Страница:
В тот самый час, когда в Байонне молодой дон Луис Парэдэс де Очоа, прибывший накануне из Мадрида, садился в почтовую карету со своим слугой, направляясь в Тур, — недалеко от Байоны, в городке Сен-Жан-де-Люс, странный, невероятный слух разнесся по всем улицам и привел в ужас жителей.
Рассказывали, что маркиза Жермандиа, одна из самых знатных и богатых городских жительниц, исчезла бесследно из своего замка на набережной реки Невеллы.
Уверяли, что утром дворецкий, которому маркиза накануне поручила отыскать новую горничную взамен той, которая была накануне отпущена, не видя маркизы в обычный час и не слыша ни малейшего шума в ее спальне решился постучаться к ней. Ответа не последовало, дворецкий попробовал отворить дверь, но она оказалась запертой изнутри на задвижку. Управляющий стал громче звать, стучать, но тщетно, ничего не нарушало тишины, царящей за дверью.
Тогда было призвана полиция и, когда взломали дверь — спальня оказалась пустой, маркиза исчезла!
Тотчас же приступили к самому тщательному дознанию: прислугу допрашивали несколько раз, весь огромный дом перешарили с чердака до подвалов, в течение всего дня происходили поиски, полицейские агенты выбились из сил, но не оказалось никакого следа побега или преступления.
— Однако не в трубу же вылетела маркиза! — заметил полицейский комиссар двум агентам, которые только что окончили тщательный осмотр спальни и пришли доложить, что никакого тайного выхода из этой комнаты они найти не могли.
— Я ведь и не говорю, господин комиссар, — ответил старший, — что не существует тайного хода, напротив, вероятнее всего, что он существует, только я вам докладываю, что мы не могли его найти.
— Стало быть, плохо искали.
— Нет, уж это напрасно вы изволите говорить, господин комиссар. В этих древних постройках тайные ходы так искусно бывают скрыты, что их только можно открыть, разобрав стены.
— Этот человек прав, — вмешался следователь. — Нечего нам долее время терять. Пошлите за мировым судьей — он наложит печати, а там видно будет, что делать.
Час спустя печати были наложены. В замке остались только дворецкий и привратник, которым было поручено караулить замок и наблюдать за сохранностью печатей.
Но полиция, несмотря на трудность задачи, не дремала. С виду дело казалось забытым, но тем не менее дознание продолжалось тайно с большой энергией.
Из Парижа прислали одного опытного сыщика. В течение целого месяца он тайно собирал всевозможные сведения по этому делу в городе и в окрестностях. По истечении этого времени, он в первый раз пришел с докладом к следователю.
— Я думаю, — сказал он, — что маркиза убита.
— Кем? — спросил следователь.
— Я бы вам ответил: ее мужем, если бы его присутствие в другом месте в то время не было доказано. Он постарается даже слишком тщательно доказать свое отсутствие.
— Ого! Берегитесь! Маркиз Жермандиа принадлежит к одному из самых знатных родов Беарна; он полковник французской армии и на очереди к производству в генералы за отличие по службе и за храбрость.
— Гм! — промычал сыщик. — Герцог Прален тоже был знатного и древнего рода, да еще пэр, а это ему помешало…
— Убить свою жену — хотите вы сказать? Но тут дело совсем другое.
— Да, в том отношении, что этот маркиз гораздо умнее свое дело обставил. Рассказывают какую-то таинственную историю о корабле и лодке, проезжавшей через весь город, нигде не причалив. Кроме того, я узнал, что этот маркиз — человек безнравственный и крайне жестокий. Они с женою уже с год, как разошлись. Ее огромное состояние, которое она всегда имела при себе — два миллиона шестьсот тысяч, — исчезло вместе с ней. Словом, хотя маркиз Жермандиа замечательно хорошо сумел скрыть следы своего преступления, но он сделал одну оплошность. Он перехитрил, и это его погубило. Зная поговорку: «Ищи кому преступление принесло пользу», я стал в этом направлении искать и, могу сказать, кое-что нашел!
— Да говорите же скорее!
— А вот пойдемте в замок Жермандиа, я вам покажу свои открытия по порядку.
Полчаса спустя, те же лица, которые в первый раз так неудачно производили обыск в спальне маркизы, опять собрались в ней. Полицейский агент, который тогда объявил, что следует разобрать стены замка, чтобы отыскать тайный ход, посмеивался, глядя на вновь прибывшего парижского сыщика.
Но сыщик не смутился; он вынул из кармана какую-то записку, просмотрев ее внимательно, он подошел прямо к стене и нажал рукой одну фигуру деревянной резьбы, которая украшала стены комнаты. Стена как бы расступилась, часть ее повернулась без малейшего шума и открыла ту лестницу, о существовании которой читателям уже известно.
— Вот через этот ход была похищена маркиза месяц тому назад, — сказал сыщик.
— Да каким же это образом вы, прибывши сюда так недавно, узнали о существовании тайного хода, о котором даже старожилы ничего не знают?
— Очень просто, сударь. Я узнал, что эта постройка существует уже без малого четыреста лет, что она имеет свою историю; мне и пришло в голову порыться в архивах города, думая, что найду, может быть, указания на ее тайны. Результат превзошел мои ожидания — я нашел план этого замка, снятый в то время, когда он служил городской цитаделью. Все тайные ходы, лестницы, подземелья, все было там очень ясно отмечено. Остальное пустяки; я удивляюсь, как никому подобная мысль раньше не пришла в голову?
— Честь и слава вам, сударь, — сказал мировой судья, — теперь спустимся по этой лестнице и посмотрим, что там скрывается.
Сыщик нагнулся и поднял фонарь, брошенный маркизой. Показывая его следователю, он сказал: «Обратите внимание на этот фонарь. Он, несомненно, морской и на нем надпись „El Relampago“ („Молния“).
— Вероятно, название таинственного корабля, — сказал следователь. — Это важная улика.
Сыщик провел всех присутствовавших до конца прохода, и там, надавив на известную ему часть скалы, вывел их через пещеру на берег речки. Тут уже ожидали их четыре лодки. Толпа любопытных собралась на берегу, и, когда увидали, что вся следственная комиссия, разместившись в лодках, отчаливает от берега, многие также достали лодки, и вскоре целая флотилия стала подниматься вверх по течению.
Пока они плыли, сыщик передал спутникам свое предположение о том, что маркиза была убита и зарыта в саду «заколдованного дома», где он открыл свежую могилу.
— Да у нас нет врача для медицинского осмотра, на случай, если мы отроем тело убитой, — спохватился мировой судья.
— А вот он, легок на помине, — возразил следователь.
В самом деле, доктор Иригойен, увидав следственную комиссию, направлявшуюся к «заколдованному дому», сел с сыном в лодку и присоединились к ней.
По указаниям парижского сыщика, они осмотрели пустой дом. На столе все еще стояли бутылка и пустой стакан. Оба доктора Иригойена, отец и сын, попробовав жидкость, находившуюся в бутылке, подтвердили, что это сильное наркотическое средство.
Полицейский комиссар, воспользовавшись пером и чернильницей, находившимися на столе, стал писать протокол.
В это время сыщик собрал валявшиеся на полу бумажные клочки и наклеивал их на лист белой бумаги.
— Что это вы делаете? — спросил его следователь.
— Прочтите, — ответил ему тот.
Это была та бумага, которую, как читатель помнит, маркиза Жермандиа разорвала в порыве негодования, отказавшись ее подписать.
Сомнения после этого уже не могло быть. Преступником был маркиз Жермандиа. Вскоре могила на лужайке была разрыта, и перед взорами изумленных зрителей предстал труп молодой женщины в белом платье, тело было в совершенном разложении, но волосы уцелели: они были совершенно схожи с волосами маркизы Жермандиа; наконец, на правой руке было найдено золотое обручальное кольцо с следующей надписью внутри: «Танкред, Леона, 25 мая 1848 года». На теле задушенного матроса была найдена рабочая книжка на имя Марциала Северина. Тело молодой женщины было крепко опутано веревками, связывавшими ее по рукам и по ногам, что служило явным доказательством, что она была заживо погребена!
Протокол подписали все члены полиции, доктор Иригойен и его сын. Так было констатировано, что маркизы Жермандиа более нет в живых.
— Теперь, — сказал сыщик, — половина моей задачи исполнена. Остается мне отправиться в Африку и постараться арестовать преступника прежде, чем до него дойдет слух о сделанных нами открытиях.
Действительно, вследствие испрошенных им в тот же день из Парижа полномочий, он выехал в Байонну и, четыре дня спустя, уже плыл в Алжир на трехмачтовом корабле, который перевозил в африканскую колонию переселенцев из земли басков.
Едва прибыл он в Алжир, как, не теряя ни минуты, отправился к генерал-губернатору.
Губернатор уже получил предписание от министра юстиции содействовать во всем сыщику. Он дал ему отряд солдат и все устроил для того, чтобы тот на другой день мог выступить внутрь страны, к тому месту, где находился маркиз.
Но когда на другой день сыщик уже садился на лошадь, чтобы отправиться в путь, его потребовали к губернатору, и он там узнал, к крайнему своему прискорбию, что три дня перед тем маркиз Жермандиа застрелился в своей палатке. Подробности об этом событии были только что получены губернатором.
Полковник получил перед этим письмо из Франции, которое его очень огорчило; впрочем, с некоторого времени он казался весьма озабоченным. На другой день по получении письма, которое он тут же уничтожил, ночью, когда все в лагере спали, полковник лишил себя жизни, пустив себе два заряда из револьвера прямо в лицо. Он был так обезображен этими двумя выстрелами, что его узнали только благодаря мундиру и кольцу, которое он всегда носил на мизинце левой руки.
Сыщик удалился в отчаянии, он готов был рвать волосы на себе от злости, что ему не удалось арестовать полковника. Смерть преступника прекращала все преследования.
Неделю спустя, бедный сыщик отбыл назад во Францию, пристыженный, как лисица, которую надула курица.
За два дня перед тем, ночью, двое незнакомцев тайно пробрались в Арзев, к берегу моря, и сели на судно испанских контрабандистов.
Один из этих незнакомцев был маркиз, другой — его преданный слуга Себастьян.
Стало быть, оба, муж и жена, находились в обоюдном заблуждении насчет смерти другого и бежали оба по разным направлениям.
Извещая об этом событии маркизу, которая уже дней десять как устроилась в Париже, на улице Монтель, доктор Иригойен прибавлял в виде постскриптума: «Не радуйтесь слишком этой смерти, сударыня; кто знает, не сделал ли ваш муж то же самое, что и вы; можно всего ожидать от человека подобного закала».
Доктор Иригойен постиг хитрость маркиза.
ГЛАВА III
Рассказывали, что маркиза Жермандиа, одна из самых знатных и богатых городских жительниц, исчезла бесследно из своего замка на набережной реки Невеллы.
Уверяли, что утром дворецкий, которому маркиза накануне поручила отыскать новую горничную взамен той, которая была накануне отпущена, не видя маркизы в обычный час и не слыша ни малейшего шума в ее спальне решился постучаться к ней. Ответа не последовало, дворецкий попробовал отворить дверь, но она оказалась запертой изнутри на задвижку. Управляющий стал громче звать, стучать, но тщетно, ничего не нарушало тишины, царящей за дверью.
Тогда было призвана полиция и, когда взломали дверь — спальня оказалась пустой, маркиза исчезла!
Тотчас же приступили к самому тщательному дознанию: прислугу допрашивали несколько раз, весь огромный дом перешарили с чердака до подвалов, в течение всего дня происходили поиски, полицейские агенты выбились из сил, но не оказалось никакого следа побега или преступления.
— Однако не в трубу же вылетела маркиза! — заметил полицейский комиссар двум агентам, которые только что окончили тщательный осмотр спальни и пришли доложить, что никакого тайного выхода из этой комнаты они найти не могли.
— Я ведь и не говорю, господин комиссар, — ответил старший, — что не существует тайного хода, напротив, вероятнее всего, что он существует, только я вам докладываю, что мы не могли его найти.
— Стало быть, плохо искали.
— Нет, уж это напрасно вы изволите говорить, господин комиссар. В этих древних постройках тайные ходы так искусно бывают скрыты, что их только можно открыть, разобрав стены.
— Этот человек прав, — вмешался следователь. — Нечего нам долее время терять. Пошлите за мировым судьей — он наложит печати, а там видно будет, что делать.
Час спустя печати были наложены. В замке остались только дворецкий и привратник, которым было поручено караулить замок и наблюдать за сохранностью печатей.
Но полиция, несмотря на трудность задачи, не дремала. С виду дело казалось забытым, но тем не менее дознание продолжалось тайно с большой энергией.
Из Парижа прислали одного опытного сыщика. В течение целого месяца он тайно собирал всевозможные сведения по этому делу в городе и в окрестностях. По истечении этого времени, он в первый раз пришел с докладом к следователю.
— Я думаю, — сказал он, — что маркиза убита.
— Кем? — спросил следователь.
— Я бы вам ответил: ее мужем, если бы его присутствие в другом месте в то время не было доказано. Он постарается даже слишком тщательно доказать свое отсутствие.
— Ого! Берегитесь! Маркиз Жермандиа принадлежит к одному из самых знатных родов Беарна; он полковник французской армии и на очереди к производству в генералы за отличие по службе и за храбрость.
— Гм! — промычал сыщик. — Герцог Прален тоже был знатного и древнего рода, да еще пэр, а это ему помешало…
— Убить свою жену — хотите вы сказать? Но тут дело совсем другое.
— Да, в том отношении, что этот маркиз гораздо умнее свое дело обставил. Рассказывают какую-то таинственную историю о корабле и лодке, проезжавшей через весь город, нигде не причалив. Кроме того, я узнал, что этот маркиз — человек безнравственный и крайне жестокий. Они с женою уже с год, как разошлись. Ее огромное состояние, которое она всегда имела при себе — два миллиона шестьсот тысяч, — исчезло вместе с ней. Словом, хотя маркиз Жермандиа замечательно хорошо сумел скрыть следы своего преступления, но он сделал одну оплошность. Он перехитрил, и это его погубило. Зная поговорку: «Ищи кому преступление принесло пользу», я стал в этом направлении искать и, могу сказать, кое-что нашел!
— Да говорите же скорее!
— А вот пойдемте в замок Жермандиа, я вам покажу свои открытия по порядку.
Полчаса спустя, те же лица, которые в первый раз так неудачно производили обыск в спальне маркизы, опять собрались в ней. Полицейский агент, который тогда объявил, что следует разобрать стены замка, чтобы отыскать тайный ход, посмеивался, глядя на вновь прибывшего парижского сыщика.
Но сыщик не смутился; он вынул из кармана какую-то записку, просмотрев ее внимательно, он подошел прямо к стене и нажал рукой одну фигуру деревянной резьбы, которая украшала стены комнаты. Стена как бы расступилась, часть ее повернулась без малейшего шума и открыла ту лестницу, о существовании которой читателям уже известно.
— Вот через этот ход была похищена маркиза месяц тому назад, — сказал сыщик.
— Да каким же это образом вы, прибывши сюда так недавно, узнали о существовании тайного хода, о котором даже старожилы ничего не знают?
— Очень просто, сударь. Я узнал, что эта постройка существует уже без малого четыреста лет, что она имеет свою историю; мне и пришло в голову порыться в архивах города, думая, что найду, может быть, указания на ее тайны. Результат превзошел мои ожидания — я нашел план этого замка, снятый в то время, когда он служил городской цитаделью. Все тайные ходы, лестницы, подземелья, все было там очень ясно отмечено. Остальное пустяки; я удивляюсь, как никому подобная мысль раньше не пришла в голову?
— Честь и слава вам, сударь, — сказал мировой судья, — теперь спустимся по этой лестнице и посмотрим, что там скрывается.
Сыщик нагнулся и поднял фонарь, брошенный маркизой. Показывая его следователю, он сказал: «Обратите внимание на этот фонарь. Он, несомненно, морской и на нем надпись „El Relampago“ („Молния“).
— Вероятно, название таинственного корабля, — сказал следователь. — Это важная улика.
Сыщик провел всех присутствовавших до конца прохода, и там, надавив на известную ему часть скалы, вывел их через пещеру на берег речки. Тут уже ожидали их четыре лодки. Толпа любопытных собралась на берегу, и, когда увидали, что вся следственная комиссия, разместившись в лодках, отчаливает от берега, многие также достали лодки, и вскоре целая флотилия стала подниматься вверх по течению.
Пока они плыли, сыщик передал спутникам свое предположение о том, что маркиза была убита и зарыта в саду «заколдованного дома», где он открыл свежую могилу.
— Да у нас нет врача для медицинского осмотра, на случай, если мы отроем тело убитой, — спохватился мировой судья.
— А вот он, легок на помине, — возразил следователь.
В самом деле, доктор Иригойен, увидав следственную комиссию, направлявшуюся к «заколдованному дому», сел с сыном в лодку и присоединились к ней.
По указаниям парижского сыщика, они осмотрели пустой дом. На столе все еще стояли бутылка и пустой стакан. Оба доктора Иригойена, отец и сын, попробовав жидкость, находившуюся в бутылке, подтвердили, что это сильное наркотическое средство.
Полицейский комиссар, воспользовавшись пером и чернильницей, находившимися на столе, стал писать протокол.
В это время сыщик собрал валявшиеся на полу бумажные клочки и наклеивал их на лист белой бумаги.
— Что это вы делаете? — спросил его следователь.
— Прочтите, — ответил ему тот.
Это была та бумага, которую, как читатель помнит, маркиза Жермандиа разорвала в порыве негодования, отказавшись ее подписать.
Сомнения после этого уже не могло быть. Преступником был маркиз Жермандиа. Вскоре могила на лужайке была разрыта, и перед взорами изумленных зрителей предстал труп молодой женщины в белом платье, тело было в совершенном разложении, но волосы уцелели: они были совершенно схожи с волосами маркизы Жермандиа; наконец, на правой руке было найдено золотое обручальное кольцо с следующей надписью внутри: «Танкред, Леона, 25 мая 1848 года». На теле задушенного матроса была найдена рабочая книжка на имя Марциала Северина. Тело молодой женщины было крепко опутано веревками, связывавшими ее по рукам и по ногам, что служило явным доказательством, что она была заживо погребена!
Протокол подписали все члены полиции, доктор Иригойен и его сын. Так было констатировано, что маркизы Жермандиа более нет в живых.
— Теперь, — сказал сыщик, — половина моей задачи исполнена. Остается мне отправиться в Африку и постараться арестовать преступника прежде, чем до него дойдет слух о сделанных нами открытиях.
Действительно, вследствие испрошенных им в тот же день из Парижа полномочий, он выехал в Байонну и, четыре дня спустя, уже плыл в Алжир на трехмачтовом корабле, который перевозил в африканскую колонию переселенцев из земли басков.
Едва прибыл он в Алжир, как, не теряя ни минуты, отправился к генерал-губернатору.
Губернатор уже получил предписание от министра юстиции содействовать во всем сыщику. Он дал ему отряд солдат и все устроил для того, чтобы тот на другой день мог выступить внутрь страны, к тому месту, где находился маркиз.
Но когда на другой день сыщик уже садился на лошадь, чтобы отправиться в путь, его потребовали к губернатору, и он там узнал, к крайнему своему прискорбию, что три дня перед тем маркиз Жермандиа застрелился в своей палатке. Подробности об этом событии были только что получены губернатором.
Полковник получил перед этим письмо из Франции, которое его очень огорчило; впрочем, с некоторого времени он казался весьма озабоченным. На другой день по получении письма, которое он тут же уничтожил, ночью, когда все в лагере спали, полковник лишил себя жизни, пустив себе два заряда из револьвера прямо в лицо. Он был так обезображен этими двумя выстрелами, что его узнали только благодаря мундиру и кольцу, которое он всегда носил на мизинце левой руки.
Сыщик удалился в отчаянии, он готов был рвать волосы на себе от злости, что ему не удалось арестовать полковника. Смерть преступника прекращала все преследования.
Неделю спустя, бедный сыщик отбыл назад во Францию, пристыженный, как лисица, которую надула курица.
За два дня перед тем, ночью, двое незнакомцев тайно пробрались в Арзев, к берегу моря, и сели на судно испанских контрабандистов.
Один из этих незнакомцев был маркиз, другой — его преданный слуга Себастьян.
Стало быть, оба, муж и жена, находились в обоюдном заблуждении насчет смерти другого и бежали оба по разным направлениям.
Извещая об этом событии маркизу, которая уже дней десять как устроилась в Париже, на улице Монтель, доктор Иригойен прибавлял в виде постскриптума: «Не радуйтесь слишком этой смерти, сударыня; кто знает, не сделал ли ваш муж то же самое, что и вы; можно всего ожидать от человека подобного закала».
Доктор Иригойен постиг хитрость маркиза.
ГЛАВА III
Мы теперь вернемся к Фелицу Оианди, суровому горцу, который так долго наводил страх на всю молодежь в окрестностях и который теперь, избитый, изнемогающий от бессильной злобы, был унесен товарищами с места побоища.
Когда раненый был внесен в дом его отца, среди плача и криков сбежавшейся семьи и прислуги, то большого труда стоило молодым людям, бывшим свидетелями поединка, уверить, что побоище было ведено совершенно честно. Зная его физическую силу и ловкость, родители не могли понять, каким образом противник мог нанести ему такие тяжкие увечья.
Но когда родители Фелица захотели узнать, как зовут того противника, который так изувечил их наследника, то молодые люди единодушно отказались открыть его имя. Они сказали, что только один Фелиц вправе назвать своего победителя и объяснить причину драки, и с этими словами они удалились.
Тотчас же послан был слуга за доктором Иригойеном, так как это был единственный врач во всем околотке, которому можно было смело довериться.
Доктор поспешил приехать и стал рассматривать раны молодого человека, не подозревая, что это работа его сына, с которым он расстался в девять часов вечера и который теперь безмятежно спал в своей постели.
Доктор опытной рукой перевязал раны, стянул в лубки поврежденные члены и объявил Фелицу, который уже пришел в себя, что надеется недель через шесть поставить его на ноги.
— Теперь вам ничего другого не нужно, как покой, физический и нравственный. Я вам сейчас приготовлю микстуру, после которой вы отлично уснете, а завтра почувствуете уже значительное облегчение.
Доктор только тогда уехал, когда Фелиц Оианди, приняв его наркотическое средство, уснул мертвым сном. Он постарался успокоить встревоженных родителей и обещал им заехать опять вечером взглянуть на больного.
Юлиан забыл уже свою драку с Фелицем Оианди. Он был весь поглощен своей любовью и радостью, что Дениза его предпочла всем остальным сверстникам. Дни он проводил около нее в нежных разговорах и строя воздушные замки.
Доктор между тем еще ничего не знал о любви сына, но случай мог каждую минуту открыть ему все и он, конечно, имел бы основание быть недовольным сыном за подобную скрытность.
Юлиан сам понимал, что он должен был переговорить с отцом; надо было просто и откровенно ему все рассказать и чем скорее, тем лучше.
Но в последнюю минуту молодой человек робел и всякий раз успокаивался на том, что, как только подвернется удобная минута, он ею воспользуется и все скажет отцу.
С тех пор прошло без малого шесть недель; было восемь часов вечера. Дождь лил как из ведра и бешено стучал в окна. Ночь стояла темная и холодная.
Юлиан Иригойен, полулежа на турецком диване в своем кабинете, перечитывал в сотый раз «Мариен Делорм».
Он остановился именно, на пятой сцене третьего акта, в которой Марион и Дидие, скрывающиеся в труппе странствующих комедиантов, являются в замок Нанжис и ночуют там в риге.
Вдруг дверь быстро распахнулась, и вошел доктор.
Юлиан вздрогнул и привстал:
— Эй, ты, лентяй! Что ты тут развалившись, делаешь? Дремлешь что ли? Тебя, кажется, прости Господи, гроза усыпила!
— Нет, отец, я не спал, а читал; но, кажется, ты сегодня раньше обыкновенного вернулся. Я тебя не ожидал раньше девяти часов.
— Мне удалось сегодня раньше покончить с больными Ты еще не ужинал?
— Нет, отец, я тебя ждал.
— Ну, так пойдем. Ужасно есть хочется; я сегодня не завтракал и не обедал.
Они прошли в столовую и уселись за стол, уставленный солидным ужином. Несколько приборов, стоявших на двух маленьких столиках позволяли им обойтись без прислуги. Доктор любивший хорошо поесть и поболтать, терпеть не мог, когда в комнате находилась прислуга.
Старая его служанка, — преданное и доброе существо, — любила сплетничать. Потребность все выведать и все разболтать имела у нее болезненный характер. Ее даже наградили характеристическим прозвищем. Пикагандиа, что значит: большая сорока. Это прозвище понемногу заменило ее настоящее имя, и она на него откликалась, нисколько не обижаясь.
— Мы уже давно с тобой так рано не ужинали, — сказал молодой человек, улыбаясь.
— Да, сынок. У меня тут был молодой человек, к которому я постоянно заезжал в восемь часов вечера: но теперь он, слава Богу, выздоровел, и я с ним сегодня утром простился. Он отправился в Париж; я его даже снабдил рекомендательными письмами, так как он там никого не знает.
— Кто же это такой, отец?
— Да ты должен его знать; это сын старого Фелициана де Оианди.
— Фелиц Оианди! Ты его лечил! — вскричал молодой человек.
— Да. Он был очень болен.
— То есть, избит, хочешь ты сказать?
— Ну, да, избит. На этот раз он наскочил на мастера своего дела. Ты разве его знаешь?
— К кому дал ты ему рекомендательные письма?
— Я дал ему три письма: одно к генералу Бедо, с которым я служил в Африке; другое к моему другу, Шаберу, члену парламента, которого ты знаешь, и, наконец, третье к Петру Лефранку, чиновнику государственного совета.
— Какая досада! — вскричал молодой человек.
— Что значит твое восклицание? Ты знаешь этого Фелица Оианди, что ли?
— Да как же мне его не знать, когда это я сам ему нанес те побои, от которых ты его лечил!
— Что ты говоришь! Да он в четыре раза сильнее тебя!
— Да, но я изучил все тонкости искусства борьбы и поэтому одолел этого быка.
— А он мне и не намекнул на то, что это ты его так отделал.
— Как жаль, что я не знал, что ты его лечишь!
— Какое нам теперь до него дело! Он отсюда уехал, и ты, вероятно, никогда более с ним не встретишься.
— Ошибаешься, отец. Фелиц Оианди злой человек и мстительный. Попомни мое слово, что он поехал в Париж с целью устроить нам какую-нибудь большую неприятность.
— Ты с ума сошел. Станет он тебе мстить за то, что вы оба подрались, как два дурака. Бог весть почему.
— А в том-то и дело, отец, что все есть причина. Кстати, я уже давно собирался тебе все открыть, но медлил, опасаясь твоего гнева…
— Говори скорее, в чем дело! Терпеть не могу предисловий.
— Отец, ты, вероятно, помнишь Денизу Мендири, с которой я рос и воспитывался?
Доктор так сильно ударил по столу кулаком, что вся посуда зазвенела и вилки и ножи полетели на пол.
— Ну, так и есть! Любовная интрижка!
— Не интрижка, отец, а серьезная, искренняя любовь.
— Ты любишь Денизу? И для этой девчонки…
— Я люблю Денизу и женюсь на ней, отец.
Тут Юлиан передал отцу все подробности помолвки, происшедшей на посиделках, обиду, которую Дениза нанесла Фелицу, отставивши его полено, и предпочтение, оказанное ему. Когда он кончил, старый доктор задумался и потом сказал:
— Что же, сынок; хотя я и мечтал для тебя о другом браке, но, видно, делать нечего; что же касается этого Фелица, то я сегодня же напишу своим друзьям, чтобы они не слишком-то радушно принимали этого бездельника. Хотя я с тобой и согласен, что ему, вероятно, очень бы хотелось нам напакостить, но что же может он сделать?
— Не говори, отец! Когда я уезжал из Парижа, там было не особенно спокойно, ходили тревожные слухи. Ожидается государственный переворот, говорили громко, что президент республики хочет провозгласить себя императором. А ты сам знаешь, отец, что при подобных случаях всегда наступает реакция. Трудно ли какому-нибудь непорядочному человеку сделать донос и выставить нас ярыми республиканцами, социалистами даже?
— Ну, к чему пугаться? Времена Бастилии прошли, теперь нельзя бездоказательно погубить человека, занимающего известное положение в обществе; к тому же, мы оба не занимаемся политикой, непричастны ни к какой партии и поэтому нам бояться решительно нечего.
При этих словах доктор встал из-за стола и отправился писать своим друзьям, а Юлиан ушел спать.
Несколько дней доктор ходил пасмурный и мало говорил с сыном. Ему трудно было примириться с мыслью, что все его планы насчет женитьбы сына должны рушиться вследствие того, что подвернулась некстати эта девчонка! Но так как по природе доктор был добрейший человек и так как в конце концов счастье его единственного сына было для него дороже всего, он превозмог свою досаду и отправился к старику Мендири просить у него официально руки его дочери Денизы для своего сына Юлиана, как того требовал обычай. Радушный прием, оказанный доктору в семействе Мендири, красота и ласковое обращение Денизы окончательно утешили доктора и он от души прижал к сердцу свою будущую невестку.
Весь поглощенный приготовлениями к свадьбе, Юлиан совершенно забыл о Фелице Оианди; доктор же, со своей стороны по-прежнему не верил высказанным Юлианом опасениям.
Однако утром Бернардо прибежал, чрезвычайно встревоженный к доктору, в то время как он собирался вскрыть корреспонденцию, только что принесенную почтальоном.
— Здравствуй, мой милый, — сказал ему доктор, подавая ему руку. — Откуда ты это так бежишь?
— Из Сэр, — ответил молодой человек, вытирая платком вспотевший лоб.
— Что там нового?
— Много нового, доктор! Могу ли я видеть Юлиана? Мне нужно с ним поговорить.
— Ступай к нему в комнату, а я пока прочту свои письма. За завтраком поболтаем.
— Это ты, Бернардо! Что скажешь хорошенького? — приветствовал его Юлиан.
— К сожалению, Юлиан, кажется, кроме дурного, ничего сказать тебе не могу.
— Что случилось? Ты, кажется, совсем расстроен. Не случилось ли какого несчастья?
— Нет, несчастья-то ни с кем еще не случилось, но как бы с тобой не стряслась беда. Фелиц Оианди вернулся из Парижа такой гордый, самодовольный, что и не приступайся к нему; грозит, что многим тут пообрежет крылья, и ясно намекал на то, что именно тебе и твоему отцу несдобровать. Наконец, он вчера вечером зачем-то был в Лубериа у Денизы Мендири.
— Как это странно! — сказал смущенный Юлиан.
Вдруг дверь в его комнату растворилась и на пороге показался доктор, судорожно комкавший в руках какие-то бумаги.
— Боже мой! Что с тобой, отец? — вскрикнул испуганный Юлиан.
— Юлиан, сын мой! — сказал доктор, падая от изнеможения в кресло. — Ты был прав. Фелиц Оианди — твой смертельный враг и доказал это теперь на деле!
Голова старика упала на грудь, глаза закрылись и он лишился чувств.
Страшная опасность, грозившая его любимому сыну, сильно подействовала на этого энергичного человека.
Благодаря принятым Юлианом мерам, обморок его отца продолжался недолго. Придя в себя, доктор сказал:
— Нужно бежать, не медля ни минуты. Мне пишут, что Фелиц сделал на тебя донос, указав на тебя, как на влиятельного члена тайного общества. Не сегодня-завтра тебя могут арестовать, и мне советуют тебя сейчас же отправить за границу.
— Но пусть меня арестуют! Моя невиновность будет доказана и меня выпустят!
— Когда? Мы теперь живем не в обыкновенное время. Мои друзья мне пишут, что империя будет провозглашена на этих днях; реакция будет ужасной, беспощадной. Вспомни 18-е Брюмера и имя настоящего президента. Он будет действовать по примеру дядюшки. В подобное смутное время на поверхность всплывут такие личности, которым терять нечего, и, прикрываясь маской патриотизма, примутся обделывать свои грязные делишки. Поверь мне, я знаю, что говорю. Тебе стоит только быть арестованным — и ты сгниешь в тюрьме. Если ты меня любишь, Юлиан, то уезжай отсюда, как можно скорее, даже сегодня вечером, если можно.
— Куда же я поеду?
— Лучше было бы, конечно, поехать за границу, но пока поезжай сегодня же в И… У нас там есть родные, они тебя примут с радостью, а после мы решим, что делать. Я тоже поеду в Байонну, у меня там влиятельные друзья, они за меня вступятся, если ко мне также станут придираться.
— Но неужели же я отсюда уеду, не простившись с Денизой?
— Нет, — сказал Бернардо, — я приведу ее через час, а ты в это время укладывайся.
— Странно, — сказал доктор, — она обещала прийти к нам сегодня утром, и до сих пор ее нет.
— Не случилось ли с ней чего-нибудь? — сказал Юлиан, бледнея. — Боже мой! Бернардо, ведь ты сказал, что этот Фелиц был у нее вчера вечером? Я сам пойду к ней узнать…
— Нет, ты не пойдешь, Юлиан — я сейчас туда побегу, — возразил Бернардо, уходя поспешно.
Через несколько минут он возвратился в сопровождении Денизы.
Молодая девушка была бледна, как смерть, и, увидав Юлиана, разразилась истерическими рыданиями.
Мужчины с ужасом смотрели на нее, не решаясь заговорить.
Но вскоре Дениза успокоилась и сама заговорила.
— Дорогой мой Юлиан! Мы должны расстаться. Я более никогда не буду твоей женой… — Рыдания, подступившие к горлу бедной девушки, не дали ей договорить.
— Что это такое? — вскричал Юлиан. — Что с тобой случилось? Почему ты мне говоришь подобные вещи?
— Так надо, так надо, мой дорогой! Я ему говорила, что я умру, а он расхохотался и стал еще уверять, что он меня любит! Он мне угрожал, он мне сказал, что у меня отца и мать выгонят на улицу, а жениха сошлют в каторгу, если я не соглашусь быть его женой. Но я не могу от тебя отказаться, я не в силах это сделать! Лучше я буду жить в нищете, лучше пойду с тобой на каторгу, чем разлучиться с тобой! Прости меня, Юлиан! Прости меня!
При этих словах Дениза вдруг пошатнулась, протянула руки вперед, как бы ища опоры, и упала навзничь. К счастью, Юлиан и Бернардо вовремя подхватили ее.
Дениза лишилась чувств.
Юлиан отнес ее в комнату, в которой лежала маркиза Жермандиа, когда они ее спасли, и, позвав служанку, поручил ей раздеть девушку и уложить ее в постель.
— Что скажешь теперь, отец? Неужели ты и теперь посоветуешь мне уехать и оставить невесту во власти этого изверга?
— Более, чем когда-либо, друг мой. Он напугал бедную девочку, что нетрудно было сделать при ее неопытности. Но я ведь не ребенок, меня напугать нелегко. Я сейчас прикажу оседлать лошадь и поеду сам в Луберию узнать, что случилось. Я проучу этого Фелица Оианди; если Мендири ему должен, то ему дам денег, чтобы он сейчас же с ним расплатился. Затем, как только ты уедешь, я возьму с собой Денизу в Байонну и помещу в таком доме, где никакой Оианди не найдет ее. Поверь мне, что это гораздо лучше. А то ты полетишь туда, натворишь всякого вздора под влиянием гнева, и дело кончится тем, что тебя же арестуют за буйство.
— Ты всегда прав, отец.
— То-то. Ступайте же оба в столовую, а я пойду посмотреть, в каком положении наша больная.
Молодые люди сели за стол, но плохо ели под влиянием только что случившегося. Вскоре доктор вернулся и объявил, что Дениза уснула и проснется совершенно здоровой. Он передал ей то, что они решили между собой, и она, успокоившись, приняла лекарство.
После завтрака доктор, как обещал, уехал верхом в Луберию, а Юлиан с помощью Бернардо стал приводить в порядок свои вещи, готовясь к отъезду. Дениза все еще спала. Два часа спустя доктор Иригойен вернулся, устроив все к лучшему. Старик Мендири развязался с Фелицем, и с радостью согласился отпустить Денизу с доктором в Байонну.
Когда раненый был внесен в дом его отца, среди плача и криков сбежавшейся семьи и прислуги, то большого труда стоило молодым людям, бывшим свидетелями поединка, уверить, что побоище было ведено совершенно честно. Зная его физическую силу и ловкость, родители не могли понять, каким образом противник мог нанести ему такие тяжкие увечья.
Но когда родители Фелица захотели узнать, как зовут того противника, который так изувечил их наследника, то молодые люди единодушно отказались открыть его имя. Они сказали, что только один Фелиц вправе назвать своего победителя и объяснить причину драки, и с этими словами они удалились.
Тотчас же послан был слуга за доктором Иригойеном, так как это был единственный врач во всем околотке, которому можно было смело довериться.
Доктор поспешил приехать и стал рассматривать раны молодого человека, не подозревая, что это работа его сына, с которым он расстался в девять часов вечера и который теперь безмятежно спал в своей постели.
Доктор опытной рукой перевязал раны, стянул в лубки поврежденные члены и объявил Фелицу, который уже пришел в себя, что надеется недель через шесть поставить его на ноги.
— Теперь вам ничего другого не нужно, как покой, физический и нравственный. Я вам сейчас приготовлю микстуру, после которой вы отлично уснете, а завтра почувствуете уже значительное облегчение.
Доктор только тогда уехал, когда Фелиц Оианди, приняв его наркотическое средство, уснул мертвым сном. Он постарался успокоить встревоженных родителей и обещал им заехать опять вечером взглянуть на больного.
Юлиан забыл уже свою драку с Фелицем Оианди. Он был весь поглощен своей любовью и радостью, что Дениза его предпочла всем остальным сверстникам. Дни он проводил около нее в нежных разговорах и строя воздушные замки.
Доктор между тем еще ничего не знал о любви сына, но случай мог каждую минуту открыть ему все и он, конечно, имел бы основание быть недовольным сыном за подобную скрытность.
Юлиан сам понимал, что он должен был переговорить с отцом; надо было просто и откровенно ему все рассказать и чем скорее, тем лучше.
Но в последнюю минуту молодой человек робел и всякий раз успокаивался на том, что, как только подвернется удобная минута, он ею воспользуется и все скажет отцу.
С тех пор прошло без малого шесть недель; было восемь часов вечера. Дождь лил как из ведра и бешено стучал в окна. Ночь стояла темная и холодная.
Юлиан Иригойен, полулежа на турецком диване в своем кабинете, перечитывал в сотый раз «Мариен Делорм».
Он остановился именно, на пятой сцене третьего акта, в которой Марион и Дидие, скрывающиеся в труппе странствующих комедиантов, являются в замок Нанжис и ночуют там в риге.
Вдруг дверь быстро распахнулась, и вошел доктор.
Юлиан вздрогнул и привстал:
— Эй, ты, лентяй! Что ты тут развалившись, делаешь? Дремлешь что ли? Тебя, кажется, прости Господи, гроза усыпила!
— Нет, отец, я не спал, а читал; но, кажется, ты сегодня раньше обыкновенного вернулся. Я тебя не ожидал раньше девяти часов.
— Мне удалось сегодня раньше покончить с больными Ты еще не ужинал?
— Нет, отец, я тебя ждал.
— Ну, так пойдем. Ужасно есть хочется; я сегодня не завтракал и не обедал.
Они прошли в столовую и уселись за стол, уставленный солидным ужином. Несколько приборов, стоявших на двух маленьких столиках позволяли им обойтись без прислуги. Доктор любивший хорошо поесть и поболтать, терпеть не мог, когда в комнате находилась прислуга.
Старая его служанка, — преданное и доброе существо, — любила сплетничать. Потребность все выведать и все разболтать имела у нее болезненный характер. Ее даже наградили характеристическим прозвищем. Пикагандиа, что значит: большая сорока. Это прозвище понемногу заменило ее настоящее имя, и она на него откликалась, нисколько не обижаясь.
— Мы уже давно с тобой так рано не ужинали, — сказал молодой человек, улыбаясь.
— Да, сынок. У меня тут был молодой человек, к которому я постоянно заезжал в восемь часов вечера: но теперь он, слава Богу, выздоровел, и я с ним сегодня утром простился. Он отправился в Париж; я его даже снабдил рекомендательными письмами, так как он там никого не знает.
— Кто же это такой, отец?
— Да ты должен его знать; это сын старого Фелициана де Оианди.
— Фелиц Оианди! Ты его лечил! — вскричал молодой человек.
— Да. Он был очень болен.
— То есть, избит, хочешь ты сказать?
— Ну, да, избит. На этот раз он наскочил на мастера своего дела. Ты разве его знаешь?
— К кому дал ты ему рекомендательные письма?
— Я дал ему три письма: одно к генералу Бедо, с которым я служил в Африке; другое к моему другу, Шаберу, члену парламента, которого ты знаешь, и, наконец, третье к Петру Лефранку, чиновнику государственного совета.
— Какая досада! — вскричал молодой человек.
— Что значит твое восклицание? Ты знаешь этого Фелица Оианди, что ли?
— Да как же мне его не знать, когда это я сам ему нанес те побои, от которых ты его лечил!
— Что ты говоришь! Да он в четыре раза сильнее тебя!
— Да, но я изучил все тонкости искусства борьбы и поэтому одолел этого быка.
— А он мне и не намекнул на то, что это ты его так отделал.
— Как жаль, что я не знал, что ты его лечишь!
— Какое нам теперь до него дело! Он отсюда уехал, и ты, вероятно, никогда более с ним не встретишься.
— Ошибаешься, отец. Фелиц Оианди злой человек и мстительный. Попомни мое слово, что он поехал в Париж с целью устроить нам какую-нибудь большую неприятность.
— Ты с ума сошел. Станет он тебе мстить за то, что вы оба подрались, как два дурака. Бог весть почему.
— А в том-то и дело, отец, что все есть причина. Кстати, я уже давно собирался тебе все открыть, но медлил, опасаясь твоего гнева…
— Говори скорее, в чем дело! Терпеть не могу предисловий.
— Отец, ты, вероятно, помнишь Денизу Мендири, с которой я рос и воспитывался?
Доктор так сильно ударил по столу кулаком, что вся посуда зазвенела и вилки и ножи полетели на пол.
— Ну, так и есть! Любовная интрижка!
— Не интрижка, отец, а серьезная, искренняя любовь.
— Ты любишь Денизу? И для этой девчонки…
— Я люблю Денизу и женюсь на ней, отец.
Тут Юлиан передал отцу все подробности помолвки, происшедшей на посиделках, обиду, которую Дениза нанесла Фелицу, отставивши его полено, и предпочтение, оказанное ему. Когда он кончил, старый доктор задумался и потом сказал:
— Что же, сынок; хотя я и мечтал для тебя о другом браке, но, видно, делать нечего; что же касается этого Фелица, то я сегодня же напишу своим друзьям, чтобы они не слишком-то радушно принимали этого бездельника. Хотя я с тобой и согласен, что ему, вероятно, очень бы хотелось нам напакостить, но что же может он сделать?
— Не говори, отец! Когда я уезжал из Парижа, там было не особенно спокойно, ходили тревожные слухи. Ожидается государственный переворот, говорили громко, что президент республики хочет провозгласить себя императором. А ты сам знаешь, отец, что при подобных случаях всегда наступает реакция. Трудно ли какому-нибудь непорядочному человеку сделать донос и выставить нас ярыми республиканцами, социалистами даже?
— Ну, к чему пугаться? Времена Бастилии прошли, теперь нельзя бездоказательно погубить человека, занимающего известное положение в обществе; к тому же, мы оба не занимаемся политикой, непричастны ни к какой партии и поэтому нам бояться решительно нечего.
При этих словах доктор встал из-за стола и отправился писать своим друзьям, а Юлиан ушел спать.
Несколько дней доктор ходил пасмурный и мало говорил с сыном. Ему трудно было примириться с мыслью, что все его планы насчет женитьбы сына должны рушиться вследствие того, что подвернулась некстати эта девчонка! Но так как по природе доктор был добрейший человек и так как в конце концов счастье его единственного сына было для него дороже всего, он превозмог свою досаду и отправился к старику Мендири просить у него официально руки его дочери Денизы для своего сына Юлиана, как того требовал обычай. Радушный прием, оказанный доктору в семействе Мендири, красота и ласковое обращение Денизы окончательно утешили доктора и он от души прижал к сердцу свою будущую невестку.
Весь поглощенный приготовлениями к свадьбе, Юлиан совершенно забыл о Фелице Оианди; доктор же, со своей стороны по-прежнему не верил высказанным Юлианом опасениям.
Однако утром Бернардо прибежал, чрезвычайно встревоженный к доктору, в то время как он собирался вскрыть корреспонденцию, только что принесенную почтальоном.
— Здравствуй, мой милый, — сказал ему доктор, подавая ему руку. — Откуда ты это так бежишь?
— Из Сэр, — ответил молодой человек, вытирая платком вспотевший лоб.
— Что там нового?
— Много нового, доктор! Могу ли я видеть Юлиана? Мне нужно с ним поговорить.
— Ступай к нему в комнату, а я пока прочту свои письма. За завтраком поболтаем.
— Это ты, Бернардо! Что скажешь хорошенького? — приветствовал его Юлиан.
— К сожалению, Юлиан, кажется, кроме дурного, ничего сказать тебе не могу.
— Что случилось? Ты, кажется, совсем расстроен. Не случилось ли какого несчастья?
— Нет, несчастья-то ни с кем еще не случилось, но как бы с тобой не стряслась беда. Фелиц Оианди вернулся из Парижа такой гордый, самодовольный, что и не приступайся к нему; грозит, что многим тут пообрежет крылья, и ясно намекал на то, что именно тебе и твоему отцу несдобровать. Наконец, он вчера вечером зачем-то был в Лубериа у Денизы Мендири.
— Как это странно! — сказал смущенный Юлиан.
Вдруг дверь в его комнату растворилась и на пороге показался доктор, судорожно комкавший в руках какие-то бумаги.
— Боже мой! Что с тобой, отец? — вскрикнул испуганный Юлиан.
— Юлиан, сын мой! — сказал доктор, падая от изнеможения в кресло. — Ты был прав. Фелиц Оианди — твой смертельный враг и доказал это теперь на деле!
Голова старика упала на грудь, глаза закрылись и он лишился чувств.
Страшная опасность, грозившая его любимому сыну, сильно подействовала на этого энергичного человека.
Благодаря принятым Юлианом мерам, обморок его отца продолжался недолго. Придя в себя, доктор сказал:
— Нужно бежать, не медля ни минуты. Мне пишут, что Фелиц сделал на тебя донос, указав на тебя, как на влиятельного члена тайного общества. Не сегодня-завтра тебя могут арестовать, и мне советуют тебя сейчас же отправить за границу.
— Но пусть меня арестуют! Моя невиновность будет доказана и меня выпустят!
— Когда? Мы теперь живем не в обыкновенное время. Мои друзья мне пишут, что империя будет провозглашена на этих днях; реакция будет ужасной, беспощадной. Вспомни 18-е Брюмера и имя настоящего президента. Он будет действовать по примеру дядюшки. В подобное смутное время на поверхность всплывут такие личности, которым терять нечего, и, прикрываясь маской патриотизма, примутся обделывать свои грязные делишки. Поверь мне, я знаю, что говорю. Тебе стоит только быть арестованным — и ты сгниешь в тюрьме. Если ты меня любишь, Юлиан, то уезжай отсюда, как можно скорее, даже сегодня вечером, если можно.
— Куда же я поеду?
— Лучше было бы, конечно, поехать за границу, но пока поезжай сегодня же в И… У нас там есть родные, они тебя примут с радостью, а после мы решим, что делать. Я тоже поеду в Байонну, у меня там влиятельные друзья, они за меня вступятся, если ко мне также станут придираться.
— Но неужели же я отсюда уеду, не простившись с Денизой?
— Нет, — сказал Бернардо, — я приведу ее через час, а ты в это время укладывайся.
— Странно, — сказал доктор, — она обещала прийти к нам сегодня утром, и до сих пор ее нет.
— Не случилось ли с ней чего-нибудь? — сказал Юлиан, бледнея. — Боже мой! Бернардо, ведь ты сказал, что этот Фелиц был у нее вчера вечером? Я сам пойду к ней узнать…
— Нет, ты не пойдешь, Юлиан — я сейчас туда побегу, — возразил Бернардо, уходя поспешно.
Через несколько минут он возвратился в сопровождении Денизы.
Молодая девушка была бледна, как смерть, и, увидав Юлиана, разразилась истерическими рыданиями.
Мужчины с ужасом смотрели на нее, не решаясь заговорить.
Но вскоре Дениза успокоилась и сама заговорила.
— Дорогой мой Юлиан! Мы должны расстаться. Я более никогда не буду твоей женой… — Рыдания, подступившие к горлу бедной девушки, не дали ей договорить.
— Что это такое? — вскричал Юлиан. — Что с тобой случилось? Почему ты мне говоришь подобные вещи?
— Так надо, так надо, мой дорогой! Я ему говорила, что я умру, а он расхохотался и стал еще уверять, что он меня любит! Он мне угрожал, он мне сказал, что у меня отца и мать выгонят на улицу, а жениха сошлют в каторгу, если я не соглашусь быть его женой. Но я не могу от тебя отказаться, я не в силах это сделать! Лучше я буду жить в нищете, лучше пойду с тобой на каторгу, чем разлучиться с тобой! Прости меня, Юлиан! Прости меня!
При этих словах Дениза вдруг пошатнулась, протянула руки вперед, как бы ища опоры, и упала навзничь. К счастью, Юлиан и Бернардо вовремя подхватили ее.
Дениза лишилась чувств.
Юлиан отнес ее в комнату, в которой лежала маркиза Жермандиа, когда они ее спасли, и, позвав служанку, поручил ей раздеть девушку и уложить ее в постель.
— Что скажешь теперь, отец? Неужели ты и теперь посоветуешь мне уехать и оставить невесту во власти этого изверга?
— Более, чем когда-либо, друг мой. Он напугал бедную девочку, что нетрудно было сделать при ее неопытности. Но я ведь не ребенок, меня напугать нелегко. Я сейчас прикажу оседлать лошадь и поеду сам в Луберию узнать, что случилось. Я проучу этого Фелица Оианди; если Мендири ему должен, то ему дам денег, чтобы он сейчас же с ним расплатился. Затем, как только ты уедешь, я возьму с собой Денизу в Байонну и помещу в таком доме, где никакой Оианди не найдет ее. Поверь мне, что это гораздо лучше. А то ты полетишь туда, натворишь всякого вздора под влиянием гнева, и дело кончится тем, что тебя же арестуют за буйство.
— Ты всегда прав, отец.
— То-то. Ступайте же оба в столовую, а я пойду посмотреть, в каком положении наша больная.
Молодые люди сели за стол, но плохо ели под влиянием только что случившегося. Вскоре доктор вернулся и объявил, что Дениза уснула и проснется совершенно здоровой. Он передал ей то, что они решили между собой, и она, успокоившись, приняла лекарство.
После завтрака доктор, как обещал, уехал верхом в Луберию, а Юлиан с помощью Бернардо стал приводить в порядок свои вещи, готовясь к отъезду. Дениза все еще спала. Два часа спустя доктор Иригойен вернулся, устроив все к лучшему. Старик Мендири развязался с Фелицем, и с радостью согласился отпустить Денизу с доктором в Байонну.