Егоров Александр. Самая нужная книга для чтения в метро. Третья линия (сборник)

   – Чуть-чуть.
   Анна прошлась по гостиной, разглядывая большую, со вкусом обставленную комнату, которая темной массивной мебелью, до блеска натертым наборным паркетом и внушительных размеров камином напоминала залу средневекового замка. Стены из мореного дуба от пола до потолка были украшены затейливой резьбой. Тут и там, без всякого намека на упорядоченность и симметрию, были развешены звериные шкуры – трофеи неизвестного охотника, а над камином красовались его орудия труда: изящное, очень дорогое на вид охотничье ружье, патронташ, под завязку набитый патронами, и потертый ягдташ.
   С мрачноватой обстановкой резко контрастировала блестевшая хромированными деталями и подсвеченной батареей бутылок стойка бара в дальнем углу комнаты. Удивительным образом стойка делала гостиную уютной и радостной, несмотря на серый свет хмурого утра, льющийся из высоких, от пола до потолка, окон.
   Анна села в одно из низких кожаных кресел.
   – Необычная комната. Есть в ней что-то… – она пощелкала пальцами, подбирая нужное слово, – ненастоящее. Не комната, а театральные декорации, не находишь? Только из разных спектаклей. Чей это вообще дом?
   – Не знаю. Не сочти меня чокнутым, но я не представляю, кому принадлежит этот дом, что я здесь делаю и как сюда попал. Чудовищные провалы в памяти.
   – Но меня-то ты узнал?
   – Тебя узнал, – неуверенно сказал Облонский, подавая ей кофе.
   Анна взяла чашку, сделала маленький глоток и сморщила нос.
   – Много коньяка.
   – А ты? Ты знаешь, почему здесь?
   Анна на секунду задумалась.
   – Ты меня звал…
   – Звал…
   Две фразы, лишенные интонаций, прозвучали в гулкой тишине комнаты, как реплики незаконченной пьесы.
   – Чертовщина какая-то. – Облонский потер лоб.
   – Интересно. Пока ты не спросил меня, я была полностью уверена, что все прекрасно знаю и отдаю себе отчет в своих действиях. А сейчас… Знаешь, иногда бывает, что вдруг ты забываешь, как пишется какая-нибудь буква. Такое секундное умопомрачение, крошечное замыкание в синапсах. Со мной нечто похожее происходит. И все же… Ты ждал меня?
   Теперь это был вопрос.
   – Пожалуй.
   – Что случилось? Вид, как у нашкодившего кота.
   Облонский налил себе коньяка и сел напротив сестры.
   – Да я и есть нашкодивший кот, – сказал он. – По мнению моей супруги.
   – Как же ты нашкодил?
   – Долли утверждает, что я изменил ей с какой-то женщиной.
   – Что значит, утверждает?
   – То и значит.
   – А на самом деле ты…
   – Я не помню.
   – Mon ami, мне можешь сказать правду.
   – Я и говорю тебе правду, черт возьми! – Облонский со стуком поставил стакан на стол. – Не помню я ничего подобного. Не помню! Но Долли вбила себе в голову, что у меня есть другая женщина. Якобы она нашла какие-то письма или что-то в этом роде. Полнейший бред…
   – И что? Неужели наша милая овечка Долли злится?
   – Обещает меня убить.
   – В общем-то, она права, – сказала Анна, дуя на горячий кофе. – На ее месте я бы тебя убила.
   – И ты туда же! – всплеснул пухлыми ладонями Облонский. – Говорю же тебе – я понятия не имею, с чего вдруг Долли пришла в голову эта чушь.
   – Да, да, конечно. Хотела бы я посмотреть на мужчину, который скажет в подобной ситуации что-нибудь другое. – Анна затушила сигарету и посмотрела на брата. – Ладно, бог с ним. Помнишь ты или нет, теперь уже неважно. Что думаешь делать? Разводиться?
   – Ну-у… Разве это причина для развода? Почему я должен разрушать свою жизнь из-за чьих-то бредней? Господи, ты бы слышала, что она мне тут наговорила… Впрочем, идея одна: измена – худшее из преступлений. Но вариаций была масса. Порой очень оригинальных. И как вывод – я должен умереть. Понести, так сказать, заслуженное наказание. Ну не чушь?!
   – Как мелодраматично, – усмехнулась Анна. – В горе и в радости, пока смерть не разлучит… Что ж, в каком-то смысле она последовательна. Достойно уважения.
   – Ты, что же, веришь в любовь до гроба?
   – Нет, Стива, я вообще не верю в любовь. Эту штуку придумали нищие трубадуры, чтобы не платить матронам денег. Но и тебя понять не всегда могу. Что ты от меня хочешь?
   – Уговори ее. Скажи, что ничего подобного не было. Точнее, я не помню, а значит, даже если и была какая-то женщина, она для меня – никто и ничто. И люблю я только Долли. Короче, придумай что-нибудь.
   – Ох, Стива, Стива, – вздохнула Анна, поигрывая зажигалкой. – Жаль мне овечку Долли. Она хорошая, хоть и истеричка.
   Анна помолчала, глядя в окно, за которым глухо рокотало проснувшееся море, потом встала и вопросительно посмотрела на Облонского:
   – Где она? Не буду тянуть, пойду сразу. Чего не сделаешь ради родного брата.
   – Где-то наверху. Там до черта комнат, не знаю, в какой именно. Найдешь. А я прогуляюсь. Успокою нервы.
   И он, прихватив початую бутылку коньяка, вышел из гостиной. Через несколько секунд Анна услышала, как хлопнула входная дверь. Она посмотрела на лестницу, ведущую на второй этаж, и невесело усмехнулась.
   – На ее месте, mon ami, я бы тебя убила, – вздохнув, пробормотала Анна и стала подниматься по лестнице.

* * *

   – Долли, прекрасно выглядишь. Морской воздух тебе на пользу. Ты очень похорошела, правда.—
   Анне пришлось постараться, чтобы это прозвучало искренне.
   – Мы здесь провели всего одну ночь. Не знала, что морской воздух обладает такой чудодейственной силой.
   – Ну, значит, это не из-за воздуха, – непринужденно рассмеялась Анна.
   Анна подошла к окну. Долли проводила ее взглядом.
   – Отсюда красивый вид. Мне всегда нравилось смотреть на море. Ни о чем не думаешь, просто смотришь и слушаешь, как оно шумит. Своего рода медитация, – не оборачиваясь, сказала Анна. – Знаешь, что мне в нем нравится больше всего? Не простор, нет. То, что оно в постоянном движении. Море – полное отрицание покоя. Заметь, колыбель жизни не приемлет стабильности, к которой мы так стремимся. Может быть, мы и правда с другой планеты? Из мира, где начало жизни дал камень… Что у вас со Стивой?
   Долли подошла ко второму окну и встала перед ним, скрестив руки на груди:
   – Ты и так все знаешь.
   – Я знаю его версию. А что скажешь ты?
   – Ничего. Не волнуйся, я сама с этим разберусь.
   – Думаешь разводиться?
   – Нет.
   – Это правильно. Догадываюсь, что терпеть такое непросто, но… Для Стивы это несерьезно. Не увлечение, а так… случайный эпизод, о котором он даже не помнит. Ты простишь его?
   – Обязательно. Можно сказать, я его уже простила.
   – Ну, вот и хорошо. В конце концов, это жизнь, никуда от нее не денешься. – Анна, наконец, посмотрела на Долли и удивилась ее бледности. – Ты себя хорошо чувствуешь?
   – Да, а что?
   – Да нет, так… Спустимся вниз, выпьем кофе? Я до сих пор не могу согреться после этой лодчонки. Да и в доме холодно. Как в склепе.
   – Точно, – отозвалась Долли, глядя на море. – Как в склепе.

* * *

   В гостиной кто-то разжег камин, и Анна порадовалась запаху дыма и потрескиванию поленьев. В большой комнате сразу стало уютнее. Анна приготовила кофе, подала чашку Долли, сидевшей неподвижно, как статуя, в своем кресле, и, подвинув второе кресло ближе к огню, расположилась так, чтобы видеть невестку.
   Вскоре явился Облонский. Свежий, бодрый, с порозовевшими то ли от морского воздуха, то ли от коньяка щеками. Он ввалился в гостиную, шагнул к жене, собираясь по привычке чмокнуть ее в щеку, но, вспомнив обо всем, остановился и вопросительно посмотрел на сестру. Анна нахмурилась и покачала головой. Взгляд Облонского потух.
   – Как прогулка, братец? – спросила Анна. – Туман рассеялся?
   – Почти. Отличная погода, просто отличная. Наконец-то солнышко показалось, я уж думал, так и будет эта хмарь держаться. Очень уж мрачным было утро. – Он хлебнул из бутылки, и глаза его снова заблестели. – Вам обязательно нужно прогуляться. Свежий воздух – прекрасное средство от меланхолии. Ну, а вы как? Смотрю, камин разожгли.
   – Это не мы, – сказала Анна, щурясь на яркий огонь. – Мы спустились, он уже горел. Я думала, это твоя работа.
   Облонский взял кочергу и перевернул пылающее полено.
   – Бук, – сказал он. – Бук замечательно горит. Долго. Буковые поленья, скажу я вам, это вещь. Будь моя воля, только буком и топил бы. Жаль, дороговато выходит. Но греет отменно. Однако я…
   За окнами послышались шаги.
   – А это еще кто? – вскинул голову Стива.
   Дверь хлопнула, кто-то прогрохотал тяжелыми сапогами по террасе, ненадолго замер перед дверью в гостиную, пыхтя и отдуваясь, и наконец на пороге появилась массивная фигура в штормовке, болотных сапогах и с большим рюкзаком за плечами. В руках гостя были несколько удочек разного размера и сачок. Густая борода почти скрывала его лицо.
   Несколько секунд все недоуменно смотрели на мужчину, выглядевшего нелепо в этом снаряжении посреди гостиной. А потом лицо Облонского расплылось в улыбке, он вскочил с кресла и, воскликнув: «Ба! Левин, дружище!», бросился навстречу переминающемуся с ноги на ногу гостю.
   Мужчины обнялись.
   – Не узнал, представляешь? – вскричал Облонский. – Не узнал! Совсем ты, браток, заматерел! Аня, это же Левин! Помнишь нашего Робинзона?
   – Ну-ну, – смущенно пробасил Левин, отстраняясь от друга. – Да будет тебе. Не хватало еще целоваться тут.
   Он посмотрел на женщин:
   – Здравствуйте, Анна. Здравствуйте, Даша. Очень рад вас видеть.
   – Здравствуйте, здравствуйте, Костя, я тоже очень вам рада, – улыбнулась Анна. – Прямо с необитаемого острова к нам?
   – Да не, я не с острова, я с деревни, – белозубо улыбнулся Левин.
   – Удивительно, – пробормотала Долли.
   – Да что же удивительного? – Левин прислонил к стене удочки и сачок, снял рюкзак и доброжелательно посмотрел на Долли. – В деревне сейчас дел-то никаких и нету. Покос разве что, ну так с этим и подождать пару деньков можно. Степа, как тут с рыбалкой?
   – Да обожди ты, неугомонный, с рыбалкой! – рассмеялся Облонский. – Не успел войти, а уже… Раздевайся-ка и садись.
   Он помог Левину снять штормовку, бросил ее на рюкзак и чуть ли не силой усадил друга в кресло рядом с Анной.
   – Выпьешь?
   – Да что ты? Помилуй бог, в такую рань. Да и вообще, алкоголь… это вредно.
   – Ну! За встречу-то?
   – Даже не знаю… Разве что по капельке.
   – Коньяк, виски, джин, ром, текила?
   – Мне бы водочки…
   Пока Облонский звенел бутылками у барной стойки, Левин рассматривал гостиную и, смущенно посмеиваясь, поглядывал на женщин. Начать разговор сам он не решался.
   – Как я вам рада, Костя, – пришла ему на помощь Анна. – У нас тут нечто непонятное происходит. Может быть, вы ясность внесете. Только умоляю, снимите сапоги. А то я чувствую себя как на сейнере.
   – Да-да, простите, ради бога, – покраснел Левин и, отойдя в угол, стянул сапоги, оставшись в толстых мохнатых носках из собачьей шерсти.
   – Ну вот, – весело сказала Анна, когда Левин вернулся в кресло, – совсем другое дело. Эти носки вам очень идут… Стива, mon ami, налей мне немножко мартини, если есть. Хочу выпить с вами. Долли, может, присоединишься? Нет? Зря, тебе не помешало бы… Ну, Левин, рассказывайте нам деревенские новости. Покосы, надои, страда и прочие сельские вкусности. Почем нынче овес?
   – Овес? – Левин озадаченно посмотрел на Анну, но спустя мгновение его взгляд прояснился: – Ах, это шутка?
   – Да, Костик, шутка. Всего лишь шутка.
   – Смешная, – неуверенно сказал Левин.
   – Да не очень. – Анна махнула рукой. – Шутки мне не удаются. Так что простите.
   – Ну что вы, что вы… Совершенно не за что. Это я неважно понимаю юмор.
   Облонский вернулся к камину, неся на подносе графин с водкой, налитую до краев рюмку, аккуратно нарезанный соленый огурец и бокал мартини для сестры. Поставив поднос на причудливо инкрустированную столешницу, он уселся в свое кресло и отсалютовал другу полупустой бутылкой коньяка:
   – За встречу.
   – За встречу.
   – С приездом, Костя.
   Они выпили. Левин, кряхтя, взял кусочек огурца, шумно занюхал и осторожно положил обратно.
   – Скажи на милость, какими судьбами ты тут? – Облонский откинулся на спинку кресла. Голос его звучал беззаботно, но взгляд был цепким и тревожным.
   Левин пожал плечами и растерянно посмотрел на присутствующих.
   – Признаться… Не помню. Мне казалось, ты пригласил. Но когда и по какому поводу… Забылось как-то. Будто крепко заспал это дело. А я что, не вовремя?
   Облонский не ответил. В комнате вдруг стало очень тихо. Так тихо, что все услышали, как шипит смола на горящих поленьях.
   – Значит, ты тоже… – медленно сказал Облонский.
   – Что значит тоже?
   – У нас с Долли такая же история.
   Он взглянул на жену, словно ища поддержки, но та была погружена в свои мысли, и Облонский понял, что волнуют ее вовсе не те вопросы, что его.
   – Чудно, – хехекнул Левин. – А вы, Анна?
   – Я помню только лодку, – ответила она. – Всплески воды, постукивание весел в уключинах, туман и скрытая за ним фигура лодочника. Даже не фигура, а просто смутная тень, сгусток тумана… Вот и все. Тем не менее у меня стойкое ощущение, что я там, где должна быть. Вот как раз это меня по-настоящему и удивляет. А вы, Костя, как добрались?
   – Да все то же. Только без лодочника. Я сам люблю грести. Хорошая разминка. И для тела полезно, и для души. Успокаиваешься, когда долго гребешь. Или вот, к примеру, косить… – Левин оживился. – Косить я тоже очень люблю. Целый день на покосе повпахиваешь, так к вечеру другим человеком себя чувствуешь. Будто заново на свет народился. Руки гудят, ноги гудят, поясницу ломит, а ты все равно счастлив. На душе легко, свободно… Еще копать очень люблю. Правда, меньше, чем косить, – пачкаешься сильно. Но зато запах земли. Я ведь, знаете, сколько за свою жизнь накопал? Ого-го! Бывало до кровавых мозолей все копаешь-копаешь, копаешь-копаешь… И радостно так, светло. А еще можно пилить…
   – Левин, что-то понесло тебя, братец, – буркнул Облонский. – Сейчас не об этом речь.
   – Да-да, простите, ради бога. – Левин покраснел и замолчал, уставившись на мохнатые носки.
   – А я вообще дороги не помню, – сказал Стива. Он налил себе коньяк в хрустальный бокал и теперь задумчиво рассматривал через напиток огонь. – Мы с Долли просто сидели на берегу и разговаривали. Да, дорогая? Потом я вдруг понял, что не помню, как оказался здесь. Черт знает что! Он одним глотком осушил бокал и аккуратно поставил его на стол.

* * *

   После полудня распогодилось. Высоко в бледно-голубом небе зависли легкие перистые облака, яркое солнце разбавило густую синеву моря, и теперь оно было таким, каким его любят изображать не слишком талантливые художники – слишком бирюзовым, чересчур чистым и очень спокойным. Туман же превратился в легкую голубоватую дымку, которая добавляла пейзажу акварельной легкости и прозрачности.
   По берегу брели Анна с Облонским. Стива, засунув руки в карманы брюк, пинал мелкие камешки, угрюмо глядя под ноги. Анна крепко держала брата под руку, запрокинув голову и подставив лицо солнцу.
   – Знаешь, дорогой мой братец, несмотря на все эти загадки, я рада, что оказалась здесь, – сказала она. – Тут так тихо.
   – Вчера я думал, будет хороший шторм.
   – Шторм, mon ami, не самое страшное, что может приключиться в жизни. А море – оно на то и море, чтобы штормить. Знаешь, только в пасмурную погоду море воспринимается как стихия. В солнечные дни – это лишь место для купания и прогулок на яхте. Нечто вроде большого бассейна. Оно выглядит жалким, как тигр в клетке. Тигр, в которого дети с веселым смехом тычут палками. А вот когда собирается шторм… Тогда море становится самим собой. С ним уже не поиграешь… Хмурое море – это отличное средство от мании величия. Только глядя на звездное небо и предштормовое море, ощущаешь себя тем, кто ты есть на самом деле, – букашкой с раздутым самомнением. Крошечной одинокой букашкой.
   – Не споткнись, букашка.
   – Следи, чтобы я не споткнулась. Хочу загореть, – все так же, подставляя лицо солнцу, ответила Анна. – Хочу быть похожей на испанскую крестьянку. Загорелой, полной жизни и огня.
   – Много ты видела испанских крестьянок?
   – Кажется, ни одной. Но ни к чему лапать мои фантазии. Скажи лучше, у тебя есть хоть какие-нибудь соображения насчет того, почему и как мы здесь оказались?
   – Понятия не имею. И даже не могу представить, в каком направлении искать ответ.
   – Интересно, есть здесь еще кто-нибудь, кроме нас четверых?
   Облонский пожал плечами.
   – Что тебе сказала Долли? – спросил он после паузы.
   – Сказала, что простит тебя.
   – Серьезно?
   – Я серьезно. А она врет.
   – Почему ты так думаешь?
   – Видела ее глаза. С таким взглядом инквизиторы давали отпущение грехов еретикам, стоящим на бо-ольшой вязанке дров. При этом в одной руке у них была библия, в другой – факел. У инквизиторов, не у еретиков.
   – Черт.
   – На твоем месте я бы теперь пила только те коктейли, которые смешала сама. И не заплывала бы далеко в море.
   – Слава богу, я не пью коктейли… Но… Ты серьезно думаешь, что она может предпринять что-нибудь эдакое? Анна взглянула, наконец, на Облонского: – Наша милая безропотная овечка Долли? Ох, овечка, доведенная до отчаяния, может сделать все что угодно. Глупости хватит. Но не бойся, мой распутный брат, я не дам тебя в обиду. Я знаю, как пасти овечек. – Она снова подставила лицо солнцу.
   – Да нет, не может быть. Ты просто меня пугаешь, признайся. Ты…
   – Тихо! – Анна дернула Облонского за рукав и остановилась, прислушиваясь.
   – Что?
   – Слышишь? – Она встревоженно огляделась.
   – Ничего я не слышу. Ветер.
   – Да нет, нет… Плачет кто-то.
   Облонский наклонил голову, пытаясь расслышать плач, но ничего, кроме шума моря, не услышал.
   – Показалось, – сказал он.
   – Да нет же! Точно кто-то плачет. Только не могу понять, где… Эй! – крикнула она. – Кто здесь?
   Плач раздался с новой силой, и теперь Облонский его услышал.
   – Вроде бы там, – неуверенно сказал он, указывая на длинную гряду больших валунов, далеко вдававшуюся в море, вроде естественного волнореза. – За теми камнями.
   – Пошли, посмотрим. – Анна потянула его за руку.
   Чем ближе они подходили к камням, тем явственнее слышался плач. Плакала девушка.
   – Вот она. – Анна показала на маленькую фигурку, сидевшую на одном из камней.
   Они подошли ближе. Девушка, услышав их шаги, подняла голову.
   – Вот это да! – воскликнул Облонский. – Это же Кити… Кити! Голубушка! И ты здесь?
   – Стива! – Девушка вскочила с камня и бросилась к ним.
   Не обращая внимания на Анну, она кинулась на шею Облонскому:
   – Господи боже мой! Это ты! Слава богу, это ты! А я сижу здесь и ничего не понимаю… Море, камни, вокруг ни души… Зову, зову, никто не отвечает. Господи, я так испугалась, так испугалась!
   – Ну-ну. – Облонский осторожно похлопал ее по спине. – Все хорошо, милая. Анна, познакомься, это Кити. Младшая сестра Долли. Кити, это Анна, моя сестра.
   Девушка повернула к Анне заплаканное лицо и извиняюще улыбнулась:
   – Здравствуйте, очень приятно. Простите, что я так глупо себя веду. Очень уж было страшно.
   – Пустяки! – улыбнулась в ответ Анна. – На этих камнях кто хочешь разрыдается. Когда мы шли сюда, Стива сам чуть не плакал.
   – Правда? – Кити посмотрела на Облонского.
   – Анна шутит. Ты давно здесь сидишь?
   – Не помню. – Кити, всхлипывая, достала платочек и принялась утирать слезы. – Кажется, всю жизнь… Вдруг открываю глаза – и передо мной море. Как в кошмарном сне. Стива, объясни, что происходит?
   – Пойдем в дом, – сказал Облонский.
   – В дом? – переспросила Кити. – У тебя тут дом?
   – Не совсем у меня, но дом. Пойдем, там твоя сестра скучает.
   – Долли? Она тоже тут? Вот хорошо… А еще кто-нибудь есть? Я, наверное, выгляжу ужасно. Ужасно, Анна?
   – Не трите так глаза. Пусть слезы сами высохнут, тогда глаза не опухнут.
   – Ой, а я уже… Так больше никого нет?
   – Только Левин.
   – Кто?
   – Ты не знаешь его? Левин Костя. Мой друг.
   – Знакомое, вроде бы, имя, – сказала Кити. – Но припомнить не могу…
   – Я начинаю думать, что здесь это в порядке вещей, – нахмурилась Анна.
   – Вы о чем?
   – Неважно, Кити. Вернее, важно, но поговорить об этом лучше дома. – Облонский приобнял Кити за плечи. – Пойдем. А то еще обгоришь на солнце и станешь некрасивой.
   Девушка, всхлипнув последний раз, кивнула и доверчиво посмотрела на Анну со Стивой:
   – Вы ведь не исчезните? Правда? Вы на самом деле тут? Это не мираж?
   Анна с Облонским переглянулись и промолчали. На их лицах было написано сомнение.

* * *

   Когда Кити спустилась, все вновь собрались в гостиной. Долли по-прежнему хранила молчание. Левин с Облонским обсуждали преимущества ловли на мормышку. Анна стояла у окна и курила, глядя на море, которое понемногу начинало темнеть.
   – Ага, вот и наша красавица. – Облонский повернулся к Кити. – Левин, дружище, помнишь эту красотку? Хорошеет с каждым днем, верно?
   – Я… м-м-м… не… – Левин беспокойно заерзал в кресле, потом встал так, чтобы столик закрывал его носки, и довольно неуклюже поклонился. – Добрый день, барышня.
   Кити хихикнула и кивнула.
   – Ну, вспомнила Левина?
   Кити нахмурила лобик, потом качнула головой:
   – Н-нет… Может быть, и встречались где-то, лицо почему-то знакомо. Но я не припоминаю.
   – Вот она – девичья память. – Облонский улыбнулся другу. – Кити, голубушка, садись с нами.
   Левин вскочил, суетливо подвинул девушке свое кресло и замер, как солдат, ожидающий очередной команды.
   Кити села, вежливо улыбнулась ему и посмотрела на Долли:
   – Ты почему такая грустная, сестренка?
   – Не обращай внимания, – сказал Облонский. – Долли сегодня весь день не в настроении. Расскажи лучше, почему ты здесь? И как сюда… попала? Левин, дружище, присядь, не маячь.
   – Не знаю. – Кити виновато пожала плечами. – Я просто ревела на камне. Правда, Стива, Долли, мне было очень страшно. Думала, придется до темноты так сидеть. А я темноты очень боюсь. Как маленькая, да? Понимаю, что глупо, но поделать с собой ничего не могу. Да и мало ли кто тут может повстречаться. Вдруг какой-нибудь маньяк или еще что-нибудь в этом духе.
   Ее передернуло.
   – Один маньяк тут и правда есть, – сказала Долли, поглядывая на мужа. – Но я надеюсь, что хоть для тебя он безопасен.
   – Маньяк? – Кити округлила глаза и оглянулась, будто ожидала увидеть у себя за спиной монстра с окровавленным топором.
   – Долли шутит, – сказал Облонский. – Она у нас тоже большая шутница.
   – Мда? – Долли хмыкнула. – Ну-ну…
   И снова замолчала, глядя в одну точку.
   – Выходит, милая, ты тоже не помнишь, как здесь оказалась? – отвернувшись от окна, спросила Анна.
   – Не-а. А что, еще кто-то не помнит?
   Ей никто не ответил.
   – Мрачновато здесь, – сказала Кити, окинув беспокойным взглядом комнату.
   Анна подошла к камину, протянула руки к огню и, задумчиво глядя на весело пляшущие языки пламени, произнесла:
   – Похоже, «я не знаю» – слова, которые чаще других звучат в этом доме. Я тут поразмышляла и выяснила одну интересную вещь. Вот скажи, Стива, ты много можешь вспомнить о своем прошлом? Давайте проведем маленький эксперимент. Пусть каждый напряжет память и поведает остальным о том, как он жил раньше. До того, как очутился в этом доме. Буквально в двух словах.
   Анна села в кресло и обвела испытующим взглядом притихшую компанию.
   – Кто первый?
   – Да ну, странный вопрос, ей-богу… – Облонский откинулся на спинку кресла. – Вот тебе, пожалуйста: я женат без малого пятнадцать лет, сейчас у нас с Долли… гм… размолвка, но я уверен, что все уладится. Как видишь, ничего сложного.
   – У вас есть дети?
   – Конечно.
   – Сколько? Один? Два? Мальчик? Девочка?
   – Э-э… – Облонский задумался. Он долго тер лоб, потом принялся что-то подсчитывать на пальцах, шевеля губами. Наконец, сдавшись, он беспомощно посмотрел на жену. – Долли, у нас ведь есть дети?
   Долли неуверенно кивнула.
   – М-мапьчики?
   Долли пожала плечами и испуганно уставилась на мужа.
   – Ничего не понимаю, – прошептала она.
   – Что называется, «а был ли мальчик?» Видишь, милый мой Стива, – Анна ткнула пальцем в Облонского, – все не так просто. Хочешь еще вопрос? Где вы жили до вчерашнего дня?
   – Мы… э-эм… – Облонский с минуту о чем-то напряженно размышлял, потом судорожно вздохнул и вытер вспотевший лоб. – Ничего не понимаю. Бред какой-то. Сплошные черные дыры. А ведь я никогда не жаловался на память… Вроде бы.
   – С тобой все понятно. Есть еще желающие окунуться в прошлое? Левин, вы нам можете что-нибудь рассказать?
   Левин, сидевший в дальнем, самом темном углу комнаты, заворочался в кресле, как медведь, по недогляду уснувший в барсучьей норе, густо откашлялся и тоном заправского рассказчика начал:
   – А вот у нас в деревне случай был…
   – Как называлась деревня? – быстро спросила Анна. – Когда туда приехали? Долго там прожили?
   Левин немного попыхтел, поскрипел креслом и наконец притих. Из угла донеслось его озадаченное сопение.
   – Долли, Кити, а вы что скажете? Две сестры… Вы дружно жили? Есть у вас еще братья или сестры? Во что вы любили играть в детстве?
   Сестры переглянулись, но не проронили ни слова. Анна удовлетворенно кивнула.
   – Понимаете теперь, что я имела в виду? У меня та же история. Я знаю, что у меня есть муж, но понятия не имею даже, как он выглядит. Пытаюсь представить, но не могу, просто черный силуэт перед глазами. В то же время я уверена, что, если он сейчас войдет в эту комнату, я тотчас его узнаю. Где мы с ним жили, какой жизнью? Этого я вспомнить не могу. Или взять тебя, Стива. Я знаю, что ты мой родной брат. Все остальное, что связано с тобой, стерто. Есть знание некоторых фактов, но это не воспоминания. Как, допустим, убийство Юлия Цезаря. Я знаю, что его убили, примерно знаю, почему и как, но я этого не помню, потому что не могу помнить. Забавно, да?