Этот процесс бесконечен, он не может иметь своего завершения, ибо завершение означало бы собой полное прекращение одухотворенного бытия; с достижением предела мир снова замкнулся бы в рамках сугубо материальных форм движения, и ничто идеальное уже не нарушало бы его строгих законов.
   Меж тем ничто иное, как таинственное единство этих противоположных стихий, гармония их противоборства и согласия образует самую суть человеческого существования. Бездонная пропасть, но и нерушимая связь лежит между идеальным и материальным; все та пропасть и все та же связь же становятся предметом и основанием любого творчества.
   Можно по-разному глядеть на одни и те же вещи. Так, можно видеть в духе и материи соотношение абсолютно противоположных и непроницаемых друг для друга начал.
   Осколок смальты существует сам по себе, и допустимо полагать, что он остается совершенно безразличным к палитре того панно, в единую структуру которого его помещает рука художника. Больше того, предположение, что что-то должно меняться в нем с использованием в составе какой-то иной мозаики, выглядит почти абсурдным, оно обязано оставаться в точности равным самому себе. Но здесь, как кажется, все ясно: есть бездушное стекло, и есть вне его творящий гармонию замысел мастера. Можно ли представить, чтобы мертвое это стекло было в состоянии само складываться в нечто осмысленное?
   Как любое биологическое тело, человек состоит из клеток, клетки – из молекул, молекулы – из атомов и так далее и так далее. И уходящая в эту бесконечность тонкая структура человеческой плоти, подобно разноцветным осколкам смальты, в свою очередь имеет право рассматриваться как что-то трансцендентное всему содержанию, которое переполняет наше сознание и душу.
   Но ведь можно видеть в таинственных этих стихиях и две разные стороны чего-то одного…
   Я пишу служебные записки, выпрашивая у руководства института оргтехнику для своей лаборатории, и сложными инженерными расчетами определяю основные параметры тарифных систем для многотысячных коллективов огромных предприятий, я делаю замечания сотрудникам и сам хожу "на ковер" к своему шефу, я веду переговоры с руководством известных не только России заводов и шахт и безбожно ругаюсь со службами, обязанными обеспечивать мою работу, я пью водку и плачусь на жизнь своим друзьям, я слагаю стихи и разговариваю со своей кошкой… – в самом ли деле во всех этих случаях все элементы, из которых в конечном счете складываются мои соматические ткани, остаются безучастными и абсолютно безразличными к тому, что, собственно, и составляет сиюминутное содержание моей жизни? Ведь здесь уже нет никакого противостояния замысла и используемого каким-то чуждым мне художником материала – все это от начала до конца делаю я сам. Или все-таки, сама смальта обладает способностью животворить то, что на годы и годы останется в моей памяти?
   Давно уже ставшими классикой опыты доказали, что ткани живых тел способны отвечать не только инструментально регистрируемым физико-химическим воздействиям, но и незримому изменению той духовной атмосферы, которая складывается вокруг них. Еще в 1939 году супругами Семеном и Валентиной Кирлиан в ходе экспериментов было замечено, что излучение живого тела, помещаемого в электрическое поле между двумя электродами, поддается фиксации на фотопленке. Было установлено, что все живые объекты испускают специфическое радужное свечение. Что же касается человека, то обнаружилось, что аура, излучаемая им, зависит от эмоционального состояния и способна изменяться каждую секунду.
   Бог весть, что именно фиксируется всплесками полиграфа или ореолами кирлиановских фотографий. Любому из нас известно, что это такое – "…краснеть удушливой волной, слегка соприкоснувшись рукавами"; но оказывается, что и порождаемое этим волнующим соприкосновением, казалось бы, неуловимое мимолетное чувство вполне способно быть замеченным и запечатленным: фиксируемая фотографией аура человеческого тела мгновенно меняет весь свой облик как только нас берет за руку существо иного пола. Меж тем уже из школьного курса физики известно: любое работающее тело обязано что-то излучать. Поэтому когда речь идет об одном и том же теле, то постоянно меняющийся характер излучения может свидетельствовать только о постоянном изменении содержания какой-то (пусть и незримо) выполняемой им работы. И если реакция соматических тканей на тонкие нюансы эмоционального состояния человека способна отчетливо регистрироваться бездушным (но и бесстрастным) физическим прибором, то тем самым регистрируется непреложный факт того, что каждое движение нашей души сопровождается изменением характеристик каких-то глубинных, вполне материальных, процессов, протекающих на всех уровнях организации живой материи – клеточном, субклеточном, молекулярном и так далее.
   Правда, это утверждение, как кажется, влечет за собой уже близкий к абсурду вывод о том, что не только органические молекулы, но даже атомы любого вещества входя в состав соматических тканей мыслящего субъекта, должны обретать какие-то новые свойства, отличающие их от таких же элементов, но формирующих структуру лишенной души материи. Но, если уж на то пошло, то почему бы и нет?
   В общем, было бы непростительной ошибкой полагать, что развитие средств общения от простого механического подражания через ритуал к знаку ведет к последовательному облегчению взаимопонимания, – напротив, оно только затрудняет и затрудняет его. Скрытую логику этого развития можно понять лишь осознав, что с каждой новой формой информационного обмена его субъект обретает способность создавать все более сложную и все более отвлеченную от непосредственно данного реальность. Совершенствование и усложнение альтернативной, виртуальной, действительности, которая непрерывно порождается развивающейся психикой, – вот подлинное содержание этого процесса. Проникновение же в чужой замысел как было, так и остается ничуть не упростившейся задачей. Впрочем, использованный здесь глагол вовсе не означает, что понимание становится все менее и менее доступным. Затруднение означает лишь поступательное увеличение труда, затрачиваемого в ходе общения, но результатом оказывается куда более величественная действительность.
   А это значит, что вовсе не бездушная физическая работа, связанная с добыванием всего, что необходимо для поддержания жизнедеятельности, но возрастание объемов именно этого – одухотворенного творческого труда постепенно преобразует как весь окружающий человека мир, так и его самого. Непрекращающееся ни на мгновение творчество – вот что становится подлинным содержанием жизнедеятельности человека, все остальное, вершимое на внешнем слое движения – лишь формой его обеспечения и не более.
   Подведем итоги.
   Первое.
   Если достаточно жесткая связь между содержанием духовной деятельности человека и характером той обеспечивающей ее работы, которая выполняется живой материей на всех уровнях своей организации, действительно существует, то она в принципе не может быть односторонней. Иначе говоря, не только определенность содержания каких-то идей, (чувств, образов) должна на всех этажах строения живого тела формировать тонкую структуру той деятельности, в которой им надлежит материализоваться, но и сама структура движения всех тканей нашего организма обязана накладывать свой отпечаток на содержание любого откровения духа. Перефразируя известную всем философскую максиму, можно сказать, что форма сиюминутного бытия определяет сиюминутное содержание сознания в той же мере, в какой само сознание в каждый данный момент определяет формулу нашего материального существования.
   Хотелось бы только предостеречь. Состав образа, чувства, идеи и тонкая структура сопровождающего их движения соматических тканей – это далеко не одно и то же. Между ними – бездна, между ними – тайна. Как именно одно превращается в другое, неизвестно, наверное, никому. Здесь что-то вроде соотношения "входа" и "выхода", но вот что творится внутри самого "черного ящика" – человеку еще придется разгадывать, может быть, не одно тысячелетие.
   Но если нерасторжимая связь и зависимость между духом и материей действительно существует и если характер этой связи в самом деле несет на себе отпечаток того откровения, которое вдруг рождается в нас, все это должно было бы означать, что достижение абсолютного духовного консонанса, полное взаимопроникновение в сокровенный мир идеального вообще невозможно. Ведь в этом случае абсолютное тождество содержания может быть достигнуто лишь при абсолютном тождестве тех материальных структур, работа которых обеспечивает информационный обмен. Другими словами, полное тождество не только всех биологических тканей, но и всех алгоритмов их движения. Но ясно, что такое положение вещей в принципе недостижимо, поэтому препятствием и формированию одинакового способа описания, и одинаковому пониманию вербальных (знаковых) портретов одних и тех же явлений будет служить уже не только несовершенство самого языка (к тому же помножаемое на наше неумение владеть им в полной мере) но и уникальность собственной природы каждого из нас. Одни только половозрастные отличия способны взгромоздить между нами что-то вроде китайской стены. Но уникальность каждого не сводится только к ним, поэтому неодолимым препятствием взаимопониманию способны встать – как бы это ни казалось смешным – и отличия в росте, и разная комплекция, и даже разный цвет волос…
   Таким образом, уже самим строем нашей природы мы были бы навсегда обречены на непонимание друг друга. Нас не могло бы спасти даже какое-нибудь споровое размножение или тотальное клонирование, потому что и при абсолютном генетическом тождестве заметные материальные отличия (как, например, обусловленный региональными особенностями питания химизм соматических тканей) оставались бы и здесь. Но ведь кроме вполне осязаемых материальных начал остаются еще и такие неуловимые для измерений вещи, как индивидуализируемая нами культура, жизненный опыт и так далее, и так далее, и так далее…
   И только ни на мгновение не прерываемый труд, связанный с самостоятельным воссозданием каждым всего того, что открывается другим, дает нам возможность говорить и в самом деле на одном языке со всеми. В конечном счете ничто иное, как этот вечный труд
   напряженной, как арфа, души
   каждого из нас и образует собой действительный фундамент и человеческого общения, и всей человеческой культуры. Только благодаря ему оказывается возможным возведение всего, что составляет законную гордость нашего царственного племени. Без какого бы то ни было исключения все, созданное человеком, покоится именно на нем, и никакие герои-одиночки никогда не сумели бы вывести человечество из состояния дикости.
   Да, это так: когда короли начинают строить, у возчиков действительно прибавляется работы. Но вместе с этой старой мудростью нужно помнить и другое: строят короли отнюдь не на пустом месте, но преобразуют города, созданные трудом других, да и возводят свое они совсем не из ничего, но именно из тех кирпичей, что всю жизнь обжигали и их великие предшественники, и их безвестные подданные.
   Ни один гений никогда не создаст ничего, если он будет лишен возможности использовать все то, что было создано другими. Поэтому и сам феномен гениальности, в свою очередь, существует только благодаря вечному творчеству всех. А впрочем, не исключено, что и вправду гениальность – это просто функция времени, и никакой герой никогда не смог бы заявить о себе, родись он среди людей, еще не подготовивших фундамента для каких-то перемен.
   Говорят, черные дыры – это та область пространства, в которой зарождается вещество нашей Вселенной. Таким образом, именно уникальность нашей природы, помноженная как на несовершенство средств нашего общения, так и на нашу неспособность овладеть ими в полной мере, и образует собой ту "черную дыру", из которой чудом всеобщего человеческого творчества вдруг появляется все.
   Второе.
   Основным законом этого вечного духовного труда, на который обречен каждый из нас, является то, что через тысячелетия прозвучит, наконец, в Нагорной проповеди Христа. И, может быть, в самом деле в осознании его непреступаемым императивом человеческой совести можно видеть преодоление некоторого эволюционного рубежа всей развивающейся Вселенной. Рубежа, равновеликого зарождению жизни или становлению разума…
   Разумеется, это положение не может рассматриваться как не подлежащий сомнению абсолют. Поэтому здесь необходимо уточнить следующее.
   Все законы этого мира можно условно разделить на два рода: динамические и статистические. Первым подчиняются все явления (то есть каждое явление в отдельности), на которые распространяется их действие. Таков, например, закон всемирного тяготения: ничто материальное не может нарушить его. Вторым подчиняется только весь класс явлений в целом, однако любое из них в отдельности в силу тех или иных причин может до некоторой степени ему противоречить. Так, например, на все времена общим законом является то, что родители должны уходить из жизни раньше своих детей; однако ясно, что никто не может поручиться за его незыблемость в каждой конкретной семье.
   Законы, лежащие в основе развития человеческого общества, как правило, носят именно такой – статистический характер. Статистический характер носит и тот – нравственный – закон, о котором говорится здесь. Поэтому любое действие любого отдельно взятого индивида (или каких-то социальных групп) может сколь угодно существенно противоречить ему. И все же это нисколько не мешает ему быть имманентным законом творчества, которому безоговорочно подчиняется деятельность всех сквозящих через тысячелетия поколений.

5. ОДУХОТВОРЕНИЕ ЧУВСТВА

5.1 Эволюция значения

   Итак, ничто, ни живое чувство, ни рожденный воображением образ, ни выстраданная и расчисленная идея, не может быть передано с абсолютной точностью посредством знака. Его содержание может быть только самостоятельно воссоздано адресатом, но это значит, что всякий раз оно будет подвергаться какой-то – зачастую весьма значительной – деформации. Поэтому, образно говоря, любой информационный обмен может быть уподоблен старой игре в "испорченный телефон", где сообщение постепенно обрастает такими противоречиями и невероятностями, которые делают совершенно неузнаваемым исходное значение. Разумеется, в этом сравнении многое преувеличено, но все же преувеличено то, чему есть достаточно места в реальной действительности.
   Впрочем, невозможность точной передачи смысла скорее благо, нежели зло. Ведь именно благодаря принципиальной неспособности знака обеспечить абсолютное тождество информации на обоих полюсах обмена с каждым разом его содержимое – пусть и в микроскопических дозах – обогащается какими-то новыми оттенками своего значения, по-иному раскрывающими исходную его структуру. И чем интенсивней оказывается обращение знака и чем шире становится сфера этого обращения, тем более высокой и радужной короной украшается бесхитростная твердь его первозданного смыслового ядра. Впрочем, по мере роста интенсивности информационного оборота все уплотняющиеся слои непрестанно пульсирующей знаковой короны постепенно сами начинают сливаться с центром кристаллизации его смысла, и со временем полным содержанием практически любого знака оказываются уже не только неуловимые контуры исходной смысловой тверди, но и все то, что ее окружает. Больше того, в конечном счете и само ядро становится значимым лишь благодаря этим наслоениям; без них все выразимое знаком со временем превращается в обыкновенную банальность; и если говорить не об отдельно взятой, но о базовой совокупности ключевых для любого языка лексических единиц, то со временем именно эта информационная корона последних и начинает формировать собой культуру да и самую душу его носителя.
   Заметим и другое. Меняется не только собственное содержание знака: оказываясь в силовом поле его влияния, незаметно для себя иным становится каждый человек. Ведь чем шире круг общения какого-то отдельного индивида, тем большее от постепенно формирующегося смыслового ореола становится достоянием его собственного сознания. Да и само это достояние не остается при всех обстоятельствах неизменным и строго тождественным самому себе, ибо всякое новообретение индивидуального духа в свою очередь бросает какой-то неожиданный незнакомый отсвет на все то, что годами формировало его. Поэтому в каждом последующем акте информационного обмена и сам индивид передает другому отнюдь не то же самое, но уже несколько иное, отчасти новое содержание, обогащенное сюжетами его собственного (жизненного, эмоционального, интеллектуального) опыта. В свою очередь, чем шире постоянный круг общения и социальный опыт человека, и чем богаче содержание всего уже усвоенного им, тем большее он может передать кому-то другому.
   Таким образом, незримый процесс вечного творческого созидания мира нашей единой культуры (если, конечно, на время ограничить ее содержание только тем, что запечатлевается в знаке) складывается из двух основных потоков преобразования физического в метафизическое и обратно. Таинство одного из них вершится где-то в душе каждого из нас, поскольку все мы в любом акте информационного обмена вынуждены самостоятельно воссоздавать все то, что является его предметом, мистерия другого разлита в самом воздухе людского общения, в стихии знакового обмена.
   Подлинное значение знака существует только в живом потоке его самостоятельного воспроизведения каждой стороной обмена, а это значит, что оно обязано растворяться в некой пустоте, попросту умирать всякий раз, когда прекращается этот творческий процесс, незримое соприкосновение чужих душ. Но пусть оно и обращается в ничто с завершением неосязаемого контакта, – с бесчисленным повторением его содержание раз от разу воссоздается заново, но теперь уже из того, что копится в вечно бодрствующей глубине всех, кого достигают его расходящиеся в каком-то трансцендентном эфире круги. В результате полное значение оказывается намного богаче любого, даже самого широкого контекста конечного информационного процесса. В сущности, то, что скрывается вещественной оболочкой знака, со временем становится невместимым ни одним индивидуальным сознанием, так как полный объем переполняется суммой того, что вносится в исходный смысл без исключения всеми субъектами общения. (И, к слову, не в последнюю очередь именно это обстоятельство обусловливает возможность восхождения любого индивида к самым вершинам человеческой культуры; не будь его, все в этом мире было бы иначе, ибо никто из нас так никогда и не смог бы возвыситься над обыденностью.) Формирование же письменности вообще устраняет все границы обмена, ибо его предмет обретает способность одолевать уже не только разделяющее индивидов пространство, но и само время, делая возможным общение не только современников, но и поколений, разделенных веками.
   Так что и в самом деле невозможность обеспечения абсолютной аутентичности смысла на обоих полюсах знакового обмена имеет не только негативное следствие; благо, обретаемое этим обстоятельством, решительно перевешивает все вытекающие отсюда неудобства. Больше того, при всей парадоксальности такого заключения, эта невозможность оказывается едва ли не самым щедрым даром из всех, когда-либо (богами ли, титанами, природой…) приносившихся человеку.
   Да, может быть, и в самом деле та доля взаимного непонимания, на которую обречены все мы самим строем и нашей собственной природы и природой нашего языка, способна стать причиной каких-то разногласий, причиной конфликтов. Но попробуем представить себе такое положение вещей, при котором впервые порождаемые кем-то образы, чувства, идеи во всех случаях передаются и воспринимаются без каких бы то ни было искажений, с математической точностью. Способно ли таким образом организованное общение пойти на пользу обществу и человеку? Едва ли, если, конечно, не видеть в благе тепло и сырость уютного застойного болота. Ведь справедливо утверждать, что в подобных условиях ни одна из составляющих тотального творческого процесса, только благодаря которому и формируется весь мир человеческой культуры, не сможет реализоваться. Не исключено, конечно, что и в этом случае развитие и человеческого духа, и коллективное сознание общества не остановится. Но, думается, темпы этого развития не могут ни в коей мере соперничать с теми, которые имели место в реально истекшей истории, скорее всего они должны быть на несколько порядков ниже. Поэтому допустимо предположить, что при подобной системе коммуникации человечество, вероятно, еще долгое время не знало бы ни понятия истории, ни понятия культуры. Словом, и через сорок тысячелетий после завершения антропогенетического восхождения и появления на свет нового вида Homo Sapiens человек в сущности мало бы чем отличался от обезьяны. Правда, можно предположить и то, что в этом случае действовали бы какие-то иные механизмы духовного развития и совершенствования. Но тогда, скорее всего, вся наша культура имела бы абсолютно иной облик…

5.2. Эволюция чувства

   Но задумаемся и над другим.
   Знаковый обмен просто немыслим вне эмоциональной жизни человека.
   Эмоции – положительные ли, отрицательные, любые – сопровождают без исключения все проявления нашей жизнедеятельности, и вероятно не будет ошибкой сказать, что ничего эмоционально нейтрального для нас вообще не существует; вопрос лишь в силе проявления тех или иных чувств. Впрочем, это касается не одного только человека: в принципе, даже самое незначительное воздействие внешней среды в состоянии повлиять на эмоциональное состояние наверное любого живого существа. Проще говоря, и у животного возникающий откуда-то образ сосиски вызывает не одно только рефлекторное слюноотделение, а образ палки – не только (бессознательное же) желание убежать.
   Впрочем, здесь нужно кое-что уточнить.
   Одной из характеристик человеческого сознания является то обстоятельство, что строй психических образов, проносящихся в голове (впрочем, в голове ли?), может быть абсолютно независим от лавины воздействий, которую окружающая среда непрерывающимся ни на мгновение потоком обрушивает на все органы наших чувств. Иными словами, можно говорить о существовании двух совершенно самостоятельных массивов непрерывно сменяющих друг друга представлений, один из которых отображает мимотекущую жизнь окружающей реальности, другой – отсутствующий в настоящее время предмет какой-то абстрактной (но столь же сиюминутной) заботы нашего сознания. И человек постоянно, все двадцать четыре часа в сутки на протяжении своего существования, пребывает как бы в двух не соприкасающихся, часто не связанных между собой, а иногда и вообще противоречащих друг другу стихиях: в мире объективной реальности и в сфере, отвлеченной от всего непосредственно данного. При этом любой из них может едва ли не полностью затмеваться другим: в зависимости от складывающихся условий и образ объективной реальности может подавляться видениями какой-то виртуальной действительности, и содержание последней в состоянии заслоняться представлением о непосредственном физическом окружении человека. Но при всех обстоятельствах оба потока оказываются сосуществующими друг с другом, и вытеснение одного другим может быть только временным и относительным.
   Что же касается эмоциональной сферы человека, то ее определенность в гораздо большей мере связана с турбулентностями "виртуальной действительности", а не с параллельным потоком реальных физических событий, замыкающихся на все наши рецепторы. Словом, эмоциональное состояние человека если и связано с его непосредственным физическим состоянием, то отнюдь не жесткой причинно-следственной зависимостью. (Впрочем, никоим образом это нельзя понимать как абсолютное отсутствие такой связи; напротив, чем менее развита духовность представителя нашего вида, тем в большей мере его эмоциональный настрой детерминирован именно физиологией.)
   Но это у человека, а он, как известно, многим отличается от животного.
   Впрочем, и у животного (по крайней мере высокоорганизованного), как кажется, такой жесткой зависимости нет. Вероятно, только у самых примитивных организмов эмоциональная сфера существует исключительно как первая производная от сиюминутного потока формируемых его психикой образов материального окружения. Но чем выше организация живой материи, тем менее подвластным текущему состоянию внешней среды становится эта таинственная сфера, и на самом верху биологической систематики она может даже вступать в определенный диссонанс с непосредственным содержанием объективной реальности. Поэтому даже у животного нет жесткой и однозначной детерминации, когда содержание интегрального потока внешних воздействий, формирующих его физическое состояние, полностью предопределяет весь настрой психики. Все это верно лишь отчасти, лишь в отношении каких-то ключевых начал, обрамляющих сиюминутность его бытия, – начал, подобных все той же сосиске или палке. И чем выше организация, тем менее жесткой становится связь между ними даже там, где еще нет и речи о сознании.