Смотрела на него некоторое время, будто не узнавая. Смотрела на медведя в его руках — большого, розового, с разноцветными ушами, и думала, наверное, что все это ей снится, потому что мама уже успела убедить ее в том, что таких розовых медведей с разноцветными ушами не существует.
— Таня! — снова прокричал Иван.
— Иван… — пробормотала она себе под нос, но Иван все равно услышал. Улыбнулась — сперва робко, потом улыбка наполнилась настоящей радостью — и бросилась к Ивану.
Она бежала к нему, волоча за собой тяжелый надоевший портфель, и теперь уже Иван думал, что все это ему снится. И еще думал о том, что сейчас Таня подбежит и ему непременно нужно будет подхватить ее на руки — он много раз видел в кино, что именно так и бывает, и ему очень хотелось, чтобы точно так же, как в кино, было сейчас и у них с Таней. Но в руках у Ивана был медведь, и медведь такой огромный, что из-за него в руках у Ивана никак не могла поместиться Таня…
Но она все-таки поместилась. Иван и сам не мог понять, каким образом, и в очередной раз подумал, что случилось чудо, потому что в руках у него сейчас были и медведь, и Таня и он поднимал их обоих к самому потолку и даже кружил. Таня смеялась, тяжелый портфель валялся на полу, и Иван смеялся вместе с ней — от радости, что все так замечательно получилось, что так вовремя случилось чудо и он смог поднять на руки Таню вместе с медведем.
Потом он наконец поставил ее. Протянул медведя и сказал:
— С днем рождения. Ты, кажется, такого медведя хотела?
Таня прижимала к себе медведя, в глазах у нее блестели слезы радости, и она не могла вымолвить ни слова.
А Иван чувствовал, что и сам вот-вот расплачется.
Только этого ему сейчас не хватало. Сглотнув сдавивший горло ком, он улыбнулся вымученной улыбкой:
— Как успехи в школе? Сколько пятерок получила?
— Иван, — пробормотала Таня. — Я думала, ты больше никогда не придешь. Мама сказала…
— Ну что ты, — перебил Иван. Ему совсем не хотелось сейчас слышать, что сказала мама. — Неужели ты правда думала, что я смогу забыть про твой день рождения и не прийти тебя поздравить?
Она замотала головой из стороны в сторону — нет, не думала.
— Ну вот и хорошо.
— Где ты его нашел? Мама сказала, что таких медведей… Что их не бывает. Вообще не бывает.
— Места надо знать, — ответил Иван с довольной улыбкой.
— Я его во сне видела.
— Я знаю.
— Я его теперь любить буду. Больше всех буду любить.
— И правильно, — одобрил Иван. — Такой классный медведь. Он этого заслуживает.
— Иван… Иван, а ты… Ты к нам не придешь? Мама торт купила… И свечки, семь штук… Я на них буду дуть, а потом желание загадывать… И еще целый килограмм разных шоколадных конфет…
— Я тебя про оценки спросил. А ты мне, между прочим, не ответила, — напомнил Иван охрипшим голосом.
Таня молчала. Смотрела на него своими удивительными серыми глазами, хлопала короткими и черными ресницами — такими же короткими и черными, как у Ивана, — и молчала.
А он вдруг подумал о том, что Ванька, которого семь с лишним лет назад убила Вера, должен был родиться именно в декабре. Примерно в этих же числах — в тот вечер, вернувшись домой после ультразвукового исследования, они с Верой подсчитывали срок и решили, что Ванька непременно родится в первых числах декабря.
Если бы Ванька родился, то, может быть, сегодня у него тоже был бы день рождения. И ему тоже исполнилось бы семь лет, как и Тане. И у него наверняка тоже были бы такие же глаза, как и у Ивана, с короткими и черными ресницами. И наверное, такие же каштановые волосы, как у Веры.
— Я сегодня одну только пятерку получила, — сказала Таня. — По математике.
Иван не услышал. Он пытался понять, почему у Тани такие же каштановые волосы, как у Веры. Точно такого же удивительного редкого оттенка красного дерева.
Почему у Тани такие же серые глаза и такие же короткие и черные ресницы, как у него.
Почему Таня родилась в начале декабря. Именно в начале декабря, когда должен был, но не смог родиться Ванька.
Почему…
— Иван! Ну Иван, что ли?
— Да, да, конечно…
— Ура! Ты правда согласен?
— Согласен… Таня, я…
— Ты не представляешь, какой красивый торт! Лора сама пекла! Лора знаешь какие красивые и вкусные торты печет? Ты таких никогда в жизни не пробовал! Ну пойдем же! Вот увидишь, мама не будет против… Пойдем…
— Таня…
Она уже тянула его за руку, а он даже не догадался забрать у нее тяжелый портфель, и бедной Тане приходилось тащить сразу портфель, медведя и Ивана.
Но ее это ничуть не смущало, потому что она, кажется, была чему-то очень рада.
— Таня! Ты куда меня тащишь?
— Как это — куда? Ты же сам сказал… Ты же сам согласился пойти к нам в гости… На день рождения… Есть торт. Ты чего, Иван?
— Я… Я не знаю, Таня. Я не могу… Мама…
— Мама будет рада, вот увидишь! Мама тебя знаешь как любит? Почти так же, как я!
Иван застыл на месте. Проглотил ком в горле и совсем тихо спросил:
— А ты… Ты меня… любишь, Таня?
— Ну конечно! Иван, ты такой же странный, как мама. Она тоже все время спрашивает — ты меня любишь? Почти каждый день спрашивает. Как будто я могу ее за один день разлюбить. Как будто вообще можно разлюбить маму. И ты такой же, как мама, да?
— Таня… Таня, Таня, погоди, постой… Дай отдышаться, я что-то… Тань, я тоже тебя люблю… Ужасно люблю тебя… Тань, а правда ведь, мы с тобой похожи, а?
— Похожи, — кивнула Таня. — Я же тебе еще давно говорила. У тебя ресницы такие же и нос такой же, как у меня, и губы…
— И губы, — повторил Иван, ощупывая свои губы. — Да, в самом деле… И губы тоже… Вот ведь… Здорово как, а? И губы…
— Ну, отдышался ты, что ли? Пойдем, а то мама будет волноваться! Все уже вышли, а мы с тобой тут… Погоди, я сейчас куртку в раздевалке возьму…
Таня вручила Ивану портфель и медведя и скрылась за дверью. Потом, очень быстро, появилась снова — в теплой оранжевой куртке, в сапогах и вязаной шапке.
— Ну вот, я готова. Идем?
Деваться было некуда. Но Иван уже не думал о том, что обещал себе не встречаться с Дианой. Теперь ему необходимо было с ней встретиться. Обязательно нужно было с ней встретиться, чтобы задать ей вопрос. Только один вопрос: почему Таня родилась в декабре? Почему у нее такие же короткие и черные ресницы, как у Ивана? И губы, и нос — как у Ивана? А волосы — каштановые, редкого оттенка красного дерева, как у Веры?
Вопросов получилось гораздо больше, чем один. Целых пять, подсчитал Иван, если считать вопрос про глаза и про нос отдельно, как два разных вопроса.
— Мама! — закричала Таня. — Мама! Смотри, кто у меня есть!
Иван не знал, про него ли она сейчас говорит или про медведя. Или, возможно, про них двоих…
Он поднял глаза и увидел Диану. Лицо у нее было бледным, а глаза — испуганными. Почти такими же испуганными, как в тот вечер, когда в дверь позвонила соседка тетя Вера и Диана чего-то очень сильно испугалась. Голова у нее была не покрыта, и на макушке торчал тот самый хвост, в который Иван влюбился тысячу лет тому назад.
— Здравствуй, — сказал он тихо и остановился. — Я случайно увидел в магазине такого медведя, которого хотела Таня. И решил ей его подарить.
Диана молчала, плотно сжав губы.
— Ты не думай, — снова заговорил Иван. — Ты не думай, я не стану… Я сейчас уйду… Я только спросить у тебя хотел…
— Таня, — раздался наконец ее почти незнакомый голос. — Танечка, возьми медвежонка и пойди поиграй на детской площадке. Покатай его на качелях. Он будет доволен.
Таня просияла. Бросила портфель и помчалась катать медведя на качелях. Диана долго смотрела ей вслед, потом повернулась — все такая же бледная, только теперь в глазах у нее был уже не испуг, а несгибаемая решимость. Плечи расправлены, подбородок вздернут.
И голос у Дианы оказался совсем чужой. Как будто для того, чтобы поговорить с Иваном, она одолжила на время этот голос у какого-то другого человека. И у Ивана было такое ощущение, что разговаривает с ним сейчас вовсе не Диана, а просто чей-то чужой голос. К Диане никакого отношения не имеющий.
— Я не отдам тебе ее, — сказал голос. — И не надейся. И не рассчитывай. Она моя дочь. А ты… Ты не имеешь на нее никакого права.
Иван молчал. Он все еще хотел спросить у Дианы про Танины глаза, про ее волосы и про декабрь, но почти сразу понял, что теперь это уже не важно. Есть что-то другое, что он непременно должен сказать сейчас Диане. Только вот — что?
Ее глаза были как две льдинки. Холодные, колючие. Он никогда еще не видел у Дианы таких глаз. Да и сама Диана совершенно была на себя не похожа. Хоть и торчал у нее на макушке хвост, напоминающий верхушку от ананаса.
— Ты слышишь? Ты слышишь меня?
Иван молчал.
— Господи, почему ты молчишь? — Голос слегка, едва заметно, дрогнул, и в нем послышались знакомые нотки.
Господи, подумал Иван, какое счастье. И неужели бывает в жизни такое огромное счастье, и все это счастье — вот так вдруг сразу на него свалилось… Но сказать по-прежнему ничего не мог. В глазах Дианы блеснули слезы.
— Я сразу… Я сразу почувствовала… Сразу поняла — что-то не так. Еще в тот первый вечер… Я заметила, я сразу заметила, что у тебя глаза такие же… У тебя такие же глаза, как у нее… И ресницы… О господи… Но я только потом догадалась… Потом, когда фотографию Веры у тебя в альбоме увидела… Я все поняла… Ну что же ты молчишь? Ну скажи же что-нибудь! Ты ведь специально… Специально нас нашел, да? И специально решил сперва Таньку к себе приучить… Подружиться с ней решил, чтобы она… Ты думал, что она с тобой захочет… остаться… А меня… А я…
— Дина, — тихо позвал он, все еще не веря. Все еще думая, что это сон. Что это новая запретная зона, которую он придумал для себя, чтобы не умереть от тоски в своей новой жизни. — Дина, я люблю тебя.
— Господи, да что ты говоришь? Что ты такое говоришь? Зачем? — Она всхлипнула. Голос задрожал, и слезы потекли ручьями.
— Не плачь. — Он сделал шаг, приблизился и нежно провел пальцами по ее щекам, стирая слезы.
— Что ты… Что ты делаешь…
— Не плачь, — повторил он. — Не надо плакать. У нас все будет хорошо, Динка. Мы правда… Правда огромный дом построим. Я раньше хотел два этажа сделать, но теперь думаю, что можно и три… Три даже лучше будет… Один этаж полностью Таньке отдадим… У нее столько игрушек, что им целая отдельная комната понадобится… И сделаем большую гостиную… Чтобы и Лора к нам приходила, и Мур, и Юрка… Юрка — это мой хороший приятель. Увидишь, он тебе понравится. Он давно уже с Лорой хочет познакомиться. У мамы на первом этаже комната будет… А мы с тобой наверху. И еще одну детскую сделаем… У нас еще будет малыш, непременно… А может быть, даже двое… Не плачь, все у нас хорошо будет. Ты даже не представляешь, как у нас все будет замечательно…
— Иван…
Он уже прижимал ее к себе и целовал хвост на макушке — хвост, похожий на верхушку от ананаса. Она уперлась кулачками ему в грудь и изо всех сил пыталась отстраниться.
— Я просто люблю тебя, Динка… Понимаешь, вот в чем дело. А про Таню я правда не знал. Я только сейчас, вот буквально минуту назад, подумал… Подумал, но все равно не понял… И не надо было меня бояться, и убегать от меня тоже не надо было… И бить меня тоже не надо, зачем ты меня бьешь?
— Отпусти меня. — Она отбивалась всерьез, отчаянно. Иван послушался. Отпустил, но руки с плеч все равно не убрал. — Она — самое дорогое, что у меня есть в жизни, понимаешь? Она мне — родная…
— Я люблю тебя, — снова сказал Иван, потому что больше сказать ему было нечего.
Она молчала, и слезы по-прежнему текли по щекам ручьями.
— Дина, скажи… Скажи, что я должен сделать, чтобы ты мне поверила? Только скажи…
— Я… Я не знаю, Иван. Я боюсь… Боюсь тебе верить.
— Тогда не прогоняй. Просто не прогоняй меня, дай мне возможность…
— Иван, нам нужно идти. Прошу тебя… Прошу тебя, пожалуйста, не ищи нас. Не преследуй. Ты ведь жил без нее раньше. И теперь сможешь. А я уже не смогу… Не смогу без нее…
Диана повернулась и медленно зашагала прочь. Таня уже мчалась с горки вместе с медведем ей навстречу.
Иван смотрел ей вслед и думал о том, что сейчас она уйдет. Что пройдет еще несколько секунд, несколько каких-то жалких секунд, и он останется стоять на школьной площадке один. А Диана и Таня уйдут. И вместе с ними уйдет последняя надежда на счастье.
Невозможно было допустить это. Нужно было отыскать какие-то слова, совершенно невероятные, по-настоящему волшебные слова, которые остановили бы ее, которые повернули бы жизнь вспять…
Но он не знал волшебных слов. Он знал и до сих пор помнил только дурацкий магический код — номера автобуса, на котором она ехала в тот вечер, когда он ехал за ней на машине.
Он до сих пор помнил номера. И серию, и код региона.
— Двести тридцать пять… Эм, эс! Шестьдесят четыре! — отчаянно прокричал он вслед.
Диана остановилась. Повернулась. Лицо у нее по-прежнему было в слезах.
— Что… Что ты сказал?
— Двести тридцать пять, — настырно повторил Иван. — Эм, эс. Шестьдесят четыре.
— Да что это такое?! Почему ты все время повторяешь эти дурацкие цифры?! Я не понимаю, ты…
— Я ненормальный. На самом деле — ненормальный. А эти цифры — магический код. Они волшебные. И я буду повторять их бесконечно. До тех пор, пока ты наконец не поймешь, что я люблю тебя. Что я хочу быть с тобой и вместе с тобой воспитывать нашу дочь. И жить вместе с тобой и с нашей дочерью в большом трехэтажном доме. И учти, я от тебя не отстану. Я буду ходить за тобой по пятам и все время повторять эти волшебные цифры. И рано или поздно ты все равно…
— Волшебные цифры? — послышался Танин голос. Она уже стояла рядом, прижимая к себе огромного медведя, и в глазах светилось озорное любопытство. — Иван, ты знаешь волшебные цифры?
— Знаю, — ответил он, не сводя взгляда с Дианы.
— Как здорово! А они на самом деле волшебные?
— На самом деле волшебные.
— Они исполняют желания? Правда?
— Правда, Таня. Они только что исполнили мое желание. Мое самое заветное желание… Самое главное…
— Ой, как здорово! А какое у тебя было желание?
— Понимаешь, Таня… Я очень люблю твою маму. Я ужасно ее люблю, так же сильно люблю, как тебя. И я очень сильно захотел, чтобы твоя мама тоже меня полюбила так же сильно, как я ее люблю, и чтобы она согласилась… Чтобы она согласилась выйти за меня замуж…
— Ух ты! И она согласилась?
— Да, согласилась. Только что… Стоило мне назвать магический код, и она сразу же… Сразу согласилась…
— Правда, мам? — Танино лицо сияло счастьем.
— О господи, — пробормотала в ответ Диана.
— Мам, ну скажи! — Таня не отставала. — Скажи, ты правда согласилась выйти замуж за Ивана? Ты его правда любишь? Так же сильно, как и он тебя, да? Мам, ну что ты молчишь, а?
— Я… Я не согласилась… Я просто… Просто обещала подумать… А он раньше времени…
— Да что тут думать? — почти возмутился Иван.
— И правда, что тут думать? — поддержала его Таня. — Ты ведь, мам, Ивана любишь? Нет, честно скажи, ведь любишь! А Валмо — он не против будет. Я ведь знаю, что он тебе не настоящий муж…
— О господи, — снова пробормотала Диана. Не выдержала и наконец улыбнулась сквозь слезы. И тихо проговорила: — Все-то она знает… Умная… Нет, с вами с ума сойти можно… Вы оба… И ты, Танька, и Иван твой — оба вы… ненормальные… И я совсем не понимаю… Совсем не понимаю, за что я вас так сильно… люблю…
…Ты многого не знаешь.
Тебе не исполнилось еще и двух лет, когда все это случилось. Так устроена детская память — события из раннего детства забываются навсегда. Поэтому ты и забыла.
Ты забыла о том, что желтый жираф, с которым ты спала в обнимку на заднем сиденье той машины, спас тебе жизнь. Он принял удар на себя, и потом, позже, я очень долго очищала его от осколков.
Ты не знаешь, что в тот момент, когда я впервые увидела тебя, я смотрела на тебя совершенно равнодушно. Что тот мужчина, который был теперь мертвым, когда-то целовал пальцы моих ног. Что он любил меня и был моим мужем.
И еще ты не знаешь, что та женщина…
Та женщина — она была твоей первой мамой.
Твоей настоящей мамой.
Она, а не я.
Но когда-нибудь мне придется тебе об этом рассказать. Сейчас ты слишком маленькая — боюсь, не сможешь понять или поймешь неправильно.
Но когда ты вырастешь, я обязательно тебе обо всем расскажу. И мы все вместе — ты, я и твой папа — пойдем на могилу к твоей первой маме. И купим много цветов, чтобы украсить ее могилу. И твой папа обязательно расскажет тебе о том, какая она была хорошая, твоя мама.
Знаешь, иногда взрослые люди просто не могут быть вместе. Не потому, что не хотят, а просто потому, что не могут. Вот и у твоей мамы с папой такое случилось. Но это совсем не значит, что она была плохая, твоя мама.
А я буду любить тебя всегда. Хоть я и не первая, не настоящая твоя мама. Хоть и смотрела на тебя равнодушно, когда ты стояла возле машины, и плакала, и прижимала к себе желтого жирафа, который спас тебе жизнь. Жираф был весь в осколках, и ты сильно поранилась, когда прижимала его к себе. Потом приехала «скорая» и забрала тебя в больницу.
А я только через три дня вспомнила о тебе. И мне захотелось узнать, в какую больницу тебя положили. И я узнала и приехала посмотреть на тебя. А когда я тебя увидела и узнала, что, кроме мамы, у тебя нет никого на свете, мне стало тебя ужасно жалко. Я подумала, как же ты будешь жить теперь на свете совсем одна. И захотела стать твоей мамой.
Только прошел почти целый год, прежде чем мне тебя отдали. Для того чтобы мне тебя отдали, я и вышла замуж за Валмо. Потому что тебя могли отдать только в полную семью.
Но все это время я была рядом с тобой. И с каждым днем любила тебя все сильнее. Знаешь, раньше я не верила, что можно так сильно полюбить ребенка, которого родила другая женщина. Такая любовь казалась мне противоестественной. Но потом, когда я тебя полюбила, я поняла — любовь не может быть противоестественной.
Любовь, Таня, — это самое главное, самое ценное, что может быть в жизни у человека. Любовь — она удивительная. Рядом с ней отступает смерть и нелепость, становится возможным то, что раньше казалось невозможным.
Почему бывает любовь — понять невозможно. Иногда кажется, что мир, в котором мы все живем, устроен так, что для существования любви в этом мире совершенно нет причин. Что в любви нет никакой необходимости.
Но любовь все-таки случается на земле.
А когда случается любовь — все остальное уже не важно.
— Таня! — снова прокричал Иван.
— Иван… — пробормотала она себе под нос, но Иван все равно услышал. Улыбнулась — сперва робко, потом улыбка наполнилась настоящей радостью — и бросилась к Ивану.
Она бежала к нему, волоча за собой тяжелый надоевший портфель, и теперь уже Иван думал, что все это ему снится. И еще думал о том, что сейчас Таня подбежит и ему непременно нужно будет подхватить ее на руки — он много раз видел в кино, что именно так и бывает, и ему очень хотелось, чтобы точно так же, как в кино, было сейчас и у них с Таней. Но в руках у Ивана был медведь, и медведь такой огромный, что из-за него в руках у Ивана никак не могла поместиться Таня…
Но она все-таки поместилась. Иван и сам не мог понять, каким образом, и в очередной раз подумал, что случилось чудо, потому что в руках у него сейчас были и медведь, и Таня и он поднимал их обоих к самому потолку и даже кружил. Таня смеялась, тяжелый портфель валялся на полу, и Иван смеялся вместе с ней — от радости, что все так замечательно получилось, что так вовремя случилось чудо и он смог поднять на руки Таню вместе с медведем.
Потом он наконец поставил ее. Протянул медведя и сказал:
— С днем рождения. Ты, кажется, такого медведя хотела?
Таня прижимала к себе медведя, в глазах у нее блестели слезы радости, и она не могла вымолвить ни слова.
А Иван чувствовал, что и сам вот-вот расплачется.
Только этого ему сейчас не хватало. Сглотнув сдавивший горло ком, он улыбнулся вымученной улыбкой:
— Как успехи в школе? Сколько пятерок получила?
— Иван, — пробормотала Таня. — Я думала, ты больше никогда не придешь. Мама сказала…
— Ну что ты, — перебил Иван. Ему совсем не хотелось сейчас слышать, что сказала мама. — Неужели ты правда думала, что я смогу забыть про твой день рождения и не прийти тебя поздравить?
Она замотала головой из стороны в сторону — нет, не думала.
— Ну вот и хорошо.
— Где ты его нашел? Мама сказала, что таких медведей… Что их не бывает. Вообще не бывает.
— Места надо знать, — ответил Иван с довольной улыбкой.
— Я его во сне видела.
— Я знаю.
— Я его теперь любить буду. Больше всех буду любить.
— И правильно, — одобрил Иван. — Такой классный медведь. Он этого заслуживает.
— Иван… Иван, а ты… Ты к нам не придешь? Мама торт купила… И свечки, семь штук… Я на них буду дуть, а потом желание загадывать… И еще целый килограмм разных шоколадных конфет…
— Я тебя про оценки спросил. А ты мне, между прочим, не ответила, — напомнил Иван охрипшим голосом.
Таня молчала. Смотрела на него своими удивительными серыми глазами, хлопала короткими и черными ресницами — такими же короткими и черными, как у Ивана, — и молчала.
А он вдруг подумал о том, что Ванька, которого семь с лишним лет назад убила Вера, должен был родиться именно в декабре. Примерно в этих же числах — в тот вечер, вернувшись домой после ультразвукового исследования, они с Верой подсчитывали срок и решили, что Ванька непременно родится в первых числах декабря.
Если бы Ванька родился, то, может быть, сегодня у него тоже был бы день рождения. И ему тоже исполнилось бы семь лет, как и Тане. И у него наверняка тоже были бы такие же глаза, как и у Ивана, с короткими и черными ресницами. И наверное, такие же каштановые волосы, как у Веры.
— Я сегодня одну только пятерку получила, — сказала Таня. — По математике.
Иван не услышал. Он пытался понять, почему у Тани такие же каштановые волосы, как у Веры. Точно такого же удивительного редкого оттенка красного дерева.
Почему у Тани такие же серые глаза и такие же короткие и черные ресницы, как у него.
Почему Таня родилась в начале декабря. Именно в начале декабря, когда должен был, но не смог родиться Ванька.
Почему…
— Иван! Ну Иван, что ли?
— Да, да, конечно…
— Ура! Ты правда согласен?
— Согласен… Таня, я…
— Ты не представляешь, какой красивый торт! Лора сама пекла! Лора знаешь какие красивые и вкусные торты печет? Ты таких никогда в жизни не пробовал! Ну пойдем же! Вот увидишь, мама не будет против… Пойдем…
— Таня…
Она уже тянула его за руку, а он даже не догадался забрать у нее тяжелый портфель, и бедной Тане приходилось тащить сразу портфель, медведя и Ивана.
Но ее это ничуть не смущало, потому что она, кажется, была чему-то очень рада.
— Таня! Ты куда меня тащишь?
— Как это — куда? Ты же сам сказал… Ты же сам согласился пойти к нам в гости… На день рождения… Есть торт. Ты чего, Иван?
— Я… Я не знаю, Таня. Я не могу… Мама…
— Мама будет рада, вот увидишь! Мама тебя знаешь как любит? Почти так же, как я!
Иван застыл на месте. Проглотил ком в горле и совсем тихо спросил:
— А ты… Ты меня… любишь, Таня?
— Ну конечно! Иван, ты такой же странный, как мама. Она тоже все время спрашивает — ты меня любишь? Почти каждый день спрашивает. Как будто я могу ее за один день разлюбить. Как будто вообще можно разлюбить маму. И ты такой же, как мама, да?
— Таня… Таня, Таня, погоди, постой… Дай отдышаться, я что-то… Тань, я тоже тебя люблю… Ужасно люблю тебя… Тань, а правда ведь, мы с тобой похожи, а?
— Похожи, — кивнула Таня. — Я же тебе еще давно говорила. У тебя ресницы такие же и нос такой же, как у меня, и губы…
— И губы, — повторил Иван, ощупывая свои губы. — Да, в самом деле… И губы тоже… Вот ведь… Здорово как, а? И губы…
— Ну, отдышался ты, что ли? Пойдем, а то мама будет волноваться! Все уже вышли, а мы с тобой тут… Погоди, я сейчас куртку в раздевалке возьму…
Таня вручила Ивану портфель и медведя и скрылась за дверью. Потом, очень быстро, появилась снова — в теплой оранжевой куртке, в сапогах и вязаной шапке.
— Ну вот, я готова. Идем?
Деваться было некуда. Но Иван уже не думал о том, что обещал себе не встречаться с Дианой. Теперь ему необходимо было с ней встретиться. Обязательно нужно было с ней встретиться, чтобы задать ей вопрос. Только один вопрос: почему Таня родилась в декабре? Почему у нее такие же короткие и черные ресницы, как у Ивана? И губы, и нос — как у Ивана? А волосы — каштановые, редкого оттенка красного дерева, как у Веры?
Вопросов получилось гораздо больше, чем один. Целых пять, подсчитал Иван, если считать вопрос про глаза и про нос отдельно, как два разных вопроса.
— Мама! — закричала Таня. — Мама! Смотри, кто у меня есть!
Иван не знал, про него ли она сейчас говорит или про медведя. Или, возможно, про них двоих…
Он поднял глаза и увидел Диану. Лицо у нее было бледным, а глаза — испуганными. Почти такими же испуганными, как в тот вечер, когда в дверь позвонила соседка тетя Вера и Диана чего-то очень сильно испугалась. Голова у нее была не покрыта, и на макушке торчал тот самый хвост, в который Иван влюбился тысячу лет тому назад.
— Здравствуй, — сказал он тихо и остановился. — Я случайно увидел в магазине такого медведя, которого хотела Таня. И решил ей его подарить.
Диана молчала, плотно сжав губы.
— Ты не думай, — снова заговорил Иван. — Ты не думай, я не стану… Я сейчас уйду… Я только спросить у тебя хотел…
— Таня, — раздался наконец ее почти незнакомый голос. — Танечка, возьми медвежонка и пойди поиграй на детской площадке. Покатай его на качелях. Он будет доволен.
Таня просияла. Бросила портфель и помчалась катать медведя на качелях. Диана долго смотрела ей вслед, потом повернулась — все такая же бледная, только теперь в глазах у нее был уже не испуг, а несгибаемая решимость. Плечи расправлены, подбородок вздернут.
И голос у Дианы оказался совсем чужой. Как будто для того, чтобы поговорить с Иваном, она одолжила на время этот голос у какого-то другого человека. И у Ивана было такое ощущение, что разговаривает с ним сейчас вовсе не Диана, а просто чей-то чужой голос. К Диане никакого отношения не имеющий.
— Я не отдам тебе ее, — сказал голос. — И не надейся. И не рассчитывай. Она моя дочь. А ты… Ты не имеешь на нее никакого права.
Иван молчал. Он все еще хотел спросить у Дианы про Танины глаза, про ее волосы и про декабрь, но почти сразу понял, что теперь это уже не важно. Есть что-то другое, что он непременно должен сказать сейчас Диане. Только вот — что?
Ее глаза были как две льдинки. Холодные, колючие. Он никогда еще не видел у Дианы таких глаз. Да и сама Диана совершенно была на себя не похожа. Хоть и торчал у нее на макушке хвост, напоминающий верхушку от ананаса.
— Ты слышишь? Ты слышишь меня?
Иван молчал.
— Господи, почему ты молчишь? — Голос слегка, едва заметно, дрогнул, и в нем послышались знакомые нотки.
Господи, подумал Иван, какое счастье. И неужели бывает в жизни такое огромное счастье, и все это счастье — вот так вдруг сразу на него свалилось… Но сказать по-прежнему ничего не мог. В глазах Дианы блеснули слезы.
— Я сразу… Я сразу почувствовала… Сразу поняла — что-то не так. Еще в тот первый вечер… Я заметила, я сразу заметила, что у тебя глаза такие же… У тебя такие же глаза, как у нее… И ресницы… О господи… Но я только потом догадалась… Потом, когда фотографию Веры у тебя в альбоме увидела… Я все поняла… Ну что же ты молчишь? Ну скажи же что-нибудь! Ты ведь специально… Специально нас нашел, да? И специально решил сперва Таньку к себе приучить… Подружиться с ней решил, чтобы она… Ты думал, что она с тобой захочет… остаться… А меня… А я…
— Дина, — тихо позвал он, все еще не веря. Все еще думая, что это сон. Что это новая запретная зона, которую он придумал для себя, чтобы не умереть от тоски в своей новой жизни. — Дина, я люблю тебя.
— Господи, да что ты говоришь? Что ты такое говоришь? Зачем? — Она всхлипнула. Голос задрожал, и слезы потекли ручьями.
— Не плачь. — Он сделал шаг, приблизился и нежно провел пальцами по ее щекам, стирая слезы.
— Что ты… Что ты делаешь…
— Не плачь, — повторил он. — Не надо плакать. У нас все будет хорошо, Динка. Мы правда… Правда огромный дом построим. Я раньше хотел два этажа сделать, но теперь думаю, что можно и три… Три даже лучше будет… Один этаж полностью Таньке отдадим… У нее столько игрушек, что им целая отдельная комната понадобится… И сделаем большую гостиную… Чтобы и Лора к нам приходила, и Мур, и Юрка… Юрка — это мой хороший приятель. Увидишь, он тебе понравится. Он давно уже с Лорой хочет познакомиться. У мамы на первом этаже комната будет… А мы с тобой наверху. И еще одну детскую сделаем… У нас еще будет малыш, непременно… А может быть, даже двое… Не плачь, все у нас хорошо будет. Ты даже не представляешь, как у нас все будет замечательно…
— Иван…
Он уже прижимал ее к себе и целовал хвост на макушке — хвост, похожий на верхушку от ананаса. Она уперлась кулачками ему в грудь и изо всех сил пыталась отстраниться.
— Я просто люблю тебя, Динка… Понимаешь, вот в чем дело. А про Таню я правда не знал. Я только сейчас, вот буквально минуту назад, подумал… Подумал, но все равно не понял… И не надо было меня бояться, и убегать от меня тоже не надо было… И бить меня тоже не надо, зачем ты меня бьешь?
— Отпусти меня. — Она отбивалась всерьез, отчаянно. Иван послушался. Отпустил, но руки с плеч все равно не убрал. — Она — самое дорогое, что у меня есть в жизни, понимаешь? Она мне — родная…
— Я люблю тебя, — снова сказал Иван, потому что больше сказать ему было нечего.
Она молчала, и слезы по-прежнему текли по щекам ручьями.
— Дина, скажи… Скажи, что я должен сделать, чтобы ты мне поверила? Только скажи…
— Я… Я не знаю, Иван. Я боюсь… Боюсь тебе верить.
— Тогда не прогоняй. Просто не прогоняй меня, дай мне возможность…
— Иван, нам нужно идти. Прошу тебя… Прошу тебя, пожалуйста, не ищи нас. Не преследуй. Ты ведь жил без нее раньше. И теперь сможешь. А я уже не смогу… Не смогу без нее…
Диана повернулась и медленно зашагала прочь. Таня уже мчалась с горки вместе с медведем ей навстречу.
Иван смотрел ей вслед и думал о том, что сейчас она уйдет. Что пройдет еще несколько секунд, несколько каких-то жалких секунд, и он останется стоять на школьной площадке один. А Диана и Таня уйдут. И вместе с ними уйдет последняя надежда на счастье.
Невозможно было допустить это. Нужно было отыскать какие-то слова, совершенно невероятные, по-настоящему волшебные слова, которые остановили бы ее, которые повернули бы жизнь вспять…
Но он не знал волшебных слов. Он знал и до сих пор помнил только дурацкий магический код — номера автобуса, на котором она ехала в тот вечер, когда он ехал за ней на машине.
Он до сих пор помнил номера. И серию, и код региона.
— Двести тридцать пять… Эм, эс! Шестьдесят четыре! — отчаянно прокричал он вслед.
Диана остановилась. Повернулась. Лицо у нее по-прежнему было в слезах.
— Что… Что ты сказал?
— Двести тридцать пять, — настырно повторил Иван. — Эм, эс. Шестьдесят четыре.
— Да что это такое?! Почему ты все время повторяешь эти дурацкие цифры?! Я не понимаю, ты…
— Я ненормальный. На самом деле — ненормальный. А эти цифры — магический код. Они волшебные. И я буду повторять их бесконечно. До тех пор, пока ты наконец не поймешь, что я люблю тебя. Что я хочу быть с тобой и вместе с тобой воспитывать нашу дочь. И жить вместе с тобой и с нашей дочерью в большом трехэтажном доме. И учти, я от тебя не отстану. Я буду ходить за тобой по пятам и все время повторять эти волшебные цифры. И рано или поздно ты все равно…
— Волшебные цифры? — послышался Танин голос. Она уже стояла рядом, прижимая к себе огромного медведя, и в глазах светилось озорное любопытство. — Иван, ты знаешь волшебные цифры?
— Знаю, — ответил он, не сводя взгляда с Дианы.
— Как здорово! А они на самом деле волшебные?
— На самом деле волшебные.
— Они исполняют желания? Правда?
— Правда, Таня. Они только что исполнили мое желание. Мое самое заветное желание… Самое главное…
— Ой, как здорово! А какое у тебя было желание?
— Понимаешь, Таня… Я очень люблю твою маму. Я ужасно ее люблю, так же сильно люблю, как тебя. И я очень сильно захотел, чтобы твоя мама тоже меня полюбила так же сильно, как я ее люблю, и чтобы она согласилась… Чтобы она согласилась выйти за меня замуж…
— Ух ты! И она согласилась?
— Да, согласилась. Только что… Стоило мне назвать магический код, и она сразу же… Сразу согласилась…
— Правда, мам? — Танино лицо сияло счастьем.
— О господи, — пробормотала в ответ Диана.
— Мам, ну скажи! — Таня не отставала. — Скажи, ты правда согласилась выйти замуж за Ивана? Ты его правда любишь? Так же сильно, как и он тебя, да? Мам, ну что ты молчишь, а?
— Я… Я не согласилась… Я просто… Просто обещала подумать… А он раньше времени…
— Да что тут думать? — почти возмутился Иван.
— И правда, что тут думать? — поддержала его Таня. — Ты ведь, мам, Ивана любишь? Нет, честно скажи, ведь любишь! А Валмо — он не против будет. Я ведь знаю, что он тебе не настоящий муж…
— О господи, — снова пробормотала Диана. Не выдержала и наконец улыбнулась сквозь слезы. И тихо проговорила: — Все-то она знает… Умная… Нет, с вами с ума сойти можно… Вы оба… И ты, Танька, и Иван твой — оба вы… ненормальные… И я совсем не понимаю… Совсем не понимаю, за что я вас так сильно… люблю…
…Ты многого не знаешь.
Тебе не исполнилось еще и двух лет, когда все это случилось. Так устроена детская память — события из раннего детства забываются навсегда. Поэтому ты и забыла.
Ты забыла о том, что желтый жираф, с которым ты спала в обнимку на заднем сиденье той машины, спас тебе жизнь. Он принял удар на себя, и потом, позже, я очень долго очищала его от осколков.
Ты не знаешь, что в тот момент, когда я впервые увидела тебя, я смотрела на тебя совершенно равнодушно. Что тот мужчина, который был теперь мертвым, когда-то целовал пальцы моих ног. Что он любил меня и был моим мужем.
И еще ты не знаешь, что та женщина…
Та женщина — она была твоей первой мамой.
Твоей настоящей мамой.
Она, а не я.
Но когда-нибудь мне придется тебе об этом рассказать. Сейчас ты слишком маленькая — боюсь, не сможешь понять или поймешь неправильно.
Но когда ты вырастешь, я обязательно тебе обо всем расскажу. И мы все вместе — ты, я и твой папа — пойдем на могилу к твоей первой маме. И купим много цветов, чтобы украсить ее могилу. И твой папа обязательно расскажет тебе о том, какая она была хорошая, твоя мама.
Знаешь, иногда взрослые люди просто не могут быть вместе. Не потому, что не хотят, а просто потому, что не могут. Вот и у твоей мамы с папой такое случилось. Но это совсем не значит, что она была плохая, твоя мама.
А я буду любить тебя всегда. Хоть я и не первая, не настоящая твоя мама. Хоть и смотрела на тебя равнодушно, когда ты стояла возле машины, и плакала, и прижимала к себе желтого жирафа, который спас тебе жизнь. Жираф был весь в осколках, и ты сильно поранилась, когда прижимала его к себе. Потом приехала «скорая» и забрала тебя в больницу.
А я только через три дня вспомнила о тебе. И мне захотелось узнать, в какую больницу тебя положили. И я узнала и приехала посмотреть на тебя. А когда я тебя увидела и узнала, что, кроме мамы, у тебя нет никого на свете, мне стало тебя ужасно жалко. Я подумала, как же ты будешь жить теперь на свете совсем одна. И захотела стать твоей мамой.
Только прошел почти целый год, прежде чем мне тебя отдали. Для того чтобы мне тебя отдали, я и вышла замуж за Валмо. Потому что тебя могли отдать только в полную семью.
Но все это время я была рядом с тобой. И с каждым днем любила тебя все сильнее. Знаешь, раньше я не верила, что можно так сильно полюбить ребенка, которого родила другая женщина. Такая любовь казалась мне противоестественной. Но потом, когда я тебя полюбила, я поняла — любовь не может быть противоестественной.
Любовь, Таня, — это самое главное, самое ценное, что может быть в жизни у человека. Любовь — она удивительная. Рядом с ней отступает смерть и нелепость, становится возможным то, что раньше казалось невозможным.
Почему бывает любовь — понять невозможно. Иногда кажется, что мир, в котором мы все живем, устроен так, что для существования любви в этом мире совершенно нет причин. Что в любви нет никакой необходимости.
Но любовь все-таки случается на земле.
А когда случается любовь — все остальное уже не важно.