Елисеев Никита. Судьба драконов в послевоенной галактике

   - Юноша, - строго сказала она, - дай Бог нам всем справиться с одним-распронаединственным "цеп." или "щеп.", или как его там? - драконом. Дай Бог нам после встречи с ним остаться живыми, а вы о восьмистах талонах думаете. Нелогично и неумно. Лучше подкладывайте-ка ветки в костер...
   Жанна Порфирьевна недолюбливала Валентина Аскерхановича и не старалась это скрыть.
   Валентин Аскерханович вернул накладную Куродо и принялся ломать хворост.
   - Жанна Порфирьевна, - вежливо заметил Валя, - у вас лицо запачкалось, пока вы с костром возились.
   Валя тоже не особенно любил Жанну Порфирьевну, но побаивался ее.
   Жанна, ни слова не говоря, поднялась, поправила волосы и, отодвинув кусты боярышника, пошла по тропе, спускающейся к ручью.
   - Жанна Порфирьевна, - крикнул ей вслед Валентин Аскерханович, - вы бы хоть пугач какой с собой захватили!.. Здесь эти... в мехах и шерсти по кустам так и шастают, они драконом пуганные, а "отпетыми", охотниками за драконами, - не особенно...
   Жанна Порфирьевна не удостоила Валю ответом, зато Куродо вдруг шлепнул себя по лбу:
   - Баатюшки!.. Да тут не "цеп." и не "щеп." - тут "пещ."! Вот в чем дело! Дракон пещерный - одна штука - 400 талонов. Они буквы перепутали.
   - Ззаразы, - с чувством проговорил Георгий Алоисович, - они там по своим конторам сидят, кроссворды решают, а накладные заполняют между делом, позевывая и почесываясь... "Щеп.", "цеп", "пще", "пещ." - какая разница, когда тут такой вопрос поставлен: "Орудие казни, применявшееся в древности. Пять букв".
   - Топор, - сходу отозвался Куродо.
   - То-то и видно, - важно заметил Георгий Алоисович, - что совсем ты с конторскими не общался, кроссвордов не разгадывал, - крест, дорогуша, крест...
   Вытирая руки и лицо платком, к костру вернулась Жанна Порфирьевна.
   - Туземное население, - сказала она, - действительно, волнуется. Во всяком случае, какие-то копьеносные силуэты на том берегу я различила, но ничего откровенно враждебного не заметила...
   - Еще бы туземному населению не волноваться, - хмыкнул Куродо, дракоша у них зимой злобствует, дует, плюет и старается согреться всеми доступными ему средствами, то есть жрет в три горла все то, что двигается, дышит и молит о пощаде. Летом дракоша отдувается, рыгает и мирно сопит в своей пещерке... и тут - здрасьте!.. Посланцы Неба!.. Рады приветствовать. Раздраконят дракошу - почнет старичок и летом буйствовать, что хорошего?
   Я потрогал приятно пачкающий, белый, в черных выпуклых продолговатых крапинках ствол неведомого мне дерева и поинтересовался:
   - Отчего же мы зимой не прилетели?
   Костер между тем совсем разгорелся - пламя металось тугими желтыми жгутами, дразнилось, многоязыкое, плясало, облизывало сучья.
   Жанна Порфирьевна, морщась от жара, принялась устанавливать на костре огромную черную сковородку.
   - Тут вот в чем дело, Джекки, - сказал Георгий Алоисович, с интересом наблюдавший за манипуляциями Жанны, - летом "пещ. драк." подстрелить трудно, а зимой еще труднее...
   Куродо вытащил консервный нож и принялся вскрывать консервные банки. Содержимое он вытряхивал на сковороду.
   - Зимой, - добавил он, - дракоша бегает, прыгает, летает и скачет, а летом он, растопырившись и растекшись по стенкам, отдыхает, спит.
   Мясо, выброшенное из консервов на сковородку, зашкворчало, завыстреливало в разные стороны раскаленными жирными каплями.
   Расплываясь на сковороде, оно будто ругалось, плевалось от возмущения.
   - Вот это - канонада, - засмеялась Жанна Порфирьевна, - ребята, готовьте ложки.
   Куродо извлек здоровенную бутыль крови дракона, поболтал ею в воздухе.
   - А вы думали. Куродо забыл? А? Ни хрена подобного!.. Куродо все помнит...
   - И жар холодных числ, - сказал я, - и венецьянские громады...
   Все погялдели на меня с изумлением.
   Я и сам изумился. Это стихотворение мне однажды прочла Мэлори, дурачась, прочла. Там что-то было про скелет, который хрустнет... вообще, мерзкое, "отпетое" стихотворение... Но из него, из всего него я запомнил только эти строчки: "Мы помним все: и жар холодных числ, и венецьянские громады..."
   - Джек Джельсоминович, - вежливо спросил Валентин Аскерханович, - какие громады?
   Я не успел ответить, поскольку на полянку, где мы собирались полдничать, вышел бородатый туземец. Я решил, что это жрец, так непринужденно и вольно смотрел он на нас, Пришельцев Неба.
   Жанна сняла с огня сковороду, ловко прихватив тряпкой ручку, и брякнула на траву.
   - Я думаю, будем прямо со сковородки, - сказала она, расстегивая нагрудный карман и вынимая ложку.
   Мы не успеди извлечь свои, поскольку бородач наклонился над сковородкой, зачерпнул ладонью шкворчащее, аппетитно пахнущее месиво и отправил его себе в рот.
   Раскаленный жир потек по бороде туземца.
   - Уум, - заурчал туземец от удовольствия и закрыл глаза.
   - Огнеед, - потрясенно вымолвил Георгий Алоисович.
   - Просто сволочь, - возмущенно сказал Валентин Аскерханович, - он полкастрюли сожрал.
   - Во-первых, - Георгий Алоисович потер лысину, - не кастрюли, а сковородки, во-вторых, разве вы не знаете закон Тибулла? В большой семье хлебалом не щелкай...
   Туземец раскрыл рот и большим оттопыренным пальцем принялся тыкать себе в разверстую глотку, мол, пить хочу.
   Жанна Порфирьевна деликатно зачерпнула варево с той стороны, где точно не пошуровал туземец , и заметила:
   - Дайте младенцу попить.
   Куродо отвинитил пробку от бутылки, нацедил полную кружку.
   - Стошнит? - осторожно предположил Георгий Алоисович.
   - Не, - мотнул головой Куродо, - от одного запаху убежит.
   Туземец выдул всю кружку и захлопал ресницами, как девушка, которой сделали предложение.
   Потом он рыгнул, швырнул кружку в кусты и сказал, обращаясь к Жанне Порфирьевне:
   - Аз тебе хоцю!
   - Все понятно, - почти одобрил туземное высказывание Георгий Алоисович.
   - А я не поняла, что он сказал? - спросила Жанна Порфирьевна.
   - Кажется, он объясняется вам в любви, - галантно пояснил Георгий Алоисович.
   - Аз тебе хоцю!! - зарычал бородач, одним ударом ноги перевернул сковороду и прыгнул на Жанну Порфирьевну.
   То есть он хотел прыгнуть на Жанну Порфирьевну, а прыгнул на мой кулак.
   Туземец упал на землю, но скоро поднялся и сел, изумленно хлопая глазами. Он выглядел так, словно бы хотел спросить: "Что это, люди добрые со мной стряслось? Как же я влопался?"
   - Аз... тебе... хоцюуу! - вытянул наконец бородач и горько, по-детски разрыдался.
   Его горе было столь неподдельно, что я бы на месте Жанны Порфирьевны обязательно хоть чем-нибудь, но утешил бы беднягу...
   Однако Жанна Порфирьевна, вдова командора, была дамой весьма сурового нрава.
   - Вон! - она вытянула руку в направлении леса, откуда и вышагнул к нам на полянку влюбленный туземец .
   Бородач встал на ноги и, всхлипывая, утирая слезы, покорно побрел прочь, бормоча не то проклятия, не то жалобы.
   - Хорошо держит удар, - одобрил Куродо.
   - Что удар, - смятенно сказал Георгий Алоисович, - он нас совсем без обеда оставил...
   - А как же закон Тибулла? - засмеялся Валентин Аскерханович.
   Куродо, между тем, налил каждому в кружку крови дракона.
   - Ладно, - вздохнул он, - злее будем... Пошли?
   Валентин Аскерханович посмотрел на Жанну Порфирьевну:
   - Может, кому-нибудь остаться?
   - Не волнуйтесь за меня, юноша, - важно сказала она, - я за себя постою...
   - Будем надеяться, - хмыкнул Георгий, взваливая на плечо огнемет.
   Лес был прошит солнечными лучами.
   Лес пах разогретой землей и листвой.
   Лес пах детством, каникулами, бездельем и свободой...
   - Ориентировку-то нам дали точную? - забеспокоился Валентин Аскерханович.
   - Сейчас и проверим, - ответил Куродо.
   ...И тогда мы увидели гору.
   Она была неуместна в этом лесу, таком мирном и детском. Она вздымалась ребристо, нагло. Она выпирала из мягкой ласковой земли ножом, приставленным к горлу неба.
   Гора была невысока. И не гора вовсе, но валун в два человеческих роста.
   И когда мы подошли поближе и увидели нору, я вдруг представил себе, как втискивало себя в этот узкий проем жабообразное мнущееся существо, похожее на нашу квашню, и мне стало противно...
   Куродо заглянул в нору, осветив ее фонарем.
   Я сунулся тоже и увидел длинный осклизлый туннель, уходящий далеко вглубь.
   - Тихо! - прикрикнул Куродо.
   Мы прислушались. Издали, словно бы из центра земли, доносилась странная мелодия, будто кто-то далеко выводил соло на трубе.
   - Дело плохо, - шмыгнул носом Куродо.
   - Что такое? - заволновался Валентин Аскерханович.
   - А вот что, - объяснил Куродо, - "пещ.драк." сейчас высиживает птенцов - понятно тебе?
   - А когда высидит, - подхватил Георгий Алоисович, - кэк хрыснет! кэк грохнет! И со всех сторон сбегутся туземцы с копьями. Ты поглядишь, посмотришь, как они выскакивающих на божий свет драконят будут шарашить.
   - И мясо белых братьев жарить, - снова вспомнил я Мэлори.
   Куродо, Валя и Георгий поглядели на меня.
   - Ты чего-то... - сказал Куродо, - того, - и не стал уточнять.
   - Но самое неприятное, - Георгий Алоисович погрозил пальцем неведомо кому, - что в таком состоянии дракошу нужно брать голыми руками...
   - Джек Джельсоминович , - обратился ко мне Валя, - вы, кажется, довольно-таки неприхотливы...
   - Поглядим, Валек, - ответил я и вошел в нору.
   Гора зияла норой, как отверстой, немо орущей пастью.
   Я поскользнулся на слизи, оставленной пещерным драконом, и загремел вниз.
   Слизь больно щипала руки.
   Я кое-как поднялся.
   Следом за мной вошли "отпетые".
   - Однако, - сказал Георгий Алоисович, - удачный дебют...
   В норе было промозгло, и тянуло запахом сгнивших трав.
   Белесая слизь обволакивала стены, скользила под ногами.
   - А вот и он, она, оно! - чуть ли не радостно провозгласил Куродо.
   Наклонный туннель, темный и промозглый, оборвался неярко, мягко освещенным зальцем.
   "Светящаяся пещера", - вспомнил я. Но победнее, поплоше...
   Свет исходил от покачивающегося из стороны в сторону кучеобразного студенистого существа.
   Существо пело, раскачиваясь. Трубные звуки текли по пещере волнами вместе с неярким уютным сиянием.
   Мы едва успели струями из огнеметов сбить выкинутые с внезапной силой из студенистого тела-кучи мускулистые щупальца.
   - А зачем пять? - спросил Валентин Аскерханович.
   - Для подстраховки, - буркнул Георгий Алоисович, - и вообще, он считать не умеет...
   Пещерный запел громче, отчетливее, и свет сделался ярче, "отвеснее"...
   Я увидел дрожащее горло дракона и спросил у Куродо:
   - Это и есть горло?
   Куродо понял меня:
   - Ага... Эта вот самая перемычка... Видишь? Внизу - побольше, вверху поменьше, а посредине перемычка... Вот до нее и добраться... Руками, понял, только руками...
   - А глаза у него зажмурены от удовольствия? - спросил любознательный Валя.
   - Кто его знает, - пожал плечами Георгий Алоисович, - может, и от боли... У них, у драконов, все перепутано... Боль, удовольствие.
   И мы отбросили вверх огненными струями еще шесть корежащихся, куржавящихся щупалец.
   Сверху посыпалась щебенка и мелкие камешки. Пещерный приходил в себя. Трубные звуки делались оглушительнее, и дрожащее отвратительное беспомощное горло заметнее.
   - Труба трупа, - непонятно сказал Георгий Алоисович.
   - Ага, - подтвердил Куродо, - кому-то здесь остаться...
   Рраз - это был словно бы взрыв кучи дрожащего студня - семь? - нет, куда там - больше, девять, двенадццать щупалец выстрелили, вырвались в нашу сторону.
   - Ну и вонь, - сказал Валентин Аскерханович после того, как обугленные, черные, извивающиеся от боли щупальца, задевая своды пещеры, воротились обратно в тело пещерного - набираться сил, возрождаться для новой жизни, для нового броска.
   Я положил огнемет на землю.
   - Ладно, - сказал я, - я постараюсь взять его за грудки.
   Георгий Алоисович покачал головой:
   - Не спешили бы вы.
   - Ничего, ничего, - подбодрил Куродо, - здесь никогда ничего нельзя знать наверняка. Может, самое время. Давай...
   Я не успел пробежать и метра, как пещерный вспыхнул нестерпимым сиянием, и грохот его трубы почти оглушил меня. За своей спиной я услышал шипение огненных струй; но "отпетые", видимо, что-то не подрассчитали.
   Одно из щупалец ахнуло меня по плечу и уползло прочь.
   Я упал на камни, встал на четвереньки. Меня вытошнило. На четвереньках, сквозь пещерный гул и гул боли во мне, я пополз к высящемуся надо мной пещерному.
   "Он мог убить меня одним ударом, - подумал я, - он мог втащить, втянуть меня в себя, еще полуживого, еще способного чувствовать боль... Он просто играет со мной, как кошка с мышкой. Он играет..."
   Удар. Я распластался на коленях, пополз, будто змея.
   "Он вобьет меня в пол своей квартиры. Он..." Вонь слизи на камнях, грохот трубы и запах недосожженных щупалец.
   "Зачем я ползу? Ведь мне не хватит сил даже подняться, не то что взять его за горло?"
   Пещерный, видимо, тоже так считал, потому, наверное, он не добивал меня, а легонько прищелкивал-пощелкивал, валил с ног, если я поднимался на ноги, сшибал на брюхо, распластывал, если я вставал на четвереньки, вколачивал в камень, если я полз на брюхе...
   Изо рта у меня текла кровь, и я понял, что это - нутряная кровь...
   "Привет, - не подумал я, а почувствовалось мной, всем моим существом прочлось, - отползался..."
   ...И тогда я увидел вздымающуюся прямо надо мной груду безобразного тела, которое мне надлежало убить, чтобы оно не убило меня...
   Я поднялся, перемазанный в грязи, в крови и драконьей слизи. Я встал почти вровень с драконом и протянул руку, чтобы взять его за тонкое вибрирующее горло, из которого рвались трубные звуки. Я тянулся к этой тоненькой перемычке, отделяющей и соединяющей два отвратительные вздрагивающие студенистые полушария, хранящей жизнь этих полушарий.
   Я вцепился в склизкое холодное, словно намыленное горло, и в ту же секунду бесшумно, деловито и едва ли не нежно меня обвили щупальца пещерного.
   Если бы бревна умели обнимать, они бы обнимали именно так, и никак иначе!
   Наступила тишина. Сияющая тишина.
   Из меня выжимали жизнь, и я выжимал, капля за каплей, из кого-то, кто сильнее меня, а все равно, а все одно... В наступившей сияющей тишине, где нет ничего - только свет, и боль, и мускульное усилие сдавить, сжать это чужое, выскальзывающее из рук, хрипящее, как и ты, как и ты теряющее жизнь, капающее последними каплями жизни на загаженный пол пещеры, - я услышал четкий голос Куродо:
   - Джекки! Дави! Главное - сделал! Дави! Ты - жив, Джекки! Слышишь жив!
   Этот крик решил дело... Что-то лопнуло в сдавленном мною склизком горле, и разом обмякли, отвалились щупальца, и горячим вонючим хлестнуло в лицо, отбросило прочь. Кончились сияние и тишина. Я слышал бульканье и квохтанье. Пещерный лопнул, разорвался ровно посредине, жизнь вытекала из него бурой жидкостью.
   Подхватив меня под руки, Куродо и Георгий волокли меня по проходу.
   Валентин Аскерханович бежал впереди.
   И еще я видел многолапых, топырящихся лягушек, скок-поскоком продивгающихся вместе с нами к сияющему солнцем, теплом, летом, лесом выходу из пещеры.
   Они казались мне уменьшенными копиями того, лопнувшего, уничтоженного мной существа, и потому, наверное, я решил, что это просто-попросту бред...
   _______________________________________________________________
   У самого ручья, вернее, небольшой речки, на волнах которой поблескивали, перепрыгивая, искры солнца, я невольно вскрикнул, ибо увидел голую Жанну Порфирьевну.
   Она безмятежно и без опаски купалась.
   "Отпетые" тоже удивились.
   - Жанна Порфирьевна, - сказал Куродо, - мы, конечно, понимаем...Туземцы мочат драконят, туземки работают и вам вроде как ничего не угрожает, но...
   - Между прочим. - сказла Жанна Порфирьевна, - тот бородач, которого вы побили, принес мне... батюшки! - Жанна всплеснула руками, - Джек! Что с вами сделали!
   Она кинулась ко мне и принялась удивительно ловко и умело раздевать меня, стаскивая липкие склизкие одежды.
   - Насквозь, насквозь, - бормотала она, - немедленно мыться, немедленно!
   Потрясенный, сбитый с толку и ее наготой, и ее чуть ли не материнскими нежными движениями, я только и смог пробормотать:
   - Я весь в говне...
   - Вижу, вижу, милый, - успокоила меня Жанна Порфирьевна.
   Она помогла мне добраться до воды, и, когда я плюхнулся в прогретую солнцем, чудную, чудесную речку, закричала:
   - Трите, трите, трите, вот так наберите горсть песка и трите, стирайте слизь, пока не въелась.
   - Жанна Порфирьевна, - заметил Валентин Аскерханович, - вы бы отошли в сторону и оделись, потому что Джек Джельсоминович вместо того, чтобы от гадючьей слизи оттираться, смотрит на вас во все глаза.
   А я, и в самом деле, смотрел, смотрел и... трель, трель, какая-то дивная трель раздалась в воздухе вокруг меня, и мне захотелось растаять, расплыться в этой самой речке, в этой текучей воде... под этим небо...бо...боль...
   Георгий Алоисович, Куродо и Жанна оттирали, отдирали песком въедающуюся в кожу, твердеющую панцирем слизь дракона.
   Я орал от боли. Мне казалось, что с меня сдирают кожу.
   - Все... - Жанна Порфирьевна отбросила волосы со лба, - дальше просто бессмысленно... Ну, все. Пристало и пристало.
   Георгий Алоисович стряхнул с рук песок:
   - Джекки, ты прости, дорогой, но мы слишком долго тебя тащили.
   - Мда, - печально согласился Куродо, - будет теперь у тебя, как у черепашки, на спине и на груди - панцирь.
   Я приподнялся, поглядел на Жанну Порфирьевну - было так больно, что я почти не обращал внимания на то, что она так и не оделась.
   - Хрен с ним, - выхрипнул я, - зато никакая падла не проткнет.
   Я побрел в воду смывать песок.
   - Джек Джельсоминович , - услышал я голос Вали, - вы только не утоните!
   Я отмахнулся, дескать, ну вас...
   Я бултыхнулся в воду и поплыл.
   Боль растворялась, расплывалась в реке.
   Я выбрался на берег, потрогал сделавшуюся твердой, будто покрытую пластинами, роговыми, плоскими, кожу...
   - Ух ты, - сказал я шутливо, - какая штучка. Вроде как неснимаемая кольчуга...
   Жанна Порфирьевна уже оделась и вновь приобрела свой обычный строгий вид - не то классной дамы, не то квартуполномоченной.
   - Джекки, - строго сказала Жанна, - возьмите полотенце и как следует, насухо вытритесь, может, все-таки сотрете кольчугу?
   Я взял полотенце и принялся растираться изо всех сил.
   - Может, пластиночки можно отколупать, - предположил Валентин Аскерханович, - эвон как они друг против друга, будто плитки шоколада.
   - Не болтайте глупости, - сурово прервала его Жанна Порфирьевна, лучше сбегайте к "автобусу" и принестите одежду.
   ("Автобусом" Жанна почему-то именовала ракету.)
   Валя опрометью кинулся выполнять распоряжение.
   Пальцами я подергал пластины.
   Они вросли в кожу прочнее, чем ногти; собственно, они и стали теперь моей кожей на груди и на спине.
   - Жаль, - сказал я, - что брюхо так не заросло...
   Наверно, я все-таки довольно неискренно это сказал, потому что Куродо взялся меня успокаивать.
   - Одноглазый, - сказал он, - да ты не расстраивайся - все подземные девахи от панцирных тащатся - вон как на тебя Жанна Порфирьевна уставилась.
   - Да, - постарался я пошутить, - но мне кажется, в ее взоре больше жалости, чем вожделения.
   - Еще бы нет, - невесело усмехнулась Жанна, - теперь вас всенепременно выберет дракон. Просто "отпетому" может повезти, но панцирному...
   Тем временем вернулся Валентин Аскерханович с моей одеждой и отрапортовал:
   - Жанна Порфирьевна, ваше задание выполнено! Спешу заметить, что у самого, как вы выражаетесь, "автобуса", громоздится узел, мохнатый, косматый, - и он, понимаете ли, шевелится.
   - Юноша, - важно спросила Жанна Порфирьевна, - вы, я надеюсь, не развязывали узелочек для того, чтобы посмотреть, что же в нем шевелится?
   - Никак нет, - заулыбался Валентин Аскерханович, - я испугался и тотчас же убежал...
   - Это - правильно, - кивнула Жанна, - это - верно... Я же говорила вам... Бородач, которого вы побили...
   Я одевался. Про себя я отметил, что мне стало тяжелее носить самое себя, но зато увереннее, прочнее...
   Вросшие в кожу пластины заставили меня почувствовать мое собственное тело как нечто не совсем мое, нечто надетое на мое "я", как я надеваю сейчас на мое тело одежду.
   - Все равно, - сказал Георгий Алоисович, - я не понимаю. Мы должны были успеть...
   - Мало ли что, - пожал плечами Куродо, - мы же всего не знаем. Джекки, ты ведь в санчасти лежал?
   Я кивнул.
   Валентин Аскерханович замялся, а потом, решившись, объяснил:
   - Джек Джельсоминович еще как лежал-то, его отпи... - он взглянул на Жанну Порфирьевну и осекся, - зверски избили, и ему пришлось довольно долго пролежать.
   - Э, - спросил Куродо, - так в тебя доливали?
   - Да, - сказал я, - конечно... Иначе бы я просто не выжил.
   - Ну, - протянул Георгий Алоисович, - тогда понятно.
   ____________________________________________________________
   У весело потрескивающего костра, действительно, громоздился узел. То была шкура зверя, когда-то содранная с поверженного врага, распяленная, высушенная, а теперь вот завязанная крепко-накрепко и чуть-чуть пошевеливающаяся.
   Жанна Порфирьевна подбросила в огонь хворосту, снова принялась устанавливать сковородку.
   - А этот твой, - опасливо спросил Куродо, - ухажер не придет? Надоело его бить. И как-то неприлично... прилетели Посланцы Неба, накидали "банок" и улетели.
   - Нет, - засмеялась Жанна, - он уже приходил. Я говорила. Воон какой подарок принес. Я все равно его выгнала. Лопотал что-то... Нес какую-то несусветицу. Лучше узел развяжите.
   Валентин Аскерханович развязал узел - и я увидел великое множество мелких маленьких копошащихся, переползающих друг через друга, попискивающих драконышей.
   - Фу, - сморщился Валя, - эту гадость мы есть будем?
   - Вы ничего не понимаете, юноша, - ответила Жанна, ловко подхватывая за лапку драконыша и швыряя его на раскаленную сковороду, - вкус изумительный! раковый суп не сравнится, а цвет и формы тела...
   Пища, щерясь, лопаясь, драконыш расползался по сковороде...
   Вслед за первым в булькающее (чувствующее боль? или уже мортвое, уже убитое?) месиво отправился второй, третий.
   Жанна помешивала варево щепкой - и я вдруг вспомнил Тараса, убивающего прыгунов в учебной карантинной пещере, я вспомнил зеленую слизь, покрывшую пол пещеры - и исчезающие в ней, расплывающиеся оскаленные в неизбывной муке ящериные лица прыгунов.
   Мне сделалось тошно.
   Я поднялся и, зажимая рот, побежал прочь.
   - Джек Джельсоминович, - крикнул мне вослед Валентин Аскерханович, - вы куда?
   - Поблевать. - быстро объяснил ему Куродо.
   Обхватив ствол белого дерева, я согнулся в мучительном пароксизме рвоты.
   Меня выворачивало довольно долго.
   Наконец я отер рот ладонью и поглядел вверх, поскольку мне нравилось голубое небо в просветах зеленых листьев.
   Небо я тоже увидел, но сначала я заметил повесившегося бородача, того, что кричал: "Аз тебе хоцю" - и только потом - зеленую листву и голубое небо.
   Глава седьмая. Дракон для рыцаря
   Начальник школ приехал к нам раным-рано.
   - Ага, - сказал он, завидев меня. - Джекки? Ты-то мне и нужен. Пойдем поговорим.
   Он помахивал стеком, стоял, широко расставив ноги, - вроде бы прежний, но я-то видел, как он сдал, как постарел.
   Мы вышли из коридора нашей квартиры, потопали по улице.
   Начальник школ покуда просто трепался, рассказывал всякие историйки про вновь поступающих, заметил, что в последнее время стало совсем мало "вонючих". "Старик", в самом деле, стареет.
   - Вот что я тебе хотел сказать, Джекки, - наконец выговорил начальник школ. - Ты, понимаешь ли, обречен дракону, это уже ясно. Недаром ты и книги про Джорджи читаешь. Все прочел?
   - Нет, - я потрогал щеку, - нет. Их все читать необязательно. Авторы переписывают друг у друга, и что совсем уж странно - переписывают друг у друга вранье. Сходу определяется: где схожие эпизоды - там вранье.
   Начальник школ кивнул:
   - Так. Ничего удивительного, чтобы не поймали на противоречиях, тщательно сверяют свой текст с первоисточником.
   - А что, - заинтересовался я, - в самом деле есть воспоминания Джорджи?
   - Да нет, - начальник школ поморщился и махнул рукой, - какие воспоминания!.. Он и писать-то, кажется, не умел... считать... умел, усмехнулся начальник школ, видимо, вспомнив портрет толстенького, себе на уме Джорджи.
   - Бог с ним, с Джорджи, - сказал я. - Вы что-то мне сказать хотели, ведь так?
   - Ну, так, так, - начальник школ переложил стек из одной руки в другую. - Я тебе хотел сказать, Джекки, что нынче уже ясно - никуда тебе от старика не деться. Если не зацепят на других планетах, то - все...
   - Ну и прекрасно, - сказал я, - я для того только сюда и вползал, для того только из меня здесь...
   Начальник школ похлопал меня по плечу:
   - Джекки, ты не ерепенься: к старику - это значит в "вонючие". Другого-то пути нет! И Джорджи сгинул в "вонючих"...
   - А, - я стукнул себя по лбу, - как же я не догадался, столько книг прочел, и каждый раз такая патетика, такой пафос - исчезновение, растворение.
   - Да, да, - невесело посмеялся начальник школ, - ты подумай, Джекки... Когда ты по младости, по юности сюда сорвался - это одно, а нынче-то совсем другое.
   - Что вы хотите мне сказать? - я остановился у двери кафе. - Что вы мне предложить хотите? Мне скоро экзамен сдавать...
   - Дракон для рыцаря? - быстро спросил начальник школ.
   - Да, - ответил я, - именно так... Язык, нравы, обычаи...
   - Счастье еще, - улыбнулся начальник школ, - что такие, как ты, Джекки, идут в "отпетые": кого посылать к дракону для рыцаря? Не этих же... бандитов...
   Я поморщился. Мне не нравилось, когда при мне ругали "отпетых".
   - Они не виноваты, - сказал я, - это все - дракон. Если бы не он...