Страница:
Если ориентироваться на аналитические доклады авторитетнейших экспертов, то «опознавательным знаком конца ХХ века» следует считать не «гуманитаризацию» общественной жизни, а дегуманизацию, обусловленную возникновением и неуклонным обострением глобальных проблем современности, каждая из которых несет в себе угрозу безопасности человечества. Поэтому смешивание понятий гуманное и гуманитарное, как и отождествление гуманитарного с материальной помощью пострадавшим или бедным странам и людям, не только порождает теоретическую путаницу, но и способствует манипуляции общественным мнением, дезориентируя народные массы в их реальной социально-политической практике.
Никто не может запретить использовать слово в том или ином значении или претендовать на роль арбитра в терминологических спорах. Однако для того, чтобы понимать друг друга, ученые должны стремиться закреплять за каждым термином достаточно определенный смысл. В частности, обобщив результаты анализа более ста научных текстов и словарных определений, можно утверждать, что понятие гуманитарное следует применять лишь для обозначения известного множества научных дисциплин, составляющих гуманитарное знание.
Иногда эту область определяют как совокупность наук о человеке. В принципе с таким подходом можно согласиться, уточнив, что изучение человека, например с позиции биофизики, медицинской науки, биологии, лежит в сфере естествознания. Хотя грани здесь относительны, подвижны. Физиология высшей нервной деятельности и медицинская технология тесно сопряжены с общей психологией, принадлежащей сфере гуманитарного знания. Педагогическая, спортивная и военная психологии, не говоря уже о тесно связанной с социологией социальной психологией, однозначно относятся к гуманитарным наукам. Даже математику, учитывая, что она служит одним из самых сильных способов развития интеллектуальных способностей, выдающийся советский математик А.Д. Александров считал вопреки общепринятому мнению гуманитарной наукой. По-видимому, то же самое можно сказать о теории и практике шахматной игры.
Объектом гуманитарного знания служат всевозможные проявления общественного бытия и общественного сознания, а предметом – закономерности жизнедеятельности в ее объективных и субъективных формах.
Органическая связь гуманитарных наук с гуманизмом имеет место постольку, поскольку человек рассматривается в них как высшая самостоятельная ценность, а содержание этих наук нацелено на обеспечение всестороннего и гармоничного развития жизненных сил всех членов общества. Сущность кризиса современного гуманитарного знания заключается в его разрыве с гуманизмом. Среди гуманитарных дисциплин особое место принадлежит социальной философии и теоретической социологии, которые изучают любые социальные феномены как целостные системы в единстве их внутренних и внешних, объективных и субъективных отношений. Различия этих двух наук относительны, подвижны и проявляются прежде всего в масштабах обобщений и уровня абстрагирования.
Как ни парадоксально, но образование, будучи по своей сущности непосредственно обращено к человеку, к культуре в ее высоком гуманистическом смысле, в ХХ веке стало все более отчуждаться от человека и фундаментальных нравственных ценностей, выполняя антигуманистические функции. Невиданное ускорение научно-технического прогресса, непрерывный каскад открытий, изобретений, фантастически увеличивший силы человечества, породил гипертрофированные представления об абсолютном приоритете естественнонаучных и технических достижений перед гуманитарными, логического познания – перед эмоционально-чувственным, вещественного богатства – над духовным. Образование стало рассматриваться с сугубо утилитарной стороны – как средство приобретения знаний, навыков, умений, необходимых для освоения определенных технологий и техники, для выполнения узкопрофессиональных функций. Довольно жесткое размежевание естественных и технических наук с гуманитарными, слабая взаимосвязь между этими областями знания проявились в том, что вплоть до середины ХХ века они развивались почти независимо друг от друга. Однако в условиях научно-технической и информационной революции возрастает объективная необходимость все более тесной интеграции, соединения естествознания и науки о человеке, как предвидел К. Маркс, в одну науку.
Отчуждение человека от высокого смысла своей деятельности приводит к появлению весьма примитивного, но очень распространенного в условиях дикого российского рынка крайне опасного типа людей, которые всегда жаждут только одного: наибольшей выгоды и удовольствий для себя лично, причем любыми средствами. В результате они как личности, говоря словами Ф.М. Достоевского, превращаются в «несуществующих людей».
Снобистское отношение к гуманитарному как к чему-то второстепенному (второсортному), насколько легкому и настолько же практически бесполезному, нередко встречается даже среди крупных естествоиспытателей. Оно имеет под собой определенную философию: во-первых, максимальное сосредоточение на узкой предметной области – необходимое условие достижения в ней существенных результатов, а во-вторых, естественное знание, используемое для увеличения материального богатства, рассматривается как бесспорно приоритетное по отношению к духовному началу, связанному с гуманитарными науками и искусством. Привлекают на помощь даже цитаты классиков марксизма: прежде чем быть в состоянии заниматься, например, политикой, искусством, религией, люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилье и одеваться… Что же касается истории, политэкономии, философии, социологии и «прочей гуманитарии», то, утверждается, что сегодня всем стала очевидна их бесполезность, ибо в рамках этих дисциплин с помощью словесной эквилибристики можно доказывать все, что угодно. Следовательно, и знание с такой точки зрения можно разделить на полезное, серьезное знание и на бесполезное, несерьезное (т.е. гуманитарное).
Кризис современного гуманитарного знания, особенно в России, во многом обусловлен тем, что специалисты, работающие в данной области, поспешно отказываясь от исторического материализма, оказались не в состоянии предложить никакой другой научной теории, сравнимой по универсальности и мощности эвристического потенциала. Одно из его проявлений – путаница в трактовке ключевых понятий. Модное заимствование терминологии из иностранных языков (главным образом, из английского) без критического осмысливания лишь усугубляет кризисную ситуацию.
Понятие «гуманитарный» стало в последнее время предметом не только академических дискуссий, но также выбора стратегий развития науки и образования, поисков оптимальных пропорций различных учебных дисциплин в школьных и вузовских программах. Большинство авторов едины в том, что гуманитарные науки – это общественные науки (история, политэкономия, филология и др.) в отличие от естественных и технических наук. Некоторые из них пытаются так или иначе уточнить или сузить такое понимание. Так, Г.А. Антипов утверждает, что «в гуманитарных науках понимание является компонентой познавательных процедур, а в естествознании – нет. В естественных науках понимание не характеризует отношения субъекта к исследуемой реальности, оно выражает лишь отношение исследователя к продуцируемым в этих науках текстам» [16, с. 30]. Такая трактовка соответствует принципам классической науки. Между тем познание сущности социальных процессов возможно только в рамках неклассической науки, учитывающей существование объективной неопределенности, взаимодействие субъекта и объекта познавательной деятельности, принцип дополнительности, аксиологические аспекты. Строго говоря, без «понимания» не может быть вообще никакого научного исследования, никаких «познавательных процедур».
Г.А. Антипов, считая понятие «гуманитарное» вполне приложимым к анализу процессов физического исследования, например, в эпистемологии (т.е. гносеологическом анализе), полагает, что в применении к самому физическому исследованию оно теряет свой конструктивный смысл. «В первом случае интерпретируемой реальностью выступают тексты, во втором же – физическая реальность, существующая независимо от любых текстов». Не совсем ясно, что именно автор понимает в данном случае под «физической реальностью» [16, с. 34]. Но, по-видимому, в данном случае автор разделяет точку зрения М.М. Бахтина, усматривающего специфику гуманитарных наук именно в том, что они имеют дело не с самой действительностью, а только с текстами (как любыми связными знаковыми комплексами) [27, с. 297–298].
Подобное определение правомерно, когда речь идет о таких дисциплинах как историография, искусствоведение, филология. Однако историка, политэконома, социолога, демографа, этнографа интересуют прежде всего реальные процессы в обществе. Бесспорно, изучение текстов здесь играет более важную роль, чем в физике, но это обстоятельство не следует преувеличивать: в противном случае сама социальная реальность как объект исследования исчезает, остаются лишь суждения о ней. Кроме того, тексты имеют не меньшее значение и в некоторых явно негуманитарных науках, например, в математике.
Другие авторы видят специфику гуманитарных наук в том, что они в качестве своей основной ценности имеют сопереживание, диалог как особый способ отношения к объекту. При этом утверждается: «Во-первых, невозможно отделить исследования от исследователя как субъекта познания, от его сознания. Во-вторых, диалог предполагает отношение к предмету исследования как к оппоненту, коллеге, партнеру, то есть, как к субъекту» [219, с. 135]. Сопереживание с объектом исследования, пожалуй, не меньшее, а даже большее, чем для гуманитариев, имеет значение для медиков. Способность «вживаться» в объект исследования, безусловно, весьма ценное для гуманитария качество, но нельзя преувеличивать его значение. Мысленный диалог, например, с египетским фараоном или каким-нибудь неандертальцем, может быть весьма полезным приемом, но «обратная связь» историка с субъектами такого рода не только условна, но и всегда чревата опасностью произвольного навязывания им своего образа мышления и видения проблем. Однако это относится не только к гуманитариям.
Как заметил однажды нейрофизиолог Р. Бернс, «…было бы полезно…, если бы авторы статей о высших отделах центральной нервной системы, прежде чем писать о методах, сообщали о своих предубеждениях и ожиданиях. В конце концов удручающе легко найти то, что ищешь, и чрезвычайно трудно увидеть то, что заранее не ожидаешь и не стремишься найти» [31, с. 399]. Поэтому при всей неразделимости объекта (предмета) и субъекта как сторон познавательного процесса исследователь обязан всегда стремиться четко отрефлексировать их принципиальное различие, отделять свое субъективное отношение от содержания исследуемого объекта. В этом состоит залог объективности научного знания и выражение субъективной профессиональной честности ученого. Трудно также согласиться с М.А. Розовым, усматривающим существенную особенность гуманитарных наук в рефлексии, способности человека описывать свое поведение [269, с. 78]. Бесспорно, гуманитарные науки в определенной степени выражают самопознание человечества, но то же самое можно сказать и о комплексах негуманитарных, например, медико-биологических или экологических наук, описывающих поведение человека, результаты которых также могут существенно влиять на последующее развитие изучаемых объектов. Специфика гуманитарного знания, очевидно, в том, что оно отражает, «рефлексирует» бытие и сознание на «социетальном» уровне.
Коммуникативность между российскими учеными существенно снизилась. Во-первых, резко сократились тиражи и возросли цены на печатную продукцию, во-вторых, для большинства специалистов значительно сократились финансовые возможности общения, в-третьих, гуманитарии теперь не только мало читают труды друг друга, но мало общаются на конференциях и семинарах. И совершенно был прав А.С. Панарин, когда, призывая философское сообщество к продуктивному общению, утверждал: «…чем выше уровень нашей озабоченности, тем выше уровень проникновения в суть вещей, а значит, тем содержательнее используемые нами знаки», так как язык познания, его метод, не могут быть свободны от человеческой ангажированности [237, с. 55].
«Полипарадигмальность» стала пониматься как «полиистинность» – отрицание необходимости общезначимых, объективных истин, как право каждого гуманитария на «свою истину». В связи с этим практически исчезла научная критика – необходимый элемент плодотворного развития любой дисциплины не только с точки зрения выявления слабых мест и ошибок, но, самое главное, для выявления и показа значимости положительных результатов в трудах коллег. Критика трудов основоположников диалектического и исторического материализма и их последователей – необходимое условие развития этой области знания, как и любой науки. В рамках этого направления давались упрощенные представления об отмирании государства, о роли классовых противоречий и классовой борьбы, о роли духовных факторов истории и т.д. Маркс и Энгельс, отмечая, что национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными, полагали, что «из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература» [213, с. 428]. Многие их последователи эти идеи абсолютизировали. Как выразился однажды поэт: «…чтобы в мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем». Национализм однозначно рассматривался как реакционное явление, а интернационализм – как очень прогрессивное. Парадоксально, что сегодня подобные идеи активно эксплуатируют глобалисты (в особенности, американские).
Жизнь, однако, показала, что содержание указанных понятий, в полном соответствии с основным законом диалектики, переходит при определенных условиях в свою противоположность. Безбрежный интернационализм в политике КПСС в конечном счете привел к краху Советского Союза и угрожает распадом России. Подъем национального самосознания российского народа становится необходимым условием возрождения нашего отечества. Надо также иметь в виду, что этническое и культурное разнообразие – главное богатство человечества. Мир был бы очень унылым, если бы все люди одинаково думали, говорили и действовали.
Сумма национальных культур, считают В.Н. Филиппов и В.Н. Гончаров, образует культуру всего человечества, но эта сумма интегрирована действительным творчески деятельностным вкладом каждой нации. «Во всей истории человечества, – пишут эти авторы, – трудно найти такое культурное сообщество, которое бы, как русский этнос, так старательно отражало в своих образах свою собственную природу и свое призвание на земле» [331, с. 123]. В его исторической миссии особая роль принадлежит великому и могучему русскому языку, который, не пренебрегая языками других народов, активно адаптируя их, укрепляется в своем богатстве и уникальности. Именно этот методологический принцип необходимо положить в основу исследований проблем гуманизации и гуманитаризации полиязыкового образовательного пространства современной России.
И права М.Н. Кокаревич, когда пишет: «Осознание доминированности принципа качественного своеобразия культур приводит к смене дискурса в соответствующих культурно-теоретических и других гуманитарных дисциплинах. Так, категория „общечеловеческих ценностей“ заменяется категорией „национального интереса“ как в политике, так и в политологии» [165, с. 46]. Однако чаще вместо вполне обоснованного и необходимого пересмотра теоретических положений и понятий преобладают огульное отрицание и претензии на открытия в духе утверждения глобализма в его американской версии.
В 90-е годы ХХ века, после того как «табу» на критику теоретических основ марксизма и, в частности, его социальной теории, в нашей стране было снято, научный подиум заполонила толпа доморощенных «опровергателей», главным образом, вчерашних догматизаторов марксистско-ленинской философии и политэкономии. Еще недавно любую новую мысль они клеймили как «ревизионистскую» и «антикоммунистическую», а ныне с особым пристрастием топчут и уничтожают все, что вчера раболепно провозглашали священным и непререкаемым. Некоторые из них принялись усердно пережевывать мысли западных ученых, выдавая их часто тривиальные, сомнительные и явно ошибочные суждения за образцы глубокомыслия и современной классики, а иногда, что гораздо хуже, за собственные мысли. Причем, если в советское время в большинстве случаев они подчеркивали к месту и не к месту, что опираются на труды классиков марксизма-ленинизма, то сегодня считают своим долгом демонстративно открещиваться от того, чему поучали вчера. Чуть ли не дежурными у этих «критиков» стали обвинения Маркса в антигуманизме.
Некоторые оппоненты, не мудрствуя лукаво, присоединяются к западным авторам феноменологического и так называемого эссенциалистского направлений, излагая без какого-либо критического анализа их концепции. Так, М.Н. Кокаревич выдвигает совершенно верный тезис: распределение по труду возможно при условии, если работник будет причастен к распределению результатов труда, что осуществимо, если человек является собственником средств производства. Однако при этом автор утверждает, что «первая стадия коммунистического общества, в котором реализуется принцип „от каждого по способностям, каждому по труду“ оказывается возможной при условии всеохватывающей частной (?) собственности на средства производства. Однако сущность частной (не путать с личной) собственности, как показали еще классики английской политэкономии, состоит в распоряжении чужой рабочей силой, присвоении результатов труда других людей. Поэтому „всеохватывающая“ частная собственность – нонсенс, т.е. невозможна по определению. Таковой может быть только общественная собственность.
Автор критикует Маркса и одновременно объявляет его своим единомышленником – «эссенциалистом» [165]. Обоснована ли заявка на столь фундаментальное открытие в истории философской мысли? «Эссенциальный» (от лат. еssentia – сущность) в философской терминологии означает существенный, относящийся к сущности, как противоположность «акцидентального», т.е. случайного, несущественного, второстепенного (от лат. aссidental – случайный). Однако слово «эссенциализм» для обозначения методологии, ориентированной на познание сущности вещей посредством их определений (дефиниций) без опоры на эмпирически проверяемые факты, ввел в понятийный аппарат философии Карл Поппер. Причем, эту методологию он считал одной из главных причин отсталости общественных наук [249, с. 65]. Карл Поппер прав постольку, поскольку труды гуманитариев, особенно философов и теоретиков педагогики, слишком часто строятся явно или неявно именно по такой методологии и состоят из бесплодных схоластических споров по поводу дефиниций, никого не интересующих, кроме узкого круга «посвященных». Познание на абстрактно-теоретическом уровне сущности наблюдаемых явлений, основанное на анализе чувственно воспринимаемых эмпирических фактов, выражает смысл любой научной деятельности как таковой. Если бы сущность и явление совпадали, вполне резонно отмечал К. Маркс, всякая наука была бы излишней. Следовательно, заявки на какую-то особую «эссенциалистскую» методологию научного исследования не имеют смысла даже по формальным основаниям. По большому счету жизнь подтверждает истинность всех кардинальных положений гуманистической философии и последовательно научной методологии диалектического и исторического материализма.
Многие гуманитарии, по-видимому, решив, что только контроль партийных чиновников мешал им в советской стране стать новыми классиками, уподобились детям, неожиданно вырвавшимся из-под надоевшей родительской опеки. Теперь они публикуют все, мало заботясь о доказательности своих утверждений. Сегодня читателям, особенно учащейся молодежи, бывает крайне трудно отличать в современной общественной науке истину от заблуждений и от преднамеренной дезинформации.
Глубокий и непрерывно нарастающий кризис гуманитарного знания имеет место не только в нашей стране, где государственная власть, сократив более чем в десять раз финансирование, последовательно ведет политику разрушения еще недавно лучшей в мире системы образования. Периодически проводимые реформы в системе образования никогда не доводятся до конца: реформа математического образования, которая началась в конце 60-х годов прошлого столетия и ничем хорошим не закончилась; обучение детей с шестилетнего возраста; реформы последнего десятилетия – переход на многоуровневую систему подготовки специалистов в системе высшего образования; пренебрежительное отношение к гуманитарным наукам (тенденция вытеснения из программ обучения студентов и аспирантов философии, культурологии); модернизация системы среднего образования; введение профильного обучения в средней школе при полном отсутствии его методического сопровождения (нет ни программ, ни учебников) и т.д.
Кризис гуманитарного знания носит всемирный характер, глубоко захватывая даже самые экономически благополучные страны, в которых бюджетные затраты на эту сферу в десятки раз больше, чем у нас, и непрерывно растут. Сегодняшняя ситуация в мире, считает главный научный сотрудник Института математики им. Стеклова академик В.И. Арнольд, сходна с историей эллинистической культуры, разрушенной римлянами, которых интересовал лишь конечный результат, полезный для военного дела, мореплавания и архитектуры. Американизация большинства стран, которая происходит сейчас, может привести к уничтожению науки и культуры современного человечества. Студентку Лиз, изучающую историю искусств в Гарварде, рассказывает академик, на уроке французского языка спросили, была ли она во Франции.
– Да, в Париже.
– Видела ли она собор Парижской богоматери?
– Да.
– Понравился ли он ей?
– Нет!
– Почему?
– Он такой старый, – ответила Лиз.
В современной Франции, равняющейся на американские стандарты, 20% новобранцев полностью неграмотны, не понимают письменных приказов начальства, а потому способны направить свои ракеты не в ту сторону. Такая ситуация – прямое следствие общего кризиса капиталистической миросистемы, по поводу которой выражает тревогу Дж. Сорос в своей нашумевшей книге, вышедшей в 1999 году.
Первым кандидатом на уничтожение сейчас, как и два тысячелетия назад, считает академик В.И. Арнольд, является математика. «Компьютерная революция, – пишет В.И. Арнольд, – позволяет заменить образованных рабов невежественными. Правительства всех стран начали исключать математические науки из программ средней школы. Руководство биологического факультета университета в Геттингене обратилось к математикам с просьбой прочесть студентам курс теории чисел. Математики, сначала озадаченные этим предложением, обнаружили, что под теорией чисел биологи понимали сложение простых дробей. Многие немецкие и американские студенты предпочитают складывать числители с числителями и знаменатели со знаменателями. Российское правительство пытается довести преподавание математики в средних школах до американских стандартов. Проект состоит в том, чтобы вдвое уменьшить число часов, отводимое на математику, а высвободившиеся часы использовать для обучения мальчиков коневодству, а девочек – макраме» [19].
Хорошо образованный человек, как справедливо считают С.В. Девятова и В.И. Купцов [111, с. 109], должен не только быть знающим профессионалом, но и решительно бороться против зла и насилия, утверждать в обществе подлинно человеческие отношения к другим людям, к плодам их труда, к природе. Данный подход можно назвать социально-философским, так как в основе его лежат духовно-нравственные ценности, приобщение к культуре – вопросы, традиционно решаемые философией.
В этом же русле исследует проблему В.Е. Шукшунов, подчеркивая, что образование должно не только давать человеку знания о мире, но и методологию преобразования этого мира. Отсюда необходимо в смысл понятия «фундаментализация образования» включать основные знания о человеке (человекознание) и обществе. Тогда и гуманитариям следует сделать шаг в сторону освоения общечеловеческих ценностей, накопленных в научно-технической сфере. С одной стороны, наиболее фундаментальные выводы в области естествознания имеют универсальную эвристическую ценность. Например, теорема неполноты в математике, принципы дополнительности и неопределенности, сформулированные в физике, многие понятия, разрабатываемые в теориях систем, информации, синергетики, приобрели общенаучное значение и существенно обогатили понятийный аппарат современных гуманитарных наук [360, с. 26–42]. С другой стороны, развитие гуманитарных дисциплин необходимо не только для преодоления мирового кризиса образования путем смены фундаментальных парадигм этой сферы, но и для того чтобы «обеспечить целостное осмысление философских оснований гуманизации естественнонаучного образования и формирование целостного образа Природы» [173, с. 6.].
Никто не может запретить использовать слово в том или ином значении или претендовать на роль арбитра в терминологических спорах. Однако для того, чтобы понимать друг друга, ученые должны стремиться закреплять за каждым термином достаточно определенный смысл. В частности, обобщив результаты анализа более ста научных текстов и словарных определений, можно утверждать, что понятие гуманитарное следует применять лишь для обозначения известного множества научных дисциплин, составляющих гуманитарное знание.
Иногда эту область определяют как совокупность наук о человеке. В принципе с таким подходом можно согласиться, уточнив, что изучение человека, например с позиции биофизики, медицинской науки, биологии, лежит в сфере естествознания. Хотя грани здесь относительны, подвижны. Физиология высшей нервной деятельности и медицинская технология тесно сопряжены с общей психологией, принадлежащей сфере гуманитарного знания. Педагогическая, спортивная и военная психологии, не говоря уже о тесно связанной с социологией социальной психологией, однозначно относятся к гуманитарным наукам. Даже математику, учитывая, что она служит одним из самых сильных способов развития интеллектуальных способностей, выдающийся советский математик А.Д. Александров считал вопреки общепринятому мнению гуманитарной наукой. По-видимому, то же самое можно сказать о теории и практике шахматной игры.
Объектом гуманитарного знания служат всевозможные проявления общественного бытия и общественного сознания, а предметом – закономерности жизнедеятельности в ее объективных и субъективных формах.
Органическая связь гуманитарных наук с гуманизмом имеет место постольку, поскольку человек рассматривается в них как высшая самостоятельная ценность, а содержание этих наук нацелено на обеспечение всестороннего и гармоничного развития жизненных сил всех членов общества. Сущность кризиса современного гуманитарного знания заключается в его разрыве с гуманизмом. Среди гуманитарных дисциплин особое место принадлежит социальной философии и теоретической социологии, которые изучают любые социальные феномены как целостные системы в единстве их внутренних и внешних, объективных и субъективных отношений. Различия этих двух наук относительны, подвижны и проявляются прежде всего в масштабах обобщений и уровня абстрагирования.
Как ни парадоксально, но образование, будучи по своей сущности непосредственно обращено к человеку, к культуре в ее высоком гуманистическом смысле, в ХХ веке стало все более отчуждаться от человека и фундаментальных нравственных ценностей, выполняя антигуманистические функции. Невиданное ускорение научно-технического прогресса, непрерывный каскад открытий, изобретений, фантастически увеличивший силы человечества, породил гипертрофированные представления об абсолютном приоритете естественнонаучных и технических достижений перед гуманитарными, логического познания – перед эмоционально-чувственным, вещественного богатства – над духовным. Образование стало рассматриваться с сугубо утилитарной стороны – как средство приобретения знаний, навыков, умений, необходимых для освоения определенных технологий и техники, для выполнения узкопрофессиональных функций. Довольно жесткое размежевание естественных и технических наук с гуманитарными, слабая взаимосвязь между этими областями знания проявились в том, что вплоть до середины ХХ века они развивались почти независимо друг от друга. Однако в условиях научно-технической и информационной революции возрастает объективная необходимость все более тесной интеграции, соединения естествознания и науки о человеке, как предвидел К. Маркс, в одну науку.
Отчуждение человека от высокого смысла своей деятельности приводит к появлению весьма примитивного, но очень распространенного в условиях дикого российского рынка крайне опасного типа людей, которые всегда жаждут только одного: наибольшей выгоды и удовольствий для себя лично, причем любыми средствами. В результате они как личности, говоря словами Ф.М. Достоевского, превращаются в «несуществующих людей».
Снобистское отношение к гуманитарному как к чему-то второстепенному (второсортному), насколько легкому и настолько же практически бесполезному, нередко встречается даже среди крупных естествоиспытателей. Оно имеет под собой определенную философию: во-первых, максимальное сосредоточение на узкой предметной области – необходимое условие достижения в ней существенных результатов, а во-вторых, естественное знание, используемое для увеличения материального богатства, рассматривается как бесспорно приоритетное по отношению к духовному началу, связанному с гуманитарными науками и искусством. Привлекают на помощь даже цитаты классиков марксизма: прежде чем быть в состоянии заниматься, например, политикой, искусством, религией, люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилье и одеваться… Что же касается истории, политэкономии, философии, социологии и «прочей гуманитарии», то, утверждается, что сегодня всем стала очевидна их бесполезность, ибо в рамках этих дисциплин с помощью словесной эквилибристики можно доказывать все, что угодно. Следовательно, и знание с такой точки зрения можно разделить на полезное, серьезное знание и на бесполезное, несерьезное (т.е. гуманитарное).
Кризис современного гуманитарного знания, особенно в России, во многом обусловлен тем, что специалисты, работающие в данной области, поспешно отказываясь от исторического материализма, оказались не в состоянии предложить никакой другой научной теории, сравнимой по универсальности и мощности эвристического потенциала. Одно из его проявлений – путаница в трактовке ключевых понятий. Модное заимствование терминологии из иностранных языков (главным образом, из английского) без критического осмысливания лишь усугубляет кризисную ситуацию.
Понятие «гуманитарный» стало в последнее время предметом не только академических дискуссий, но также выбора стратегий развития науки и образования, поисков оптимальных пропорций различных учебных дисциплин в школьных и вузовских программах. Большинство авторов едины в том, что гуманитарные науки – это общественные науки (история, политэкономия, филология и др.) в отличие от естественных и технических наук. Некоторые из них пытаются так или иначе уточнить или сузить такое понимание. Так, Г.А. Антипов утверждает, что «в гуманитарных науках понимание является компонентой познавательных процедур, а в естествознании – нет. В естественных науках понимание не характеризует отношения субъекта к исследуемой реальности, оно выражает лишь отношение исследователя к продуцируемым в этих науках текстам» [16, с. 30]. Такая трактовка соответствует принципам классической науки. Между тем познание сущности социальных процессов возможно только в рамках неклассической науки, учитывающей существование объективной неопределенности, взаимодействие субъекта и объекта познавательной деятельности, принцип дополнительности, аксиологические аспекты. Строго говоря, без «понимания» не может быть вообще никакого научного исследования, никаких «познавательных процедур».
Г.А. Антипов, считая понятие «гуманитарное» вполне приложимым к анализу процессов физического исследования, например, в эпистемологии (т.е. гносеологическом анализе), полагает, что в применении к самому физическому исследованию оно теряет свой конструктивный смысл. «В первом случае интерпретируемой реальностью выступают тексты, во втором же – физическая реальность, существующая независимо от любых текстов». Не совсем ясно, что именно автор понимает в данном случае под «физической реальностью» [16, с. 34]. Но, по-видимому, в данном случае автор разделяет точку зрения М.М. Бахтина, усматривающего специфику гуманитарных наук именно в том, что они имеют дело не с самой действительностью, а только с текстами (как любыми связными знаковыми комплексами) [27, с. 297–298].
Подобное определение правомерно, когда речь идет о таких дисциплинах как историография, искусствоведение, филология. Однако историка, политэконома, социолога, демографа, этнографа интересуют прежде всего реальные процессы в обществе. Бесспорно, изучение текстов здесь играет более важную роль, чем в физике, но это обстоятельство не следует преувеличивать: в противном случае сама социальная реальность как объект исследования исчезает, остаются лишь суждения о ней. Кроме того, тексты имеют не меньшее значение и в некоторых явно негуманитарных науках, например, в математике.
Другие авторы видят специфику гуманитарных наук в том, что они в качестве своей основной ценности имеют сопереживание, диалог как особый способ отношения к объекту. При этом утверждается: «Во-первых, невозможно отделить исследования от исследователя как субъекта познания, от его сознания. Во-вторых, диалог предполагает отношение к предмету исследования как к оппоненту, коллеге, партнеру, то есть, как к субъекту» [219, с. 135]. Сопереживание с объектом исследования, пожалуй, не меньшее, а даже большее, чем для гуманитариев, имеет значение для медиков. Способность «вживаться» в объект исследования, безусловно, весьма ценное для гуманитария качество, но нельзя преувеличивать его значение. Мысленный диалог, например, с египетским фараоном или каким-нибудь неандертальцем, может быть весьма полезным приемом, но «обратная связь» историка с субъектами такого рода не только условна, но и всегда чревата опасностью произвольного навязывания им своего образа мышления и видения проблем. Однако это относится не только к гуманитариям.
Как заметил однажды нейрофизиолог Р. Бернс, «…было бы полезно…, если бы авторы статей о высших отделах центральной нервной системы, прежде чем писать о методах, сообщали о своих предубеждениях и ожиданиях. В конце концов удручающе легко найти то, что ищешь, и чрезвычайно трудно увидеть то, что заранее не ожидаешь и не стремишься найти» [31, с. 399]. Поэтому при всей неразделимости объекта (предмета) и субъекта как сторон познавательного процесса исследователь обязан всегда стремиться четко отрефлексировать их принципиальное различие, отделять свое субъективное отношение от содержания исследуемого объекта. В этом состоит залог объективности научного знания и выражение субъективной профессиональной честности ученого. Трудно также согласиться с М.А. Розовым, усматривающим существенную особенность гуманитарных наук в рефлексии, способности человека описывать свое поведение [269, с. 78]. Бесспорно, гуманитарные науки в определенной степени выражают самопознание человечества, но то же самое можно сказать и о комплексах негуманитарных, например, медико-биологических или экологических наук, описывающих поведение человека, результаты которых также могут существенно влиять на последующее развитие изучаемых объектов. Специфика гуманитарного знания, очевидно, в том, что оно отражает, «рефлексирует» бытие и сознание на «социетальном» уровне.
Коммуникативность между российскими учеными существенно снизилась. Во-первых, резко сократились тиражи и возросли цены на печатную продукцию, во-вторых, для большинства специалистов значительно сократились финансовые возможности общения, в-третьих, гуманитарии теперь не только мало читают труды друг друга, но мало общаются на конференциях и семинарах. И совершенно был прав А.С. Панарин, когда, призывая философское сообщество к продуктивному общению, утверждал: «…чем выше уровень нашей озабоченности, тем выше уровень проникновения в суть вещей, а значит, тем содержательнее используемые нами знаки», так как язык познания, его метод, не могут быть свободны от человеческой ангажированности [237, с. 55].
«Полипарадигмальность» стала пониматься как «полиистинность» – отрицание необходимости общезначимых, объективных истин, как право каждого гуманитария на «свою истину». В связи с этим практически исчезла научная критика – необходимый элемент плодотворного развития любой дисциплины не только с точки зрения выявления слабых мест и ошибок, но, самое главное, для выявления и показа значимости положительных результатов в трудах коллег. Критика трудов основоположников диалектического и исторического материализма и их последователей – необходимое условие развития этой области знания, как и любой науки. В рамках этого направления давались упрощенные представления об отмирании государства, о роли классовых противоречий и классовой борьбы, о роли духовных факторов истории и т.д. Маркс и Энгельс, отмечая, что национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными, полагали, что «из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература» [213, с. 428]. Многие их последователи эти идеи абсолютизировали. Как выразился однажды поэт: «…чтобы в мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем». Национализм однозначно рассматривался как реакционное явление, а интернационализм – как очень прогрессивное. Парадоксально, что сегодня подобные идеи активно эксплуатируют глобалисты (в особенности, американские).
Жизнь, однако, показала, что содержание указанных понятий, в полном соответствии с основным законом диалектики, переходит при определенных условиях в свою противоположность. Безбрежный интернационализм в политике КПСС в конечном счете привел к краху Советского Союза и угрожает распадом России. Подъем национального самосознания российского народа становится необходимым условием возрождения нашего отечества. Надо также иметь в виду, что этническое и культурное разнообразие – главное богатство человечества. Мир был бы очень унылым, если бы все люди одинаково думали, говорили и действовали.
Сумма национальных культур, считают В.Н. Филиппов и В.Н. Гончаров, образует культуру всего человечества, но эта сумма интегрирована действительным творчески деятельностным вкладом каждой нации. «Во всей истории человечества, – пишут эти авторы, – трудно найти такое культурное сообщество, которое бы, как русский этнос, так старательно отражало в своих образах свою собственную природу и свое призвание на земле» [331, с. 123]. В его исторической миссии особая роль принадлежит великому и могучему русскому языку, который, не пренебрегая языками других народов, активно адаптируя их, укрепляется в своем богатстве и уникальности. Именно этот методологический принцип необходимо положить в основу исследований проблем гуманизации и гуманитаризации полиязыкового образовательного пространства современной России.
И права М.Н. Кокаревич, когда пишет: «Осознание доминированности принципа качественного своеобразия культур приводит к смене дискурса в соответствующих культурно-теоретических и других гуманитарных дисциплинах. Так, категория „общечеловеческих ценностей“ заменяется категорией „национального интереса“ как в политике, так и в политологии» [165, с. 46]. Однако чаще вместо вполне обоснованного и необходимого пересмотра теоретических положений и понятий преобладают огульное отрицание и претензии на открытия в духе утверждения глобализма в его американской версии.
В 90-е годы ХХ века, после того как «табу» на критику теоретических основ марксизма и, в частности, его социальной теории, в нашей стране было снято, научный подиум заполонила толпа доморощенных «опровергателей», главным образом, вчерашних догматизаторов марксистско-ленинской философии и политэкономии. Еще недавно любую новую мысль они клеймили как «ревизионистскую» и «антикоммунистическую», а ныне с особым пристрастием топчут и уничтожают все, что вчера раболепно провозглашали священным и непререкаемым. Некоторые из них принялись усердно пережевывать мысли западных ученых, выдавая их часто тривиальные, сомнительные и явно ошибочные суждения за образцы глубокомыслия и современной классики, а иногда, что гораздо хуже, за собственные мысли. Причем, если в советское время в большинстве случаев они подчеркивали к месту и не к месту, что опираются на труды классиков марксизма-ленинизма, то сегодня считают своим долгом демонстративно открещиваться от того, чему поучали вчера. Чуть ли не дежурными у этих «критиков» стали обвинения Маркса в антигуманизме.
Некоторые оппоненты, не мудрствуя лукаво, присоединяются к западным авторам феноменологического и так называемого эссенциалистского направлений, излагая без какого-либо критического анализа их концепции. Так, М.Н. Кокаревич выдвигает совершенно верный тезис: распределение по труду возможно при условии, если работник будет причастен к распределению результатов труда, что осуществимо, если человек является собственником средств производства. Однако при этом автор утверждает, что «первая стадия коммунистического общества, в котором реализуется принцип „от каждого по способностям, каждому по труду“ оказывается возможной при условии всеохватывающей частной (?) собственности на средства производства. Однако сущность частной (не путать с личной) собственности, как показали еще классики английской политэкономии, состоит в распоряжении чужой рабочей силой, присвоении результатов труда других людей. Поэтому „всеохватывающая“ частная собственность – нонсенс, т.е. невозможна по определению. Таковой может быть только общественная собственность.
Автор критикует Маркса и одновременно объявляет его своим единомышленником – «эссенциалистом» [165]. Обоснована ли заявка на столь фундаментальное открытие в истории философской мысли? «Эссенциальный» (от лат. еssentia – сущность) в философской терминологии означает существенный, относящийся к сущности, как противоположность «акцидентального», т.е. случайного, несущественного, второстепенного (от лат. aссidental – случайный). Однако слово «эссенциализм» для обозначения методологии, ориентированной на познание сущности вещей посредством их определений (дефиниций) без опоры на эмпирически проверяемые факты, ввел в понятийный аппарат философии Карл Поппер. Причем, эту методологию он считал одной из главных причин отсталости общественных наук [249, с. 65]. Карл Поппер прав постольку, поскольку труды гуманитариев, особенно философов и теоретиков педагогики, слишком часто строятся явно или неявно именно по такой методологии и состоят из бесплодных схоластических споров по поводу дефиниций, никого не интересующих, кроме узкого круга «посвященных». Познание на абстрактно-теоретическом уровне сущности наблюдаемых явлений, основанное на анализе чувственно воспринимаемых эмпирических фактов, выражает смысл любой научной деятельности как таковой. Если бы сущность и явление совпадали, вполне резонно отмечал К. Маркс, всякая наука была бы излишней. Следовательно, заявки на какую-то особую «эссенциалистскую» методологию научного исследования не имеют смысла даже по формальным основаниям. По большому счету жизнь подтверждает истинность всех кардинальных положений гуманистической философии и последовательно научной методологии диалектического и исторического материализма.
Многие гуманитарии, по-видимому, решив, что только контроль партийных чиновников мешал им в советской стране стать новыми классиками, уподобились детям, неожиданно вырвавшимся из-под надоевшей родительской опеки. Теперь они публикуют все, мало заботясь о доказательности своих утверждений. Сегодня читателям, особенно учащейся молодежи, бывает крайне трудно отличать в современной общественной науке истину от заблуждений и от преднамеренной дезинформации.
Глубокий и непрерывно нарастающий кризис гуманитарного знания имеет место не только в нашей стране, где государственная власть, сократив более чем в десять раз финансирование, последовательно ведет политику разрушения еще недавно лучшей в мире системы образования. Периодически проводимые реформы в системе образования никогда не доводятся до конца: реформа математического образования, которая началась в конце 60-х годов прошлого столетия и ничем хорошим не закончилась; обучение детей с шестилетнего возраста; реформы последнего десятилетия – переход на многоуровневую систему подготовки специалистов в системе высшего образования; пренебрежительное отношение к гуманитарным наукам (тенденция вытеснения из программ обучения студентов и аспирантов философии, культурологии); модернизация системы среднего образования; введение профильного обучения в средней школе при полном отсутствии его методического сопровождения (нет ни программ, ни учебников) и т.д.
Кризис гуманитарного знания носит всемирный характер, глубоко захватывая даже самые экономически благополучные страны, в которых бюджетные затраты на эту сферу в десятки раз больше, чем у нас, и непрерывно растут. Сегодняшняя ситуация в мире, считает главный научный сотрудник Института математики им. Стеклова академик В.И. Арнольд, сходна с историей эллинистической культуры, разрушенной римлянами, которых интересовал лишь конечный результат, полезный для военного дела, мореплавания и архитектуры. Американизация большинства стран, которая происходит сейчас, может привести к уничтожению науки и культуры современного человечества. Студентку Лиз, изучающую историю искусств в Гарварде, рассказывает академик, на уроке французского языка спросили, была ли она во Франции.
– Да, в Париже.
– Видела ли она собор Парижской богоматери?
– Да.
– Понравился ли он ей?
– Нет!
– Почему?
– Он такой старый, – ответила Лиз.
В современной Франции, равняющейся на американские стандарты, 20% новобранцев полностью неграмотны, не понимают письменных приказов начальства, а потому способны направить свои ракеты не в ту сторону. Такая ситуация – прямое следствие общего кризиса капиталистической миросистемы, по поводу которой выражает тревогу Дж. Сорос в своей нашумевшей книге, вышедшей в 1999 году.
Первым кандидатом на уничтожение сейчас, как и два тысячелетия назад, считает академик В.И. Арнольд, является математика. «Компьютерная революция, – пишет В.И. Арнольд, – позволяет заменить образованных рабов невежественными. Правительства всех стран начали исключать математические науки из программ средней школы. Руководство биологического факультета университета в Геттингене обратилось к математикам с просьбой прочесть студентам курс теории чисел. Математики, сначала озадаченные этим предложением, обнаружили, что под теорией чисел биологи понимали сложение простых дробей. Многие немецкие и американские студенты предпочитают складывать числители с числителями и знаменатели со знаменателями. Российское правительство пытается довести преподавание математики в средних школах до американских стандартов. Проект состоит в том, чтобы вдвое уменьшить число часов, отводимое на математику, а высвободившиеся часы использовать для обучения мальчиков коневодству, а девочек – макраме» [19].
Хорошо образованный человек, как справедливо считают С.В. Девятова и В.И. Купцов [111, с. 109], должен не только быть знающим профессионалом, но и решительно бороться против зла и насилия, утверждать в обществе подлинно человеческие отношения к другим людям, к плодам их труда, к природе. Данный подход можно назвать социально-философским, так как в основе его лежат духовно-нравственные ценности, приобщение к культуре – вопросы, традиционно решаемые философией.
В этом же русле исследует проблему В.Е. Шукшунов, подчеркивая, что образование должно не только давать человеку знания о мире, но и методологию преобразования этого мира. Отсюда необходимо в смысл понятия «фундаментализация образования» включать основные знания о человеке (человекознание) и обществе. Тогда и гуманитариям следует сделать шаг в сторону освоения общечеловеческих ценностей, накопленных в научно-технической сфере. С одной стороны, наиболее фундаментальные выводы в области естествознания имеют универсальную эвристическую ценность. Например, теорема неполноты в математике, принципы дополнительности и неопределенности, сформулированные в физике, многие понятия, разрабатываемые в теориях систем, информации, синергетики, приобрели общенаучное значение и существенно обогатили понятийный аппарат современных гуманитарных наук [360, с. 26–42]. С другой стороны, развитие гуманитарных дисциплин необходимо не только для преодоления мирового кризиса образования путем смены фундаментальных парадигм этой сферы, но и для того чтобы «обеспечить целостное осмысление философских оснований гуманизации естественнонаучного образования и формирование целостного образа Природы» [173, с. 6.].