Страница:
Но в этот погожий день и с этой самой минуты неожиданные события на Миллеровском аэродроме начали развертываться с неимоверной быстротой. Комэска еще говорил, а один из летчиков шепнул что-то соседу, тот толкнул локтем следующего, и сигнал этот волной прошелся по нашей шеренге. Все как один перестали слушать комэску, отвернув от него головы в одну сторону. А там, куда все пялили глаза, над самой крышей сарая бесшумно несся к аэродрому темный остроносый самолет. Обогнув сарай, он еще ниже прижался к земле над летным полем да так «пробрил» над «Т», что финишер, втянув голову в плечи, с перепугу упал. Летчик резко «переломил» самолет, он с ревом круто пошел вверх – посадочные полотнища сдуло струей от винта. Штурмовик завалился в крен и, сделав круг над аэродромом, эффектно приземлился в положенном месте на три точки.
Такое вторжение было дерзким вызовом порядку на аэродроме УТЦ. Во-первых, самолет прилетел неожиданно, без предварительной заявки. А во-вторых, сколько недозволенных «номеров» выкинул летчик в воздухе за считаные минуты! Даже на стоянку он рулил не как положено – со скоростью быстро идущего человека, а несся, словно автомобиль. У линейки Су-2 штурмовик резко затормозил, крутанул хвостом на месте, обдав стоявших в строю летчиков пылью, и стал в рядок с другими машинами, ничуть не нарушив симметрии…
Неизвестный летчик покорил всех лихостью и точным расчетом. Афанасьев заметно побледнел. «Интересно, как комэска будет снимать «тонкую стружку» с незваного гостя?» – подумали мы.
Дальше события развивались еще быстрее, так что наблюдавшие еле успевали следить за происходившим. Как только винт на штурмовике сделал последний оборот и встал, из фюзеляжного лючка позади кабины летчика проворно выскочил чумазый механик в промасленном комбинезоне. Самолет одноместный, а прилетели двое – тоже нарушение! Механик сразу начал копошиться у мотора. Из кабины на крыло быстро выбрался летчик. Маленький ростом, щуплый, уже немолодой. Сбросил с себя парашют, сдернул с головы шлем, швырнул его небрежно на парашют. Сунул руку за пазуху гимнастерки, извлек оттуда пилотку и туго напялил ее на седеющую шевелюру, почти на самые уши. Разогнал под ремнем складки, одернул сзади гимнастерку, сделал пушистый «хвост». На груди у летчика был орден Ленина, большой парашютный значок мастера с подвеской, а в петлицах – две «шпалы». Звание, как и у нашего комэски, – силы, значит, равные…
Афанасьев стоял выжидающе, не сходя с прежнего места. В руке у него были красный и белый флажки – символ власти руководителя полетов, которому на данном аэродроме должны подчиняться все без исключения.
Летчик соскочил с крыла, быстро зашагал к Афанасьеву.
– Кто здесь старший? – строго спросил он еще на ходу.
– Руководитель полетов майор Афанасьев, – ответил комэска, приложив руку к головному убору. Майор с орденом Ленина козырять не стал, сунул Афанасьеву руку, тряхнул за кисть. Комэска сделал вид, что не заметил этой фамильярности.
– Разрешите узнать: откуда, кто и по какому делу? – официально спросил он.
– С фронта. Холоба-а-ев! – растянул гость. – А о деле я буду разговаривать в вашем штабе с начальником УТЦ. – И, не дав Афанасьеву рта раскрыть, требовательно сказал: – Мне машину, в город, срочно…
– Машина только дежурная, а у нас сейчас начнутся полеты…
– Давайте дежурную, я быстро отпущу… – и, не дожидаясь согласия, властно махнул рукой водителю. Заскрежетал стартер, машина подкатила, майор вскочил в кабину, хрястнул дверцей, и полуторка запылила в город. Словно вихрь пронесся на наших глазах: только был человек – и нет его. И «стружки» никакой не получилось: ни тонкой, ни толстой.
Полеты не начинали до возвращения дежурной машины, а летчики тем временем обступили штурмовик. Механик, фамилия которого была Кожин, охотно отвечал на всевозможные вопросы.
– Этот самолет воевал?
– А как же! О нем даже в «Правде» статья была. Читали?
– Нет… А по какому это случаю писали? – заинтересовались окружившие.
– Так это же единственный у нас в полку самолет, который на боевой работе ресурс двигателя выработал полностью.
– А разве другие не вырабатывают?
– Не успевают… И этот много раз с дырками возвращался, подлатаем – снова полетел. И номер его в той статейке называли: № 0422.
Номер Кожин произнес, как фамилию знаменитости, а о самолете рассказывал, будто о разумном существе.
– Это вот зениткой крыло повредило, – показал он на большую дюралевую заплату, – а вмятина на капоте – осколком угодило… А вон то, на хвосте, – «мессеры» клевали…
– А кто на нем летал?
– Разные летали летчики, а я у него один. Отсюда в мастерские погоним мотор менять, – греется, начинает стружку гнать…
…Боевой самолет со следами многих ранений… Не один летчик сидел в его кабине, нажимал пальцами на гашетки… Так сколько же он фрицев[6] уничтожил, сколько сжег танков и машин? Боевой самолет… А рядом с ним стояли чистенькие, без царапинки, пузатые, тупоносые Су-2, которые именовались то ближними бомбардировщиками, то штурмовиками. Какие из них штурмовики? Брони нет, горят, как спички, четыре пулеметика…
В этот день я со своим штурманом летал на Су-2 бомбардировать цементными бомбами. Штурман что-то напутал с прицелом, и разрывы задымили далеко за мишенью – белым кругом с крестом посредине. Мазанули…
Летчики УТЦ жили на частных квартирах. После полетов обычно все разбегались по домам. А в этот день многие летчики допоздна околачивались возле штаба. Откуда-то пошел слух: «Купец» прилетел!» «Купцами» тогда называли тех, кто прибывал из действующих частей отбирать летчиков. Не похоже на то, что майор Холобаев явился за этим: штурмовиков в УТЦ не было, никто на них летать не умел… Но вскоре «разведка» доложила точно: майор сидит у кадровика и листает личные дела.
Время было позднее, когда, наконец, с крылечка сбежал Холобаев, – и прямо к летчикам:
– Тут случайно нет Бойко и Артемова? – Пока летчики переглядывались в темноте, он добавил: – А Зангиева?
– Только что ушли, – ответил кто-то.
– А твоя фамилия?
– Младший лейтенант Емельяненко.
– Ага, ты-то мне и нужен. Где живешь?
– На квартире, товарищ майор.
– Местечко переночевать гвардейцу найдется? Хозяюшку не стесним? С начальством вашим поцапался, просить не хочу…
– Найдется, товарищ майор…
Мне стало неловко. Заслуженный командир прилетел с фронта и ищет, где бы ему приткнуться!
Дойдя до дома, мы немного выпили, закусив квашеной капустой и яблоками. Потом хозяйка разобрала одному кровать, а другому постелила на полу, принося извинения. Холобаев с нескрываемой завистью взглянул на пышную перину, высоко взбитую белоснежную подушку и заявил мне категорическим тоном:
– Старший по званию ляжет на кровати, а подчиненный – на полу. Надоело на прелой соломе в землянках… – И тут же уснул.
А я еще долго размышлял над последней фразой: «подчиненный»? Что бы это значило? Почему он тогда, около штаба, назвал несколько фамилий? Может быть, уже отобрал? А не плохо бы в подчиненные к такому попасть. Простой человек, славой не кичится.
Утром в шесть ноль-ноль отобранные Холобаевым летчики были у штурмовика. Майор сказал:
– Каждого из вас я пока знаю только по личному делу. Меня интересовали те, у кого большой налет. Среди вас осоавиахимовские инструкторы, опытные летчики. Но душу человека по бумажкам не узнаешь. Предупреждаю: перин на фронте не будет, ордена достаются нелегко. Кто не хочет воевать на штурмовике – скажите честно, обижаться не буду. Работа у нас адова, не все так гладко, как о нас пишут.
Мог бы о перинах не предупреждать и насчет наград тоже. Летчики на его орден смотрели с величайшим уважением, понимая, что он ему достался не за синие глаза. Но каждый из нас, наверное, подумал: «Да неужели же нам такое счастье подвалило – воевать на штурмовиках?»
Холобаев, собрав всех около себя в кружок, объяснил порядок работы. Он говорил, а летчики украдкой обменивались недоумевающими взглядами. За один день предстояло изучить кабину, овладеть запуском мотора и сдать зачет. А что такое сдать зачет? Для этого надо знать на память расположение всех кранов, переключателей, рычагов, приборов, их нормальные показания…
Мы по очереди садились в кабину. Одному объяснял Кожин, остальные стояли рядом на крыле и слушали. Усвоение шло довольно быстро… Вечером, когда спала жара, началась тренировка в запуске и пробе двигателя. Холобаев стоял на центроплане, ухватившись за борт кабины, – каким-то чудом его не сдувало ураганной струей воздуха от винта. Оглушительно ревел двигатель, а Холобаев наклонялся в кабину и кричал на ухо: «Давай форсаж!» Куда еще форсаж?! И без этого казалось, что около двух тысяч лошадиных сил, бушующих в моторе, вот-вот разнесут его вдребезги… После каждой такой пробы вода в моторе закипала, и ему давали остыть.
День промелькнул незаметно. Летчики радовались, что за такое короткое время изучили новую машину. Правда, Холобаев не требовал запоминания практически ненужных цифр, к примеру, таких, как размах крыла, высота киля. А когда я из простого любопытства поинтересовался, какая длина средней аэродинамической хорды крыла, Холобаев сам спросил:
– А ты видел на каком-нибудь самолете эту самую хорду?
– Нет…
– Ну и выбрось эту чепуху из головы!
Вечером он объявил:
– Завтра полеты. С рассветом быть здесь, чтобы успеть по холодку. – А что успеть – не сказал.
…Утром Холобаев подозвал меня и приказал:
– Надевай парашют, пристегнись к сиденью и выруливай на старт. Я буду там.
– Есть! – сказал я, а сам подумал: «Вырулю, а потом он всем расскажет о тонкостях полета на штурмовике. А что парашют велел надеть да пристегнуться – так это для порядка».
Я подрулил на линию старта и собирался выключить мотор, но Холобаев сказал:
– Зажмешь тормоза, сунешь газку побольше, чтобы свечи прожечь, а потом отпускай – и на взлет. Перед отрывом сбрось газ, притормози до полной остановки и зарулишь обратно. Не взлетать! Понял?
Я проделал все, что было велено, зарулил обратно и хотел освободить кабину для Ивана Бойко, ожидавшего своей очереди, но Холобаев опять вскочил на крыло:
– А теперь сделай полет по кругу. Думай, что летишь на Су-2, получится еще лучше! Вот увидишь… Выруливай!
Полет по кругу я сделал, как во сне, и вспомнил, что сижу на «иле», лишь после точной посадки у «Т». Зарулил. Холобаев руки скрестил над головой: выключи мотор!
– Закипел, – пояснил летчикам подоспевший Кожин…
Меня окружили летчики из УТЦ:
– Ну как?
– Нормально… – ответил я с напускным безразличием, но в голове у меня, старого инструктора Осоавиахима, крутились мысли о двух системах обучения: Холобаева и той, что здесь, в УТЦ. За неделю были переучены пять летчиков, отобранных Холобаевым. Переучены на выработавшем ресурс мотора штурмовике, у которого после одного полета по кругу закипала вода. Прошли программу боевого применения: бомбили не цементными, а боевыми бомбами, по мишеням пускали «эрэсы»[7], стреляли из пушек и пулеметов. Впервые нас не ограничивали в расходе боеприпасов. Наверное, поэтому все мишени, долго служившие УТЦ, были разбиты вдребезги. Белый круг, в который недавно я со штурманом не попал, изрядно побурел.
Настал день, и майор Холобаев сказал:
– Теперь вы будете зачислены в 7-й гвардейский…
7-й гвардейский ордена Ленина[8] – так с 7 марта 1942 года назывался 4-й штурмовой авиационный полк. «За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава…» – было сказано тогда в приказе о переименовании. Теперь полк должен был стать моим домом.
1941
Совершенно секретный
Курс на северо-запад
Такое вторжение было дерзким вызовом порядку на аэродроме УТЦ. Во-первых, самолет прилетел неожиданно, без предварительной заявки. А во-вторых, сколько недозволенных «номеров» выкинул летчик в воздухе за считаные минуты! Даже на стоянку он рулил не как положено – со скоростью быстро идущего человека, а несся, словно автомобиль. У линейки Су-2 штурмовик резко затормозил, крутанул хвостом на месте, обдав стоявших в строю летчиков пылью, и стал в рядок с другими машинами, ничуть не нарушив симметрии…
Неизвестный летчик покорил всех лихостью и точным расчетом. Афанасьев заметно побледнел. «Интересно, как комэска будет снимать «тонкую стружку» с незваного гостя?» – подумали мы.
Дальше события развивались еще быстрее, так что наблюдавшие еле успевали следить за происходившим. Как только винт на штурмовике сделал последний оборот и встал, из фюзеляжного лючка позади кабины летчика проворно выскочил чумазый механик в промасленном комбинезоне. Самолет одноместный, а прилетели двое – тоже нарушение! Механик сразу начал копошиться у мотора. Из кабины на крыло быстро выбрался летчик. Маленький ростом, щуплый, уже немолодой. Сбросил с себя парашют, сдернул с головы шлем, швырнул его небрежно на парашют. Сунул руку за пазуху гимнастерки, извлек оттуда пилотку и туго напялил ее на седеющую шевелюру, почти на самые уши. Разогнал под ремнем складки, одернул сзади гимнастерку, сделал пушистый «хвост». На груди у летчика был орден Ленина, большой парашютный значок мастера с подвеской, а в петлицах – две «шпалы». Звание, как и у нашего комэски, – силы, значит, равные…
Афанасьев стоял выжидающе, не сходя с прежнего места. В руке у него были красный и белый флажки – символ власти руководителя полетов, которому на данном аэродроме должны подчиняться все без исключения.
Летчик соскочил с крыла, быстро зашагал к Афанасьеву.
– Кто здесь старший? – строго спросил он еще на ходу.
– Руководитель полетов майор Афанасьев, – ответил комэска, приложив руку к головному убору. Майор с орденом Ленина козырять не стал, сунул Афанасьеву руку, тряхнул за кисть. Комэска сделал вид, что не заметил этой фамильярности.
– Разрешите узнать: откуда, кто и по какому делу? – официально спросил он.
– С фронта. Холоба-а-ев! – растянул гость. – А о деле я буду разговаривать в вашем штабе с начальником УТЦ. – И, не дав Афанасьеву рта раскрыть, требовательно сказал: – Мне машину, в город, срочно…
– Машина только дежурная, а у нас сейчас начнутся полеты…
– Давайте дежурную, я быстро отпущу… – и, не дожидаясь согласия, властно махнул рукой водителю. Заскрежетал стартер, машина подкатила, майор вскочил в кабину, хрястнул дверцей, и полуторка запылила в город. Словно вихрь пронесся на наших глазах: только был человек – и нет его. И «стружки» никакой не получилось: ни тонкой, ни толстой.
Полеты не начинали до возвращения дежурной машины, а летчики тем временем обступили штурмовик. Механик, фамилия которого была Кожин, охотно отвечал на всевозможные вопросы.
– Этот самолет воевал?
– А как же! О нем даже в «Правде» статья была. Читали?
– Нет… А по какому это случаю писали? – заинтересовались окружившие.
– Так это же единственный у нас в полку самолет, который на боевой работе ресурс двигателя выработал полностью.
– А разве другие не вырабатывают?
– Не успевают… И этот много раз с дырками возвращался, подлатаем – снова полетел. И номер его в той статейке называли: № 0422.
Номер Кожин произнес, как фамилию знаменитости, а о самолете рассказывал, будто о разумном существе.
– Это вот зениткой крыло повредило, – показал он на большую дюралевую заплату, – а вмятина на капоте – осколком угодило… А вон то, на хвосте, – «мессеры» клевали…
– А кто на нем летал?
– Разные летали летчики, а я у него один. Отсюда в мастерские погоним мотор менять, – греется, начинает стружку гнать…
…Боевой самолет со следами многих ранений… Не один летчик сидел в его кабине, нажимал пальцами на гашетки… Так сколько же он фрицев[6] уничтожил, сколько сжег танков и машин? Боевой самолет… А рядом с ним стояли чистенькие, без царапинки, пузатые, тупоносые Су-2, которые именовались то ближними бомбардировщиками, то штурмовиками. Какие из них штурмовики? Брони нет, горят, как спички, четыре пулеметика…
В этот день я со своим штурманом летал на Су-2 бомбардировать цементными бомбами. Штурман что-то напутал с прицелом, и разрывы задымили далеко за мишенью – белым кругом с крестом посредине. Мазанули…
Летчики УТЦ жили на частных квартирах. После полетов обычно все разбегались по домам. А в этот день многие летчики допоздна околачивались возле штаба. Откуда-то пошел слух: «Купец» прилетел!» «Купцами» тогда называли тех, кто прибывал из действующих частей отбирать летчиков. Не похоже на то, что майор Холобаев явился за этим: штурмовиков в УТЦ не было, никто на них летать не умел… Но вскоре «разведка» доложила точно: майор сидит у кадровика и листает личные дела.
Время было позднее, когда, наконец, с крылечка сбежал Холобаев, – и прямо к летчикам:
– Тут случайно нет Бойко и Артемова? – Пока летчики переглядывались в темноте, он добавил: – А Зангиева?
– Только что ушли, – ответил кто-то.
– А твоя фамилия?
– Младший лейтенант Емельяненко.
– Ага, ты-то мне и нужен. Где живешь?
– На квартире, товарищ майор.
– Местечко переночевать гвардейцу найдется? Хозяюшку не стесним? С начальством вашим поцапался, просить не хочу…
– Найдется, товарищ майор…
Мне стало неловко. Заслуженный командир прилетел с фронта и ищет, где бы ему приткнуться!
Дойдя до дома, мы немного выпили, закусив квашеной капустой и яблоками. Потом хозяйка разобрала одному кровать, а другому постелила на полу, принося извинения. Холобаев с нескрываемой завистью взглянул на пышную перину, высоко взбитую белоснежную подушку и заявил мне категорическим тоном:
– Старший по званию ляжет на кровати, а подчиненный – на полу. Надоело на прелой соломе в землянках… – И тут же уснул.
А я еще долго размышлял над последней фразой: «подчиненный»? Что бы это значило? Почему он тогда, около штаба, назвал несколько фамилий? Может быть, уже отобрал? А не плохо бы в подчиненные к такому попасть. Простой человек, славой не кичится.
Утром в шесть ноль-ноль отобранные Холобаевым летчики были у штурмовика. Майор сказал:
– Каждого из вас я пока знаю только по личному делу. Меня интересовали те, у кого большой налет. Среди вас осоавиахимовские инструкторы, опытные летчики. Но душу человека по бумажкам не узнаешь. Предупреждаю: перин на фронте не будет, ордена достаются нелегко. Кто не хочет воевать на штурмовике – скажите честно, обижаться не буду. Работа у нас адова, не все так гладко, как о нас пишут.
Мог бы о перинах не предупреждать и насчет наград тоже. Летчики на его орден смотрели с величайшим уважением, понимая, что он ему достался не за синие глаза. Но каждый из нас, наверное, подумал: «Да неужели же нам такое счастье подвалило – воевать на штурмовиках?»
Холобаев, собрав всех около себя в кружок, объяснил порядок работы. Он говорил, а летчики украдкой обменивались недоумевающими взглядами. За один день предстояло изучить кабину, овладеть запуском мотора и сдать зачет. А что такое сдать зачет? Для этого надо знать на память расположение всех кранов, переключателей, рычагов, приборов, их нормальные показания…
Мы по очереди садились в кабину. Одному объяснял Кожин, остальные стояли рядом на крыле и слушали. Усвоение шло довольно быстро… Вечером, когда спала жара, началась тренировка в запуске и пробе двигателя. Холобаев стоял на центроплане, ухватившись за борт кабины, – каким-то чудом его не сдувало ураганной струей воздуха от винта. Оглушительно ревел двигатель, а Холобаев наклонялся в кабину и кричал на ухо: «Давай форсаж!» Куда еще форсаж?! И без этого казалось, что около двух тысяч лошадиных сил, бушующих в моторе, вот-вот разнесут его вдребезги… После каждой такой пробы вода в моторе закипала, и ему давали остыть.
День промелькнул незаметно. Летчики радовались, что за такое короткое время изучили новую машину. Правда, Холобаев не требовал запоминания практически ненужных цифр, к примеру, таких, как размах крыла, высота киля. А когда я из простого любопытства поинтересовался, какая длина средней аэродинамической хорды крыла, Холобаев сам спросил:
– А ты видел на каком-нибудь самолете эту самую хорду?
– Нет…
– Ну и выбрось эту чепуху из головы!
Вечером он объявил:
– Завтра полеты. С рассветом быть здесь, чтобы успеть по холодку. – А что успеть – не сказал.
…Утром Холобаев подозвал меня и приказал:
– Надевай парашют, пристегнись к сиденью и выруливай на старт. Я буду там.
– Есть! – сказал я, а сам подумал: «Вырулю, а потом он всем расскажет о тонкостях полета на штурмовике. А что парашют велел надеть да пристегнуться – так это для порядка».
Я подрулил на линию старта и собирался выключить мотор, но Холобаев сказал:
– Зажмешь тормоза, сунешь газку побольше, чтобы свечи прожечь, а потом отпускай – и на взлет. Перед отрывом сбрось газ, притормози до полной остановки и зарулишь обратно. Не взлетать! Понял?
Я проделал все, что было велено, зарулил обратно и хотел освободить кабину для Ивана Бойко, ожидавшего своей очереди, но Холобаев опять вскочил на крыло:
– А теперь сделай полет по кругу. Думай, что летишь на Су-2, получится еще лучше! Вот увидишь… Выруливай!
Полет по кругу я сделал, как во сне, и вспомнил, что сижу на «иле», лишь после точной посадки у «Т». Зарулил. Холобаев руки скрестил над головой: выключи мотор!
– Закипел, – пояснил летчикам подоспевший Кожин…
Меня окружили летчики из УТЦ:
– Ну как?
– Нормально… – ответил я с напускным безразличием, но в голове у меня, старого инструктора Осоавиахима, крутились мысли о двух системах обучения: Холобаева и той, что здесь, в УТЦ. За неделю были переучены пять летчиков, отобранных Холобаевым. Переучены на выработавшем ресурс мотора штурмовике, у которого после одного полета по кругу закипала вода. Прошли программу боевого применения: бомбили не цементными, а боевыми бомбами, по мишеням пускали «эрэсы»[7], стреляли из пушек и пулеметов. Впервые нас не ограничивали в расходе боеприпасов. Наверное, поэтому все мишени, долго служившие УТЦ, были разбиты вдребезги. Белый круг, в который недавно я со штурманом не попал, изрядно побурел.
Настал день, и майор Холобаев сказал:
– Теперь вы будете зачислены в 7-й гвардейский…
7-й гвардейский ордена Ленина[8] – так с 7 марта 1942 года назывался 4-й штурмовой авиационный полк. «За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава…» – было сказано тогда в приказе о переименовании. Теперь полк должен был стать моим домом.
1941
В полк я попал в 1942 году. Однако, когда задумал написать эту книгу, еще были живы несколько летчиков, начавших воевать в 1941 году. Думаю, что будет уместно привести их рассказ о том периоде войны и боевой работе, выпавшей на их долю. Это было тяжелейшее время… Не имевшие опыта современной войны, не успевшие освоить новую технику летчики-штурмовики ходили в бой без истребительного сопровождения – после поражений начала войны у наших войск не хватало истребителей, не было зениток для прикрытия аэродромов и войск. Господствовавшая в воздухе немецкая авиация буквально терзала наши войска… На боевых летчиков легла огромная, страшная нагрузка, и очень немногие из начинавших войну летом 1941 года сумели дожить до победы. Уцелело только несколько человек, в основном из выдвинувшихся на командные должности, все остальные полегли в боях. За годы войны полк обновлялся много раз и, дойдя до Германии, заплатил за это несколькими сотнями жизней своих летчиков, техников и стрелков…
Совершенно секретный
В мае 1941 года базирующийся на полевой аэродром Богодухово в районе Харькова 4-й штурмовой авиаполк получал новую технику. До этого полк (тогда 4-й легкобомбардировочный) отвоевал финскую[9] на самолетах Р-Z (Р-зет), но к маю их передали другим частям. Теперь полк первым в Военно-воздушных силах должен был перевооружиться на новейший образец самолета, известного пока только под индексом «Н», дать ему тактическую и эксплуатационную оценку. Часть самых опытных летчиков отправилась получать самолеты непосредственно на завод, а остальные изучали материальную часть, старательно перечерчивая в секретные тетради путаные схемы электропроводки, бензо– и маслопитания, водяного охлаждения и непонятной даже многим техникам гидросистемы уборки и выпуска шасси. Записывали множество цифр, которые нужно было запомнить: ход поршня, диаметр винта, размах крыла… Длина средней аэродинамической хорды, ширина колеи шасси, высота киля… А еще режимы скоростей, показания приборов и многочисленные предупреждения летчику, начинавшиеся словами: «в случае отказа…».
Прибывшие на завод летчики подолгу просиживали в кабинах новеньких машин, осваивая оборудование. Подняли хвост одного самолета, и поочередно садились в кабину, запоминали взлетное положение капота двигателя относительно горизонта. Убирали шасси и выпускали его с помощью аварийной лебедки на другой машине, которая висела на подъемниках. Но сколько ни рассказывай о повадках самолета, сколько ни просиживай в кабине, а летчикам надо давать провозные полеты. Для этого нужен учебно-тренировочный самолет той же марки со второй кабиной для инструктора и с двойным управлением – спарка. Но такого самолета еще и не построили. Как быть? Выход из положения все-таки нашли: раздобыли спарку ближнего бомбардировщика Су-2, у которого скорости отрыва от земли и приземления были примерно такими же, как у штурмовика. На этой спарке и давали провозные полеты с инструктором, а на планировании умышленно разгоняли скорость, чтобы отработать скоростные посадки. Потом летчики начали и самостоятельные полеты, и в начале июня 17 новых самолетов перелетели в Богодуховский лагерь.
Вечером самолеты зачехляли. Брезентовые чехлы шнуровались, к концам шпагата привязывались бирки с мастикой, на них ставились печати. Охраняли самолеты специально присланные солдаты с малиновыми петлицами – машины были совершенно секретными. Но по штату в полку должно быть 65 штурмовиков, а пригнали только 17. Недостающие прилетели лишь во второй половине июня.
Теперь в окрестностях Богодухова с рассвета до темноты не смолкал рев мощных двигателей: командование спешило переучить всех летчиков полка. Но дело двигалось медленно: учебно-тренировочные самолеты с двойным управлением появлялись в частях значительно позже, чем боевые, и это сильно тормозило переучивание, – ради нескольких провозных полетов летчикам приходилось изучать еще и самолет Су-2.
Первые полеты проходили благополучно, но вот у кого-то отказал мотор. Летчик все же удачно посадил самолет, не поломав его, но вскоре произошла еще одна вынужденная посадка: не выпустилось шасси. Существовавшая тогда временная инструкция предписывала летчику в случае невыпуска перед посадкой шасси покидать самолет на парашюте. Опасались, что во время приземления с убранными колесами штурмовик перевернется (скапотирует) и при этом может возникнуть пожар, а из закрытой кабины в перевернутом положении летчику не выбраться.
Младшему лейтенанту Григорию Чухно шасси выпустить не удалось даже с помощью аварийной лебедки, но парашютом он все же не воспользовался, а посадил самолет на фюзеляж. Штурмовик прополз по пашне, как глиссер, подняв облако пыли. Ко всеобщему удивлению, самолет не перевернулся и повреждения при этом получил самые незначительные. При расследовании этого происшествия заводскими представителями предписание о покидании самолета в воздухе было отменено. Даже главный виновник вынужденной посадки, механик, забывший в гондоле шасси свой комбинезон, отделался лишь строгим внушением. Не окажись он на этот раз таким рассеянным, сколько бы безвозвратно погибло самолетов, покинутых летчиками!
В ходе войсковых испытаний на самолетах были выявлены дефекты, которые надо было устранить в последующих сериях, и в Богодухове ждали прибытия конструктора Ильюшина и заводских летчиков. Полеты полетами, но пришла долгожданная суббота. Многие летчики и техники собирались ехать – кто в Харьков, кто в Волчанск к своим семьям. Полк построили раньше обычного. «Домой, значит, попадем засветло», – думали многие, но майор Кожуховский вдруг объявил:
– Отпуска отменяются! Завтра к нам должны прибыть заводские летчики с конструктором. Если позволит погода, будут полеты. Р-разойдись!
Летчики, впрочем, полагали, что утром их, наверное, отпустят: небо обложило облаками, и по туго натянутым палаткам мелко барабанил нудный дождь.
Но разбудила летчиков команда «Подъем!». Была слышна какая-то беготня и чавканье сапог по грязи. Приоткрылась у входа одубевшая пола брезента, дежурный охрипшим голосом повторил команду «Подъем!», и вскоре донеслась громовая команда Кожуховского:
– Выходи строиться! Быстро! Быстро!!
«Неужели самого конструктора и заводских летчиков в такую рань и ненастье принесло?» – подумал кое-кто. Выбежали из палатки, в темноте не сразу отыскивая свое место в строю, а Кожуховский уже объявлял:
– Первой эскадрилье снимать палатки, снести личные вещи и постели в сарай; второй, третьей и четвертой – рассредоточить самолеты по границе аэродрома; пятой – собрать лопаты и у ветряка рыть окопы для укрытия личного состава. Делать все, как по тревоге. Нас приедут проверять из штаба округа. Приступить к работе!
Шеститонные штурмовики, выстроенные в две линии крыло к крылу, растаскивали на руках – Кожуховский почему-то запретил запускать моторы, чтобы можно было разрулить. Трое поднимали на плечи тяжелый хвост, а человек десять упирались в кромки крыльев и толкали машины. В лагере рушили палатки. Мокрые постели и тяжелые чемоданы стаскивали на скотный двор. У ветряка рыли широченные окопы. Наскочивший туда Кожуховский такую работу забраковал:
– Что вы мне погреб копаете! Надо поуже, поуже… Чтоб только человеку туда протиснуться. Да с изломами… с изломами ройте!
Работали без перерыва до одиннадцати. Потом всех зачем-то собрали к ветряку, на котором был высоко подвешен репродуктор. Там прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину, одетый в коричневый кожаный реглан комиссар полка Рябов.
Ровно в 12 часов все услышали:
– Среди ночи без объявления войны фашистские орды внезапно вторглись в пределы нашей страны…
Потом был митинг под моросящим дождем. Война… И снова полеты, полеты…
На пятый день войны пришел приказ: «Сегодня вылетаем на фронт!». Что так быстро могут послать на фронт, многим и в голову не приходило: ведь ни строем еще не летали, да и из пушек и пулеметов на полигоне никому и очереди выпустить не пришлось! Самих «эрэсов», которые должны подвешиваться под крыльями, тоже не видели, и как прицельно сбрасывать бомбы – никто представления не имел. В кабине на уровне глаз летчика была установлена трубка оптического прицела для стрельбы. Говорят, что с его помощью можно и бомбить, и заводские летчики знают, как это делать, но они из Воронежа так и не прилетели…
Прибывшие на завод летчики подолгу просиживали в кабинах новеньких машин, осваивая оборудование. Подняли хвост одного самолета, и поочередно садились в кабину, запоминали взлетное положение капота двигателя относительно горизонта. Убирали шасси и выпускали его с помощью аварийной лебедки на другой машине, которая висела на подъемниках. Но сколько ни рассказывай о повадках самолета, сколько ни просиживай в кабине, а летчикам надо давать провозные полеты. Для этого нужен учебно-тренировочный самолет той же марки со второй кабиной для инструктора и с двойным управлением – спарка. Но такого самолета еще и не построили. Как быть? Выход из положения все-таки нашли: раздобыли спарку ближнего бомбардировщика Су-2, у которого скорости отрыва от земли и приземления были примерно такими же, как у штурмовика. На этой спарке и давали провозные полеты с инструктором, а на планировании умышленно разгоняли скорость, чтобы отработать скоростные посадки. Потом летчики начали и самостоятельные полеты, и в начале июня 17 новых самолетов перелетели в Богодуховский лагерь.
Вечером самолеты зачехляли. Брезентовые чехлы шнуровались, к концам шпагата привязывались бирки с мастикой, на них ставились печати. Охраняли самолеты специально присланные солдаты с малиновыми петлицами – машины были совершенно секретными. Но по штату в полку должно быть 65 штурмовиков, а пригнали только 17. Недостающие прилетели лишь во второй половине июня.
Теперь в окрестностях Богодухова с рассвета до темноты не смолкал рев мощных двигателей: командование спешило переучить всех летчиков полка. Но дело двигалось медленно: учебно-тренировочные самолеты с двойным управлением появлялись в частях значительно позже, чем боевые, и это сильно тормозило переучивание, – ради нескольких провозных полетов летчикам приходилось изучать еще и самолет Су-2.
Первые полеты проходили благополучно, но вот у кого-то отказал мотор. Летчик все же удачно посадил самолет, не поломав его, но вскоре произошла еще одна вынужденная посадка: не выпустилось шасси. Существовавшая тогда временная инструкция предписывала летчику в случае невыпуска перед посадкой шасси покидать самолет на парашюте. Опасались, что во время приземления с убранными колесами штурмовик перевернется (скапотирует) и при этом может возникнуть пожар, а из закрытой кабины в перевернутом положении летчику не выбраться.
Младшему лейтенанту Григорию Чухно шасси выпустить не удалось даже с помощью аварийной лебедки, но парашютом он все же не воспользовался, а посадил самолет на фюзеляж. Штурмовик прополз по пашне, как глиссер, подняв облако пыли. Ко всеобщему удивлению, самолет не перевернулся и повреждения при этом получил самые незначительные. При расследовании этого происшествия заводскими представителями предписание о покидании самолета в воздухе было отменено. Даже главный виновник вынужденной посадки, механик, забывший в гондоле шасси свой комбинезон, отделался лишь строгим внушением. Не окажись он на этот раз таким рассеянным, сколько бы безвозвратно погибло самолетов, покинутых летчиками!
В ходе войсковых испытаний на самолетах были выявлены дефекты, которые надо было устранить в последующих сериях, и в Богодухове ждали прибытия конструктора Ильюшина и заводских летчиков. Полеты полетами, но пришла долгожданная суббота. Многие летчики и техники собирались ехать – кто в Харьков, кто в Волчанск к своим семьям. Полк построили раньше обычного. «Домой, значит, попадем засветло», – думали многие, но майор Кожуховский вдруг объявил:
– Отпуска отменяются! Завтра к нам должны прибыть заводские летчики с конструктором. Если позволит погода, будут полеты. Р-разойдись!
Летчики, впрочем, полагали, что утром их, наверное, отпустят: небо обложило облаками, и по туго натянутым палаткам мелко барабанил нудный дождь.
Но разбудила летчиков команда «Подъем!». Была слышна какая-то беготня и чавканье сапог по грязи. Приоткрылась у входа одубевшая пола брезента, дежурный охрипшим голосом повторил команду «Подъем!», и вскоре донеслась громовая команда Кожуховского:
– Выходи строиться! Быстро! Быстро!!
«Неужели самого конструктора и заводских летчиков в такую рань и ненастье принесло?» – подумал кое-кто. Выбежали из палатки, в темноте не сразу отыскивая свое место в строю, а Кожуховский уже объявлял:
– Первой эскадрилье снимать палатки, снести личные вещи и постели в сарай; второй, третьей и четвертой – рассредоточить самолеты по границе аэродрома; пятой – собрать лопаты и у ветряка рыть окопы для укрытия личного состава. Делать все, как по тревоге. Нас приедут проверять из штаба округа. Приступить к работе!
Шеститонные штурмовики, выстроенные в две линии крыло к крылу, растаскивали на руках – Кожуховский почему-то запретил запускать моторы, чтобы можно было разрулить. Трое поднимали на плечи тяжелый хвост, а человек десять упирались в кромки крыльев и толкали машины. В лагере рушили палатки. Мокрые постели и тяжелые чемоданы стаскивали на скотный двор. У ветряка рыли широченные окопы. Наскочивший туда Кожуховский такую работу забраковал:
– Что вы мне погреб копаете! Надо поуже, поуже… Чтоб только человеку туда протиснуться. Да с изломами… с изломами ройте!
Работали без перерыва до одиннадцати. Потом всех зачем-то собрали к ветряку, на котором был высоко подвешен репродуктор. Там прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину, одетый в коричневый кожаный реглан комиссар полка Рябов.
Ровно в 12 часов все услышали:
– Среди ночи без объявления войны фашистские орды внезапно вторглись в пределы нашей страны…
Потом был митинг под моросящим дождем. Война… И снова полеты, полеты…
На пятый день войны пришел приказ: «Сегодня вылетаем на фронт!». Что так быстро могут послать на фронт, многим и в голову не приходило: ведь ни строем еще не летали, да и из пушек и пулеметов на полигоне никому и очереди выпустить не пришлось! Самих «эрэсов», которые должны подвешиваться под крыльями, тоже не видели, и как прицельно сбрасывать бомбы – никто представления не имел. В кабине на уровне глаз летчика была установлена трубка оптического прицела для стрельбы. Говорят, что с его помощью можно и бомбить, и заводские летчики знают, как это делать, но они из Воронежа так и не прилетели…
Курс на северо-запад
Четвертый штурмовой полк вылететь на фронт из Богодухова в тот же день не смог. Задерживали непредвиденные «мелочи». Начали, к примеру, вставлять в бомбоотсеки прибывшие по железной дороге кассеты для мелких бомб, а они туда – хоть плачь! – не влезают. Техники и оружейники во главе с инженером полка Борисом Митиным мучились с ними остаток дня и всю ночь, сбивая в кровь руки. Не скоро разобрались, что кассеты не взаимозаменяемые, а пронумерованы и каждая из них должна вставляться в определенный отсек.
А летчикам надо было срочно готовить для перелета карты. Нужных листов в штабе не оказалось, их можно было получить только в Харькове. Посылать за ними машину – потерять день, а самолет Харьков не принимает из-за сильной грозы. Невзирая на запрет метеослужбы, командир полка на свой страх и риск выпустил на связном самолете через грозовой фронт опытного летчика, старшего политрука Владимира Василенко с летнабом Яковом Квактуном. Те попали в полосу ливня. Обходя грозу, сбились было с пути, но увидели железную дорогу – и она вывела их на Харьков. Вечером началась склейка листов для 500-километрового маршрута. Получились огромные «простыни». Сложили их «гармошкой», а эта кипа в планшет не лезет! Пришлось резать на части.
Перелет предстоял нелегкий. Первая посадка для заправки была намечена под Брянском, в Карачеве. Штурманский расчет показал, что бензина едва хватит. Если случится какая-нибудь помеха на аэродроме, то даже уходить на второй круг рискованно. Но беда была не только в этом: у семи самолетов опытной серии продолжительность полета оказалась на несколько минут меньшей, чем у остальных. Такие «уникумы», между прочим, и достались самым молодым летчикам – Смурыгову и Шахову.
В этот день на аэродроме появился командир дивизии полковник Пуцыкин: метался по аэродрому, торопил с отлетом, учинял разносы. К вечеру он сорвал голос и мог только сипеть да метать свирепые взгляды. А работа шла своим чередом до поздней ночи. Спать повалились на сеновале, не разбирая постелей. Перед этим из громоздких чемоданов, сваленных в кучу, извлекли и рассовали по карманам регланов самое необходимое: мыло, полотенце, бритву с помазком, зубную щетку… Смурыгов хотел было взять еще свитер, но передумал: «Война до холодов кончится».
…26 июня самолеты пяти эскадрилий, прогрев моторы, ровными рядами, в хвост друг другу, выстроились на границе летного поля. Летчики не покидали кабин. Медленно разъезжали бензозаправщики, чтобы долить бензин под самую пробку семи штурмовикам опытной серии.
Завращались винты, загудела степь, и эскадрильи, взлетая с пятнадцатиминутным интервалом, одна за другой ложились курсом на северо-запад. Перед стартом самолеты стояли ровненько, а в воздухе летели роем. Многие летчики не успели как следует освоиться с оборудованием кабины, искали приборы по надписям. Чуть замешкался, поднял голову – уже наползаешь на соседний самолет, тот шарахается в сторону, следующий – от него… Так и мотались добрую половину пути, пока наконец не приноровились. Ведомым за весь полет так и не пришлось воспользоваться огромными картами. Тут уж не до ориентировки – взгляда от соседа не отвести. Где летели – мало кто знал. Вся надежда была на ведущих, и они оказались молодцами: вывели точно к Карачеву.
Все же с посадочной полосы некоторые самолеты пришлось стаскивать на буксире: бензобаки оказались сухими. Недосчитались и нескольких самолетов, что имели меньший запас горючего, – они сели где-то на вынужденную, не долетев до Карачева. Не долетел и заместитель командира полка по строевой. В полку он был недавно, и такое невезение… Начались поиски. Одновременно готовились к дальнейшему перелету. Летчики сами заправляли самолеты (техники на транспортных Ли-2 еще не прибыли), потом прокладывали маршрут на Минск.
Пришлось долго простоять в очереди у столовой: в Карачев слетелись части с разных направлений, скопилось много людей. Спать повалились поздно, да и всю прошлую ночь в Богодухове провели без сна. В головах гудело…
Летчики вроде не успели и глаз сомкнуть, как начали будить. За окнами небо полыхало молниями, гром бухал, как из пушек, но командир полка получил строгий приказ: «Ждать погоду у самолетов. Каждая минута дорога, фронт ждет – взлет с рассветом».
В кромешной тьме под проливным дождем летчики разбегались на стоянки. Номера своих самолетов узнавали во время вспышек молний. Кто уселся в кабину и закрылся от дождя колпаком, а иные примостились на корточках под крылом и курили одну папиросу за другой. Полыхающие облака медленно смещались на запад. Дождь наконец прекратился, на востоке посветлело. Хлопнула зеленая ракета – сигнал к запуску моторов. Эскадрилья за эскадрильей снова поднялись в воздух.
А летчикам надо было срочно готовить для перелета карты. Нужных листов в штабе не оказалось, их можно было получить только в Харькове. Посылать за ними машину – потерять день, а самолет Харьков не принимает из-за сильной грозы. Невзирая на запрет метеослужбы, командир полка на свой страх и риск выпустил на связном самолете через грозовой фронт опытного летчика, старшего политрука Владимира Василенко с летнабом Яковом Квактуном. Те попали в полосу ливня. Обходя грозу, сбились было с пути, но увидели железную дорогу – и она вывела их на Харьков. Вечером началась склейка листов для 500-километрового маршрута. Получились огромные «простыни». Сложили их «гармошкой», а эта кипа в планшет не лезет! Пришлось резать на части.
Перелет предстоял нелегкий. Первая посадка для заправки была намечена под Брянском, в Карачеве. Штурманский расчет показал, что бензина едва хватит. Если случится какая-нибудь помеха на аэродроме, то даже уходить на второй круг рискованно. Но беда была не только в этом: у семи самолетов опытной серии продолжительность полета оказалась на несколько минут меньшей, чем у остальных. Такие «уникумы», между прочим, и достались самым молодым летчикам – Смурыгову и Шахову.
В этот день на аэродроме появился командир дивизии полковник Пуцыкин: метался по аэродрому, торопил с отлетом, учинял разносы. К вечеру он сорвал голос и мог только сипеть да метать свирепые взгляды. А работа шла своим чередом до поздней ночи. Спать повалились на сеновале, не разбирая постелей. Перед этим из громоздких чемоданов, сваленных в кучу, извлекли и рассовали по карманам регланов самое необходимое: мыло, полотенце, бритву с помазком, зубную щетку… Смурыгов хотел было взять еще свитер, но передумал: «Война до холодов кончится».
…26 июня самолеты пяти эскадрилий, прогрев моторы, ровными рядами, в хвост друг другу, выстроились на границе летного поля. Летчики не покидали кабин. Медленно разъезжали бензозаправщики, чтобы долить бензин под самую пробку семи штурмовикам опытной серии.
Завращались винты, загудела степь, и эскадрильи, взлетая с пятнадцатиминутным интервалом, одна за другой ложились курсом на северо-запад. Перед стартом самолеты стояли ровненько, а в воздухе летели роем. Многие летчики не успели как следует освоиться с оборудованием кабины, искали приборы по надписям. Чуть замешкался, поднял голову – уже наползаешь на соседний самолет, тот шарахается в сторону, следующий – от него… Так и мотались добрую половину пути, пока наконец не приноровились. Ведомым за весь полет так и не пришлось воспользоваться огромными картами. Тут уж не до ориентировки – взгляда от соседа не отвести. Где летели – мало кто знал. Вся надежда была на ведущих, и они оказались молодцами: вывели точно к Карачеву.
Все же с посадочной полосы некоторые самолеты пришлось стаскивать на буксире: бензобаки оказались сухими. Недосчитались и нескольких самолетов, что имели меньший запас горючего, – они сели где-то на вынужденную, не долетев до Карачева. Не долетел и заместитель командира полка по строевой. В полку он был недавно, и такое невезение… Начались поиски. Одновременно готовились к дальнейшему перелету. Летчики сами заправляли самолеты (техники на транспортных Ли-2 еще не прибыли), потом прокладывали маршрут на Минск.
Пришлось долго простоять в очереди у столовой: в Карачев слетелись части с разных направлений, скопилось много людей. Спать повалились поздно, да и всю прошлую ночь в Богодухове провели без сна. В головах гудело…
Летчики вроде не успели и глаз сомкнуть, как начали будить. За окнами небо полыхало молниями, гром бухал, как из пушек, но командир полка получил строгий приказ: «Ждать погоду у самолетов. Каждая минута дорога, фронт ждет – взлет с рассветом».
В кромешной тьме под проливным дождем летчики разбегались на стоянки. Номера своих самолетов узнавали во время вспышек молний. Кто уселся в кабину и закрылся от дождя колпаком, а иные примостились на корточках под крылом и курили одну папиросу за другой. Полыхающие облака медленно смещались на запад. Дождь наконец прекратился, на востоке посветлело. Хлопнула зеленая ракета – сигнал к запуску моторов. Эскадрилья за эскадрильей снова поднялись в воздух.