Страница:
– Ты бы хотел сейчас вернуться в Москву?
Я невольно посмотрел по сторонам, но мы были совсем одни.
– Хотел бы?
– Нам лучше не привыкать снова говорить по-русски, Роза, – по-испански сказал я.
– Я Рита. Забыл уже? – Она по-прежнему говорила по-русски.
– Хорошо, – я тоже перешел на русский. – Чего ты хочешь?
Почему-то я сразу почувствовал, что этот разговор будет напряженным. Наверное, я догадывался, что и моя жена постоянно перемывает в голове те же неприятные мысли.
– Я хочу жить либо здесь, либо там.
– Мы живем здесь, – твердо сказал я.
– Но мы оттуда! И там считают, что мы по-прежнему с ними и всегда душой будем там.
Рита задумалась – я ее не прерывал.
– И я, правда, хотела бы жить в Москве – мне там всё родное, мне там было хорошо. Правда!
Она, похоже, забыла, с какой радостью мы оттуда уезжали. Любить легче на расстоянии.
– Давай воспринимать это как командировку, – сказал я голосом старшего.
– Ты сам знаешь, что это не так. Мы до конца своих дней будем жить здесь.
– Но тебе же в Америке тоже нравится!
– Очень нравится! И эта страна могла бы стать моей. Если бы я не думала всё время, что здесь должно находиться только мое тело, а душою я должна жить там. Что я обманываю каждого человека, которому я говорю «Hi!». Что завтра неизвестно, что мне прикажут с этим человеком сделать.
Роза – Рита! – посмотрела на меня, и глаза ее, до этого напряженные, почти злые, вдруг смягчились. Наверное, по моему лицу было понятно, что я тоже отнюдь не наслаждаюсь нашей ситуацией.
– Они могут про нас забыть? – помолчав, спросила она.
– Вряд ли.
– Тогда давай или вернемся в Москву, или переедем в другое место и никому не скажем, куда.
Я молчал.
– Нет? Что, это невозможно – собрать вещи и перебраться куда-нибудь в Аризону? У Сакса там сын – он поможет нам найти работу. Он наверняка знает кучу народа!
Я молчал.
– Нет? Так не получится? Почему? Кто нас будет искать? Как?
– Это кризис вживания, – казенным голосом сказал я. – Нас предупреждали.
Рита хотела что-то сказать, но передумала. Я ждал. Через минуту она уже открыла рот, но снова передумала. Просто поднялась на ноги, отряхивая с икр прилипший мокрый песок, и заключила:
– Хорошо, поживем еще. Время покажет.
Это было за несколько месяцев до того дня, когда, после трехлетней жизни в качестве кубинских эмигрантов надежда на то, что про нас забыли, улетучилась с получением злополучного письма.
И вот накануне эта встреча с Арменом в университетском парке. Я, разумеется, поскольку мы оба были сотрудниками, подробно пересказал Рите весь разговор, заранее опасаясь, что она не сумеет сдержать эмоции. Но Рита ничего не сказала, только как-то отгородилась и от этой темы, и от меня. Это ее короткое «Вещь!» было первым словом, когда она была сама собой и обращалась ко мне как к человеку, которого она любит. Я не успел развить успех.
Людей в ресторане было немного, дети уже устраивались за столом пить кока-колу, и, отвлекшись на них, я не заметил, как вошел тот самый человек со вчерашней фотографии. Я отметил даже не силуэт, а два тесно посаженных глаза, направленных прямо на меня.
Вживую это не было похоже на двустволку. Однажды в России, в Псковской области, я столкнулся в лесу с волком. Поперек тропинки упало большое дерево, ствол которого из-за толстых ветвей повис где-то в метре над землей. Я нагнулся посмотреть, чтобы понять, пролезать мне под стволом или лучше обойти, и встретил по другую сторону два напряженных глаза. Волк трусил мне навстречу метрах в десяти, не больше – видимо, задумался. Я еще решил было, что это просто большая дворняга. Но в следующую секунду животного на тропинке уже не было. Оно наверняка отскочило в сторону, но я этого не видел, хотя и не отводил взгляда. Я понял, что это был волк не только потому, что собака не боится человека, во всяком случае, рассмотрела бы его. Взгляд зверя был немигающий, холодный, а глаза были посажены совсем близко.
И вот такие же глаза уткнулись в меня в Crab House. Буквально на долю секунды – человек, который явно вышел со мной на связь, скользнул взглядом дальше и пошел, видимо, собираясь присесть за столик позади нас.
К нам вслед за ним шел официант – не тот, с фотографии, который только что вошел, а работник Crab House’а. Помню еще, что боковым зрением я видел двух мужчин за столиком слева от меня. Одним из них, тем, кто сидел лицом к нам, был как раз он, Метек, мой теперешний сосед из «Бальмораля». У него были те же вьющиеся волосы, та же курчавая борода – только еще без седины. Я запомнил его, потому что смутно подозревал, что уже видел его на Кубе. Пялиться на него было неудобно, и я потянулся к пиву.
Я подносил свою кружку к губам, когда справа раздался сильный хлопок. Кружка разлетелась на осколки у меня в руке. Это было рефлекторно: прежде чем я понял, что в меня стреляли, я стал падать на пол. Но это была лишь первая пуля. И, мне иногда кажется, кто-то палил еще и очередью, из автомата – не понятно, в кого, и вообще я в этом не был уверен.
Я уже говорил, звуки того дня в моей памяти не сохранились – только изображение. Причем – в кино это показывают совершенно правильно, это так и есть – окружающий мир перед моими глазами превратился в череду сменяющих друг друга кадров, в слайд-фильм. Первый слайд – лица Карлито и Риты (они сидели напротив меня, а Кончита – справа). Вот их болтающие лица, и вот – я падаю – столешница скрывает их от меня. Слайд номер два – через частокол ножек столов и стульев поднимаются сидевшие напротив меня мужчины, в том числе и Метек. Следующая картина ужасная – дальше я уже видел всё как через запотевшее стекло. Отлетает в сторону стул, и на пол скользит Рита. Два других слайда я никогда не вспоминаю. Потом – опять Рита, уже неподвижная, с нелепо подвернутой рукой. Я вскочил, и последнее, что я увидел, был убегающий с пистолетом в руке Метек. Почему-то он не выстрелил в меня еще раз, хотя и мог это сделать.
Может, он понял, что я и так уже уничтожен.
Я совершенно не помню приезда полиции. В сущности, в памяти у меня не осталось ничего из того, что случилось дальше в тот вечер и в последующие дни. Пару лет назад Сакс рассказал мне, что я после этого месяц пролежал в клинике, на уколах. Он не уточнил, но я понял, что это была за клиника – психушка! Но я этого абсолютно не помню.
Я вернулся к жизни внезапно: я сидел в нашей комнате на кровати, вещи уже были собраны. Оказывается, был конец марта, и я уезжал на Восточное побережье. Сакс сидел рядом со мной, обняв меня за плечо. Его шоколадная щека – я впервые оказался к ней так близко – была выбрита неровно, из уха торчал пучок седых волос.
– Ты точно хочешь уехать? – спросил он нараспев своим глубоким голосом, как будто пропел «Иисус любит тебя».
Я кивнул. Сакс стиснул меня рукой и тяжело поднялся на ноги:
– Ты знаешь, что здесь тебе всегда рады.
Сакс не обманывал меня. Я проверяю это уже много лет – каждый раз, когда приезжаю в Сан-Франциско.
13
14
15
Выйдя из «Клюни», я пересек бульвар Сен-Мишель, направляясь к «Одеону». Мы договорились с Николаем, что, если мне нечего будет ему сказать, я, чтобы не проверяться, просто пройду мимо. А дальше – остаемся на связи.
Жить тремя жизнями всё же немного сложнее, чем двумя. Значит, у Эрнесто Лопеса из «Клюни» – парик, но ни усов, ни бровей. У Эрнесто Родригеса в отеле «Феникс» – хоть имена совпали! – и парик, и усы, и брови. В отеле «Де Бюси» я был самим собой – ну, почти, – добропорядочным американским гражданином Пако Аррайя. В пустынном проулке я быстро стянул с головы парик и сунул его в сумку. Я просто физически ощутил, как кожа моего стриженного черепа, мокрая от пота, расправилась под вечерним ветерком. Как только женщины носят на голове этот компресс?
Гостиница «Де Бюси», завсегдатаем которой я являюсь уже много лет, в десяти минутах ходьбы, между Сен-Жермен и набережной Сены. С виду она выглядит не роскошнее, чем «Клюни», но это только видимость. Ее холл похож на антикварный магазин – мебель «ампир» красного дерева, гобелены на стенах, метровые китайские фарфоровые вазы и зеленые нефритовые кошки в натуральную величину. При всей этой изысканной роскоши четырехзвездочного отеля в уголке дивана привычно спал маленький, словно игрушечный, йоркширский терьер.
Я невольно посмотрел по сторонам, но мы были совсем одни.
– Хотел бы?
– Нам лучше не привыкать снова говорить по-русски, Роза, – по-испански сказал я.
– Я Рита. Забыл уже? – Она по-прежнему говорила по-русски.
– Хорошо, – я тоже перешел на русский. – Чего ты хочешь?
Почему-то я сразу почувствовал, что этот разговор будет напряженным. Наверное, я догадывался, что и моя жена постоянно перемывает в голове те же неприятные мысли.
– Я хочу жить либо здесь, либо там.
– Мы живем здесь, – твердо сказал я.
– Но мы оттуда! И там считают, что мы по-прежнему с ними и всегда душой будем там.
Рита задумалась – я ее не прерывал.
– И я, правда, хотела бы жить в Москве – мне там всё родное, мне там было хорошо. Правда!
Она, похоже, забыла, с какой радостью мы оттуда уезжали. Любить легче на расстоянии.
– Давай воспринимать это как командировку, – сказал я голосом старшего.
– Ты сам знаешь, что это не так. Мы до конца своих дней будем жить здесь.
– Но тебе же в Америке тоже нравится!
– Очень нравится! И эта страна могла бы стать моей. Если бы я не думала всё время, что здесь должно находиться только мое тело, а душою я должна жить там. Что я обманываю каждого человека, которому я говорю «Hi!». Что завтра неизвестно, что мне прикажут с этим человеком сделать.
Роза – Рита! – посмотрела на меня, и глаза ее, до этого напряженные, почти злые, вдруг смягчились. Наверное, по моему лицу было понятно, что я тоже отнюдь не наслаждаюсь нашей ситуацией.
– Они могут про нас забыть? – помолчав, спросила она.
– Вряд ли.
– Тогда давай или вернемся в Москву, или переедем в другое место и никому не скажем, куда.
Я молчал.
– Нет? Что, это невозможно – собрать вещи и перебраться куда-нибудь в Аризону? У Сакса там сын – он поможет нам найти работу. Он наверняка знает кучу народа!
Я молчал.
– Нет? Так не получится? Почему? Кто нас будет искать? Как?
– Это кризис вживания, – казенным голосом сказал я. – Нас предупреждали.
Рита хотела что-то сказать, но передумала. Я ждал. Через минуту она уже открыла рот, но снова передумала. Просто поднялась на ноги, отряхивая с икр прилипший мокрый песок, и заключила:
– Хорошо, поживем еще. Время покажет.
Это было за несколько месяцев до того дня, когда, после трехлетней жизни в качестве кубинских эмигрантов надежда на то, что про нас забыли, улетучилась с получением злополучного письма.
И вот накануне эта встреча с Арменом в университетском парке. Я, разумеется, поскольку мы оба были сотрудниками, подробно пересказал Рите весь разговор, заранее опасаясь, что она не сумеет сдержать эмоции. Но Рита ничего не сказала, только как-то отгородилась и от этой темы, и от меня. Это ее короткое «Вещь!» было первым словом, когда она была сама собой и обращалась ко мне как к человеку, которого она любит. Я не успел развить успех.
Людей в ресторане было немного, дети уже устраивались за столом пить кока-колу, и, отвлекшись на них, я не заметил, как вошел тот самый человек со вчерашней фотографии. Я отметил даже не силуэт, а два тесно посаженных глаза, направленных прямо на меня.
Вживую это не было похоже на двустволку. Однажды в России, в Псковской области, я столкнулся в лесу с волком. Поперек тропинки упало большое дерево, ствол которого из-за толстых ветвей повис где-то в метре над землей. Я нагнулся посмотреть, чтобы понять, пролезать мне под стволом или лучше обойти, и встретил по другую сторону два напряженных глаза. Волк трусил мне навстречу метрах в десяти, не больше – видимо, задумался. Я еще решил было, что это просто большая дворняга. Но в следующую секунду животного на тропинке уже не было. Оно наверняка отскочило в сторону, но я этого не видел, хотя и не отводил взгляда. Я понял, что это был волк не только потому, что собака не боится человека, во всяком случае, рассмотрела бы его. Взгляд зверя был немигающий, холодный, а глаза были посажены совсем близко.
И вот такие же глаза уткнулись в меня в Crab House. Буквально на долю секунды – человек, который явно вышел со мной на связь, скользнул взглядом дальше и пошел, видимо, собираясь присесть за столик позади нас.
К нам вслед за ним шел официант – не тот, с фотографии, который только что вошел, а работник Crab House’а. Помню еще, что боковым зрением я видел двух мужчин за столиком слева от меня. Одним из них, тем, кто сидел лицом к нам, был как раз он, Метек, мой теперешний сосед из «Бальмораля». У него были те же вьющиеся волосы, та же курчавая борода – только еще без седины. Я запомнил его, потому что смутно подозревал, что уже видел его на Кубе. Пялиться на него было неудобно, и я потянулся к пиву.
Я подносил свою кружку к губам, когда справа раздался сильный хлопок. Кружка разлетелась на осколки у меня в руке. Это было рефлекторно: прежде чем я понял, что в меня стреляли, я стал падать на пол. Но это была лишь первая пуля. И, мне иногда кажется, кто-то палил еще и очередью, из автомата – не понятно, в кого, и вообще я в этом не был уверен.
Я уже говорил, звуки того дня в моей памяти не сохранились – только изображение. Причем – в кино это показывают совершенно правильно, это так и есть – окружающий мир перед моими глазами превратился в череду сменяющих друг друга кадров, в слайд-фильм. Первый слайд – лица Карлито и Риты (они сидели напротив меня, а Кончита – справа). Вот их болтающие лица, и вот – я падаю – столешница скрывает их от меня. Слайд номер два – через частокол ножек столов и стульев поднимаются сидевшие напротив меня мужчины, в том числе и Метек. Следующая картина ужасная – дальше я уже видел всё как через запотевшее стекло. Отлетает в сторону стул, и на пол скользит Рита. Два других слайда я никогда не вспоминаю. Потом – опять Рита, уже неподвижная, с нелепо подвернутой рукой. Я вскочил, и последнее, что я увидел, был убегающий с пистолетом в руке Метек. Почему-то он не выстрелил в меня еще раз, хотя и мог это сделать.
Может, он понял, что я и так уже уничтожен.
Я совершенно не помню приезда полиции. В сущности, в памяти у меня не осталось ничего из того, что случилось дальше в тот вечер и в последующие дни. Пару лет назад Сакс рассказал мне, что я после этого месяц пролежал в клинике, на уколах. Он не уточнил, но я понял, что это была за клиника – психушка! Но я этого абсолютно не помню.
Я вернулся к жизни внезапно: я сидел в нашей комнате на кровати, вещи уже были собраны. Оказывается, был конец марта, и я уезжал на Восточное побережье. Сакс сидел рядом со мной, обняв меня за плечо. Его шоколадная щека – я впервые оказался к ней так близко – была выбрита неровно, из уха торчал пучок седых волос.
– Ты точно хочешь уехать? – спросил он нараспев своим глубоким голосом, как будто пропел «Иисус любит тебя».
Я кивнул. Сакс стиснул меня рукой и тяжело поднялся на ноги:
– Ты знаешь, что здесь тебе всегда рады.
Сакс не обманывал меня. Я проверяю это уже много лет – каждый раз, когда приезжаю в Сан-Франциско.
13
Я не то чтобы заснул. Но уже вступил в пограничную зону между явью и сном, сидя на стуле у открытого окна. Во всяком случае, когда послышалась увертюра из «Женитьбы Фигаро», мне пришлось пару секунд соображать, где я нахожусь и что происходит. Мой французский телефон, не переставая играть, мелко подскакивал на поверхности стола, как кружочек кабачка, не желающий ложиться на раскаленную сковородку.
Разговор был столь же содержательным, что и обычно.
– Через три часа, – по-французски сказал Николай.
– Вы ошиблись, – по-английски ответил я. И, нажав на кнопку отбоя, также по-английски выругался вполголоса: «Черт! Черт! Черт!»
Я взглянул на часы – мой «патек-филипп» показывал без нескольких минут семь. Я не сноб и при своих неплохих доходах, тем не менее не стал бы, конечно, покупать себе часы тысяч за сорок долларов – даже зная, что мой внук сможет продать их за сумму раз в тридцать большую. Я получил этот банковский актив год назад по завещанию г-на Мортимера Зильберштейна, несомненно, самой образованной и деликатной акулы Нью-Йоркской фондовой биржи. Он двенадцать лет ездил отдыхать исключительно через Departures Unlimited, и мы с ним, можно сказать, подружились. Подаренные им часы, как меня заверили знающие люди – может быть, слегка преувеличивая, чтобы сделать мне приятное, – уже сегодня стоят полмиллиона. Это изящный хронометр 1952 года в корпусе матового желтого золота. Будь у меня всего лишь «ролекс», в глазах наших клиентов я был бы похож на разбогатевшего торговца джутовым волокном, и наши расценки могли показаться им завышенными. Я перед каждой поездкой обещаю себе оставить часы в банковской ячейке, но поскольку, как правило, я еду в аэропорт с деловой встречи, мой «патек-филипп» и на этот раз остался на руке.
Я привычным взглядом проверил себя в зеркале – усы не отклеились, парик на месте – и вышел из номера.
Внизу приветливый алжирец не стал напоминать мне оставить ключ. Хотя я, по обыкновению, выходил со своей сумкой, в которой помимо камеры теперь увесистой гирькой лежал и переданный Николаем несессер с инструментами.
– Приятного вечера, месье! – улыбнулся он.
– И вам того же!
Я пошел наверх по направлению к метро. Постояльцы гостиницы типа «Феникс» наверняка заказывают такси лишь в исключительных случаях. Разве что собираясь на вокзал или в аэропорт, хотя автобусы Эр-Франс в Руасси отправлялись как раз с авеню Карно, сразу за подземным входом в метро. Стоянка такси, к которой, на самом деле, я направлялся, была напротив. После рабочего дня на такси, которые могут ездить по ряду, предназначенному для автобусов, добираться даже быстрее, чем на метро, где поезда иногда приходится ждать нескончаемо долго. Да к тому же это был июль, и часть парижан уже уехала отдыхать.
Мне повезло – на стоянке была лишь одна чета туристов, белокурых длинноногих скандинавов лет тридцати. Так что я прибыл на место минут на двадцать раньше. Напоминаю, на нашем с Николаем условном языке «через три часа» означало «через час» – если нас прослушивали, это путало карты контрразведчикам.
Мой связной тоже приехал пораньше: я заметил его уже от памятника Генриху IV. Николай теперь стоял по правую руку от стрелки острова Ситэ и смотрел в мою сторону. Он был всё в той же утром белой, а теперь уже серой рубашке с короткими рукавами. Я усмехнулся: конечно, времени съездить домой и переодеться у него не было.
Николай убедился, что я не привел хвоста, и пошел мне навстречу. Хотя жара уже спала, он по-прежнему был в мыле – рубашка темными пятнами прилипала к телу.
– Пойдем пешком, по дороге всё расскажу, – сказал Николай, вытирая пот посеревшим платком.
Мы повернули направо, в сторону Латинского квартала, и, прежде чем мой связной заговорил, я уже понял, что вопрос об обыске номера Штайнера был решен положительно. Николай докладывал как грамотный и дисциплинированный офицер – сухо, без эмоций, ничего не упуская. Мне оставалось только слушать, время от времени кивая или бросая на него вопрошающий взгляд.
– На бато-муш был Штайнер, – как и все русские, живущие за границей, Николай легко вставлял иностранные слова, когда не находил точного соответствия в родном языке. Действительно, для теплохода эти кораблики были слишком малы, для катера – слишком велики. – С женщиной они расстались на пристани – видимо, по мобильному заказали два такси, так что я поехал за Штайнером. Скажу сразу, что наш человек подъехать так быстро не успел. Так что кто эта женщина и откуда, мы пока не знаем. Зато за Штайнером я проследил. Он вышел из такси на бульваре Себастополь, у метро Шато д’О. Мне пришлось включить мигалки и бросить машину прямо на проезжей части. Из подземного перехода он вышел с целлофановым пакетиком, видимо, купил каких-то фруктов. Из чего я заключил, что он идет домой. Он действительно зашел в обычный жилой дом – номер шесть по улице Де-Петитз-Экюри, там напротив универсам. И всё – пропал.
Обожаю названия улиц в центре больших городов: рю Де-Петитз-Экюри. В Москве это был бы Малый Конюшенный переулок.
– Это что за район? – спросил я.
– Такой, народный. Черные, арабы, югославская бакалея, курдский ресторан…
Это было разумно. Там, где всякой твари по паре, быть незамеченным проще, особенно человеку с лошадиным лицом.
– И что решили делать?
– Всё-таки осмотреть его номер. Он вряд ли носит свое сокровище с собой.
– А наш друг не надумает всё же вернуться в гостиницу?
– За домом установили наблюдение. Если что, позвонят мне, а я – тебе. Не выключай свой мобильный!
– Никогда не выключаю. А в его гостинице есть свободные номера?
– Попробуй!
Николай достал карточку отеля «Клюни», которую он предусмотрительно носил в бумажнике, а я вытащил свой французский мобильный.
– Какой, говоришь, номер сообщается с тем?
– Четыреста пятый.
– Большой? Маленький?
Николай скорчил смешную гримасу и пожал плечами.
На том конце провода уже пошли звонки. Трубку сняли сразу, голос мужской, с африканским акцентом:
– Отель «Клюни», добрый вечер!
– Добрый вечер! Проблема такая: мне неожиданно пришлось задержаться в Париже, и нужен номер на одну ночь.
– Ах, месье, боюсь, что у нас ничего нет. Но подождите, подождите, я всё же посмотрю в журнале.
В журнале! Люблю гостиницы, в которых всё по старинке. Николай промокнул шею платком, который уже больше походил на тряпку, и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул, мол, ищут.
– О, на одну ночь есть номер, – произнес голос. – Но только на одну!
– Именно! – радостно откликнулся я. – Следующую ночь мне предстоит спать в самолете, а еще следующую – в Токио!
Ложь подобного рода срывается у меня с языка автоматически. И она отнюдь не невинна – такой текст портье запомнит и быстренько воспроизведет, в случае чего. Так что, по крайней мере, в первое время искать меня будут на другом конце света.
– Как ваша фамилия, месье? И когда вы приедете?
Черт! Откуда я знаю, как моя фамилия! Я уцепился за последний вопрос.
– Я буду… Я буду, – протянул я, как бы размышляя.
На самом деле, я сорвал с плеча сумку и стал судорожно возиться с молнией.
– В сущности, я в центре. И мог бы вот прямо сейчас взять такси и приехать. Почему нет? Пожалуй, прямо сразу.
Вдвоем с Николаем мы, наконец, справились с молнией. Книга Сименона с паспортом лежала во внутреннем боковом кармашке. Это еще одна молния.
– Приезжайте, когда вам угодно. Это месье…
Николай развернул паспорт и поднес его к моим глазам. Фантазии в Конторе было немного. Хотя распространенные фамилии самые удобные – проще затеряться.
– Лопес, Эрнесто Лопес.
– Хорошо, месье. До скорого!
– Спасибо. Уже еду!
Я повесил трубку.
– Ведь чем раньше, тем лучше? – по инерции спросил я у Николая по-французски.
– Конечно! – ответил он на том же языке.
Произношение у него было еще почище, чем у меня, хотя с носовыми и у меня проблема. Как, впрочем, у большинства испаноязычных.
До гостиницы было минут десять пешком. Мы перешли южную часть Пон-Неф – это, кто не знает, самый старый мост Парижа, который когда-то назвали Новым - и повернули на набережную в сторону Нотр-Дама. Букинисты закрывали свои ящики, народу оставалось совсем немного. Наступило то самое любимое мною время дня, когда полуденный зной сменяется мягким, обволакивающим теплом. Так, наверное, чувствует себя ребенок во чреве матери.
Мы подошли к парапету и прислонились к прогретому камню. Я положил в книгу Сименона свой паспорт на имя Эрнесто Родригеса и присмотрелся к фотографии на новом документе. Эрнесто Лопес был без усов, но я с равным успехом мог заявиться в «Клюни» в парике или коротко стриженным – в конце концов, паспорт был выдан три года назад.
Я достал платок, якобы, чтобы высморкаться, и отнял его от лица уже с усами. Теперь утереть пот со лба! Здесь мне повезло меньше – оторвать удалось только одну бровь. Оторвать было подходящим словом – бровь была приклеена на мою собственную и наверняка отделилась вместе с моими волосками. Заранее сморщившись, я резким жестом оторвал вторую. Николай сочувственно следил за моими манипуляциями.
– Парик?
– Нет, оставлю.
Николай взглянул на фотографию и согласно кивнул. Взгляд его снова упал на лежащий в сумке несессер, который он передал мне днем, и он довольно хрюкнул – видимо, любит предусмотрительных. Но, кроме несессера, в сумке была только моя видеокамера со струбциной.
– Вещей только у тебя маловато! – сообразил Николай. – Слушай, я получил рубашки из прачечной – они у меня в багажнике. Давай вернемся, машина в паркинге на острове!
Я хлопнул его по плечу. Мне давно не работалось так спокойно.
Разговор был столь же содержательным, что и обычно.
– Через три часа, – по-французски сказал Николай.
– Вы ошиблись, – по-английски ответил я. И, нажав на кнопку отбоя, также по-английски выругался вполголоса: «Черт! Черт! Черт!»
Я взглянул на часы – мой «патек-филипп» показывал без нескольких минут семь. Я не сноб и при своих неплохих доходах, тем не менее не стал бы, конечно, покупать себе часы тысяч за сорок долларов – даже зная, что мой внук сможет продать их за сумму раз в тридцать большую. Я получил этот банковский актив год назад по завещанию г-на Мортимера Зильберштейна, несомненно, самой образованной и деликатной акулы Нью-Йоркской фондовой биржи. Он двенадцать лет ездил отдыхать исключительно через Departures Unlimited, и мы с ним, можно сказать, подружились. Подаренные им часы, как меня заверили знающие люди – может быть, слегка преувеличивая, чтобы сделать мне приятное, – уже сегодня стоят полмиллиона. Это изящный хронометр 1952 года в корпусе матового желтого золота. Будь у меня всего лишь «ролекс», в глазах наших клиентов я был бы похож на разбогатевшего торговца джутовым волокном, и наши расценки могли показаться им завышенными. Я перед каждой поездкой обещаю себе оставить часы в банковской ячейке, но поскольку, как правило, я еду в аэропорт с деловой встречи, мой «патек-филипп» и на этот раз остался на руке.
Я привычным взглядом проверил себя в зеркале – усы не отклеились, парик на месте – и вышел из номера.
Внизу приветливый алжирец не стал напоминать мне оставить ключ. Хотя я, по обыкновению, выходил со своей сумкой, в которой помимо камеры теперь увесистой гирькой лежал и переданный Николаем несессер с инструментами.
– Приятного вечера, месье! – улыбнулся он.
– И вам того же!
Я пошел наверх по направлению к метро. Постояльцы гостиницы типа «Феникс» наверняка заказывают такси лишь в исключительных случаях. Разве что собираясь на вокзал или в аэропорт, хотя автобусы Эр-Франс в Руасси отправлялись как раз с авеню Карно, сразу за подземным входом в метро. Стоянка такси, к которой, на самом деле, я направлялся, была напротив. После рабочего дня на такси, которые могут ездить по ряду, предназначенному для автобусов, добираться даже быстрее, чем на метро, где поезда иногда приходится ждать нескончаемо долго. Да к тому же это был июль, и часть парижан уже уехала отдыхать.
Мне повезло – на стоянке была лишь одна чета туристов, белокурых длинноногих скандинавов лет тридцати. Так что я прибыл на место минут на двадцать раньше. Напоминаю, на нашем с Николаем условном языке «через три часа» означало «через час» – если нас прослушивали, это путало карты контрразведчикам.
Мой связной тоже приехал пораньше: я заметил его уже от памятника Генриху IV. Николай теперь стоял по правую руку от стрелки острова Ситэ и смотрел в мою сторону. Он был всё в той же утром белой, а теперь уже серой рубашке с короткими рукавами. Я усмехнулся: конечно, времени съездить домой и переодеться у него не было.
Николай убедился, что я не привел хвоста, и пошел мне навстречу. Хотя жара уже спала, он по-прежнему был в мыле – рубашка темными пятнами прилипала к телу.
– Пойдем пешком, по дороге всё расскажу, – сказал Николай, вытирая пот посеревшим платком.
Мы повернули направо, в сторону Латинского квартала, и, прежде чем мой связной заговорил, я уже понял, что вопрос об обыске номера Штайнера был решен положительно. Николай докладывал как грамотный и дисциплинированный офицер – сухо, без эмоций, ничего не упуская. Мне оставалось только слушать, время от времени кивая или бросая на него вопрошающий взгляд.
– На бато-муш был Штайнер, – как и все русские, живущие за границей, Николай легко вставлял иностранные слова, когда не находил точного соответствия в родном языке. Действительно, для теплохода эти кораблики были слишком малы, для катера – слишком велики. – С женщиной они расстались на пристани – видимо, по мобильному заказали два такси, так что я поехал за Штайнером. Скажу сразу, что наш человек подъехать так быстро не успел. Так что кто эта женщина и откуда, мы пока не знаем. Зато за Штайнером я проследил. Он вышел из такси на бульваре Себастополь, у метро Шато д’О. Мне пришлось включить мигалки и бросить машину прямо на проезжей части. Из подземного перехода он вышел с целлофановым пакетиком, видимо, купил каких-то фруктов. Из чего я заключил, что он идет домой. Он действительно зашел в обычный жилой дом – номер шесть по улице Де-Петитз-Экюри, там напротив универсам. И всё – пропал.
Обожаю названия улиц в центре больших городов: рю Де-Петитз-Экюри. В Москве это был бы Малый Конюшенный переулок.
– Это что за район? – спросил я.
– Такой, народный. Черные, арабы, югославская бакалея, курдский ресторан…
Это было разумно. Там, где всякой твари по паре, быть незамеченным проще, особенно человеку с лошадиным лицом.
– И что решили делать?
– Всё-таки осмотреть его номер. Он вряд ли носит свое сокровище с собой.
– А наш друг не надумает всё же вернуться в гостиницу?
– За домом установили наблюдение. Если что, позвонят мне, а я – тебе. Не выключай свой мобильный!
– Никогда не выключаю. А в его гостинице есть свободные номера?
– Попробуй!
Николай достал карточку отеля «Клюни», которую он предусмотрительно носил в бумажнике, а я вытащил свой французский мобильный.
– Какой, говоришь, номер сообщается с тем?
– Четыреста пятый.
– Большой? Маленький?
Николай скорчил смешную гримасу и пожал плечами.
На том конце провода уже пошли звонки. Трубку сняли сразу, голос мужской, с африканским акцентом:
– Отель «Клюни», добрый вечер!
– Добрый вечер! Проблема такая: мне неожиданно пришлось задержаться в Париже, и нужен номер на одну ночь.
– Ах, месье, боюсь, что у нас ничего нет. Но подождите, подождите, я всё же посмотрю в журнале.
В журнале! Люблю гостиницы, в которых всё по старинке. Николай промокнул шею платком, который уже больше походил на тряпку, и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул, мол, ищут.
– О, на одну ночь есть номер, – произнес голос. – Но только на одну!
– Именно! – радостно откликнулся я. – Следующую ночь мне предстоит спать в самолете, а еще следующую – в Токио!
Ложь подобного рода срывается у меня с языка автоматически. И она отнюдь не невинна – такой текст портье запомнит и быстренько воспроизведет, в случае чего. Так что, по крайней мере, в первое время искать меня будут на другом конце света.
– Как ваша фамилия, месье? И когда вы приедете?
Черт! Откуда я знаю, как моя фамилия! Я уцепился за последний вопрос.
– Я буду… Я буду, – протянул я, как бы размышляя.
На самом деле, я сорвал с плеча сумку и стал судорожно возиться с молнией.
– В сущности, я в центре. И мог бы вот прямо сейчас взять такси и приехать. Почему нет? Пожалуй, прямо сразу.
Вдвоем с Николаем мы, наконец, справились с молнией. Книга Сименона с паспортом лежала во внутреннем боковом кармашке. Это еще одна молния.
– Приезжайте, когда вам угодно. Это месье…
Николай развернул паспорт и поднес его к моим глазам. Фантазии в Конторе было немного. Хотя распространенные фамилии самые удобные – проще затеряться.
– Лопес, Эрнесто Лопес.
– Хорошо, месье. До скорого!
– Спасибо. Уже еду!
Я повесил трубку.
– Ведь чем раньше, тем лучше? – по инерции спросил я у Николая по-французски.
– Конечно! – ответил он на том же языке.
Произношение у него было еще почище, чем у меня, хотя с носовыми и у меня проблема. Как, впрочем, у большинства испаноязычных.
До гостиницы было минут десять пешком. Мы перешли южную часть Пон-Неф – это, кто не знает, самый старый мост Парижа, который когда-то назвали Новым - и повернули на набережную в сторону Нотр-Дама. Букинисты закрывали свои ящики, народу оставалось совсем немного. Наступило то самое любимое мною время дня, когда полуденный зной сменяется мягким, обволакивающим теплом. Так, наверное, чувствует себя ребенок во чреве матери.
Мы подошли к парапету и прислонились к прогретому камню. Я положил в книгу Сименона свой паспорт на имя Эрнесто Родригеса и присмотрелся к фотографии на новом документе. Эрнесто Лопес был без усов, но я с равным успехом мог заявиться в «Клюни» в парике или коротко стриженным – в конце концов, паспорт был выдан три года назад.
Я достал платок, якобы, чтобы высморкаться, и отнял его от лица уже с усами. Теперь утереть пот со лба! Здесь мне повезло меньше – оторвать удалось только одну бровь. Оторвать было подходящим словом – бровь была приклеена на мою собственную и наверняка отделилась вместе с моими волосками. Заранее сморщившись, я резким жестом оторвал вторую. Николай сочувственно следил за моими манипуляциями.
– Парик?
– Нет, оставлю.
Николай взглянул на фотографию и согласно кивнул. Взгляд его снова упал на лежащий в сумке несессер, который он передал мне днем, и он довольно хрюкнул – видимо, любит предусмотрительных. Но, кроме несессера, в сумке была только моя видеокамера со струбциной.
– Вещей только у тебя маловато! – сообразил Николай. – Слушай, я получил рубашки из прачечной – они у меня в багажнике. Давай вернемся, машина в паркинге на острове!
Я хлопнул его по плечу. Мне давно не работалось так спокойно.
14
Надеяться, что свободным окажется как раз нужный мне номер 405, граничило с глупостью. Уже хорошо, что он оказался на том же этаже. Портье – высокий африканец, молодой, но уже с наметившимся брюшком и тусклыми коровьими глазами, выслушал мою обычную историю с кредиткой и желанием заплатить наличными.
– Как вам будет угодно, месье. Тогда вы можете заплатить за комнату сейчас, а если будут телефонные звонки и минибар – при выписке.
На паспорт он взглянуть не пожелал, только уточнил последнюю букву моей фамилии – «z». У них всё-таки, помимо журнала, имелся и компьютер, куда он и забил эти данные.
Чтобы добраться до портье, мне пришлось подняться по лестнице на второй этаж, и я приготовился к дальнейшему восхождению. Ан нет, дальше уже был лифт – крошечный, как в большинстве трехзвездочных отелей Парижа, пахнущий дезодорантом, но всё же лифт.
По гнусному французскому обычаю, в коридоре четвертого этажа было темно. Я нажал светящуюся красную кнопку выключателя, зажигая тусклый свет. Передо мной была огражденная перилами винтовая лестница, а вокруг нее размещались номера – семь-восемь, не больше. Мой 401-й был сразу справа.
Номера в «Клюни» были в два раза дороже, чем в «Фениксе» – 119 евро с завтраком, – но, разумеется, не в два раза лучше. Постояльцы платили за место – сердце Латинского квартала. Большая, на двоих, кровать с тумбочками по обе стороны, а также холодильник и шкаф оставляли лишь узкий проход; телевизор был закреплен на кронштейне слева от кровати. Я открыл окно и распахнул ставни. Комнату заполнил прогретый воздух вместе с шумом машин и чириканьем воробьев на соседнем дереве. Окно выходило на бульвар Сен-Мишель. Левее, на противоположной стороне, я увидел Николая, сидящего на террасе кафе «Бриош доре» перед большой чашкой кофе с молоком. В руках у него была газета, но глазами он следил за гостиницей. Встретившись со мной взглядом, он отпил глоток кофе и снова уткнулся в газету. Чтобы избежать прокола, мы решили установить наблюдение не только за домом, в котором исчез Штайнер, но и за гостиницей.
Терять время было бессмысленно. Я снял пиджак, раскрыл сумку и вытащил нейлоновый несессер. Найди такой у вас в вещах полицейские, раньше, чем они прокатают по делам все нераскрытые кражи за последние двадцать лет, вас не отпустят. Это был полный рабочий комплект домушника-профессионала. Предполагая, что все замки в дверях – одной марки, я по своему ключу подобрал похожую отмычку и сунул ее в карман вместе с универсальной отверткой, складными пассатижами и крошечным фонариком.
В несессере были и тонкие, но прочные перчатки из синтетической ткани. На первый взгляд они выглядели как детские, но оказались просто влитыми. Я пошевелил пальцами – перчаток на руке как будто не было. Что еще, чтобы ничего не забыть? А! Я выключил свой американский мобильный и отключил мелодию звонка на французском. Чтобы получить сигнал тревоги от Николая в случае появления Штайнера, достаточно и вибрации.
Я приоткрыл дверь и прислушался. На этаже было совсем тихо. Туристы, заплатившие 119 евро за ночь, стремились насладиться столицей развлечений в полную силу. Я прикрыл за собой дверь и, не зажигая света, двинулся по коридору. 402-й, 403-й, вот этот должен быть 404-м. И еще одна дверь совсем рядом. Правильно, он же должен быть смежным с соседним номером. На всякий случай я посветил фонариком – точно, 404-й!
Дверь примыкала к косяку неплотно, похоже, она была всего лишь захлопнута на защелку. Я уперся в нее носком ботинка и стал шарить в щели отверткой. Вот она уперлась в защелку, я поднажал, пользуясь косяком, как точкой опоры – дверь бесшумно отворилась. Хотя и немец, а закрывать свой номер на два оборота замка Штайнер не стал. Или это горничная поленилась. Скорее горничная – я вспомнил, что Штайнер не появлялся здесь уже несколько дней.
В глубине коридора, за лестницей раздался шум – включился и поехал вниз лифт. Николай сигнала мне не подавал, так что я вошел в номер Штайнера и тихонько захлопнул дверь за собой.
Смежная дверь в 405-й номер была сразу слева. Я приник к ней ухом – оттуда не доносилось ни звука. Я не стал терять время и принялся за поиски.
Как говорил великий соотечественник Штайнера Фридрих Ницше, для достижения цели есть два пути: насилие и методичность. Я всегда был противником насилия в любых его формах. Хотя с тех пор, как в моей жизни снова возник Метек… Ну, не будем отвлекаться.
Когда я проходил подготовку в балашихинской даче за зеленым забором, наши преподаватели всегда старались внушить нам мысль, что и самая скучная, рутинная сторона профессии разведчика так же романтична и захватывающа, как и ее экранное воплощение. Это не так. Рутины в ней – 90%, романтики, когда с ней уже столкнулся, – 0, остальное – адреналин, но он то есть, то нет. Рутина, в основном рутина. Вот тому пример.
Сразу за дверью в 405-й номер – холодильник минибара с телевизором наверху. Открываем холодильник. Банки с пивом, перье, оранжина, кока, минералка – всё нетронутое. Дальше – «твикс», «киткэт», чипсы, арахис в ярких пакетиках. В дверце – две крошечные бутылочки с «рикаром» – и это весь алкоголь на случай крайней нужды! Вы пробовали когда-нибудь «рикар»? И не пробуйте, даже в случае крайней нужды, разве что вам в детстве нравилась касторка. За холодильником и под ним – пусто.
В 404-м, в отличие от моего, было не одно окно, а целых три – и сам номер был в два раза больше. Два окна были в закутке, уходившем за холодильником влево: одно выходило на бульвар Сен-Жермен, раскопки Клюни и здания Сорбонны, второе – в проулок. У стены – письменный стол с выдвижным ящиком. Большим писателем Штайнер не был – в ящике лежали носки, трусы и аккуратно выглаженная допотопная белая майка с лямочками, какую носил Аккатоне и другие герои итальянского неореализма. На столе – настольная лампа. Я приподнял ее и осмотрел донышко цоколя – не разборное. Над столом большое зеркало в желтой латунной окантовке – сзади плотно задраено картоном, следов вскрытия нет.
Напротив стола – платяной шкаф, где на единственной полке лежали две запасные подушки. На всякий случай я их тщательно прощупал. Внизу – серый сейф с кнопками, но дверца была полуоткрыта – внутри ничего не было. В шкафу же валялась черная дорожная сумка с разными мелочами. На вешалках – светлый костюм, пара рубашек.
Я методично переходил от предмета к предмету, ощупывая шторы, отвинчивая облицовку розеток, проверяя швы на матрасе, залезая в сливной бачок унитаза. Только однажды у меня появилась надежда – в навесном потолке в ванной отошло обрамление одной из лампочек. Но в крошечной полости было пусто.
Где еще? И было ли вообще что-либо спрятано? Может быть, Штайнер уже отдал свой контейнер, или хранил его в квартире, куда он пошел, или где-нибудь в парке, или всё же носил при себе?
Я уже готовился выйти, когда из-за двери смежного номера вдруг донесся натужный кашель. Я вздрогнул от неожиданности – я мог поклясться, что в 405-м никого не было. Кто-то проснулся или вошел, пока я обследовал ванную? Хорошо, если бы это было так – всегда неприятно сознавать, что ты где-то прокололся.
Кашель повторился, и пожилой женский голос пробормотал проклятие на языке, который я определил как венгерский.
– Как вам будет угодно, месье. Тогда вы можете заплатить за комнату сейчас, а если будут телефонные звонки и минибар – при выписке.
На паспорт он взглянуть не пожелал, только уточнил последнюю букву моей фамилии – «z». У них всё-таки, помимо журнала, имелся и компьютер, куда он и забил эти данные.
Чтобы добраться до портье, мне пришлось подняться по лестнице на второй этаж, и я приготовился к дальнейшему восхождению. Ан нет, дальше уже был лифт – крошечный, как в большинстве трехзвездочных отелей Парижа, пахнущий дезодорантом, но всё же лифт.
По гнусному французскому обычаю, в коридоре четвертого этажа было темно. Я нажал светящуюся красную кнопку выключателя, зажигая тусклый свет. Передо мной была огражденная перилами винтовая лестница, а вокруг нее размещались номера – семь-восемь, не больше. Мой 401-й был сразу справа.
Номера в «Клюни» были в два раза дороже, чем в «Фениксе» – 119 евро с завтраком, – но, разумеется, не в два раза лучше. Постояльцы платили за место – сердце Латинского квартала. Большая, на двоих, кровать с тумбочками по обе стороны, а также холодильник и шкаф оставляли лишь узкий проход; телевизор был закреплен на кронштейне слева от кровати. Я открыл окно и распахнул ставни. Комнату заполнил прогретый воздух вместе с шумом машин и чириканьем воробьев на соседнем дереве. Окно выходило на бульвар Сен-Мишель. Левее, на противоположной стороне, я увидел Николая, сидящего на террасе кафе «Бриош доре» перед большой чашкой кофе с молоком. В руках у него была газета, но глазами он следил за гостиницей. Встретившись со мной взглядом, он отпил глоток кофе и снова уткнулся в газету. Чтобы избежать прокола, мы решили установить наблюдение не только за домом, в котором исчез Штайнер, но и за гостиницей.
Терять время было бессмысленно. Я снял пиджак, раскрыл сумку и вытащил нейлоновый несессер. Найди такой у вас в вещах полицейские, раньше, чем они прокатают по делам все нераскрытые кражи за последние двадцать лет, вас не отпустят. Это был полный рабочий комплект домушника-профессионала. Предполагая, что все замки в дверях – одной марки, я по своему ключу подобрал похожую отмычку и сунул ее в карман вместе с универсальной отверткой, складными пассатижами и крошечным фонариком.
В несессере были и тонкие, но прочные перчатки из синтетической ткани. На первый взгляд они выглядели как детские, но оказались просто влитыми. Я пошевелил пальцами – перчаток на руке как будто не было. Что еще, чтобы ничего не забыть? А! Я выключил свой американский мобильный и отключил мелодию звонка на французском. Чтобы получить сигнал тревоги от Николая в случае появления Штайнера, достаточно и вибрации.
Я приоткрыл дверь и прислушался. На этаже было совсем тихо. Туристы, заплатившие 119 евро за ночь, стремились насладиться столицей развлечений в полную силу. Я прикрыл за собой дверь и, не зажигая света, двинулся по коридору. 402-й, 403-й, вот этот должен быть 404-м. И еще одна дверь совсем рядом. Правильно, он же должен быть смежным с соседним номером. На всякий случай я посветил фонариком – точно, 404-й!
Дверь примыкала к косяку неплотно, похоже, она была всего лишь захлопнута на защелку. Я уперся в нее носком ботинка и стал шарить в щели отверткой. Вот она уперлась в защелку, я поднажал, пользуясь косяком, как точкой опоры – дверь бесшумно отворилась. Хотя и немец, а закрывать свой номер на два оборота замка Штайнер не стал. Или это горничная поленилась. Скорее горничная – я вспомнил, что Штайнер не появлялся здесь уже несколько дней.
В глубине коридора, за лестницей раздался шум – включился и поехал вниз лифт. Николай сигнала мне не подавал, так что я вошел в номер Штайнера и тихонько захлопнул дверь за собой.
Смежная дверь в 405-й номер была сразу слева. Я приник к ней ухом – оттуда не доносилось ни звука. Я не стал терять время и принялся за поиски.
Как говорил великий соотечественник Штайнера Фридрих Ницше, для достижения цели есть два пути: насилие и методичность. Я всегда был противником насилия в любых его формах. Хотя с тех пор, как в моей жизни снова возник Метек… Ну, не будем отвлекаться.
Когда я проходил подготовку в балашихинской даче за зеленым забором, наши преподаватели всегда старались внушить нам мысль, что и самая скучная, рутинная сторона профессии разведчика так же романтична и захватывающа, как и ее экранное воплощение. Это не так. Рутины в ней – 90%, романтики, когда с ней уже столкнулся, – 0, остальное – адреналин, но он то есть, то нет. Рутина, в основном рутина. Вот тому пример.
Сразу за дверью в 405-й номер – холодильник минибара с телевизором наверху. Открываем холодильник. Банки с пивом, перье, оранжина, кока, минералка – всё нетронутое. Дальше – «твикс», «киткэт», чипсы, арахис в ярких пакетиках. В дверце – две крошечные бутылочки с «рикаром» – и это весь алкоголь на случай крайней нужды! Вы пробовали когда-нибудь «рикар»? И не пробуйте, даже в случае крайней нужды, разве что вам в детстве нравилась касторка. За холодильником и под ним – пусто.
В 404-м, в отличие от моего, было не одно окно, а целых три – и сам номер был в два раза больше. Два окна были в закутке, уходившем за холодильником влево: одно выходило на бульвар Сен-Жермен, раскопки Клюни и здания Сорбонны, второе – в проулок. У стены – письменный стол с выдвижным ящиком. Большим писателем Штайнер не был – в ящике лежали носки, трусы и аккуратно выглаженная допотопная белая майка с лямочками, какую носил Аккатоне и другие герои итальянского неореализма. На столе – настольная лампа. Я приподнял ее и осмотрел донышко цоколя – не разборное. Над столом большое зеркало в желтой латунной окантовке – сзади плотно задраено картоном, следов вскрытия нет.
Напротив стола – платяной шкаф, где на единственной полке лежали две запасные подушки. На всякий случай я их тщательно прощупал. Внизу – серый сейф с кнопками, но дверца была полуоткрыта – внутри ничего не было. В шкафу же валялась черная дорожная сумка с разными мелочами. На вешалках – светлый костюм, пара рубашек.
Я методично переходил от предмета к предмету, ощупывая шторы, отвинчивая облицовку розеток, проверяя швы на матрасе, залезая в сливной бачок унитаза. Только однажды у меня появилась надежда – в навесном потолке в ванной отошло обрамление одной из лампочек. Но в крошечной полости было пусто.
Где еще? И было ли вообще что-либо спрятано? Может быть, Штайнер уже отдал свой контейнер, или хранил его в квартире, куда он пошел, или где-нибудь в парке, или всё же носил при себе?
Я уже готовился выйти, когда из-за двери смежного номера вдруг донесся натужный кашель. Я вздрогнул от неожиданности – я мог поклясться, что в 405-м никого не было. Кто-то проснулся или вошел, пока я обследовал ванную? Хорошо, если бы это было так – всегда неприятно сознавать, что ты где-то прокололся.
Кашель повторился, и пожилой женский голос пробормотал проклятие на языке, который я определил как венгерский.
15
Выйдя из «Клюни», я пересек бульвар Сен-Мишель, направляясь к «Одеону». Мы договорились с Николаем, что, если мне нечего будет ему сказать, я, чтобы не проверяться, просто пройду мимо. А дальше – остаемся на связи.
Жить тремя жизнями всё же немного сложнее, чем двумя. Значит, у Эрнесто Лопеса из «Клюни» – парик, но ни усов, ни бровей. У Эрнесто Родригеса в отеле «Феникс» – хоть имена совпали! – и парик, и усы, и брови. В отеле «Де Бюси» я был самим собой – ну, почти, – добропорядочным американским гражданином Пако Аррайя. В пустынном проулке я быстро стянул с головы парик и сунул его в сумку. Я просто физически ощутил, как кожа моего стриженного черепа, мокрая от пота, расправилась под вечерним ветерком. Как только женщины носят на голове этот компресс?
Гостиница «Де Бюси», завсегдатаем которой я являюсь уже много лет, в десяти минутах ходьбы, между Сен-Жермен и набережной Сены. С виду она выглядит не роскошнее, чем «Клюни», но это только видимость. Ее холл похож на антикварный магазин – мебель «ампир» красного дерева, гобелены на стенах, метровые китайские фарфоровые вазы и зеленые нефритовые кошки в натуральную величину. При всей этой изысканной роскоши четырехзвездочного отеля в уголке дивана привычно спал маленький, словно игрушечный, йоркширский терьер.