Страница:
Когда Орлиная Голова занял место, он дал знак хранителю священной трубки.
Хранитель священной трубки вышел на середину круга, благоговейно неся в руках священную трубку. Эта трубка была украшена перьями и увешана бесчисленным множеством побрякушек. Она была сделана из белого камня, который можно найти только в Скалистых горах.
Трубка была набита и зажжена.
Хранитель священной трубки, войдя в круг, четыре раза наклонил трубку в направлении четырех главных ветров, низким голосом пробормотал таинственные заклинания, призывая на совет благодать Ваконды, Владыки Жизни, и отгоняя от вождей злое влияние первого человека.
Затем, держа в руке дымящийся конец трубки, он протянул ее мундштуком к Орлиной Голове и произнес высоким, звучным голосом:
— Отец мой — первый сахем могучего племени команчей, на нем почила мудрость, но время еще не убелило волос его и мысли в голове его не заледенели. Как все люди, отец мой не закрыт от ошибок, пусть подумает он прежде, чем сказать слово. Слова, вытекающие из его груди на губы, должны быть такими, чтобы команчи не могли изменить их.
— Хорошо сказал сын мой, — ответил сахем.
Он взял трубку и несколько раз молча затянулся, затем передал ближайшему соседу.
Трубка обошла таким образом круг, каждый участник совета затянулся несколько раз. При этом никто не проронил ни слова.
Когда все покурили из священной трубки и весь табак выгорел, хранитель священной трубки вытряс пепел на левую ладонь, бросил его в костер и громко воскликнул:
— Вот вожди сошлись на совет. Речи их священны. Ваконда услышал нашу молитву, он принял ее. Горе тому, кто забудет, что только совесть должна быть его руководительницей.
Эти слова он произнес громким голосом, величественно простерев руку, и после этого вышел из круга. В последний раз он оглянулся на вождей, сидевших возле костра и опять, на этот раз тихо, хотя и отчетливо, проговорил:
— Как пепел, который я бросил в костер, исчез навсегда, так и слова вождя должны быть священны и никогда не выйти из круга совета сахема. Пусть говорят отцы мои, совет начался.
После этого хранитель священной трубки удалился. Его слова еще звучали в ушах, как голос свыше, когда поднялся Орлиная Голова, окинул взглядом собравшихся воинов и начал речь такими словами:
— Вожди и воины команчей! Много лун протекло с тех пор, как сахем покинул селения своего племени, и много лун пройдет, прежде чем всемогущий Ваконда даст ему сесть у огня совета великих сахемов команчей. В жилах его всегда текла красная кровь, и сердце его никогда не было обернуто кожей для братьев его. Слова, поднимающиеся из груди его, внушены ему Великим Духом, который видит любовь его к братьям команчам. Племя команчей могуче, оно царит над прериями. Земли охоты его покрывают всю землю. Зачем вступать ему в союз с другими племенами, чтобы мстить за их обиды? Разве царственный ягуар позволяет скрываться в своем жилище подлому шакалу, разве осмеливается сова класть яйца свои в гнездо орла? Зачем племя команчей пошло по тропе войны рядом с собаками апачами? Апачи — женщины, распутницы и предательницы! Сахем благодарит братьев своих, что они не только разорвали союз с апачами, но еще помогли ему сразить их. Но теперь сердце опечалилось, туман ложится на душу его, так как вождь должен расстаться с братьями своими. Примите его прощальное слово. Пусть Насмешник заменит его. Вдали от детей своих он всегда будет ходить, как во мраке; как бы ни были горячи лучи солнца, они не согреют его. Вождь сказал. Так ли сказал он, могучие мужи?
Орлиная Голова сел и закрыл лицо свое краем плаща. Ропот скорби пронесся по собранию.
Воцарилось молчание. Насмешник как будто вопрошал взглядом других вождей. Наконец он поднялся и обратился к сахему с ответом.
— Насмешник молод, — начал он, — ум его ясен, но он не имеет великой мудрости своего отца. Орлиная Голова — возлюбленный сахем Ваконды. Для чего Владыка Жизни поставил его вождем среди воинов его племени? Разве для того, чтобы он все время покидал их? Нет! Владыка Жизни любит команчей, своих детей, он не хочет этого! Воинам нужен вождь мудрый и опытный, чтобы руководить ими на тропе войны и наставлять их у огня совета. Голова отца моего седеет, она будет наставлять и вести воинов. Насмешник не может сделать этого, он молод, опыта у него нет. Куда пойдет отец мой, туда последуют за ним и дети его, чего захочет отец мой, того пожелают и дети его. Но пусть не говорит он, что оставит их! Пусть рассеет он облако, омрачившее их дух, дети сахема умоляют его, Насмешник говорит за них. Сахем взрастил его, он возлюбил его, он воспитал его и сделал воином. Я сказал. Вот мой вампум. Так ли я сказал, могучие муха?
Произнося последние слова, вождь снял с шеи вампум, бросил его к ногам сахема и сел.
— Пусть останется великий сахем с детьми своими! — воскликнули разом все вожди и также бросили свои вампумы к ногам Орлиной Головы.
Орлиная Голова открыл свое лицо, поднялся с места, исполненный величия и благородства, и обратился к совету, тревожно насторожившемуся, готовому ловить каждое его слово.
— Вождь услышал, в ушах его прозвучала песнь куропатки, любимой птицы Ваконды, ее сладкий голос проник ему в сердце, и оно затрепетало от радости. Дети племени команчей добры, и вождь любит их. Насмешник и десять воинов, которых он выберет, последуют за сахемом, остальные пусть возвратятся к великим селениям племени и возвестят возвращение Орлиной Головы к своим детям. Я сказал.
Насмешник тотчас потребовал священную трубку. Хранитель принес и раскурил ее. И вновь среди глубокого молчания трубка обошла весь совет.
Когда последний клуб дыма рассеялся в воздухе, Насмешник наклонился к глашатаю и сказал ему несколько слов на ухо. Глашатай тотчас же громко объявил имена воинов, назначенных следовать за сахемом.
Вожди поднялись, поклонились Орлиной Голове, молча сели на коней и галопом удалились.
Насмешник и Орлиная Голова долгое время тихо о чем-то говорили между собой. После этого разговора Насмешник также удалился со своими воинами.
Орлиная Голова, Весельчак и дон Луи остались втроем.
Канадец рассеянным взглядом следил за удалявшимися индейцами. Когда они скрылись, он обратился к вождю и сказал:
— Гм! Вот, наконец, мы и одни. Скажите, вождь, разве не настал еще час откровенно поговорить? С тех пор как мы покинули населенную местность, мы все занимались другими и совсем забыли о себе. Не пора ли нам подумать и о своих делах?
— Орлиная Голова не забыл, он хотел помочь своим бледнолицым братьям.
Весельчак начал смеяться.
— Позвольте, вождь. Что касается меня. то здесь все очень просто: вы просили меня сопровождать вас, и вот он я. Больше я ничего не знаю, пусть я буду другом апача-собаки. Луи — другое дело, он разыскивает своего друга. Помните, что мы обещали помочь в этом.
— Орлиная Голова, — отвечал на это вождь, — разделяет сердце свое между бледнолицыми братьями. Каждому из вас принадлежит по половине его. Путь, который мы должны совершить, долог, он продлится несколько лун. Мы пройдем через великую пустыню. Насмешник и его воины пошли на охоту за бизонами, чтобы заготовить их на далекий путь. Я проведу братьев моих в место, открытое мною несколько лун тому назад и известное только мне одному. Когда Ваконда сотворил человека, он дал ему силу, мужество, бескрайние земли для охоты и сказал ему: «Будь свободен и счастлив». Он дал бледнолицым мудрость, знание и научил их узнавать цену самоцветным камням и желтому песку. Краснокожие и бледнолицые — каждые идут по своему пути, начертанному им Великим Духом. Я проведу братьев моих к россыпям.
— К россыпям?! — с изумлением воскликнули оба охотника.
— Да. Что делать сахему команчей с этими непомерными богатствами? Золото — для бледнолицых. Пусть будут счастливы мои братья, Орлиная Голова даст им золота столько, что они не в силах будут увезти его.
— Постойте, постойте, вождь, на кой черт мне ваше золото? Я охотник, и мне моего ружья и коня вполне достаточно. В то время, когда я бродил по прерии с Чистым Сердцем, нам часто попадались тяжелые золотые самородки, но мы всегда с презрением отбрасывали их.
— На что нам золото и что нам делать с ним? — согласился с другом дон Луи. — Забудем лучше про эти россыпи, как бы богаты они ни были. Лучше даже и говорить не будем про них никому. Разве недостаточно каждый день совершается из-за золота преступлений? Оставьте свое намерение, вождь. Благодарим за ваш щедрый дар, но мы не можем воспользоваться им.
— Хорошо сказано! — радостно проговорил Весельчак. — Прочь золото, не надо нам его, будем жить вольными лесными охотниками! Честное слово! Уверяю вас, вождь, что, если бы вы еще на асиенде де-ла-Нориа сказали мне, для чего хотите взять меня с собой, я бы не пришел сюда.
Орлиная Голова улыбнулся и сказал:
— Я ожидал такого ответа от братьев моих. Я рад, что не ошибся. Да, золото бесполезно братьям моим, они правы, но этого недостаточно, чтобы презирать его. Как и все вещи на земле, сотворенные Великим Духом, золото полезно. Пусть пойдут братья мои со мной к россыпям, но не для того, чтобы набрать самородков, а для того, чтобы знать, где находится золото и взять его в случае нужды. Горе приходит всегда неожиданно, ведь тот, кого сегодня любит и ласкает Великий Дух, завтра может быть сурово наказан им. И вот, если золото этих россыпей ничего не значит для счастья моих братьев, то, кто знает, придет день, и с его помощью они спасут друга от отчаяния.
— Это верно, — отвечал дон Луи, тронутый его словами. — Вы говорите, как мудрец, и это нельзя упускать из виду. Сами мы можем отвергать богатства, ненужные нам сейчас, но не должны делать этого за других. Мало ли кому эти богатства пойдут на пользу!
— Если это ваше мнение, то и я согласен с ним. Раз уж мы пошли по этой дороге, надо идти по ней до конца. Скажу только, что, если бы мне кто-либо сказал, что в один прекрасный день я буду гамбусино 35, я бы не поверил ему. Ну, а пока что пойду поохочусь за ланью.
С этими словами Весельчак поднялся, закинул за плечи ружье и отправился в прерию, насвистывая песенку.
Насмешник отсутствовал два дня. К полудню третьего он вернулся. Шесть лошадей, которых вели в поводу, были нагружены съестными припасами, шесть других везли меха с водой.
Орлиная Голова остался доволен тем, как вождь исполнил его поручение, но так как путь предстоял длинный — предстояло пересечь вдоль всю пустыню дель-Норте, — то приказал, чтобы каждый всадник привязал к седлу кроме альфорхи — глиняной бутыли с водой — еще по два небольших меха. Это было необходимо для лишней предосторожности.
Все было исполнено, лошадям и людям дан отдых, они приободрились, повеселели, и на другой день рано утром небольшой отряд тронулся в путь по направлению к пустыне.
Мы не будем описывать это путешествие, скажем только, что, благодаря опытности, осторожности и предусмотрительности сахема, оно совершилось вполне благополучно, даже несколько скучновато.
Команчи со своими друзьями прошли пустыню быстро, подобно буре, с выдержкой и умением, которые являются их секретом и которые делают их такими страшными, когда они нападают на мексиканцев.
Достигнув прерий Сьерра-де-лос-Команчес, Орлиная Голова приказал Насмешнику с воинами остановиться на опушке девственного леса, на огромной поляне, у самого берега безымянной речки, которая через какие-нибудь десять верст самого причудливого течения впадала в Рио-дель-Норте. Сам же он удалился со своими белыми друзьями.
Сахем предусмотрел все. Хотя он и питал полное доверие к Насмешнику, но из благоразумной предосторожности не хотел открывать ему местоположение россыпи. Позже ему не раз пришлось благодарить себя за это.
Охотники направились к горам, поднимавшимся перед ними непроходимой, отвесной гранитной стеной.
Чем ближе они подходили, тем более отлогими оказывались склоны. Скоро они вступили в тесное ущелье, при входе в которое вынуждены были оставить лошадей. Быть может, именно из-за этого-то обстоятельства россыпь и осталась до сих пор не открытой индейцами. Краснокожие никогда в пути не слезают с лошадей. О них, как о гаучо в пампасах восточной части Патагонии, можно сказать, что они живут на лошадях.
Однажды на охоте Орлиная Голова ранил лань, которая убежала сюда. Вождь, разгоряченный долгой охотой, длившейся уже несколько часов, желая захватить добычу, последовал за ней пешком. Пройдя все тесное ущелье, он достиг глубокой долины, так ревниво окруженной природой отвесными скалами, что не будь в ней узкого входа, через который он проник, до конца света ее не увидел бы глаз человеческий. Между тем в этой небольшой долине заключалось много интересного. Орлиная Голова нашел издыхавшую лань на песке, в котором было так много золота и крупных самородков, что они буквально горели и сверкали на солнце, как не потухшие еще уголья.
Искатели золота, чтобы отделить золото от песка, к которому оно даже в богатейших россыпях примешано в самых ничтожных, неуловимых количествах, взмучивают золотоносный песок с водой и заставляют эту воду течь по отлогим желобам с низкими поперечными перегородками. Золото, как более тяжелое, оседает перед каждой перегородкой скорее, чем песок, который уносится дальше. Эти осевшие пески собираются, вновь взмучиваются с водой, которая опять пускается течь по желобам и вымывает новые количества пустых песчаных пород, и таким образом за перегородками постепенно остается все более чистое золото. Желоба эти называются вашгердами.
В отдаленную геологическую эпоху, когда ледники, покрывавшие весь североамериканский континент и доходившие почти до знойной ныне Мексики, начали таять, и на поверхности земли возникли такие потоки, перед которыми самые крупные современные реки кажутся мелкими ручейками, в описываемом месте много лет происходило, вероятно, чудное и величественнейшее явление. Колоссальный поток, исходивший из выше лежащих и не растаявших еще ледников Сьерры-Мадре, низвергался долгое время в пучину. На своем пути он отрывал от скал обломки, крутил их, бил со страшной силой и растирал в мелкий песок. В этих скалах были вкраплены крупицы золота. Золото вместе с песком низвергалось с водой в пропасть, но в этой пропасти вода находила временный покой, из нее вел узкий проход. Вода устремлялась в него, но уносила с собой только самые легкие частицы песка, а тяжелое золото и более крупный песок успевали осесть, и таким образом природа образовала в этом месте своеобразный огромный золотопромывной вашгерд.
Сами седые скалы, вероятно, уже стали забывать о том ужасном шуме и треске низвергавшихся с них льдин, огромных камней и бешено клокотавшей воды, когда в описываемый чудесный теплый день при ярком смеющемся солнце наши путники очутились на дне давно уже пересохшей, ревниво скрываемой от людских глаз пропасти, где природе по необъяснимому капризу угодно было собрать безмерные сокровища. Невольно они испустили крик изумления и почувствовали, что их охватило необъяснимое чувство радости.
Как бы ни был бескорыстен человек, как бы ясно он ни осознавал в определенные моменты полную бесполезность богатства для него, золото все-таки оказывает на него какое-то необъяснимое влияние.
Весельчак опомнился первым.
— Ого! — проговорил он. — Здорово же, однако, в иных уголках для кого-то мать-природа скопила богатства. О, если бы Господь устроил так, чтобы они послужили для счастья людей!
— А нам, нам что делать с ним? — вопрошал, ни к кому не обращаясь, дон Луи, прерывисто дыша и сверкая глазами.
Один Орлиная Голова взирал на эти сокровища таким же бесстрастным взглядом, как на простой песок.
— Гм! — начал канадец. — Это, конечно, наша собственность, так как вождь отказывается от своих прав.
Сахем утвердительно кивнул головой и махнул рукой с приветливой улыбкой: берите, дескать.
— Вот что я предлагаю, — продолжал Весельчак. — Сейчас нам нет нужды в золоте, теперь оно нам скорее вредно, чем полезно. Но так как никогда нельзя ручаться за будущее, то, чтобы обеспечить наши права, прикроем это место листьями и ветвями, чтобы какой-нибудь охотник, случайно взобравшись на эти скалы, сверху не увидел бы блеска золота. Затем вход сюда мы загородим камнями, так как то, что случилось с Орлиной Головой, может случиться и с любым другим охотником. Что думаете вы, дон Луи?
— К делу! — воскликнул дон Луи. — Я не могу видеть этого дьявольского блеска, этот металл своим видом вызывает у меня головокружение.
— К делу, так к делу! — отвечал Весельчак.
Все трое принялись срезать ветви и скоро завалили все дно пропасти так, что самородки совсем исчезли, укрытые ветвями.
— Не хотите ли взять для образчика один самородок? — предложил Весельчак графу. — Может быть, если взять несколько штук с собой, впоследствии они пригодятся.
— Честное слово, не стоит, — отвечал граф, пожимая плечами. — Если хотите, возьмите, а я не дотронусь до них.
Канадец захохотал, поднял два или три самородка величиной с орех и положил их в мешок с пулями.
— Черт возьми! Если я всажу такие пули в апачей, то они, вероятно, будут мне благодарны.
Они вышли из долинки, завалив вход в нее камнями. Скоро они нашли своих лошадей и вернулись в лагерь, сделав на деревьях насечки, чтобы впоследствии узнать дорогу, если бы обстоятельства вновь заставили их вспомнить об этой сокровищнице, чего — к их чести сказать — ни один из них не желал.
Насмешник ожидал наших друзей с великим нетерпением.
В прерии стало неспокойно. Еще утром охотники издали видели, как небольшой отряд переправился через дель-Норте и последовал на вершину невысокого холма, где и остановился. Расстояние было так велико, что можно было только разобрать, что это белые, а не индейцы.
Теперь же в этом месте реки переправился отряд апачей и, по-видимому, имел намерение догнать первый отряд.
— Ого! — решил Весельчак. — Нет сомнения, что эти собаки преследуют белых.
— Неужели мы дадим убить их на наших глазах? — с негодованием заметил дон Луи.
— Конечно, нет, насколько это зависит от нас! — возразил канадец. — Быть может, этим добрым делом мы искупим перед Господом обуявшую нас сейчас жадность. Говорите, Орлиная Голова, что вы собираетесь предпринять?
— Спасти бледнолицых, — коротко ответил сахем.
Распоряжения, отданные им, были приведены в исполнение с такой быстротой, спокойствием и ловкостью, которые сразу доказали, что вождь и его воины вполне достойны друг друга.
Лошади были оставлены под наблюдением одного индейца, отряд разделился на две части, и каждая осторожно двинулась своим путем вперед по прерии.
Кроме Насмешника, Орлиной Головы, Весельчака и дона Луи, которые имели при себе карабины, все остальные были вооружены копьями и стрелами.
— Ага! — тихо заметил канадец. — Нашла коса на камень. Мы неожиданно нападем на тех, которые сами хотят врасплох напасть на других.
В этот момент один за другим быстро раздались два выстрела, затем послышался боевой клич апачей.
— А-а! — закричал Весельчак, бросаясь вперед. — Они и не предполагают, что мы так близко.
Все последовали за ним.
Битва в пещере между тем приняла отчаянный характер: дон Сильва с пеонами защищались мужественно, но что они могли сделать одни против целой оравы теснивших их отовсюду врагов!
Тигреро и Черный Медведь, вцепившись друг в друга и переплетясь, как змеи, катались по земле, стараясь поразить один другого кинжалом.
Дон Марсиаль, увидев индейца, так быстро попятился назад, что освободил проход, и теперь они боролись уже почти в середине залы, в которой открывалась упомянутая ранее пропасть. К краю этой-то пропасти и катились оба врага. Глаза их сверкали, они крепко держали друг друга, губы их были плотно сжаты от бешенства. Враги напрягали последние силы.
Вдруг раздалось несколько выстрелов из карабинов, и послышался военный клич команчей.
Черный Медведь бросил дона Марсиаля и кинулся к донье Аните. Молодая девушка в невыразимом ужасе со сверхъестественной силой оттолкнула краснокожего.
Черный Медведь, уже раненный двумя пулями Тигреро, покачнулся и очутился на краю пропасти. Он потерял равновесие и почувствовал, что падает. Инстинктивно апач протянул руку и уцепился за дона Марсиаля, который в этот момент поднимался, еще не очнувшись от выдержанной им борьбы. Он также покачнулся, и оба врага, испустив раздирающие крики, полетели в бездну.
Донья Анита в отчаянии кинулась вперед.
Вдруг она почувствовала, что сильная рука схватила ее и оттолкнула назад. Она упала в обморок.
Команчи прибыли слишком поздно.
Из семи человек, составлявших отряд, пятеро были убиты. В живых остались только одни тяжело раненый пеон и донья Анита.
Девушку спас Весельчак.
Когда она, очнувшись, снова открыла глаза, то сладко улыбнулась и детским, мелодичным голосом, напоминавшим пение птички, запела мексиканскую сегидилью 36.
Охотники в ужасе отступили.
Донья Анита сошла с ума!
ГЛАВА XXV. Агуэгуэльт
Хранитель священной трубки вышел на середину круга, благоговейно неся в руках священную трубку. Эта трубка была украшена перьями и увешана бесчисленным множеством побрякушек. Она была сделана из белого камня, который можно найти только в Скалистых горах.
Трубка была набита и зажжена.
Хранитель священной трубки, войдя в круг, четыре раза наклонил трубку в направлении четырех главных ветров, низким голосом пробормотал таинственные заклинания, призывая на совет благодать Ваконды, Владыки Жизни, и отгоняя от вождей злое влияние первого человека.
Затем, держа в руке дымящийся конец трубки, он протянул ее мундштуком к Орлиной Голове и произнес высоким, звучным голосом:
— Отец мой — первый сахем могучего племени команчей, на нем почила мудрость, но время еще не убелило волос его и мысли в голове его не заледенели. Как все люди, отец мой не закрыт от ошибок, пусть подумает он прежде, чем сказать слово. Слова, вытекающие из его груди на губы, должны быть такими, чтобы команчи не могли изменить их.
— Хорошо сказал сын мой, — ответил сахем.
Он взял трубку и несколько раз молча затянулся, затем передал ближайшему соседу.
Трубка обошла таким образом круг, каждый участник совета затянулся несколько раз. При этом никто не проронил ни слова.
Когда все покурили из священной трубки и весь табак выгорел, хранитель священной трубки вытряс пепел на левую ладонь, бросил его в костер и громко воскликнул:
— Вот вожди сошлись на совет. Речи их священны. Ваконда услышал нашу молитву, он принял ее. Горе тому, кто забудет, что только совесть должна быть его руководительницей.
Эти слова он произнес громким голосом, величественно простерев руку, и после этого вышел из круга. В последний раз он оглянулся на вождей, сидевших возле костра и опять, на этот раз тихо, хотя и отчетливо, проговорил:
— Как пепел, который я бросил в костер, исчез навсегда, так и слова вождя должны быть священны и никогда не выйти из круга совета сахема. Пусть говорят отцы мои, совет начался.
После этого хранитель священной трубки удалился. Его слова еще звучали в ушах, как голос свыше, когда поднялся Орлиная Голова, окинул взглядом собравшихся воинов и начал речь такими словами:
— Вожди и воины команчей! Много лун протекло с тех пор, как сахем покинул селения своего племени, и много лун пройдет, прежде чем всемогущий Ваконда даст ему сесть у огня совета великих сахемов команчей. В жилах его всегда текла красная кровь, и сердце его никогда не было обернуто кожей для братьев его. Слова, поднимающиеся из груди его, внушены ему Великим Духом, который видит любовь его к братьям команчам. Племя команчей могуче, оно царит над прериями. Земли охоты его покрывают всю землю. Зачем вступать ему в союз с другими племенами, чтобы мстить за их обиды? Разве царственный ягуар позволяет скрываться в своем жилище подлому шакалу, разве осмеливается сова класть яйца свои в гнездо орла? Зачем племя команчей пошло по тропе войны рядом с собаками апачами? Апачи — женщины, распутницы и предательницы! Сахем благодарит братьев своих, что они не только разорвали союз с апачами, но еще помогли ему сразить их. Но теперь сердце опечалилось, туман ложится на душу его, так как вождь должен расстаться с братьями своими. Примите его прощальное слово. Пусть Насмешник заменит его. Вдали от детей своих он всегда будет ходить, как во мраке; как бы ни были горячи лучи солнца, они не согреют его. Вождь сказал. Так ли сказал он, могучие мужи?
Орлиная Голова сел и закрыл лицо свое краем плаща. Ропот скорби пронесся по собранию.
Воцарилось молчание. Насмешник как будто вопрошал взглядом других вождей. Наконец он поднялся и обратился к сахему с ответом.
— Насмешник молод, — начал он, — ум его ясен, но он не имеет великой мудрости своего отца. Орлиная Голова — возлюбленный сахем Ваконды. Для чего Владыка Жизни поставил его вождем среди воинов его племени? Разве для того, чтобы он все время покидал их? Нет! Владыка Жизни любит команчей, своих детей, он не хочет этого! Воинам нужен вождь мудрый и опытный, чтобы руководить ими на тропе войны и наставлять их у огня совета. Голова отца моего седеет, она будет наставлять и вести воинов. Насмешник не может сделать этого, он молод, опыта у него нет. Куда пойдет отец мой, туда последуют за ним и дети его, чего захочет отец мой, того пожелают и дети его. Но пусть не говорит он, что оставит их! Пусть рассеет он облако, омрачившее их дух, дети сахема умоляют его, Насмешник говорит за них. Сахем взрастил его, он возлюбил его, он воспитал его и сделал воином. Я сказал. Вот мой вампум. Так ли я сказал, могучие муха?
Произнося последние слова, вождь снял с шеи вампум, бросил его к ногам сахема и сел.
— Пусть останется великий сахем с детьми своими! — воскликнули разом все вожди и также бросили свои вампумы к ногам Орлиной Головы.
Орлиная Голова открыл свое лицо, поднялся с места, исполненный величия и благородства, и обратился к совету, тревожно насторожившемуся, готовому ловить каждое его слово.
— Вождь услышал, в ушах его прозвучала песнь куропатки, любимой птицы Ваконды, ее сладкий голос проник ему в сердце, и оно затрепетало от радости. Дети племени команчей добры, и вождь любит их. Насмешник и десять воинов, которых он выберет, последуют за сахемом, остальные пусть возвратятся к великим селениям племени и возвестят возвращение Орлиной Головы к своим детям. Я сказал.
Насмешник тотчас потребовал священную трубку. Хранитель принес и раскурил ее. И вновь среди глубокого молчания трубка обошла весь совет.
Когда последний клуб дыма рассеялся в воздухе, Насмешник наклонился к глашатаю и сказал ему несколько слов на ухо. Глашатай тотчас же громко объявил имена воинов, назначенных следовать за сахемом.
Вожди поднялись, поклонились Орлиной Голове, молча сели на коней и галопом удалились.
Насмешник и Орлиная Голова долгое время тихо о чем-то говорили между собой. После этого разговора Насмешник также удалился со своими воинами.
Орлиная Голова, Весельчак и дон Луи остались втроем.
Канадец рассеянным взглядом следил за удалявшимися индейцами. Когда они скрылись, он обратился к вождю и сказал:
— Гм! Вот, наконец, мы и одни. Скажите, вождь, разве не настал еще час откровенно поговорить? С тех пор как мы покинули населенную местность, мы все занимались другими и совсем забыли о себе. Не пора ли нам подумать и о своих делах?
— Орлиная Голова не забыл, он хотел помочь своим бледнолицым братьям.
Весельчак начал смеяться.
— Позвольте, вождь. Что касается меня. то здесь все очень просто: вы просили меня сопровождать вас, и вот он я. Больше я ничего не знаю, пусть я буду другом апача-собаки. Луи — другое дело, он разыскивает своего друга. Помните, что мы обещали помочь в этом.
— Орлиная Голова, — отвечал на это вождь, — разделяет сердце свое между бледнолицыми братьями. Каждому из вас принадлежит по половине его. Путь, который мы должны совершить, долог, он продлится несколько лун. Мы пройдем через великую пустыню. Насмешник и его воины пошли на охоту за бизонами, чтобы заготовить их на далекий путь. Я проведу братьев моих в место, открытое мною несколько лун тому назад и известное только мне одному. Когда Ваконда сотворил человека, он дал ему силу, мужество, бескрайние земли для охоты и сказал ему: «Будь свободен и счастлив». Он дал бледнолицым мудрость, знание и научил их узнавать цену самоцветным камням и желтому песку. Краснокожие и бледнолицые — каждые идут по своему пути, начертанному им Великим Духом. Я проведу братьев моих к россыпям.
— К россыпям?! — с изумлением воскликнули оба охотника.
— Да. Что делать сахему команчей с этими непомерными богатствами? Золото — для бледнолицых. Пусть будут счастливы мои братья, Орлиная Голова даст им золота столько, что они не в силах будут увезти его.
— Постойте, постойте, вождь, на кой черт мне ваше золото? Я охотник, и мне моего ружья и коня вполне достаточно. В то время, когда я бродил по прерии с Чистым Сердцем, нам часто попадались тяжелые золотые самородки, но мы всегда с презрением отбрасывали их.
— На что нам золото и что нам делать с ним? — согласился с другом дон Луи. — Забудем лучше про эти россыпи, как бы богаты они ни были. Лучше даже и говорить не будем про них никому. Разве недостаточно каждый день совершается из-за золота преступлений? Оставьте свое намерение, вождь. Благодарим за ваш щедрый дар, но мы не можем воспользоваться им.
— Хорошо сказано! — радостно проговорил Весельчак. — Прочь золото, не надо нам его, будем жить вольными лесными охотниками! Честное слово! Уверяю вас, вождь, что, если бы вы еще на асиенде де-ла-Нориа сказали мне, для чего хотите взять меня с собой, я бы не пришел сюда.
Орлиная Голова улыбнулся и сказал:
— Я ожидал такого ответа от братьев моих. Я рад, что не ошибся. Да, золото бесполезно братьям моим, они правы, но этого недостаточно, чтобы презирать его. Как и все вещи на земле, сотворенные Великим Духом, золото полезно. Пусть пойдут братья мои со мной к россыпям, но не для того, чтобы набрать самородков, а для того, чтобы знать, где находится золото и взять его в случае нужды. Горе приходит всегда неожиданно, ведь тот, кого сегодня любит и ласкает Великий Дух, завтра может быть сурово наказан им. И вот, если золото этих россыпей ничего не значит для счастья моих братьев, то, кто знает, придет день, и с его помощью они спасут друга от отчаяния.
— Это верно, — отвечал дон Луи, тронутый его словами. — Вы говорите, как мудрец, и это нельзя упускать из виду. Сами мы можем отвергать богатства, ненужные нам сейчас, но не должны делать этого за других. Мало ли кому эти богатства пойдут на пользу!
— Если это ваше мнение, то и я согласен с ним. Раз уж мы пошли по этой дороге, надо идти по ней до конца. Скажу только, что, если бы мне кто-либо сказал, что в один прекрасный день я буду гамбусино 35, я бы не поверил ему. Ну, а пока что пойду поохочусь за ланью.
С этими словами Весельчак поднялся, закинул за плечи ружье и отправился в прерию, насвистывая песенку.
Насмешник отсутствовал два дня. К полудню третьего он вернулся. Шесть лошадей, которых вели в поводу, были нагружены съестными припасами, шесть других везли меха с водой.
Орлиная Голова остался доволен тем, как вождь исполнил его поручение, но так как путь предстоял длинный — предстояло пересечь вдоль всю пустыню дель-Норте, — то приказал, чтобы каждый всадник привязал к седлу кроме альфорхи — глиняной бутыли с водой — еще по два небольших меха. Это было необходимо для лишней предосторожности.
Все было исполнено, лошадям и людям дан отдых, они приободрились, повеселели, и на другой день рано утром небольшой отряд тронулся в путь по направлению к пустыне.
Мы не будем описывать это путешествие, скажем только, что, благодаря опытности, осторожности и предусмотрительности сахема, оно совершилось вполне благополучно, даже несколько скучновато.
Команчи со своими друзьями прошли пустыню быстро, подобно буре, с выдержкой и умением, которые являются их секретом и которые делают их такими страшными, когда они нападают на мексиканцев.
Достигнув прерий Сьерра-де-лос-Команчес, Орлиная Голова приказал Насмешнику с воинами остановиться на опушке девственного леса, на огромной поляне, у самого берега безымянной речки, которая через какие-нибудь десять верст самого причудливого течения впадала в Рио-дель-Норте. Сам же он удалился со своими белыми друзьями.
Сахем предусмотрел все. Хотя он и питал полное доверие к Насмешнику, но из благоразумной предосторожности не хотел открывать ему местоположение россыпи. Позже ему не раз пришлось благодарить себя за это.
Охотники направились к горам, поднимавшимся перед ними непроходимой, отвесной гранитной стеной.
Чем ближе они подходили, тем более отлогими оказывались склоны. Скоро они вступили в тесное ущелье, при входе в которое вынуждены были оставить лошадей. Быть может, именно из-за этого-то обстоятельства россыпь и осталась до сих пор не открытой индейцами. Краснокожие никогда в пути не слезают с лошадей. О них, как о гаучо в пампасах восточной части Патагонии, можно сказать, что они живут на лошадях.
Однажды на охоте Орлиная Голова ранил лань, которая убежала сюда. Вождь, разгоряченный долгой охотой, длившейся уже несколько часов, желая захватить добычу, последовал за ней пешком. Пройдя все тесное ущелье, он достиг глубокой долины, так ревниво окруженной природой отвесными скалами, что не будь в ней узкого входа, через который он проник, до конца света ее не увидел бы глаз человеческий. Между тем в этой небольшой долине заключалось много интересного. Орлиная Голова нашел издыхавшую лань на песке, в котором было так много золота и крупных самородков, что они буквально горели и сверкали на солнце, как не потухшие еще уголья.
Искатели золота, чтобы отделить золото от песка, к которому оно даже в богатейших россыпях примешано в самых ничтожных, неуловимых количествах, взмучивают золотоносный песок с водой и заставляют эту воду течь по отлогим желобам с низкими поперечными перегородками. Золото, как более тяжелое, оседает перед каждой перегородкой скорее, чем песок, который уносится дальше. Эти осевшие пески собираются, вновь взмучиваются с водой, которая опять пускается течь по желобам и вымывает новые количества пустых песчаных пород, и таким образом за перегородками постепенно остается все более чистое золото. Желоба эти называются вашгердами.
В отдаленную геологическую эпоху, когда ледники, покрывавшие весь североамериканский континент и доходившие почти до знойной ныне Мексики, начали таять, и на поверхности земли возникли такие потоки, перед которыми самые крупные современные реки кажутся мелкими ручейками, в описываемом месте много лет происходило, вероятно, чудное и величественнейшее явление. Колоссальный поток, исходивший из выше лежащих и не растаявших еще ледников Сьерры-Мадре, низвергался долгое время в пучину. На своем пути он отрывал от скал обломки, крутил их, бил со страшной силой и растирал в мелкий песок. В этих скалах были вкраплены крупицы золота. Золото вместе с песком низвергалось с водой в пропасть, но в этой пропасти вода находила временный покой, из нее вел узкий проход. Вода устремлялась в него, но уносила с собой только самые легкие частицы песка, а тяжелое золото и более крупный песок успевали осесть, и таким образом природа образовала в этом месте своеобразный огромный золотопромывной вашгерд.
Сами седые скалы, вероятно, уже стали забывать о том ужасном шуме и треске низвергавшихся с них льдин, огромных камней и бешено клокотавшей воды, когда в описываемый чудесный теплый день при ярком смеющемся солнце наши путники очутились на дне давно уже пересохшей, ревниво скрываемой от людских глаз пропасти, где природе по необъяснимому капризу угодно было собрать безмерные сокровища. Невольно они испустили крик изумления и почувствовали, что их охватило необъяснимое чувство радости.
Как бы ни был бескорыстен человек, как бы ясно он ни осознавал в определенные моменты полную бесполезность богатства для него, золото все-таки оказывает на него какое-то необъяснимое влияние.
Весельчак опомнился первым.
— Ого! — проговорил он. — Здорово же, однако, в иных уголках для кого-то мать-природа скопила богатства. О, если бы Господь устроил так, чтобы они послужили для счастья людей!
— А нам, нам что делать с ним? — вопрошал, ни к кому не обращаясь, дон Луи, прерывисто дыша и сверкая глазами.
Один Орлиная Голова взирал на эти сокровища таким же бесстрастным взглядом, как на простой песок.
— Гм! — начал канадец. — Это, конечно, наша собственность, так как вождь отказывается от своих прав.
Сахем утвердительно кивнул головой и махнул рукой с приветливой улыбкой: берите, дескать.
— Вот что я предлагаю, — продолжал Весельчак. — Сейчас нам нет нужды в золоте, теперь оно нам скорее вредно, чем полезно. Но так как никогда нельзя ручаться за будущее, то, чтобы обеспечить наши права, прикроем это место листьями и ветвями, чтобы какой-нибудь охотник, случайно взобравшись на эти скалы, сверху не увидел бы блеска золота. Затем вход сюда мы загородим камнями, так как то, что случилось с Орлиной Головой, может случиться и с любым другим охотником. Что думаете вы, дон Луи?
— К делу! — воскликнул дон Луи. — Я не могу видеть этого дьявольского блеска, этот металл своим видом вызывает у меня головокружение.
— К делу, так к делу! — отвечал Весельчак.
Все трое принялись срезать ветви и скоро завалили все дно пропасти так, что самородки совсем исчезли, укрытые ветвями.
— Не хотите ли взять для образчика один самородок? — предложил Весельчак графу. — Может быть, если взять несколько штук с собой, впоследствии они пригодятся.
— Честное слово, не стоит, — отвечал граф, пожимая плечами. — Если хотите, возьмите, а я не дотронусь до них.
Канадец захохотал, поднял два или три самородка величиной с орех и положил их в мешок с пулями.
— Черт возьми! Если я всажу такие пули в апачей, то они, вероятно, будут мне благодарны.
Они вышли из долинки, завалив вход в нее камнями. Скоро они нашли своих лошадей и вернулись в лагерь, сделав на деревьях насечки, чтобы впоследствии узнать дорогу, если бы обстоятельства вновь заставили их вспомнить об этой сокровищнице, чего — к их чести сказать — ни один из них не желал.
Насмешник ожидал наших друзей с великим нетерпением.
В прерии стало неспокойно. Еще утром охотники издали видели, как небольшой отряд переправился через дель-Норте и последовал на вершину невысокого холма, где и остановился. Расстояние было так велико, что можно было только разобрать, что это белые, а не индейцы.
Теперь же в этом месте реки переправился отряд апачей и, по-видимому, имел намерение догнать первый отряд.
— Ого! — решил Весельчак. — Нет сомнения, что эти собаки преследуют белых.
— Неужели мы дадим убить их на наших глазах? — с негодованием заметил дон Луи.
— Конечно, нет, насколько это зависит от нас! — возразил канадец. — Быть может, этим добрым делом мы искупим перед Господом обуявшую нас сейчас жадность. Говорите, Орлиная Голова, что вы собираетесь предпринять?
— Спасти бледнолицых, — коротко ответил сахем.
Распоряжения, отданные им, были приведены в исполнение с такой быстротой, спокойствием и ловкостью, которые сразу доказали, что вождь и его воины вполне достойны друг друга.
Лошади были оставлены под наблюдением одного индейца, отряд разделился на две части, и каждая осторожно двинулась своим путем вперед по прерии.
Кроме Насмешника, Орлиной Головы, Весельчака и дона Луи, которые имели при себе карабины, все остальные были вооружены копьями и стрелами.
— Ага! — тихо заметил канадец. — Нашла коса на камень. Мы неожиданно нападем на тех, которые сами хотят врасплох напасть на других.
В этот момент один за другим быстро раздались два выстрела, затем послышался боевой клич апачей.
— А-а! — закричал Весельчак, бросаясь вперед. — Они и не предполагают, что мы так близко.
Все последовали за ним.
Битва в пещере между тем приняла отчаянный характер: дон Сильва с пеонами защищались мужественно, но что они могли сделать одни против целой оравы теснивших их отовсюду врагов!
Тигреро и Черный Медведь, вцепившись друг в друга и переплетясь, как змеи, катались по земле, стараясь поразить один другого кинжалом.
Дон Марсиаль, увидев индейца, так быстро попятился назад, что освободил проход, и теперь они боролись уже почти в середине залы, в которой открывалась упомянутая ранее пропасть. К краю этой-то пропасти и катились оба врага. Глаза их сверкали, они крепко держали друг друга, губы их были плотно сжаты от бешенства. Враги напрягали последние силы.
Вдруг раздалось несколько выстрелов из карабинов, и послышался военный клич команчей.
Черный Медведь бросил дона Марсиаля и кинулся к донье Аните. Молодая девушка в невыразимом ужасе со сверхъестественной силой оттолкнула краснокожего.
Черный Медведь, уже раненный двумя пулями Тигреро, покачнулся и очутился на краю пропасти. Он потерял равновесие и почувствовал, что падает. Инстинктивно апач протянул руку и уцепился за дона Марсиаля, который в этот момент поднимался, еще не очнувшись от выдержанной им борьбы. Он также покачнулся, и оба врага, испустив раздирающие крики, полетели в бездну.
Донья Анита в отчаянии кинулась вперед.
Вдруг она почувствовала, что сильная рука схватила ее и оттолкнула назад. Она упала в обморок.
Команчи прибыли слишком поздно.
Из семи человек, составлявших отряд, пятеро были убиты. В живых остались только одни тяжело раненый пеон и донья Анита.
Девушку спас Весельчак.
Когда она, очнувшись, снова открыла глаза, то сладко улыбнулась и детским, мелодичным голосом, напоминавшим пение птички, запела мексиканскую сегидилью 36.
Охотники в ужасе отступили.
Донья Анита сошла с ума!
ГЛАВА XXV. Агуэгуэльт
Граф де Лорайль вошел в великую пустыню дель-Норте, следуя за Кукаресом.
Первые дни все шло хорошо, погода стояла прекрасная, припасов и воды было в изобилии. Со свойственной французам беззаботностью, солдаты быстро забыли все свои страхи и даже подсмеивались над боязнью, которую не переставали обнаруживать мексиканцы. Между тем последние были лучше знакомы с положением дел и открыто выражали свое беспокойство по поводу столь продолжительного пребывания в этих опасных местах.
Французы обладают одним особенным качеством, которое поставило их — быть может, совершенно неожиданно — во главе цивилизации и прогресса. Это качество — их кажущаяся беззаботность, которую другие народы, вынужденные считаться с их капризами, как с решениями безапелляционного суда, из зависти называют легкомыслием.
На самом деле нет ничего несправедливее упрека в легкомыслии, в котором они постоянно, без всякого повода обвиняются. Как и у каждого народа, кого судьба поставила во главе мировой цивилизации, глаза француза смотрят в будущее, голова наклонена вперед, уши насторожены и жадно схватывают едва уловимые слова, идущие с Небес. Вчерашний день для них не существует, сегодня — ничего не стоит, вся сила в дне завтрашнем, так как завтрашний день есть будущее, то есть именно в нем лежит разрешение вечных вопросов жизни. Отсюда некоторые видимые противоречия, которые их враги и завистники, к своему удовольствию, постоянно обнаруживают в действиях французов, но вникнуть в которые не дают себе труда.
День за днем проходил в пустыне в напрасной погоне за апачами, которые как сквозь землю провалились. Иногда вдали они замечали индейского всадника, который, словно дразня их, носился взад и вперед на виду у всех.
Если это случалось на стоянке, то немедленно давали сигнал к выступлению, и весь отряд пускался в погоню за этим всадником. Но все было напрасно, расстояние между всадником и белыми не уменьшалось ни на шаг и, помаячив некоторое время, всадник вдруг исчезал, словно призрак.
Такая жизнь со временем начала становиться невыносимо тоскливой. Все песок, песок и песок, ни птицы, ни зверя, серые, бесплодные скалы, громадные смолистые агуэгуэльты, покрытые сероватым мхом, ниспадавшим длинными космами, попадавшиеся, впрочем, очень редко, — все это доставляло мало освежающих ум впечатлений.
Блеск солнечных лучей, отражаемый песком, вызывал воспаление глаз. Вода портилась от жары и стала под конец совсем непригодной для питья. Портились и остальные продукты, скорбут 37 начинал пожинать среди солдат обильную жатву. В то же время их охватила тоска по родине.
Положение становилось безнадежным, приходилось думать, каким образом можно поскорее выйти из него.
Граф собрал военный совет.
В состав совета вошли лейтенанты Диего Леон и Мартин Леру, сержант Буало, Блаз Васкес и Кукарес.
Эти пятеро, под председательством графа, уселись на вьюках. Неподалеку от них измученные солдаты, лежа на земле, тщетно старались укрыться от палящих лучей в тени, отбрасываемой лошадьми, привязанными к камням.
Необходимо было согласовать действия и взгляды членов совета. В отряде быстро падала дисциплина, в воздухе пахло бунтом, уже слышались не раз произносимые вслух угрозы. Расправа с Курциусом в Каса-Гранде скоро была забыта, требовалось немедленное в решительное воздействие, иначе трудно было сказать, куда могло привести это всеобщее недовольство.
— Господа, — начал граф де Лорайль, — я собрал вас, чтобы сообща найти средство поднять дух отряда, который, я замечаю, вот уже несколько дней все падает. Положение тяжелое, и я буду вам глубоко благодарен, если вы откровенно выскажете мне свое мнение. Речь идет о нашем общем спасении, и каждый должен откровенно выразить свое мнение без боязни задеть чье-либо самолюбие. Говорите, я слушаю вас. Сначала вы, сержант Буало, как самый младший по чину, вам принадлежит слово.
Сержант Буало был старый солдат, воевавший в Африке, насквозь пронизанный суровой военной дисциплиной, тянувший солдатскую лямку в течение всей эпохи африканских войн. Однако надо признаться, что этот истый служака был начисто лишен ораторского таланта.
Первые дни все шло хорошо, погода стояла прекрасная, припасов и воды было в изобилии. Со свойственной французам беззаботностью, солдаты быстро забыли все свои страхи и даже подсмеивались над боязнью, которую не переставали обнаруживать мексиканцы. Между тем последние были лучше знакомы с положением дел и открыто выражали свое беспокойство по поводу столь продолжительного пребывания в этих опасных местах.
Французы обладают одним особенным качеством, которое поставило их — быть может, совершенно неожиданно — во главе цивилизации и прогресса. Это качество — их кажущаяся беззаботность, которую другие народы, вынужденные считаться с их капризами, как с решениями безапелляционного суда, из зависти называют легкомыслием.
На самом деле нет ничего несправедливее упрека в легкомыслии, в котором они постоянно, без всякого повода обвиняются. Как и у каждого народа, кого судьба поставила во главе мировой цивилизации, глаза француза смотрят в будущее, голова наклонена вперед, уши насторожены и жадно схватывают едва уловимые слова, идущие с Небес. Вчерашний день для них не существует, сегодня — ничего не стоит, вся сила в дне завтрашнем, так как завтрашний день есть будущее, то есть именно в нем лежит разрешение вечных вопросов жизни. Отсюда некоторые видимые противоречия, которые их враги и завистники, к своему удовольствию, постоянно обнаруживают в действиях французов, но вникнуть в которые не дают себе труда.
День за днем проходил в пустыне в напрасной погоне за апачами, которые как сквозь землю провалились. Иногда вдали они замечали индейского всадника, который, словно дразня их, носился взад и вперед на виду у всех.
Если это случалось на стоянке, то немедленно давали сигнал к выступлению, и весь отряд пускался в погоню за этим всадником. Но все было напрасно, расстояние между всадником и белыми не уменьшалось ни на шаг и, помаячив некоторое время, всадник вдруг исчезал, словно призрак.
Такая жизнь со временем начала становиться невыносимо тоскливой. Все песок, песок и песок, ни птицы, ни зверя, серые, бесплодные скалы, громадные смолистые агуэгуэльты, покрытые сероватым мхом, ниспадавшим длинными космами, попадавшиеся, впрочем, очень редко, — все это доставляло мало освежающих ум впечатлений.
Блеск солнечных лучей, отражаемый песком, вызывал воспаление глаз. Вода портилась от жары и стала под конец совсем непригодной для питья. Портились и остальные продукты, скорбут 37 начинал пожинать среди солдат обильную жатву. В то же время их охватила тоска по родине.
Положение становилось безнадежным, приходилось думать, каким образом можно поскорее выйти из него.
Граф собрал военный совет.
В состав совета вошли лейтенанты Диего Леон и Мартин Леру, сержант Буало, Блаз Васкес и Кукарес.
Эти пятеро, под председательством графа, уселись на вьюках. Неподалеку от них измученные солдаты, лежа на земле, тщетно старались укрыться от палящих лучей в тени, отбрасываемой лошадьми, привязанными к камням.
Необходимо было согласовать действия и взгляды членов совета. В отряде быстро падала дисциплина, в воздухе пахло бунтом, уже слышались не раз произносимые вслух угрозы. Расправа с Курциусом в Каса-Гранде скоро была забыта, требовалось немедленное в решительное воздействие, иначе трудно было сказать, куда могло привести это всеобщее недовольство.
— Господа, — начал граф де Лорайль, — я собрал вас, чтобы сообща найти средство поднять дух отряда, который, я замечаю, вот уже несколько дней все падает. Положение тяжелое, и я буду вам глубоко благодарен, если вы откровенно выскажете мне свое мнение. Речь идет о нашем общем спасении, и каждый должен откровенно выразить свое мнение без боязни задеть чье-либо самолюбие. Говорите, я слушаю вас. Сначала вы, сержант Буало, как самый младший по чину, вам принадлежит слово.
Сержант Буало был старый солдат, воевавший в Африке, насквозь пронизанный суровой военной дисциплиной, тянувший солдатскую лямку в течение всей эпохи африканских войн. Однако надо признаться, что этот истый служака был начисто лишен ораторского таланта.