Страница:
Диана сунула ноги в клетчатые тапочки, которые в доме никто не носил, и они существовали специально для гостей. Тапочки оказались ей велики, и выглядела она в них смешно. Так смешно, что снова захотелось целовать ее, не дожидаясь окончания романтического ужина.
— Ты просто обалденная в этих тапках, — сказал он с интонацией восторженного ценителя произведений высокого искусства.
— Ну да, — ответила она, усмехнувшись, и прошла мимо него в комнату.
Он прошел следом и почти сразу услышал ее возмущенный голос:
— Это еще что такое?
Иван обвел комнату взглядом и ничего «такого» не заметил.
— Вот это? — уточнила Диана и ткнула пальцем в сервированный Иваном стол.
— Это романтический ужин, — признался он, повесив голову, и добавил: — Я не очень хорошо умею резать сыр.
— Сыр он не очень хорошо умеет резать. А о том, что я сегодня с двенадцати до пяти была на работе, что у меня было три тренировки подряд, ты не подумал?
— Не подумал о чем? — Иван не понял, при чем здесь ее тренировки.
— О том, что я голодная! Что я хочу есть! Что сыра мне будет мало!
— Динка, — прошептал он, заулыбался и прижал ее к себе. — Ты точно такая же… Точно такая же неромантичная, как и я…
— Это я — неромантичная? — Она отстранилась и сверкнула глазами в поддельном гневе. — Я очень романтичная! Просто мне кажется, что тарелка с макаронами и парой котлет выглядела бы на этом столе более романтично, чем этот твой сыр…
Он поцеловал ее в кончик носа, отстранился, сказал:
— Я сейчас, — и побрел на кухню.
— Эй! Ты куда? — Она остановила его на полпути.
— Я сейчас тебе макароны разогрею, — объяснил Иван. — С котлетами. Как это ты точно угадала… У нас как раз макароны…
— Что?! Макароны разогреешь? О господи… Макароны… Ну что мне с этим делать, а? Ну как так можно? А ну, иди сюда. Немедленно иди сюда! Какие еще макароны! Ну какие могут быть макароны? О господи…
Он послушно вернулся, остановился рядом, глупо улыбаясь.
— Немедленно поцелуй меня. Сейчас же, слышишь? И прекрати думать о макаронах. Думай только обо мне, и ни о чем… Ни о чем больше не думай…
Он немедленно поцеловал ее и немедленно забыл о макаронах, и о романтическом ужине, и обо всем на свете. И думал — только о ней. Только о ней, и ни о чем больше.
Он целовал ее и думал о том, что она потрясающе страстная. И чувствовал в душе непонятную легкую горечь оттого, что кто-то разбудил в ней эту страсть и научил ее быть такой несдержанной, нескромной. Что с кем-то она постигла науку любви, изучила свое тело, научилась понимать его язык. Пока он еще способен был что-то соображать и о чем-то думать, эта непонятная ревность гнездилась в душе тонкой змейкой, сворачивалась упругими кольцами. Ревновать к прошлому — нет ничего более глупого, а тем более ревновать к прошлому женщину, которая была замужем и имела почти взрослую дочь.
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове — и исчезли, взметнувшись облаком невесомого пара и растворившись в обжигающих лучах растущего изнутри пламени. В ее шепоте, в ее бесконечном, таком драгоценном, бормотании. Каждое ее слово он ловил губами и пробовал на вкус, зная наверняка, что никакое, даже самое дорогое французское вино не сможет сравниться с этим восхитительным вкусом ее губ, шепчущих уже знакомые, уже родные и такие важные, абсолютно бессмысленные слова.
Взрыв назревал внутри с первой секунды — но он знал, что сумеет сдержать себя, что будет еще долго бороться с собой за каждый ее тихий стон, за каждый ее вскрик, он будет бороться с собой, чтобы она кричала и стонала очень долго. Он сумеет свести ее с ума по-настоящему, сумеет заставить забыть все на свете и сделать так, чтобы мир вокруг нее исчез — точно так же, как исчез сейчас его собственный мир. И только в тот момент, когда она вдруг широко распахнула почерневшие глаза, а потом снова зажмурилась, впилась ногтями в его плечо и громко вскрикнула, он вдруг понял, что бороться с собой у него уже больше нет сил. И почти потерял сознание, оказавшись в ослепительно ярком промежутке между мирами.
Очнувшись, он увидел Диану, которая лежала рядом на предварительно застеленной неромантичным Иваном постели. Опираясь на локоть, она тихонько целовала его покорябанное плечо. Увидев, что Иван открыл глаза, она улыбнулась и спросила:
— Больно?
Он кивнул и сказал:
— Кошка…
Она застыла на миг, напряглась. Он почувствовал это ее напряжение, но не успел ни о чем спросить, потому что она очень быстро стала прежней, уютно устроилась у него под мышкой и, гладя рукой по животу, принялась тихо рассказывать:
— Таньке сегодня сон приснился… Какой-то невероятный совершенно медведь. Одно ухо у него, говорит, зеленое, другое голубое, а сам медведь розовый и большой… Она же обожает мягкие игрушки, ты сам видел, сколько их у нее… И теперь требует этого медведя себе на день рождения, представляешь? Розового, и чтоб непременно одно ухо голубое было, а одно зеленое… Где его теперь искать, такого медведя, ума не приложу… А день рождения у нее скоро, через десять дней…
— Дин, — позвал он, чувствуя, что она говорит сейчас совсем не о том. — Динка. Я люблю тебя, правда.
— Ты как думаешь, такие медведи вообще существуют? Розовые, с одним ухом голубым, а одним…
— Динка.
— …а одним зеленым… Нет, правда? Мне кажется, что таких медведей не бывает…
— Я люблю тебя. При чем здесь медведи?
— Она на день рождения такого медведя хочет…
— Я все равно тебя люблю.
— Ах ты господи… Иван… Ну что ты заладил… Ну, я тоже тебя немножко… Кажется, люблю…
— Ах ты господи…
— Это мое слово… Ты украл…
— Еще раз скажи. Скажи, пожалуйста, а?
— Ты украл…
— Да нет, не это… Дин, я люблю тебя и я счастлив сейчас, как дурак… Как-то ненормально счастлив, знаешь… У меня в первый раз такое… Скажи…
— Ну что тебе еще сказать? Я ведь уже сказала… А почему как дурак? Что, по-твоему, только дураки счастливыми бывают?..
— Да нет, наверное… Может, умные тоже… Хотя не знаю, я только про себя знаю, что счастлив… Что счастлив и что люблю тебя…
— Еще…
— Люблю тебя.
— Еще!
— Люблю…
Она тихонько засмеялась. Потом подняла лицо, склонилась над ним и прошептала в самые губы:
— Иван. Я не об этом… Если у нас есть время — я хочу еще. Понимаешь?
Через час Диана уже сидела на кухне и наворачивала за обе щеки макароны с котлетами. Бутылка вина была перенесена туда же и раскупорена — Диане понравилась Иванова кухня, и она категорически отказалась от романтического ужина за столиком в комнате. Здесь же стояла тарелка с некрасиво нарезанным сыром, который время от времени Диана тоже подхватывала вилкой.
Иван сидел рядом и любовался ею. Диана, у него дома за кухонным столом с завидным аппетитом поедающая макароны с котлетами, казалась ему убийственно привлекательной. Почти такой же, как в голубом халате, тапочках, с верхушкой от ананаса на голове вместо прически. Или, может быть, даже еще более убийственно привлекательной. Он молчал, потому что не мог произнести ни слова, млея от этого зрелища, а она умудрялась одновременно жевать и разговаривать.
— Ума не приложу, что теперь делать с этим медведем. Она правда его хочет. Говорит — если он мне приснился, значит, он где-то есть.
— Может, и правда поискать в магазинах?
— Ой, не знаю. В «Детский мир» я вчера заходила. Мне с десяток разных медведей на выбор предложили, но они все или белые, или коричневые, а один был красный… Красного она не хочет…
— Дин, ты ее балуешь.
Диана нахмурилась:
— Что значит — балуешь? Я ее люблю просто, вот и все.
— Ну тогда можно еще в каком-нибудь магазине посмотреть… Есть ведь еще детские магазины. Если хочешь, я поезжу завтра по всем детским магазинам. А еще можно в Интернете посмотреть… Хотя они вовремя доставить не успеют…
— В Интернете Мур уже смотрел. Всей сайты облазил.
— И что?
— Только белые, коричневые и серые. И еще один был… Не помню, или оранжевый, или желтый…
— Кошмар. У них что, совсем фантазия не работает? Неужели никто не догадался сделать зеленого медведя с одним розовым, а другим голубым ухом?
— Медведь не зеленый, а розовый, — поправила Диана. — Ты все перепутал. Это у него ухо зеленое, а сам он розовый! Ну что ты, Иван, в самом деле!
— Извини…
Она улыбалась. Выскоблив тарелку, встала и принялась мыть посуду. Иван не успел даже как следует воспротивиться — она очень быстро покончила со своей грязной тарелкой и грязной вилкой.
— Хватит возмущаться, лучше убери все это в шкаф. И кстати, твоя мама скоро придет?
— Минут через сорок, я думаю… Не раньше… Дин, ты останешься?
— В смысле?
— В смысле, ночевать у меня останешься?
— С ума сошел. А Танька?
— Давай я за ней съезжу, — с готовностью отозвался Иван. — У нас одна комната все равно свободная, там и диван есть…
— С ума сошел, — повторила Диана. — Нет, я не останусь.
— Я тут без тебя сойду с ума.
— Ты уже сошел, — напомнила Диана. — Так что не переживай. Два раза с одного ума не сходят… Ум — это тебе не вагон в поезде и не подножка троллейбусная.
— Философствуешь еще…
— А почему бы мне не философствовать? Я сытая и довольная, чем еще заняться? — Она рассмеялась, притянула к себе Ивана, поцеловала его в лоб, в щеки, в глаза и в кончик носа и сказала: — Ах ты, Иван мой хороший…
За эти короткие поцелуи и волшебные слова он сразу простил ей ее упрямство и даже почти примирился с тем, что еще какое-то время ему придется просыпаться по утрам в одинокой постели.
В этот момент раздался звонок в дверь. Диана нахмурилась и спросила тревожно:
— Ты меня обманывал? Сказал ведь, через сорок минут… Специально сказал, да?
— Нет, Динка, это не мама, — секунду подумав, ответил Иван. — Мама не может так рано. У нее концерт только пять минут назад закончился. Что она, по-твоему, на крыльях прилетела?
Звонок повторился, на этот раз более настойчиво.
— Твоя мама — певица?
— Почему певица? Она просто на концерт ходила, я ей билеты взял, на Жанну Бичевскую… Слушай, я пойду посмотрю, кто там…
Она вдруг схватила его за руку. Он обернулся и с удивлением заметил в ее глазах испуг.
— Иван… Не ходи… — пробормотала она, стискивая его пальцы.
— Да что с тобой?
— Не знаю… Сама не знаю… Предчувствие какое-то нехорошее… Знаешь, Лора иногда про меня говорит, что я вообще не человек, а одно сплошное предчувствие… Вот и сейчас я опять не человек как будто… Кто это может быть?
— Да чего ты испугалась? Может, соседка… Наверняка соседка. Тетя Вера. Она заходит иногда к маме вечером. Не бойся, она не страшная…
Он притянул ее к себе, поцеловал в щеку. Звонок повторился, и Иван пошел открывать дверь, бросив на ходу:
— Не бойся. Ты, Динка, как маленькая…
— Иван, — беспомощно пробормотала она вслед и опустилась на табуретку.
В дверь на самом деле звонила соседка — тетя Вера, как и предполагал Иван. Он хотел было уже объяснить тете Вере, что мамы нет дома, что придет она не раньше чем минут через сорок, но, как выяснилось, тетя Вера пришла совсем не в гости. У тети Веры просто случилось домашнее стихийное бедствие.
— Ванечка, родной, помоги. У меня трубу прорвало, вода горячая хлещет, а Иллариона нету, в обед еще к Сашке уехал, внуков навестить… Может, попробуешь что-нибудь сделать? Сама-то я ничего в этих трубах и кранах не понимаю… Я там пока ведро поставила. Но оно уж больно быстро наполняется…
— Конечно, теть Вер. Конечно помогу. Сейчас спущусь. Вы… Вы идите, а я сейчас мигом к вам спущусь, ладно?
Тетя Вера кивнула и заспешила вниз по ступенькам. Иван вернулся к Диане — она по-прежнему сидела на табуретке и была белее белого.
— Я же говорил, соседка.
— Соседка, — беспомощно пролепетала она. Подняла тоскливые глаза. В ее взгляде, в каждом движении сквозила какая-то странная обреченность. — О господи, не понимаю… Я ужасно чего-то испугалась. Сама не знаю…
Он опустился на колени и долго целовал и гладил ее руки — до тех пор, пока она окончательно не пришла в себя. Тетя Вера внизу боролась с потоком воды из трубы, но это было не важно. Гораздо важнее было успокоить Диану. И только тогда, когда она вздохнула и сказала:
— Кажется, прошло… — он объяснил, в чем дело.
— Я сейчас спущусь к ней, попробую воду перекрыть, если у них, конечно, краны не сорвало. Пять минут. Ну или семь, не больше. Будешь скучать?
— Буду.
— Пойдем, я тебе включу телевизор. Или музыку, если хочешь. Или свои детские фотографии дам посмотреть.
Она кивнула:
— И музыку, и телевизор, и фотографии… Только я все равно скучать буду…
Он взял ее за руку и отвел в комнату. Усадил в кресло, достал из шкафа альбом с фотографиями, включил проигрыватель с традиционным джазом и вручил пульт от телевизора:
— Держи. Будет совсем скучно — стучи по батарее. Я услышу и сразу прибегу. Ладно?
Она снова кивнула, Иван поцеловал ее и помчался вниз спасать соседку от потопа.
С краном пришлось туго — он оказался ржавым и почти не двигался с места, а разводного ключа у тети Веры не оказалось. Иван провозился с краном не пять и не семь минут, а все десять. Все это время прислушивался — Диана по батарее не стучала, значит, пока не сильно соскучилась.
Перекрыв наконец горячую воду и выслушав благодарности тети Веры, Иван вымыл в ванной руки холодной водой и распрощался. Взлетел вверх по ступенькам, распахнул дверь, услышал тихий и хрипловатый голос Билли Холидей и вдруг понял, что за эти несчастные десять минут соскучился по Диане так, будто не видел ее целую вечность…
«Наверное, я ее и правда люблю, — подумал Иван, — раз творится со мной такое. Точно — люблю».
— Динка! Я тебя точно люблю! — прокричал он с порога и влетел в комнату.
Дианы почему-то в комнате не было. Играла музыка, пульт от телевизора лежал в кресле, раскрытый альбом — на столе. А Дианы не было.
— Динка! — позвал он. — Ты где?
Она не отзывалась — Иван решил, что она, может быть, в ванной или в еще более прозаическом месте. Вернулся в коридор, подергал ручки — ни в ванной, ни в туалете, ни на кухне Дианы не было.
Странно.
Он решил поискать ее в дальней комнате — возможно, пока его не было, она решила совершить экскурсию по дому. Вышел снова в коридор — и вдруг остановился как вкопанный. Взгляд случайно скользнул на пол, и он увидел на полу клетчатые тапочки. Те самые, которые надевал ей на ноги, в которых она выглядела убийственно привлекательной. Тапочки стояли в прихожей на полу, возле двери. Как раз в том месте, где еще совсем недавно стояли ее ботинки.
С трудом соображая, что бы все это могло означать, он отодвинул дверцу шкафа-купе и уставился на вешалку — пустую вешалку, на которую сам недавно повесил ее куртку с меховыми отворотами. Куртки не было.
— Динка! — снова позвал он, еще не понимая, что отсутствие одежды и тапочки на полу в прихожей — все это может говорить лишь о том, что Диана ушла.
Он долго смотрел в пустоту, не двигаясь с места, потом спросил у пустоты:
— Ты ушла, что ли?
Пустота в ответ промолчала…
— Ерунда какая, — пробормотал Иван и сполз по стенке. Опустился на пол прямо там, где стоял, и долго сидел неподвижно, понимая только одно — что он ничего не понимает.
Потом он резко подскочил с места и бросился ей звонить. Но трубку взяла Таня — Иван вовремя сообразил, что, спроси он сейчас про Диану, все испугаются, ведь знают же, что Диана сейчас у него, а если Дианы у него нет, значит, с ней что-то могло случиться.
Он положил трубку на рычаг и снова опустился на иол. Потом снова подскочил с места и кинулся одеваться — и, только уже застегивая куртку, вдруг вспомнил, что сейчас должна прийти мама и ему нужно обязательно ее дождаться, иначе ей придется стоять под дверью, потому что у нее нет ключей от квартиры. Ключи от квартиры Иван сам тайком вытащил у нее из сумки, на всякий случай, чтобы не смогла зайти в квартиру в самый неподходящий момент.
Иван зарычал от злости на самого себя, не снимая куртки, вышел из коридора на кухню. На столе еще стояла недопитая бутылка вина и лежали в тарелке несколько ломтиков некрасиво нарезанного сыра. Это значит, что весь сегодняшний вечер ему не приснился…
Бутылку вина он убрал в холодильник. Распахнув окно, оперся локтями о подоконник, закурил сигарету. За окном было звездно. Совершенно непонятно, отчего бывают звезды и зачем они вообще нужны. Иван долго пытался убрать их с неба, спрятать настырные звезды под завесой табачного дыма, но третья сигарета подряд вызвала приступ тошноты, пришлось затушить ее в пепельнице, закрыть окно и сесть на табуретку — на ту самую табуретку, на которой еще несколько минут назад сидела Диана. Сидела и чего-то боялась…
Он так и просидел на этой табуретке, сверля взглядом геометрические узоры кухонного ламината. Дощечки на полу были выложены в виде хитрого лабиринта — Иван пытался найти выход из этого лабиринта, но каждый раз вместо выхода находил очередной тупик.
Потом раздался звонок в дверь. Он бросился открывать, заранее зная, ни секунды не сомневаясь в том, что Диана вернулась, и поняв наконец, в чем дело: она просто выходила на улицу подышать свежим воздухом. Открыл дверь — и увидел маму. Лицо у нее было бледным, но сначала он даже не обратил на это внимания.
— Ума не приложу, куда делись мои ключи. Вроде бы я их из сумки не выкладывала, но их нет… Ты что это, сынок, в куртке? — спросила Ирина Сергеевна, застыв на пороге и с тревогой вглядываясь в лицо сына. — Случилось что? Что за вид у тебя?
— Да все в порядке, мама… Ключи твои на месте, не переживай — вон, на полке лежат… Ты их забыла… А я просто… Ты сама-то вон какая бледная…
— Сердце прихватило. Ты помоги мне, сынок, раздеться…
— Может, «скорую» вызвать? — встревожился Иван.
— Нет, «скорую» не надо. Пока — не надо, а там посмотрим… Я сейчас таблетку выпью… Сколько раз ведь говорила себе — положи в сумку таблетки свои! Мало ли что может случиться? Ой, старость — не радость. Ключи забыла, таблетки забыла… Что дальше-то будет?
— Скажешь тоже — старость… Пятьдесят — это, мам, молодость еще. А дальше будет жизнь.
Иван помог матери раздеться, разделся сам, как-то отстранение подумав, что никуда он теперь за Дианой не помчится, потому что маму нельзя оставлять одну, и решил просто позвонить ей минут через тридцать. Через тридцать минут она наверняка уже доберется до дому, и тогда можно будет выяснить, что случилось…
Что-то случилось — в этом не было никаких сомнений. Но что именно могло заставить ее вот так поспешно, ни слова не сказав, сбежать от него — Иван даже не мог себе представить.
— Ваня, — послышался голос матери, — ты музыку сделай потише, знаешь, у меня и голова что-то разболелась… Ты только не обижайся…
— Мам, с чего ты взяла, что я за музыку на тебя буду обижаться?
Он зашел в комнату, снова не увидел там Диану, выключил музыку и вышел, внезапно испытав совершенно непонятное чувство: как будто вместо Дианы здесь теперь находился кто-то другой. Кто-то третий. Чувство было почти мистическим, и, если бы мама не отвлекла его от этих странных размышлений, неизвестно, до чего бы он додумался.
Ирина Сергеевна сидела на кухне, на той самой треклятой табуретке, и позвала Ивана для того, чтобы он достал с верхней полки аптечку. Иван достал аптечку, налил воды в стакан, дождался, пока мать выпьет свою таблетку, убрал аптечку, оставив на столе только упаковку с сердечными таблетками. Потом, рассеянно оглядевшись, взял стакан, сполоснул его и поставил в шкаф.
— Вань, да ты сядь, успокойся… Мне уже чуть полегче. Знаешь, концерт такой замечательный был. Все-таки какая она талантливая женщина! Выглядит замечательно — волосы у нее теперь, знаешь, белые. Так непривычно… А голос совсем, ни капельки не изменился… И песни такие все хорошие. Жаль, что ты со мной пойти не захотел.
— Мам, ты ведь знаешь, что почти все исполнители, на концерт которых я мечтал бы попасть, давно умерли. Те, что не умерли, живут на другом континенте. А бардовскую песню я не очень-то жалую.
— И напрасно, Ваня…
Они некоторое время еще поспорили насчет бардовской песни, а потом Ирина Сергеевна спросила:
— Вань, у тебя здесь был кто-то, да?
— Это ты как определила? — удивился Иван. Вспомнил про разобранную постель со смятой простыней у себя в комнате и собирался уже покраснеть, но выяснилось, что все дело в пресловутых тапочках.
— Тапочки в коридоре на полу стоят. Те, которые у нас для гостей, клетчатые… Они же обычно на полке, если никто не приходит… Значит, приходил кто-то.
Может, и приходил, — ответил Иван и попытался утешить себя тем, что, возможно, весь этот неромантический вечер ему просто пригрезился. Как ни странно, поверить в это оказалось проще, чем в необъяснимое исчезновение Дианы. Примириться с тем, что она вообще не приходила, оказалось гораздо легче, чем примириться с тем, что она ушла.
— Это как? Иван вздохнул:
— Не знаю, мам. Правда не знаю.
Ирина Сергеевна некоторое время пристально разглядывала лицо сына. Иван был не готов сейчас к расспросам, и, словно почувствовав это, она не стала его ни о чем больше спрашивать.
— Ну как, тебе легче? — спросил Иван.
— Да легче вроде. Хотя все равно внутри ком и жжет ужасно.
— Ты лучше ложись тогда. Я сейчас тебе постелю, и ты ляжешь. А я далеко не буду уходить, в соседней комнате посмотрю телевизор.
Она послушно поднялась и позволила отвести себя в комнату. Иван видел, что мать крепится, держится бодрячком, но губы и лицо у нее бледные, и эту бледность ни с чем не спутаешь. Он застелил ей постель, еще некоторое время сидел на краю и рассказывал про вселенский потоп, случившийся у тети Веры, и про то, как он героически спас ее от этого потопа. Потом поднялся, приглушил свет ночника, напомнил матери, что будет рядом, в соседней комнате, велел звать его, если что, и вышел.
Нужно было позвонить Диане. Полчаса, отведенные на ожидание, уже прошли, и он снова потянулся к трубке, ни минуты не сомневаясь в том, что сейчас все разъяснится. Что он услышит в трубке ее голос и она рассмеется, и спросит, здорово ли его напугала, и станет к нему приставать с вопросами, что он подумал, когда вернулся, и долго ли ее искал, и где именно искал, и заглядывал ли под стол или в шкаф с одеждой. Потом наврет что-нибудь забавное — например, скажет, что ее унес злой волшебник Черномор из пушкинской сказки, и Иван сможет почувствовать себя героем этой пушкинской сказки. Придумает еще что-нибудь, а потом наконец признается, в чем дело, расскажет, что ей позвонила по мобильному Лора и велела приезжать домой срочно, потому что… Почему — он так и не смог придумать, но был абсолютно уверен, что Диана ему это объяснит. И готовился уже отругать ее по полной программе. Объяснить, что так никто не делает, что за эти несчастные полчаса он чуть не сошел с ума, теперь уже не в шутку, а на самом деле, что он даже всерьез пытался уничтожить звезды на небе, вытравляя их с поверхности неба табачным дымом до тех пор, пока этот табачный дым едва не уничтожил его самого. И потом обязательно скажет ей, что любит ее, что непередаваемо скучал по ней, пока перекрывал кран у тети Веры, что смотрел на кран, а думал все время о ней. И она, может быть, тоже скажет, что немножко любит его или хотя бы что ей это кажется…
Но трубку сняла не Диана, а Лора. И в ответ на его просьбу позвать Диану сказала нечто совершенно невообразимое:
— Я не могу сейчас ее позвать, Иван.
И как-то так она это сказала, что Иван сразу понял — она не может позвать Диану совсем не потому, что Диана сейчас в ванной или вышла на минуту к бабе Тасе за солью или спичками. Совсем не поэтому…
— Это что значит — не можешь? — спросил он охрипшим голосом. — Ее что, нет дома? Она не пришла?
Лора помолчала некоторое время. Потом сказала:
— Она пришла. С ней все в порядке. Извини, Иван, — и повесила трубку.
Иван стоял с трубкой в руке и слушал короткие гудки, которые разрядились в него автоматной очередью. Он думал о том, что все это, наверное, происходит не с ним, что такой вот кошмар может случиться только во сне, потому что в реальной, в настоящей жизни ему просто нет объяснения.
Нет объяснения.
Он положил трубку на базу. Потом снова поднял и снова стал набирать номер Дианы. И снова слушал гудки — на этот раз убийственно длинные, и их было так много, что он сбился со счета. Гудки вдруг оборвались из длинных в короткие, потом в трубке и вовсе воцарилась пугающая тишина. Он прогнал эту жуткую тишину, снова набрав номер, и снова сбился со счета, считая длинные гудки, снова долго слушал короткие, и снова все закончилось воцарившейся в телефонном эфире пугающей тишиной.
Он не мог найти объяснения тому, что случилось. Через полчаса ему все же удалось заставить себя отойти от телефона, а в ушах, не смолкая, все продолжали звучать длинные гудки, сменяясь на короткие, потом снова на длинные, и теперь уже тишина стала казаться ему благословенной, он мучительно ждал ее, но она все никак не наступала.
И тогда он заткнул уши. Зажал их ладонями, чтобы не слышать. Гудки стали еще громче. Голова уже раскалывалась на части — количество частей было равным количеству гудков. Голова грозила разбиться вдребезги.
— Ты просто обалденная в этих тапках, — сказал он с интонацией восторженного ценителя произведений высокого искусства.
— Ну да, — ответила она, усмехнувшись, и прошла мимо него в комнату.
Он прошел следом и почти сразу услышал ее возмущенный голос:
— Это еще что такое?
Иван обвел комнату взглядом и ничего «такого» не заметил.
— Вот это? — уточнила Диана и ткнула пальцем в сервированный Иваном стол.
— Это романтический ужин, — признался он, повесив голову, и добавил: — Я не очень хорошо умею резать сыр.
— Сыр он не очень хорошо умеет резать. А о том, что я сегодня с двенадцати до пяти была на работе, что у меня было три тренировки подряд, ты не подумал?
— Не подумал о чем? — Иван не понял, при чем здесь ее тренировки.
— О том, что я голодная! Что я хочу есть! Что сыра мне будет мало!
— Динка, — прошептал он, заулыбался и прижал ее к себе. — Ты точно такая же… Точно такая же неромантичная, как и я…
— Это я — неромантичная? — Она отстранилась и сверкнула глазами в поддельном гневе. — Я очень романтичная! Просто мне кажется, что тарелка с макаронами и парой котлет выглядела бы на этом столе более романтично, чем этот твой сыр…
Он поцеловал ее в кончик носа, отстранился, сказал:
— Я сейчас, — и побрел на кухню.
— Эй! Ты куда? — Она остановила его на полпути.
— Я сейчас тебе макароны разогрею, — объяснил Иван. — С котлетами. Как это ты точно угадала… У нас как раз макароны…
— Что?! Макароны разогреешь? О господи… Макароны… Ну что мне с этим делать, а? Ну как так можно? А ну, иди сюда. Немедленно иди сюда! Какие еще макароны! Ну какие могут быть макароны? О господи…
Он послушно вернулся, остановился рядом, глупо улыбаясь.
— Немедленно поцелуй меня. Сейчас же, слышишь? И прекрати думать о макаронах. Думай только обо мне, и ни о чем… Ни о чем больше не думай…
Он немедленно поцеловал ее и немедленно забыл о макаронах, и о романтическом ужине, и обо всем на свете. И думал — только о ней. Только о ней, и ни о чем больше.
Он целовал ее и думал о том, что она потрясающе страстная. И чувствовал в душе непонятную легкую горечь оттого, что кто-то разбудил в ней эту страсть и научил ее быть такой несдержанной, нескромной. Что с кем-то она постигла науку любви, изучила свое тело, научилась понимать его язык. Пока он еще способен был что-то соображать и о чем-то думать, эта непонятная ревность гнездилась в душе тонкой змейкой, сворачивалась упругими кольцами. Ревновать к прошлому — нет ничего более глупого, а тем более ревновать к прошлому женщину, которая была замужем и имела почти взрослую дочь.
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове — и исчезли, взметнувшись облаком невесомого пара и растворившись в обжигающих лучах растущего изнутри пламени. В ее шепоте, в ее бесконечном, таком драгоценном, бормотании. Каждое ее слово он ловил губами и пробовал на вкус, зная наверняка, что никакое, даже самое дорогое французское вино не сможет сравниться с этим восхитительным вкусом ее губ, шепчущих уже знакомые, уже родные и такие важные, абсолютно бессмысленные слова.
Взрыв назревал внутри с первой секунды — но он знал, что сумеет сдержать себя, что будет еще долго бороться с собой за каждый ее тихий стон, за каждый ее вскрик, он будет бороться с собой, чтобы она кричала и стонала очень долго. Он сумеет свести ее с ума по-настоящему, сумеет заставить забыть все на свете и сделать так, чтобы мир вокруг нее исчез — точно так же, как исчез сейчас его собственный мир. И только в тот момент, когда она вдруг широко распахнула почерневшие глаза, а потом снова зажмурилась, впилась ногтями в его плечо и громко вскрикнула, он вдруг понял, что бороться с собой у него уже больше нет сил. И почти потерял сознание, оказавшись в ослепительно ярком промежутке между мирами.
Очнувшись, он увидел Диану, которая лежала рядом на предварительно застеленной неромантичным Иваном постели. Опираясь на локоть, она тихонько целовала его покорябанное плечо. Увидев, что Иван открыл глаза, она улыбнулась и спросила:
— Больно?
Он кивнул и сказал:
— Кошка…
Она застыла на миг, напряглась. Он почувствовал это ее напряжение, но не успел ни о чем спросить, потому что она очень быстро стала прежней, уютно устроилась у него под мышкой и, гладя рукой по животу, принялась тихо рассказывать:
— Таньке сегодня сон приснился… Какой-то невероятный совершенно медведь. Одно ухо у него, говорит, зеленое, другое голубое, а сам медведь розовый и большой… Она же обожает мягкие игрушки, ты сам видел, сколько их у нее… И теперь требует этого медведя себе на день рождения, представляешь? Розового, и чтоб непременно одно ухо голубое было, а одно зеленое… Где его теперь искать, такого медведя, ума не приложу… А день рождения у нее скоро, через десять дней…
— Дин, — позвал он, чувствуя, что она говорит сейчас совсем не о том. — Динка. Я люблю тебя, правда.
— Ты как думаешь, такие медведи вообще существуют? Розовые, с одним ухом голубым, а одним…
— Динка.
— …а одним зеленым… Нет, правда? Мне кажется, что таких медведей не бывает…
— Я люблю тебя. При чем здесь медведи?
— Она на день рождения такого медведя хочет…
— Я все равно тебя люблю.
— Ах ты господи… Иван… Ну что ты заладил… Ну, я тоже тебя немножко… Кажется, люблю…
— Ах ты господи…
— Это мое слово… Ты украл…
— Еще раз скажи. Скажи, пожалуйста, а?
— Ты украл…
— Да нет, не это… Дин, я люблю тебя и я счастлив сейчас, как дурак… Как-то ненормально счастлив, знаешь… У меня в первый раз такое… Скажи…
— Ну что тебе еще сказать? Я ведь уже сказала… А почему как дурак? Что, по-твоему, только дураки счастливыми бывают?..
— Да нет, наверное… Может, умные тоже… Хотя не знаю, я только про себя знаю, что счастлив… Что счастлив и что люблю тебя…
— Еще…
— Люблю тебя.
— Еще!
— Люблю…
Она тихонько засмеялась. Потом подняла лицо, склонилась над ним и прошептала в самые губы:
— Иван. Я не об этом… Если у нас есть время — я хочу еще. Понимаешь?
Через час Диана уже сидела на кухне и наворачивала за обе щеки макароны с котлетами. Бутылка вина была перенесена туда же и раскупорена — Диане понравилась Иванова кухня, и она категорически отказалась от романтического ужина за столиком в комнате. Здесь же стояла тарелка с некрасиво нарезанным сыром, который время от времени Диана тоже подхватывала вилкой.
Иван сидел рядом и любовался ею. Диана, у него дома за кухонным столом с завидным аппетитом поедающая макароны с котлетами, казалась ему убийственно привлекательной. Почти такой же, как в голубом халате, тапочках, с верхушкой от ананаса на голове вместо прически. Или, может быть, даже еще более убийственно привлекательной. Он молчал, потому что не мог произнести ни слова, млея от этого зрелища, а она умудрялась одновременно жевать и разговаривать.
— Ума не приложу, что теперь делать с этим медведем. Она правда его хочет. Говорит — если он мне приснился, значит, он где-то есть.
— Может, и правда поискать в магазинах?
— Ой, не знаю. В «Детский мир» я вчера заходила. Мне с десяток разных медведей на выбор предложили, но они все или белые, или коричневые, а один был красный… Красного она не хочет…
— Дин, ты ее балуешь.
Диана нахмурилась:
— Что значит — балуешь? Я ее люблю просто, вот и все.
— Ну тогда можно еще в каком-нибудь магазине посмотреть… Есть ведь еще детские магазины. Если хочешь, я поезжу завтра по всем детским магазинам. А еще можно в Интернете посмотреть… Хотя они вовремя доставить не успеют…
— В Интернете Мур уже смотрел. Всей сайты облазил.
— И что?
— Только белые, коричневые и серые. И еще один был… Не помню, или оранжевый, или желтый…
— Кошмар. У них что, совсем фантазия не работает? Неужели никто не догадался сделать зеленого медведя с одним розовым, а другим голубым ухом?
— Медведь не зеленый, а розовый, — поправила Диана. — Ты все перепутал. Это у него ухо зеленое, а сам он розовый! Ну что ты, Иван, в самом деле!
— Извини…
Она улыбалась. Выскоблив тарелку, встала и принялась мыть посуду. Иван не успел даже как следует воспротивиться — она очень быстро покончила со своей грязной тарелкой и грязной вилкой.
— Хватит возмущаться, лучше убери все это в шкаф. И кстати, твоя мама скоро придет?
— Минут через сорок, я думаю… Не раньше… Дин, ты останешься?
— В смысле?
— В смысле, ночевать у меня останешься?
— С ума сошел. А Танька?
— Давай я за ней съезжу, — с готовностью отозвался Иван. — У нас одна комната все равно свободная, там и диван есть…
— С ума сошел, — повторила Диана. — Нет, я не останусь.
— Я тут без тебя сойду с ума.
— Ты уже сошел, — напомнила Диана. — Так что не переживай. Два раза с одного ума не сходят… Ум — это тебе не вагон в поезде и не подножка троллейбусная.
— Философствуешь еще…
— А почему бы мне не философствовать? Я сытая и довольная, чем еще заняться? — Она рассмеялась, притянула к себе Ивана, поцеловала его в лоб, в щеки, в глаза и в кончик носа и сказала: — Ах ты, Иван мой хороший…
За эти короткие поцелуи и волшебные слова он сразу простил ей ее упрямство и даже почти примирился с тем, что еще какое-то время ему придется просыпаться по утрам в одинокой постели.
В этот момент раздался звонок в дверь. Диана нахмурилась и спросила тревожно:
— Ты меня обманывал? Сказал ведь, через сорок минут… Специально сказал, да?
— Нет, Динка, это не мама, — секунду подумав, ответил Иван. — Мама не может так рано. У нее концерт только пять минут назад закончился. Что она, по-твоему, на крыльях прилетела?
Звонок повторился, на этот раз более настойчиво.
— Твоя мама — певица?
— Почему певица? Она просто на концерт ходила, я ей билеты взял, на Жанну Бичевскую… Слушай, я пойду посмотрю, кто там…
Она вдруг схватила его за руку. Он обернулся и с удивлением заметил в ее глазах испуг.
— Иван… Не ходи… — пробормотала она, стискивая его пальцы.
— Да что с тобой?
— Не знаю… Сама не знаю… Предчувствие какое-то нехорошее… Знаешь, Лора иногда про меня говорит, что я вообще не человек, а одно сплошное предчувствие… Вот и сейчас я опять не человек как будто… Кто это может быть?
— Да чего ты испугалась? Может, соседка… Наверняка соседка. Тетя Вера. Она заходит иногда к маме вечером. Не бойся, она не страшная…
Он притянул ее к себе, поцеловал в щеку. Звонок повторился, и Иван пошел открывать дверь, бросив на ходу:
— Не бойся. Ты, Динка, как маленькая…
— Иван, — беспомощно пробормотала она вслед и опустилась на табуретку.
В дверь на самом деле звонила соседка — тетя Вера, как и предполагал Иван. Он хотел было уже объяснить тете Вере, что мамы нет дома, что придет она не раньше чем минут через сорок, но, как выяснилось, тетя Вера пришла совсем не в гости. У тети Веры просто случилось домашнее стихийное бедствие.
— Ванечка, родной, помоги. У меня трубу прорвало, вода горячая хлещет, а Иллариона нету, в обед еще к Сашке уехал, внуков навестить… Может, попробуешь что-нибудь сделать? Сама-то я ничего в этих трубах и кранах не понимаю… Я там пока ведро поставила. Но оно уж больно быстро наполняется…
— Конечно, теть Вер. Конечно помогу. Сейчас спущусь. Вы… Вы идите, а я сейчас мигом к вам спущусь, ладно?
Тетя Вера кивнула и заспешила вниз по ступенькам. Иван вернулся к Диане — она по-прежнему сидела на табуретке и была белее белого.
— Я же говорил, соседка.
— Соседка, — беспомощно пролепетала она. Подняла тоскливые глаза. В ее взгляде, в каждом движении сквозила какая-то странная обреченность. — О господи, не понимаю… Я ужасно чего-то испугалась. Сама не знаю…
Он опустился на колени и долго целовал и гладил ее руки — до тех пор, пока она окончательно не пришла в себя. Тетя Вера внизу боролась с потоком воды из трубы, но это было не важно. Гораздо важнее было успокоить Диану. И только тогда, когда она вздохнула и сказала:
— Кажется, прошло… — он объяснил, в чем дело.
— Я сейчас спущусь к ней, попробую воду перекрыть, если у них, конечно, краны не сорвало. Пять минут. Ну или семь, не больше. Будешь скучать?
— Буду.
— Пойдем, я тебе включу телевизор. Или музыку, если хочешь. Или свои детские фотографии дам посмотреть.
Она кивнула:
— И музыку, и телевизор, и фотографии… Только я все равно скучать буду…
Он взял ее за руку и отвел в комнату. Усадил в кресло, достал из шкафа альбом с фотографиями, включил проигрыватель с традиционным джазом и вручил пульт от телевизора:
— Держи. Будет совсем скучно — стучи по батарее. Я услышу и сразу прибегу. Ладно?
Она снова кивнула, Иван поцеловал ее и помчался вниз спасать соседку от потопа.
С краном пришлось туго — он оказался ржавым и почти не двигался с места, а разводного ключа у тети Веры не оказалось. Иван провозился с краном не пять и не семь минут, а все десять. Все это время прислушивался — Диана по батарее не стучала, значит, пока не сильно соскучилась.
Перекрыв наконец горячую воду и выслушав благодарности тети Веры, Иван вымыл в ванной руки холодной водой и распрощался. Взлетел вверх по ступенькам, распахнул дверь, услышал тихий и хрипловатый голос Билли Холидей и вдруг понял, что за эти несчастные десять минут соскучился по Диане так, будто не видел ее целую вечность…
«Наверное, я ее и правда люблю, — подумал Иван, — раз творится со мной такое. Точно — люблю».
— Динка! Я тебя точно люблю! — прокричал он с порога и влетел в комнату.
Дианы почему-то в комнате не было. Играла музыка, пульт от телевизора лежал в кресле, раскрытый альбом — на столе. А Дианы не было.
— Динка! — позвал он. — Ты где?
Она не отзывалась — Иван решил, что она, может быть, в ванной или в еще более прозаическом месте. Вернулся в коридор, подергал ручки — ни в ванной, ни в туалете, ни на кухне Дианы не было.
Странно.
Он решил поискать ее в дальней комнате — возможно, пока его не было, она решила совершить экскурсию по дому. Вышел снова в коридор — и вдруг остановился как вкопанный. Взгляд случайно скользнул на пол, и он увидел на полу клетчатые тапочки. Те самые, которые надевал ей на ноги, в которых она выглядела убийственно привлекательной. Тапочки стояли в прихожей на полу, возле двери. Как раз в том месте, где еще совсем недавно стояли ее ботинки.
С трудом соображая, что бы все это могло означать, он отодвинул дверцу шкафа-купе и уставился на вешалку — пустую вешалку, на которую сам недавно повесил ее куртку с меховыми отворотами. Куртки не было.
— Динка! — снова позвал он, еще не понимая, что отсутствие одежды и тапочки на полу в прихожей — все это может говорить лишь о том, что Диана ушла.
Он долго смотрел в пустоту, не двигаясь с места, потом спросил у пустоты:
— Ты ушла, что ли?
Пустота в ответ промолчала…
— Ерунда какая, — пробормотал Иван и сполз по стенке. Опустился на пол прямо там, где стоял, и долго сидел неподвижно, понимая только одно — что он ничего не понимает.
Потом он резко подскочил с места и бросился ей звонить. Но трубку взяла Таня — Иван вовремя сообразил, что, спроси он сейчас про Диану, все испугаются, ведь знают же, что Диана сейчас у него, а если Дианы у него нет, значит, с ней что-то могло случиться.
Он положил трубку на рычаг и снова опустился на иол. Потом снова подскочил с места и кинулся одеваться — и, только уже застегивая куртку, вдруг вспомнил, что сейчас должна прийти мама и ему нужно обязательно ее дождаться, иначе ей придется стоять под дверью, потому что у нее нет ключей от квартиры. Ключи от квартиры Иван сам тайком вытащил у нее из сумки, на всякий случай, чтобы не смогла зайти в квартиру в самый неподходящий момент.
Иван зарычал от злости на самого себя, не снимая куртки, вышел из коридора на кухню. На столе еще стояла недопитая бутылка вина и лежали в тарелке несколько ломтиков некрасиво нарезанного сыра. Это значит, что весь сегодняшний вечер ему не приснился…
Бутылку вина он убрал в холодильник. Распахнув окно, оперся локтями о подоконник, закурил сигарету. За окном было звездно. Совершенно непонятно, отчего бывают звезды и зачем они вообще нужны. Иван долго пытался убрать их с неба, спрятать настырные звезды под завесой табачного дыма, но третья сигарета подряд вызвала приступ тошноты, пришлось затушить ее в пепельнице, закрыть окно и сесть на табуретку — на ту самую табуретку, на которой еще несколько минут назад сидела Диана. Сидела и чего-то боялась…
Он так и просидел на этой табуретке, сверля взглядом геометрические узоры кухонного ламината. Дощечки на полу были выложены в виде хитрого лабиринта — Иван пытался найти выход из этого лабиринта, но каждый раз вместо выхода находил очередной тупик.
Потом раздался звонок в дверь. Он бросился открывать, заранее зная, ни секунды не сомневаясь в том, что Диана вернулась, и поняв наконец, в чем дело: она просто выходила на улицу подышать свежим воздухом. Открыл дверь — и увидел маму. Лицо у нее было бледным, но сначала он даже не обратил на это внимания.
— Ума не приложу, куда делись мои ключи. Вроде бы я их из сумки не выкладывала, но их нет… Ты что это, сынок, в куртке? — спросила Ирина Сергеевна, застыв на пороге и с тревогой вглядываясь в лицо сына. — Случилось что? Что за вид у тебя?
— Да все в порядке, мама… Ключи твои на месте, не переживай — вон, на полке лежат… Ты их забыла… А я просто… Ты сама-то вон какая бледная…
— Сердце прихватило. Ты помоги мне, сынок, раздеться…
— Может, «скорую» вызвать? — встревожился Иван.
— Нет, «скорую» не надо. Пока — не надо, а там посмотрим… Я сейчас таблетку выпью… Сколько раз ведь говорила себе — положи в сумку таблетки свои! Мало ли что может случиться? Ой, старость — не радость. Ключи забыла, таблетки забыла… Что дальше-то будет?
— Скажешь тоже — старость… Пятьдесят — это, мам, молодость еще. А дальше будет жизнь.
Иван помог матери раздеться, разделся сам, как-то отстранение подумав, что никуда он теперь за Дианой не помчится, потому что маму нельзя оставлять одну, и решил просто позвонить ей минут через тридцать. Через тридцать минут она наверняка уже доберется до дому, и тогда можно будет выяснить, что случилось…
Что-то случилось — в этом не было никаких сомнений. Но что именно могло заставить ее вот так поспешно, ни слова не сказав, сбежать от него — Иван даже не мог себе представить.
— Ваня, — послышался голос матери, — ты музыку сделай потише, знаешь, у меня и голова что-то разболелась… Ты только не обижайся…
— Мам, с чего ты взяла, что я за музыку на тебя буду обижаться?
Он зашел в комнату, снова не увидел там Диану, выключил музыку и вышел, внезапно испытав совершенно непонятное чувство: как будто вместо Дианы здесь теперь находился кто-то другой. Кто-то третий. Чувство было почти мистическим, и, если бы мама не отвлекла его от этих странных размышлений, неизвестно, до чего бы он додумался.
Ирина Сергеевна сидела на кухне, на той самой треклятой табуретке, и позвала Ивана для того, чтобы он достал с верхней полки аптечку. Иван достал аптечку, налил воды в стакан, дождался, пока мать выпьет свою таблетку, убрал аптечку, оставив на столе только упаковку с сердечными таблетками. Потом, рассеянно оглядевшись, взял стакан, сполоснул его и поставил в шкаф.
— Вань, да ты сядь, успокойся… Мне уже чуть полегче. Знаешь, концерт такой замечательный был. Все-таки какая она талантливая женщина! Выглядит замечательно — волосы у нее теперь, знаешь, белые. Так непривычно… А голос совсем, ни капельки не изменился… И песни такие все хорошие. Жаль, что ты со мной пойти не захотел.
— Мам, ты ведь знаешь, что почти все исполнители, на концерт которых я мечтал бы попасть, давно умерли. Те, что не умерли, живут на другом континенте. А бардовскую песню я не очень-то жалую.
— И напрасно, Ваня…
Они некоторое время еще поспорили насчет бардовской песни, а потом Ирина Сергеевна спросила:
— Вань, у тебя здесь был кто-то, да?
— Это ты как определила? — удивился Иван. Вспомнил про разобранную постель со смятой простыней у себя в комнате и собирался уже покраснеть, но выяснилось, что все дело в пресловутых тапочках.
— Тапочки в коридоре на полу стоят. Те, которые у нас для гостей, клетчатые… Они же обычно на полке, если никто не приходит… Значит, приходил кто-то.
Может, и приходил, — ответил Иван и попытался утешить себя тем, что, возможно, весь этот неромантический вечер ему просто пригрезился. Как ни странно, поверить в это оказалось проще, чем в необъяснимое исчезновение Дианы. Примириться с тем, что она вообще не приходила, оказалось гораздо легче, чем примириться с тем, что она ушла.
— Это как? Иван вздохнул:
— Не знаю, мам. Правда не знаю.
Ирина Сергеевна некоторое время пристально разглядывала лицо сына. Иван был не готов сейчас к расспросам, и, словно почувствовав это, она не стала его ни о чем больше спрашивать.
— Ну как, тебе легче? — спросил Иван.
— Да легче вроде. Хотя все равно внутри ком и жжет ужасно.
— Ты лучше ложись тогда. Я сейчас тебе постелю, и ты ляжешь. А я далеко не буду уходить, в соседней комнате посмотрю телевизор.
Она послушно поднялась и позволила отвести себя в комнату. Иван видел, что мать крепится, держится бодрячком, но губы и лицо у нее бледные, и эту бледность ни с чем не спутаешь. Он застелил ей постель, еще некоторое время сидел на краю и рассказывал про вселенский потоп, случившийся у тети Веры, и про то, как он героически спас ее от этого потопа. Потом поднялся, приглушил свет ночника, напомнил матери, что будет рядом, в соседней комнате, велел звать его, если что, и вышел.
Нужно было позвонить Диане. Полчаса, отведенные на ожидание, уже прошли, и он снова потянулся к трубке, ни минуты не сомневаясь в том, что сейчас все разъяснится. Что он услышит в трубке ее голос и она рассмеется, и спросит, здорово ли его напугала, и станет к нему приставать с вопросами, что он подумал, когда вернулся, и долго ли ее искал, и где именно искал, и заглядывал ли под стол или в шкаф с одеждой. Потом наврет что-нибудь забавное — например, скажет, что ее унес злой волшебник Черномор из пушкинской сказки, и Иван сможет почувствовать себя героем этой пушкинской сказки. Придумает еще что-нибудь, а потом наконец признается, в чем дело, расскажет, что ей позвонила по мобильному Лора и велела приезжать домой срочно, потому что… Почему — он так и не смог придумать, но был абсолютно уверен, что Диана ему это объяснит. И готовился уже отругать ее по полной программе. Объяснить, что так никто не делает, что за эти несчастные полчаса он чуть не сошел с ума, теперь уже не в шутку, а на самом деле, что он даже всерьез пытался уничтожить звезды на небе, вытравляя их с поверхности неба табачным дымом до тех пор, пока этот табачный дым едва не уничтожил его самого. И потом обязательно скажет ей, что любит ее, что непередаваемо скучал по ней, пока перекрывал кран у тети Веры, что смотрел на кран, а думал все время о ней. И она, может быть, тоже скажет, что немножко любит его или хотя бы что ей это кажется…
Но трубку сняла не Диана, а Лора. И в ответ на его просьбу позвать Диану сказала нечто совершенно невообразимое:
— Я не могу сейчас ее позвать, Иван.
И как-то так она это сказала, что Иван сразу понял — она не может позвать Диану совсем не потому, что Диана сейчас в ванной или вышла на минуту к бабе Тасе за солью или спичками. Совсем не поэтому…
— Это что значит — не можешь? — спросил он охрипшим голосом. — Ее что, нет дома? Она не пришла?
Лора помолчала некоторое время. Потом сказала:
— Она пришла. С ней все в порядке. Извини, Иван, — и повесила трубку.
Иван стоял с трубкой в руке и слушал короткие гудки, которые разрядились в него автоматной очередью. Он думал о том, что все это, наверное, происходит не с ним, что такой вот кошмар может случиться только во сне, потому что в реальной, в настоящей жизни ему просто нет объяснения.
Нет объяснения.
Он положил трубку на базу. Потом снова поднял и снова стал набирать номер Дианы. И снова слушал гудки — на этот раз убийственно длинные, и их было так много, что он сбился со счета. Гудки вдруг оборвались из длинных в короткие, потом в трубке и вовсе воцарилась пугающая тишина. Он прогнал эту жуткую тишину, снова набрав номер, и снова сбился со счета, считая длинные гудки, снова долго слушал короткие, и снова все закончилось воцарившейся в телефонном эфире пугающей тишиной.
Он не мог найти объяснения тому, что случилось. Через полчаса ему все же удалось заставить себя отойти от телефона, а в ушах, не смолкая, все продолжали звучать длинные гудки, сменяясь на короткие, потом снова на длинные, и теперь уже тишина стала казаться ему благословенной, он мучительно ждал ее, но она все никак не наступала.
И тогда он заткнул уши. Зажал их ладонями, чтобы не слышать. Гудки стали еще громче. Голова уже раскалывалась на части — количество частей было равным количеству гудков. Голова грозила разбиться вдребезги.