Эрдман Николай Робертович. Мандат

   Павел Сергеевич. Где же оно теперь помещается, маменька?
   Надежда Петровна. В сундуке, Павлушенька.
   Павел Сергеевич. Как же оно в нем помещается, маменька?
   Надежда Петровна. Теперь из него, Павлушенька, все госу­дарство вытряхнули.
   Варвара Сергеевна. Чье же это платье, мамаша?
 
   Пауза.
 
   Надежда Петровна. Вы спервоначалу побожитесь, что нико­му не скажете, потому что я сама побожилась, что никому не скажу.
   Варвара Сергеевна. Ей-богу, маменька, не скажу.
   Надежда Петровна. А ты, Павлуша?
   Павел Сергеевич. Мне божиться нельзя.
   Варвара Сергеевна. Побожись, Павел, никто не услышит.
   Павел Сергеевич. Ей-богу, не скажу.
   Надежда Петровна. Это платье, дети мои (крестится), госу­дарыни нашей, императрицы Александры Федоровны.
 
   Пауза.
 
   Павел Сергеевич. Простите меня за намек, мамаша, но вы врете.
   Надежда Петровна. Вот как на исповеди, не вру. Хочешь, так сам посмотри. (Отпирает сундук.)
   Павел Сергеевич. Мамаша, да оно совсем новенькое.
   Варвара Сергеевна. Ох и смелая эта портниха была, кото­рая государыне шить не побоялась.
   Павел Сергеевич. Дура ты, Варька, государыням портнихи не шьют.
   Варвара Сергеевна. А кто же?
   Павел Сергеевич. Генеральша какая-нибудь, а может, и кня­гиня даже.
   Варвара Сергеевна. Хотелось бы мне посмотреть, мамаша, как оно получается, когда в нем женщина.
   Павел Сергеевич. Подобных женщин не держат в России.
   Варвара Сергеевна. А что, если я?!
   Павел Сергеевич. Твоего сложения на такое платье не хва­тит. А Настька! Обратите внимание, мамаша, Настьке будет как раз по мерке.
   Надежда Петровна. Что ты! Что ты!
   Павел Сергеевич. Да, да, Настька! Настька! Настька!
 
   Варвара Сергеевна с платьем уходит.

Явление двенадцатое

   Павел Сергеевич и Надежда Петровна.
 
   Надежда Петровна. А знаешь, Павлушенька, мне Тамара Лео­польдовна пенсию обещала выхлопотать.
   Павел Сергеевич. За что пенсию?
   Надежда Петровна. За спасение России.
   Павел Сергеевич. Как за спасение России? Во-первых, ком­мунисты Россию спасти не позволят.
   Надежда Петровна. Кто же, Павлуша, их будет спрашиваться, когда не сегодня-завтра французы в Россию царя команди­руют.
   Павел Сергеевич. Как царя? Вы понимаете ли, мамаша, о чем вы говорите. Если в Россию на самом деле какого-нибудь царя командируют, то меня тут же безо всяких разговоров повесят, а после доказывай, что ты не коммунист, а приданое.
   Надежда Петровна. Но, Павел, пенсия.
   Павел Сергеевич. Ну зачем же мне в мертвом виде ваша пен­сия, маменька?
   Надежда Петровна. А если тебе за такое геройство камен­ный памятник высекут?
   Павел Сергеевич. Высекут?
   Надежда Петровна. За такое геройство обязательно высе­кут. В назидание потомству. Все равно как первопечатнику какому-нибудь.
   Павел Сергеевич. А меня с ним, мамаша, не спутают?
   Надежда Петровна. Тебя, Павел, ни с кем не спутают, у тебя очень фигура представительная.
   Павел Сергеевич. Фигура-то у меня действительно ничего. Значит, мне, маменька, в партию вступать нельзя.
   Надежда Петровна. Как – нельзя? А с чем же мы Вареньку замуж выдадим?
   Павел Сергеевич. Но вы забываете, мамаша, что при старом режиме меня за приверженность к новому строю могут мучительской смерти предать.
   Надежда Петровна. Как же тебя предадут, если у тебя платье?
   Павел Сергеевич. Ну, стало быть, при новом режиме за при­верженность к старому строю меня могут мучительской смер­ти предать.
   Надежда Петровна. Как же тебя предадут, если ты в пар­тии?
   Павел Сергеевич. Мамаша, значит, я при всяком режиме бес­смертный человек. Вы представьте себе, мамаша, какой из меня памятник может получиться. Скажем, приедут в Моск­ву иностранцы: «Где у вас лучшее украшение в городе?» – «Вот, скажут, лучшее украшение в городе». – «Уж не Петр ли это Великий?» – «Нет, скажут, поднимай выше, это Па­вел Гулячкин».

Явление тринадцатое

   Павел Сергеевич, Надежда Петровна, Варвара Сергеевна.
 
   Варвара Сергеевна. Маменька! Платье на Настьке сошлось тютелька в тютельку.
   Надежда Петровна. Ну что ты говоришь! Где же она?
   Варвара Сергеевна. Сейчас выйдет.
   Павел Сергеевич. А если бы сейчас настоящая императрица вышла, как с ней здороваться нужно – «здрасте» или «мое почтение»?
   Надежда Петровна. Императрицам заместо «здрасте» «ура» го­ворят.
   Варвара Сергеевна. Ну, скоро ты там?
   Голос Насти. Иду!
   Павел Сергеевич. Ведь вот собственная кухарка, а боязно.

Явление четырнадцатое

   Павел Сергеевич, Надежда Петровна, Варвара Сергеевна. Настя в платье императрицы.
 
   Все. Ура, ваше высочество!
   Надежда Петровна. Ну, прямо как настоящая, прямо как на­стоящая. Ура, ваше высочество!
   Варвара Сергеевна. У меня от такого роскошества, маменька, даже спазмы в желудке сделались.
   Павел Сергеевич. Настенька, голубчик, пройдитесь по комна­те, мы на вас с оборотной стороны поглядим.
   Варвара Сергеевна. Ах, Настя, вы даже совершенно безо вся­кого вкуса ходите. Я, когда в Малом театре английскую коро­леву видела, то она исключительно только вот таким обра­зом по полу передвигалась. (Показывает.)
   Павел Сергеевич. Настенька, голубушка, попробуйте вы.
   Надежда Петровна. Шлейф-то, шлейф-то у ней по земле волочается.
   Павел Сергеевич. Мамаша, позвольте я. (Несет шлейф.)
   Надежда Петровна. Ну прямо как настоящая, прямо как на­стоящая.
   Павел Сергеевич. Если бы мне за него в довоенное время дер­жаться, ох и далеко бы я, маменька, ушел.
   Варвара Сергеевна. Павел, посадим ее на трон.
   Павел Сергеевич. Садитесь, ваше величество.
 
   Сажают Настю на стул.
 
   Надежда Петровна. Ну прямо как настоящая, прямо как настоящая.
   Варвара Сергеевна. Если бы мы, маменька, настоящую на трон посадили, нам бы гастрономический магазин отдали.
   Павел Сергеевич. А меня бы первым министром сделали.
   Надежда Петровна. Хотя бы околоточным, Павел, потому при своем околоточном торговать очень хорошо, и законно, и вы­годно.
   Настя. На чем я сижу?
   Павел Сергеевич. На троне, ваше величество.
   Надежда Петровна. Ну прямо как настоящая. Спасайся, кто может!
   Павел Сергеевич. \
   Варвара Сергеевна. / Что случилось?
   Настя. Барыня, что с вами?
   Надежда Петровна. Настька, не шевелись, Христом Богом тебя заклинаю, не шевелись, потому что ты на заряженном пистолете сидишь.
   Настя. На пистолете?! Граждане, убивают!
   Надежда Петровна. Настька, не ерзай.
   Павел Сергеевич. Настя, сидите как вкопанная, пока вы ни себя, ни нас не убили.
   Варвара Сергеевна. Если вы его, Настенька, пошевелите, он выстрелит.
   Настя. Батюшки, погибаю!
   Надежда Петровна. Не двигайся, я тебе говорю.
   Павел Сергеевич. Вы, Настя, тем местом, который сидите, не чувствуете, в которую сторону он направлен?
   Настя. У меня, Павел Сергеевич, всякое место от страха от­мерло.
   Павел Сергеевич. Мамаша, я под таким обстрелом сущест­вовать не могу, необходимо сейчас же куда-нибудь пере­ехать.
   Настя. Что же вы, Павел Сергеевич, так здесь меня одну-одинешеньку на пистолете верхом и оставите?
   Надежда Петровна. Настенька, не дрожи, потому что в нем семь зарядов.
   Павел Сергеевич. Мамаша, это вы во всем виноваты.
   Надежда Петровна. Нет, это Варька, Павлушенька. Посадим ее, говорит, на трон, вот и посадили.
 
   Звонок.
 
   Батюшки, звонят.
   Варвара Сергеевна. Наверно, гражданин Сметанич.
   Надежда Петровна. Прикройте ее чем-нибудь поскорее. При­кройте ее поскорее, а я пойду. (Уходит.)
   Павел Сергеевич. Варька, тащи сюда какую-нибудь занаве­ску или коврик какой-нибудь. Закрывай ее лучше, лучше, говорю, закрывай… (Набрасывает на Настю ковер.)
 
   Варвара исчезает.

Явление пятнадцатое

   Павел Сергеевич, Надежда Петровна, Сметанич и его сын.
 
   Надежда Петровна. Пожалуйте сюда, Олимп Валерианович, пожалуйте сюда.
   Олимп Валерианович. Это что же у вас, Надежда Петровна, приемная?
   Надежда Петровна. Приемная, Олимп Валерианович, приемная, а вот мой партийный сын, Павлушенька.
   Олимп Валерианович. Ага, значит, вы уже поступили, молодой человек, когда же вы поступили, молодой чело­век?
   Павел Сергеевич. Я, знаете, еще с тысяча девятьсот пятого года… намеревался, имел, так сказать, влечение потому, что, как сказал наш любимый учитель Энгельс.
   Валериан Олимпович. Что он сказал?
   Павел Сергеевич. Это… ну… одним словом, он очень много сказал, всего не упомнишь.
   Олимп Валерианович. Ну а скажите, молодой человек, как же вы в партию записались, по убеждению или…
   Надежда Петровна. Он у нас, Олимп Валерианович, по-вся­кому может, как вам угодно?
   Олимп Валерианович. Ну а протеже, молодой человек, у вас имеются?
   Павел Сергеевич. Это как-с?
   Олимп Валерианович. Протеже… ну как же вам объяснить… это…
   Надежда Петровна. Пожалуйте в столовую, Олимп Вале­рианович.
   Олимп Валерианович. Услужливое начальство.
   Павел Сергеевич. Услужливое?
   Олимп Валерианович. Ну да. То есть такое начальство, ко­торое если у вас отобедает, то об этом при случае обязатель­но вспомнит.
   Надежда Петровна. Он у нас, Олимп Валеоианович, с самим Уткиным знаком.
   Олимп Валерианович. Это кто же такой – Уткин?
   Надежда Петровна. Это один очень знаменитый человек. Мо­жете ли вы себе представить, у него пять родственников в коммунистах.
   Павел Сергеевич. Они к нам сегодня прийти обещали, Олимп Валерианович.
   Олимп Валерианович. Прийти? Валериан!
   Валериан Олимпович. Я, папа.
   Олимп Валерианович. Сейчас же прикрепи к своему пиджа­ку значок Общества друзей воздушного флота, а также поста­райся своих убеждений здесь не высказывать.
   Валериан Олимпович. Значок у меня, папа, есть, а вот убеж­дений у меня никаких нету. Я анархист.
   Олимп Валерианович. Дети нашего круга, Надежда Петровна, всегда говорят лишнее, потому что они говорят то, что они слышат от своих родителей. Но скажите, Надежда Петровна, зачем вы ковер вместо пола на кресле держите.
   Надежда Петровна. Он… он… о… пожалуйте в столовую.
   Олимп Валерианович. Что у вас там, Надежда Петровна, сто­ловая?
   Надежда Петровна. Столовая и (увидев входящую Варвару) моя дочь, Варюшенька! Пожалуйте, Олимп Валерианович.
 
   Надежда Петровна, Олимп Валерианович и Па­вел Сергеевич уходят.

Явление шестнадцатое

   Варвара Сергеевна и Валериан Олимпович.
 
   Валериан Олимпович. Скажите, мадемуазель, вы играете на рояле?
   Варвара Сергеевна. Пока еще как-то не приходилось.
   Валериан Олимпович(играет). А вы вот обратили вни­мание, мадемуазель, что сделала советская власть с искус­ством?
   Варвара Сергеевна. Ах, извиняюсь, не заметила.
   Валериан Олимпович. Подумайте только, она приравняла свободную профессию к легковым извозчикам.
   Варвара Сергеевна. Ах, какая неприятность!
   Валериан Олимпович. Я говорю это не в смысле имажи­низма, а в смысле квартирной платы.
   Настя. Ой, стреляет!
   Валериан Олимпович. Что случилось? Кто сказал стреляет?
   Варвара Сергеевна. Это… Это… Это я.
   Валериан Олимпович. Вы!.. Это, собственно, чем же?
   Варвара Сергеевна. Это… Это… у меня в пояснице стреляет.
   Валериан Олимпович. В пояснице! Ну а как вы находите, ма­демуазель, теорию относительности Эйзенштейна?
   Варвара Сергеевна. Она у нас в кинематографе шла, только Павел сказал, что это не драма, а видовая.
   Валериан Олимпович. А вы часто бываете в кинематографе?
   Варвара Сергеевна. Как раз напротив, часто бывать не­удобно.
   Валериан Олимпович. Почему же неудобно?
   Варвара Сергеевна. Среди посторонних мужчин, и темно.
   Валериан Олимпович. Кто сопит?
   Варвара Сергеевна. Валериан Олимпович!
   Валериан Олимпович. Кто сопит?
   Варвара Сергеевна. Я…я… хотела сказать.
   Валериан Олимпович. Кто сопит?
   Варвара Сергеевна. То есть я… я… я хотела спросить.
   Валериан Олимпович. Что спросить? Кто сопит?
   Варвара Сергеевна. Господи, о чем же я буду спрашивать? Вы…никакого пенсне не носите?
   Валериан Олимпович. Нет, у меня очень здоровые глаза.
   Варвара Сергеевна. Какая досада, мужчинам очень к лицу, когда у них пенсне.
 
   Настя громко сопит.
 
   Валериан Олимпович. Опять кто-то сопит.
   Варвара Сергеевна. Это… это я.
   Валериан Олимпович. Вы?
   Варвара Сергеевна. Пойдемте лучше в столовую, Валериан Олимпович.
   Валериан Олимпович. А не лучше ли остаться в гостиной, Варвара Сергеевна?
   Варвара Сергеевна. Ради бога, идемте в столовую, Вале­риан Олимпович.
   Валериан Олимпович. В таком случае разрешите пред­ложить вам свою руку, мадемуазель.
   Варвара Сергеевна. Ах, как это вы сразу, Валериан Олимпович, мне очень стыдно, но я согласна.
   Валериан Олимпович. Вы меня не так поняли, Варвара Сер­геевна.
   Варвара Сергеевна. Ничего подобного, Валериан Олимпович, я вас очень хорошо поняла, но только вы об этом лучше с моей маменькой переговорите. Маменька!
   Валериан Олимпович. Вот это называется влип.
 
   Уходят.

Явление семнадцатое

   Все в столовой.
 
   Надежда Петровна. Присаживайтесь к столу, Олимп Валерианович, присаживайтесь к столу.
 
   Звонок.
 
   Варвара Сергеевна. Звонок!
   Все. Коммунисты?
   Надежда Петровна. Варька, убирай со стола кулебяку, а я пойду в дырочку погляжу. (Уходит.)

Явление восемнадцатое

   Олимп Валерианович, Валериан Олимпович.
 
   Олимп Валерианович. Валериан!
   Валериан Олимпович. Я, папа.
   Олимп Валерианович. Посмотри на меня. У меня не очень приличный вид?
   Валериан Олимпович. Нет, папа, как всегда.

Явление девятнадцатое

   Надежда Петровна, Олимп Валерианович, Валериан Олимпович.
 
   Надежда Петровна. Так и есть, коммунисты. Варька, перевер­тывай «Вечер в Копенгагене». А я «Верую, Господи, верую» переверну.
   Варвара Сергеевна. Маменька, у меня от страха все внутрен­ности кверху дном перевертываются.
   Надежда Петровна. Угодники, снова звонят. Варвара, скорей убирай бутылки, а я пойду отворю. Ну, будь что будет!
   Олимп Валерианович. Стойте, Надежда Петровна, это дело не женское. Вы пока ступайте в те комнаты, а мы их вдвоем с Валерианом встретим.
   Надежда Петровна. Ну, храни вас бог, Олимп Валерианович, если что, вы меня позовите. Даст бог, и Павлушенька скоро придет.
 
   Надежда Петровна и Варвара Сергеевна уходят.

Явление двадцатое

   Олимп Валерианович, шарманщик, человек с барабаном, женщина с попугаем и бубном.
 
   Олимп Валерианович. Будьте любезны, товарищи, входите, пожалуйста.
   Барабанщик. Это и есть коммунисты, которым про родст­венников заливать?
   Шарманщик. Наверное, эти, видишь значок?
   Валериан Олимпович. Это и есть коммунисты, которые прий­ти обещались?
   Олимп Валерианович. Видишь, конечно, они. Присажи­вайтесь, товарищи, пожалуйста, присаживайтесь. Скоро Па­вел Сергеевич придет.
   Шарманщик. Павел Сергеевич… Павлуша он для меня, гражда­нин хороший, Павлушка.
 
   Пауза.
 
   Олимп Валерианович. Разве, товарищ, вы его давно зна­ете?
   Шарманщик. Как же мне его, гражданин хороший, не знать, когда я у него самый родной дядя.
 
   Пауза.
 
   Степь да степь кругом,
   Путь тернист лежит,
   В той стране глухой…
   Валериан Олимпович. Вы его дядя?
   Шарманщик. С самого что ни на есть рождения. Кончишь, бывало, на заводе работу, ну, значит, сейчас к нему. Сидит это, он, значит, у матери на коленях и материнскую грудь сосет. Ну сейчас вот таким манером из пальца рога сделаешь и ска­жешь: «Любишь ты, Павлушенька, рабочий класс?» Сейчас же сосать перестанет и скажет: «Люблю, говорит, дяденька, ой как люблю» – и даже весь затрясется.
   Женщина(после отыгрыша). Уж до чего же он сознательный в детстве был, прямо никакого описания не выдумаешь.
   Олимп Валерианович. А вы его тоже с детства знаете?
   Женщина. Как же мне его, голубчика, не знать, когда я ему са­мая близкая тетка.
   Барабанщик. Тетя. Мы все тети и дяди из рабочего класса.
   Валериан Олимпович. Пустяки родственники у моей невесты.
   Женщина. Бывало, с ним мимо фабрики не пройдешь, так ручками в стенку и вцепится. А это его брат.
   Барабанщик. Двоюродный, Митя.
   Шарманщик. Братишка.
   Олимп Валерианович. Простите, товарищи, я вас на одну ми­нуту оставлю. Валериан!
   Валериан Олимпович. Я, папа…
   Олимп Валерианович. Меня удивляет, почему Надежда Пет­ровна не сказала, что эти коммунисты – родственники. Надо ее разыскать.
 
   Олимп Валерианович и Валериан Олимпович ухо­дят.

Явление двадцать первое

   Те же без Олимпа Валериановича и Валериана Олимповича.
 
   Женщина. Здоровую мы им пушку залили.
   Барабанщик. Да, за это теперь и за галстук залить не мешает.

Явление двадцать второе

   Те же и Надежда Петровна.
 
   Надежда Петровна. Здрасте, товарищи.
   Шарманщик. Здрасте, хозяйка.
   Надежда Петровна. Хорошо ли, товарищи, побеседовали?
   Шарманщик. Побеседовать – первый сорт побеседовали, те­перь не мешает и горло промочить.
   Надежда Петровна. Я сейчас вам водицы, товарищи, при­несу.
   Шарманщик. Что водицы! Как водицы! Вы что же над нами, ма­дам, смеетесь?
   Надежда Петровна. Как же я осмелюсь над вами смеяться, товарищи.
   Шарманщик. Мадам, вы как уговаривались – так и давайте: сперво-наперво кулебяка, а потом по бутылке на брата.
   Надежда Петровна. Что вы, товарищи, у нас отроду никаких кулебяк не бывало, а вина этого проклятого даже в глаза никогда не видала. Слышать слышала, а встречать никогда не встречала.
   Шарманщик. Как не встречали?

Явление двадцать третье

   Те же и Варвара Сергеевна.
 
   Варвара Сергеевна. Маменька, Тамара Леопольдовна!
   Надежда Петровна. Тамара Леопольдовна? Караул, помираю!
   Варвара Сергеевна. Господа, идите в ту комнату, идите в ту комнату, господа.
 
   Шарманщик и его компания уходят.

Явление двадцать четвертое

   Надежда Петровна, Варвара Сергеевна и Настя.
 
   Надежда Петровна. Настька, сейчас же вставай со стула.
   Настя. Убейте меня – не слезу!
   Надежда Петровна. Варька, тащи ведро воды.
 
   Варвара Сергеевна убегает.

Явление двадцать пятое

   Надежда Петровна и Настя.
 
   Настя. Зачем же воды, барыня?
   Надежда Петровна. Мы сейчас под тобой порох подмачивать будем, говорят, что подмоченные пистолеты безвредные… Тащи сюда скорей.

Явление двадцать шестое

   Надежда Петровна, Настя и Варвара Сергеевна с ведрами.
 
   Надежда Петровна. Выливай под Настьку.
   Настя. Барыня, я захлебнусь.
   Надежда Петровна. Лезь в сундук!
   Настя. Как в сундук?
   Надежда Петровна. Лезь, тебе говорят.
   Настя. Барыня, я вся отсырела.
   Надежда Петровна. Там высохнешь. (Сажает ее в сундук.) Варвара, запирай сундук, а я пойду отпереть Тамаре Леополь­довне.

Явление двадцать седьмое

   Надежда Петровна и Тамара Леопольдовна.
 
   Тамара Леопольдовна. Я так волновалась, я так волнова­лась. Скажите, с ним никакого несчастья не вышло?
   Надежда Петровна. Целехонько, Тамара Леопольдовна, целехонько.
   Тамара Леопольдовна. Ах, покажите, Надежда Петровна.
   Надежда Петровна. Неужели вы мне не верите, Тамара Лео­польдовна?
   Тамара Леопольдовна. Ах, я волнуюсь, Надежда Петровна.
   Надежда Петровна. Здесь очень много посторонних, Тамара Леопольдовна, но вот кончик высовывается, посмотрите.
   Тамара Леопольдовна. Ах, счастье какое. Уж я так волно­валась, уж я так волновалась.

Явление двадцать восьмое

   Надежда Петровна, Тамара Леопольдавна, Вар­вара Сергеевна, Иван Иванович.
 
   Иван Иванович. Милиция, милиция!
   Надежда Петровна. Вы зачем это, Иван Иваныч, в столовой выражаетесь, здесь люди кушают, а вы выражаетесь.
   Иван Иванович. Ваши интонации все равно не помогут. Сей­час сюда милиция придет.
   Тамара Леопольдовна. Караул, милиция!
 
   Все, кроме Тамары Леопольдовны, выбежали, появляется Вале­риан Олимпович.

Явление двадцать девятое

   Тамара Леопольдовна, Валериан Олимпович.
 
   Валериан Олимпович. Что случилось?
   Тамара Леопольдовна. Молодой человек, вы в Бога верите?
   Валериан Олимпович. Дома верю, на службе нет.
   Тамара Леопольдовна. Спасите женщину. Унесите этот сундук.
   Валериан Олимпович. Этот сундук? А что в нем такое?
   Тамара Леопольдовна. Молодой человек, я вам открываю государственную тайну. В этом сундуке помещается все, что в России от России осталось.
   Валериан Олимпович. Ну, значит, не очень тяжелый.
   Тамара Леопольдовна. Я умоляю вас, спасите, или все про­пало.
   Валериан Олимпович. Хорошо, я попробую.
   Тамара Леопольдовна. Только бы до извозчика донести.
 
   Тамара Леопольдовна и Валериан Олимпович уносят сундук.

Явление тридцатое

   Барабанщик, шарманщик, женщина с попугаем и буб­ном, Надежда Петровна, Варвара Сергеевна,
   Иван Иванович, Олимп Валерианович.
 
   Барабанщик. Кто говорит милиция?
   Шарманщик. Что милиция?
   Женщина. Какая милиция?
   Иван Иванович. Что, Надежда Петровна, испугались? Вы ду­маете, в советской республике никакого закона нету… Есть, Надежда Петровна, есть. Ни в одном государстве живого че­ловека в молочной лапше потопить не позволят. Вы думаете, Надежда Петровна, если вы вдвоем с граммофоном молитесь, то на вас и управы нет. Нынче за контрреволюцию и грам­мофон осудить можно.
   Олимп Валерианович. Вы насчет контрреволюции потише, товарищ, у нее сын коммунист.
   Иван Иванович. Коммунист?! Пусть же он в милиции на кре­сте присягнет, что он коммунист.
   Олимп Валерианович. Что это значит, Надежда Петровна?
   Надежда Петровна. Он, кажется, еще не записался, но он за­пишется.
   Олимп Валерианович. Не записался? Значит, вы меня обма­нули, Надежда Петровна. Провокаторша вы. Надежда Петровна.
   Иван Иванович. Именно провокаторша.
   Олимп Валерианович. Где у вас приданое, Надежда Пет­ровна?
   Шарманщик. Где у вас кулебяка, Надежда Петровна?
   Женщина. Обманщица вы, Надежда Петровна.
   Барабанщик. Жульница вы. Надежда Петровна.
   Иван Иванович. Домовладелица вы, Надежда Петровна.
   Варвара Сергеевна. Маменька, мы его выживаем. Играйте, играйте сильней. Танцуйте же, господа.

Явление тридцать первое

   Те же и Павел Сергеевич.
 
   Павел Сергеевич. Силянс! Я человек партийный!
   Иван Иванович. Теперь я этого, Павел Сергеевич, не испугаюсь.
   Павел Сергеевич. Не испугаешься? А если я с самим Луначар­ским на брудершафт пил, что тогда?
   Иван Иванович. Какой же вы, Павел Сергеевич, коммунист, если у вас даже бумаг нету. Без бумаг коммунисты не бы­вают.
   Павел Сергеевич. Тебе бумажка нужна? Бумажка?
   Иван Иванович. Нету ее у вас, Павел Сергеевич, нету!
   Павел Сергеевич. Нету?
   Иван Иванович. Нету!
   Павел Сергеевич. А мандата не хочешь?
   Иван Иванович. Нету у вас мандата.
   Павел Сергеевич. Нету? А это что?
   Иван Иванович(читает). «Мандат».
 
   Все разбегаются, кроме семьи Гулячкиных.
 
   Павел Сергеевич. Мамаша, держите меня, или всю Россию я с этой бумажкой переарестую.

Явление тридцать второе

   Надежда Петровна, Павел Сергеевич, Варвара Сергеевна.
 
   Надежда Петровна. Батюшки, сундук утащили!
   Павел Сергеевич. Сундук?
   Надежда Петровна. А в сундуке, Павлушенька, платье.
   Варвара Сергеевна. А в платье, маменька, Настька.
   Павел Сергеевич. Зачем же вам, маменька, платье, если у меня мандат?
   Надежда Петровна. Неужто у тебя, Павел, и взаправду ман­дат?
   Павел Сергеевич. Прочтите, мамаша, тогда узнаете.
   Надежда Петровна(читает). «Мандат»…
   Павел Сергеевич. Читайте, мамаша, читайте.