Страница:
Но поутру, проснувшись, я вспомнил и о других приключениях: неведомых землях и сражениях с чудовищами – обо всем, что мне так хотелось испытать. Элси еще спала. Она улыбалась во сне, я же, одеваясь и пристегивая меч, чувствовал себя распоследним негодяем. Даже не поцеловав ее на прощание, я, словно нашкодивший ребенок, на цыпочках выбрался из дома и без промедления двинулся в путь. Мне казалось, что в центральном Ксанфе я непременно найду то, что мне нужно.
Чувство вины окутывало меня, как облако. Я солгал, и сознание этого так жгло меня, что я едва не повернул назад. Но жажда приключений оказалась сильнее угрызений совести.
Правда, в тот момент я вовсе не ощущал себя героем. По правде сказать, мой поступок был поступком самого настоящего труса – мне не хватило храбрости разбудить Элси и честно сказать ей: «Прости, милая, но я ухожу». Она бы... впрочем, трудно предсказать, как поступит женщина в тех или иных обстоятельствах... Так или иначе, у меня не хватило смелости и на то, чтоб вернуться назад и извиниться. Думаю, я не один такой. Наверное, многие прославленные герои, ежели заглянуть им в душу, окажутся вовсе не такими бесстрашными, какими прослыли.
Но дело было сделано, и теперь надлежало не оглядываться назад, а смотреть вперед. Я понимал, что поступил плохо, подозревал, что когда-нибудь мне придется заплатить за это ужасную цену, но отказывался признаваться в этом даже самому себе и упорно продолжал свой путь.
В то время в Ксанфе было куда больше пустынных и диких мест, нежели ныне. Многие странные существа и формы магии, встречавшиеся тогда, теперь давно забыты. Растения в ту пору еще не выучились должному уважению к человеку, а драконы порой подходили к самой нашей деревне и пожирали людей. Поэтому молодых мужчин в наших краях воспитывали как воинов, чему способствовали героические традиции. Селение наше именовалось Крайняя Топь и лежало у северо-восточной оконечности Ксанфа, рядом с огромным болотом, где впоследствии поселились огры. Но в ту пору огры еще находились далеко – они медленно двигались на север от покинутого ими озера – в наши дни его называют Огр-Ызок.
Хлюпая сапогами по бесконечным болотистым тропкам, я довольно скоро уразумел, что до центрального Ксанфа, где находится легендарный замок Ругна, путь весьма и весьма неблизкий. Топая пешком, мне пришлось бы добираться туда целую вечность, да и сам этот способ передвижения со временем потерял для меня всякую привлекательность. Не худо было бы раздобыть верховое животное.
Однако это представляло проблему. В нашем захолустном уголке Ксанфа кентавров не было, что же до драконов, то они предпочитали переносить ездоков не на спине, а в брюхе. К тому же летающие твари вообще не внушали мне доверия – всегда есть опасность, что тебя сбросят, пусть и ненароком. Я слышал, будто в океане водятся морские коньки, но путь мой лежал в противоположную сторону. У нас в Крайней Топи жил один малый, изготовлявший деревянных коньков, но на них никто никогда не ездил. Видимость, и только.
Кажется, мне не оставалось ничего другого, кроме как кряхтеть, пыхтеть и продолжать путь, покуда держат ноги. Начало поисков приключений не сулило ничего хорошего. Если и сами приключения таковы, не лучше ли повернуть домой? – думал я. Думать-то думал, а вот повернуть не мог, ведь это означало признание, что, оставив Элси, я совершил ошибку. Признать свою неправоту гораздо труднее, чем сразиться с любым драконом. Не чувствуй я себя неправым, наверное, вернулся бы в родную деревню, но, чувствуя за собой вину, упрямо тащился вперед.
Нынче, по прошествии четырехсот лет, посвященных большей частью размышлениям о предметах духовных и философических – призракам они ближе, поскольку сами мы нематериальны, – я пришел к заключению, что женщины гораздо практичнее мужчин. А будучи не только практичными, но и привлекательными, они используют это свойство, я имею в виду привлекательность, для того, чтобы отвлекать мужчин от всякого рода глупостей. А мое пресловутое приключение – если рассмотреть его в целом – представляло собой чистейшее безрассудство. Именно так его следовало бы определить даже в том случае, если бы оно не стоило мне жизни. Вместо того чтобы проводить счастливые ночи с Элси, я сам, по собственной воле отправился искать свою погибель.
Итак, я продолжил путь. И тут судьба проявила ко мне большую снисходительность, нежели я заслуживал. Правда, поначалу я воспринял это совсем по-иному, но в жизни такое случается нередко. Плохое кажется привлекательным, как зеленая тропинка, заманивающая в самую гущу путан, тогда как истинно хорошее – отталкивающим. Как, например, пука.
Когда сгустились сумерки, я наконец сделал привал и решил подкрепиться. Нацедил пива из раскидистой, с толстым стволом пивнушки, набрал сахарного песку и устроил себе незатейливую трапезу, достойную истинного варвара. Вскоре я ощутил приятное головокружение, позволившее забыть о том, как ноют натруженные ноги, и совсем уж было собрался уснуть, когда до моего слуха донеслось зловещее позвякивание цепей.
Я был молод, глуповат и, наверное, трусоват в том, что касалось отношений с женщинами, но не думал, что меня может устрашить какая-либо реальная угроза. Но этот звон пугал меня. Раз уж от него у меня мороз пробежал по коже, а так оно и было, стало быть, звук специально предназначался для того, чтобы внушать ужас. А следовательно, звук был магический.
Это заинтриговало меня, ведь диковинная магия всегда является неотъемлемой частью похождений всякого уважающего себя героя-варвара. Меч и магия – вот суть любого приключения. Меч у меня был, дело оставалось за магией.
Обнажив меч, я направился в ту сторону, откуда донесся звук. Цепи зазвенели снова. Звон удалялся, я спешил следом. Места вокруг были пустынные и дикие. В сумеречном лунном свете деревья казались замороженными узловатыми исполинами.
Один из них мигом разморозился, стоило мне к нему приблизиться. Гибкие ветви обхватили меня, словно щупальца, и я понял, что угодил в объятия путаны, тенетного дерева, одного из самых опасных хищных растений Ксанфа. Выхватив меч, я принялся одно за другим отсекать щупальца, и дерево сочло за благо меня отпустить. Мой клинок не обладал магическими свойствами, но закален и отточен был на совесть. Ежели варвар сталкивается с какой-либо проблемой, он, как правило, старается разрешить ее с помощью холодной стали, и должен заметить, способ этот зачастую оказывается весьма эффективным. Правда, не могу не признать, что обладай я другим магическим талантом, я, возможно, смотрел бы на кое-какие вещи несколько иначе; в своем положении я мог позволить себе некую толику безрассудства.
Отбившись от дерева, я поразмыслил и смекнул, что это звякало, кем или чем бы оно ни было, по всей видимости, заманивает меня навстречу опасностям. Я играл по навязанным мне правилам. Мог бы все бросить, но уже был заинтригован – происходящее начинало напоминать настоящее приключение. Следовало проявить смекалку и заставить неведомого любителя позвенеть цепями сыграть в мою игру.
Я вернулся к месту своего привала и, разумеется, вскоре вновь услышал приближающийся звон. Но по пути назад я нарвал целую охапку полевых шуршавчиков и ворочушек, запихал все это в скорлупу большого ореха – под руку весьма кстати подвернулся шоколадный дергунчик – и уложил на то место, где должен был спать сам. Создавалось полное впечатление, будто человек хочет уснуть, но беспокойно ворочается и подрагивает, потому что его пугает звяканье цепи. Сам же я тихонько отполз в сторону, описал широкий круг и оказался позади источника звука. Мы, варвары, мастера на такие хитрости.
И, само собой, я обдурил своего противника. Удивляясь, почему это я не бегу ни за ним, ни от него, он двинулся к месту моего предполагаемого ночлега, перевалил гребень холма – и тут я увидел в лунном свете его силуэт.
Вот тебе на! В первый момент я решил, будто это темная лошадка, но уже в следующий отказался от подобного предположения. Кобылки-страшилки, конечно же, пугают людей, но только спящих. И им некогда болтаться по лесу да звякать цепями – примчалась, доставила дурной сон одному и галопом к следующему. Да и не кобыла это была, а самый настоящий жеребец, только обвешанный цепями. Только сейчас я сообразил, что имею дело с конем-призраком. В наших краях эту породу называют пука.
И тут в моем варварском мозгу зародилась идея. Призрак-то он, может, и призрак – но конь. И наверняка не совсем бесплотный, иначе не мог бы таскать тяжеленные железные цепи. А ежели он носит их, то возможно, выдержит и меня. Только вот как его изловить? Бегает-то он наверняка быстрее, чем я.
Впрочем, последнее соображение явилось еще одним доводом в пользу того, что надо попробовать поймать животное: ведь путешествие верхом на коне сулило не только легкость, но и быстроту. Кроме того, меня привлекала сложность задачи. Я не слышал, чтобы кому-нибудь удалось изловить коня-призрака. Вот это уже настоящее приключение! Стоит постараться ради того, чтобы увидеть, какие физиономии будут у моих односельчан, когда я вернусь в Крайнюю Топь верхом на таком скакуне.
Но сейчас я чувствовал себя слишком усталым для охоты – вопреки старательно поддерживаемому мифу варвары тоже знают, что такое усталость. Лучше всего было бы как следует отдохнуть и пуститься в погоню спозаранку. С другой стороны, конь вряд ли согласится ждать до утра.
Я вздохнул. Ничего не поделаешь, придется заняться ловлей сейчас. В конце концов, я был молод и силен, так что усталость представляла собой не более чем неудобство.
Я отсек мечом несколько тонких и гибких, но прочных лиан и изготовил из них аркан. Воспользоваться луком я не мог, ведь моей целью было не убийство, а поимка обвешанного цепями скакуна. По правде сказать, я вообще не знал, можно ли убить коня-призрака, но в любом случае поймать животное живьем куда труднее, чем пристрелить. Обращаться с арканом я, разумеется, умел – этот навык варварам прививают с детства. Изготовившись, я начал подкрадываться к добыче. Конь-призрак оказался чутким и бдительным. Сообразив, что его провели, он пустился наутек. Сравняться с ним в скорости я, разумеется, не мог, но следы копыт были прекрасно различимы в свете луны, да и беспрестанный звон цепей помогал неотступно преследовать добычу.
Вообще-то я не люблю болтаться по ночам, потому как именно в ночи человека подстерегают самые неожиданные и коварные беды. Но, возможно, потому что ночные хищники почуяли, насколько я раздражен, и поняли, что шутки со мной плохи, никто даже не попытался напасть на меня под покровом тьмы. Я не отставал, но в том не было моей заслуги. Некоторым дуракам на удивление везет, особенно ежели дурак хочет, чтобы кто-нибудь его повез.
Я продолжал держаться в пределах слышимости звона цепей. Пука явно недооценил мое упорство и несколько раз позволил себе остановиться и малость пощипать травки. Я понял, что он нуждается в пище, и с этого момента стал относится к нему не как к призраку, а как к живому существу. Не стану утверждать, что с моей стороны это было глубокомысленное умозаключение, – в ту пору я отнюдь не отличался глубокомыслием. Скорее то было догадкой близкого к природе человека.
По всей видимости, пука напугал меня звоном цепей по чистой случайности – просто потому, что я оказался поблизости. Когда я обманул его, а потом еще и пустился в погоню, он растерялся, потому что не мог понять, каковы мои намерения. Он не знал, что я задумал его поймать, но в любом случае хотел от меня отделаться. Через некоторое время он сообразил, что преследователь, то есть я, ориентируется по звуку цепей, но ничего не мог с этим поделать. Правда, он стал останавливаться, замирать на месте, рассчитывая таким образом сбить меня с толку, но стоило ему продолжить движение, как я устремлялся следом.
Погоня уводила меня все дальше и дальше на юго-запад. Уже забрезжил рассвет, когда конь-призрак наткнулся на густые заросли, забился туда и замер. Я не видел и не слышал его. Кусты были столь густы, что я никак не мог рассчитывать подобраться к нему, не подняв треска и шороха. Требовалось заставить коня двигаться – он, понимая это, вознамерился стоять неподвижно. Хорошо, решил я, посмотрим, кто кого переждет. После чего меня сморила дрема. В чем я действительно нуждался, так это в хорошем сне!
Впрочем, поспать мне так и не удалось – стоило сомкнуть глаза, как вновь зазвенели цепи. Видимо, пука никогда не имел дела с варварами и принял меня за одного из тех цивилизованных сонь, которые ежели уж завалятся на боковую, то разлепят веки не ранее чем часов через шесть. Но я был совсем не таков. Вознамерившись отправиться на поиски приключений, я не мог не подготовиться к этому должным образом, в частности не выучиться мгновенно засыпать при любых обстоятельствах и столь же мгновенно пробуждаться при малейшей тревоге. Все обитающие в дикой природе спят именно таким образом, а ведь я по сути был самым настоящим дикарем.
Первый же звон заставил меня вскочить и возобновить погоню.
Теперь пука несся стрелой. Я мчался следом, чувствуя себя куда увереннее, чем прежде, хотя поспать мне удалось совсем недолго, в конце концов, я отдыхал ничуть не меньше, чем конь, и, как выяснилось, у меня имелось некоторое преимущество. Он не мог пастись на всем скаку, и вынужден был останавливаться, чтобы пощипать травки. Я уступал ему в скорости, зато имел возможность подкрепляться на бегу, срывая с кустов съедобные ягоды. А есть ему, по-видимому, было необходимо – тот, кто носит тяжелые цепи, не может не нуждаться в материальной пище.
Пробегая мимо очередной кучки кустов, я поразился, как обильно они усеяны сочными ягодами.
Их было вдвое больше, чем на обычных кустах, по той простой причине, что на каждом стебельке росло по две ягодки. Я походя сорвал одну такую сладкую парочку и уже вознамерился было отправить в рот, но вдруг заколебался. Ягодки, покачиваясь, словно нашептывали мне: «Бери нас, бери-бери, бери-бери, бери-бери...» Я никогда не встречал таких кустов, но с детства прислушивался к рассказам тех, кто побывал в странствиях, и услышанное, пусть бессознательно, откладывалось в памяти. Что-то я об этом... Вздрогнув, я отбросил ягоды прочь. Ну конечно же – бери-бери! Так называлась болезнь, которую вызывали эти прелестные ягодки. Отведавший их начинал испытывать слабость, головокружение, а потом его разбивал паралич. Действие их было медленным, а потому особенно коварным. Когда человек начинал ощущать его, становилось уже слишком поздно. Конечно, со временем мой магический талант исцелил бы меня от этой хвори, но с мечтой о коне пришлось бы расстаться.
Однако, подумал я, возможно, и эти ядо-ягодки на что-нибудь да сгодятся. Пробегая мимо следующей купы кустов, я сорвал несколько пригоршней и сунул в свою котомку. Вокруг кустов не вились пчелы, что наводило на мысль о способности бери-бери отпугивать насекомых.
Пука промчался мимо кустов не задерживаясь; видимо, он знал, что эти ягоды есть нельзя. Уж не специально ли он заманивал меня в эти заросли? Принято считать, что животные не отличаются особой сообразительностью, но точно так же говорят и о варварах-меченосцах. Многие распространенные предубеждения не вполне соответствуют действительности.
Следы копыт вывели меня к отчетливо видимой линии – а за этой линией ничего не было. Ни стены, ни обрыва, ни... в общем ничего! Я уже говорил: непонятное заставляет меня нервничать. Как, например, вопросы, связанные с семьей и браком. Так вот, сейчас я решительно ничего не понимал. Значило ли это, что я столкнулся с неким неведомым волшебством? Мне доводилось слышать о магическом зеркале, сквозь которое можно пройти и оказаться в неведомом мире По Ту Сторону, и, уж конечно, я остерегался заглядывать в глазок гипнотыквы. Но здесь явно имело место нечто неведомое.
Так или иначе, если пука пересек эту линию и пропал из виду, мне придется или последовать за ним, или отказаться от погони. Хм... до чего же смышлен этот коняга! Сначала бери-бери, а теперь еще и новая хитрость.
Однако, прежде чем соваться неведомо куда, я решил провести проверку. Осторожность еще никогда никому не вредила. Один из распространенных мифов о варварах гласит, будто они очертя голову прут напролом, не обращая внимания на опасность. На самом деле переть напролом в лесу способен разве что цивилизованный человек – ни один варвар не полезет прямиком в объятия древо-путаны. Правда, этой ночью я все-таки попался, но... на то были особые причины, и я держал меч наготове.
Итак, я вернулся назад по следам копыт, которые казались мне слишком уж отчетливыми, и за кустами увидел отходящую от них другую цепочку. Она шла по твердому грунту, и менее наметанный глаз, наверное, не увидел бы никаких отпечатков, но мне, как опытному следопыту, все стало ясно. Пука подошел к самой линии, после чего осторожно вернулся назад по собственным следам; конь-призрак хотел заставить меня пересечь черту.
Вот уж нет, решил я и лишь по прошествии времени понял, сколь мудрым было это решение. Тогда я и понятия не имел, что за этой линией начинается Пустота – великое Ничто, откуда никто не возвращается. Воистину пука подготовил для меня незаурядную ловушку. Что лишний раз свидетельствовало о его незаурядном уме. А это, в свою очередь, подхлестывало мое желание заполучить его в качестве своего скакуна. Я пошел по следу и вскоре вновь спугнул коня, который, как выяснилось, стоял в ближайшей рощице, наблюдая за моими действиями. Ну и хитрюга!
Теперь я преследовал его с удвоенным рвением и почти не ощущал усталости. Стоило ему остановиться, останавливался и я – иногда мне даже удавалось вздремнуть минутку-другую. Едва доносился звон цепей, я вновь пускался в погоню. Конь-призрак начинал нервничать, к тому же он был голоден. За все это время ему не представилось возможности вдоволь попастись.
На сей раз он бежал на юго-восток, что в конечном счете привело нас на открытую равнину. Такие места не очень хороши для прогулок, потому как там трудно укрыться от хищных птиц. Одна из таких пташек кружила как раз над нами. Судя по огромным размерам, это была самая крупная и опасная птица Ксанфа, которую одни называют pyx, а другие рок, говоря, что от нее так же трудно укрыться, как от судьбы. За себя я мог особо не беспокоиться, ибо представлял собой слишком мелкую добычу. Иное дело пука. Похоже, эта пташка задумала перехватить мою добычу.
И тут птица рух буквально рухнула, вниз. Отстегнув лук, я метнулся вперед и поднялся на холм в тот самый момент, когда рух, уже закогтив пуку, начала вновь набирать высоту. Все движения хищников рассчитаны очень точно, но рух не учла веса цепей, и это замедлило подъем. Прежде чем птица успела взмыть в поднебесье, я выпустил стрелу прямо в оперенный огузок. Конечно, для существа таких размеров моя стрела представляла собой не более чем колючку, но каждый знает, как неприятно бывает, когда занозишь чувствительное место. Издав негодующий клекот, рух выпустила пуку, который упал на землю и бешеным галопом помчался к ближайшей рощице, где мог укрыться от хищника.
Зато мне укрыться было негде, и ярость гигантской птицы обратилась на меня. Доводилось ли тебе видеть разъяренную птицу рух? Желаю, чтобы никогда и не довелось. Когда эта пташка подлетела ко мне, ее крылья заслонили солнце. Я обнажил меч – понимал, что слишком мал и слаб для битвы с таким гигантом, но сдаваться без боя не собирался. Птица попыталась схватить меня слету, но лапы ее были столь велики, что я проскочил между когтей. Поняв, что этак ей меня не закогтить, рух взмыла вверх и, выставив когти, рухнула на землю. Вонзив когти в почву, она вырвала здоровенный кусок дерна и вместе со мной и небольшим деревцом подняла его в воздух.
Откашливаясь – ведь поднялась целая туча песка и пыли, – я яростно размахивал мечом. Мне удалось нанести удар по основанию толстенного – с мое бедро – когтя и отсечь его напрочь. Из раны потоком хлынула кровь, размягчая удерживаемый лапами дерн. В конце концов земля рассыпалась комьями, а вырванное с корнем деревце и я полетели вниз.
Шмякнулся я основательно, к тому же сверху меня присыпал холмик окровавленной земли. Все бы ничего, но в этой земле оказалось немало камней, которые переломали мне кости. Уж не знаю, как другим странствующим героям удавалось изо всех переделок выходить целыми и невредимыми, но я никакого заклинания на сей счет не знал и сделал единственное, что мог сделать в сложившихся обстоятельствах: потерял сознание.
Очухался я приблизительно через час, когда сломанные кости зажили. Мне, кажется, уже случалось упомянуть о моем таланте? Да-да, он заключается в способности к самоисцелению. Маленькая ранка затягивалась на моем теле мгновенно, на заживление серьезной требовались считанные минуты. Я мог отрастить заново отрезанный палец и даже отрубленную ногу, только на это ушло бы около часа. Стрела, насквозь пробившая сердце, уложила бы меня на день – или чуть подольше, если бы никто не догадался ее вытащить. Таким образом через час мои раздробленные кости были как новенькие, если не лучше.
Птица тем временем улетела. По всей видимости, сочла меня мертвым и потеряла ко мне всякий интерес. Подобные ошибки совершались и прежде другими чудовищами. Никто из них не предполагал, что имеет дело с практически неистребимым противником. Должен признаться, что сознание собственной неуязвимости способствовало появлению у меня тяги ко всякого рода похождениям.
Мой магический талант как нельзя лучше подходил для героя.
Придя в себя, я немедленно возобновил преследование, что оказалось не так уж трудно. Как и птица, пука счел меня погибшим, а потому не убежал и просто-напросто щипал травку неподалеку. И то сказать, за время нашей гонки он основательно проголодался.
Издав дикий вопль, я устремился к нему. Он отреагировал так, как любое нормальное существо реагирует на появление восставшего из могилы мертвеца: содрогнулся и в ужасе пустился наутек. Многие считают, что привидения не боятся других привидений, но это не так. Даже полноценные призраки пугаются того, чего не понимают, а этот конь был призраком лишь отчасти. Он занимал промежуточное положение между призрачными и материальными существами, подобно зомби, которые представляют собой нечто среднее между живыми и мертвыми. Впоследствии я выяснил, что именно цепи приковывают призрачных лошадей к материальному миру. Сбрось пука эти вериги, он мигом утратил бы вещественность и обратился духом. Но пока он их носил, ему приходилось делать то же, что делает настоящее животное: есть, пить... и все такое.
Если подумать, Ксанф полон существ и явлений, представляющих собой нечто неопределенное: ни дух, ни тело, ни зверь, ни птица, ни рыба ни мясо. Гонка возобновилась. Пука продолжал скакать на юго-восток, и в результате мы с ним оказались в местах, где гнездились грифоны. Приметив следы когтей на коре деревьев и грифоний помет на земле, я насторожился, зная, насколько опасны эти хищники. Совладать с одним грифоном я, конечно, мог, но порой они охотятся целыми выводками, а это грозит неприятностями. Птица рух не стала выковыривать меня из грязи, поскольку я представлялся ей ничтожной добычей. Но для трапезы грифонов я подходил в самый раз. К тому же мне трудно было понять, как станет действовать мой талант, если целая стая разорвет меня на части и каждый грифон съест по куску. Возможно, мне удалось бы восстановиться, окажись большая часть моего тела в одном желудке, но проверять эту догадку как-то не хотелось. К тому же исцеление исцелением, но боль от ран я испытывал точно так же, как и все нормальные люди, и это ощущение не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Принято считать, будто варвары смеются над болью, но я никогда не мог понять, что в ней смешного.
Пука, голодный и усталый, оказался менее осторожным. Не разбирая дороги, он мчался прямо к раскидистому дереву, на ветвях которого красовалось раскидистое гнездо. А в нем сидела грифониха. Возможно, она высиживала яйца, но я не уверен. Никто толком не знает, как размножаются грифоны, они ведь никого не подпускают к своим гнездам. Вот и сейчас, заслышав топот копыт, грифониха усмотрела в появлении пуки посягательство на свой священный покой и негодующе заклекотала. Самец сидел малость повыше, сложив крылья и вцепившись когтями в толстую ветку. Услышав крик, он немедленно спрыгнул вниз – прямо-таки рухнул, как рух, – но, не долетев до земли, распростер крылья и заскользил по воздуху. Выглядел он рассерженным, и его можно было понять. Представляю себе, как чувствовал себя я, будучи разбуженным истошным криком недовольной появлением незваных гостей жены. Возможно, это была одна из причин, по которым я так опасался брака, – он представлялся мне чем-то вроде Пустоты, из-за грани которой уже нет возврата.
Грифону потребовался лишь миг, чтобы сообразить, кто виновник всего этого переполоха. Развернувшись в воздухе, он устремился за конем-призраком, у которого хватило ума припустить наутек изо всей мочи. Я помчался следом.
Несмотря на свои цепи, пука скакал очень быстро, и на твердой почве, возможно, сумел бы уйти от преследования, но эта местность была болотистой, и копыта вязли во влажном мху. К тому же густо растущие деревья затрудняли бег коня, тогда как привычный к охоте в лесу грифон лавировал между ними с легкостью. Хищник постепенно настигал добычу.
Чувство вины окутывало меня, как облако. Я солгал, и сознание этого так жгло меня, что я едва не повернул назад. Но жажда приключений оказалась сильнее угрызений совести.
Правда, в тот момент я вовсе не ощущал себя героем. По правде сказать, мой поступок был поступком самого настоящего труса – мне не хватило храбрости разбудить Элси и честно сказать ей: «Прости, милая, но я ухожу». Она бы... впрочем, трудно предсказать, как поступит женщина в тех или иных обстоятельствах... Так или иначе, у меня не хватило смелости и на то, чтоб вернуться назад и извиниться. Думаю, я не один такой. Наверное, многие прославленные герои, ежели заглянуть им в душу, окажутся вовсе не такими бесстрашными, какими прослыли.
Но дело было сделано, и теперь надлежало не оглядываться назад, а смотреть вперед. Я понимал, что поступил плохо, подозревал, что когда-нибудь мне придется заплатить за это ужасную цену, но отказывался признаваться в этом даже самому себе и упорно продолжал свой путь.
В то время в Ксанфе было куда больше пустынных и диких мест, нежели ныне. Многие странные существа и формы магии, встречавшиеся тогда, теперь давно забыты. Растения в ту пору еще не выучились должному уважению к человеку, а драконы порой подходили к самой нашей деревне и пожирали людей. Поэтому молодых мужчин в наших краях воспитывали как воинов, чему способствовали героические традиции. Селение наше именовалось Крайняя Топь и лежало у северо-восточной оконечности Ксанфа, рядом с огромным болотом, где впоследствии поселились огры. Но в ту пору огры еще находились далеко – они медленно двигались на север от покинутого ими озера – в наши дни его называют Огр-Ызок.
Хлюпая сапогами по бесконечным болотистым тропкам, я довольно скоро уразумел, что до центрального Ксанфа, где находится легендарный замок Ругна, путь весьма и весьма неблизкий. Топая пешком, мне пришлось бы добираться туда целую вечность, да и сам этот способ передвижения со временем потерял для меня всякую привлекательность. Не худо было бы раздобыть верховое животное.
Однако это представляло проблему. В нашем захолустном уголке Ксанфа кентавров не было, что же до драконов, то они предпочитали переносить ездоков не на спине, а в брюхе. К тому же летающие твари вообще не внушали мне доверия – всегда есть опасность, что тебя сбросят, пусть и ненароком. Я слышал, будто в океане водятся морские коньки, но путь мой лежал в противоположную сторону. У нас в Крайней Топи жил один малый, изготовлявший деревянных коньков, но на них никто никогда не ездил. Видимость, и только.
Кажется, мне не оставалось ничего другого, кроме как кряхтеть, пыхтеть и продолжать путь, покуда держат ноги. Начало поисков приключений не сулило ничего хорошего. Если и сами приключения таковы, не лучше ли повернуть домой? – думал я. Думать-то думал, а вот повернуть не мог, ведь это означало признание, что, оставив Элси, я совершил ошибку. Признать свою неправоту гораздо труднее, чем сразиться с любым драконом. Не чувствуй я себя неправым, наверное, вернулся бы в родную деревню, но, чувствуя за собой вину, упрямо тащился вперед.
Нынче, по прошествии четырехсот лет, посвященных большей частью размышлениям о предметах духовных и философических – призракам они ближе, поскольку сами мы нематериальны, – я пришел к заключению, что женщины гораздо практичнее мужчин. А будучи не только практичными, но и привлекательными, они используют это свойство, я имею в виду привлекательность, для того, чтобы отвлекать мужчин от всякого рода глупостей. А мое пресловутое приключение – если рассмотреть его в целом – представляло собой чистейшее безрассудство. Именно так его следовало бы определить даже в том случае, если бы оно не стоило мне жизни. Вместо того чтобы проводить счастливые ночи с Элси, я сам, по собственной воле отправился искать свою погибель.
Итак, я продолжил путь. И тут судьба проявила ко мне большую снисходительность, нежели я заслуживал. Правда, поначалу я воспринял это совсем по-иному, но в жизни такое случается нередко. Плохое кажется привлекательным, как зеленая тропинка, заманивающая в самую гущу путан, тогда как истинно хорошее – отталкивающим. Как, например, пука.
Когда сгустились сумерки, я наконец сделал привал и решил подкрепиться. Нацедил пива из раскидистой, с толстым стволом пивнушки, набрал сахарного песку и устроил себе незатейливую трапезу, достойную истинного варвара. Вскоре я ощутил приятное головокружение, позволившее забыть о том, как ноют натруженные ноги, и совсем уж было собрался уснуть, когда до моего слуха донеслось зловещее позвякивание цепей.
Я был молод, глуповат и, наверное, трусоват в том, что касалось отношений с женщинами, но не думал, что меня может устрашить какая-либо реальная угроза. Но этот звон пугал меня. Раз уж от него у меня мороз пробежал по коже, а так оно и было, стало быть, звук специально предназначался для того, чтобы внушать ужас. А следовательно, звук был магический.
Это заинтриговало меня, ведь диковинная магия всегда является неотъемлемой частью похождений всякого уважающего себя героя-варвара. Меч и магия – вот суть любого приключения. Меч у меня был, дело оставалось за магией.
Обнажив меч, я направился в ту сторону, откуда донесся звук. Цепи зазвенели снова. Звон удалялся, я спешил следом. Места вокруг были пустынные и дикие. В сумеречном лунном свете деревья казались замороженными узловатыми исполинами.
Один из них мигом разморозился, стоило мне к нему приблизиться. Гибкие ветви обхватили меня, словно щупальца, и я понял, что угодил в объятия путаны, тенетного дерева, одного из самых опасных хищных растений Ксанфа. Выхватив меч, я принялся одно за другим отсекать щупальца, и дерево сочло за благо меня отпустить. Мой клинок не обладал магическими свойствами, но закален и отточен был на совесть. Ежели варвар сталкивается с какой-либо проблемой, он, как правило, старается разрешить ее с помощью холодной стали, и должен заметить, способ этот зачастую оказывается весьма эффективным. Правда, не могу не признать, что обладай я другим магическим талантом, я, возможно, смотрел бы на кое-какие вещи несколько иначе; в своем положении я мог позволить себе некую толику безрассудства.
Отбившись от дерева, я поразмыслил и смекнул, что это звякало, кем или чем бы оно ни было, по всей видимости, заманивает меня навстречу опасностям. Я играл по навязанным мне правилам. Мог бы все бросить, но уже был заинтригован – происходящее начинало напоминать настоящее приключение. Следовало проявить смекалку и заставить неведомого любителя позвенеть цепями сыграть в мою игру.
Я вернулся к месту своего привала и, разумеется, вскоре вновь услышал приближающийся звон. Но по пути назад я нарвал целую охапку полевых шуршавчиков и ворочушек, запихал все это в скорлупу большого ореха – под руку весьма кстати подвернулся шоколадный дергунчик – и уложил на то место, где должен был спать сам. Создавалось полное впечатление, будто человек хочет уснуть, но беспокойно ворочается и подрагивает, потому что его пугает звяканье цепи. Сам же я тихонько отполз в сторону, описал широкий круг и оказался позади источника звука. Мы, варвары, мастера на такие хитрости.
И, само собой, я обдурил своего противника. Удивляясь, почему это я не бегу ни за ним, ни от него, он двинулся к месту моего предполагаемого ночлега, перевалил гребень холма – и тут я увидел в лунном свете его силуэт.
Вот тебе на! В первый момент я решил, будто это темная лошадка, но уже в следующий отказался от подобного предположения. Кобылки-страшилки, конечно же, пугают людей, но только спящих. И им некогда болтаться по лесу да звякать цепями – примчалась, доставила дурной сон одному и галопом к следующему. Да и не кобыла это была, а самый настоящий жеребец, только обвешанный цепями. Только сейчас я сообразил, что имею дело с конем-призраком. В наших краях эту породу называют пука.
И тут в моем варварском мозгу зародилась идея. Призрак-то он, может, и призрак – но конь. И наверняка не совсем бесплотный, иначе не мог бы таскать тяжеленные железные цепи. А ежели он носит их, то возможно, выдержит и меня. Только вот как его изловить? Бегает-то он наверняка быстрее, чем я.
Впрочем, последнее соображение явилось еще одним доводом в пользу того, что надо попробовать поймать животное: ведь путешествие верхом на коне сулило не только легкость, но и быстроту. Кроме того, меня привлекала сложность задачи. Я не слышал, чтобы кому-нибудь удалось изловить коня-призрака. Вот это уже настоящее приключение! Стоит постараться ради того, чтобы увидеть, какие физиономии будут у моих односельчан, когда я вернусь в Крайнюю Топь верхом на таком скакуне.
Но сейчас я чувствовал себя слишком усталым для охоты – вопреки старательно поддерживаемому мифу варвары тоже знают, что такое усталость. Лучше всего было бы как следует отдохнуть и пуститься в погоню спозаранку. С другой стороны, конь вряд ли согласится ждать до утра.
Я вздохнул. Ничего не поделаешь, придется заняться ловлей сейчас. В конце концов, я был молод и силен, так что усталость представляла собой не более чем неудобство.
Я отсек мечом несколько тонких и гибких, но прочных лиан и изготовил из них аркан. Воспользоваться луком я не мог, ведь моей целью было не убийство, а поимка обвешанного цепями скакуна. По правде сказать, я вообще не знал, можно ли убить коня-призрака, но в любом случае поймать животное живьем куда труднее, чем пристрелить. Обращаться с арканом я, разумеется, умел – этот навык варварам прививают с детства. Изготовившись, я начал подкрадываться к добыче. Конь-призрак оказался чутким и бдительным. Сообразив, что его провели, он пустился наутек. Сравняться с ним в скорости я, разумеется, не мог, но следы копыт были прекрасно различимы в свете луны, да и беспрестанный звон цепей помогал неотступно преследовать добычу.
Вообще-то я не люблю болтаться по ночам, потому как именно в ночи человека подстерегают самые неожиданные и коварные беды. Но, возможно, потому что ночные хищники почуяли, насколько я раздражен, и поняли, что шутки со мной плохи, никто даже не попытался напасть на меня под покровом тьмы. Я не отставал, но в том не было моей заслуги. Некоторым дуракам на удивление везет, особенно ежели дурак хочет, чтобы кто-нибудь его повез.
Я продолжал держаться в пределах слышимости звона цепей. Пука явно недооценил мое упорство и несколько раз позволил себе остановиться и малость пощипать травки. Я понял, что он нуждается в пище, и с этого момента стал относится к нему не как к призраку, а как к живому существу. Не стану утверждать, что с моей стороны это было глубокомысленное умозаключение, – в ту пору я отнюдь не отличался глубокомыслием. Скорее то было догадкой близкого к природе человека.
По всей видимости, пука напугал меня звоном цепей по чистой случайности – просто потому, что я оказался поблизости. Когда я обманул его, а потом еще и пустился в погоню, он растерялся, потому что не мог понять, каковы мои намерения. Он не знал, что я задумал его поймать, но в любом случае хотел от меня отделаться. Через некоторое время он сообразил, что преследователь, то есть я, ориентируется по звуку цепей, но ничего не мог с этим поделать. Правда, он стал останавливаться, замирать на месте, рассчитывая таким образом сбить меня с толку, но стоило ему продолжить движение, как я устремлялся следом.
Погоня уводила меня все дальше и дальше на юго-запад. Уже забрезжил рассвет, когда конь-призрак наткнулся на густые заросли, забился туда и замер. Я не видел и не слышал его. Кусты были столь густы, что я никак не мог рассчитывать подобраться к нему, не подняв треска и шороха. Требовалось заставить коня двигаться – он, понимая это, вознамерился стоять неподвижно. Хорошо, решил я, посмотрим, кто кого переждет. После чего меня сморила дрема. В чем я действительно нуждался, так это в хорошем сне!
Впрочем, поспать мне так и не удалось – стоило сомкнуть глаза, как вновь зазвенели цепи. Видимо, пука никогда не имел дела с варварами и принял меня за одного из тех цивилизованных сонь, которые ежели уж завалятся на боковую, то разлепят веки не ранее чем часов через шесть. Но я был совсем не таков. Вознамерившись отправиться на поиски приключений, я не мог не подготовиться к этому должным образом, в частности не выучиться мгновенно засыпать при любых обстоятельствах и столь же мгновенно пробуждаться при малейшей тревоге. Все обитающие в дикой природе спят именно таким образом, а ведь я по сути был самым настоящим дикарем.
Первый же звон заставил меня вскочить и возобновить погоню.
Теперь пука несся стрелой. Я мчался следом, чувствуя себя куда увереннее, чем прежде, хотя поспать мне удалось совсем недолго, в конце концов, я отдыхал ничуть не меньше, чем конь, и, как выяснилось, у меня имелось некоторое преимущество. Он не мог пастись на всем скаку, и вынужден был останавливаться, чтобы пощипать травки. Я уступал ему в скорости, зато имел возможность подкрепляться на бегу, срывая с кустов съедобные ягоды. А есть ему, по-видимому, было необходимо – тот, кто носит тяжелые цепи, не может не нуждаться в материальной пище.
Пробегая мимо очередной кучки кустов, я поразился, как обильно они усеяны сочными ягодами.
Их было вдвое больше, чем на обычных кустах, по той простой причине, что на каждом стебельке росло по две ягодки. Я походя сорвал одну такую сладкую парочку и уже вознамерился было отправить в рот, но вдруг заколебался. Ягодки, покачиваясь, словно нашептывали мне: «Бери нас, бери-бери, бери-бери, бери-бери...» Я никогда не встречал таких кустов, но с детства прислушивался к рассказам тех, кто побывал в странствиях, и услышанное, пусть бессознательно, откладывалось в памяти. Что-то я об этом... Вздрогнув, я отбросил ягоды прочь. Ну конечно же – бери-бери! Так называлась болезнь, которую вызывали эти прелестные ягодки. Отведавший их начинал испытывать слабость, головокружение, а потом его разбивал паралич. Действие их было медленным, а потому особенно коварным. Когда человек начинал ощущать его, становилось уже слишком поздно. Конечно, со временем мой магический талант исцелил бы меня от этой хвори, но с мечтой о коне пришлось бы расстаться.
Однако, подумал я, возможно, и эти ядо-ягодки на что-нибудь да сгодятся. Пробегая мимо следующей купы кустов, я сорвал несколько пригоршней и сунул в свою котомку. Вокруг кустов не вились пчелы, что наводило на мысль о способности бери-бери отпугивать насекомых.
Пука промчался мимо кустов не задерживаясь; видимо, он знал, что эти ягоды есть нельзя. Уж не специально ли он заманивал меня в эти заросли? Принято считать, что животные не отличаются особой сообразительностью, но точно так же говорят и о варварах-меченосцах. Многие распространенные предубеждения не вполне соответствуют действительности.
Следы копыт вывели меня к отчетливо видимой линии – а за этой линией ничего не было. Ни стены, ни обрыва, ни... в общем ничего! Я уже говорил: непонятное заставляет меня нервничать. Как, например, вопросы, связанные с семьей и браком. Так вот, сейчас я решительно ничего не понимал. Значило ли это, что я столкнулся с неким неведомым волшебством? Мне доводилось слышать о магическом зеркале, сквозь которое можно пройти и оказаться в неведомом мире По Ту Сторону, и, уж конечно, я остерегался заглядывать в глазок гипнотыквы. Но здесь явно имело место нечто неведомое.
Так или иначе, если пука пересек эту линию и пропал из виду, мне придется или последовать за ним, или отказаться от погони. Хм... до чего же смышлен этот коняга! Сначала бери-бери, а теперь еще и новая хитрость.
Однако, прежде чем соваться неведомо куда, я решил провести проверку. Осторожность еще никогда никому не вредила. Один из распространенных мифов о варварах гласит, будто они очертя голову прут напролом, не обращая внимания на опасность. На самом деле переть напролом в лесу способен разве что цивилизованный человек – ни один варвар не полезет прямиком в объятия древо-путаны. Правда, этой ночью я все-таки попался, но... на то были особые причины, и я держал меч наготове.
Итак, я вернулся назад по следам копыт, которые казались мне слишком уж отчетливыми, и за кустами увидел отходящую от них другую цепочку. Она шла по твердому грунту, и менее наметанный глаз, наверное, не увидел бы никаких отпечатков, но мне, как опытному следопыту, все стало ясно. Пука подошел к самой линии, после чего осторожно вернулся назад по собственным следам; конь-призрак хотел заставить меня пересечь черту.
Вот уж нет, решил я и лишь по прошествии времени понял, сколь мудрым было это решение. Тогда я и понятия не имел, что за этой линией начинается Пустота – великое Ничто, откуда никто не возвращается. Воистину пука подготовил для меня незаурядную ловушку. Что лишний раз свидетельствовало о его незаурядном уме. А это, в свою очередь, подхлестывало мое желание заполучить его в качестве своего скакуна. Я пошел по следу и вскоре вновь спугнул коня, который, как выяснилось, стоял в ближайшей рощице, наблюдая за моими действиями. Ну и хитрюга!
Теперь я преследовал его с удвоенным рвением и почти не ощущал усталости. Стоило ему остановиться, останавливался и я – иногда мне даже удавалось вздремнуть минутку-другую. Едва доносился звон цепей, я вновь пускался в погоню. Конь-призрак начинал нервничать, к тому же он был голоден. За все это время ему не представилось возможности вдоволь попастись.
На сей раз он бежал на юго-восток, что в конечном счете привело нас на открытую равнину. Такие места не очень хороши для прогулок, потому как там трудно укрыться от хищных птиц. Одна из таких пташек кружила как раз над нами. Судя по огромным размерам, это была самая крупная и опасная птица Ксанфа, которую одни называют pyx, а другие рок, говоря, что от нее так же трудно укрыться, как от судьбы. За себя я мог особо не беспокоиться, ибо представлял собой слишком мелкую добычу. Иное дело пука. Похоже, эта пташка задумала перехватить мою добычу.
И тут птица рух буквально рухнула, вниз. Отстегнув лук, я метнулся вперед и поднялся на холм в тот самый момент, когда рух, уже закогтив пуку, начала вновь набирать высоту. Все движения хищников рассчитаны очень точно, но рух не учла веса цепей, и это замедлило подъем. Прежде чем птица успела взмыть в поднебесье, я выпустил стрелу прямо в оперенный огузок. Конечно, для существа таких размеров моя стрела представляла собой не более чем колючку, но каждый знает, как неприятно бывает, когда занозишь чувствительное место. Издав негодующий клекот, рух выпустила пуку, который упал на землю и бешеным галопом помчался к ближайшей рощице, где мог укрыться от хищника.
Зато мне укрыться было негде, и ярость гигантской птицы обратилась на меня. Доводилось ли тебе видеть разъяренную птицу рух? Желаю, чтобы никогда и не довелось. Когда эта пташка подлетела ко мне, ее крылья заслонили солнце. Я обнажил меч – понимал, что слишком мал и слаб для битвы с таким гигантом, но сдаваться без боя не собирался. Птица попыталась схватить меня слету, но лапы ее были столь велики, что я проскочил между когтей. Поняв, что этак ей меня не закогтить, рух взмыла вверх и, выставив когти, рухнула на землю. Вонзив когти в почву, она вырвала здоровенный кусок дерна и вместе со мной и небольшим деревцом подняла его в воздух.
Откашливаясь – ведь поднялась целая туча песка и пыли, – я яростно размахивал мечом. Мне удалось нанести удар по основанию толстенного – с мое бедро – когтя и отсечь его напрочь. Из раны потоком хлынула кровь, размягчая удерживаемый лапами дерн. В конце концов земля рассыпалась комьями, а вырванное с корнем деревце и я полетели вниз.
Шмякнулся я основательно, к тому же сверху меня присыпал холмик окровавленной земли. Все бы ничего, но в этой земле оказалось немало камней, которые переломали мне кости. Уж не знаю, как другим странствующим героям удавалось изо всех переделок выходить целыми и невредимыми, но я никакого заклинания на сей счет не знал и сделал единственное, что мог сделать в сложившихся обстоятельствах: потерял сознание.
Очухался я приблизительно через час, когда сломанные кости зажили. Мне, кажется, уже случалось упомянуть о моем таланте? Да-да, он заключается в способности к самоисцелению. Маленькая ранка затягивалась на моем теле мгновенно, на заживление серьезной требовались считанные минуты. Я мог отрастить заново отрезанный палец и даже отрубленную ногу, только на это ушло бы около часа. Стрела, насквозь пробившая сердце, уложила бы меня на день – или чуть подольше, если бы никто не догадался ее вытащить. Таким образом через час мои раздробленные кости были как новенькие, если не лучше.
Птица тем временем улетела. По всей видимости, сочла меня мертвым и потеряла ко мне всякий интерес. Подобные ошибки совершались и прежде другими чудовищами. Никто из них не предполагал, что имеет дело с практически неистребимым противником. Должен признаться, что сознание собственной неуязвимости способствовало появлению у меня тяги ко всякого рода похождениям.
Мой магический талант как нельзя лучше подходил для героя.
Придя в себя, я немедленно возобновил преследование, что оказалось не так уж трудно. Как и птица, пука счел меня погибшим, а потому не убежал и просто-напросто щипал травку неподалеку. И то сказать, за время нашей гонки он основательно проголодался.
Издав дикий вопль, я устремился к нему. Он отреагировал так, как любое нормальное существо реагирует на появление восставшего из могилы мертвеца: содрогнулся и в ужасе пустился наутек. Многие считают, что привидения не боятся других привидений, но это не так. Даже полноценные призраки пугаются того, чего не понимают, а этот конь был призраком лишь отчасти. Он занимал промежуточное положение между призрачными и материальными существами, подобно зомби, которые представляют собой нечто среднее между живыми и мертвыми. Впоследствии я выяснил, что именно цепи приковывают призрачных лошадей к материальному миру. Сбрось пука эти вериги, он мигом утратил бы вещественность и обратился духом. Но пока он их носил, ему приходилось делать то же, что делает настоящее животное: есть, пить... и все такое.
Если подумать, Ксанф полон существ и явлений, представляющих собой нечто неопределенное: ни дух, ни тело, ни зверь, ни птица, ни рыба ни мясо. Гонка возобновилась. Пука продолжал скакать на юго-восток, и в результате мы с ним оказались в местах, где гнездились грифоны. Приметив следы когтей на коре деревьев и грифоний помет на земле, я насторожился, зная, насколько опасны эти хищники. Совладать с одним грифоном я, конечно, мог, но порой они охотятся целыми выводками, а это грозит неприятностями. Птица рух не стала выковыривать меня из грязи, поскольку я представлялся ей ничтожной добычей. Но для трапезы грифонов я подходил в самый раз. К тому же мне трудно было понять, как станет действовать мой талант, если целая стая разорвет меня на части и каждый грифон съест по куску. Возможно, мне удалось бы восстановиться, окажись большая часть моего тела в одном желудке, но проверять эту догадку как-то не хотелось. К тому же исцеление исцелением, но боль от ран я испытывал точно так же, как и все нормальные люди, и это ощущение не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Принято считать, будто варвары смеются над болью, но я никогда не мог понять, что в ней смешного.
Пука, голодный и усталый, оказался менее осторожным. Не разбирая дороги, он мчался прямо к раскидистому дереву, на ветвях которого красовалось раскидистое гнездо. А в нем сидела грифониха. Возможно, она высиживала яйца, но я не уверен. Никто толком не знает, как размножаются грифоны, они ведь никого не подпускают к своим гнездам. Вот и сейчас, заслышав топот копыт, грифониха усмотрела в появлении пуки посягательство на свой священный покой и негодующе заклекотала. Самец сидел малость повыше, сложив крылья и вцепившись когтями в толстую ветку. Услышав крик, он немедленно спрыгнул вниз – прямо-таки рухнул, как рух, – но, не долетев до земли, распростер крылья и заскользил по воздуху. Выглядел он рассерженным, и его можно было понять. Представляю себе, как чувствовал себя я, будучи разбуженным истошным криком недовольной появлением незваных гостей жены. Возможно, это была одна из причин, по которым я так опасался брака, – он представлялся мне чем-то вроде Пустоты, из-за грани которой уже нет возврата.
Грифону потребовался лишь миг, чтобы сообразить, кто виновник всего этого переполоха. Развернувшись в воздухе, он устремился за конем-призраком, у которого хватило ума припустить наутек изо всей мочи. Я помчался следом.
Несмотря на свои цепи, пука скакал очень быстро, и на твердой почве, возможно, сумел бы уйти от преследования, но эта местность была болотистой, и копыта вязли во влажном мху. К тому же густо растущие деревья затрудняли бег коня, тогда как привычный к охоте в лесу грифон лавировал между ними с легкостью. Хищник постепенно настигал добычу.