Страница:
нужно, в конце концов, чем-то жертвовать для других, и я делаю это с
радостью. "Самое главное -- суметь помочь кому-то из друзей и знакомых, а
все остальное не так важно", - говорит папа, и конечно, он прав.
В первый же день Дюссель расспросил меня обо всем, например, в какие
часы в контору приходит уборщица, когда можно мыться, когда -- посещать
туалет. Ты, наверно, улыбнешься, но здесь в Убежище, все не так просто. Днем
мы должны соблюдать тишину, чтобы внизу нас не услышали, а если в конторе
посторонние, например, уборщица, мы должны еще больше опасаться. Это я
прекрасно объяснила Дюсселю, и вот, что меня удивляет: до него все доходит
чрезвычайно медленно. Постоянно переспрашивает и забывает снова.
Возможно, это пройдет, он еще не опомнился от бегства и встречи с нами.
А в остальном все хорошо.
Дюссель много рассказал нам о внешнем мире, уже давно отрезанном от
нас. Какие печальные и тяжелые известия! Много наших друзей и знакомых
отправлены неизвестно куда, где их ожидает только самое ужасное. По вечерам
всюду снуют зеленые или серые военные машины. Из них выходят полицейские,
они звонят во все дома и спрашивают, нет ли там евреев. И если находят
кого-то, то забирают всю семью. Никому не удается обойти судьбу, если не
скрыться вовремя. Иногда полицейские посещают по спискам только те дома, где
по их сведениям есть, чем поживиться. Случается, что они запрашивают выкуп:
столько-то за человека. Как будто вернулся рабовладельческий строй! Но не
время шуткам, так страшно все это! Часто по вечерам в темноте я вижу, как
идут колонны ни в чем не повинных людей, подгоняемыми парой негодяев,
которые их бьют и мучают, пока те не падают на землю. Никого не щадят:
старики, дети, младенцы, больные, беременные -- все идут навстречу смерти.
А нам так хорошо здесь, уютно и спокойно. Мы можем не волноваться за
себя, но как мы боимся за наших дорогих и близких, которым не можем помочь.
У меня тут теплая постель, а каково приходится моим подругам: они, возможно,
лежат на сырой земле, а может, их уже и нет в живых.
Мне так страшно, когда я думаю о друзьях и знакомых, которые сейчас во
власти самых зверских палачей и должны бороться за жизнь. Только потому, что
они евреи.
Анна.
Дорогая Китти!
Мы теперь просто не знаем, как держаться, что говорить, что думать. До
сих пор мы мало знали о судьбах евреях и не теряли бодрости и оптимизма.
Мип, правда, рассказывала в начале ужасные истории, но мама или госпожа ван
Даан сразу начинали плакать, поэтому Мип, чтобы не расстраивать их, вообще
перестала говорить на эту тему. Но Дюсселя мы забросали вопросами и то, что
мы от него услышали, просто не может выдержать человеческое ухо.
Но как ни страшно все это, думаю, что мы через какое-то время
успокоимся и снова будем шутить и, как у нас принято, поддразнивать друг
друга. Ни нам самим, ни людям внешнего мира наши переживания пользы не
принесут. Так что нет смысла превращать Убежище в храм печали.
Но сейчас, чем бы я не занималась, не могу отогнать мысли о тех, кого
уже нет. А если, забывшись, начинаю смеяться, то тут же прекращаю: мне
стыдно, что я веселюсь! Значит, плакать все дни напролет? Нет, я так не
могу, эта тоска должна пройти.
А у меня еще и свои личные проблемы, разумеется, ничтожные по сравнению
с тем общим горем, но все-таки я расскажу о них. Последнее время я чувствую
себя такой покинутой, как будто вокруг пустота. Раньше мне и в голову
подобное не приходило, мои мысли были заняты подругами, разными
развлечениями и удовольствиями. А сейчас я думаю или о несчастьях других или
о себе самой. Я поняла, что папа, хоть и бесконечно милый и любимый, не
может заменить мой прежний целый мир. О маме и Марго я и вовсе не говорю.
Ах, какая я неблагодарная эгоистка, Китти, что жалуюсь сейчас об этом!
Но ничего не могу поделать: все здесь нападают на меня, и сколько горя
вокруг!
Анна.
Дорогая Китти!
Оказалось, что мы слишком расточительно использовали электрическую
энергию. Теперь необходима крайняя бережливость, иначе совсем отключат ток.
Две недели придется сидеть без света, а может, и дольше! С четырех часов или
с пол пятого читать невозможно: слишком темно. Вот мы и убиваем время
всякими немыслимыми занятиями: задаем друг другу загадки, занимаемся
гимнастикой в темноте, говорим по-английски и по-французски, обсуждаем
книги, но все это в итоге надоедает. Вчера я придумала новое, очень
занимательное времяпрепровождение: смотреть через бинокль в освещенные окна
соседей. Днем наши занавески должны быть плотно закрыты, но по вечерам
приоткрывать их вполне безопасно. Никогда не думала, что наши соседи такие
интересные люди! Я видела, как одна семья ужинала, другая смотрела фильм, а
так же как зубной врач лечил старую нервную даму.
Господин Дюссель, о котором всегда говорили, что он отлично ладит с
детьми и вообще любит всех детей, оказался на деле старомодным воспитателем,
постоянно читающим лекции о хороших манерах. Поскольку я имею честь делить
свою комнатенку с этим глубокоуважаемым господином, и среди трех
представителей юного поколения слыву самой невоспитанной, то именно на меня
сыплются всевозможные упреки и нотации! Чтобы избегать их, приходится
соблюдать обет молчания, как в восточной Индии. Но все было бы ничего, если
бы господин не оказался большим ябедой и не адресовал свои доносы маме. Так
что мне попадает со всех сторон: сначала от Дюсселя, потом (сносно) от мамы,
а если "повезет", то и госпожа ван Даан призывает меня к ответственности!
Поэтому не думай, что приятно быть центром внимания нашей образцовой
подпольной семьи.
Вечером в постели, когда я думаю о своих многочисленных грехах и
сплошных недостатках, я запутываюсь окончательно и уже не знаю: плакать или
смеяться. И засыпаю со странными чувствами, что я должна быть иной, чем мне
хотелось бы, а то, что мне на самом деле хочется -- плохо и неправильно. И
что я вообще должна все делать по-другому.
О господи, Китти, я тебя окончательно запутала, но перечеркивать
написанное не в моих привычках, а выбрасывать бумагу в наши скудные времена
не могу себе позволить. Так что советую не читать предыдущее предложение и,
во всяком случае, не задумывайся над ним. Я и сама его толком не понимаю!
Анна.
Дорогая Китти!
Ханука и праздник святого Николаса почти совпали в этом году с разницей
в один день. Хануку мы особо праздновать не стали, только немного украсили
комнату и поставили свечки. Свечей мало, поэтому их зажгли всего на десять
минут, но с пением все прошло замечательно. К тому же господин ван Даан
смастерил деревянный подсвечник.
А вечер в субботу, день святого Николаса, был и вовсе чудесным. Мип и
Беп постоянно нашептывали что-то папе во время ужина, терзая этим наше
любопытство. Мы подозревали, что они что-то готовят для нас. И в самом деле,
в восемь часов мы спустились по деревянной лестнице, прошли через совершенно
темный коридорчик (я там просто тряслась от страха и жалела, что не осталась
наверху) в проходную комнатку. Там нет окон, поэтому можно спокойно включать
свет. Как только мы вошли, папа открыл большой шкаф, и все в один голос
воскликнули: "О, вот здорово!" В шкафу стояла большая корзина, украшенная
подарочной бумагой и маской черного Пита. Мы быстро вернулись с корзиной
наверх, и нашли в ней для каждого симпатичные подарки с надписями в стихах.
Такого сорта стишки, наверняка, тебе известны, так что не стану их
переписывать. Мне подарили резиновую куколку, папе -- подставки для книг, ну
и так далее. Все было очень мило задумано. Надо сказать, что мы, все восемь,
никогда не отмечали раньше день Святого Николаса, и вот состоялась премьера,
и не где-нибудь, а здесь!
Анна.
P.S. Конечно, и мы подготовили для наших друзей какие-то мелочи, все со
старых добрых времен. Сегодня мы узнали, что пепельницу ван Даана, рамку для
картины Дюсселя и папины подставки для книг смастерил собственными руками
господин Фоскейл. Для меня это настоящая загадка: как можно быть таким
умельцем!
Дорогая Китти!
Господин ван Даан в прошлом был специалистом по мясным, колбасным
товарам, а также специям. Потом в конторе у папы он занимался приправами и
вкусовыми добавками. Но сейчас в нем снова проснулся колбасник, что нас
немало радует. Мы закупили (на черном рынке, конечно) много мяса, чтобы у
нас были запасы на трудные времена. Ван Даан решил сделать колбасу для
жарки, а также вареную и полукопченую. Интересно было наблюдать, как он два
или три раза прокручивал мясо в мясорубке, а потом маленькой ложечкой
запихивал эту массу в кишки. Жареную колбасу мы отведали в тот же день с
квашеной капустой. Остальную необходимо было как следует просушить, вот мы и
повесили ее на чердаке на веревочках. Тот, кто впервые видел эту выставку
колбас, просто помирал со смеху. Действительно, умопомрачительное зрелище!
А какой беспорядок творился в комнате, передать не могу. Господин ван
Даан колдовал над мясом в фартуке своей супруги и казался почему-то гораздо
толще, чем на самом деле. Окровавленные руки, красное лицо, передник в
пятнах -- мясник, да и только! Мадам между тем пыталась заниматься
несколькими делами одновременно: учить голландский по учебнику, помешивать
суп, следить за мясом, а также вздыхать и жаловаться на боль в ребре. Да,
такое случается, когда пожилые дамы делают немыслимые гимнастические
упражнения, чтобы сохранить элегантную попку! У Дюсселя воспалился глаз, и
он, устроившись у камина, прикладывал к нему травяные примочки. Папа сидел
на стуле, пытаясь согреться тоненьким лучом солнца, проникающим из окна. Но
его постоянно просили пересесть куда-то в другое место. Похоже, папу снова
мучил ревматизм, и он в точности напоминал старичка-инвалида из богадельни.
Согнувшись, с гримасой на лице он следил за изготовлением колбас. Петер
носился по комнате вместе с Муши, а я, мама и Марго чистили картошку. В
итоге мы все делали свое дело спустя рукава, поскольку не могли оторвать
глаз от ван Даана.
Дюссель возобновил свою зубоврачебную практику. Сейчас расскажу, как
весело прошел первый прием пациентов.
Мама гладила белье, а госпожа ван Даан, которой, по ее словам, срочно
требовалась помощь, уселась на стуле посередине комнаты. Дюссель принялся
важно раскладывать инструменты. Вместо воска он использовал вазелин, а
дезинфицирующим средством служил одеколон. Дюссель внимательно изучил зубы
госпожи, слегка постукивая по ним, та при этом сжималась так, как будто
изнемогала от боли и издавала нечленораздельные звуки. После долгого
исследования (так казалось пациентке, на самом деле, оно длилось не больше
двух минут) Дюссель начал прочищать дырку. Но какое там -- госпожа так
задергалась, что доктор выпустил из рук крючок и тот застрял в зубе, причем
довольно глубоко! Дюссель сохранил полное спокойствие, в то время как
остальные присутствующие неудержимо хохотали. Разумеется, не очень это
порядочно с нашей стороны! Ведь уверена, что я сама орала бы не меньше.
Госпожа ван Даан между тем вопила, дергала и вертела крючок, пока, наконец,
не вытащила его. После этого Дюссель, как ни в чем не бывало, завершил свое
лечение и так быстро, что мадам и пикнуть не успела. И не удивительно: у
доктора было столько помощников, как никогда в жизни. Ведь два ассистента, в
чьей роли выступали господин ван Даан и я -- это немало. Наверно, наша
импровизированная практика напоминала кабинет знахаря средних веков.
Больная, тем не менее, выказывала нетерпение: ей необходимо было следить за
супом и еще за чем-то. Одно ясно: не скоро она опять обратится к дантисту!
Анна.
Дорогая Китти!
Я сейчас уютно сижу в конторе и через щелочку в занавесках смотрю на
улицу. Здесь в помещении сумерки, но достаточно света, чтобы писать.
Очень забавно наблюдать за прохожими, кажется, что все они ужасно
спешат и поэтому постоянно спотыкаются о собственные ноги. А велосипедисты и
вовсе проносятся с такой скоростью, что я не успеваю разглядеть, что за
персона восседает на седле. Люди, живущие в этой части города, выглядят не
очень привлекательно. Особенно, дети -- такие грязные, что даже противно
ухватить их щипцами. Настоящие рабочие ребятишки с сопливыми носами, а их
жаргон понять невозможно.
Вчера вечером мы с Марго фантазировали во время купания: "Если мы этих
детей, одного за другим, каким-то образом поймаем на удочку, затащим сюда,
засунем в корыто, вымоем хорошенько, а также постираем и починим их одежду,
а потом снова отпустим..." "Тогда они на следующий день станут такими же
грязными, как были раньше".
Но что я все о том же, за окном много других интересных вещей: машины,
лодки и дождь. Я слышу шум трамвая, детские крики, и мне хорошо.
Наш ход мыслей здесь такой же однообразный, как и мы сами.
Повторяющийся круговорот: судьбы евреев, еда, и снова с еды на политику.
Кстати, если говорить о евреях: вчера, подглядывая в окно через занавеску, я
увидела двоих. Мне это показалось чуть ли не чудом света, и я чувствовала
себя так странно, как будто, тайком наблюдая за ними, совершаю
предательство.
Напротив нас жилая баржа, которую заселяет семья: моряк, его жена и
дети. У них есть маленькая ворчливая собачка, знакомая нам лишь по лаю и
хвостику, который можно увидеть, когда песик гуляет по борту.
Вот досада, дождь усилился, большинство прохожих раскрыли зонтики, и
теперь я ничего не вижу кроме зонтов и плащей, разве что мелькнет чья-то
голова в шапке. А что собственно видеть, я уже постепенно изучила этих
женщин: в красных или зеленых пальто, на сбитых каблуках с сумкой под
мышкой, опухших от питания одной картошкой, с озабоченным или довольным
выражением лица -- в зависимости от настроения их благоверных.
Анна.
Дорогая Китти!
Радостное известие для нашего Убежища: к рождеству мы получим
дополнительно по талонам сто двадцать пять грамм масла на каждого.
Официально, правда, полагается целых двести пятьдесят грамм, но это не для
нас, а для тех счастливых смертных, которые получают свои карточки от
государства. Мы же, еврейские беглецы, вынуждены покупать талоны на черном
рынке, и из-за дороговизны у нас их всего четыре на восьмерых. Мы решили
что-то испечь на нашем масле. Я сегодня утром сделала печенье и два
пирожных. А вообще сейчас здесь ужасная суета. Мама наказала мне закончить
домашние дела и лишь потом заняться уроками или чтением.
Госпожа ван Даан лежит в постели с ушибленным ребром, жалуется целый
день напролет, непрерывно просит сменить ей компресс, и угодить ей просто
невозможно. Когда же она, наконец, встанет на ноги и сама займется делами?
Вот чего у нее отнять нельзя: она необыкновенно трудолюбивая, а если хорошо
себя чувствует (физически и психически), то и веселая.
Мало того, что все целый день на меня шикают из-за того, что я, видите
ли, слишком шумная, но и мой сосед по комнате не придумал ничего лучшего,
как шипеть на меня по ночам. Если его послушать, то мне и повернуться в
постели нельзя. Пусть не воображает, что я буду его слушаться, в следующий
раз я просто отвечу ему тем же "Шшш-ш"!
Вообще, он с каждым днем становится все нуднее и эгоистичнее. Ни следа
от первоначальной щедрости и уступчивости. Меня просто бесит, особенно по
воскресеньям, что он рано утром включает свет и десять минут занимается
гимнастикой. Мне, так внезапно и безжалостно разбуженной, эти минуты кажутся
часами. Стулья, подставленные к слишком короткой кровати, то и дело
подпрыгивают вместе с моей заспанной головой. Завершив упражнения на
гибкость энергичными взмахами рук, господин Дюссель приступает к своему
туалету. Трусы висят на крючке, это означает шаги туда и обратно. Галстук на
столе, опять топанье, и все мимо несчастных стульев.
Впрочем, бог с ними, аккуратными старыми джентльменами. И пожалуй, не
буду ему мстить, к примеру, выкручивать лампу, запирать дверь, прятать
одежду... Положение все равно не исправить!
Ах, какая я становлюсь разумная! Здесь все надо делать обдуманно:
учиться, слушать, молчать, помогать друг другу, уступать, быть милой, уж не
знаю, что еще прибавить! Боюсь, что на это я исчерпаю свой (и так не очень
большой) запас ума и ничего не сохраню на послевоенное время.
Анна.
Дорогая Китти!
Начала писать сегодня утром, но мне помешали, и вот заканчиваю сейчас.
У нас появилось новое занятие: заполнять пакетики мясным соусом в форме
пудры. Это новинка фирмы Гиз и К . Господин Куглер не смог найти других
исполнителей этой работы, кроме нас, да так и дешевле. Работу такого типа
выполняют заключенные в тюрьмах. Скучно до невозможности, постепенно тупеешь
или начинаешь смеяться без причины.
А во внешнем мире происходят ужасные вещи. Днем и ночью несчастных
людей угоняют, разрешив взять с собой лишь рюкзак и немного денег. Да и это
у них отнимают по дороге. Семьи разлучают: женщин, мужчин и детей уводят
раздельно. Бывает, что дети, вернувшись со школы, не находят дома родителей.
Или женщины, возвратившись с рынка, обнаруживают дом пустым и заколоченным.
Не только евреи, но и христианские семьи живут в страхе, что их сыновей
угонят в Германию. Боятся все. Каждую ночь через Голландию летят самолеты,
чтобы совершить налеты на немецкие города, и ежечасно в России и Африке
погибают сотни и даже тысячи людей. Никого не обходит горе. Война по всей
земле, и конца ей не видно, хоть и дела у союзников лучше.
А нам здесь так хорошо по сравнению с миллионами других. Мы живем
спокойно и безопасно, и как говорится, проедаем наши деньги. Мы так
эгоистичны, что часто мечтаем вслух о том, как будет после войны, радуемся
новой одежде и обуви. А ведь следовало бы экономить каждый цент, чтобы потом
помочь нуждающимся.
Дети за окнами бегают в тоненьких кофточках, деревянных башмаках на
босу ногу, без курток, шапок и чулок, и никто ничего не может для них
сделать. Они хотят есть, с голодухи жуют морковку, выходят из холодной
квартиры на холодную улицу, чтобы прийти в еще более холодную школу. Вот до
чего дошла Голландия: на улицах ребята выпрашивают кусок хлеба у прохожих!
Ах, об этих ужасах войны можно рассказывать часами, но мне от этого
становится еще грустнее. Ничего не остается, как ждать окончания страданий.
Ждут евреи и христиане -- весь земной шар. А многим остается только ждать
смерти.
Анна.
Дорогая Китти!
Я просто в бешенстве, но не должна и виду подавать. А мне хочется
кричать, реветь, топать ногами, да еще взять маму за плечи, потрясти из-за
всех сил! Я не могу больше вынести постоянных упреков, унижающих взглядов и
обвинений, которые, как стрелы из лука, вонзаются в мое тело, да так, что
вытащить их очень трудно. Хочу закричать маме, Марго, ван Даану, Дюсселю и
даже папе: "Оставьте меня в покое, дайте мне, наконец, поспать нормально
хоть одну ночь без промокшей от слез подушки, опухших глаз и тяжелой головы.
Хочу быть одной, свободной от всех, от всех и всего. Но нет, они никогда не
узнают о моем отчаянии, о нанесенных мне ранах, да я бы и не вынесла их
сочувствия и добродушного снисхождения. Хочу кричать на весь мир!
Меня считают ломакой, когда я говорю, и нелепой, когда молчу. Грубой,
когда я отвечаю на вопросы, и изворотливой, если мне в голову приходит
какая-то идея. Я устала - значит, ленюсь, съела лишний кусок -- эгоистка. Да
и вообще, я глупая, трусиха и чересчур расчетливая. В глазах окружающих я
просто невыносима. Хоть я и посмеиваюсь над их мнением и делаю вид, что мне
на него наплевать, я хотела бы попросить Бога дать мне другой характер,
чтобы все так не нападали на меня. Но это невозможно, собственную натуру не
изменишь, да она у меня вовсе не плохая, я это чувствую. Я гораздо больше,
чем кажется со стороны, стараюсь всем угодить, и часто смеюсь, чтобы не
показать своих терзаний.
Не раз после маминых незаслуженных упреков я прямо ей говорила: "Ах,
твои слова меня абсолютно не трогают. Оставь меня в покое, я все равно
безнадежный случай". Она тогда, конечно, обвиняла меня в грубости, дня два
не разговаривала со мной, а потом все это забывалось, как будто ничего не
произошло.
Не могу же я один день быть кроткой и послушной, а другой на всех
кидаться. Так что я лучше выберу золотую серединку, которая на самом деле
вовсе не золотая. Буду держать свои мысли при себе и попробую так же
презирать тех, кто презирает меня. Ах, если бы я это, действительно,
смогла...
Анна.
Дорогая Китти!
Последнее время я ничего не пишу о наших ссорах, но это не значит, что
их нет. Господин Дюссель, который в начале так переживал из-за столкновений
в доме и старался примирить стороны, уже давно привык и больше не
вмешивается. Марго и Петера даже "молодежью" не назовешь, такие они тихие и
скучные. А я им прямая противоположность, и вот выслушиваю то и дело: "Марго
и Петер так не делают, бери пример со своей милой сестры". Невыносимо!
Должна сказать честно: я вовсе не хочу быть похожей на Марго. Она
слишком вялая и безразличная, ее легко уговорить, и она всем уступает. Я же
хочу быть сильной духом, но держу это намерение при себе. Представляю, как
бы все смеялись, если бы узнали о моих идеалах! За столом всегда чувствуется
напряжение. К счастью, до ссор не доходит благодаря "едокам супа". Так мы
называем наших друзей снизу, которые часто заходят в обеденное время, чтобы
съесть с нами тарелку супа.
Сегодня днем господин ван Даан опять начал ныть о том, что Марго мало
ест. "Разумеется, бережет фигуру", - ехидно завершил он. Мама, которая
всегда заступается за Марго, сказала решительным тоном: "Вашу бессмысленную
болтовню слушать невозможно". Госпожа ван Даан покраснела как рак, а ее
супруг уставился перед собой и промолчал.
Но бывает и очень весело. Недавно госпожа ван Даан болтала чепуху,
которая однако нас всех рассмешила. Она рассказывала, что прекрасно умела
найти общий язык со своим отцом, и о том, что у нее было много поклонников.
"И вот, что мне советовал папа, - сказала она, - если молодой человек
распустит руки, скажи ему: "Господин, я порядочная женщина!" Тогда он
поймет, с кем имеет дело". Мы хохотали, как над удачным анекдотом.
А случается, что Петер, несмотря на свой тихий нрав, выдает что-то
забавное. Он обожает иностранные слова, но применяет их часто, не зная
толком значения. Однажды днем из-за посетителей в конторе мы не могли
пользоваться туалетом. Петеру понадобилось туда срочно, но воду он для
конспирации не спустил. Чтобы предупредить нас о запахе, он повесил на двери
записку со словам "Svp, газ!" Разумеется, он имел в виду: "Осторожно, газ",
но "svp" по-французски показалось ему элегантнее. Он и понятия не имел, что
это означает "пожалуйста"!
Анна.
Дорогая Китти!
Пим ожидает высадки союзников каждый день. Черчилль переболел
воспалением легких, сейчас его здоровье постепенно восстанавливается. Ганди,
индийский борец за свободу, проводит -- уже которую по счету -- голодовку.
Мадам объявила себя фаталисткой. Однако кто больше всего боится перестрелок?
Она сама -- Петронелла ван Даан!
Ян принес нам пасторское послание епископов, оглашаемое в церквях.
Звучит, действительно, красиво и трогательно. "Не опускайте руки,
нидерландцы, сражайтесь, кто как может, за свободу нашей страны, наш народ,
нашу веру! Помогайте и действуйте, бросьте сомнения!". Легко кричать эти
слова с кафедры. Но помогут ли они? Во всяком случае, не нашим единоверцам.
А произошло такое, что и вообразить трудно! Хозяин этого дома продал
его, не поставив об этом в известность ни Куглера, ни Кляймана. И вот как-то
утром новый владелец вместе с архитектором пришел осматривать дом. К
счастью, Кляйман был в конторе, он и показал господам все помещения, кроме
нашего убежища, разумеется. Он извинился, что (якобы) забыл ключ от задней
части дома, и новый хозяин этим удовлетворился. Но если он появится снова и
проявит настойчивость? Страшно представить, чем это может обернуться для
нас!
Папа выделил из картотеки для меня с Марго карточки, у которых одна
сторона не заполнена. Они предназначены для учета прочитанных нами книг.
Будем записывать название книги, автора и год. Мой запас слов пополнился еще
двумя: "бордель" и "кокотка". Для новых слов я завела специальную тетрадь.
У нас новый способ распределения масла и маргарина. Каждый получает
свою порцию непосредственно на хлеб. Однако, не всем достается поровну. Ван
Дааны, ответственные за приготовление завтрака, мажут себе раза в полтора
больше, чем нам. А мои милые родители решили не затевать из-за этого ссору.
Жаль, я считаю, что нечестным людям надо платить той же монетой.
Анна.
Дорогая Китти!
У мадам появилось прозвище: миссис Бефербрук. Ты, конечно, не
понимаешь, почему, но я сейчас объясню: по английскому радио часто передают
выступления пресловутого мистера Бефербрука о многочисленных, но
малоуспешных бомбардировках Германии. Госпожа ван Даан не согласна ни с кем,
радостью. "Самое главное -- суметь помочь кому-то из друзей и знакомых, а
все остальное не так важно", - говорит папа, и конечно, он прав.
В первый же день Дюссель расспросил меня обо всем, например, в какие
часы в контору приходит уборщица, когда можно мыться, когда -- посещать
туалет. Ты, наверно, улыбнешься, но здесь в Убежище, все не так просто. Днем
мы должны соблюдать тишину, чтобы внизу нас не услышали, а если в конторе
посторонние, например, уборщица, мы должны еще больше опасаться. Это я
прекрасно объяснила Дюсселю, и вот, что меня удивляет: до него все доходит
чрезвычайно медленно. Постоянно переспрашивает и забывает снова.
Возможно, это пройдет, он еще не опомнился от бегства и встречи с нами.
А в остальном все хорошо.
Дюссель много рассказал нам о внешнем мире, уже давно отрезанном от
нас. Какие печальные и тяжелые известия! Много наших друзей и знакомых
отправлены неизвестно куда, где их ожидает только самое ужасное. По вечерам
всюду снуют зеленые или серые военные машины. Из них выходят полицейские,
они звонят во все дома и спрашивают, нет ли там евреев. И если находят
кого-то, то забирают всю семью. Никому не удается обойти судьбу, если не
скрыться вовремя. Иногда полицейские посещают по спискам только те дома, где
по их сведениям есть, чем поживиться. Случается, что они запрашивают выкуп:
столько-то за человека. Как будто вернулся рабовладельческий строй! Но не
время шуткам, так страшно все это! Часто по вечерам в темноте я вижу, как
идут колонны ни в чем не повинных людей, подгоняемыми парой негодяев,
которые их бьют и мучают, пока те не падают на землю. Никого не щадят:
старики, дети, младенцы, больные, беременные -- все идут навстречу смерти.
А нам так хорошо здесь, уютно и спокойно. Мы можем не волноваться за
себя, но как мы боимся за наших дорогих и близких, которым не можем помочь.
У меня тут теплая постель, а каково приходится моим подругам: они, возможно,
лежат на сырой земле, а может, их уже и нет в живых.
Мне так страшно, когда я думаю о друзьях и знакомых, которые сейчас во
власти самых зверских палачей и должны бороться за жизнь. Только потому, что
они евреи.
Анна.
Дорогая Китти!
Мы теперь просто не знаем, как держаться, что говорить, что думать. До
сих пор мы мало знали о судьбах евреях и не теряли бодрости и оптимизма.
Мип, правда, рассказывала в начале ужасные истории, но мама или госпожа ван
Даан сразу начинали плакать, поэтому Мип, чтобы не расстраивать их, вообще
перестала говорить на эту тему. Но Дюсселя мы забросали вопросами и то, что
мы от него услышали, просто не может выдержать человеческое ухо.
Но как ни страшно все это, думаю, что мы через какое-то время
успокоимся и снова будем шутить и, как у нас принято, поддразнивать друг
друга. Ни нам самим, ни людям внешнего мира наши переживания пользы не
принесут. Так что нет смысла превращать Убежище в храм печали.
Но сейчас, чем бы я не занималась, не могу отогнать мысли о тех, кого
уже нет. А если, забывшись, начинаю смеяться, то тут же прекращаю: мне
стыдно, что я веселюсь! Значит, плакать все дни напролет? Нет, я так не
могу, эта тоска должна пройти.
А у меня еще и свои личные проблемы, разумеется, ничтожные по сравнению
с тем общим горем, но все-таки я расскажу о них. Последнее время я чувствую
себя такой покинутой, как будто вокруг пустота. Раньше мне и в голову
подобное не приходило, мои мысли были заняты подругами, разными
развлечениями и удовольствиями. А сейчас я думаю или о несчастьях других или
о себе самой. Я поняла, что папа, хоть и бесконечно милый и любимый, не
может заменить мой прежний целый мир. О маме и Марго я и вовсе не говорю.
Ах, какая я неблагодарная эгоистка, Китти, что жалуюсь сейчас об этом!
Но ничего не могу поделать: все здесь нападают на меня, и сколько горя
вокруг!
Анна.
Дорогая Китти!
Оказалось, что мы слишком расточительно использовали электрическую
энергию. Теперь необходима крайняя бережливость, иначе совсем отключат ток.
Две недели придется сидеть без света, а может, и дольше! С четырех часов или
с пол пятого читать невозможно: слишком темно. Вот мы и убиваем время
всякими немыслимыми занятиями: задаем друг другу загадки, занимаемся
гимнастикой в темноте, говорим по-английски и по-французски, обсуждаем
книги, но все это в итоге надоедает. Вчера я придумала новое, очень
занимательное времяпрепровождение: смотреть через бинокль в освещенные окна
соседей. Днем наши занавески должны быть плотно закрыты, но по вечерам
приоткрывать их вполне безопасно. Никогда не думала, что наши соседи такие
интересные люди! Я видела, как одна семья ужинала, другая смотрела фильм, а
так же как зубной врач лечил старую нервную даму.
Господин Дюссель, о котором всегда говорили, что он отлично ладит с
детьми и вообще любит всех детей, оказался на деле старомодным воспитателем,
постоянно читающим лекции о хороших манерах. Поскольку я имею честь делить
свою комнатенку с этим глубокоуважаемым господином, и среди трех
представителей юного поколения слыву самой невоспитанной, то именно на меня
сыплются всевозможные упреки и нотации! Чтобы избегать их, приходится
соблюдать обет молчания, как в восточной Индии. Но все было бы ничего, если
бы господин не оказался большим ябедой и не адресовал свои доносы маме. Так
что мне попадает со всех сторон: сначала от Дюсселя, потом (сносно) от мамы,
а если "повезет", то и госпожа ван Даан призывает меня к ответственности!
Поэтому не думай, что приятно быть центром внимания нашей образцовой
подпольной семьи.
Вечером в постели, когда я думаю о своих многочисленных грехах и
сплошных недостатках, я запутываюсь окончательно и уже не знаю: плакать или
смеяться. И засыпаю со странными чувствами, что я должна быть иной, чем мне
хотелось бы, а то, что мне на самом деле хочется -- плохо и неправильно. И
что я вообще должна все делать по-другому.
О господи, Китти, я тебя окончательно запутала, но перечеркивать
написанное не в моих привычках, а выбрасывать бумагу в наши скудные времена
не могу себе позволить. Так что советую не читать предыдущее предложение и,
во всяком случае, не задумывайся над ним. Я и сама его толком не понимаю!
Анна.
Дорогая Китти!
Ханука и праздник святого Николаса почти совпали в этом году с разницей
в один день. Хануку мы особо праздновать не стали, только немного украсили
комнату и поставили свечки. Свечей мало, поэтому их зажгли всего на десять
минут, но с пением все прошло замечательно. К тому же господин ван Даан
смастерил деревянный подсвечник.
А вечер в субботу, день святого Николаса, был и вовсе чудесным. Мип и
Беп постоянно нашептывали что-то папе во время ужина, терзая этим наше
любопытство. Мы подозревали, что они что-то готовят для нас. И в самом деле,
в восемь часов мы спустились по деревянной лестнице, прошли через совершенно
темный коридорчик (я там просто тряслась от страха и жалела, что не осталась
наверху) в проходную комнатку. Там нет окон, поэтому можно спокойно включать
свет. Как только мы вошли, папа открыл большой шкаф, и все в один голос
воскликнули: "О, вот здорово!" В шкафу стояла большая корзина, украшенная
подарочной бумагой и маской черного Пита. Мы быстро вернулись с корзиной
наверх, и нашли в ней для каждого симпатичные подарки с надписями в стихах.
Такого сорта стишки, наверняка, тебе известны, так что не стану их
переписывать. Мне подарили резиновую куколку, папе -- подставки для книг, ну
и так далее. Все было очень мило задумано. Надо сказать, что мы, все восемь,
никогда не отмечали раньше день Святого Николаса, и вот состоялась премьера,
и не где-нибудь, а здесь!
Анна.
P.S. Конечно, и мы подготовили для наших друзей какие-то мелочи, все со
старых добрых времен. Сегодня мы узнали, что пепельницу ван Даана, рамку для
картины Дюсселя и папины подставки для книг смастерил собственными руками
господин Фоскейл. Для меня это настоящая загадка: как можно быть таким
умельцем!
Дорогая Китти!
Господин ван Даан в прошлом был специалистом по мясным, колбасным
товарам, а также специям. Потом в конторе у папы он занимался приправами и
вкусовыми добавками. Но сейчас в нем снова проснулся колбасник, что нас
немало радует. Мы закупили (на черном рынке, конечно) много мяса, чтобы у
нас были запасы на трудные времена. Ван Даан решил сделать колбасу для
жарки, а также вареную и полукопченую. Интересно было наблюдать, как он два
или три раза прокручивал мясо в мясорубке, а потом маленькой ложечкой
запихивал эту массу в кишки. Жареную колбасу мы отведали в тот же день с
квашеной капустой. Остальную необходимо было как следует просушить, вот мы и
повесили ее на чердаке на веревочках. Тот, кто впервые видел эту выставку
колбас, просто помирал со смеху. Действительно, умопомрачительное зрелище!
А какой беспорядок творился в комнате, передать не могу. Господин ван
Даан колдовал над мясом в фартуке своей супруги и казался почему-то гораздо
толще, чем на самом деле. Окровавленные руки, красное лицо, передник в
пятнах -- мясник, да и только! Мадам между тем пыталась заниматься
несколькими делами одновременно: учить голландский по учебнику, помешивать
суп, следить за мясом, а также вздыхать и жаловаться на боль в ребре. Да,
такое случается, когда пожилые дамы делают немыслимые гимнастические
упражнения, чтобы сохранить элегантную попку! У Дюсселя воспалился глаз, и
он, устроившись у камина, прикладывал к нему травяные примочки. Папа сидел
на стуле, пытаясь согреться тоненьким лучом солнца, проникающим из окна. Но
его постоянно просили пересесть куда-то в другое место. Похоже, папу снова
мучил ревматизм, и он в точности напоминал старичка-инвалида из богадельни.
Согнувшись, с гримасой на лице он следил за изготовлением колбас. Петер
носился по комнате вместе с Муши, а я, мама и Марго чистили картошку. В
итоге мы все делали свое дело спустя рукава, поскольку не могли оторвать
глаз от ван Даана.
Дюссель возобновил свою зубоврачебную практику. Сейчас расскажу, как
весело прошел первый прием пациентов.
Мама гладила белье, а госпожа ван Даан, которой, по ее словам, срочно
требовалась помощь, уселась на стуле посередине комнаты. Дюссель принялся
важно раскладывать инструменты. Вместо воска он использовал вазелин, а
дезинфицирующим средством служил одеколон. Дюссель внимательно изучил зубы
госпожи, слегка постукивая по ним, та при этом сжималась так, как будто
изнемогала от боли и издавала нечленораздельные звуки. После долгого
исследования (так казалось пациентке, на самом деле, оно длилось не больше
двух минут) Дюссель начал прочищать дырку. Но какое там -- госпожа так
задергалась, что доктор выпустил из рук крючок и тот застрял в зубе, причем
довольно глубоко! Дюссель сохранил полное спокойствие, в то время как
остальные присутствующие неудержимо хохотали. Разумеется, не очень это
порядочно с нашей стороны! Ведь уверена, что я сама орала бы не меньше.
Госпожа ван Даан между тем вопила, дергала и вертела крючок, пока, наконец,
не вытащила его. После этого Дюссель, как ни в чем не бывало, завершил свое
лечение и так быстро, что мадам и пикнуть не успела. И не удивительно: у
доктора было столько помощников, как никогда в жизни. Ведь два ассистента, в
чьей роли выступали господин ван Даан и я -- это немало. Наверно, наша
импровизированная практика напоминала кабинет знахаря средних веков.
Больная, тем не менее, выказывала нетерпение: ей необходимо было следить за
супом и еще за чем-то. Одно ясно: не скоро она опять обратится к дантисту!
Анна.
Дорогая Китти!
Я сейчас уютно сижу в конторе и через щелочку в занавесках смотрю на
улицу. Здесь в помещении сумерки, но достаточно света, чтобы писать.
Очень забавно наблюдать за прохожими, кажется, что все они ужасно
спешат и поэтому постоянно спотыкаются о собственные ноги. А велосипедисты и
вовсе проносятся с такой скоростью, что я не успеваю разглядеть, что за
персона восседает на седле. Люди, живущие в этой части города, выглядят не
очень привлекательно. Особенно, дети -- такие грязные, что даже противно
ухватить их щипцами. Настоящие рабочие ребятишки с сопливыми носами, а их
жаргон понять невозможно.
Вчера вечером мы с Марго фантазировали во время купания: "Если мы этих
детей, одного за другим, каким-то образом поймаем на удочку, затащим сюда,
засунем в корыто, вымоем хорошенько, а также постираем и починим их одежду,
а потом снова отпустим..." "Тогда они на следующий день станут такими же
грязными, как были раньше".
Но что я все о том же, за окном много других интересных вещей: машины,
лодки и дождь. Я слышу шум трамвая, детские крики, и мне хорошо.
Наш ход мыслей здесь такой же однообразный, как и мы сами.
Повторяющийся круговорот: судьбы евреев, еда, и снова с еды на политику.
Кстати, если говорить о евреях: вчера, подглядывая в окно через занавеску, я
увидела двоих. Мне это показалось чуть ли не чудом света, и я чувствовала
себя так странно, как будто, тайком наблюдая за ними, совершаю
предательство.
Напротив нас жилая баржа, которую заселяет семья: моряк, его жена и
дети. У них есть маленькая ворчливая собачка, знакомая нам лишь по лаю и
хвостику, который можно увидеть, когда песик гуляет по борту.
Вот досада, дождь усилился, большинство прохожих раскрыли зонтики, и
теперь я ничего не вижу кроме зонтов и плащей, разве что мелькнет чья-то
голова в шапке. А что собственно видеть, я уже постепенно изучила этих
женщин: в красных или зеленых пальто, на сбитых каблуках с сумкой под
мышкой, опухших от питания одной картошкой, с озабоченным или довольным
выражением лица -- в зависимости от настроения их благоверных.
Анна.
Дорогая Китти!
Радостное известие для нашего Убежища: к рождеству мы получим
дополнительно по талонам сто двадцать пять грамм масла на каждого.
Официально, правда, полагается целых двести пятьдесят грамм, но это не для
нас, а для тех счастливых смертных, которые получают свои карточки от
государства. Мы же, еврейские беглецы, вынуждены покупать талоны на черном
рынке, и из-за дороговизны у нас их всего четыре на восьмерых. Мы решили
что-то испечь на нашем масле. Я сегодня утром сделала печенье и два
пирожных. А вообще сейчас здесь ужасная суета. Мама наказала мне закончить
домашние дела и лишь потом заняться уроками или чтением.
Госпожа ван Даан лежит в постели с ушибленным ребром, жалуется целый
день напролет, непрерывно просит сменить ей компресс, и угодить ей просто
невозможно. Когда же она, наконец, встанет на ноги и сама займется делами?
Вот чего у нее отнять нельзя: она необыкновенно трудолюбивая, а если хорошо
себя чувствует (физически и психически), то и веселая.
Мало того, что все целый день на меня шикают из-за того, что я, видите
ли, слишком шумная, но и мой сосед по комнате не придумал ничего лучшего,
как шипеть на меня по ночам. Если его послушать, то мне и повернуться в
постели нельзя. Пусть не воображает, что я буду его слушаться, в следующий
раз я просто отвечу ему тем же "Шшш-ш"!
Вообще, он с каждым днем становится все нуднее и эгоистичнее. Ни следа
от первоначальной щедрости и уступчивости. Меня просто бесит, особенно по
воскресеньям, что он рано утром включает свет и десять минут занимается
гимнастикой. Мне, так внезапно и безжалостно разбуженной, эти минуты кажутся
часами. Стулья, подставленные к слишком короткой кровати, то и дело
подпрыгивают вместе с моей заспанной головой. Завершив упражнения на
гибкость энергичными взмахами рук, господин Дюссель приступает к своему
туалету. Трусы висят на крючке, это означает шаги туда и обратно. Галстук на
столе, опять топанье, и все мимо несчастных стульев.
Впрочем, бог с ними, аккуратными старыми джентльменами. И пожалуй, не
буду ему мстить, к примеру, выкручивать лампу, запирать дверь, прятать
одежду... Положение все равно не исправить!
Ах, какая я становлюсь разумная! Здесь все надо делать обдуманно:
учиться, слушать, молчать, помогать друг другу, уступать, быть милой, уж не
знаю, что еще прибавить! Боюсь, что на это я исчерпаю свой (и так не очень
большой) запас ума и ничего не сохраню на послевоенное время.
Анна.
Дорогая Китти!
Начала писать сегодня утром, но мне помешали, и вот заканчиваю сейчас.
У нас появилось новое занятие: заполнять пакетики мясным соусом в форме
пудры. Это новинка фирмы Гиз и К . Господин Куглер не смог найти других
исполнителей этой работы, кроме нас, да так и дешевле. Работу такого типа
выполняют заключенные в тюрьмах. Скучно до невозможности, постепенно тупеешь
или начинаешь смеяться без причины.
А во внешнем мире происходят ужасные вещи. Днем и ночью несчастных
людей угоняют, разрешив взять с собой лишь рюкзак и немного денег. Да и это
у них отнимают по дороге. Семьи разлучают: женщин, мужчин и детей уводят
раздельно. Бывает, что дети, вернувшись со школы, не находят дома родителей.
Или женщины, возвратившись с рынка, обнаруживают дом пустым и заколоченным.
Не только евреи, но и христианские семьи живут в страхе, что их сыновей
угонят в Германию. Боятся все. Каждую ночь через Голландию летят самолеты,
чтобы совершить налеты на немецкие города, и ежечасно в России и Африке
погибают сотни и даже тысячи людей. Никого не обходит горе. Война по всей
земле, и конца ей не видно, хоть и дела у союзников лучше.
А нам здесь так хорошо по сравнению с миллионами других. Мы живем
спокойно и безопасно, и как говорится, проедаем наши деньги. Мы так
эгоистичны, что часто мечтаем вслух о том, как будет после войны, радуемся
новой одежде и обуви. А ведь следовало бы экономить каждый цент, чтобы потом
помочь нуждающимся.
Дети за окнами бегают в тоненьких кофточках, деревянных башмаках на
босу ногу, без курток, шапок и чулок, и никто ничего не может для них
сделать. Они хотят есть, с голодухи жуют морковку, выходят из холодной
квартиры на холодную улицу, чтобы прийти в еще более холодную школу. Вот до
чего дошла Голландия: на улицах ребята выпрашивают кусок хлеба у прохожих!
Ах, об этих ужасах войны можно рассказывать часами, но мне от этого
становится еще грустнее. Ничего не остается, как ждать окончания страданий.
Ждут евреи и христиане -- весь земной шар. А многим остается только ждать
смерти.
Анна.
Дорогая Китти!
Я просто в бешенстве, но не должна и виду подавать. А мне хочется
кричать, реветь, топать ногами, да еще взять маму за плечи, потрясти из-за
всех сил! Я не могу больше вынести постоянных упреков, унижающих взглядов и
обвинений, которые, как стрелы из лука, вонзаются в мое тело, да так, что
вытащить их очень трудно. Хочу закричать маме, Марго, ван Даану, Дюсселю и
даже папе: "Оставьте меня в покое, дайте мне, наконец, поспать нормально
хоть одну ночь без промокшей от слез подушки, опухших глаз и тяжелой головы.
Хочу быть одной, свободной от всех, от всех и всего. Но нет, они никогда не
узнают о моем отчаянии, о нанесенных мне ранах, да я бы и не вынесла их
сочувствия и добродушного снисхождения. Хочу кричать на весь мир!
Меня считают ломакой, когда я говорю, и нелепой, когда молчу. Грубой,
когда я отвечаю на вопросы, и изворотливой, если мне в голову приходит
какая-то идея. Я устала - значит, ленюсь, съела лишний кусок -- эгоистка. Да
и вообще, я глупая, трусиха и чересчур расчетливая. В глазах окружающих я
просто невыносима. Хоть я и посмеиваюсь над их мнением и делаю вид, что мне
на него наплевать, я хотела бы попросить Бога дать мне другой характер,
чтобы все так не нападали на меня. Но это невозможно, собственную натуру не
изменишь, да она у меня вовсе не плохая, я это чувствую. Я гораздо больше,
чем кажется со стороны, стараюсь всем угодить, и часто смеюсь, чтобы не
показать своих терзаний.
Не раз после маминых незаслуженных упреков я прямо ей говорила: "Ах,
твои слова меня абсолютно не трогают. Оставь меня в покое, я все равно
безнадежный случай". Она тогда, конечно, обвиняла меня в грубости, дня два
не разговаривала со мной, а потом все это забывалось, как будто ничего не
произошло.
Не могу же я один день быть кроткой и послушной, а другой на всех
кидаться. Так что я лучше выберу золотую серединку, которая на самом деле
вовсе не золотая. Буду держать свои мысли при себе и попробую так же
презирать тех, кто презирает меня. Ах, если бы я это, действительно,
смогла...
Анна.
Дорогая Китти!
Последнее время я ничего не пишу о наших ссорах, но это не значит, что
их нет. Господин Дюссель, который в начале так переживал из-за столкновений
в доме и старался примирить стороны, уже давно привык и больше не
вмешивается. Марго и Петера даже "молодежью" не назовешь, такие они тихие и
скучные. А я им прямая противоположность, и вот выслушиваю то и дело: "Марго
и Петер так не делают, бери пример со своей милой сестры". Невыносимо!
Должна сказать честно: я вовсе не хочу быть похожей на Марго. Она
слишком вялая и безразличная, ее легко уговорить, и она всем уступает. Я же
хочу быть сильной духом, но держу это намерение при себе. Представляю, как
бы все смеялись, если бы узнали о моих идеалах! За столом всегда чувствуется
напряжение. К счастью, до ссор не доходит благодаря "едокам супа". Так мы
называем наших друзей снизу, которые часто заходят в обеденное время, чтобы
съесть с нами тарелку супа.
Сегодня днем господин ван Даан опять начал ныть о том, что Марго мало
ест. "Разумеется, бережет фигуру", - ехидно завершил он. Мама, которая
всегда заступается за Марго, сказала решительным тоном: "Вашу бессмысленную
болтовню слушать невозможно". Госпожа ван Даан покраснела как рак, а ее
супруг уставился перед собой и промолчал.
Но бывает и очень весело. Недавно госпожа ван Даан болтала чепуху,
которая однако нас всех рассмешила. Она рассказывала, что прекрасно умела
найти общий язык со своим отцом, и о том, что у нее было много поклонников.
"И вот, что мне советовал папа, - сказала она, - если молодой человек
распустит руки, скажи ему: "Господин, я порядочная женщина!" Тогда он
поймет, с кем имеет дело". Мы хохотали, как над удачным анекдотом.
А случается, что Петер, несмотря на свой тихий нрав, выдает что-то
забавное. Он обожает иностранные слова, но применяет их часто, не зная
толком значения. Однажды днем из-за посетителей в конторе мы не могли
пользоваться туалетом. Петеру понадобилось туда срочно, но воду он для
конспирации не спустил. Чтобы предупредить нас о запахе, он повесил на двери
записку со словам "Svp, газ!" Разумеется, он имел в виду: "Осторожно, газ",
но "svp" по-французски показалось ему элегантнее. Он и понятия не имел, что
это означает "пожалуйста"!
Анна.
Дорогая Китти!
Пим ожидает высадки союзников каждый день. Черчилль переболел
воспалением легких, сейчас его здоровье постепенно восстанавливается. Ганди,
индийский борец за свободу, проводит -- уже которую по счету -- голодовку.
Мадам объявила себя фаталисткой. Однако кто больше всего боится перестрелок?
Она сама -- Петронелла ван Даан!
Ян принес нам пасторское послание епископов, оглашаемое в церквях.
Звучит, действительно, красиво и трогательно. "Не опускайте руки,
нидерландцы, сражайтесь, кто как может, за свободу нашей страны, наш народ,
нашу веру! Помогайте и действуйте, бросьте сомнения!". Легко кричать эти
слова с кафедры. Но помогут ли они? Во всяком случае, не нашим единоверцам.
А произошло такое, что и вообразить трудно! Хозяин этого дома продал
его, не поставив об этом в известность ни Куглера, ни Кляймана. И вот как-то
утром новый владелец вместе с архитектором пришел осматривать дом. К
счастью, Кляйман был в конторе, он и показал господам все помещения, кроме
нашего убежища, разумеется. Он извинился, что (якобы) забыл ключ от задней
части дома, и новый хозяин этим удовлетворился. Но если он появится снова и
проявит настойчивость? Страшно представить, чем это может обернуться для
нас!
Папа выделил из картотеки для меня с Марго карточки, у которых одна
сторона не заполнена. Они предназначены для учета прочитанных нами книг.
Будем записывать название книги, автора и год. Мой запас слов пополнился еще
двумя: "бордель" и "кокотка". Для новых слов я завела специальную тетрадь.
У нас новый способ распределения масла и маргарина. Каждый получает
свою порцию непосредственно на хлеб. Однако, не всем достается поровну. Ван
Дааны, ответственные за приготовление завтрака, мажут себе раза в полтора
больше, чем нам. А мои милые родители решили не затевать из-за этого ссору.
Жаль, я считаю, что нечестным людям надо платить той же монетой.
Анна.
Дорогая Китти!
У мадам появилось прозвище: миссис Бефербрук. Ты, конечно, не
понимаешь, почему, но я сейчас объясню: по английскому радио часто передают
выступления пресловутого мистера Бефербрука о многочисленных, но
малоуспешных бомбардировках Германии. Госпожа ван Даан не согласна ни с кем,