Страница:
Не исключено, что образ светоносной твердыни Крона (греч. Кρόνου τύρσις; можно перевести также как крепость Крона, или башня Крона) восходит к доностратическим пластам сакральной лексики. Это подтверждается, в частности, афразийским (древнееврейским) словом qrn, излучать сияние, а также семантикой слова τύρσις, – возможно, борейской по своим истокам.
…Те, кто трижды
Пребыв на земле и под землей,
Сохранили душу свою чистой от всякой скверны,
Дорогою Зевса шествуют в твердыню Крона.
Остров Блаженных
Овевается там веяньями Океана;
Там горят золотые цветы,
Возникая из трав меж сияющими деревьями
Или вспаиваемые потоками.
Там они обвивают руки венками и
целями цветочными
По правым уставам Радаманфа,
Избранного в сопрестольники
Горним отцом, супруглм Реи, чей трон превыше всего[55].
Если борейский корень *KRN, в значении Полярной Горы, действительно отразился в имени бога Крона (а приведенная цитата из Пиндара дает основания это предполагать), то приобретает закономерную завершенность известное положение античной сакральной географии о боге Кроне/Сатурне как астрологическом покровителе Севера. А репликой Острова Блаженных с его твердыней Крона (проекцией этих мифологем на реалии средневековой географии) оказывается полярный материк Крония (Cronia). Он обозначен к северу от острова Туле (Ultima Thule, Крайняя Тула, северный предел античной географии) на карте немецкого географа и историка Филиппа Клювера (1580–1623). Карта называется «Описание северных земель Европы и Азии, сообразно неверным представлениям древних писателей» («Septentrionalium Europae et Asiae terrarum descriptio, ad falsam veterum scriptorum mentem accommodata»).
Крония у Ф. Клювера по своему положению напоминает Гренландию (а Туле – Исландию), и можно бы предположить, что именно Гренландию картограф и назвал схожим по звучанию словом. Однако есть основания считать, что он имел в виду какую-то другую землю «древних писателей», или считал реальную Гренландию частью этой северной земли, исходя из неизвестных нам источников. Кстати, в карте Клювера поразительным образом сочетаются точное воспроизведение современных очертаний Европы и отдельные реалии, имевшие место в глубочайшей древности (например, проливы между Скандинавией и континентальной Европой).
Можно предположить в словоформе KR(N) и космогонический аспект. Дело в том, что в мифологии возникновение Полярной Горы является, по сути, актом первотворения. Об этом оттенке смысла косвенно свидетельствуют и лингвистические данные, например, сопоставление таких слов, как санскритское «кри» и латинское сгеаге, творить.
Что же касается самого корня – KR-, в других его аспектах, то и сравнительное языкознание уже доказало его доностратическую древность. В.Э. Орел приводит такие параллели: ностратическое *karV, скала, афразийское *kar-, гора, синокавказское *gwVrV, камень (северокавказское *gwērV и сино-тибетское *Kor). Кстати, очень похоже звучало в этих праязыках и слово со значением рог (ностратическое *KErV, афразийское *kar-, синокавказское *qwVrHV)[56]. Так что соотнесение Р. Геноном символа рога с идеей возвышения и могущества, основанное вроде бы на данных сравнительно поздних языков (латинское cornu и т. д.), получает обоснование в гиперборейской лингвистической реконструкции. Очевидно, что именно в этот ряд следует поставить известный образ единорога в аспекте возвышенного праведника – человеческое олицетворение идеи Полюса.
Все вышесказанное позволяет соотнести с гиперборейским корнем *KR(N) – и название горы Карнасурт – одной из важнейших в сакрализованном ландшафте Ловозерских гор, окружающих Сейдозеро. Карнасурт переводят с саамского как «Гора Ворона». Однако не произошло ли здесь в свое время переосмысление субстратного древнего названия горы в соответствии с лексикой саамского языка? Название мифологического Ворона, возникшее сначала (может быть, очень давно: ср. саамское Карнас с эвенкийским Карендос или Кара) как звукоподражательное, могло по созвучию быть сближено с представлениями о Горе Полюса, о Центре Мира или его символическими локальными повторениями в образе той или иной конкретной горы.
Может быть, это фонетическое соответствие, – а в традиционных культурах таким фактам всегда придавалось большое значение, – определило и некоторые особенности образа Ворона в палеоарктической мифологии? Тогда становится, например, понятно, почему в мифах палеоазиатов северо-востока Азии Ворон обитает близ Полярной звезды[57], хотя в палеоазиатском регионе он носит имя, отличающееся от саамского и не созвучное KRN (Кутх, Куйкынняку).
Бог-Олень и Богиня-Оленица. Рассмотрим еще одно слово, возможно, входившее в сакральный лексикон арктической протоцивилизации, хотя это слово краткое и его реконструкция (с учетом подвижности гласных) выглядит не столь определенно.
Сравнительное языкознание доказало, что слово олень – более древнее, нежели ностратическая языковая общность. В ностратическом праязыке это слово звучало примерно как или; в афразийском – айал; в сино-тибетском один из видов оленя именовался ла. Гласные, обрамляющие звук «л», могут сильно варьироваться. Достаточно вспомнить русское олень и его вариант елень в церковнославянском и польском, немецкое Elen – лось, китайское «лу» – олень…
Чрезвычайно древним, палеолитическим по происхождению, является не только само слово, но и представление о божественности оленя. Объясняется это причинами мистического порядка или сакрализацией того факта, что олень дарил древним (и более поздним) северянам почти все необходимое для жизни (одежду, пропитание, роговой материал), будучи сам существом кротким и неагрессивным, – так или иначе «оленьи» святилища прослеживаются практически на всей территории гиперборейской протоцивилизации и в соседних регионах. Саамские сейды Лапландии с укрепленными на них оленьими рогами удивительно схожи с некоторыми алтайскими обо (пирамидками из камней); аналогичны им увенчанные рогами чукотские сложения из камней. Можно привести в качестве параллели и древнекритские святилища Великой Богини: их изображения включают в себя рога, и это позволяет причислить крито-минойскую («пеласгийскую») религию к исследуемому кругу теологем.
Коль скоро гиперборейское название оленя соотносится с понятием Бога (или Богини: последний вариант, вероятно, архаичнее), то, наверное, существуют языки наследников гиперборейской протоцивилизации, сохранившие этот корень в качестве имени Бога и уже забывшие его «оленьи» ассоциации. Разумеется, тут следует вспомнить древнесемитский корень – EL– (-IL-) как одно из имен Бога, вошедшее во все конфессии авраамической традиции. И православный миссионер Иннокентий (Вениаминов), собравший в 20–30‑е годы XIX века ценнейший этнографический материал о коренных жителях Русской Америки, алеутах и северных индейцах, с удивлением констатировал, что в религии индейцев-тлинкитов Верховным Существом, Богом-Творцом является Эль, существовавший «прежде своего рождения», и что его имя «по произношению своему весьма близко к одному из еврейских имен Бога (Эль, Бог могущества)»[58].
Наверное, это удивительное соответствие можно истолковать как подтверждение известных преданий о «потерянных коленах (родах) Израилевых». Однако самое, по-видимому, непротиворечивое толкование выводит нас на субстратное, гиперборейское божественное имя, чьи истоки скрываются в глубине десятков тысячелетий. Вряд ли может смущать то обстоятельство, что тлинкитский Эль – это, как правило, уже знакомый нам мифологический Ворон (иногда Эль принимает и другие формы). В палеоазиатском варианте реконструируемого гиперборейского мифа Ворон связан с Полярной звездой, то есть именно с тем «небесно-земным» локусом, где и происходит первотворение мира – сфера действий тлинкитского Эля. Да и некоторые образы в мифологических сказаниях о нем самом дают возможность его гиперборейской идентификации, например, образ морского острова, где хранятся высшие, изначальные ценности мира: свет, пресная вода и т. д.
Палеоазиатские лингвистические реконструкции, по-видимому, могут рассматриваться и как свидетельство первоначальной женственности исследуемого теонима. Дело в том, что в чукотско-камчатском праязыке «лахэ» – это мать; отсюда прачукотское «(х) эллахэ» и ительменское «лахск» с тем же значением. А вот слово олень в прачукотском – «(х) эльве» – имеет хотя и схожую, но все-таки иную форму; вероятно, понятия олень и мать (Богиня-Мать?) в прачукотском языке уже обособились.
Примечательно, что один из языков-изолятов Дальнего Востока – нивхский – тоже знает слово «лах», но здесь оно означает главную часть остроги, А это уже скорее фаллический, мужской образ. Возможно, нивхский язык отражает стадиально более позднюю фазу, когда изначальный гиперборейский теоним (реконструируем его как *ELI или *ELA) стали соотносить уже не с Богиней-Матерью, а с мужским началом.
Тогда, очевидно, в русском олень (елень) – н– является притяжательным аффиксом, а все слово будет означать «принадлежащий Богине» или Богу, «Божий». Получается, что и дошедшее до нас в античной традиции имя гиперборейца Олена переводится так же.
На примере теонима *ELI можно поговорить в целом о реконструкции сакральной лексики в праязыках. Очевидно, что методами чисто лингвистической компаративистики теоним не воссоздается. Однако его морфему, как мы видели выше, допустимо отыскать с помощью приемов сравнительной мифологии – в том случае, если в нескольких архаичных традициях выявляется повторяющаяся словоформа со сходной семантикой (желательно, чтобы это сходство имело место сразу по нескольким осям соответствующей ассоциативной матрицы).
А вот атрибуты, оттенки значения этого теонима, ныне непонятного лингвистически, можно выявить уже в рамках обычной лингвистической компаративистики, – для того праязыка, в котором этот теоним предположительно «читался» как понятное слово, со всеми сопутствующими цепочками однокоренных морфем. Конечно, возможны омонимия и вторичная ассимиляция внешне схожих словоформ. Но, тем не менее, представляется вполне допустимым реконструировать (подобрать в уже существующих словарях глубинных этимологий) для данного теонима или иного сакрального термина устойчивый (как синхронический, так и диахронический) набор смысловых и языковых коннотаций. А это, в свою очередь, дает возможность богословского (мифологического, ритуального и т. д.) истолкования.
Утерянное слово волхвов. В процессе работы над реконструкцией гиперборейского лексикона у автора этих строк неоднократно возникала крамольная мысль о том, что многие лексемы, безусловно, сакральные и древние, в ностратической и борейской ретроспекции «смыкаются» друг с другом, указывая на какое-то общее для них, бесконечно глубокое в своей многоуровневости слово. Степень его сакральности, видимо, должна была быть еще более высокой, чем у слов-потомков. Понятно, что попытка конкретизировать такое изначальное слово (Утерянное Слово некоторых более поздних религиозных традиций) – предприятие дерзкое и уязвимое с позиций любой науки. И все же, вероятно, имеет смысл поговорить о результатах (пусть не окончательных) такого рода разысканий.
Слово это, если опустить промежуточные, полуинтуитивные рассуждения, в фонетической записи получилось примерно таким: *ŊwhVLGwV. В этой неудобочитаемой морфеме первые три буквы образуют единый, монофонематический комплекс (назализованный лабиовелярный, то есть огубленный звук с аспирацией, придыханием). V, как принято в компаративистике, – это гласный неизвестного качества, а Gw обозначает лабиовелярный звук, который в диалектных вариантах, или в диахронии, мог, видимо, трансформироваться в последовательность двух звуков, G и W. Согласные звуки переданы прописными буквами; в компаративистике это означает, что они реконструированы приблизительно, и на месте L может возникнуть R, a на месте G – K (Gh, Kh).
Начальная фонема, столь сложная в написании и произношении, исключительно продуктивна в своем диахроническом развитии. Как показывают сравнительно-лингвистические исследования, она может систематически переходить в gw, g, gh, b, bh. Далее, gw иногда дает w, которое в принципе со временем может вообще исчезнуть, и тогда из нашего Утерянного Слова получатся исключительно важные корневые основы типа ARG, ALG, отчасти рассмотренные выше. Если же указанная трансформация произойдет в конце Утерянного Слова, то из него могут образоваться лексемы wVl-, bVl-, открывающие путь бесчисленным дериватам со значением величия, белизны и т. д. А выпадение начального w приводит к одному из древнейших именований Бога – Эл, Эль.
Если предположить, что экзотические для индоевропеистики чередования звуков, имеющие место в валлийском, то есть кельтском, индоевропейском в своей основе, языке (например, в начале одного и того же слова р может заменяться на b и даже на mh), – это наследие субстратного (палеоевропейского? гиперборейского?) произношения, то цепь звуковых чередований приводит к формам MLG, MLK. Отсюда – и хорошо известные библейские и коранические именования ангелов и царей (malaq-, meleq– и т. д.), и еще одно семантическое поле, также восходящее (согласно этимологиям «Вавилонской Башни») в своих истоках к палеолиту и связанное с образами женского начала, материнской груди, молока. В этой же «валлийской» матрице оказываются и формы BLG, BRK, PLG, PRK. А от них – и русское благо, и афразийские слова с корневой основой brq и со значением сияния, благодати, и греческое (фракийского происхождения?) πέργαμον, крепость, восходящее к ностратическому обозначению твердыни…
Гипотетически, в первом приближении, без систематической проработки, можно предположить, что от этого Утерянного Слова происходят, помимо вышеупомянутых, такие различные, но глубоко значительные термины и именования, как влага, валькирия, Валгалла, вёльва, вали (в исламской культуре носитель благочестия и сокровенных знаний), vil или vel – древнеисландский терминологический аналог алхимического Искусства. Русалки-вилы славянской мифологии; библейское возглашение «Аллилуйя» (находящее неожиданную аналогию в названии главного праздника ительменов Камчатки – «Алхалалалай»); имя древнерусского бога Велеса; название горы Пялкинпорр в священных для Кольских саамов Ловозерских горах (об этой горе пойдет речь в одной из глав книги, которую вы держите в руках), – перечень легко можно продолжить. Нельзя не заметить, что (по крайней мере, на первый взгляд) одним из самых точных фонетических эквивалентов предложенному Утерянному Слову является русское слово, безусловно, древнее и сакральное, – волхв. Можно, естественно, вспомнить и Волгу, если, конечно, ее название не состоит из двух самостоятельных словоформ.
Разумеется, часть из обозначенных этимологий может оказаться ошибочной либо неточной. Для корректных выводов нужна привязка регулярных чередований звуков к вполне определенным, уже реконструированным промежуточным праязыкам, к их лексическому составу. Впрочем, не исключено, что на месте забракованных этимологий при этом обнаружатся новые, еще более важные и впечатляющие.
На этом пока закончим краткий гиперборейский лексикон (к некоторым другим его терминам мы обратимся позднее).
ГИПЕРБОРЕЙСКАЯ АЛХИМИЯ
Как известно, алхимия, в традиционном ее понимании, сложилась как самостоятельное направление духовной культуры во времена позднего эллинизма в Александрии Египетской (в Китае – примерно в ту же эпоху). Конечно, можно говорить о мифологии, присущей алхимическому миросозерцанию, но мифология эта вроде бы вторична и не связана линиями прямой преемственности с древнейшими культурами. Тем не менее в этой книге предпринята попытка показать, что алхимические парадигмы могут использоваться для реконструкции чрезвычайно архаичной мифологии первичного порядка, которую отличает именно полярная ориентация[59].
Восприятие алхимических символов сейчас затруднено по целому ряду причин, как объективных, так и субъективных. К числу объективных следует отнести принципиальную фрагментарность любых алхимических формулировок и изначальную многозначность символов, которые могут быть относительно адекватно истолкованы лишь при учете максимально большого числа родственных образов (подчас содержащихся в трактатах различных авторов). Причем это родство выстраивается отнюдь не по законам формальной логики, а по своеобразному «принципу дополнительности»; различные описания одного и того же понятия подчас антиномичны (в один смысловой ряд попадают, скажем, мифологические персонажи как мужского, так и женского пола: это может просто указывать на активную или пассивную функцию в том или ином контексте).
Субъективные причины непонимания алхимии имеют давнюю историю. Ставший стереотипом образ алхимика – нескладного чудака и шарлатана – это продукт позитивистских умонастроений последних трех веков. С развитием эмпирической химии алхимия стала рассматриваться лишь как ее предыстория, и с этой точки зрения сложнейшая алхимическая символика, вполне естественно, была истолкована как малопонятные излишества. Академические же издания первоисточников редки и недостаточно систематичны.
Из книг (на русском языке), где алхимия включена в историю современной химии, выделяются работы Н.А. Фигуровского и B.JI. Рабиновича, не всегда оцениваемые по достоинству современными исследователями. Н.А. Фигуровский предоставляет прежде всего исчерпывающую источниковедческую базу для исследований по истории алхимии. B.JI. Рабинович, будучи не только историком, но и писателем, в яркой, выразительной форме научного эссе соотносит алхимическую образность с категориями средневековой эстетики и психологии (уделяя большое внимание, в частности, символике цвета) и к тому же публикует, еще в 1983 году, комментированный перевод с латинского «Малого алхимического свода» Альберта Великого (XIII век)[60], контрастирующий с обычными для научно-популярной литературы XX века небрежными, почти шаржированными переводами кратких отрывков из алхимических трактатов (обычно эти отрывки в отечественных изданиях брались из весьма конспективной книги Н. Морозова «В поисках Философского Камня», изданной в 1909 г.).
Совершенно иное отношение к алхимии мы находим в работах современных философов-традиционалистов – Рене Генона, Юлиуса Эволы, Александра Дугина. Для них алхимия – это одна из древних «священных наук», сохранившая в своей символике наследие Изначальной (Примордиальной) Традиции, связанной с золотым веком человечества и легендарным Полярным материком (Арктогея, Гиперборея). Однако в своих книгах Рене Генон все же, как правило, рассматривает алхимические символы в сравнении с иными, родственными им образами, а не в контексте самой алхимической традиции.
Еще более подчиненную роль образы алхимии играют в работах К.Г. Юнга и его последователей, где эти образы, в сущности, служат иллюстрациями, хотя и весьма убедительными, к психоаналитическим построениям. Вместе с тем некоторые книги К.Г. Юнга представляют собой ценное «пособие» для изучающего алхимию, поскольку содержат пространные цитаты (в оригинале) из труднодоступных алхимических источников. Кроме того, Юнг убедительно показал, что в процессе алхимического Делания происходила своеобразная «проекция» (лат. projectio) душевного мира алхимика на те вещества, с которыми он работал (и на их преобразования), а значит, и в алхимической символике неразрывно связаны материальное и духовное начала.
В XX веке изданы работы нескольких авторов, которые называют себя (и вероятно, так это и есть) преемниками живых традиций «Великого Искусства» алхимии, науки духовной трансформации. Это, в частности, работы Фулканелли, Э. Канселье, некоторые книги Марка П. Профета и Элизабет Клэр Профет, а также авторов теософской и антропософской направленности. Однако описания духовного совершенствования у этих авторов отражают скорее символику возникших в XIX–XX веках духовных школ и организаций, нежели реалии средневековых трактатов, посвященных Великому Деланию. К тому же собственно исследование традиционной алхимической образности не входило в круг задач этих авторов.
Самостоятельный пласт современных источников этой образности – произведения, так сказать, литературно-алхимические. В них древние символы Великого Делания, иногда совсем в новом контексте, пронизывают ткань сюжета, становятся смысловой основой в эссе. Густав Майринк, Евгений Головин, Олег Фомин («русский Фулканелли») во многом реабилитировали алхимию в глазах читателей.
Особо следует сказать о проблеме подобия алхимического и христианского символизма. Некоторые образы Библии имеют вполне духовно-алхимический характер. Бог говорит пророку Иезекиилю: «Дом Израилев сделался у Меня изгарью; все они – олово, медь и железо и свинец в горниле, сделались, как изгарь серебра» (Иез. 22:18); «Как в горнило кладут вместе серебро, и медь, и железо, и свинец, и олово, чтобы раздуть на них огонь и расплавить; так Я во гневе Моем и в ярости Моей соберу, и положу, и расплавлю вас» (Иез. 22: 20). Олово, медь, железо и свинец – это четыре «несовершенных» металла («тетрасомия») алхимиков… Или такая цитата: «Но Он знает путь мой; пусть испытает меня, – выйду, как золото» (Иов 23:10). Переписчиками алхимических трактатов нередко были христианские монахи, и это вряд ли свидетельствует о ереси: библейско-христианские, авраамические образы и термины занимают важное место в алхимической символике.
Время от времени звучащие в адрес алхимиков обвинения в том, что они в своем Делании пародировали христианские обряды и дерзали уподобиться Богу, не выдерживают критики при обращении к первоисточникам. Авторы алхимических трактатов постоянно повторяют, что совершают Делание не по собственному произволу, но лишь «Божиим соизволением» («Deo concedente»), в радостном изумлении перед тайнами Божьего мира. Что же касается уподобления духовной практики преображения несовершенного человека, с одной стороны, и деяний Бога-Творца – с другой, то уместно привести здесь две цитаты – из алхимического трактата и из работы православного подвижника.
Алхимик середины XVII века Ириней Филалет в трактате «Отворенный вход в замкнутый Чертог Царя» (Introitus Apertus ad Occlusum Regis Palatium) пишет: «Пусть сын Философов услышит о том, что все Мудрецы единодушно заключают: это Делание подобно Сотворению Вселенной. В начале же сотворил БОГ Небо и Землю, и была Земля безвидна и пуста, и носился Дух БОГА над ликом Вод, и сказал БОГ: Да будет Свет, и был Свет. Слов этих довольно будет сыну Искусства. Ибо следует Небу сочетаться с Землею под защитой дружбы…» (гл. V).
Далее говорится о том, что «эту иссохшую Землю» нужно «оросить своего рода водой»: «Ты [же эти] потоки доведешь до блистания самой Луны, дабы тьма, которая была над лицом бездны, рассеялась благодаря Духу, движущемуся в водах. Так по велению Божию явится Свет. Отдели Свет от Тьмы семикратно, и будет завершено это сотворение Меркурия Мудрых, и будет тебе седьмой День Субботой покоя; от этого времени вплоть до обращения года вспять можешь ожидать рождения Сына сверхприродного Солнца, который придет в мир при конце веков, дабы освободить братьев своих от всяческой погибели»[61].
А вот что говорил в «Записках на Книгу Бытия» (1816) святитель Филарет, митрополит Московский: «Каждый человек имеет свое небо и землю, дух и плоть, внутреннее и внешнее, остаток первобытного совершенства и хаос греховного растления, из которого действием благодати устрояется новая тварь» (2 Кор. 1:17; Гал. 6: 15). «Возникая из нравственного ничтожества, он находит себя землею неустроенною и пустою, и тьма закрывает глубину его сердца от него самого. Но на слезные воды покаяния нисходит Дух Божий, и слово Божие производит в нем вышний свет, который, чем выше сияет, тем более отделяется, и становится ощутительнее собственная тьма человека.
За днем покаяния следует день очищения и отрады, в который Бог устрояет твердь в духе и сердце, отделяя вышние воды от нижних, – кроткие и чистые слезы благодати от чувственных слез горести и сокрушения.
Восприятие алхимических символов сейчас затруднено по целому ряду причин, как объективных, так и субъективных. К числу объективных следует отнести принципиальную фрагментарность любых алхимических формулировок и изначальную многозначность символов, которые могут быть относительно адекватно истолкованы лишь при учете максимально большого числа родственных образов (подчас содержащихся в трактатах различных авторов). Причем это родство выстраивается отнюдь не по законам формальной логики, а по своеобразному «принципу дополнительности»; различные описания одного и того же понятия подчас антиномичны (в один смысловой ряд попадают, скажем, мифологические персонажи как мужского, так и женского пола: это может просто указывать на активную или пассивную функцию в том или ином контексте).
Субъективные причины непонимания алхимии имеют давнюю историю. Ставший стереотипом образ алхимика – нескладного чудака и шарлатана – это продукт позитивистских умонастроений последних трех веков. С развитием эмпирической химии алхимия стала рассматриваться лишь как ее предыстория, и с этой точки зрения сложнейшая алхимическая символика, вполне естественно, была истолкована как малопонятные излишества. Академические же издания первоисточников редки и недостаточно систематичны.
Из книг (на русском языке), где алхимия включена в историю современной химии, выделяются работы Н.А. Фигуровского и B.JI. Рабиновича, не всегда оцениваемые по достоинству современными исследователями. Н.А. Фигуровский предоставляет прежде всего исчерпывающую источниковедческую базу для исследований по истории алхимии. B.JI. Рабинович, будучи не только историком, но и писателем, в яркой, выразительной форме научного эссе соотносит алхимическую образность с категориями средневековой эстетики и психологии (уделяя большое внимание, в частности, символике цвета) и к тому же публикует, еще в 1983 году, комментированный перевод с латинского «Малого алхимического свода» Альберта Великого (XIII век)[60], контрастирующий с обычными для научно-популярной литературы XX века небрежными, почти шаржированными переводами кратких отрывков из алхимических трактатов (обычно эти отрывки в отечественных изданиях брались из весьма конспективной книги Н. Морозова «В поисках Философского Камня», изданной в 1909 г.).
Совершенно иное отношение к алхимии мы находим в работах современных философов-традиционалистов – Рене Генона, Юлиуса Эволы, Александра Дугина. Для них алхимия – это одна из древних «священных наук», сохранившая в своей символике наследие Изначальной (Примордиальной) Традиции, связанной с золотым веком человечества и легендарным Полярным материком (Арктогея, Гиперборея). Однако в своих книгах Рене Генон все же, как правило, рассматривает алхимические символы в сравнении с иными, родственными им образами, а не в контексте самой алхимической традиции.
Еще более подчиненную роль образы алхимии играют в работах К.Г. Юнга и его последователей, где эти образы, в сущности, служат иллюстрациями, хотя и весьма убедительными, к психоаналитическим построениям. Вместе с тем некоторые книги К.Г. Юнга представляют собой ценное «пособие» для изучающего алхимию, поскольку содержат пространные цитаты (в оригинале) из труднодоступных алхимических источников. Кроме того, Юнг убедительно показал, что в процессе алхимического Делания происходила своеобразная «проекция» (лат. projectio) душевного мира алхимика на те вещества, с которыми он работал (и на их преобразования), а значит, и в алхимической символике неразрывно связаны материальное и духовное начала.
В XX веке изданы работы нескольких авторов, которые называют себя (и вероятно, так это и есть) преемниками живых традиций «Великого Искусства» алхимии, науки духовной трансформации. Это, в частности, работы Фулканелли, Э. Канселье, некоторые книги Марка П. Профета и Элизабет Клэр Профет, а также авторов теософской и антропософской направленности. Однако описания духовного совершенствования у этих авторов отражают скорее символику возникших в XIX–XX веках духовных школ и организаций, нежели реалии средневековых трактатов, посвященных Великому Деланию. К тому же собственно исследование традиционной алхимической образности не входило в круг задач этих авторов.
Самостоятельный пласт современных источников этой образности – произведения, так сказать, литературно-алхимические. В них древние символы Великого Делания, иногда совсем в новом контексте, пронизывают ткань сюжета, становятся смысловой основой в эссе. Густав Майринк, Евгений Головин, Олег Фомин («русский Фулканелли») во многом реабилитировали алхимию в глазах читателей.
Особо следует сказать о проблеме подобия алхимического и христианского символизма. Некоторые образы Библии имеют вполне духовно-алхимический характер. Бог говорит пророку Иезекиилю: «Дом Израилев сделался у Меня изгарью; все они – олово, медь и железо и свинец в горниле, сделались, как изгарь серебра» (Иез. 22:18); «Как в горнило кладут вместе серебро, и медь, и железо, и свинец, и олово, чтобы раздуть на них огонь и расплавить; так Я во гневе Моем и в ярости Моей соберу, и положу, и расплавлю вас» (Иез. 22: 20). Олово, медь, железо и свинец – это четыре «несовершенных» металла («тетрасомия») алхимиков… Или такая цитата: «Но Он знает путь мой; пусть испытает меня, – выйду, как золото» (Иов 23:10). Переписчиками алхимических трактатов нередко были христианские монахи, и это вряд ли свидетельствует о ереси: библейско-христианские, авраамические образы и термины занимают важное место в алхимической символике.
Время от времени звучащие в адрес алхимиков обвинения в том, что они в своем Делании пародировали христианские обряды и дерзали уподобиться Богу, не выдерживают критики при обращении к первоисточникам. Авторы алхимических трактатов постоянно повторяют, что совершают Делание не по собственному произволу, но лишь «Божиим соизволением» («Deo concedente»), в радостном изумлении перед тайнами Божьего мира. Что же касается уподобления духовной практики преображения несовершенного человека, с одной стороны, и деяний Бога-Творца – с другой, то уместно привести здесь две цитаты – из алхимического трактата и из работы православного подвижника.
Алхимик середины XVII века Ириней Филалет в трактате «Отворенный вход в замкнутый Чертог Царя» (Introitus Apertus ad Occlusum Regis Palatium) пишет: «Пусть сын Философов услышит о том, что все Мудрецы единодушно заключают: это Делание подобно Сотворению Вселенной. В начале же сотворил БОГ Небо и Землю, и была Земля безвидна и пуста, и носился Дух БОГА над ликом Вод, и сказал БОГ: Да будет Свет, и был Свет. Слов этих довольно будет сыну Искусства. Ибо следует Небу сочетаться с Землею под защитой дружбы…» (гл. V).
Далее говорится о том, что «эту иссохшую Землю» нужно «оросить своего рода водой»: «Ты [же эти] потоки доведешь до блистания самой Луны, дабы тьма, которая была над лицом бездны, рассеялась благодаря Духу, движущемуся в водах. Так по велению Божию явится Свет. Отдели Свет от Тьмы семикратно, и будет завершено это сотворение Меркурия Мудрых, и будет тебе седьмой День Субботой покоя; от этого времени вплоть до обращения года вспять можешь ожидать рождения Сына сверхприродного Солнца, который придет в мир при конце веков, дабы освободить братьев своих от всяческой погибели»[61].
А вот что говорил в «Записках на Книгу Бытия» (1816) святитель Филарет, митрополит Московский: «Каждый человек имеет свое небо и землю, дух и плоть, внутреннее и внешнее, остаток первобытного совершенства и хаос греховного растления, из которого действием благодати устрояется новая тварь» (2 Кор. 1:17; Гал. 6: 15). «Возникая из нравственного ничтожества, он находит себя землею неустроенною и пустою, и тьма закрывает глубину его сердца от него самого. Но на слезные воды покаяния нисходит Дух Божий, и слово Божие производит в нем вышний свет, который, чем выше сияет, тем более отделяется, и становится ощутительнее собственная тьма человека.
За днем покаяния следует день очищения и отрады, в который Бог устрояет твердь в духе и сердце, отделяя вышние воды от нижних, – кроткие и чистые слезы благодати от чувственных слез горести и сокрушения.