы, здесь в Убежище,
исполняем по воскресеньям. Когда другие в праздничных одеждах гуляют на
солнышке, мы драим, моем и метем.
Восемь часов:
Не считаясь с любителями поспать, Дюссель встает, идет в ванную, потом
вниз, снова наверх и моется целый час.
Пол десятого:
Камины включены, шторы приподняты и ван Даан отправляется в ванную.
Одно из моих воскресных испытаний: наблюдать, лежа в постели, как Дюссель
молится. Наверно, многие осудят меня, если я скажу, что это отвратительное
зрелище. Нет, он не рыдает и вообще не проявляет сентиментальности, но
четверть часа (целые четверть часа!) покачивается с носков на пятки и
обратно. Туда-сюда, туда-сюда -- у меня начинается головокружение, если не
закрыть глаза.
Четверть одиннадцатого:
Ван Даан свистит, ванная свободна. Наше семейство приподнимает сонные
головы с подушек. Потом все происходит очень быстро. Мы с Марго занимаемся
внизу стиркой. Поскольку там обычно холодно, натягиваем на себя брюки и
надеваем на головы косынки. Между тем папа моется в ванной, потом наступает
наша с Марго очередь, и вот, наконец, все готовы!
Пол одиннадцатого:
Завтрак. Об этом не буду распространяться: у нас и без того только и
говорят, что о еде.
Четверть первого:
Каждый приступает к своим обязанностям. Папа, стоя на коленях, усердно
чистит ковры, в результате всюду летают большие облака пыли. Господин
Дюссель стелит постели (как всегда все перепутает) и насвистывает все тот же
скрипичный концерт Бетховена. Мама развешивает белье на чердаке. Господин
ван Даан убирает внизу, Петер и Муши обычно там же. Госпожа ван Даан
наряжается в длинный фартук, черный шерстяной жакет, платок, обматывает себя
красной шалью и, захватив мешок грязного белья, отправляется стирать.
Мы с Марго моем посуду и убираем комнату.
Дорогая Китти,
Со вчерашнего дня установилась прекрасная погода, и настроение
приподнятое. Моя литературная работа -- самое важное в моей жизни --
продвигается успешно. Каждое утро я поднимаюсь на чердак, чтобы вдохнуть
немного свежего воздуха. Когда я пришла туда сегодня утром, Петер занимался
уборкой, но очень быстро закончил дела и присоединился ко мне. В тот момент
я уже, конечно, сидела на моем любимом месте -- на полу. Мы смотрели на
голубое небо, ветки каштанов со сверкающими капельками воды, на ласточек и
других птиц, казалось, выточенных из серебра. Мы были так тронуты, что не
произносили ни слова. Он стоял, прислонившись к подоконнику, а я сидела. Мы
молчали, вдыхали свежий воздух и оба чувствовали, что нельзя нарушать
молчание. Так продолжалось, пока Петер не пошел колоть дрова, и к тому
моменту я знала точно, что он хороший и милый мальчик. Он поднялся на
мансарду, я за ним, и в течение пятнадцати минут мы по-прежнему не
разговаривали. Я наблюдала, как Петер колет дрова, он старался работать как
можно лучше, чтобы продемонстрировать мне свою ловкость. Время от времени я
смотрела в окно на амстердамские крыши: они протянулись до самого горизонта,
обозначенного размытой голубой полоской.
"Пока я могу видеть это, -- подумала я, -- безоблачное небо и солнечный
свет -- я не смею грустить".
Для всех, кто одинок, несчастлив или боится чего-то, лучшее средство
излечения -- побыть наедине с Богом и природой. Только тогда поймешь, что
все в мире устроено так, как должно быть, и что Бог всем желает счастья. И
пока это существует (а должно существовать всегда), то при любых
обстоятельствах и любом горе найдется утешение. Я убеждена, что природа
может оказать огромную поддержку.
О, может, уже скоро я смогу делиться с кем-то этим всеобъемлющим
ощущением счастья -- с тем, кто чувствует так же, как я.
Анна.
Мысли (Петеру).
Нам здесь многого не достает, очень многого. Ты чувствуешь это так же,
как я. Я не имею в виду материальные потребности -- в этом отношении у нас
есть все необходимое. Нет, я говорю о том, что у нас на душе. Так же, как
ты, я мечтаю о свободе и воздухе, но верю, что мы будем вознаграждены за
наши лишения. Вознаграждены духовно.
Когда я сегодня утром смотрела в окно, то ощущала себя наедине с Богом
и природой, и была совершенно счастлива. Петер, пока ты чувствуешь и
мыслишь, пока можешь радоваться природе, здоровью, самой жизни, ты можешь
стать счастливым.
Богатство, славу можно потерять, но духовная радость, если и покидает
тебя на время, то всегда возвращается.
А если тебе грустно и одиноко, поднимись в хорошую погоду на мансарду и
посмотри в окно: на дома, крыши, небо. Пока ты можешь спокойно смотреть на
небо, и пока душа у тебя чиста, счастье возможно.
Милая Китти,
С утра до вечера я думаю только о Петере. Засыпаю и просыпаюсь с
мыслями о нем и вижу его во сне. Думаю, все-таки, что мы с Петером не такие
разные, как кажется на первый взгляд. И знаешь почему? Нам обоим не хватает
мамы. Его мать слишком поверхностная и легкомысленная, и внутренняя жизнь
сына ее мало волнует. Моя мама вмешивается во все, не понимает тонкостей, не
тактична...
Петер и я страдаем из-за этого. Мы оба не достаточно уверены в себе,
слишком мягки и ранимы, и поэтому нам особенно трудно, если с нами грубо
обращаются. Я тогда или упорно молчу, или -- наоборот - высказываю все, что
у меня на душе, и часто становлюсь невыносимой для окружающих. А Петер
замыкается в себе, молчит, и все думает о своем.
Но как же нам найти друг друга? Не знаю, долго ли еще я смогу
сдерживать свои чувства.
Анна.
Милая Китти,
Это уже становится кошмаром. Я вижу его почти ежечасно, и все же он
далеко. Я должна скрывать свои эмоции, быть веселой, а на самом деле мне
бесконечно тяжело!
Петер Шифф и Петер ван Даан слились в одного Петера, хорошего, милого,
который мне так нужен! Мама ужасная, папа добрый, и от этого мне только
хуже. Особенно раздражает Марго, к которой не придерешься. А я хочу только
покоя.
Петер не подошел ко мне на чердаке, а отправился столярничать.
Казалось, каждый удар молотка отбивает кусочек моего мужества. Мне было
ужасно тоскливо. А тут еще забили часы.
Я знаю, что сентиментальна. И сознаю, что сейчас в отчаянии, и не в
состоянии действовать разумно. О, помоги!
Анна Франк.
Милая Китти,
Мои проблемы отошли на задний план из-за ... взлома! Наверно, я надоела
тебе с нашими налетами, но что я могу поделать, если грабителей так
привлекает фирма Гиз и К ? Этот взлом гораздо серьезнее, чем прошлый, в июне
43 года.
Господин ван Даан, спустившись вчера в пол восьмого вниз, увидел, что
дверь в контору и стеклянная дверь открыты. Это насторожило его. Подозрения
усилились, когда он обнаружил, что и другие двери открыты, а в конторе царит
жуткий беспорядок. "Были воры", - промелькнуло у него в голове! На всякий
случай он проверил наружный замок, но тот оказался цел. "Значит Беп или
Петер допустили вчера оплошность", - подумал ван Даан. Он недолго посидел в
кабинете Куглера, потом выключил свет и поднялся наверх, не особенно
обеспокоенный увиденным.
Сегодня утром Петер очень рано постучался в нашу дверь, чтобы сообщить
тревожную новость: входная дверь открыта настежь, а из стенного шкафа
исчезли проекционный аппарат и новый портфель Куглера. Петеру наказали
немедленно закрыть дверь, а ван Даан рассказал о том, что видел внизу
накануне вечером. Мы все были ужасно напуганы и взволнованы.
Объяснение происшедшему может быть только одно: вор владеет запасным
ключом от входной двери, поскольку никаких следов взлома мы не нашли.
Очевидно, он проник в контору ранним вечером, увидев ван Даана, где-то
затаился, а потом смылся со всем украденным добром, забыв в спешке
захлопнуть дверь.
Но у кого может быть ключ? И почему вор не пошел не склад? Может, это
был один из работников склада? Он может выдать нас: ведь он собственными
глазами видел ван Даана!
Теперь мы живем в постоянном страхе, потому что не знаем, когда
пресловутому налетчику опять взбредет в голову прийти сюда? Или он сам был
испуган неожиданным появлением ван Даана?
Анна Франк.
P.S. Может, у тебя есть на примете хороший сыщик для нас? Первое
условие, разумеется, чтобы мы ему полностью могли доверять...
Дорогая Китти,
Сегодня я сидела с Марго на чердаке, но не чувствовала себя так
особенно, как с Петером. Хотя знаю, что наши с Марго ощущения часто
совпадают.
После мытья посуды Беп стала жаловаться маме и госпоже ван Даан на свое
продавленное настроении. Но чем они могут ей помочь? И прежде всего, моя
бестактная мать! Знаешь, что она ей посоветовала? Больше думать о страданиях
других людей. Как будто это помогает, когда тебе самому плохо! Я так прямо и
сказала, и в ответ, разумеется, услышала, что не доросла до понимания
подобных вещей.
Как же взрослые иногда тупы и непонятливы! Как будто Петер, Марго, Беп
и я не чувствуют того же, что они. А помочь и утешить может только любовь --
любовь матери или очень хороших, настоящих друзей. Но наши две мамаши ровным
счетом ничего в нас не понимают! Хотя, пожалуй, госпожа ван Даан чуть
больше, чем мама.
О, я так хотела сказать бедной Беп слова, которые непременно поддержали
бы ее! Но пришел папа и довольно грубо отодвинул меня в сторону. Как они все
глупы!
С Марго я немного поговорила о папе и маме, о том, как бы нам здесь
хорошо жилось, если бы они не были такими несносными. Мы бы, например,
устраивали вечера, на которых каждый по очереди о чем-то рассказывал. Но как
бы не так, ведь мне нельзя говорить! К тому же господин ван Даан имеет
привычку перебивать, а мама все время ехидничает -- она просто не в
состоянии вести обычный разговор. Папе надоели наши вечные столкновения, а
Дюсселю -- и подавно. Что касается госпожи ван Даан, то во время споров она
чувствует себя такой оскорбленной, что вся краснеет и не произносит ни
слова. А мы? Мы не имеем право на собственное мнение! При этом они считают
себя современными. Можно заткнуть людям рот, но нельзя запретить им думать,
лишь потому, что они слишком молоды. Беп, Марго, Петеру и мне помогла бы
лишь большая настоящая любовь, которая в наших условиях невозможна. И никто,
особенно эти глупейшие существа здесь, не могут нас понять, потому что мы
мыслим и чувствуем гораздо глубже, чем они предполагают!
Любовь, что такое любовь? Я думаю, что это не выразишь словами. Любовь
-- это значит понимать другого, делить с ним счастье и горе. И физическая
любовь в какой-то момент тоже неотъемлема от этого, Ты что-то делишь другим,
отдаешь и получаешь - не существенно, в законном ли браке, с детьми или без.
Неважно, невинны отношения или нет, главное, что кто-то рядом, понимает тебя
и полностью тебе принадлежит!
Анна Франк.
Сейчас мама снова ворчит, она явно ревнует меня к госпоже ван Даан, с
которой я разговариваю чаще, чем с ней. Но меня это совершенно не трогает!
Сегодня днем мне удалось поймать Петера, и мы болтали примерно сорок
пять минут. Петер не привык открыто говорить о себе, но все же постепенно
расковывается. Я не знала, как лучше -- уйти или остаться. Но мне так
хочется помочь ему! Я рассказала ему о Беп и бестактности наших мам. А он
пожаловался, что его отец и мать постоянно ссорятся: то о политике, то о
сигаретах, то еще о чем-то. Как Петер не смущался, он признался мне, что с
удовольствием не видел бы своих родителей года два. "Мой отец не такой
обходительный, как кажется, но в вопросе с сигаретами, несомненно, права
мама". Поговорили и о проблемах с моей мамой. А за папу он вступился горой и
заявил, что считает его замечательным парнем!
Вечером, когда я закончила мыть посуду и сняла фартук, он подошел ко
мне и попросил никому не рассказывать о нашем разговоре. Я пообещала, хотя
уже рассказала Марго, но в ее молчании я абсолютно уверена.
"Что ты, Петер, -- сказала я, -- можешь не бояться. Я уже давно отвыкла
сплетничать и никогда не передаю другим то, что узнала от тебя ". Он был
очень доволен. Я еще сказала, что у нас слишком много злословят, да и я сама
не исключение. "Так считает Марго, и правильно: ведь я постоянно ругаю
Дюсселя"
"И весьма справедливо!", - сказал Петер и покраснел, а я даже слегка
смутилась от его искреннего комплимента.
Потом мы снова вернулись к теме "нижних" и "верхних". То, что наша
семья не очень жалует его родителей, Петера удивило и огорчило. "Петер, -
сказала я, -- я с тобой совершенно откровенна. Почему же я стану скрывать
это от тебя? Ведь мы признаем и свои собственные ошибки". И прибавила: "Я
очень хочу помочь тебе. Ведь нелегко находиться между двух враждующих
лагерей, хоть ты сам не признаешь этого".
"Что ж, я рад твоей помощи".
"Ты всегда можешь также доверяться моему папе, не сомневаясь, что все
останется между вами".
"Да, я знаю, что он настоящий товарищ".
"Ведь ты любишь его, не правда ли?"
Петер кивнул, а я продолжала: "И он тебя тоже, я знаю точно!"
Петер покраснел, он явно был растроган: "Ты думаешь?"
"Да, это чувствуется, когда он говорит о тебе".
Тут явился ван Даан.
Петер тоже замечательный парень, как папа!
Анна Франк.
Милая Китти,
Когда я сегодня вечером смотрела на горящую свечку, мне было так
радостно и спокойно. Казалось, из огонька на меня смотрит бабушка, она меня
защищает, оберегает и приносит мне радость. Но мои мысли были заняты кем-то
другим, ... Петером. Когда я сегодня днем пошла за картошкой, и с полной
кастрюлей стояла наверху, он спросил меня: "Что ты делала целый день?". Я
уселась на лестнице, и мы разговорились. В четверть шестого -- через час
после моего ухода наверх -- картошка была доставлена на кухню. Петер в этот
раз ни слова не сказал о своих родителях. Мы говорили о книгах и нашей
прошлой жизни. О, какой у этого мальчика добрый взгляд, как бы мне не
влюбиться в него.
Об этом он и сам заговорил сегодня вечером. Я пришла к нему после
чистки картошки и сообщила, что мне ужасно жарко. И прибавила: "По тебе и
Марго можно узнавать температуру. Когда тепло, вы красные, а если холодно --
бледные".
"Влюбилась?" - спросил он.
"С чего это -- влюбилась?" Мой ответ, точнее, вопрос прозвучал довольно
невинно.
"А почему бы и нет?"
Но тут нас позвали есть.
Что он имел в виду? Сегодня я наконец спросила его, не очень ли докучаю
ему болтовней. Он ответил: "Да нет, ничуть!". В какой степени этот ответ
продиктован его тактичностью, не знаю.
Китти, я, действительно, похожа на влюбленную, которая только и
говорит, что о своем милом. А Петер и вправду милый. Конечно только, если я
ему тоже нравлюсь. Но я не котенок, которого можно схватить без перчаток. А
он любит бывать один, и вообще, я понятия не имею, что он думает обо мне. В
любом случае, мы сейчас узнали друг друга получше, и надеюсь, что еще что-то
произойдет. И может быть, скорее, чем кажется! Несколько раз в день я
встречаю его полный понимания взгляд, подмигиваю ему, и мы оба рады. Глупо
судить о его чувствах, но почему-то я уверена, что наши мысли совпадают.
Анна.
Дорогая Китти,
Уже месяцы не было такой субботы - совсем не скучной, грустной или
унылой. А причина -- Петер! Сегодня утром я поднялась на чердак, чтобы
повесить там фартук. Папа как раз занимался с Петером французским и спросил
меня, не хочу ли я присоединиться к ним. Я согласилась. Мы немного
поговорили по-французски, и объяснила ему что-то из грамматики. Потом
перешли к английскому. Папа почитал вслух из Диккенса, и я была на седьмом
небе, потому что сидела на папином стуле рядом с Петером.
Без четверти одиннадцатого я спустилась вниз, а когда в пол
двенадцатого снова пришла на чердак, он уже ждал меня на лестнице. Мы
болтали до без четверти час. При любой возможности, например, когда я после
еды выхожу из комнаты, и никто нас не слышит, он говорит: "Пока, Анна, до
скорого".
Я так рада! Может, он все-таки влюбился в меня? Как бы то ни было, он
замечательный парень, и с ним можно славно поговорить!
Госпожа ван Даан одобряет наше общение, но вчера она спросила
двусмысленно: "Могу я вам доверять?" "Конечно, - возмутилась я, - вы меня
обижаете!". С утра до вечера я радуюсь встречам с Петером!
P.S. Совсем забыла: вчера намело полно снега. Но сегодня уже почти
ничего не видно -- все растаяло.
Анна Франк.
Дорогая Китти,
Не находишь ли ты преувеличенным, что после разговора с Петером о
родителях я чувствую себя в какой-то степени ответственной за него? Думаю,
что от ссор ван Даанов мне сейчас не менее больно, чем Петеру, но снова
заговорить с ним об этом не решаюсь. Вдруг ему будет неприятно? Я ни в коем
случае не хочу показаться нетактичной.
По лицу Петера заметно, что он так же много думает обо мне, как я о
нем. Как я разозлилась вчера вечером, когда его мамаша насмешливо изрекла:
"Мыслитель!". Петер смутился и покраснел, а я едва сдержалась.
Почему эти люди не могут промолчать? Больно видеть, как Петер одинок, и
оставаться равнодушной. Чувствую, как невыносимы ему склоки в доме! Бедный
Петер, как тебе нужна любовь!
Ужасно было слышать его заявление, что в друзьях он совсем не
нуждается. Это заблуждение! Впрочем, думаю, что он и сам себе не верит. Он
выставляет напоказ свое одиночество и наигранное равнодушие, чтобы не
показать истинных чувств. Бедный Петер, как долго ты еще будешь играть эту
роль? Она наверняка стоит тебе неимоверных усилий, что может закончиться
гигантским взрывом! Петер, если бы я могла тебе помочь. Мы бы вместе
положили конец нашему одиночеству!
Я много думаю, но говорю мало. Я рада, когда вижу его, и особенно, если
тогда светит солнце. Вчера во время мытья головы я расшалилась, зная, что он
сидит в соседней комнате. Ничего не могу с собой поделать: чем я тише и
серьезнее в душе, тем более вызывающе себя веду! Кто первый увидит и сломает
мой панцирь?
Все-таки хорошо, что у ван Даанов сын, а не дочка. С девочкой не было
бы таких трудностей, но и не было бы прекрасных моментов!
Анна Франк.
P.S. Я с тобой совершенно откровенна, поэтому признаюсь, что живу
только встречами с ним. Надеюсь, что и он их ждет, и радуюсь, если замечаю
его редкие и неловкие попытки приблизиться ко мне. Мне кажется, что ему так
же хочется выговориться, как мне. Он и не подозревает, как именно его
неловкость и застенчивость трогают меня!
Дорогая Китти,
Когда я думаю о моей жизни до 1942 года, то она кажется мне какой-то
игрушечной. Анна Франк того беззаботного времени совсем не похожа на
сегодняшнюю Анну, немало поумневшую. А как раньше все было просто и
замечательно! Любимица учителей, избалована родителями, за каждым углом пять
поклонников, не меньше двадцати подруг и знакомых, денег достаточно,
сладостей без счета - что же нужно еще?
Ты, наверняка, задаешься вопросом: чем же я так привлекала окружающих?
Петер говорит "обаяние", но это не совсем правда. Учителям нравились мои
меткие ответы, смешные замечания, критический взгляд и неизменная веселость.
Они находили меня забавной и смешной. Кроме того, я слыла известной
кокеткой. А наряду с этим была прилежной, открытой и щедрой. Никогда я не
была воображалой, ни на кого-то не смотрела свысока, а сладости раздавала
всем подряд.
Может, всеобщее поклонение сделало меня самонадеянной? К счастью, в
самый разгар моей популярности, я была сброшена с пьедестала, и лишь спустя
год, привыкла к тому, что никто мной не восхищается.
Какой меня знали в школе? Шутница и зачинщица, всегда хвост трубой,
никогда не хандрит и не плачет. Что ж удивляться, что каждый хотел проводить
меня домой и завоевать мое внимание? Сейчас мне та Анна Франк кажется милой
и забавной, но поверхностной и не имеющей со мной ничего общего. Петер
говорит о том времени: "Когда я тебя встречал, вокруг вертелось несколько
мальчиков и куча девочек, ты всегда смеялась и была в центре". И это правда.
Что же осталось от той Анны Франк? О, конечно, смех и шутки по-прежнему
со мной, я столь же критично отношусь к людям, могу флиртовать и
кокетничать, если захочу... Пожить бы хоть несколько дней, хоть недельку
такой беззаботной жизнью... Но я точно знаю, что к концу той недели мне все
надоело бы, и я была бы рада серьезному разговору с первым встречным. Мне не
нужны больше поклонники и обожатели, а только друзья, ценящие не мой смех, а
сущность и характер. Конечно, круг людей вокруг меня станет тогда гораздо
меньше. Но зато это будут настоящие друзья.
Несмотря на все, я не была в 1942 году безоблачно счастливой. Я часто
чувствовала себя одинокой, но поскольку была занята с утра до вечера, то не
задумывалась над этим, и старалась получить от жизни как можно больше
удовольствий. Смех и шутки -- сознательно или бессознательно -- помогали мне
заполнить пустоту.
Сейчас, глядя назад, я осознаю, что беззаботное время осталось позади и
никогда больше не вернется. А мне бы и не хотелось такой жизни, я выросла из
нее. Я не смогла бы сейчас только веселиться, какая-то моя часть всегда
остается серьезной.
Я как бы рассматриваю себя до 1942 года через сильное увеличительное
стекло. Счастливая жизнь дома. Потом внезапная перемена, ссоры,
непонимание... Это неожиданно навалилось на меня, и я не знала, как себя
вести - отсюда моя грубость. В первую половину 1943 года мне часто было
грустно и одиноко, и я много плакала. Пыталась разобраться в своих
многочисленных ошибках и недостатках, которые казались больше, чем они есть
на самом деле. Старалась много говорить со всеми, найти понимание у Пима, но
напрасно. Я должна была сама изменить свое поведение так, чтобы больше не
слышать со всех сторон упреков, вызывающих у меня лишь отчаяние и бессилие.
Во второй половине года стало немного лучше, я повзрослела, и ко мне
стали относиться иначе. Я тогда много думала, начала сочинять рассказы и
пришла к выводу, что должна стать независимой от окружающих и не позволять
им раскачивать себя, как маятник то в одну, то в другую сторону. Я хотела
сформировать себя сама, по собственной воле. Как мне тогда не хватало мамы,
не хватало во всем! Это причиняло боль. Но еще больнее стало от того, когда
я поняла, что и папе я никогда не доверяла. В общем, не доверяла никому,
кроме себя.
Важное событие этого года: мой сон ... мечты о мальчике, именно не о
подруге, а о друге. Я также открыла внутреннее счастье и осознала, что мои
веселье и легкомысленность напускные. Постепенно я стала спокойнее. Теперь я
живу только Петером, потому что от него во многом зависит, что произойдет со
мной дальше!
Вечером в постели я всегда заканчиваю молитву словами: "Благодарю тебя
за все хорошее, за любовь и красоту". Мне тогда становится радостно, и я
думаю, что "хорошее" -- это то, что мы в надежном укрытии, и что мы здоровы.
"Любовь" - это о Петере, она еще мала и непрочна, и мы оба не решаемся
произнести слова: любовь, будущее, счастье. А красота -- это весь мир,
природа и вообще все, что есть на свете прекрасного.
И тогда я думаю не о горестях, а о том, как много в жизни радостного. В
этом-то мы с мамой и различаемся. Если кто-то грустит, то она дает совет:
"Вспомни, сколько вокруг горя и будь довольна, что многие несчастья тебя
миновали". А мой совет такой: "Иди в поля, смотри на солнце, любуйся