Страница:
– Ох, и любопытная ты, киса, – не выдержал гном, – это я суп пролил, и обвёл просто так, для красоты.
– А-а-а.
Он поднял голову, Иван и Виль, с интересом рассматривающие сие произведение искусства, отшатнулись от его спины и со скучающим видом разошлись в разные стороны.
– А вы, болваны, чего подглядываете? Ладно, Аська, она баба, ей по природе положено, а вы-то? Да, если хотите знать, эта карта на вес золота, мне за неё эльфийского жеребца предлагали, не отдал!
Те согласно покивали головами, старательно пряча любопытство.
До темноты мы, конечно, не успели. Нет, мы очень торопились, но моя лошадь, если её можно было так назвать, ну никак не могла двигаться быстро, видимо, это претило её лошадиной природе, поэтому перемещалась она с коровьей скоростью и такой же грацией.
Мы ехали по подмёрзшей от вечернего морозца дороге, вокруг тянулись засыпанные снегом поля.
– Да уж, – протянул Виль, – за сто вёрст даже ни одной избушки-развалюшки нет.
– Я есть хочу и спать, – вдруг простонал Иван.
– Стыдись, Ванечка, – пробурчал гном, – даже женщины и дети не ноют, а ты же мужик!
– Я в первую очередь че-ло-век! – огрызнулся тот.
Я посмотрела на него.
– Эх, Ваня, маловато я тебе капель дала, сейчас бы в наших рядах не было нытика!
Адепт замолк и, кажется, надулся.
– Что это? – вдруг подал голос Виль.
– Где, Вилли, дружок? – поинтересовался гном.
– Вот там, в поле, – перевёртыш ткнул пальцем в темноту. – Там огни.
Мы переглянулись и, не сговариваясь, дружно приподнялись на стременах. Действительно посреди поля в снегах, открытая ветрам, ютилась богом забытая деревенька.
– И вправду! – просопел Пан. – А ну туда, может, найдём ночлег. Мальцу нельзя ночевать на снегу.
Деревня казалась забытой и заброшенной, маленькие покосившиеся домики одиноко пряталась в темноте. Свет в их окнах не горел, а сами они казались заброшенными и покинутыми своими хозяевами. Тучи затянули луну, Ваня зажёг над нашими головами энергетический светильник. В его прозрачном голубоватом свете чудились неясные тени, как будто за нами по следу шёл кто-то невидимый. Стояла оглушающая тишина, на пустой улице не раздавалось даже собачьего лая, обычно предупреждавшего жителей деревни о ночных путниках. Мне стало жутко, сердце заныло от тревоги. Дорога вильнула и оборвалась, мы упёрлись в ворота большой избы. Она единственная выглядела добротной, а главное обжитой.
– Не нравится мне здесь, – протянул Виль, рассматривая высокий забор, – поехали отсюда, я что-то чувствую.
– Запихни свои обострённые чувства, знаешь куда? – разозлился гном. – Глянь, Аська совсем устала, а малец уже спит.
Я действительно еле держалась в седле, что ни говори, а к долгим прогулкам на лошади, которая скачет так, что может начаться морская болезнь, я не привыкла. Я бросила в сторону Виля умоляющий взгляд.
– Ну, как знаете, – буркнул тот, – но я предупредил.
– Эй, хозяева, – крикнул Пан, яростно колотя по воротам, – открывайте.
– Кто там? – послышался мужской бас.
– Странники, ночлег ищем. Мы с ребёнком и женщиной, им надо отдохнуть.
Послышались шаги, ворота открылись, и мы увидели мужика в чёрном длинном тулупе, держащего фонарь.
– Ну, заходь, коль не шутишь, – пробасил он. – Данилой меня звать.
Мы въехали в огромный пустой двор, с какими-то постройками по углам.
– Где лошадей оставить? – спросил гном.
Мужик кивнул в сторону построек:
– Пойдём, а вы, – он посмотрел на нас с Ануком, – ступайте в избу. Жена моя, Клава, вас накормит.
Пан с Иваном повели лошадей в стойло, а мы с Вилем и малышом направились в дом. Войдя, в нерешительности остановились на пороге, в доме пахло щами и жарко натопленной печью. Горница, застеленная домотканными половиками, освещалась неяркой керосиновой лампой. На нас уставились восемь пар глаз. Семейство совсем не ждало гостей. У печки молодая женщина с длинной косой пшеничного цвета и белым лицом, кажущимся восковым. Дети, семеро, погодки с такими же пшеничными волосами. У меня побежали мурашки по телу, а Анук прижался к моим ногам. Глаза у всех восьмерых были совершенно безжизненные, бледно голубые с чёрными точками зрачков. Почему-то вспомнилась поговорка: «нежданный гость хуже чумы». Малыши сидели на длинных лавках за столом и ужинали.
– Эх, говорю же что не чисто здесь, – прошептал мне на ухо Виль. – Чует моё сердце: беда будет!
В этот момент в избу ввалились Иван, Пантелей и хозяин.
– Ну что гости, встали на пороге, проходите. Клавдия, что ж как не живая, принимай гостей, – пробасил он.
Мне очень не хотелось думать, что Клавдия действительно выглядит несколько мёртвой. Данила разделся и снял шапку, я смогла рассмотреть его в неярком свете. Меня заколотило: у него были точно такие же волосы пшеничного цвета и такие же безжизненно-невидящие глаза, как и у всего семейства.
Нас усадили за стол, налили полные миски щей, и хотя еда была вкусная, а хозяин гостеприимен и весел, меня не оставляла мысль, что мы попали не в избу, а в заброшенный склеп, где все мёртвые встали, начали ходить, есть, разговаривать и ненавидеть всей душой живых. Я осторожно осмотрелась, мой взгляд упёрся в красный угол, где обычно в крестьянских избах располагался иконостас, полочка оказалась пуста. Меня охватило предчувствие надвигающейся, как лавина, беды, я старалась бороться с ним, но беспокойство не проходило.
– Девушка с ребёнком ляжет в избе, Клавдия постелет, – распорядился хозяин, когда закончился ужин, – а вы, – он кивнул моим друзьям, – на сеновале, там тепло, только самосад не смолите.
– Мы лучше в хлеве с лошадьми, – задумчиво протянул Виль, – и Ася с нами. Не хочется вас стеснять, вот какое семейство, самим, поди, места мало.
– Вы как хотите, – настаивал хозяин, – а мальчик и его мать должны спать в тепле и удобстве.
Казалось переспорить его невозможно, и Виль под напором гостеприимства все же согласился. Нам с Ануком постелили в маленькой комнатке с одним окошком. Мальчик, уставший от дороги, моментально уснул, а я лежала без сна, уставившись в побелённый потолок. Этот дом и эта семья мне, положительно, не нравились, и это очень волновало. Уж больно странными выглядели хозяева, уж больно ненавистно смотрели на хорошенького Анука дети. В конце концов, я не выдержала и, решив посоветоваться с приятелями, встала. Натянула одежду, нацарапала на косяке коморки пентаграмму, защищающую вход от всей известной мне нежити, и через большую комнату, где спали дети, тихо прошла в сени. Деревня безмолвствовала, только где-то далеко в лесу завыл волк на показавшуюся из-за облаков луну. Я хлопнула в ладоши, зажгла светильник и, увидев в одном из сараев огонёк, пошла на свет.
В конюшне было тепло, почти как в избе, снаружи она высилась тёмным великаном, внутри оказалась гораздо меньше. Освещая себе дорогу, я осторожно, чтобы не споткнуться, продвигалась рядом с пустыми стойлами. Где-то в другой половине конюшни слышались голоса:
– Ох, не нравится мне все это, – шептал Виль, – ребят, ну, сами посудите: лошади только наши, а хозяйских нет. Куда они сгинули? Если только их съели.
– А может, их продали, – предположил Ваня.
– Может быть, и продали, – вступила я в разговор, – только хозяева выглядят умершими дней пять к ряду. Меня это наводит на весьма неприятные мысли.
Я уселась на оглоблю и осмотрела сидящих кругом приятелей.
– И ты оставила Наследника с ними в одном доме? – воскликнул Ваня.
Я почувствовала, что опростоволосилась, и неуверенно кивнула:
– Вообще, я нарисовала на косяке охранную пентаграмму, – я осеклась, поймав на себе ироничный взгляд Виля, он усмехнулся:
– Если твои пентаграммы действуют так же, как светильники, то за здоровье маленького Властителя можно не беспокоиться.
– Эх, – протянул гном, пресекая начинающийся спор, – сейчас бы браги.
Пантелей мечтательно закатил глаза, вытянул губы трубочкой и громко сглотнул. Я фыркнула.
– Слушай, Ванятка, – вдруг просиял гном, – ты же маг, ты можешь воду в брагу превратить?
Адепт печально покачал головой и снова тяжело вздохнул.
– А в вино?
Ваня отрицательно цокнул, извиняясь.
– Ну, в пиво хотя бы? – уже горестно вздохнул Пан.
– Не могу! Не умею! Был у нас один маг, умел любую жидкость в брагу оборачивать. Фирменный рецепт никому не открыл, так и сгинул, – ответил Ваня и после паузы добавил:
– Прохор Вехров звали.
Он замолчал, а потом оба, не сговариваясь, повернулись ко мне. В их глазах читалась такая надежда и всепоглощающая любовь, что я, потупив взгляд и ковыряя оглоблю пальчиком, смущённо улыбнулась:
– Ну, умею кой чего!
Это я, конечно, поскромничала. Брага у меня получалась великолепная, крепкая с разными вкусами.
Очевидно, папаша ужасно боялся уйти из жизни и не оставить сей благостный дар потомству, поэтому все слова и жесты подробно описал на куске пожелтевшей газеты «Вестник Стольного града». Я случайно нашла записи, попробовала, и получилось. Марфа была в восторге. Она сняла первую пробу, причмокивая губами от удовольствия, и, пьянея на глазах, пела мне дифирамбы.
Все-таки в ней умер великий комбинатор. Тётка открыла новый бизнес, доходный и практически без вложений: вода, тара, и, конечно, моё колдовство, и честно предложила мне 25%. Я наколдовала из колодезной воды браги, но получился прокол: ровно через 24 часа крепкий алкоголь становился обратно водой. То ли папочка не знал о таком побочном эффекте, потому что никогда её так долго не держал и употреблял во внутрь, то ли он просто сделал ошибку, когда хотел донести рецепт до поколений, но факт остаётся фактом. Весь товар вернули, и это подорвало тёткину репутацию винодела на корню. Пришлось мне дорабатывать технологию, в результате брага так и превращалась в воду, зато после колдовства пахла земляникой или вишней. Тётка мысль о винной лавке оставила, но больше никогда не покупала спиртное, я колдовала его на все праздники.
Оживившись, мои попутчики растопили снега и предложили мне колдовать. Я сделала несколько взмахов руками, произнесла про себя заветные слова, и в котелке уже плескалась чистая 76 – градусная брага. Гном понюхал её:
– Ох, листиками смородиновыми пахнет!
Веселье началось. За отсутствием посуды пили по очереди прямо из котелка, закусывали чёрствым хлебом, завалявшимся в котомке Пантелея. Я вежливо отказалась от продукта собственного производства.
– Аська, ты чего? Обижаешь, – надулся Пан, а потом махнул рукой, – ну нам больше достанется.
К концу посудины Иван и гном нежно обнимались и клялись в вечной дружбе. Виль, попробовав глоток, закашлял и сказал, что лучше уж он моей кровушки глотнёт, раз я всех сегодня угощаю, за что получил подзатыльник. Я посмотрела на это безобразие и оставила их одних. Когда я выходила из конюшни в след мне неслась песня, исполняемая совершенно пьяными, а потому особенно фальшивыми голосами:
Я заламывала руки, от страха не соображая, что делать. Очевидно, Анук проснулся и, не обнаружив меня рядом, начал искать, а чудовища все время того и ждали, в комнату-то они не могли забраться.
За сём следила мать, улыбалась клыкастой пастью и довольно кивала, наблюдая за боем. Анук из последних сил старался отбиться от чудовищ, но слабел с каждой минутой.
– Малыш! – я кинулась к ребёнку. Мальчик прижался ко мне всем телом, его трясло, а из чёрных глаз-лужиц катились слезы страха и отчаянья. Молодые упыри, не ожидая моего появления, отпрянули в сторону и сбились в кучку.
– Дрянь! – жутким, как завывание, голосом прохрипела взрослая упыриха и кинулась на нас.
В голове пронеслось заклинание щита, нас накрыл энергетический купол, внутри все звуки затихли, он казался просто нагретым воздухом, но стоило одному из упырей дотронуться до оболочки, как его отбросило назад такой силы энергетическим разрядом, что он ударился о стену и, укачивая обожжённую руку, как куклу, горестно завыл. В другой момент мне было бы его, наверное, жалко, не виноват, этот маленький мальчик, что его отец или мать принесли в дом эту заразу, но не сейчас. Сейчас я защищала самое родное существо и убила бы любого из этих кровопийц.
– Стой! – крикнула я очередному монстру, который хотел пересечь шар.
Завопила я таким страшным голосом, что сама испугалась. Упырь, действительно остановился и, склонив набок голову, посмотрел на меня кровавыми глазами. И тут я поняла, я просто почувствовала, что знаю, как избавить несчастных от проклятья.
– Я вылечу тебя, – обратилась я к Клавдии.
– Как? – вполне разумно прохрипела загробным голосом мать.
– Убери свой выводок!
Упыреныши отступили назад, жадно сверля нас с Ануком кровавыми глазами, но немого приказа матери ослушаться побоялись.
– Ты обещала, – напомнила я, сняла щит и подошла к упырихе, поглядывая на малыша, готовая в любой момент броситься к нему.
Клавдия была почти на голову выше меня. Что надо делать, я представляла смутно и совсем не была уверена, что у меня что-то выйдет, но, повинуясь внутреннему порыву, приложила руку к её лбу. Кожа её была холодная, как мрамор, и такая же гладкая. Упыриха отшатнулась, но сдержалась. И тут случилось то, чего я даже не могла представить: маленькие звёздочки у моего пальца загорелись ярко красным цветом и, потянувшись, оторвались. Дикая ни с чем не сравнимая боль сковала мою руку. Меня отбросило, из горла вырвался стон. Между тем звёздочки хаотично замельтешили вокруг головы девушки, замедляя темп и образуя идеальный по своей форме круг, а потом с огромной силой припечатались ко лбу чудовища. Клавдия издала страшный звериный рык и упала на колени.
И тут я это увидела: я больше не была собою – я была ей, Клавдией. Я видела её жизнь как на ладони, я читала её как раскрытую книгу.
… Мне 12. Я бегу по лесу. Яркий солнечный день. Меня догоняют сестры. Они кричат, что пора уже обедать, а то батюшка будет гневаться, а мне всё равно, меня переполняет счастье, радость и огромная любовь ко всем, даже к деспоту отцу…
… Мне 14. Бородатый, немного пьяный отец, гости. Мы с матерью угощаем их закусками. Они смеются и подшучивают надо мной. Я чувствую ужасное смущение и поминутно краснею. А потом мать показывает на какого-то лохматого мужика и говорит, что это мой будущий свёкор, а это сваты, и через два года меня выдадут замуж, так отец решил…
… Мне 15. Я куда-то бегу простоволосая и удивительно счастливая. Сердце тянет от страха и нетерпения. Что будет, если батюшка узнает про эти тайные свидания, пускай даже с будущим мужем?..
… Свадьба. Пьяная. Все веселятся, а я плачу, плачу навзрыд, плачу от счастья…
… Пожар, пламя, вся деревня тушит горящую церковь, но огонь разгорается сильнее и сильнее. Я бегу в дом, открываю погреб, где прячутся детки. Старшая Маруська держит на руках Коленьку, тот почти не дышит…
… Он лежит весь белый. Лоб покрыла испарина. Хочет пить. Даю воды…
… Гроб. Он умер. В душе огромная чёрная рана болит и кровоточит, и кажется, что если сейчас вздохнёшь, то умрёшь вместе с ним. Любимый, солнце в окошке, моя деточка и кровиночка…
… Он стоит. Я отшатываюсь, этого не может быть – он умер, завтра же хоронить будем. Ярко красные глаза видно даже в темноте. Он кидается на меня, я отбиваюсь, он кусает за руки, острые зубы больно распарывают кожу, я думаю об одном: что теперь будет с детьми? А дальше красная пелена и ничего…
У неё дальше нет памяти, поняла я. Она не умерла, у неё просто нет воспоминаний, человек не может жить без памяти, он теряет себя, свою сущность… Надо наполнить её память, убрать эту дыру. Я так и не определила, когда случилось превращение, но на всякий случай начала представлять себе весну, потом лето, потом осень, очень стараясь не примешивать своих воспоминаний, а представлять пейзажи и птичек. Получалось с трудом: нахальные образы так и лезли в голову, особенно, тот момент, когда я обманывала народ с юродивым и мимолётно целовалась с Сергием…
Внезапно Клавдия согнулась пополам, тело её сотрясал жёсткий приступ рвоты. Чёрная кровь лилась на грубые широкие доски пола, впитывалась в них и бесследно исчезала. Клавдия кашляла, давилась, изрыгая из себя зло. Продолжалось сие действо некоторое время и закончилось так же внезапно, как и началось. Маленькие звёздочки выскользнули из её лба и вернулись к моему пальцу, у меня тряслись руки и подкашивались колени. Женщина подняла на меня огромные зеленые глаза и произнесла вполне человеческим голосом: «Спасибо!» Я кивнула и почувствовала совершенно не уместную в данной обстановке гордость за саму себя, но это было первое в моей жизни большое волшебство мага, которому запретили колдовать.
В это время маленькие упыри догадались, что произошло, и, почувствовав в своей матери ещё одну жертву, начали обступать её. Все, пора было звать на помощь. Я закричала во всю силу лёгких единственному трезвому участнику нашего похода:
– Виль! Виль! Помоги, Виль!
Перевёртыш ворвался в дом с ужасным криком:
– Ася! Назад! Они все упыри!
– Женщину не трогай, – заорала я, – она человек!
Виль быстро сориентировался в сложившейся обстановке, ухмыльнулся и вытащил блестящий меч, уже скорее для острастки, чем для сражения.
– Эй, ребятня, по-хорошему сдадитесь или как?
– Не трогай, – прохрипел старший, и упырята превратились в детей с холодными мёртвыми глазами и отступили к стене.
Я вздохнула спокойно:
– А где отец?
– Привязан к оглобле заговорённой верёвкой. Ванечка так расстарался, что упырь никогда не выберется, – я бросила в сторону Виля удивлённый взгляд. – Петушков хотел меня обезвредить и связать, чтобы я на него ночью не напал, – пояснил перевёртыш, – да заснул в пьяном угаре, вот тут-то верёвка и пригодилась. А что ты с ней сделала? – он кивнул на Клавдию, та без сил лежала на полу и не могла подняться.
– Вылечила.
– Как?
– Просто.
– Такого не бывает. Обращённых нельзя вылечить! – упрямился Виль.
– Слушай, умник, – рассердилась я, – я и сама знаю, что нельзя! Но ведь вылечила! Попробуй, предложи ей кровушки отведать, да она тебе скажет, что ты больной. Эта женщина сейчас живее и человечнее меня с тобой! – я подмигнула ему. – Ну, тебя уж точно!
Клавдия выслушала нас молча, краски возвращались на её лицо, и спросила то, чего я боялась:
– А Данилушку моего вылечите? Лучше умереть, чем без него жить.
Виль с ухмылкой посмотрел на меня, я откашлялась. Да уж, повторить такой фокус я вряд ли смогла бы, да и не знала как. Я до сих пор не поняла, каким образом получилось первое сказочное исцеление. Кажется, это был просто акт защиты Анука и самой себя, а на заказ я вряд ли что-то смогу сделать. Именно это я им и заявила.
– Нет, Асенька, действуй, – давясь от смеха, выдавил вурдалак, – а я за нашими маленькими друзьями пригляжу.
Я выбралась на тёмный двор, крепко держа Анука за руку. И тут заметила тени, неслышные, они двигались с огромной скоростью по всему двору. Да здесь вся деревня была упырями, уж расстарался кто-то!
И тут я увидела хозяина Данилу. Он шипел на меня, рычал, а потом прохрипел:
– Не подходи, ведьма!
Зря он это сказал, с приказами у меня проблема, не могу не ослушаться. Я злорадно ухмыльнулась, смело подошла к нему и прислонила ладонь к холодному лбу.
Когда все закончилось, звёздочки ещё раз ярко вспыхнули и вернулись к моему пальцу. Данила словно проснулся от долгого летаргического сна, часто заморгал и испуганным взглядом обвёл двор, завидев, приближающихся к нам чудовищ заголосил страшным голосом и упал в обморок. У меня дрожали руки и подкашивались колени. Упыри, почувствовав нашу слабость, обступили нас плотным кольцом, от ужаса я зажмурилась и заорала, что было духу:
– Виль, Виль, спаси меня!
Вурдалак явно не слышал, но тут на зов из конюшни вылез совершенно пьяный Иван.
– Ванечка! – закричала я. – Осторожнее! Везде упыри, они сейчас нас с тобой растерзают, сделай же что-нибудь!
Ваня растерялся, услышав сие заявление, но тут же тоненько завизжал:
– Асенька, что делать? Ой, меня кто-то за руку схватил!
Он попытался найти висящий меч, но, видимо, во время пьянки оставил его в сарае:
– Где мой меч? – голосил он. – Ася, я потерял меч! Какой я адепт без моего бедного мечика?! Что делать, Асенька?
– Да, наколдуй чего-нибудь! – не долго думая, посоветовала я.
И Ваняшка наколдовал. Я почувствовала тёплую волну магии, сладко пахнуло жасмином боевого заклинания, раздались сдавленные стоны, а потом тишина.
В этот момент из дома вылетел Виль с перекошенным от гнева лицом, на котором, словно два уголька, горели глаза.
– Где? – орал он. – Куда, вы, маги недоученные, всех дели? Куда дети исчезли?
Мы уставились на него:
– Как исчезли? – пролепетал Ваня.
– Леший знает, как исчезли, – голосил вурдалак, – их в Училище бы в Стольный град отвезти! Такие бы воины-перевёртыши получились!
– И сожрали бы они тебя по дороге! – попыталась возразить я.
Ругался он долго, но потом все же сдался и признал, что из новообращённых упырей воинов-перевёртышей воспитать всё равно не получится, хотя бы потому, что первые не могут контролировать свои рефлексы и инстинкты, а последние их не примут в своё, заметьте, цивилизованное общество.
– Ваня, а что ты с ними сделал? – спросила я, когда мы успокоили Виля, развязали Данилу, и нашли адептов меч, кстати, валяющийся прямо у его ног.
– Да, не помню, чего я с перепугу наколдовал, – промямлил тот неразборчиво, – наверное, отправил туда… ну, куда-нибудь.
Мы с Вилем тревожно переглянулись. Здесь упыри жили своей деревней, стоящей на отшибе, которую все объезжают стороной, и только мы, путники чёртовы, зарулили. Сейчас же, если они перенеслись в людный город, не дай бог, такое начнётся!
– Ты, Ванюша, глупее нашей Аськи! – констатировал Виль. – Это ж надо додуматься! Мы почти добились, чтоб перевёртышей признали цивилизованной расой, как он такой кульбит выделывает! Да нас теперь всех перебьют! Люди-то упырей от перевёртышей не отличают! Мы для вас все – опасность вашей драгоценной жизни. Теперь же мор начнётся! Они же от людского запаха все с ума сойдут!
Меня перекосило: так значит, все время, пока Виль находился в нашем с папашей доме, он облизывался на мою молодую кровушку?
– Ваня, немедленно вспоминай, куда ты их отправил! – потребовала я. – Тогда мы сможем предупредить власти.
Ваня долго чесал затылок, цокал языком, но все было тщетно, куда он отправил чудовищ, он так и не вспомнил.
За всеми треволнениями мы даже не заметили, как забрезжил рассвет. Ещё не утро, а какие-то непонятные грязные сумерки, позволили разглядеть и двор, и дом. Да, при дневном свете я бы сюда вряд ли заглянула, уж больно жуткими казались постройки.
– А где Пан? – спросила я, держа на руках вновь заснувшего Анука.
– Съели! – отозвался Ваня.
Не сговариваясь, мы с Вилем бросились в конюшню. Я ожидала увидеть едва ли не обглоданный скелет, подвешенный на крюк к потолку, но не представшую нашим глазам картину. Гном спал, подложив руку под щеку. Он храпел так, что сотрясалась земля, а из открытого рта, по подбородку стекала тягучая слюна.
– Пан! – позвала я. – Пан, проснись.
Гном не реагировал.
– Пан!
Не долго думая, вурдалак хорошенько пнул его ногой.
– Деньги в правом голенище зашиты, – вдруг запричитал пьяный приятель, – забирайте, только не бейте сапогами в живот!
– Просыпайся, алкаш! – пробурчал перевёртыш.
Пан постарался разлепить глаза:
– О, ребята, – отозвался он радостно, – что-то случилось, а я где? – он огляделся вокруг и снова упал лицом в кучу грязной соломы, на которой спал.
– Да, случилось, – рявкнула я, – нас едва не съели, мы вылечили пару упырей и ещё узнали, что нашему Ванечке нельзя пить, он дуреет!
– Всего-то, – протянул разочаровано гном, – а я-то думал, что и вправду что-то интересное пропустил!
– А что, этого тебе мало? – взвилась я.
– Да, ладно, милая, ты расстроена, расслабься. Хочешь, ко мне с мальцом ложись, а? У меня тепло, – примиряющее предложил Пан, открывая полу грязного кафтана.
– Да иди ты!
Я развернулась и пошла по направлению к выходу.
– А что я такого сказал? – донеслось до меня.
Через некоторое время Данила и Клавдия совершенно в себя и рассказали нам, что случилось пару месяцев назад.
Сначала в деревне начался повальный мор скотины. Животные заболевали и падали замертво всего за одну ночь. Люди, охваченные паникой, собирались в маленькой церквушке и просили Господа о помощи; но потом стали умирать и сами жители. Разозлённые на весь и мир и Всевышнего, люди сходили с ума. Тогда-то кто-то и поджёг церковь вместе с пастором.
В эту страшную ночь в семье у Данилы случилось горе – заболел самый младший из мальчиков – Коленька. Мучился малыш не долго, к утру отошёл в мир иной. Все думали, что отошёл в мир иной… а он превратился в упыря и все семейство обратил. Очевидно, зараза давно разошлась по деревне, но только, когда упыри сожгли храм, коснулась и семьи Клавдии и Данилы.
– А-а-а.
Он поднял голову, Иван и Виль, с интересом рассматривающие сие произведение искусства, отшатнулись от его спины и со скучающим видом разошлись в разные стороны.
– А вы, болваны, чего подглядываете? Ладно, Аська, она баба, ей по природе положено, а вы-то? Да, если хотите знать, эта карта на вес золота, мне за неё эльфийского жеребца предлагали, не отдал!
Те согласно покивали головами, старательно пряча любопытство.
До темноты мы, конечно, не успели. Нет, мы очень торопились, но моя лошадь, если её можно было так назвать, ну никак не могла двигаться быстро, видимо, это претило её лошадиной природе, поэтому перемещалась она с коровьей скоростью и такой же грацией.
Мы ехали по подмёрзшей от вечернего морозца дороге, вокруг тянулись засыпанные снегом поля.
– Да уж, – протянул Виль, – за сто вёрст даже ни одной избушки-развалюшки нет.
– Я есть хочу и спать, – вдруг простонал Иван.
– Стыдись, Ванечка, – пробурчал гном, – даже женщины и дети не ноют, а ты же мужик!
– Я в первую очередь че-ло-век! – огрызнулся тот.
Я посмотрела на него.
– Эх, Ваня, маловато я тебе капель дала, сейчас бы в наших рядах не было нытика!
Адепт замолк и, кажется, надулся.
– Что это? – вдруг подал голос Виль.
– Где, Вилли, дружок? – поинтересовался гном.
– Вот там, в поле, – перевёртыш ткнул пальцем в темноту. – Там огни.
Мы переглянулись и, не сговариваясь, дружно приподнялись на стременах. Действительно посреди поля в снегах, открытая ветрам, ютилась богом забытая деревенька.
– И вправду! – просопел Пан. – А ну туда, может, найдём ночлег. Мальцу нельзя ночевать на снегу.
Деревня казалась забытой и заброшенной, маленькие покосившиеся домики одиноко пряталась в темноте. Свет в их окнах не горел, а сами они казались заброшенными и покинутыми своими хозяевами. Тучи затянули луну, Ваня зажёг над нашими головами энергетический светильник. В его прозрачном голубоватом свете чудились неясные тени, как будто за нами по следу шёл кто-то невидимый. Стояла оглушающая тишина, на пустой улице не раздавалось даже собачьего лая, обычно предупреждавшего жителей деревни о ночных путниках. Мне стало жутко, сердце заныло от тревоги. Дорога вильнула и оборвалась, мы упёрлись в ворота большой избы. Она единственная выглядела добротной, а главное обжитой.
– Не нравится мне здесь, – протянул Виль, рассматривая высокий забор, – поехали отсюда, я что-то чувствую.
– Запихни свои обострённые чувства, знаешь куда? – разозлился гном. – Глянь, Аська совсем устала, а малец уже спит.
Я действительно еле держалась в седле, что ни говори, а к долгим прогулкам на лошади, которая скачет так, что может начаться морская болезнь, я не привыкла. Я бросила в сторону Виля умоляющий взгляд.
– Ну, как знаете, – буркнул тот, – но я предупредил.
– Эй, хозяева, – крикнул Пан, яростно колотя по воротам, – открывайте.
– Кто там? – послышался мужской бас.
– Странники, ночлег ищем. Мы с ребёнком и женщиной, им надо отдохнуть.
Послышались шаги, ворота открылись, и мы увидели мужика в чёрном длинном тулупе, держащего фонарь.
– Ну, заходь, коль не шутишь, – пробасил он. – Данилой меня звать.
Мы въехали в огромный пустой двор, с какими-то постройками по углам.
– Где лошадей оставить? – спросил гном.
Мужик кивнул в сторону построек:
– Пойдём, а вы, – он посмотрел на нас с Ануком, – ступайте в избу. Жена моя, Клава, вас накормит.
Пан с Иваном повели лошадей в стойло, а мы с Вилем и малышом направились в дом. Войдя, в нерешительности остановились на пороге, в доме пахло щами и жарко натопленной печью. Горница, застеленная домотканными половиками, освещалась неяркой керосиновой лампой. На нас уставились восемь пар глаз. Семейство совсем не ждало гостей. У печки молодая женщина с длинной косой пшеничного цвета и белым лицом, кажущимся восковым. Дети, семеро, погодки с такими же пшеничными волосами. У меня побежали мурашки по телу, а Анук прижался к моим ногам. Глаза у всех восьмерых были совершенно безжизненные, бледно голубые с чёрными точками зрачков. Почему-то вспомнилась поговорка: «нежданный гость хуже чумы». Малыши сидели на длинных лавках за столом и ужинали.
– Эх, говорю же что не чисто здесь, – прошептал мне на ухо Виль. – Чует моё сердце: беда будет!
В этот момент в избу ввалились Иван, Пантелей и хозяин.
– Ну что гости, встали на пороге, проходите. Клавдия, что ж как не живая, принимай гостей, – пробасил он.
Мне очень не хотелось думать, что Клавдия действительно выглядит несколько мёртвой. Данила разделся и снял шапку, я смогла рассмотреть его в неярком свете. Меня заколотило: у него были точно такие же волосы пшеничного цвета и такие же безжизненно-невидящие глаза, как и у всего семейства.
Нас усадили за стол, налили полные миски щей, и хотя еда была вкусная, а хозяин гостеприимен и весел, меня не оставляла мысль, что мы попали не в избу, а в заброшенный склеп, где все мёртвые встали, начали ходить, есть, разговаривать и ненавидеть всей душой живых. Я осторожно осмотрелась, мой взгляд упёрся в красный угол, где обычно в крестьянских избах располагался иконостас, полочка оказалась пуста. Меня охватило предчувствие надвигающейся, как лавина, беды, я старалась бороться с ним, но беспокойство не проходило.
– Девушка с ребёнком ляжет в избе, Клавдия постелет, – распорядился хозяин, когда закончился ужин, – а вы, – он кивнул моим друзьям, – на сеновале, там тепло, только самосад не смолите.
– Мы лучше в хлеве с лошадьми, – задумчиво протянул Виль, – и Ася с нами. Не хочется вас стеснять, вот какое семейство, самим, поди, места мало.
– Вы как хотите, – настаивал хозяин, – а мальчик и его мать должны спать в тепле и удобстве.
Казалось переспорить его невозможно, и Виль под напором гостеприимства все же согласился. Нам с Ануком постелили в маленькой комнатке с одним окошком. Мальчик, уставший от дороги, моментально уснул, а я лежала без сна, уставившись в побелённый потолок. Этот дом и эта семья мне, положительно, не нравились, и это очень волновало. Уж больно странными выглядели хозяева, уж больно ненавистно смотрели на хорошенького Анука дети. В конце концов, я не выдержала и, решив посоветоваться с приятелями, встала. Натянула одежду, нацарапала на косяке коморки пентаграмму, защищающую вход от всей известной мне нежити, и через большую комнату, где спали дети, тихо прошла в сени. Деревня безмолвствовала, только где-то далеко в лесу завыл волк на показавшуюся из-за облаков луну. Я хлопнула в ладоши, зажгла светильник и, увидев в одном из сараев огонёк, пошла на свет.
В конюшне было тепло, почти как в избе, снаружи она высилась тёмным великаном, внутри оказалась гораздо меньше. Освещая себе дорогу, я осторожно, чтобы не споткнуться, продвигалась рядом с пустыми стойлами. Где-то в другой половине конюшни слышались голоса:
– Ох, не нравится мне все это, – шептал Виль, – ребят, ну, сами посудите: лошади только наши, а хозяйских нет. Куда они сгинули? Если только их съели.
– А может, их продали, – предположил Ваня.
– Может быть, и продали, – вступила я в разговор, – только хозяева выглядят умершими дней пять к ряду. Меня это наводит на весьма неприятные мысли.
Я уселась на оглоблю и осмотрела сидящих кругом приятелей.
– И ты оставила Наследника с ними в одном доме? – воскликнул Ваня.
Я почувствовала, что опростоволосилась, и неуверенно кивнула:
– Вообще, я нарисовала на косяке охранную пентаграмму, – я осеклась, поймав на себе ироничный взгляд Виля, он усмехнулся:
– Если твои пентаграммы действуют так же, как светильники, то за здоровье маленького Властителя можно не беспокоиться.
– Эх, – протянул гном, пресекая начинающийся спор, – сейчас бы браги.
Пантелей мечтательно закатил глаза, вытянул губы трубочкой и громко сглотнул. Я фыркнула.
– Слушай, Ванятка, – вдруг просиял гном, – ты же маг, ты можешь воду в брагу превратить?
Адепт печально покачал головой и снова тяжело вздохнул.
– А в вино?
Ваня отрицательно цокнул, извиняясь.
– Ну, в пиво хотя бы? – уже горестно вздохнул Пан.
– Не могу! Не умею! Был у нас один маг, умел любую жидкость в брагу оборачивать. Фирменный рецепт никому не открыл, так и сгинул, – ответил Ваня и после паузы добавил:
– Прохор Вехров звали.
Он замолчал, а потом оба, не сговариваясь, повернулись ко мне. В их глазах читалась такая надежда и всепоглощающая любовь, что я, потупив взгляд и ковыряя оглоблю пальчиком, смущённо улыбнулась:
– Ну, умею кой чего!
Это я, конечно, поскромничала. Брага у меня получалась великолепная, крепкая с разными вкусами.
Очевидно, папаша ужасно боялся уйти из жизни и не оставить сей благостный дар потомству, поэтому все слова и жесты подробно описал на куске пожелтевшей газеты «Вестник Стольного града». Я случайно нашла записи, попробовала, и получилось. Марфа была в восторге. Она сняла первую пробу, причмокивая губами от удовольствия, и, пьянея на глазах, пела мне дифирамбы.
Все-таки в ней умер великий комбинатор. Тётка открыла новый бизнес, доходный и практически без вложений: вода, тара, и, конечно, моё колдовство, и честно предложила мне 25%. Я наколдовала из колодезной воды браги, но получился прокол: ровно через 24 часа крепкий алкоголь становился обратно водой. То ли папочка не знал о таком побочном эффекте, потому что никогда её так долго не держал и употреблял во внутрь, то ли он просто сделал ошибку, когда хотел донести рецепт до поколений, но факт остаётся фактом. Весь товар вернули, и это подорвало тёткину репутацию винодела на корню. Пришлось мне дорабатывать технологию, в результате брага так и превращалась в воду, зато после колдовства пахла земляникой или вишней. Тётка мысль о винной лавке оставила, но больше никогда не покупала спиртное, я колдовала его на все праздники.
Оживившись, мои попутчики растопили снега и предложили мне колдовать. Я сделала несколько взмахов руками, произнесла про себя заветные слова, и в котелке уже плескалась чистая 76 – градусная брага. Гном понюхал её:
– Ох, листиками смородиновыми пахнет!
Веселье началось. За отсутствием посуды пили по очереди прямо из котелка, закусывали чёрствым хлебом, завалявшимся в котомке Пантелея. Я вежливо отказалась от продукта собственного производства.
– Аська, ты чего? Обижаешь, – надулся Пан, а потом махнул рукой, – ну нам больше достанется.
К концу посудины Иван и гном нежно обнимались и клялись в вечной дружбе. Виль, попробовав глоток, закашлял и сказал, что лучше уж он моей кровушки глотнёт, раз я всех сегодня угощаю, за что получил подзатыльник. Я посмотрела на это безобразие и оставила их одних. Когда я выходила из конюшни в след мне неслась песня, исполняемая совершенно пьяными, а потому особенно фальшивыми голосами:
Уже с порога, я поняла, что происходит что-то ужасное. По горнице разносилось запах зловонного гниения. Раздавались крики и громкое кошачье шипение. Я вбежала в комнату и застыла от ужаса. Маленький Анук, превратившись в зверёныша, яростно и остервенело, отбивался от хозяйских детей. В первый раз в своей жизни я видела настоящих живых упырей, они оказались ещё страшнее, чем на картинках: белые фосфорицирующие в темноте клыки, горящие красным цветом глаза.
Плакала берёза жёлтыми листами,
Плакала осина кровавыми слезами…
Я заламывала руки, от страха не соображая, что делать. Очевидно, Анук проснулся и, не обнаружив меня рядом, начал искать, а чудовища все время того и ждали, в комнату-то они не могли забраться.
За сём следила мать, улыбалась клыкастой пастью и довольно кивала, наблюдая за боем. Анук из последних сил старался отбиться от чудовищ, но слабел с каждой минутой.
– Малыш! – я кинулась к ребёнку. Мальчик прижался ко мне всем телом, его трясло, а из чёрных глаз-лужиц катились слезы страха и отчаянья. Молодые упыри, не ожидая моего появления, отпрянули в сторону и сбились в кучку.
– Дрянь! – жутким, как завывание, голосом прохрипела взрослая упыриха и кинулась на нас.
В голове пронеслось заклинание щита, нас накрыл энергетический купол, внутри все звуки затихли, он казался просто нагретым воздухом, но стоило одному из упырей дотронуться до оболочки, как его отбросило назад такой силы энергетическим разрядом, что он ударился о стену и, укачивая обожжённую руку, как куклу, горестно завыл. В другой момент мне было бы его, наверное, жалко, не виноват, этот маленький мальчик, что его отец или мать принесли в дом эту заразу, но не сейчас. Сейчас я защищала самое родное существо и убила бы любого из этих кровопийц.
– Стой! – крикнула я очередному монстру, который хотел пересечь шар.
Завопила я таким страшным голосом, что сама испугалась. Упырь, действительно остановился и, склонив набок голову, посмотрел на меня кровавыми глазами. И тут я поняла, я просто почувствовала, что знаю, как избавить несчастных от проклятья.
– Я вылечу тебя, – обратилась я к Клавдии.
– Как? – вполне разумно прохрипела загробным голосом мать.
– Убери свой выводок!
Упыреныши отступили назад, жадно сверля нас с Ануком кровавыми глазами, но немого приказа матери ослушаться побоялись.
– Ты обещала, – напомнила я, сняла щит и подошла к упырихе, поглядывая на малыша, готовая в любой момент броситься к нему.
Клавдия была почти на голову выше меня. Что надо делать, я представляла смутно и совсем не была уверена, что у меня что-то выйдет, но, повинуясь внутреннему порыву, приложила руку к её лбу. Кожа её была холодная, как мрамор, и такая же гладкая. Упыриха отшатнулась, но сдержалась. И тут случилось то, чего я даже не могла представить: маленькие звёздочки у моего пальца загорелись ярко красным цветом и, потянувшись, оторвались. Дикая ни с чем не сравнимая боль сковала мою руку. Меня отбросило, из горла вырвался стон. Между тем звёздочки хаотично замельтешили вокруг головы девушки, замедляя темп и образуя идеальный по своей форме круг, а потом с огромной силой припечатались ко лбу чудовища. Клавдия издала страшный звериный рык и упала на колени.
И тут я это увидела: я больше не была собою – я была ей, Клавдией. Я видела её жизнь как на ладони, я читала её как раскрытую книгу.
… Мне 12. Я бегу по лесу. Яркий солнечный день. Меня догоняют сестры. Они кричат, что пора уже обедать, а то батюшка будет гневаться, а мне всё равно, меня переполняет счастье, радость и огромная любовь ко всем, даже к деспоту отцу…
… Мне 14. Бородатый, немного пьяный отец, гости. Мы с матерью угощаем их закусками. Они смеются и подшучивают надо мной. Я чувствую ужасное смущение и поминутно краснею. А потом мать показывает на какого-то лохматого мужика и говорит, что это мой будущий свёкор, а это сваты, и через два года меня выдадут замуж, так отец решил…
… Мне 15. Я куда-то бегу простоволосая и удивительно счастливая. Сердце тянет от страха и нетерпения. Что будет, если батюшка узнает про эти тайные свидания, пускай даже с будущим мужем?..
… Свадьба. Пьяная. Все веселятся, а я плачу, плачу навзрыд, плачу от счастья…
… Пожар, пламя, вся деревня тушит горящую церковь, но огонь разгорается сильнее и сильнее. Я бегу в дом, открываю погреб, где прячутся детки. Старшая Маруська держит на руках Коленьку, тот почти не дышит…
… Он лежит весь белый. Лоб покрыла испарина. Хочет пить. Даю воды…
… Гроб. Он умер. В душе огромная чёрная рана болит и кровоточит, и кажется, что если сейчас вздохнёшь, то умрёшь вместе с ним. Любимый, солнце в окошке, моя деточка и кровиночка…
… Он стоит. Я отшатываюсь, этого не может быть – он умер, завтра же хоронить будем. Ярко красные глаза видно даже в темноте. Он кидается на меня, я отбиваюсь, он кусает за руки, острые зубы больно распарывают кожу, я думаю об одном: что теперь будет с детьми? А дальше красная пелена и ничего…
У неё дальше нет памяти, поняла я. Она не умерла, у неё просто нет воспоминаний, человек не может жить без памяти, он теряет себя, свою сущность… Надо наполнить её память, убрать эту дыру. Я так и не определила, когда случилось превращение, но на всякий случай начала представлять себе весну, потом лето, потом осень, очень стараясь не примешивать своих воспоминаний, а представлять пейзажи и птичек. Получалось с трудом: нахальные образы так и лезли в голову, особенно, тот момент, когда я обманывала народ с юродивым и мимолётно целовалась с Сергием…
Внезапно Клавдия согнулась пополам, тело её сотрясал жёсткий приступ рвоты. Чёрная кровь лилась на грубые широкие доски пола, впитывалась в них и бесследно исчезала. Клавдия кашляла, давилась, изрыгая из себя зло. Продолжалось сие действо некоторое время и закончилось так же внезапно, как и началось. Маленькие звёздочки выскользнули из её лба и вернулись к моему пальцу, у меня тряслись руки и подкашивались колени. Женщина подняла на меня огромные зеленые глаза и произнесла вполне человеческим голосом: «Спасибо!» Я кивнула и почувствовала совершенно не уместную в данной обстановке гордость за саму себя, но это было первое в моей жизни большое волшебство мага, которому запретили колдовать.
В это время маленькие упыри догадались, что произошло, и, почувствовав в своей матери ещё одну жертву, начали обступать её. Все, пора было звать на помощь. Я закричала во всю силу лёгких единственному трезвому участнику нашего похода:
– Виль! Виль! Помоги, Виль!
Перевёртыш ворвался в дом с ужасным криком:
– Ася! Назад! Они все упыри!
– Женщину не трогай, – заорала я, – она человек!
Виль быстро сориентировался в сложившейся обстановке, ухмыльнулся и вытащил блестящий меч, уже скорее для острастки, чем для сражения.
– Эй, ребятня, по-хорошему сдадитесь или как?
– Не трогай, – прохрипел старший, и упырята превратились в детей с холодными мёртвыми глазами и отступили к стене.
Я вздохнула спокойно:
– А где отец?
– Привязан к оглобле заговорённой верёвкой. Ванечка так расстарался, что упырь никогда не выберется, – я бросила в сторону Виля удивлённый взгляд. – Петушков хотел меня обезвредить и связать, чтобы я на него ночью не напал, – пояснил перевёртыш, – да заснул в пьяном угаре, вот тут-то верёвка и пригодилась. А что ты с ней сделала? – он кивнул на Клавдию, та без сил лежала на полу и не могла подняться.
– Вылечила.
– Как?
– Просто.
– Такого не бывает. Обращённых нельзя вылечить! – упрямился Виль.
– Слушай, умник, – рассердилась я, – я и сама знаю, что нельзя! Но ведь вылечила! Попробуй, предложи ей кровушки отведать, да она тебе скажет, что ты больной. Эта женщина сейчас живее и человечнее меня с тобой! – я подмигнула ему. – Ну, тебя уж точно!
Клавдия выслушала нас молча, краски возвращались на её лицо, и спросила то, чего я боялась:
– А Данилушку моего вылечите? Лучше умереть, чем без него жить.
Виль с ухмылкой посмотрел на меня, я откашлялась. Да уж, повторить такой фокус я вряд ли смогла бы, да и не знала как. Я до сих пор не поняла, каким образом получилось первое сказочное исцеление. Кажется, это был просто акт защиты Анука и самой себя, а на заказ я вряд ли что-то смогу сделать. Именно это я им и заявила.
– Нет, Асенька, действуй, – давясь от смеха, выдавил вурдалак, – а я за нашими маленькими друзьями пригляжу.
Я выбралась на тёмный двор, крепко держа Анука за руку. И тут заметила тени, неслышные, они двигались с огромной скоростью по всему двору. Да здесь вся деревня была упырями, уж расстарался кто-то!
И тут я увидела хозяина Данилу. Он шипел на меня, рычал, а потом прохрипел:
– Не подходи, ведьма!
Зря он это сказал, с приказами у меня проблема, не могу не ослушаться. Я злорадно ухмыльнулась, смело подошла к нему и прислонила ладонь к холодному лбу.
Когда все закончилось, звёздочки ещё раз ярко вспыхнули и вернулись к моему пальцу. Данила словно проснулся от долгого летаргического сна, часто заморгал и испуганным взглядом обвёл двор, завидев, приближающихся к нам чудовищ заголосил страшным голосом и упал в обморок. У меня дрожали руки и подкашивались колени. Упыри, почувствовав нашу слабость, обступили нас плотным кольцом, от ужаса я зажмурилась и заорала, что было духу:
– Виль, Виль, спаси меня!
Вурдалак явно не слышал, но тут на зов из конюшни вылез совершенно пьяный Иван.
– Ванечка! – закричала я. – Осторожнее! Везде упыри, они сейчас нас с тобой растерзают, сделай же что-нибудь!
Ваня растерялся, услышав сие заявление, но тут же тоненько завизжал:
– Асенька, что делать? Ой, меня кто-то за руку схватил!
Он попытался найти висящий меч, но, видимо, во время пьянки оставил его в сарае:
– Где мой меч? – голосил он. – Ася, я потерял меч! Какой я адепт без моего бедного мечика?! Что делать, Асенька?
– Да, наколдуй чего-нибудь! – не долго думая, посоветовала я.
И Ваняшка наколдовал. Я почувствовала тёплую волну магии, сладко пахнуло жасмином боевого заклинания, раздались сдавленные стоны, а потом тишина.
В этот момент из дома вылетел Виль с перекошенным от гнева лицом, на котором, словно два уголька, горели глаза.
– Где? – орал он. – Куда, вы, маги недоученные, всех дели? Куда дети исчезли?
Мы уставились на него:
– Как исчезли? – пролепетал Ваня.
– Леший знает, как исчезли, – голосил вурдалак, – их в Училище бы в Стольный град отвезти! Такие бы воины-перевёртыши получились!
– И сожрали бы они тебя по дороге! – попыталась возразить я.
Ругался он долго, но потом все же сдался и признал, что из новообращённых упырей воинов-перевёртышей воспитать всё равно не получится, хотя бы потому, что первые не могут контролировать свои рефлексы и инстинкты, а последние их не примут в своё, заметьте, цивилизованное общество.
– Ваня, а что ты с ними сделал? – спросила я, когда мы успокоили Виля, развязали Данилу, и нашли адептов меч, кстати, валяющийся прямо у его ног.
– Да, не помню, чего я с перепугу наколдовал, – промямлил тот неразборчиво, – наверное, отправил туда… ну, куда-нибудь.
Мы с Вилем тревожно переглянулись. Здесь упыри жили своей деревней, стоящей на отшибе, которую все объезжают стороной, и только мы, путники чёртовы, зарулили. Сейчас же, если они перенеслись в людный город, не дай бог, такое начнётся!
– Ты, Ванюша, глупее нашей Аськи! – констатировал Виль. – Это ж надо додуматься! Мы почти добились, чтоб перевёртышей признали цивилизованной расой, как он такой кульбит выделывает! Да нас теперь всех перебьют! Люди-то упырей от перевёртышей не отличают! Мы для вас все – опасность вашей драгоценной жизни. Теперь же мор начнётся! Они же от людского запаха все с ума сойдут!
Меня перекосило: так значит, все время, пока Виль находился в нашем с папашей доме, он облизывался на мою молодую кровушку?
– Ваня, немедленно вспоминай, куда ты их отправил! – потребовала я. – Тогда мы сможем предупредить власти.
Ваня долго чесал затылок, цокал языком, но все было тщетно, куда он отправил чудовищ, он так и не вспомнил.
За всеми треволнениями мы даже не заметили, как забрезжил рассвет. Ещё не утро, а какие-то непонятные грязные сумерки, позволили разглядеть и двор, и дом. Да, при дневном свете я бы сюда вряд ли заглянула, уж больно жуткими казались постройки.
– А где Пан? – спросила я, держа на руках вновь заснувшего Анука.
– Съели! – отозвался Ваня.
Не сговариваясь, мы с Вилем бросились в конюшню. Я ожидала увидеть едва ли не обглоданный скелет, подвешенный на крюк к потолку, но не представшую нашим глазам картину. Гном спал, подложив руку под щеку. Он храпел так, что сотрясалась земля, а из открытого рта, по подбородку стекала тягучая слюна.
– Пан! – позвала я. – Пан, проснись.
Гном не реагировал.
– Пан!
Не долго думая, вурдалак хорошенько пнул его ногой.
– Деньги в правом голенище зашиты, – вдруг запричитал пьяный приятель, – забирайте, только не бейте сапогами в живот!
– Просыпайся, алкаш! – пробурчал перевёртыш.
Пан постарался разлепить глаза:
– О, ребята, – отозвался он радостно, – что-то случилось, а я где? – он огляделся вокруг и снова упал лицом в кучу грязной соломы, на которой спал.
– Да, случилось, – рявкнула я, – нас едва не съели, мы вылечили пару упырей и ещё узнали, что нашему Ванечке нельзя пить, он дуреет!
– Всего-то, – протянул разочаровано гном, – а я-то думал, что и вправду что-то интересное пропустил!
– А что, этого тебе мало? – взвилась я.
– Да, ладно, милая, ты расстроена, расслабься. Хочешь, ко мне с мальцом ложись, а? У меня тепло, – примиряющее предложил Пан, открывая полу грязного кафтана.
– Да иди ты!
Я развернулась и пошла по направлению к выходу.
– А что я такого сказал? – донеслось до меня.
Через некоторое время Данила и Клавдия совершенно в себя и рассказали нам, что случилось пару месяцев назад.
Сначала в деревне начался повальный мор скотины. Животные заболевали и падали замертво всего за одну ночь. Люди, охваченные паникой, собирались в маленькой церквушке и просили Господа о помощи; но потом стали умирать и сами жители. Разозлённые на весь и мир и Всевышнего, люди сходили с ума. Тогда-то кто-то и поджёг церковь вместе с пастором.
В эту страшную ночь в семье у Данилы случилось горе – заболел самый младший из мальчиков – Коленька. Мучился малыш не долго, к утру отошёл в мир иной. Все думали, что отошёл в мир иной… а он превратился в упыря и все семейство обратил. Очевидно, зараза давно разошлась по деревне, но только, когда упыри сожгли храм, коснулась и семьи Клавдии и Данилы.